1

Зинаида Лонгортова

Земля сказок

Монсян мув

г. Салехард

2007

2

Департамент по делам коренных малочисленных народов Севера

администрации Ямало-Ненецкого автономного округа

ББК 84(2 Рос=Хат)

Л 76

Зинаида Лонгортова - носитель культуры и языка народа ханты, журналист, член Союза

журналистов Ямала и России, автор первого игрового фильма на хантыйском языке «Свадебный аргиш».

Первая книга Зинаиды Лонгортовой «Земля сказок» - сборник, в основу которого положены

фольклорные произведения, дошедшие до нас из глубины веков, передаваемые из поколения в поколение.

Примечательно то, что автор не только перевел сказки на русский язык, но и предварил каждую рассказом о

непростой судьбе народного сказителя.

Издание предназначено исследователям хантыйского фольклора и может представлять интерес для

широкого круга читателей.

Рецензенты:

Кукевич Ю.А., первый заместитель директора департамента информации и общественных связей ЯНАО,

заслуженный работник культуры РФ;

Гостюхина Т.В., директор дирекции программ народов Севера ОГТРК «Ямал-Регион», член правления

ассоциации коренных малочисленных народов Севера ЯНАО «Ямал - потомкам!»;

Лобызова О.Г., главный редактор журнала «Северяне», председатель правления Союза журналистов ЯНАО,

заслуженный работник культуры РФ.

© Департамент по делам коренных

малочисленных народов Севера администрации

ЯНАО

© Обработка и перевод фольклорных

произведений, литературно-публицистические

зарисовки. З.В. Лонгортова

© Иллюстрации. В.П. Полушкин

3

От автора

Я, Зинаида Викторовна Лонгортова

(Хартаганова), родилась 22 июня 1962 года в

селе Кушеват Шурышкарского района Ямало-

Ненецкого автономного округа. Живописное

селение Кушеват, расположенное на небольшом

пригорке, можно увидеть через заливные

протоки за три километра с Большой Оби.

Отец, Виктор Константинович Хартаганов,

работал в Кушевате киномехаником. Мама,

Варвара Семёновна Хартаганова (Русмиленко),

работала дояркой в совхозе. В семье, кроме

меня, было еще семеро детей. Я - старшая. До

семи лет мы жили в доме дяди Егора, маминого

брата, и бабушки Ун-Кунаватнэ. Поэтому весь

процесс моего воспитания мама спокойно

доверила ей. Все творческие порывы,

рукоделье, которым я занимаюсь, - это от нее. О своей бабушке Кунаватнэ я бы писала

романы.

Училась в Горковской средней школе-интернате.

В 1983 году окончила Салехардское педагогическое училище имени Анатолия Зверева

по специальности «Учитель начальных классов». Училась у таких уникальных

преподавателей, как Лидия Васильевна Фёдорова, автор литературно-краеведческой

хрестоматии «Северные родники» и прекрасной души человек. Преподаватель точных наук

Анна Фёдоровна Полякова, автор учебников по хантыйской грамматике Нина Михайловна

Егерь, преподаватель истории и глава города Салехарда в девяностых годах прошлого века

Владимир Деомидович Артеев и многие другие.

Начинала работать учителем начальных классов в поселке Овгорт. Однако мужа после

окончания Тюменского медицинского института оставили работать в окружном центре ЛОР-

врачом. С тех пор наша семья основательно укрепилась в Салехарде.

Воспитываю двух дочерей и сына.

В 2000 году заочно окончила Санкт-Петербургский университет имени А. Герцена,

культуролог.

В 1988 году известный хантыйский поэт Роман Прокопьевич Ругин пригласил меня

работать переводчиком ханты языка в ГТРК «Ямал». В телерадиокомпании меня встретила

4

обаятельная женщина, известная на весь Ямал журналистка Анастасия Лапсуй. Именно она

увлекла меня этой прекрасной профессией. Но я не просто журналист. Я общаюсь со своими

зрителями на родном хантыйском языке. Мелодия моей профессии - это ханты язык. Музыка

родной речи каждый день захватывает мое сердце, и я стараюсь передать ее через экран

зрителям.

В 2005 году творческой группой ОГТРК «Ямал-Регион» и самодеятельными актерами

- оленеводами, рыбаками, национальной интеллигенцией города Салехарда был снят игровой

фильм на ханты языке «Свадебный аргиш». Впервые мой народ увидел фильм на родном

языке.

Сейчас я работаю в ОГТРК «Ямал-Регион» заместителем директора Дирекции

публицистических программ документального телефильма «Арктика». Являюсь автором

программы на русском языке «Северный колорит» и программы на ханты языке «Тут

султам». Член Союза журналистов Ямала и России.

Мои рассказы на хантыйском и русском языках опубликовывались в журналах

«Ямальский меридиан», «Северяне», «Мир Севера», в газетах «Ханты ясан», «Лух авт»,

«Красный Север».

Я собираю фольклор народа ханты. На сегодняшний день в моей творческой копилке

более тридцати произведений устного народного творчества. Меня всегда пугает мысль, что

уникальные сказки, легенды, древние предания моего народа могут навсегда исчезнуть из

жизни, ведь носителей фольклора остались единицы. Ушли из жизни наши бабушки,

дедушки, которые мечтали передать нам то, что знали сами. Но нынешнее поколение

северных народов устремилось совсем за другими знаниями и на ином языке. Так

получилось, что устный фольклор народов Севера начал стремительно угасать. Еще с

детства я помню сюжеты многих не только бытовых сказок, но и волшебных, а сегодня

вижу, что во многих семьях их уже не рассказывают. Рушится одна цепочка за другой, и

становится страшно, что подрастающие дети могли бы, например, не услышать сказку о

путешествии храброго зайца за солнцеподобной невестой, не узнали бы, о чем думают

хантыйские боги, какое огромное значение имеет для народа окружающая среда, земля, на

которой они живут.

Очень жаль, что невозможно передать все краски ханты языка. Два разных языка, два

разных мира… Лишь приблизительно удается донести содержание и красоту сказок и

легенд. Я так мало рассказала о творчестве, о людях своего народа… Я надеюсь, что для

этого у меня еще будет возможность, ведь сегодняшняя книга - это только начало, а моя

работа продолжается.

5

С благодарностью и любовью посвящается

Наталье Ефимовне Русмиленко, моей бабушке

Белоснежный дом детства

Нови лонсян мувн улты хотэм

Мои мысли часто улетают к белым безмолвным снегам детства, которые, как

пушистые, нежные песцовые меха, греют мою душу, не позволяя замерзать мыслям и

чувствам даже в самое тяжелое время.

У дома детства застывает время.

Укутанный в белые, пышные одеяния стоит наш дом. Вокруг него метели намели

огромные сугробы снега. Вдали от широко раскинувшегося холма, приметного отовсюду,

где и стоит одиноко наш дом, виден высокий кедрач. И маленькие, и большие кедры

натянули на себя лохматые белоснежные шапки. Согнувшись под белыми одеяниями,

деревья дремлют всю зиму.

Мои мама и папа

К лесу, к речке, к протоке ведут несколько слегка протоптанных тропинок. Одна ведет в

поселок, на другую сторону речки, куда переселились оставшиеся жители Кушевата*. Мы с

бабушкой Унанки* частенько ходим туда в магазин и в гости к дядьям, к старшим сыновьям

Унанки. Еще одна тропинка, усеянная пометом коров и лошадей, тянется к двум стайкам.

6

Самая короткая дорожка убегает к лабазу*

для продуктов и тянется до чумика для

дров. Эти строения находятся возле самого

дома.

А еще вокруг дома видно много, очень

много маленьких, легких следочков. За

этими неглубокими следами на чистом

снегу обязательно тянутся тоненькие

полозья маленьких нарт*. Если быть

хорошим следопытом и внимательно

присмотреться к письменам на снегу,

можно определить, что следы оставили

детские деревянные саночки-нарты. Только

полозья тянутся не за маленькими,

нечетко

Дядя Володя очерченными человеческими следами, а за

еще более малыми следами круглых

подушечек собачьих лап. Временами рядом

с собачьими следами появляются следы

круглые, как ладошки, видимо, дети

подгоняли своих уставших четвероногих

друзей. Заметно, когда дети сами

передвигались по глубокому снегу и когда

садились на нарточки и дальше их везли

запряженные в саночки лайки.

Я помню, как однажды мы с

двоюродным братом Борей разозлили,

настроили против себя спокойных

охотничьих собак. Часто мы просто

забывали распрягать из самодельной

упряжки наших лаек и спокойно шли домой

обедать с бабушкой. В этот раз черная с

Дядя Лёня белыми подпалинами Чернушка-Питы*,

7

видимо, совершенно устав к вечеру, схватила Борю

за палец и слегка укусила его, чтобы он в очередной

раз не гнал упряжку к горке. На всю жизнь осталась

мрачная, темная картина перед моими глазами. Мой

уртые*, двоюродный брат, стоял с вытянутым

пальцем и, подняв голову к небу, выл. Нет, он не

плакал как обычно, ожидая, что сейчас выйдет

бабушка и успокоит его. Ему действительно было

больно. Капли его крови при свете полной, чуть

смутившейся от жалости к Боре луны, капали на

снег и тут же замерзали - не просачиваясь в снег, а

скапливаясь, наслаиваясь друг на друга, образуя

алую горку, похожую на маленький чумик. Его вой

мгновенно застудил мое сердце, и я от страха какое-

то время даже не могла шевельнуться и только

глядела на поднятые к небу глаза, полные боли и

ужаса. Одинокая луна одним светлым глазом с

беспокойством смотрела на нас с далекого темного

неба, обрамленного множеством ярких

Я и мама таинственных звезд. Она ничем не могла помочь

маленьким детям. Виноват был сам Боря. Разве можно было поднимать руку на безобидную

собаку, которая и так целый день добросовестно возила его по всем немыслимым сугробам:

без троп, без дорог. В какой-то момент, очнувшись, я бросилась домой к бабушке. Но она

уже услышала вой внука, и мы столкнулись с ней на пороге у дверей. Я пыталась что-то

бессвязно ей объяснить. Унанки быстро вернулась, схватив какую-то тряпочку, выбежала за

мной. Мне казалось, я быстрее ветра мчалась к горке, но бабушка все же успела прибежать

вперед меня. Уртые стоял в той же позе - видимо, ему больно было даже сдвинуться с места,

- а глаза были устремлены в бездонное небо. Он стоял с вытянутой рукой, словно просил

высшие силы заглушить острую боль в пальчике. Боря уже не выл, а плакал. Слезы медленно

стекали по круглым, розовым от мороза щечкам, застревая по пути на губах, потом

скатывались по подбородку и пропадали в ворсистой подбородочной части капюшона. Алая

кровь уже медленнее капала все на то же место в снегу. Бабушка перевязала ему палец, что-

то тихонечко шепча, распутала собачью упряжку, сердито пожурила Питы, прогнав ее: «Пир

ел, хона па няврэм хося куншемал!» («Брысь отсюда, не хватало еще детей кусать!»). Наша

8

собака с удовольствием умчалась к чумику для дров, где была ее подстилка из мягкой травы.

По-хорошему, не попало от бабушки ни нам, ни собаке.

Набегавшись за день, промерзшие до костей, да на сегодня еще и покусанные, слегка

сметя тоненькой деревянной лопаткой снег с обуви, мы с Уртые ввалились домой. На

большее у нас не хватило сил. Борька тут же, у порога, скинул верхнюю одежду. Подол его

малицы, сшитой из тонкой шкуры неблюя*, был густо облеплен снегом, отчистить который

он был уже не в состоянии. Моя одежда была еще сложнее: ягушка* распашная, не такая

цельная, как у мальчиков, колоколом, и мои смерзшиеся завязки не просто было развязать

окоченевшими пальчиками. По примеру Уртые я придумала очень простой способ снимать

свою шубку. Дернув за самую верхнюю завязку, которая затем сама развязывалась до конца

без труда, я тоже стянула ягушку через голову. Бросив ее у порога, наперегонки с братом

бросилась к теплой печке. Ах, какая она была горячая, ласковая, как наша бабушка!

Взобравшись на скамеечку у печки, грели о кирпичи сначала руки, а потом спины. Унанки,

ворча, что мы так долго бегаем на улице, вышла отряхнуть заледеневшую одежду. Хорошо

очистив от снега малицу и ягушку, повесила их на вешала для просушки одежды недалеко от

печи. Она о чем-то говорила, мы же, слегка прислушиваясь к ее голосу, грели бока, даже

животы, повернувшись лицом к печке, прикладывая то одну, то другую румяную щеку к

кирпичам. Прижимая пухлые щечки, пылающие от мороза ярким румянцем, к печи, мы

весело смеялись, нам было смешно оттого, что теперь они становились белыми от извести.

На плите уже стоял большой котел мяса и вкусно булькал. Скоро придет из лесу или,

может, с реки дядя Егор, а моя мама - с фермы. Она после дойки коров, наспех поев, побежит

в клуб к моему отцу. Он работает киномехаником и придет очень поздно.

Пока мы греемся, бабушка перестает ворчать, основательно перевязывает внуку палец,

присыпав при этом укушенное место свежей золой из печи, и ставит низенький чайный

столик, накрывая его на троих. К столу подает уже поджаренные беличьи желудки, полные

кедровых семян и грибов. Унанки жарит их на сковороде на оленьем жиру. Пахнущие лесом

и сладкими масляными орехами маленькие желудочки в форме сердечка мы уплетаем за обе

щеки. Затем, умиротворенные горячим чаем и жаром печи, перебираемся на оленьи шкуры.

И просим севшую за шитье бабушку рассказать коротенькую, ну самую коротенькую сказку,

которая становится бесконечной - до самого прихода мамы и дяди Егора.

Бабушка вновь выдвигает низенький столик, и пока дядя Егор и мама отогреваются,

моют руки над рукомойником, она строгает свежевыловленную, принесенную с рыбалки

дядей Егором, замороженную за день на льду рыбу. Мы все садимся есть строганину, потом

пьем чай. Вскоре и мама, и дядя уходят на ту сторону речки, в поселковый клуб. На печи в

чугунном котле продолжает томиться мясо. Когда все придут из клуба, котел с мясом уже

9

На могилке у бабушки

будет готов. А мы вновь остаемся одни с бабушкой. На вечернее кино нас никто не возьмет,

даже если там работает твой собственный отец.

До прихода взрослых у нас свои развлечения. Унанки расправляет на нарах постели из

оленьих шкур, укладывая нас спать, а сама садится за рукоделие. Уютно устроившись с

шитьем, она уже сама предлагает рассказать нам сказку. Мы ждем этого момента и, высунув

головки из-под ягушек, готовы встретиться с волшебным миром. Наша бабушка-

волшебница, медленно, растягивая наше любопытство, достает иголку из игольницы,

медленно распрямляет оленьи жилы и уж чересчур долго вдевает в ушко иглы одну из них.

Так и не увидев ушко иголочки, просит вдеть ее кого-нибудь из нас. Вскакиваем, конечно,

вдвоем, долго препираемся, у кого лучше получается и, наконец, вдев тоненькую жилочку в

ушко иглы, успокаиваемся. Унанки аккуратно прилаживает на коленях шитье, а мы все

ждем. Затем, сделав первый стежок, она поднимает на нас светлые добрые глаза и

спрашивает:

- Ну, что же вам рассказать?

О! Тут уж мы точно знали, что нам нужно, бабушкины сказки часто повторялись.

10

Слушая эти бесконечные волшебные сказки, мы забывали обо всем на свете. Какой это

был мир! Мир, полный добра, любви и неожиданностей. Речь бабушки журчала, как

весенний ручеек, плавно переливаясь и радуя нас победами героев, заставляя то плакать, то

смеяться. Мы придвигались ближе к бабушке, иначе в полутьме керосиновой лампы нас

могли утянуть в угол лесной Куль* и Менк Ики*.

Засыпая, я уже видела во всех образах сказочные персонажи. Особенно мне нравились

волшебные сказки, в которых Великий Турам* спускался на землю и помогал людям. В

детстве мне не нужна была помощь, ничего не нужно было для себя от Небесного Человека,

как иногда называли в сказках бога Турама. Заснув, как всегда недослушав сказку, видимо,

во сне молилась, просила Золотого Бога*, чтобы он пожалел сироту, босого мальчика Хилы*,

который каждый день ходит на охоту в стареньких, рваных кисах*. Он успевал

ремонтировать лишь обувь братьев, а из его собственных рваных подошв выглядывала

подстилка из прошлогодней травы. Однажды Величайший, большой, буквально огромный

Турам пришел ко мне и принес маленькую, размером с его ладошку, очень маленькую

обувку и отдал ее мне. Я не помню страха от встречи с возвышающимся надо мной Турамом.

Наверное, в своих детских образах я успела сформировать в мыслях его таким, каким

увидела во сне. Потом всю ночь во сне же, запыхавшись, бегала в ночном платьице в лесу по

снегу и искала Хилы, чтобы отдать ему кисы. Мне не было холодно и страшно, но я так и не

смогла найти маленького мальчика в рваных кисах. А как мне хотелось увидеть его, помочь

ему! Разбитая, уставшая во сне, не найдя маленького сироту, проснулась без обуви в руках и

начала искать ее в постели. Громко и горько плакала, пока не подошла бабушка. Подробно,

роняя горькие слезы, объясняла бабушке, что ищу кисы, которые дал мне Небесный Турам

для сироты Хилы. А я их потеряла. Они были у меня в руках, я помню. Такие маленькие, они

умещались в ладошке… Рыдая, объясняла бабушке, что не нашла в лесу Хилы, и он,

наверное, так и мерзнет в дырявых, холодных кисах. Бабушка гладила меня по головке и

говорила: «Пока ты будешь умываться, я поищу кисы в постели, наверное, подарок Великого

Турама где-то здесь затерялся. Успокойся, куда они денутся?»

Я умывалась, потом Унанки долго расчесывала мои волосы, вплетая в них звенящие

разноцветные накосники* с пришитыми к ним медными украшениями.

Мои мягкие волосы на весь день укутывались длинной плетеной шерстяной тесьмой,

над ними с любовью колдовала бабушка, приговаривая: «Хув охсохем сяррр! Ван охсохем

сяррр! Длинным волосам сяррр! Коротким волосам сяррр!*» Потом бабушка долго стелила,

убирала наши постели, искала по всем углам. Мне же было любопытно, какие из себя были

кисы, и я мельтешила за ее спиной. Наконец она достала откуда-то совершенно новые

мальчиковые кисы и подала их мне:

11

- Это те самые?

Я не помнила, какие были в моем сне кисы, может, эти, может, другие, но с радостью

схватила их.

- Они, конечно, они!

И я обнимала потерянный подарок. Раз бабушка нашла их в постели, значит, это те

самые. Тогда наша бабушка, взяв теплые кисы из оленьих шкур, пообещала передать их

маленькому сироте Хилы. Мне, конечно, очень хотелось самой увидеть сказочного мальчика,

но это, как объяснила Унанки, невозможно для маленькой девочки. Такое могут делать

только взрослые.

Впоследствии, зимой, я часто видела почти такие же кисы на ногах у своего

двоюродного брата Бори. Но моему Уртые такие красочные кисы шила бабушка.

На следующий год летом утонул Борин папа. Мой двоюродный брат, как и мальчик

Хилы из сказки, остался сиротой. Вот только ноги у него никогда не мерзли, даже потом,

когда он уходил далеко в тайгу на охоту, став взрослым. Бабушка Унанки вовремя мастерила

ему теплые, красивые кисы. А может, Бог уже заранее знал, что у Бори не будет папы, и

именно для него передавал эти меховые кисы из оленьих лап. Этого я не могу знать.

После смерти дяди Ильи, бабушкиного сына, в нашей семье перестали звучать сказки.

В хантыйских семьях во время траура близким людям покойника на целый год налагается

табу на фольклорные произведения. Вечерами очень хотелось услышать сказку, но взрослые

молчали. Гости же, приезжавшие к нам, могли хоть всю ночь напролет развлекать нас,

ребятишек, сказками. И мы в редкие моменты счастья заслушивались пением волшебных

произведений.

До шестидесятых-семидесятых годов хантыйские дети буквально рождались вместе со

сказкой. Вечерами в любом доме взрослые обязательно развлекали детей легкими сюжетами

сказок. В колыбельках успокаивались грудные малыши от монотонного или иногда,

наоборот, словоохотливого, веселого рассказчика. Наверное, маленькие тоже

прислушивались. Каждый сказитель исполнял сказку на свой лад. Одни всегда пели,

разговорный жанр, видимо, им был недоступен или казался скучен. Другие только

рассказывали, как моя бабушка. Она могла рассказать нам любую сказку, но никогда не

исполняла ее в песенном варианте. Какие это были сказки! Сколько чувств они вызывали в

нас, какие только волнения не переживали мы, дети. Если вечерами не слушались, то

сказочники обязательно рассказывали сказки о ведьме Лон Верты Ими*, которая плетет нити

из оленьих шкур и уносит непослушных мальчиков и девочек в свою страшную нору.

Бабушка наша чаще всего рассказывала поучительные сказки. Например, почему нельзя

трогать огонь, или почему у одной девочки опухли ручки: оказывается, она притрагивалась к

12

Дядя Егор

священным вещам! Или почему у мышонка порвался животик: слишком жадным оказался.

Много было волшебных сказок, где у стариков почему-то не было детей, но Турам всегда

посылал им сына-помощника, который потом совершал подвиги, а главное, был опорой

своим родителям. Днем, пока взрослые заняты и им не до нас, мы пересказывали сказки тем,

кто уснул вчера раньше других.

В нашей семье сказочные праздники начинались, когда в доме дяди Егора собирались

все мои дядья, бабушкины сыновья, - дядя Леня, дядя Илья, дядя Володя с женами и Егор

Семёнович (младшего дядю звали всегда по имени и отчеству). Все садились вокруг

низенького обеденного столика, на который бабушка ставила большой, на весь стол хуван* -

деревянное блюдо - с большими кусками хорошо отваренного, дымящегося, жирного мяса,

стерляжью строганину и ароматный чай.

Бабушкины сыновья все были исполнителями священных сказаний с Якты хот* -

медвежьих праздников. И только Егор Семёнович, коммунист, ежегодный передовик

производства, в такие моменты был молчалив и торжественен. Он сам, единственный среди

них всех медвежатник, никогда не пел священных сказаний, которые исполнялись во время

святого поклонения. Остальные братья никогда не ходили на медведей. У каждого охотника

был свой удел. Священные песни Егор Семёнович, конечно же, знал, но исполнять их ему не

позволяло то положение, которое он занимал. Он и медвежьих праздников никогда не

организовывал, когда приходил с добычей. Но за «тенью глаз коммунистов» обязательно

13

кланялся хантыйским богам за Младшего брата*,

ставил им пищу и молился. Видимо, знал силу

хантыйских богов!

Дядья же, собравшись за столом, часто пели

мифологические песни.

Как это было здорово - смотреть на четверых

красивых, коренастых мужчин, исполнявших

длиннющие, полные тайн и приключений песни. У

дяди Ильи голос был красивым и задумчивым. А дядя

Лёня был веселым и озорным. Дядя Володя пел так,

что все вокруг замирало, только его коренастая

фигура покачивалась в такт мелодии. Добрый и

красивый, он был признанным певцом среди братьев.

Дядя Илья Бабушка в такие моменты присаживалась на

одно колено недалеко от столика и с замиранием сердца слушала своих сыновей. Она и не

садилась вместе с ними. С радостью, что дети вновь собрались все вместе, Унанки тихо

скользила от стола к печке, от печки к своим вкусным запасам еды в деревянных ларях,

хранящимся там для особо торжественных случаев, и опять тихонько подходила к столу.

Бабушка знала все песни наизусть, но каждый раз, будто впервые, внимательно слушала

сыновей. Эти мифы и сказания ее дети знали с малых лет и с каждым годом пополняли

репертуар услышанным от отца, от друзей и знакомых.

Дядья запомнились мне сказочными богатырями и, главное, очень добрыми. Я точно

знаю, доброта особенно присуща тем, кто знает сказки, древние мифы, предания.

14

Плохая мать

Атам анки

На хантыйской земле, много нарушений несущей земле, эта сказка вершилась. В

лесном краю, в водном краю, там, где звери лесные только по им видимым тропам бродят,

где птицы крылатые песни любви в небесах поют, далеко от людей жила одинокая девушка.

Мать с отцом давно умерли, и еще девочкой осталась она одна. Сама пищу добывала, сама

ловушки делала. На рыбной реке ставила плетеные из ивовых веток гимки*. На песчаных,

далеко выступающих мысах, возле речки добывала глухарей. Ходила в осеннюю пору в

тайгу, чтобы добыть белку да соболя. Из беличьих да соболиных шкур шила себе шубы-сах*.

Долго ли она жила так, коротко ли, кто знает.

Однажды осенью ушла она белковать* да соболевать*. Удача в тот раз улыбалась ей.

Красный зверь идет в ее ловушки, черный зверь идет в ее ловушки. Вечером, возвращаясь из

тайги, пояс по семь раз зверем оборачивала, по семь раз соболем оборачивала. Долго ли так

охотилась, кто знает. Возвратившись домой с охоты, услыхала она на улице голос. Вышла

посмотреть, кто пришел в ее охотничью избушку, и увидела страшного, сказочного гостя.

Заблудился он в чужой тайге и никак не мог найти свои земли.

Позвала девушка гостя в избу. В чувал* дров подбросила, котел чугунный с

глухариным мясом над огнем повесила. Долго ли котел булькал, коротко ли, наконец взяла

девушка лый*, поварешку, и выложила мясо в юхи ан*, длинную деревянную чашу.

Поставила чашу на низенький столик и придвинула его в почетный угол, где сидел

нежданный, неизвестный гость.

Гость пригласил к столу и девушку. Ели с одного стола, из одной посуды, только

косточки в разные стороны складывали. Когда ели, пили, гость нашел в глухарином зобу

маленький цветной камушек и подложил его незаметно девушке. Девушка вместе с мясом

проглотила камушек, даже и не заметила, что съела. Поели-попили, девушка стол убрала,

гостю постель приготовила.

Наутро незнакомый гость ушел в свои воды, в свои земли. Осталась девушка одна.

Долго ли она так жила, коротко ли, никто не знает. Только однажды родился у нее сын.

Светлоглазый, белозубый. Улыбнется маме, зубки сверкнут, острые, как охотничий нож.

Смастерила она мальчику берестяную люльку. Качает его, укачивает. Рада дитю, а сама все

думает: «Вот придут люди, увидят меня, одинокую, незамужнюю с ребенком, стыд-то какой!

Что они скажут? Ийлап! Аслап*! Что же мне делать?» И сама на себя от стыда не может

глаза поднять.

15

Наступила весна. Возле ее дома протекала маленькая речка. От талой воды и солнечных

лучей лед на реке треснул и поплыл по воде. Глядя на льдины, девушка, как завороженная,

приколола в ушко сына маленькую бисерную сережку. Покормила в последний раз ребенка

грудью, завернула потеплее в заячьи шкурки, зашнуровала как следует берестяную колыбель

и поставила ее на уже последнюю большую льдину.

На краю неба в это время показалась Хатл Най*, солнце, в упряжке из семи белобоких

оленей, распустив свои косы в серебряных накосниках с золотыми украшениями. Увидела

она мать, сажающую ребенка на лед, и отвернулась от нее, прикрыв лицо облачком-

платочком. Плывет на весенней льдине колыбелька, а ребенок матери улыбается, в ушке

сережка с бусинкой поблескивает. Не выдержала девушка и побежала за льдиной. Но не

успела она - за поворотом течение ускорилось и ребенка унесло толкающимися льдинами на

другой берег реки. Маленький молчаливый мальчик сидел в берестяной колыбельке,

улыбался матери, и только сережка его на ушке поблескивала от водяных бликов.

Поздно опомнилась мать… Сколько ни бежала она за ребенком, так и не догнала:

далеко за поворотом реки скрылся за тенью глаз, и больше она его уже не видела. Вернулась

девушка в пустую избу и стала жить одна.

А внизу, по течению этой же реки, жили старик со старухой. Долго жили они и все

молились Тураму, чтобы послал он им ребеночка. Но у Бога Турама, видимо, других забот,

других хлопот невпроворот, не до стариков ему было.

Тем весенним днем Хатл Най почему-то прятала свое лицо за облачком-платочком, но

далеко за полдень старуха увидела, как она вдруг оттолкнула облачко и весело заиграла с

кем-то на реке среди плывущих льдин. Ее косы в золотых накосниках с серебряными

украшениями прикасались к чему-то на одиноко плывущей льдине. Старики увидели

колыбель. Ребенок, разбуженный весенней светлой девушкой Хатл Най, которая щекотала

его за ушком, развлекаясь яркой бусинкой на сережке, громко заплакал. Старик, осторожно

перепрыгивая через льдины, добрался до колыбельки и, счастливый, взял на руки

долгожданного сына.

Рады были старик со старухой появлению маленького сына. Самые вкусные куски ему

дают, сварят налима - жирной печенью кормят ребенка, сами рыбу съедают. Наварят чугун

беличьего мяса - желудочек с лесными орешками поджарят на огне для сыночка.

Для сказки рожденному ребенку долго ли расти? За неделю вырастает до месячного,

месяц растет - будто год прошел. Вырос сын стариков красивым да видным. Теперь он

стариков кормит. До рыбной реки дойдет - рыбу выловит, из зверем богатого леса вернется -

добычу принесет. Старики только радуются своему сыну. С одной стороны старик подает

сыну мягкую печенку, с другой стороны старуха - икряные лепешки. Долго ли так жили,

16

радовались, коротко ли так жили, счастье делили, только однажды решили старики женить

своего сына.

Думали они, думали, где невесту искать, и вспомнили, что выше по течению богатой

всякой рыбой реки, за многими поворотами рыбной реки, живет одинокая девушка.

Вспомнили и решили ехать к ней свататься. Долго ли поднимались по быстрому течению

реки, коротко ли, наконец приехали домой. Привезли сыну жену, себе невестку. Стали

молодые жить вместе.

Однажды попросил муж жену посмотреть голову, и положил голову ей на колени. С

одного боку она пошарила в голове, с другой стороны хотела посмотреть, и вдруг увидела

сережку с маленькой бусинкой. Вскочила она на ноги и побежала к старикам. Говорит она

им: «Свекор со свекровью, расскажите мне, как появился у вас ребенок, а теперь мой муж».

Рассказали старики обо всем: как Великий Турам услышал их просьбы и подарил им на

старости лет сына, как среди весенних льдов нашли они его. Женщина, недослушав,

бросилась к маленькой колданке*, на которой привезли ее старики. Краем платка вытирая

набегающие слезы, быстро гребла она веслами. Вдруг за поворотом, на самом краю неба,

увидела она Хатл Най, которая мчалась домой на белобоких, быстроногих оленях. Глянула

Хатл Най на женщину и узнала ее. С досады, что встретилась с непутевой матерью, подняла

она свои серебряные накосники с медными украшениями и, отвернувшись, умчалась за

горизонт.

На третий день женщина добралась до своей старой избушки. Поднимаясь на берег,

сквозь слезы увидела она у дома красивого мужчину. «Здравствуй, моя жена, здравствуй,

моя нареченная. Заколдовала меня когда-то лесная Мишнэ*. Теперь же снова я стал самим

собой. Но не сумела ты меня дождаться, не сумела ты моего ребенка вырастить. За это ты

наказана небесными богами, земными, водными духами. Не смогла достойно прожить

богами посланной судьбой, теперь живи одна. Боялась людских пересудов, людских сплетен,

бросила ребенка, так живи же ты до конца своей жизни с тем грехом, что на себя взяла».

17

Молитва бабушки Кунаватнэ

Унанкем пойкасял

- Дети мои! Похие*, эвие*, идите домой!

Это бабушка, Унанки, зовет нас ужинать. Каждый день голос Унанки, звонкий и

беспокойный, эхом звучал в нашем уютном селении. Она все время, беспокоясь за двух

маленьких внучат, звала нас поближе к себе, лишь бы мы не отлучались далеко от дома и

были у нее на виду. Наш дом стоял на самом высоком и видном месте старого хантыйского

селения Кушеват, и ее голос был слышен даже через сайму* на другой стороне села, где

жили все сыновья бабушки, мои дядья. Они тоже слышали ее и, приходя в гости, обязательно

шутили над нами, детьми.

Холмистая местность на живописных пригорках, разделенная тоненькими ленточками

двух тихо журчащих речушек, вытекавших из таежных хором, разбила Кушеват на три

части. Там, где две речки сливались в одну, полноводную, прямо напротив нашего пригорка,

отделенная водой, стояла вторая половина селения. Люди называли ее Ялапкурт, что значит

«новая деревня», а место, где жили мы, Катракурт - старая, или древняя. (Кушеват

действительно древнее поселение. О нем упоминал в путевых записках середины

девятнадцатого века «Среди ханты и манси» финский исследователь Аугуст Алквист, а

также финский этнограф Ууно Сирелиус в записках «Путешествие к хантам», написанных в

конце девятнадцатого века).

Конечно, наш домик и берестяной чум, который бабушка ставила в летнюю пору для

удобства в десяти метрах перед домом, никак не относились к древней части селения. Но

именно там прошло мое детство - среди ярких полевых цветов, нежной, зеленой,

шелковистой травы, раскинувшейся ярким ковром. У ханты не принято срывать цветы,

поэтому шелковистый ковер до осени покрывал землю. Только для дымокура*, для

отпугивания полчищ комаров, взрослые посылали детей срезать крапиву. Часто мы с братом

Борей рвали эту крапиву без ножа - на спор, кто вынесет эти колючие заросли на руках без

единого оха. А потом целыми ворохами тащили траву бабушке, и дым отгонял от нее

комаров. Она же с утра до вечера порола, чистила, солила и готовила на зиму рыбу, и

дымокур помогал ей без помех справиться с кучей летней вонзевой* рыбы.

В старой части поселка в шестидесятые годы осталось совсем мало семей, детей было

еще меньше, но и к ним нас не отпускали. А все двоюродные братья и сестры жили по ту

сторону речки, потому мы развлекали себя сами: то делали плот из широких досок, чтобы

незаметно для бабушки переплыть на другую сторону, хотя через первую сайму лежал

добротный деревянный мост, по нему проезжали лошади с сеном и другим скарбом. Мы его

18

Я и Боря

не признавали. С горки бабушке не видно было берега, и мы, забавляясь, находили всякие

способы переправляться туда и обратно, потому, наверное, так крепко запомнился вкус воды

нашей саймы. Незаметно для Унанки мы плескались в теплой, серебристой на солнце воде.

Она не разрешала нам купаться, потому что два ее сына утонули на Оби… Но разве нас,

неусидчивых шестилетних детей, можно удержать на одном месте какими-то запретами? Ни

водный Куль*, ни смерть дядей не могли нас испугать. За день мы успевали подкормить

комарами и мошками несметные тучи мальков, обитавших в сайме… Вычерпывали их

ведрами, чтобы наблюдать за ними, ловили их ладошками и определяли, к какой породе

рыбы какой малек относится. А потом какая-нибудь бабочка отвлекала наше внимание, и мы

мчались за ней по цветочному полю.

Мама работала в колхозе дояркой, и я видела ее только рано утром, если, конечно,

просыпалась, и поздно вечером, когда она доила уже наших коров Марту и Октябрину,

вдоволь накопивших за долгий летний день в своем вымени ароматное молоко.

Дядя Егор, младший мамин брат, с утра уезжал проверять сети в ближайшие сора*, где

все лето откармливалась самая разная рыба. Приезжал он только во второй половине дня,

после того как увозил рыбу на плашкоут*, чтобы пообедать и вновь уехать на рыбалку.

19

Почти целый день мы были предоставлены самим себе. И только бабушка мешала нам

спокойно играть… То ей надо было принести с речки воды, то перетаскать с лодки рыбу,

привезенную дядей Егором. Хорошую, живую рыбу он сдавал на плашкоут, а вот

изъеденную и подпорченную белыми обскими халеями* мелочь привозил домой. Тащить

любую поклажу на пригорок было делом непростым, а рыба всегда имела вес. А еще, хоть

лето было жарким, кусали несметные полчища комаров, и не помогали ни замшевые кисы,

ни платки на голове. С рыбой мы управлялись быстро: подстегивали маленькие длинноносые

кровопийцы.

Из объеденной халеями рыбы бабушка вытапливала жир. Для этого надо было

постоянно подкармливать сложенную из кирпича уличную печь. Огонь в ней пылал целый

день. На печи стояли почерневшие от копоти котлы, в которых и вытапливался рыбий жир.

Потом этот жир, доводя до золотистого цвета, Унанки кипятила в чугунном котле. Между

делом проверяла свои нехитрые женские сети, куда тоже попадалось немало рыбы, и потом

делала из нее шумах* - традиционное кушанье, веками выручавшее маленький народ ханты в

зимнее время от голода и болезней. Его-то она и жарила в рыбьем жиру. На зиму она

старалась приготовить этой сытной пищи впрок - и для нашей семьи, и для старшего сына,

который кочевал в это время в предгорьях Урала с оленями. Мы с братом, конечно, ворчали,

не всегда хотелось отрываться от игр, но ослушаться бабушки не могли, уж очень доброй и

ласковой она была.

20

Кушеват

В тот памятный вечер за ужином Унанки сообщила приятную для нас весть: после еды

поедем с ней проверять сеть на другой стороне протоки. Там, на летних разливах Оби, у нее

всегда стояли две сети. Бабушка - в селении ее звали Ун-Кунаватнэ - редко брала нас в

лодку, только в том случае, если взрослые задерживались на работе. Для нас это было

настоящим праздником. Без лишних слов мы быстренько съели и творог, и шумах и, не

дожидаясь традиционного заваренного на березовой чаге чая, выскочили в сени. Там, вдоль

стены, всегда стояли банки с молоком и простоквашей. Взяв каждый по баночке, торопясь,

как бы бабушка не раздумала взять нас с собой, опустошили содержимое и во всю прыть,

наперегонки, по пути схватив весла, бросились бежать. На горку бежать тяжело, а вот под

горку нужна особая сноровка при быстром беге, а иначе можно и кубарем прокатиться, а без

снега это не очень-то приятно. Хоть я и тормозила пятками и на особо крутых местах

подпрыгивала бочком, я все же отстала. Но радости от этого не убавилось. Унанки

оставалась смаковать чай.

Промчавшись по мягкой полянке мимо ромашек, весело кивавших нам своими

круглыми мордашками, мы остановились почти у самой воды. Ромашки в белых платочках

уютно расположились вокруг небольшой, легкой колданочки, лежащей вверх дном. Она

пахла свежим деревом, душистым смоляным духом. Нынче весной дядя Егор искусно

21

смастерил ее из широких кедровых плах и на русский лад засмолил днище. Ох, здорово мы

ему помогли. Опрокинули клейкую горячую смолу, кружась вокруг костерка. Потом

собирали ее с земли маленькими деревянными лопатками. Но дядя Егор даже не прогнал нас

домой. Значит, в нашей помощи он нуждался и без нас не мог сладить такую удобную лодку.

И теперь эту колданочку мы дружно перевернули и, протащив метра три по суше, - вода

сильно упала буквально за сутки - столкнули ее в воду. Скоро, через полмесяца, от саймы

останется только журчащий ручеек, и лодки придется оставлять уже на протоке.

Осторожно вставили в уключины греби и, торопясь, оттолкнулись от песчаного берега.

Чтобы попасть на протоку, широкий рукав многоводной Оби, надо было обогнуть

небольшой мысок, который и огораживал нашу речку. Мы стали выгребаться из саймы. За

это время Унанки должна была напиться чаю. Юркое суденышко к этому времени будет

стоять почти на этом же месте, но с другой стороны, не со стороны саймы, а со стороны

протоки. И не беда, что там сплошной ил и мелко: Ун-Кунаватнэ знает наши проделки и

обязательно наденет сапожки.

Когда мы уже огибали мыс и выплывали на протоку, на пригорке показалась наша

бабушка. Платок, легким движением накинутый на голову, как у всех хантыйских женщин,

прикрывал белые, как береста, волосы. Шла она не торопясь, зажав под мышкой рулевое, с

широкими длинными лопастями, весло. Мы, перестав играться на воде, прибавили скорость

и уже к ее приходу причалили к берегу. Бабушка аккуратно отмыла от липкой няши*

резиновые сапожки и села на корму колданки. Мы наперебой застучали по воде веслами, а

Унанки твердо направляла ярким, сверкающим на солнце рулевым веслом наше суденышко

в нужном направлении. Хотя, казалось, и не гребла вовсе - так, время от времени

приподнимала весло, с которого непрерывной струей стекали сверкающие капли, и вновь

погружала его в воду. И больше ни единого движения - сидит, словно идол из священного

амбара. А уж мы как старались, кто быстрее, - то Борька, то я. Видно, бабушка тяжелая была,

колданка даже не вихляла кормой, шла себе прямо, даже интерес пропадал опережать один

другого. То ли дело, когда мы одни в лодке: бывало, от усердия она ходила ходуном,

кружась на одном месте. Уже потеряв всякий интерес к гребле и совершенно устав от весел,

мы переплыли на другую сторону протоки. Там, в заливных сорах*, нас ждали

переполненные рыбой бабушкины сети. Вдали, на той стороне берега, откуда мы недавно

выехали, хорошо был виден наш дом.

Вечер был тихий, спокойный. Высоко-высоко в небе неподвижно стояли белесые

облака, словно прохладные березовые рощи толпились они на небе. Ничто не предвещало

непогоду, но бабушка вдруг стала волноваться и все время просила подгребать ближе к сети,

чтобы ей удобно было выпутывать рыбу. Капроновая сеть, старенькая, не нужная уже дяде

22

Мы с лосенком

Егору, запутала в себя видимо-невидимо всякой рыбы. Под осень, когда приходит месяц лор

тухарты тылась*, месяц запора* соров, в водоемах, где все лето кормилась и метала икру

рыба, резко убывает вода и начинается массовый скат. Теперь она, ища выход на

многоводную Обь, попадается даже в ветхие сети.

Бабушка только успевала вынимать огромные рыбины с узким носом и горбатой

спиной, жирных муксунов*, нежных и прытких щекуров*, которые вдоволь нагулялись в

богатом кормом заливе. Мы с братом помогали укладывать скользких, выпрыгивающих из

рук красавцев. В нашей лодочке умещались вместе и сырок*, и небольшая щука, и

извивающийся налим. Всего наловили столько, что колданка осела чуть ли не до самых

бортов. Мы старались аккуратно укладывать мокрые рыбины в мешок, чтобы они не

мешались под ногами. Колданка была рассчитана на одного-двух человек, а нас было трое,

двое из которых к тому же до того беспокойные, что наша лодка в любой момент могла

накрениться и зачерпнуть воды.

Увлеченные своим делом, мы не заметили, как небо над нами потемнело, белую

рощицу облаков заволокли свинцовые тучи. Заволновалась, быстро чернея, широкая река.

Видимо, за что-то разозлился на нас древний дух Лэв Кутап Ики*, покровитель рода Сор

Ёхан Ёх*. Грозно стукнул он своей железной колотушкой, и глухие пугающие звуки грома

23

прокатились над нами и по крышам домов нашего селения. Где-то рядом с нами с

неожиданным всплеском взлетели с десяток диких уток, кажется, свиязей или шилохвостов,

и взяли направление на ближайшее озеро, которое находилось за тальниковым островком -

там можно было спрятаться в зарослях диких трав.

Еще и еще раз, словно грозный медведь в тайге, рявкнул раскатистый гром, и, стуча

огромными, как в хантыйских легендах, колесами, волшебная повозка с Ильёй-Пророком

прогромыхала по небу. Молнии, как следы от лезвий огненных сабель небесных всадников,

полосовали небо. Налетел сильный ветер, который хотел сдуть нас с нашей утлой лодчонки.

Бабушка бросила сеть и крикнула, чтобы мы быстрее отгребали. Но лодка уже не слушалась

нас, ветер почему-то забрасывал нас обратно на сеть, хотя мы глубоко погружали весла и

старались изо всех сил грести дружнее. Но тронулись с места только тогда, когда бабушка

взяла в руки рулевое весло. К нашему удивлению, колданка легко покатилась среди волн.

Унанки необычно мощно загребала рулевым веслом, и нос лодки оказался в точном

направлении к нашему дому.

Нам же было совершенно все равно, в какую сторону плыть. Главное - уйти от внезапно

налетевшей грозы, от ярко сверкающей молнии, от каменного ветра - так зовут ветер с

Урала, который норовил опрокинуть нас в темную клокочущую пасть воды. Силенок у нас

не хватало, чтобы грести в эдакую страшную погоду, но мы крепко и дружно держались за

широколопастные кедровые весла, резко погружая их в черную бурлящую воду. В какое-то

мгновение полил холодный проливной дождь. Он заливал нас словно из только что поднятой

гимки с крупными отверстиями для ловли налимов, с которой потоком стекала вода. Одежда

моментально намокла и прилипла к телу. Ветер продувал наши хрупкие тельца насквозь, и

мы быстро озябли. И уже не было желания ни грести, ни разговаривать. Хотелось заплакать

и поскорее очутиться в теплом доме, где всегда во время грозы топилась печь.

Но сейчас бешеный ветер бросал нашу лодчонку, как кедровую скорлупку, из стороны

в сторону. Волны захлестывали нас и обдавали холодными брызгами. Стало темно и

страшно. Бабушка каким-то шестым чувством знала, в какую сторону вести лодку, сильно

загребала рулевым веслом, да еще и находила время выкидывать рыбу в воду, чтобы

облегчить наше движение по разбушевавшейся протоке.

А шквал усиливался и неистовствовал. Не стало видно нашего домика на пригорке, а

вслед затем и берегов. Вокруг нас, словно хищные зубастые белухи, ворочались волны,

готовые проглотить нас, яростно сопротивлявшихся стихии. Более всего почему-то

перепугался Борька. Он, весь промокший, плакал и кричал: «Хочу домой! Ака, ака! Дядя,

дядя!», - но помощи ждать было неоткуда. Мы были полностью во власти разбушевавшейся

стихии.

24

И тут я услышала шепот. Это бабушка, изо всех сил погружая весло в воду,

выговаривала какие-то таинственные слова, обращенные к великим духам родной земли и

воды. Шепот этот иногда переходил в крик: «Ешак Турам*! Си ловатэнан ула, ат кетмалн

пошахлам! Великий Турам! Всевышний! Всемогущий! Не пугай моих детей… Я отжила

свое, а они только начали жить… Я виновата в том, что они оказались в лодке! Меня и

накажи. О, всесильный Турам! Повернись к нам лицом! Не трогай моих птенцов, отпусти

нас!..»

Ветер проглатывал ее слова, по лицу бабушки непрерывной струей бежали струйки

воды. То ли это была вода, то ли соленые, горючие слезы, я не знала. Но, глядя на ее круглое,

морщинистое, доброе лицо и слушая мольбу к Великому Тураму, я успокоилась. Уже не так

сильно чувствовала на себе мокрую неудобную одежду, и не так стучали от холода и страха

зубы. Я верила, что Турам поможет нам, а про себя обещала ему впредь слушаться во всем

своих любимых бабушки, мамы и дяди Егора.

Ветер, казалось, услышал наши просьбы. И вправду чуть-чуть утих, присмирели волны,

и тут со стороны нашего берега мы увидели маленький огонек. Наверное, мама пришла с

работы и зажгла лампу. Она, конечно, ждет нас, хотя и в неведении, где мы находимся: то ли

в поселке, то ли в кедровом лесу, то ли еще где-нибудь.

Она не знала, как нам страшно в этой темени посреди бушующей протоки, в маленькой,

наполовину заполненной холодной водой колданке. Беда подкарауливала нас, видимо, все

лето, и могло случиться самое непредвиденное. Я не знаю, сколько мы гребли. Казалось, что

прошла вечность, пока нос нашей маленькой двухметровой хантыйской лодки, веками

оттачиваемой предками от любой непогоды, коснулся спасительной и долгожданной тверди

берега родной стороны. И хотя мы пристали далеко от дома, в месте, где недалеко на лугу

днем бродили коровы, а вдали темной стеной высился кедрач, мы были счастливы. Вода не

забрала нас в свой желудок, ветер не опрокинул нас в бездонную пасть водному Кулю,

чудовищу реки. Всемогущий Турам сжалился над нами, услышал горячие молитвы нашей

бабушки.

Мы с трудом вытянули на берег мокрую, ставшую тяжелой колданку, опрокинули ее

вверх дном, слили воду, спрятали под нее греби и рулевое весло. Унанки собрала

оставшуюся рыбу с мокрой травы. И мы, озябшие, но счастливые, побрели за бабушкой к

дому…

25

Самая мудрая

Мосты хоятэм пела

Анастасия Николаевна Лонгортова - моя свекровь. Она очень похожа на мою бабушку,

мамину маму, Ун-Кунаватнэ. Тот же добрый и внимательный взгляд, то же спокойствие.

Поэтому, может быть, я полюбила ее сразу. Наверное, поэтому также мне долго не удавалось

написать о ней. Хотелось бы сказать многое, но как передать словами самое сокровенное?

Эта добрая, справедливая и мудрая женщина воспитала семерых детей, из них шестеро

парней и только одна девочка. Тут можно написать об обыденном и понятном - о том, что

почти все ее дети получили высшее образование, среди них два врача, юрист, преподаватель

истории, есть и рыбаки, охотники, которые пошли по отцовским стопам, остались

привержены традиционному образу жизни народа ханты. Но сегодня рассказ о ней, о

терпеливом, добром ее нраве, о вечном спокойствии северной женщины-ханты…

Я слышала историю о том, как в семидесятые годы, когда все ее дети были малы, она, с

мужем и детьми вернувшись с рыбалки, - хороший обычай северных народов брать детей

всюду и везде с собой, - на месте своего берестяного чума* нашла только пепелище. Может

быть, утром, уходя, оставили уголек в костре, может, соседские ребятишки баловались

огнем? Почему сгорело их летнее жилище, никто не знает.

Чум - это дом, мир семьи, крыша над головой. Никто - ни муж, ни дети, ни соседи - не

услышали из уст женщины крика отчаяния. Мать большого семейства оставалась ровной и

спокойной как всегда, только не глядела в глаза своим детям, может быть, прятала в них

страшное чувство отчаяния. Анастасия Николаевна почему-то подняла уцелевшие куклы

дочки и долго рассматривала их, будто в тот момент они могли спасти ее. Затем, передав их

дочери, молча собрала остатки утвари, которые оказались на тот момент вне чума, и пошла

проситься на ночлег к соседям. Кто не жил на обских рыбацких станах летом, тот не может

представить себе, что значит остаться без ситцевого полога* среди бесчисленных полчищ

комарья, а тут и вовсе без чума.

На следующий день, подняв спозаранок всю семью, покормила, и все отправились за

морошкой. Благо, тот год был богатым на урожай этой оранжевой, сочной и вкусной ягоды.

До середины дня, собрав полные берестяные туеса* ароматной болотной красавицы, вся

семья выехала в поселок Азово*, где они и продали ее. На вырученные от ягоды деньги

Анастасия Николаевна купила необходимые продукты и ситец для полога.

Услышав о случившейся беде, сельчане помогли, чем смогли. Кто подушку, кто одеяло

принес: в поселке знали добрую и отзывчивую женщину. К вечеру семья вернулась на

рыбацкий стан*, где ее вновь приняли соседи. И так каждый день, пока морошка оранжево-

26

Лонгортова А.Н.

27

красным сукном расстилалась на болотах, Анастасия Николаевна с детьми собирала ее и

продавала. Муж в это время со старшими сыновьями ловил рыбу - они выполняли

государственный план. Вечерами мать шила новые покрышки для чума, а дети искали в

березняке хорошую, ровную бересту для будущего жилья.

Вот еще одна ярко характеризующая ее ситуация. После сорока лет осталась она

внезапно без опоры, без кормильца семьи. Для хантыйской женщины проверить сети, добыть

рыбу не проблема, и старшие мальчики были уже самостоятельными. Но зимой она

оставалась одна в деревне. Дети учились в Овгортской школе-интернате, старший сын

служил в Советской Армии. Деревня, в которой семья жила зимой, Оволонгорт*, находится в

пятидесяти километрах от центрального поселка Овгорт*. В выходные, во время каникул

школьники возвращались домой, но если других родители возили на оленях, лошадях, то ее

дети шли кто на лыжах, а кто вовсе пешком. Детей в каждой семье было много, на нартах и

санях не оставалось места. Младшие к тому времени учились в третьем, пятом классах. И как

бы быстро не бежал двенадцатилетний ребенок в тридцати-, сорокаградусный мороз

пятьдесят километров, удовольствия было мало. Вряд ли можно передать, каково было

материнскому сердцу.

И тогда она решила купить лошадь. Цена на это животное была действительно

«лошадиной», у овдовевшей рыбачки не было таких денег. Но ничто не остановило ее.

Зимой на Сыне одна ставила сети, замерзшими руками вынимала из них рыбу, летом ставила

сети в заливных сорах - на уловистые летние пески, где прежде рыбачили семьями, рыбаков

уже никто не брал, там шел плановый вылов рыбы. Благо, и в сорах река давала богатые

уловы. Вечерами выделывала шкуры и шила, шила, шила… Все, что заказывали люди, и

шила качественно, красиво. Бурки*, кисы, ягушки… Ее руки не знали покоя до восьмидесяти

пяти лет.

Ровно через год она купила лошадь. А осенью успела еще и заготовить сено. Все

успела, все смогла.

И вот первый выезд, всей семьей. Дети уже не пойдут пешком, в пути им не придется

мерзнуть семь-восемь часов. И тут к ним подходит соседка: «Тетушка, возьми моих детей!

Не успели оленей найти. Как им пешком идти, замерзнут».

Ох! Сколько раз ее дети мерзли, добираясь до дому. Сколько горьких дум она

передумала за это время. Не знаю, как бы поступила другая женщина на ее месте, не знаю.

Она же оглядела всех соседских ребят, и взгляд остановился на самом младшем. Только в

нулевой класс в этом году взяли, русский язык, говорят, хорошо усваивает. Маленький,

щупленький, где уж ему пешком дойти. Тоже остался сиротой, без мамы. Наверное, ему еще

хуже, чем ее детям - у них-то есть мама! Ловко приподняла мальчика на руки, поправила

28

подол малицы и усадила в самую середину к своим детям. Развела руками - нет больше места

на санях, рада бы помочь, да не могу.

Анастасия Николаевна всегда говорила: тяжело в первый момент, а потом все трудное

забывается. В памяти остаются светлые, счастливые дни. Сколько было радости, когда

купили лошадь! Сено всей семьей заготавливали, зимой только успевали его подбрасывать

кормилице. А без лошади тяжко...

Ей повезло в главном - замуж она пошла по любви. Есть выражение - вышла замуж.

Она же в буквальном смысле пошла вслед за любимым человеком, не боясь людских

пересудов, не думая о своей репутации - в те времена, когда мнения женщины не только не

спрашивали, даже не интересовались им. Она любила и почитала своего мужа, а еще

старалась понять маленькие и большие проблемы своих детей. Сидя за шитьем, рассказывала

детям сказки. Многие из них она слышала от любимого мужа, Егора Максимовича

Лонгортова, известного сказителя и знатока обрядов, церемоний в медвежьих поклонениях

не только на Сыне, но и на других реках, текущих по землям, где живут ханты. В этих

сказках обязательно были добро и зло, щедрость и жадность, богатые и бедные. Народ

обязательно высмеивает человеческие пороки, а доброта, любовь, щедрость всегда в почете.

Анастасия Николаевна на своем примере учила детей не лгать, не завидовать, учила

терпению и трудолюбию. Ей это удалось… Мне кажется, именно то, что у ее сказок

счастливый конец, давало ей мудрости и терпения во всех ситуациях.

Она прожила 85 лет, до последнего часа вела активную жизнь. Ушла из жизни в июне

2007 года. Тогда, кажется, мир вокруг меня опустел, осиротел. А она и после смерти никому

не доставила хлопот… К своему смертному часу, к традиционным сложным похоронам

подготовилась основательно и скрупулезно. Весной, незадолго до смерти, она рассказала,

что увидела во сне, как в загробном мире промочила кисы. Значит, решила она, на том свете

ей будет неуютно в подготовленной одежде, и тогда за последнюю свою весну она сшила

новые кисы и ягушку.

29

Ведьма и Сказочница

Порнэ па Мосьнэ

Живут в одном чуме две женщины. В одной половине остроконечного берестяного

жилища висит полог из ткани, привязанный уголками к жердям чума, сотканный из

крапивного волокна доброй женщиной Мощнэ*. Живет она с дочерью и маленьким сыном.

Во второй половине чума, в пологе, кое-как склеенном из плохо выделанной рыбьей кожи,

живет Порнэ* со своими многочисленными детьми. Ее дети вечно грязные, лохматые и

непричесанные. Никогда не слушаются мать, ведьму Порнэ, и даже по ночам громко кричат.

Дети Мощнэ, маленький сыночек и дочка, прилежные, всегда причесанные и чистенькие.

Дочь Мощнэ старательно вышивает узоры для одежды.

Порнэ - злая, завистливая женщина. Все мечтает извести молчаливую, трудолюбивую

Мощнэ, которая мастерит нарядные и красивые вещи для своих детей. То шубку сошьет для

дочери, то обувь для сына. Только косы с медными да серебряными украшениями слегка

позванивали в такт трудолюбивым рукам мастерицы. Часто и детям сварливой соседки

перепадали теплые вещи от доброй женщины. Сама же Порнэ ничего не умела делать, даже

циновку из травы и то вкривь и вкось плела.

Однажды, так и не причесавшись с утра, лохматая, вся в страшных, рваных одеждах,

Порнэ позвала Мощнэ на луг, к берегу реки, чтобы нарвать осоки для новой циновки*.

Соседке было некогда: занималась домашними делами. Но Порнэ страшно рассердилась:

- Ах! Какая ты лентяйка! А траву для циновки я одна должна заготовить на зиму?

Чтобы не злить Порнэ, Мощнэ молча собралась, поцеловала дочку с сыночком -

недоброе чуяло ее сердце - и пошла с соседкой за осокой.

Долго ждали дети свою маму, да так и не дождались. Выглядывают из чума, ждут. К

вечеру, глядят, Порнэ пришла к чуму. Несет большую охапку осоки, крепко перетянутую

толстой веревкой, наспех сплетенной из луговой травы. Из пучка осоки косы Мощнэ с

серебряными да медными украшениями до самой земли свешиваются. Убила Порнэ их

безотказную, молчаливую маму, поняли дети. Спрятались в пологе и слышат, как дети Порнэ

кричат:

- Мне, мне дай глаза!

- А мне уши!

- Нет, - говорит Порнэ. - Не дам я вам старые глаза, не дам я вам старые уши, сама их

съем. А вы завтра поедите. Вон в соседнем пологе мягкие ушки, вкусные глазки.

30

Испугалась дочь Мощнэ, решила сбежать с братиком. Тихонько выскользнула из

полога с задней стороны чума, поймала двух птиц, привязала их друг к другу крыльями и

запустила в полог. Птицы от испуга громко щебечут.

Порнэ прикрикивает:

- Чего расшумелись! Смотрите у меня! Завтра я вам покажу, как щебетать. Щебечите,

щебечите там.

Девочка собрала братика, одела, обула в дальнюю дорогу и посадила в большой

заплечный туесок, с наружной стороны которого по середине был нарисован мамой оберег -

образ хозяина леса. Прихватила девочка с собой мамино точило, огниво и костяной

гребешок, накинула большой туесок с братиком за плечи и убежала от Порнэ.

Долго ли, коротко ли бежала, кто знает. Где вместе бегут, где на спине несет в туеске

брата. Тяжело девочке, нелегкая ноша тянет кожаными ремнями за плечики, но не жалуется

она, хочет до бабушки добежать. Немного осталось до бабушкиного стойбища, вдруг

слышит, бежит сзади ведьма Порнэ, нагоняет детей. Вот-вот догонит их, так и хочет схватить

своими кривыми, скрюченными пальцами маленького братика.

- Бегите-бегите! - кричит ведьма. - Далеко не уйдете! Все равно догоню, все равно вас

съем, все равно выпью вашу кровь.

Достала девочка из-за пазухи точило и бросила его через плечо назад со словами:

- Если нашей песне продолжаться, нашей сказке продолжаться, пусть вырастет такая

высокая гора, что ни птице через нее не перелететь, ни зверю не пройти.

Огромная каменная гора выросла за спинами бегущих детей. Осталась Порнэ за

каменной грядой. Пока ведьма через гору перебиралась, убежали от нее дети. Но недалеко

они ушли, вновь нагоняет их взлохмаченная, с ободранными ногтями и руками Порнэ. Вот-

вот их схватит, вот-вот их достанет.

Бросила дочь Мощнэ гребешок через плечо и говорит:

- Если нашей песне продолжаться, нашей сказке продолжаться, пусть вырастет такой

густой лес, что ни носу, ни глазу туда не проникнуть.

Вырос за их спиной густой, темный лес. Дальше бегут они с братиком. Где за ручку его

ведет, где на спине несет. Совсем немного осталось до бабушкиного дома. Но тут опять

показалась Порнэ. Исцарапала она лицо свое в кровь колючими ветками, в клочья ободрала

старую свою ягушку, одни лохмотья на ней остались. Снова нагоняет детей. Вот-вот схватит

скрюченными пальцами детей. Оглянулась девочка, увидела страшную Порнэ и бросила

через плечо мамино огниво со словами:

- Если нашей песне продолжаться, нашей сказке продолжаться, пусть вспыхнет такой

большой огонь, что жар воду высушит, дым горизонт скроет.

31

Вспыхнул огонь, пропала Порнэ, не видать ее. Совсем немного осталось до бабушки, до

маминой мамы. Уж она-то пожалеет детей, уж она-то пригреет внуков.

Впереди показалась речка. А на том берегу речки бабушкин чум стоит, покрытый

берестяными покрышками.

- Бабушка, бабушка, помоги нам, переправь нам лодку, перевези нас быстрее через

речку! Порнэ нас догоняет, хочет нас съесть! - кричат дети.

Бабушка быстренько столкнула в воду свою маленькую лодочку-колданку и

переправила детей на свой берег.

Ничто не может остановить Порнэ, даже сквозь огонь прошла, хоть и подпалил он ее

косматые волосы. Вскоре показалась ведьма на берегу. На расстоянии от реки пахло ее

паленой одеждой: старая ягушка вся сморщилась от жара огня, а она все живая.

- Бабка! И меня переправь на ту сторону.

Бабушка выпустила на берег детей, вытянула на сухое место колданочку и говорит:

- Хорошо, сейчас переправлю. Садись мне на спину.

- Как я сяду на твою спину, вдруг промокну!

- Не промокнешь, я тебя аккуратно переправлю.

Пришлось Порнэ сесть на бабушкины плечи, уж очень хотелось ей съесть детей.

Бабушка доплыла до середины реки и перевернулась на спину. Ведьма с бульканьем и

шумом ушла под воду, а бабушка добралась до своего берега. Накормила, напоила внуков, и

стали они жить втроем.

Вырастила бабушка внуков. Дочь Мощнэ превратилась в красивую, стройную девушку.

Бабушка для внучки справила ягушку, для внука парку* из шкур цветного олененка сшила.

Однажды бабушка говорит:

- Вашей песне, вашей сказке дальше продолжаться. Вырастила я вас, к самостоятельной

жизни оперились, окрылились. Приготовила я вам в дорогу одежду теплую. А вот тебе еще

волшебный мешочек, твой тучан*. Не смотри, что он маленький: все, что понадобится в

пути, в нем найдешь. Привяжу его к завязкам твоей ягушки. Внученька, в дороге вам разные

препятствия встретятся. Главное, братика убереги. Три священных места вы должны пройти.

Сначала вы встретите святилище мужское, стороной его пройдите. Присматривай за

братиком, чтобы он мужские подколенные подвязки для обуви не тронул. Все-то ему

интересно. Коснется их - ты его в последний раз увидишь, он тебя в последний раз увидит.

Потом встретится вам святилище, там висят на деревьях ножны для ножей. Смотри, держи

братика за руку, не отпускай его. Нельзя дотрагиваться до священных предметов. В третий

раз увидите святилище, где поклоняются предкам нашим, богам нашим. На деревьях висят

32

связки священных лисьих шкур, дарованных духам, богам нашим. Не давай брату

прикасаться к ним - увидишь его в последний раз, он тебя в последний раз увидит.

Собрались дочь Мощнэ с братом и пошли счастья искать, удачи искать.

Долго ли шли, кто знает. Сказке дальше идти, песне дальше звучать, вот и идут по

свету.

Идут девушка с братом и видят мужское святилище, кругом мужские подвязки для

кисов висят. Взяла девушка братика за руку, стороной обошли места, где поклоняются

лесным духам, лесным богам мужчины. Дальше идут. Брат впереди бежит, не слушается.

Глядит дочь Мощнэ - опять святилище. Кругом ножны мужские висят. Так и хочет братик

ножны схватить. Успела девушка отвести брата от святилища, где земным духам, земным

богам поклоняются люди. Дальше идут дочь Мощнэ с братиком. Устали они. Уже и сил нет

дальше двигаться, есть хочется. Смотрят, на болотце морошка поспела, уже в желтый

платочек нарядилась, сама просится в рот. Едят они сладкую морошку, оторваться не могут

от лакомства. Не заметила дочь Мощнэ святилище недалеко, кругом связки лисьих шкур

висят на березах. Не уследила за братом девушка. Пока ела морошку, оторвал он четыре

зеленых листочка с белоствольной молоденькой березки, где висели связки из лисьих шкур,

на том месте небесным духам, небесным богам поклонялись люди.

Оглянулась только тогда, когда услышала голос братика.

- Опи*, опи, опие!

Сестра, сестра, сестричка!

Рука моя вот-вот оторвется, оторвется.

Опи, опи, опие!

Не успела Мощнэ - брат без одной руки стоит.

- Братик мой, зачем ты оторвал листочки с березы? Дерево тоже живое и ему тоже

больно, как и тебе сейчас. Пойдем быстрее отсюда!

Только отошли чуть-чуть, мальчик опять кричит:

- Опи, опи, опие!

Сестра, сестра, сестричка!

Вторая рука моя осталась, тоже осталась.

Опи, опи, опие!

Во второй раз обернувшись, увидела Мощнэ своего братика без обеих рук. Убежали

они со страшного места. Только вновь братик кричит сестре:

- Опи, опи, опие!

Сестра, сестра, сестричка!

Нога моя вот-вот оторвется, оторвется!

33

Опи, опи, опие!

Посмотрела Мощнэ назад, а братик на одной ноге стоит. Взяла она брата на руки и

побежала. Только мальчик вновь говорит:

- Опи, опи, опие!

Сестра, сестра, сестричка!

Вторая нога моя оторвалась, оторвалась.

Опи, опи, опие!

В четвертый раз глянув на брата, увидела его без обеих ног и рук.

- Опи, опи, опие!

Сестра, сестра, сестричка!

Оставь меня на этом месте.

Опи, опи, опие!

- Братик, братик, мой братик! Посажу тебя под сосной.

- Опи, опи, опие!

Сестра, сестра, сестричка!

Не оставляй меня под сосной, не оставляй.

- Братик, братик, мой братик! Посажу тебя под осинкой.

- Опи, опи, опие!

Сестра, сестра, сестричка!

Не оставляй меня под осиной, не оставляй.

- Братик, братик, мой братик! Посажу тебя под березкой.

- Опи, опи, опие!

Сестра, сестра, сестричка!

Под березой мне будет хорошо, хорошо.

Только посадила Мощнэ брата под березку, возле берлоги медвежьей, как исчез

мальчик куда-то, то ли под землю провалился, то ли еще куда делся, неизвестно.

Плачет дочь Мощнэ, печалится, но делать нечего, не уберегла родного брата. Осталась

на белом свете одна-одинешенька. Пошла дальше - глаза слезы застилают, ничего не видит.

Остановилась она на опушке, чтобы слезы вытереть, грусть унять, прислонилась плечом к

гнилому березовому пеньку. А пенек возьми да и развались. И вдруг выпрыгнула из-под

пенька так и не утонувшая Порнэ, а за ней ее чумазые ребятишки, и давай кричать:

- Ты зачем дымоход моего чувала поломала?

- Да разве я знала, что это твой дом! Смотрю, березовый пенек, вот и прислонилась.

Остановилась отдохнуть, свою печаль, свое горе оплакиваю. Братик у меня умер, вот и

горюю.

34

- Куда идешь?

- Куда иду, сама не знаю…

- Я с тобой пойду, чего тебе одной ходить.

И пошла, напросившись, с дочерью Мощнэ, оставив в жилище под корнями березы

своих детей.

Идут они счастья искать, идут свою долю искать. Долго ли, коротко ли шли, кто их

знает. Видно, дальше песне звучать, дальше сказке сказываться, вот и идут они по земле.

Однажды подошли они к речке. Порнэ и говорит дочери Мощнэ:

- Давай искупаемся.

- Нет, не хочу купаться, - говорит девушка.

Боится она Порнэ, знает, что та может ее обидеть.

- Давай раздевайся! Будем купаться, - стала настаивать Порнэ.

Пришлось дочери Мощнэ раздеться и идти в воду. Порнэ же быстренько окунулась в

воду и обратно на берег выпрыгнула. Схватила красивую одежду дочери Мощнэ и

нарядилась в ее платье, в ее обувь. Вышла из воды девушка, заплакала.

- Как же я дальше пойду, раздетая, разутая?

- Чего ревешь! - кричит Порнэ. - Вот моя одежда, одевайся.

Пришлось дочери Мощнэ натягивать на себя лохмотья ведьмы, склеенные из коры

деревьев. Тут девушка вспомнила о волшебном мешочке, подаренном бабушкой, и говорит

Порнэ:

- Порнэ, соседушка моя, отдай мне маленький мешочек из оленьих шкур, что привязан

к тесемкам ягушки. Тебе он не нужен, а мне это память о моей бабушке.

Отвязала ведьма мешочек и бросила его на землю:

- Бери свою безделушку, нужна она мне! Ты посмотри только на меня, какая я

нарядная, какая я красивая! - крутилась Порнэ перед дочерью Мощнэ в нарядном платье,

вглядывалась в свое отраженье в речке и все не могла налюбоваться на себя.

Дочь Мощнэ стала смотреть содержимое тучана и достала из него новое платье,

шелковый платок, новую нарядную обувь, украшения. Оделась, обулась, краше прежнего

стала. Порнэ выхватила мешочек из рук Мощнэ, порылась в нем, но ничего не нашла и с

досады выкинула его подальше. Девушка молча подобрала свой мешочек и спрятала его у

себя на груди в потайном карманчике.

Пошли дальше. Вот уже и осень прошла, пошел снег, зима наступила. А они все идут и

идут. Девушка из мешочка еду достает, одевается и с Порнэ делится.

35

Однажды пришли они к стойбищу оленеводов. Люди чумы недавно сняли и

перекаслали* на другое стойбище. Пока через пустое чумовище* переходили, нашла дочь

Мощнэ лопатку для выбивания снега с обуви. Порнэ подскочила к ней:

- Что нашла, что? Отдай мне! - и вырвала из рук девушки лопатку. - Зачем она тебе? А

мне пригодится.

Понурившись, пошла дочь Мощнэ дальше и увидела тынзян*. Оглянулась, не смотрит

ли Порнэ, и быстренько спрятала его за пазуху под ягушкой.

Глядят - впереди снег заклубился, едет кто-то на оленьей упряжке. Первым подъехал

Сонтан Ики, мужчина в белой парке. Три белых быка, три оленя запряжены в нарты, белой

шкурой нарта покрыта. Обрадовалась Порнэ и сама к нему в нарты запрыгнула. За Сонтан

Ики едет Тонтон Ики, одет в пеструю оленью парку, олени у него пестрые-пятнистые.

Остановился возле дочери Мощнэ и спрашивает:

- Не находила ли ты чего на чумовище?

- Находила, - отвечает. - Сначала нашла лопатку для выбивания снега, да спутница моя

отобрала ее.

- Ничего, - говорит Тонтон Ики. - Это друга моего выбивалка. А больше ничего не

находила?

- Нашла тынзян, - достает она из-под ягушки собранный, смотанный в кружок, искусно

сплетенный тынзян.

- Это мой тынзян, хорошо, что нашла, он мне очень нужен. Садись, девушка, на мои

нарты, - сказал он дочери Мощнэ. - Будешь женой любимой, хозяйкой в моем доме.

Отказывается девушка, неудобно, стыдно в чужую нарту садиться. Все же уговорил

юноша девушку. Села она в нарты и поехали к нему домой.

Вскоре подъехали к деревне - два дома рядышком стоят. В одном жил Вошан Куртан

Ики Пох, Тонтон, в другом - Сонтан Ики Пох. Пришлось опять жить по соседству с Порнэ.

Дочь Мощнэ и Вошан Куртан Пох дружно жили, любили друг друга. Долго ли, коротко ли

жили, кто знает, да сказке дальше сказываться, да песне дальше петься.

Вот однажды говорит дочь Мощнэ мужу:

- По дороге, когда шла, искала судьбу свою, долю свою, братик мой умер. Положила

его под белой березкой, возле берлоги медведя. Хочу проведать, помянуть братика.

А Порнэ услышала эти слова и тоже заторопилась.

- И я с тобой поеду, детей надо проведать.

Делать нечего, поехали вместе. Тонтон Ики для жены три пятнистых быка в нарты

запряг. Для Порнэ муж тоже три быка запряг, только белоснежных.

36

Едут они, едут. У обломленного гнилого березового пенька Порнэ осталась, чтобы

проведать своих детей. Дочь Мощнэ поехала дальше, к белой березке, что находилась возле

медвежьей берлоги. На том месте березки не оказалось, а там, где была берлога, стоит в пять

углов семистенный дом. Солнцем отражались его стены, месяцем сверкали углы дома.

«Чей это такой красивый дом?» - думает девушка.

У двери собака большая привязана. Слышит Мощнэ голос хозяйки.

- Если нужный человек пришел, если хороший человек пришел, руки оближи да домой

втолкни. Если ненужный человек пришел, если нехороший человек пришел, разорви да

выкинь подальше.

Собака подошла к девушке, облизала да домой втолкнула. В доме хозяйка сидит,

словно солнце ее лицо. Сидит за шитьем, вышивает узоры древние, а на руке четырех

пальцев не хватает. Лицо ее белое, брови черные, совсем как та березка, у которой братик

четыре листочка оторвал. Подняла она голову и говорит Мощнэ:

- Скоро брат твой вернется с охоты, будет входить в дом - не смотри на него. Молча

сиди, прикрой лицо платком. Скоро дорога его закончится да путь назад начнется.

Села девушка в углу и думает: «Как же так, ведь умер мой брат без рук, без ног, сама и

положила его рядом с берлогой. Кто же должен вернуться с охоты? Кто же живет в этом

красивом светлом доме?»

Вскоре послушался шум на улице. Кто-то лыжи снимает с ног и громко рычит.

Натянула Мощнэ платок на лицо и сидит, ждет, не шелохнется. Входит мужчина в дом, злой,

не подступиться к такому. Прошел к священному месту, снял медвежью шубу, разделся,

разулся, стал потихоньку успокаиваться.

Девушка чуть сдвинула платок с лица и узнала братика. Красивым юношей он стал, как

месяц светится его лицо. Обнялись, поцеловались. Обрадовался братишка ей. И рассказал,

что белая березка теперь его жена. А он долго был медведем за то, что лишил березку

четырех пальцев. Березка когда-то была девушкой, но злой Куль превратил ее на святилище

в дерево. Брат сказал, что раньше чем через семь дней не отпустит сестру домой.

- А за это время, - говорит брат, - подготовлю для тебя оленью упряжку, да не одну, а

несколько нарт. Приданого мужу увезешь с собой.

Узнала тут Мощнэ, что у брата стадо оленей несметное. И белые, и цветные, черно-

белые олени у брата, Мощ Ху.

Гостила она семь дней, семь ночей у брата. Да песне дальше звучать, сказке дальше

продолжаться нужно. Стала она собираться домой, брат снарядил аргиш*. Приданого

приготовил сестре - и одежду, и шубы, все, с чем девушка замуж выходит. И белых, и

цветных оленей запряг. На шее у каждого оленя серебряные колокольчики звенят.

37

- Дорога твоя нелегка, - говорит брат. - Тронешься в дорогу, не оглядывайся назад. А

будешь проезжать мимо норы Порнэ, завяжи колокольчики. Надо тебе успеть вперед Порнэ

уехать. Если услышит она, что ты подъезжаешь, выскочит и заберет всех твоих оленей, твои

упряжки, все приданое. Убьет тебя и оленей съест. Если Порнэ позади тебя поедет, ничего

она тебе не сможет сделать. Потом и колокольчики развяжешь, пусть они звенят, а дорога

радует тебя.

Поехала девушка в обратную сторону. Тронула аргиш, едет. Любопытно ей, почему

брат запретил оглядываться. «Что случится, если оглянусь?» - думает. И оглянулась.

Оглянулась и увидела, большое стадо оленей за аргишем тянется. И насколько девушка

окинула взглядом стадо, настолько оторвалась лента бегущих оленей и помчались они назад

в свои пастбища.

- Так вот, оказывается, какое приданое мне брат приготовил! А я ослушалась родного

брата. Уж теперь точно буду помнить каждое его слово.

Приближаясь к тому месту, где оставила Порнэ, завязала язычки колокольчиков, чтобы

не звенели. Постаралась тихонечко объехать гнилой пенек. Только Порнэ все равно

услышала. Запрягла она в нарты трех карасей, трех озерных рыб, кричит:

- Жди меня! Жди меня! Не бойся меня!

Не стала ждать дочь Мощнэ ведьму. Уж она-то очень хорошо знала, как умеет та лгать.

Порнэ подгоняет своих рыб, хочет догнать дочь Порнэ:

- Пир, пир, мои кельщи*, двигайтесь быстрее!

Но рыбы не могут бежать по земле как олени. Ведьма с досады то рядом с рыбами

бежит, то вновь на нарты запрыгивает. Далеко отстала она от девушки, не досталось ей

приданого, о котором она мечтала.

Подъезжают дочь Мощнэ и Порнэ к стойбищу. Вышли из чумов встречать женщин

Сонтан Ики и Тонтон Ики. Тонтон Ики встретил Мощнэ, распряг оленей и на пастбище

отпустил. Сонтан Ики, увидев Порнэ на рыбьей упряжке, вошел обратно в чум, со стыда

прикрыв за собой полог входа в чум. Но не тут-то было, Порнэ на все стойбище подняла

крик:

- Ты куда спрятался, муженек? Распрягай мою упряжку, устали мои рыбки!

Смущенный муж вышел, отвязал рыб и спрашивает:

- Где же олени? Я для тебя самых лучших запряг в дорогу!

- Съели их мои дети!

Карасей занесли домой, и они попрыгали к кострищу, где была вырыта ямка для воды.

Долго ли, коротко ли жили, кто их знает, только однажды приходит Сонтан Ики Пох к

Мощнэ с мужем и говорит:

38

- Не могу больше терпеть, замучила меня ведьма. Чуть что бросается на меня, царапает

своими длинными когтями, хочет меня убить. Нет мочи терпеть ее издевательства. Как же

остановить ее?

Долго думали. Говорит Мощнэ:

- Завтра пусть люди всем стойбищем нанесут сухих дров, да побольше. Будем костры

жечь да угощение ставить духам нашим, земным и небесным, богам нашим, земным и

небесным, пусть они помогут нам избавиться от такой нечисти.

Назавтра собрались все жители стойбища, набрали сухого хвороста, зажгли костры,

поставили богатую пищу земным и небесным духам, поставили пищу земным и небесным

богам. А как занялся огонь жаром, ярким пламенем, говорит дочь Мощнэ:

- Глядите, кто там в огне пляшет, какая красивая женщина в алом платье!

Порнэ растолкала всех людей, оттолкнула дочь Мощнэ и кричит:

- Кто, кто пляшет в огне, покажите мне! - и сама лезет в самое пламя.

Люди подхватили ее и в самую середину костра закинули. Сгорела она, только пепел

черный летел во все стороны. Мощнэ говорит:

- Бейте пепел, что летит в небо, к земле, а что по земле стелется, кверху бейте. Иначе

вновь оживет ведьма.

Бьют люди пепел и вниз, и вверх, только сквозь пальцы пролетевший пепел в комаров

превратился. Оставшийся пепел мелкой мошкарой туманом стелется по земле, больно кусая

и жаля людей. Сама Порнэ больше не ожила, погибла в огне, только ее злость так и летает по

земле. А дочь Мощнэ до сих пор живет, радуя своей добротой людей. Все.

39

С неба спустившаяся девушка

Турам элты охлам нэ

В некоторых водах, в некоторых землях, вдали от людских поселений жили муж и

жена. В сказочные времена это было, в песенные времена это было, когда боги на землю к

людям спускались, а люди в гости к богам на небо поднимались, когда боги с простыми

людьми роднились.

Сколько там жили муж с женой, никто не знает. Послал однажды им Великий Турам

радость великую, радость несказанную - родился у них сын, долгожданный и желанный.

Муж с женой сына растят, не нарадуются. Мальчик растет, силой наливается. Как зима

пролетела, как лето промелькнуло, не заметили; вскоре на ножки свои встал малыш, сам

начал бегать. Отец обучает сына делу мужскому, делу нужному. Весной они гимки плетут,

чтобы рыбу летом ловить, осенью ловушки в борах ставят, чтобы зверя, птицу добывать,

зимой в тайге зверя промышляют. Время летит, что птица крыльями машет. Вырос сын, стал,

как отец, охотником удачливым, охотником сметливым. В гимки его рыба сама заходит, в

ловушки его зверь сам идет.

Состарились отец с матерью. Однажды отец сказал сыну:

- Сколько можно тебе одному жить? Зверь живет - подругу имеет, рыба и та не одна

плавает в воде. И человек не может жить один. Мир так устроен, все живут парами. Надо

тебе жену найти. Мы с матерью твоей давно не были среди людей. Съездим в селение,

поищем себе невестку, тебе жену.

На отцовские слова сын ответил:

- Не нужна мне в жены девушка, которую вы найдете. Нужна мне только та, что я

полюблю, что меня полюбит. Неужели не найдется такая девушка?! Если полюбит - сама

меня найдет.

Всплеснула руками мать юноши, закрыла лицо платком и со слезами вскрикнула:

- Ийлап, аслап! Да разве может девушка сама к мужчине прийти!? Ем антом! Не грех

ли это! Мужчина, подпоясавшийся мужским поясом, сам должен искать подругу для

жизненной тропы. А иначе счастье мимо тебя пройдет, и не догнать его.

- Нет, - ответил сын родителям, - не поеду в селение. Придет время – я сам найду себе

подругу, или она меня разыщет.

Мать с отцом расстроились, но попросили сына запрячь для них упряжку оленей. В

упряжку впрягли трех выносливых важенок. Путь долгий, не скоро вернутся домой.

- Съездим в селение, с людьми повидаемся, а ты, сынок, - сказал отец, - до моего

приезда очисти от коры черемуховые прутья, настрогай их, приеду - сплетем новую гимку.

40

И уехали мать с отцом.

Юноша, оставшись в пустом стойбище, старательно исполнял просьбу отца, строгал

длинные, ровные прутья для гимги. Но вдруг сильно захотел он спать. Зашел в дом, поел,

попил, а перед сном решил выйти на улицу.

Было уже поздно, время вечернее, но летнее солнце все еще стояло на горизонте.

Оглянулся юноша и обомлел. В лучах заходящего солнца пятистенный дом сверху

светится, семистенный дом изнутри светится. Светом озарен так, что глазам больно глядеть.

.

- Хей, - думает парень, - вчера там точно не было дома. Чей это дом? Так и светится,

так и сверкает. Что за чудеса?!

Сходил в сторону леса, назад возвратился. Не удержался, опять за угол дома глянул.

Видит - стоит девушка.

Если с солнцем сравнить - солнцу подобна, если с луной сравнить - луне подобна. .. Так

прекрасна, что сердце парня из груди готово было выскочить.

- Если мысли твои ко мне лежат, если мысли твои с моими на одной тропке сошлись,

если сердце твое с моим сердцем одной струной нарасъюха звенит, одним гулом стучит,

войди в мой дом. Поешь, попей. Посидим, поговорим. На тебя глядя, я себя потеряла, тобой

любуясь, уже ни на что не гожусь. Если нужна тебе, если полюбишь меня, к тебе в жены

проситься сама пришла я.

«Как же так, - думает парень, - еще сегодня утром мать сказала, что девушка сама не

может к мужчине прийти. А девушка все же сама ко мне пришла. Чудеса, и только!»

Вошли юноша с девушкой в дом. В ее доме словно солнце светит - все светится,

переливается. Поели, попили. Откуда еда берется, не видно, откуда питье появляется, не

понятно. Кто-то стол накрывает, потом убирает.

Накормила, напоила девушка парня и говорит:

- Скоро мать с отцом твои приедут, невесту тебе не они нашли. Ты же ничего не говори

обо мне, дом мой для них невидим, а ты в любой момент, когда пожелаешь, можешь прийти.

Если мысли твои будут со мною, если сердце твое будет со мною, если ты желаешь, буду я

тебе женой, буду тебе подругой.

- Мои мысли уже с тобой, мое сердце уже с тобой. Но захочешь ли ты с простым

человеком жить, с хантыйским мужчиной жизнь делить?

- Проделала бы я этот путь, не полюбив тебя? Мое сердце иссохло, мои мысли уже

заблудились.

Сколько времени прошло, никто не знает, вернулись домой мать с отцом в рас-

строенных чувствах. Невестку себе не нашли, жену сыну не засватали.

41

Не видят они за утлом пятистенного, семистенного дома, не замечают счастья сына.

Вне глаз находится девушка, за тенью глаз живет молодая. Как только солнце спрячется за

горизонтом, мать с отцом уснут, так их сын к жене уходит.

Сколько времени молодые так живут, никто не знает, никто не видит их любовь.

Рано утром, до восхода солнца, жена будит мужа и отправляет к отцу, к матери. Целый

день в мучениях и в ожидании встречи с любимой живет их сын. Пойдет за угол, посмотрит -

дом жены на месте. Успокоится. Займется ежедневными делами, поймает рыбу, добудет

дичь. Долго ли так жили, коротко ли так жили... Сколько времени прошло, неизвестно.

Однажды жена его, подобная солнцу, подобная луне, говорит мужу:

- Скоро - долго ли будем жить, коротко ли будем жить - родится у нас ребенок,

появится у нас сын. Колыбельку с сыном твоим я в священном углу дома на серебряной

цепочке подвешу. В самом дальнем углу ты своего сына найдешь. В люльке детской он

будет висеть, покачиваться. Будет плакать, ты качай его за веревочку, что привязана в ногах

колыбели, и говори такие слова:

- Сонная веревка, турщ, турщ,

Колыбельная веревка, турщ, турщ,

Веревка колыбели, турщ, турщ.

Если забудешь эти слова, сына в последний раз увидишь, меня в последний раз видел.

Однажды вышел он за угол дома и видит: нет его жены, нет его любимой, только в

самом дальнем углу висит колыбелька на серебряной цепочке.

А в колыбели той ребенок лежит и плачет. Колыбелька его золотом отсвечивает,

серебром поблескивает. Сын плачет и плачет, мать зовет. Взялся отец за веревочку и покачал

ребенка.

- Сонная веревка, турщ, турщ,

Колыбельная веревка, турщ, турщ,

Веревка колыбели, турщ, турщ.

Мать твоя такие слова тебе петь велела.

С этими словами малыш уснул. Так и растили они своего ребенка - муж приходит,

качает, а жена, когда приходит, неизвестно. Так шло время. Родители юноши состарились,

пока ждали, когда сын женится.

- Сыночек, - говорят мать с отцом, - совсем уже мы стары стали. Без сил в спине

остались, без сил в плечах остались. Не знаем, когда ты женишься.

- Что вы, родители, нет сил - и не надо ничего делать! В лес пойду, зверя добуду, к реке

пойду, рыбу поймаю. Проживем. Пища, что рыба, что мясо, в доме не переводится.

Отдыхайте да жизни радуйтесь. Разве голодаете вы, разве мерзнете вы? Все у нас есть.

42

А сам только и думает: «Только вчера я еще счастливым был, только вчера еще жена у

меня была. Где она теперь, куда ушла?» Зайдет после заката в дом любимой, а там только

колыбель в самом дальнем углу висит. Плачет, заливается ребенок, успокоиться не может.

Качает колыбельку отец и говорит:

- Что ты плачешь, почему успокоиться не можешь? От хантыйского мужчины

рожденный сын, хантыйская кровь в тебе течет! До какой поры я буду тебя качать? Ты скажи

мне, где же мать твоя, где моя жена?

И только начал так говорить, ребенок зашелся от плача:

- Папа, что ты говоришь, не понимаю я тебя!..

Испугался отец, не знает, за что браться - то ли сына успокаивать, то ли жену искать.

Пока метался между двумя домами, и сына потерял.

Увидела Богиня с небес, что внук горько плачет, слезами заливается, и подняла его по

тонкой серебряной веревочке на небеса. Отдала его успокоить матери, дочери своей

старшей; только успокоила мать ребенка, Богиня опять его вниз опустила. Человеческое это

дитя, на земле он должен жить. Только боги на небесах живут.

В доме ее, кроме старшей дочери ослушавшейся, связавшей жизнь с человеком, жили

еще две младшие дочери.

- Доченьки, - сказала она им однажды, - проснется ваша старшая сестричка, захочет

волосы расчесать. Гребень ее лежит в священном углу за сундучком. Сестре вашей нельзя

туда подходить, так вы подайте ей ее серебряный гребешок. А я рано утром уйду

осматривать землю. На сыновей деревни, дочерей деревни посмотрю, погляжу, что на земле

творится, чем люди заняты. Домой поздно вернусь, не обижайте сестру, у нее и так тяжело

на душе. По сыну скучает, не может она больше на землю спускаться - ослушался ее муж, не

выполнил ее наказа.

И улетела Богиня на белоснежных оленях на землю.

Вскоре проснулась старшая дочь, просит у младших сестер гребешок, чтобы расчесать

свои густые золотистые волосы:

- Там, в священном углу, лежит мой серебряный гребешок, принесите его!

- А вчера разве мы тебе гребешок приносили? Сходи до священного утла да сама и

возьми гребень!

- Мне мама наша запретила подходить к священному углу, не могу я нарушить ее

запрет!

Села она на свое место и заплакала. Слезы до самой земли капают. Муж ее на улице

сидит, что-то строгает.

43

- Хей! Что это за соленая вода мне на ладони капает, что это за соленая вода мне на

руки капает? Вроде нет туч на небе.

Понюхал, попробовал слезы на вкус и говорит:

- Да это моей кровинушки слезы, да это моего сердечка слезы! Где-то живет она и

плачет, а слезы ее в мои ладони капают.

А сыночек его уже вырос, сам, на своих ножках бегает. Долго ли сказке сказываться.

Бегает вокруг отца трехлетний Мось Ху, хватает отцовские вещи да играет ими. А мать,

глядя на них сверху, слезы льет.

Вскоре вернулась Богиня. Сыновей деревни обошла, дочерей деревни обошла. Все

кругом спокойно, везде благополучно. Увидела дочь старшую в слезах и говорит младшим:

- Сестра ваша днем гребешок просила, почему не дали? Весь день плакала, от слез глаза

опухли, и слезы закончились. Завтра, пока сыновей деревни, дочерей деревни обходить буду,

сестра попросит у вас лоханку для мытья головы, так вы принесите ей лоханку. Она лежит в

дальнем углу, а ей туда теперь нельзя ходить - ей теперь только в своей части дома можно

ходить.

Наутро Богиня вновь ушла обходить землю. Вскоре проснулась ее старшая дочь и

попросила лоханку у сестричек:

- Сестрички, принесите мне с дальнего угла лоханку для воды. Хочу волосы помыть.

- Вчера мы, что ли, тебе лоханку приносили? Сама сходи да возьми лоханку! - и

занялись своими делами.

Опять заплакала их сестра. Плачет, а сама вниз на землю смотрит, как там ее сыночек

да муж? Сердце ее от горя разрывается, по сыну да по любимому скучает.

На земле муж ее сидит, что-то строгает, сын возле него бегает. Берет у отца то прутья,

то веревки, играется с ними. Плачет мать, а слезы ее на ладони мужа капают.

- Сыночек, - говорит отец, - опять где-то мать твоя плачет, опять слезы ее на ладони

мои капают! Такие соленые они, некоторые слезинки пополам с кровью перемешаны. Чем ей

помочь, что же делать?

Вечером приходит домой Богиня и ругает дочерей:

- Разве не говорила я вам: принесите сестре лоханку из дальнего угла, нельзя ей в

священный угол ходить, не положено теперь! Накажу я вас, дождетесь у меня! Не обижайте

ее завтра. Пока я хожу, ей шапку соболем нужно обшить. А иглы, нити в священном углу

лежат. Отдайте иглы сестричке.

В третий раз уходит Богиня делать обход в своих владениях. Сыновей деревни, дочерей

деревни обходит, за порядком смотрит.

Утром просыпается старшая дочь и просит сестер принести иглы да нити для шитья:

44

- Сестрички милые, прошу вас, принесите мне иглы, нити для шитья. Соболиная

шкурка лежит в священном углу. Шапку хочу соболем обшить!

- Вчера разве мы приносили тебе швейные принадлежности? Сходи до священного угла

да возьми свои иглы, нити. Ийлап, Аслап! Сколько нас можно мучить! Мы на улице хотим

играть, а тут иглы ей неси! - и убежали играть на улицу.

Опять заплакала старшая сестра. От плача без сил осталась, ни в груди силенок, ни в

спине силенок. Плачет и смотрит вниз, что же делают на земле ее сыночек и муж.

Муж ее возле дома сидит, для сына стрелы строгает да лук мастерит. Мальчик здесь и

там бегает, то в птиц стреляет, то в бабочек метит.

Поднес отец ладони к лицу и слизнул слезинки:

- Где-то моя кровинушка плачет, где-то мое сердечко слезы льет. Твоя мать опять где-

то плачет, сынок. Только слез у нее уже нет, одни кровавые капли.

Пришла Богиня небесная домой и говорит младшим дочерям:

- Придется вас наказать, ослушались вы меня, ничем не помогли сестре!

- Доченька моя, - говорит она старшей дочери, - что же мне делать? Если так сильно

хочешь, спущу я тебя вниз, на землю. Только обратной дороги в небеса у тебя уже никогда не

будет.

- Как же, мама, я не спущусь на землю, как же не сойду вниз? Мне с моим мужем, с

моим сердечком хочется жить. Как же останусь я без сыночка? Спущусь я на землю, что бы

там ни было, ни о чем не буду жалеть. Сыночек наш уже вырос, сам ножками бегает, скоро

охотником будет.

Пожалела Богиня свою дочку и спустила ее на землю - человеческой жизнью жить, с

хантыйским мужчиной жизнь делить.

Спустилась дочь Богини на землю, сыночек маленький, как увидел мать, насмерть

свалился, кое-как оживили. А свекр со свекровью до того состарились, ничего уже не

понимают! Посадил их сын на носок ноги и подбросил кверху. Улетели они в небо. Летали,

летали, упали на землю и вновь помолодели. Обрадовались невестке. И стали они одной

семьей дальше жить. И до сих пор, наверное, живут. Все.

45

Расторопный Илья

Каркам Илья

Илья Иванович Лонгортов живет в поселке Овгорт, что находится на горной речке

Сыня.

Каркам Илья - это прозвище Ильи Ивановича Лонгортова. Многие прозвища ярко и

емко отображают человеческую суть, так и в этом случае. Слово «каркам» не имеет точного

перевода на русский язык. Каркам - значит быстрый, все умеющий, расторопный, так можно

сказать о человеке, который всегда найдет работу для рук и для ума. У Ильи Ивановича

всегда все получается, потому что для этого он постоянно прикладывает массу усилий, как

бы ни было трудно.

Лонгортов И.И.

Родился он в семье оленевода. С малых лет зная тяжелую жизнь кочевников, не

жаловался на тяготы и проблемы, принимал эту сложную жизнь как данность. Его сын до

сих пор каслает в Уральских горах с отцовскими оленями, чем Каркам Илья очень гордится.

46

В последнее время Илья Иванович рыбачил в азовской протоке на Малой Оби. Если он

выходит на плав, то никогда не возвращается без рыбы. Не зря его прозвище Каркам. В то

время как другие между плавами отдыхают, он старательно настраивает сеть: где грузила

добавит, где облегчит ее. Если набилась трава, не поленится почистить. Сделает все так,

чтобы даже в безрыбье вернуться с рыбалки с уловом.

Ладное, красивое прозвище Каркам он получил еще в молодости, когда молодым

оленеводом с легкостью мог пробежать тридцать, сорок километров без остановок за

отделившимися от стада оленями. Люди говорят, он бежал быстрее их. Надоедает ему сидеть

на оленьей упряжке, которая, как ему кажется, движется медленно. И он взлетает, как ветер,

с нарт и бежит впереди так, что, кажется, сейчас улетит. А потом, добежав до стойбища, как

ни в чем не бывало, преспокойно садился пить чай. Он и в старости бегает, словно летает.

Я наблюдала, как он спускает сеть в воду. В его уютной рыболовецкой бударке за

веслами сидит дочь, она направляет лодку против ветра. Он же на корме лодки широким

размахом левой руки вытягивает из-под правой шелковистую сеть и плавно опускает ее в

воду. Сеть с радужными всплесками уходит в глубину обской волны, чтобы узреть там

ватагу сиговых рыб, оставляя на поверхности лишь деревянные балберы*. По ним потом

Илья Иванович найдет свою сеть. Его спина кланяется каждой пяди крупноячеистой

кормилицы, как бы благословляя ее на богатый улов. Затем он пересаживается к дочери на

нос бударки и берет весла в свои руки, будто и не проделывал только что изнуряющую,

тяжелую работу, и до конца плава лично направляет лодку в нужном направлении. Он гребет

уверенно и не торопясь. Погружает в воду рыбацкие весла с красными лопастями, как бы

пряча их на мгновение в воде. Делает легкий рывок натруженными руками, на миг спокойно

оставив их на ручках весел, и широкие лопасти вновь появляются из-под прозрачной речной

воды на поверхности. С них потоком скатывается вода, и солнечные лучики тут же

мгновенно успевают обнять тысячи водных брызг, превращая их в радужные фейерверки.

У Ильи Ивановича большая семья. В основном девочки, дочери. Кто выбрал профессию

врача, кто учителя, кто стал воспитателем в детском саду. Сын-оленевод - гордость бывшего

оленевода, рыбака. К сожалению, его любимой супруги уже нет: тяжелое осложнение

гриппа, и сердце не выдержало. Эта трагедия сильно подкосила Илью Ивановича. Тем не

менее, непривычный сидеть без дела, он мастерит ладные ездовые нарты для оленьих

упряжек, легкие охотничьи лыжи. Руки его заняты, а мысли летят, наверное, уже быстрее

ног.

Частенько встречаясь с ним, я даже и не подозревала, что он - носитель фольклора.

Как-то моя свекровь Анастасия Николаевна собралась в гости к его супруге и позвала меня с

47

собой: «Пойдем, сходим в гости, очень хорошие люди. Жена Ильи Ивановича мастерица,

Лонгортов И.И.

мне к ней по делу, а Илья Иванович в это время, может, пару сказок расскажет». Я очень

обрадовалась, не столько тому, что услышу очередную старинную фольклорную вещь,

сколько возможности увидеть Илью Ивановича в новом амплуа.

Нас очень хорошо приняли и, действительно, по просьбе моей свекрови Илья Иванович

рассказал сказку, которую не раз слышал от Егора Максимовича Лонгортова, моего свекра.

Видимо, эту сказку он выбрал, чтобы сделать приятное моей уже старенькой свекрови. Наша

бабушка, прабабушка многих внуков благодарно улыбнулась ему и произнесла ему и его

семье много хороших, добрых слов.

Следующая сказка - Сорни Турам Ащи, Золотой Бог-Отец, услышала я ее в марте 2000

года.

48

Золотой Бог-Отец

Сорни Турам Ащи

На небесах за густыми облаками живет Золотой Бог-Отец с тремя сыновьями. Сыновья

Турама днем и ночью играют, развлекаются, ничем не заняты. Долго ли они так жили,

коротко ли, кто знает?

Однажды, когда сыновья Турам Ащи поели, попили, отдохнули всласть, отец спросил

их:

- Дети, что-то вы и днем и ночью развлекаетесь, может быть, слышали, приносил ли кто

по короткой веревочке вести на небеса, что происходит у людей на земле?

- Нет, - отвечают они, - не слышали.

- Сынок! - обратился отец к старшему сыну. - Надо спуститься к людям на землю,

посмотреть, как они живут, какие дела творятся под облаками на земле у нашего народа.

Сколько можно развлекаться, надо бы и делом заняться.

Старший сын, отвлекшись от своих игр, развлечений, ответил:

- Отец, я бы спустился на землю к людям, но не знаю, как туда попасть. Нет у меня

лестницы, по которой с такой высоты на землю попадают.

- Об этом не беспокойся, - ответил Турам Ащи. - Это моя забота.

- Хорошо, - ответил сын, - но когда я буду на земле, что мне там делать?

- Как окажешься на земле, сделаешь все свои дела, сходи в дом моего друга Лапат Мил

Тапал Мила. Посмотри, что делает Семь Шапок Имеющий, Семь Шапок Загнувший,

посмотри, как он живет. Если не примет тебя мой друг, если не посмотрит он на тебя, иди в

самый конец города. В последнем доме на краю города живет другой мой друг Сорнен

Лэщтан, Золотое Точило. Он всегда напоит тебя чаем, обогреет, поможет.

Взял Турам Ащи красиво сплетенную, изящно изготовленную железную цепочку и

спустил по ней своего старшего сына на грешную землю. Спустился старший сын вниз, на

землю, осматривается: то ли город перед ним, то ли стойбище перед ним, кругом люди

ходят. Идет он по городу, идет он по улице, ведут его ноги к указанному отцом дому. В

самом центре города ищет он видный дом, самый богатый дом Лапат Мил Тапал Мила. Раз

отец направил туда, значит, надо зайти к его другу. Подходит он в центр города, видит, дом

стоит, новый, красивый да ладный, издали дом виден, словно светом окутан вокруг.

Постучал в двери богатого жилища, вошел внутрь. Семь Шапок Имеющий, Семь Шапок

Загнувший с тремя сыновьями за столом сидит, едят, пьют. Богато стол накрыт, ломится от

еды. В доме чего только нет, словно месяц освещает золотые, серебряные вещи хозяина, Что

сукна, что шелков - всего достаточно, все блестит, все светится. Стоит в прихожей у двери

49

старший сын Турам Ащи, с ноги на ногу переступает. Никто не приглашает его в дом.

Вспотел от стыда за хозяев старший сын Золотого Турама, но без приглашения хозяев не

проходит дальше.

- Кто пришел? - спрашивает хозяин.

Хотя очень даже хорошо видит, что непростой человек в дом его вошел.

- Ты что, отец! - отвечает старший сын Лапат Мил Тапал Мила. - Разве не видишь, глаза

твои пеленой разве закрыты? Сын Золотого Бога, отца нашего пришел к нам, надо его

пригласить чай пить.

- Да пусть хоть старший сын Турама приходит, мне-то что? Когда мы еду эту добывали,

он, что ли, нам помогал? Сон недосыпал, пока добро наживал, добывал! Не буду его

угощать. Если ты что добыл, принес в дом, ты и пои его да корми, - говорит он своему

старшему сыну.

Очень плохо стало старшему сыну Турама, краской стыд залил его лицо. Бочком,

медленно продвигаясь, вышел он незаметно на улицу и вздохнул с облегчением. И

вприпрыжку побежал, зашагал в конец города, в конец стойбища. Туда, где живет другой

друг его отца, Золотое Точило. Пришел он к последним домам города, на самом краю

стойбища видит бревенчатый домик. Один угол дома в землю ушел - вот-вот дом свалится! К

самым дверям гость подошел и постучал тихонечко. Дверь открылась, из дому вышел старый

человек.

- Кто пришел? Сынок, заходи в дом, заходи. Жена! Постели самую лучшую шкуру, что

в доме осталась. В доме чуть тлеющий огонь в чувале разожги. Темно, ничего не видать.

Откуда, сынок, пришел, из каких краев? Садись на почетное место, гостем будь. Давно у нас

гостей не было.

- Я старший сын Турам Ащи.

- О! Боже! Кто нас, бедных, посетил! Сыночек, проходи, садись. Жена, шевелись

быстрей, ты слышишь, кто к нам пришел! Все, что есть в доме, неси к столу, чаем гостя

напои.

Старуха живо подбросила дров в чувал. Огонь осветил жилье. Бедно жили старики,

истлевшие оленьи шкуры не держали тепла. Даже огонь в чувале не согревал жилье

стариков. Старушка собрала к столу все съестные припасы, которые были в доме. Последнее

отдали гостю, самим уже нечего было есть. Накормили, напоили они старшего сына

Золотого Турама, старик и говорит:

- Были времена, Золотой Отец помогал нам, и мы жили хорошо да богато. Даже точило

в те времена было у меня золотым, оттого и имя у меня такое - Золотое Точило. Видно, стали

мы забывать Золотого Турама, перестали молитвы ему посылать, и жизнь теперь нас не

50

радует. Перестал Отец нас замечать, дом мой покосился, бедность пришла в мое жилище,

даже спать не на чем, шкуры не греют, еды нет. Мы рады, что старший сын Золотого Турама

зашел к нам, порадовал нас своим присутствием.

Крепко обнял его старик, поцеловал. Провожая, на руках его на улицу вынес, чтобы

ноги старшего сына Отца Турама не ступали на грешную землю. А дальше и не помнит, куда

делся старший сын Бога - то ли по земле ушел, то ли по воздуху улетел.

Золотой Турам, Бог-Отец, по веревке вверх поднял своего сына. Пришли домой, отец

спрашивает его:

- Ну, сынок, рассказывай, что в мире творится, как люди живут, что делают?

- Как живут люди, спрашиваешь? - с обидой отвечает сын. - Лапат Мил Тапал Мил,

наверное, тебе и друг, а мне уж точно нет. Пришел к ним, зашел в дом, сидят они за столом,

едят, пьют. Стоял, стоял у порога, весь вспотел от стыда за них, наконец, заметил меня его

старший сын. Говорит, сын Отца нашего пришел, пригласите его к столу. Друг твой

рассердился, говорит, да пусть хоть старший сын Турама приходит, какое мне до него дело:

когда я добро наживал, не он помогал мне, своими руками все добывал.

Говорит Бог-Отец:

- Сынок, да разве я людям помогаю? И что, так и не пригласили к столу?

- Нет, отец. Вышел я потихоньку из дому, пошел к твоему другу Золотому Точилу.

Дошел до самого конца деревни, кое-как нашел маленькую избушку. До того покосилась

лачуга, что наполовину в землю ушла. Друг твой Сорнен Лэщтан обрадовался мне,

пригласил меня в дом. Видно, богато жил когда-то, но теперь в городе он последний бедняк.

Даже чувал его дом не обогревает, до того все обветшало. Последние припасы еды достали и

меня угостили. Рассказал Сорнен Лэщтан о том, как раньше, когда Бог-Отец помогал им,

даже точило его было золотым. А сейчас, видимо, не вспоминаю Отца Великого, оттого и

обнищали мы, говорит он.

Дальше живут Золотой Отец Турам со своими сыновьями. Долго ли жили, коротко ли

жили, кто знает, только дети Великого Турама все развлекаются, все играют. Говорит Сорни

Турам Ащи среднему сыну:

- Сынок, сходи на землю, посмотри, как люди живут, заодно к другу моему зайди, к

Лапат Милу Тапал Милу. А на обратном пути зайди к Сорнен Лэщтан. Чем они, интересно,

занимаются?

Как и старший брат, средний ответил:

- Я бы пошел, но не знаю дорогу на землю, нет у меня лестницы такой высоты, чтобы к

ним спуститься.

51

- Не твоя это забота, - говорит Сорни Турам. - На землю тебя я спущу.

Взял он витую, ажурную серебряную цепочку и спустил среднего сына на землю.

Видит средний сын: город перед ним большой, стойбище перед ним большое. В самом

центре велел ему отец искать дом Лапат Мил Тапал Мила. Нашел самый видный дом в

центре города. Правда, не такой уж он и богатый, как брат старший говорил, не такой уж и

видный, не такой уж и красивый, дом как дом, ничего удивительного. Стоит возле дверей

средний сын Великого Турама. Хозяин с тремя сыновьями за столом сидят, никто его не

приглашает пройти в дом. Хозяин недовольно спрашивает:

- Кто там пришел?

Средний сын Лапат Мил Тапал Мила отвечает:

- Не видишь разве? Это же средний сын Великого Турама, надо пригласить его к столу,

напоить, накормить.

Отец страшно рассердился:

- Если ты добывал пищу, тогда приглашай, но твоего тут ничего нет. Когда я добро свое

наживал, он мне разве помогал?

От стыда за людей средний сын Великого Турама потихоньку из дома выскользнул и

пошел к берегу на край города. В самом конце дом стоит. Не такой и старый, и вовсе он не

ушел в землю одним углом, дом как дом. Постучал в двери.

- Кто пришел? - ответил хозяин. - Проходи, гостем будешь.

- Я пришел, - говорит средний сын Золотого Турама.

Обрадовался старик. В чувал дров хозяйка подбросила. В доме тепло, уютно. Жена

Золотого Точила стол ставит, в доме чего только не хватает, все есть. Угощают, поят, кормят

дорогого гостя хозяева, нарадоваться не могут среднему сыну Великого Турама. А как стали

прощаться, обнял, поцеловал сына Великого Турама и на руках из дому вынес, чтобы ноги

среднего сына Великого Турама по грешной земле не ступали. А на улице, видит, никого на

руках нет. То ли по земле ушел, то ли по воздуху улетел гость. Исчез.

Вытянул Сорни Турам среднего сына на небеса за густые облака. Расспрашивает его:

- Ну, рассказывай, как живут люди на земле. Чем занимаются? Заходил ли в гости к

моим друзьям? Видел ли Лапат Мил Тапал Мила. Здоров ли мой друг Золотое Точило?

- На земле все хорошо, люди живут, кто радуется, кто горюет. Заходил к твоему другу

Тапал Мил Лапат Милу. Зашел, стою у порога, никто не хочет замечать меня, наконец,

хозяин спрашивает, кто к нему пришел, средний сын твоего друга говорит: «Разве не

узнаешь, отец, это же сын Сорни Турама, давай к столу его пригласим». Но Лапат Мил Тапал

Мил так сильно рассердился на сына! Говорит: «Когда я добро свое наживал, мне Великий

Турам не помогал. Если что-то ты добывал, ты и корми». От стыда я вышел из дому и пошел

52

ко второму твоему другу. Золотое Точило живет благополучно. Дом его хоть и не новый, но

вполне хороший. Живут они с женой в достатке, не нуждаются. В доме тепло, уютно.

Обрадовались старики моему приходу, накормили, напоили. Друг твой помолодел, как

птенец осенней поры на крыльях прыгает. А когда провожали, Золотое Точило на руках меня

вынес.

Отец Турам говорит:

- Вот видите, сыновья, люди думают, что может Турам? Я смотрю на людей по их

достоинству. На худого человека не могу смотреть, на хорошего человека приятно

посмотреть.

Так и живут Бог Турам со своими сыновьями. Сыновья развлекаются, Сорни Турам

Ащи за порядком на земле да на небе присматривает.

Надоело однажды смотреть отцу на бездельников-сыновей, говорит он им:

- Хватит вам развлекаться! Сынок, - обращается к младшему, - надо на землю сходить,

посмотреть, как живут люди, чем они занимаются. Заодно к моим друзьям загляни. Как они

себя чувствуют?

- Да я бы спустился на землю, но не знаю, как, - отвечает младший сын.

- Это не твоя забота, это моя забота.

Взял он красивую, изящно сплетенную золотую цепочку и спустил сына вниз, к людям.

Спустился младший сын на землю, город как город, улицы, как улицы. Пошел искать самый

богатый, самый видный дом в городе. Кое-как нашел дом отцовского друга Лапат Мил Тапал

Мила. Дом старенький, невзрачный. Робко постучал он в двери и вошел. Хозяин с

сыновьями по разным углам сидят, не разговаривают друг другом. Вчера братья говорили,

Лапат Мил Тапал Мил видный, красивый, счастливый мужчина. Младший сын не заметил ни

достатка в доме, ни счастья.

Самый младший сын хозяина говорит:

- Сын Великого Турама пришел. Отец! Может, поздороваешься?

- Чего это я должен здороваться? Когда в достатке жил, никто мне не помогал. Сам

наживал добро, Бог, что ли, мне помогал? А сейчас на голых нарах сижу, Бог, что ли,

поможет? Куда все пропало, никак не пойму. Не Бог же прибрал все, что я нажил? Он на

небесах сидит за густыми облаками, нас не видит, мы его не видим.

Стыдно стало за людей младшему сыну Великого Турама, развернулся он и с

облегчением вышел из этого негостеприимного дома. Легко зашагал в самый конец города,

туда, где живет Золотое Точило. Издалека он увидел красивый, светлый дом. Издали свет

исходил от него, тепло исходило от жилища. Подошел к дому, постучал в двери.

53

- Кто там? - спрашивает Сорнен Лэщтан.

- Это я, младший сын Отца Великого Турама.

Золотое Точило от радости подпрыгнул, к священному углу сбегал, достал с полок

сукна красного, сукна синего и на пол дорожку из сукна раскинул, расстелил. А как зашел

младший сын Великого Бога, на руки его подхватил и по дорожке синего сукна, по дорожке

красного сукна на самое почетное место усадил его. Накормили, напоили, всяческие почести

оказывали. Говорит Золотой Лэщтан:

- Раньше мы жили бедно-бедно. Гнилые углы дома даже огонь в чувале не согревал.

Есть нечего было, перебивались с куска на кусок. Сколько ни трудились, все бесполезно,

ничего не могли заработать. А сейчас, ты только погляди! Не успеем мы руки к чему-то

приложить, уже все есть, всего достаточно. С каждым днем в доме все богаче да лучше.

Даже точило мое вновь стало золотым. И вправду Бог есть на свете! Придешь домой,

передай отцу мои слова.

Стал собираться домой младший сын Великого Турама, Сорнен Лэщтан на руки его

взял, чтобы младший сын Великого Турама на землю грешную не ступал. Обнял, поцеловал

его, а куда потом исчез младший сын Золотого Отца, не помнит, не знает. То ли по земле

ушел, то ли по воздуху улетел.

Приходит домой младший сын Сорни Турам Ащи, спрашивает его отец:

- Как живут люди на земле, чем заняты?

- Хорошо на земле, все благополучно. Сходил к твоему другу Пять Шапок Имеющему,

Пять Шапок Загнувшему. В самом центре кое-как нашел его дом. Ничего издали не светится,

не виден дом Лапат Мил Тапал Мила, как говорили старшие братья. Зашел к ним в дом,

сидят по четырем углам хозяин со своими сыновьями. Не видать у них богатого стола, нет

богатого жилища, как говорили мои старшие братья, бедностью светится из каждого угла.

Хозяин дома даже здороваться не стал со мною. От стыда потихоньку выскользнул на улицу

да в конец города решил идти, к другу твоему Сорнен Лэщтан. Издали дом его увидел. Окна

светятся, дом новый, красивый. Только в дом вошел, под мои ноги сукна красные, сукна

синие расстелили, разложили. Стол богатый накрыли, накормили, напоили меня. Сорнен

Лэщтан говорит, что раньше у него только мыши по углам бегали да пыль по углам

собиралась. В нищете да в бедности жили. А с тех пор, как приходил старший сын Великого

Турама, откуда только что в доме появилось. И тепло, и сытно. Так и передай отцу, говорит,

оказывается, и вправду Бог на земле есть и он людям помогает. Надо только почитать его да

молиться ему. А как уходить собрался, на руках меня вынес.

- И вправду, - говорит Великий Турам. - С этих пор на земле, где ханты будут жить,

умные, думающие люди хорошо будут жить, а глупые, нехорошие люди бедствовать будут.

54

С молитвами люди пусть живут, молитвы пусть в небеса отправляют. Русский человек пусть

по своим обычаям живет, ханты человек пусть по хантыйским обычаям живет. Так должно

быть. Людей не я мучаю, они сами себя мучают. Все.

55

Последняя сказка

Мунев мойлам мось

С Тимофеем Егоровичем Серасховым я встретилась в поселке Питляр Шурышкарского

района в октябре 2003 года. Встреча была незапланированной, но, видимо, именно в тот

период суждено было мне познакомиться с прекрасным знатоком фольклорных

произведений на приуральском диалекте ханты языка. Дети второго класса местной школы

репетировали спектакль по хантыйской сказке «Шовар ики вуль йик» - «Старого зайца

старший сын», обработанной их учительницей Натальей Алексеевной Урванцевой. Я

впервые слышала это произведение и уже во время съемок думала, как сделать из

постановки телепроект. Наталья Алексеевна спросила меня, не хочу ли я встретиться с

исполнителем этой сказки-песни. Я, конечно, очень обрадовалась, и мы пригласили Тимофея

Егоровича в школу, попросили спеть ее. Он с удовольствием согласился и исполнил ее от

начала до конца. А в 2004 году в ОГТРК «Ямал-Регион» был создан телевизионный проект

«Шовар ики ун йик». В том же году он был отмечен специальным призом на международном

финно-угорском телефестивале в городе Сыктывкаре.

Серасхов Т.Е.

56

Тимофей Егорович Серасхов родился 29 апреля 1946 года в Приуральской тундре в

семье оленевода. Работал оленеводом в Красном чуме (так называли в советское время

передвижную агиткультбригаду, которую он возил от стойбища к стойбищу на своих

оленях), в последние годы - в совхозе «Горковский». Воспитал восьмерых детей.

Скоропостижно скончался в ноябре 2004 года.

57

Старого зайца старший сын

Шовар ики ун йик

Жил в одной земле старый заяц со своими детьми.

Со временем пришла пора старшему сыну жениться.

Вот и говорит старый заяц сыну:

«В тех землях дальних, неведомых,

В тех водах дальних, неведомых

Есть девушка, краше которой нет, дороже которой нет.

Выйдет из чума - словно солнце ясное на небе всходит,

А зайдет обратно в чум - будто солнце с неба уходит».

Ножки играют, ручки играют

Старого зайца старшего сына Ун Йика.

Мужских ног резвые лыжи сами его катят.

Долго, наверно, он шел, наверно, коротко шел.

Видит однажды, перед ним стойбище стоит.

В стойбище три чума, три дома.

Только к стойбищу он подошел,

Собака залаяла от места, где рубят дрова.

Из чума, что в середине стоит, мужчина выскочил.

К дороге, по которой гость идет, бегом побежал.

А как добежал, спрашивает:

«Старого зайца старший сын Ун Йик, куда ты идешь»?

«Куда иду? За теми землями дальними, неведомыми,

Есть девушка, солнцу подобная.

За теми водами дальними, неведомыми,

Есть девушка, краше которой нет, дороже которой нет.

Ее сватать иду».

«А наши девушки разве плохие, разве они недостойны тебя?»

«Ваши девушки? Головы их как облака нечесаные,

Косы не могут себе заплести.

Руки как деревянные лопатки для снега плоские,

Ноги как крючки для котла. Не нужны мне такие».

И помчался он дальше.

58

Ножки играют, ручки играют

Старого зайца старшего сына Ун Йика.

Мужских ног резвые лыжи сами его катят.

Коротко ли бежит, долго ли бежит,

Сзади остаются земли тундровые,

Ни деревца, ни кустика не видел он там.

Сзади остаются леса таежные

С деревьями разными.

Так и шел он, так и бежал он.

Однажды видит, третью тундру пройдя в пути,

Стойбище перед ним открылось.

В стойбище пять чумов, пять домов.

Как только ближе подошел, собака залаяла.

Из чума, что в самой середине стоит, старик выскочил.

Отогнал собаку на место, где рубят дрова,

И к путнику на легких ногах побежал.

«Старого зайца старший сын Ун Йик,

Куда ты идешь через близкие, дальние земли?»

«Я иду, - говорит Старого зайца старший сын Ун Йик, -

Туда, где, говорят, за теми землями дальними, неведомыми,

Есть девушка, солнцу подобная.

Из чума выходит - словно солнце ясное в небо поднимается,

В чум зайдет - солнце гаснет.

Говорят, за водами дальними, неведомыми,

Есть девушка, краше которой нет,

Дороже которой нет во всем свете.

Ее сватать иду».

«Наши девушки разве плохие, разве они некрасивы?

- Ваши девушки? Головы их как облака нечесаные,

Косы не могут заплести.

Руки их как деревянные лопатки для снега плоские,

Ноги их как крючки для котла.

Ваши девушки мне не нужны».

И побежал дальше.

Ручки играют, ножки играют,

59

Мужских ног резвые лыжи сами бегут.

Коротко ли бежал, долго ли бежал,

Позади горы белоснежные остаются,

Позади реки быстрые остаются.

Еще раз тундру проходит,

Еще раз леса пробегает.

Кругом смотрит он и видит:

Впереди тундра как тундра,

Бескрайняя да безлесная,

Куда ни глянь, ни вдали, ни вблизи ничего не видать.

Мужских ног резвые лыжи так и бегут, так и летят.

Ручки играют, ножки играют,

Так и мчится, так и летит он.

Однажды глядит, на краю тундры безлесной

Стойбище виднеется.

Семь чумов в стойбище, семь домов.

К седьмому чуму направил он лыжи,

К седьмому чуму решил он идти.

А от чума лай собаки слышен,

Собака лает, гостя привечает.

И тут видит он чудо.

Из чума второго, что с краю,

Девушка вышла - словно солнце ясное на небо взошло.

У Старого зайца старшего сына Ун Йика замерло сердце.

А зашла в чум Солнцу подобная Най, и солнце погасло.

И сердце юноши Солнцу подобная Най с собой унесла.

Долго стоял и думал Старого зайца старший сын Ун Йик:

«Вот она девушка, мечта моя, сердце мое.

Так вот она какая,

Божественно красива, как солнце на небе».

Очнувшись, услышал он голос

Такой обходительный, дружелюбный такой,

Из чума, что в середине стоит:

«Здравствуй, Старого зайца старший сын Ун Йик!

Какими судьбами, какими заботами

60

В земли наши далекие, неведомые вашим людям пришел?

Несчастье ли тебя постигло, радостей ли ты лишился?

Так скоро тебя мужских ног

Резвые лыжи донесли, докатили до нас,

До далеких вод наших, неведомых вашим людям».

Так говорил седой, достигший преклонного возраста старец.

«Зайди в чум, будь гостем приятным,

Будь гостем желанным.

В чуме и поговорим,

В чуме и поедим,

В чуме и попьем».

И зашел Ун Йик в чум, что стоял в самой середине стойбища.

Гостя за стол посадили,

Накормили, напоили,

Угощали, привечали.

А попив-поев,

Так сказал Старого зайца старший сын Ун Йик:

«Свататься я прибыл в земли ваши неведомые,

В воды ваши неведомые.

Есть у вас девушка,

Краше которой нет никого,

Дороже которой нет никого.

Выходит из чума - словно солнце ясное на небе всходит.

А зайдет в чум - и солнце заходит.

Вот ее я хочу сосватать».

Пьют, едят, угощаются люди.

Семь ночей гуляли, семь дней гуляли.

Однажды прислушался Старого зайца старший сын Ун Йик,

Что это слышно на улице?

Вроде как земля трясется,

Вроде как земля шатается.

За чумом на улице

Словно гром грохочет,

Словно гром гремит.

61

Вышел Старого зайца старший сын Ун Йик

За полог чума и видит:

Несметное стадо оленей гудит,

Несчитанное стадо оленей шумит.

В малые загоны - малых оленей загнали.

В большие загоны - больших оленей загнали.

В одну сторону глянул - аргиш готовый.

В другую сторону глянул - еще аргиш.

В одном аргише белобокие оленухи.

В другом аргише белые оленухи -

Так запряжены, так расставлены.

Одна нарта мужская, в мужской упряжи,

Четырьмя быками белоснежными,

Четырьмя быками белыми запряжена.

Другая нарта женская, в женской упряжи,

Четыре быка в ней белобоких,

Четыре быка в ней самородка.

Онас* готов, аргиш свадебный.

Так сказал старец, возраста преклонного уже достигший:

«Выпьем мы чай предотъездный,

Поедим, покушаем,

Выпьем за молодых,

И соберетесь вы в путь,

В земли твои родные,

В воды твои родные.

В чум зашли с гостем желанным,

В чум зашли с гостем приятным».

Видно, пили, ели,

А потом из чума вышли.

Женщины невесту за руки выводили,

В женскую нарту невесту усадили.

Старого зайца старшего сына Ун Йика

Мужчины на руках вынесли,

На руках до нарты донесли

И в нарты усадили.

62

Так сказал тесть, седой старец, своему зятю:

«Пока три тундры не проедешь,

Назад не оглядывайся.

Лишь закончится край третьей тундры,

Сможешь ты оглянуться».

«Нет, не оглянусь», - успокоил тестя зять.

И, взяв упряжь, тронул оленей.

И, взяв хорей*, проторил дорогу.

Глянул на невесту, что с солнцем только можно сравнить,

Краше которой нет никого.

За ним она следует.

Долго ли ехали, коротко ли ехали,

Одна тундра уже осталась позади.

Доехав до середины второй,

Не выдержал Старого зайца старший сын Ун Йик,

Думает, почему же нельзя оглянуться,

Что там такое, чего видеть нельзя?

И оглянулся.

За аргишем несметное стадо оленей бежит,

Словно бисер, нанизанный в тундре бескрайней.

Словно нить растянулись олени.

А как оглянулся он,

Оторвалась часть бессчетного стада,

Оторвалась часть огромного стада и помчалась назад.

Долго ли, коротко ли ехали,

Третью тундру проехали.

Остановили аргиш, чум поставили,

Есть, пить сели.

Так говорит ему Най,

Что так божественно красива,

Как солнце ясное на небе:

«Потому часть оленей у нас развернулась,

Что ослушался ты отцовского слова.

Ну да ладно, большая часть оленей нам осталась».

63

Ночь ночевали, ночь отдыхали.

Утром вновь собрались в дорогу.

Чум собрали, в нарты сели.

Сколько вод проехали, сколько земель проехали,

Кто его знает, кто считал.

Вскоре на землю родную прибыл

Старого зайца старший сын Ун Йик

С невестой, солнцу подобной.

Долго ели, пили, пировали.

А потом Старого зайца старший сын Ун Йик

Свой чум поставил, самостоятельно зажил.

И потому, что в дорогу дальнюю собрался,

В его чуме хозяйка, Солнцу подобная Най.

И потому, что в дорогу дальнюю собрался,

В его тундре несметное стадо оленей.

И до сих пор живет он со своей красавицей

В счастье и в радости.

64

Веселый сказочник

Монсян хоят

С Леонтием Васильевичем Шияновым я встретилась совершенно случайно. Как-то я

поехала в командировку к шурышкарским рыбакам. Со мною попросилась знакомая,

аспирантка Санкт-Петербургского государственного педагогического университета имени

Герцена Лида. Это было в начале июля 1994 года. На обских рыболовецких песках отмечали

профессиональный праздник День рыбака. В тот день мы побывали на нескольких

рыболовецких станах. Наконец нас привезли, как сказал сопровождающий рулевой, на

последний песок - Шиян-Пугор, где звеньевым работает Вениамин Питласов.

В Шиян-пугоре я встретила близкую родственницу, Ирочку Русмиленко, чему я была

безмерно рада. Помню, в детстве, приезжая к нам в гости, а ей было всего пять-шесть лет,

она до полуночи могла исполнять фольклорные произведения мощ-арат* - песни-сказки.

Своим тоненьким голоском она пела и пела о сказочных богатырях и их приключениях. А

мы давно уже спали и во сне встречались с непобедимыми богатырями из исполняемых ею

легенд. Я спросила ее, помнит ли она те песни. Она помнила лишь те моменты, когда их

пела, но не помнила даже простых сказок. Парадокс это или следствие интернатского

воспитания с резким переходом на русский язык, я не знаю. И тут Ирочка сказала, что в

Шиян-Пугоре живет местный сказочник, Леонтий Васильевич Шиянов. Они с женой часто

рассказывают местным ребятишкам различные фольклорные произведения. Я напрочь

забыла о праздновании Дня рыбака и попросила Ирочку отвести нас к старикам.

Леонтия Васильевича я признала, еще не дойдя до его приземистой летней избушки. На

берегу он распутывал рыболовные снасти, полные всякой травы, которой много летней

порой в заливных сорах Оби.

Детские впечатления не изменили мне. Все сказочники были на одно лицо - седые,

добрые, веселые. Среди солнечной зелени старый рыбак казался мне одуванчиком. Вокруг

него, тут и там, сквозь сочную зеленую траву выглядывали полевые цветы, на первый взгляд

такие неприметные, но присмотришься к ним внимательно и увидишь, сколько в них

нежности, света, оттенков - синих, фиолетовых, желтых, красных, белых. И так же красивы

люди, живущие среди этой первозданной красоты.

Небольшого роста, худощавый, Леонтий Васильевич улыбнулся нам и уже через пять

минут засыпал нас такими шутками, что мы смеялись не переставая.

Освоившись в его компании, когда наши мысли поплыли по одной струне нарасъюха*,

я осмелилась и сказала, что мы хотели бы услышать хантыйские сказки. Леонтий

Васильевич, весело смеясь и шутя, сразу же согласился, но с одним условием: «Поедем на

рыбалку, заодно посмотрю, какие вы весельщицы». Я очень обрадовалась такому

65

предложению. На Оби я чувствую себя в

своей стихии. Мой дядя Егор во времена

моего детства был передовым рыбаком

Горковского совхоза. Частенько он брал нас

с собой ставить сети. И править веслами на

рыбалке для меня не проблема. Лидия же

чуть смутилась, шепнула мне на ухо, что не

знакома с веслами. Я объяснила ей, что

править веслами умею, и если она хочет

услышать что-либо значимое для нее, надо

ехать. Леонтий Васильевич собирался

проплыть по протоке, но никак не по Оби,

это намного упрощало нашу задачу.

Мы выехали на старенькой бударке. Я

старательно гребла легкими деревянными

веслами, направляя нос лодки по

указанному маршруту.

Лидия настраивала магнитофон, а

старый рыбак успевал и рассказывать, и

Шиянов Л.В. смотреть, куда я гребу, указывая, в какую

сторону направлять нос бударки.

Погода была хорошая, и на воде не так назойливо донимали нас вездесущие комары. На

рыбацкой, устойчивой на волне лодке мы остановились на протоке, в стороне от обычного

плавного песка. В проточной воде закинули небольшую сеть, то есть Леонтий Васильевич

закидывал снасти, хозяин - он, а мы, насколько умели, старались правильно по ветру

направить лодку. Время от времени он подсказывал, в какую сторону грести. Эти подсказки,

как я знаю, говорили о том, что если мы и умеем грести, то рыбаки из нас получились не

совсем профессиональные. Но все же мы старались, по крайней мере, быть очень

послушными гребельщицами. Позже, закинув плавную сеть, которая послушно поплыла за

нашей лодкой, мы спокойно стали спускаться по течению воды. Леонтий Васильевич, хоть и

почтенного возраста, был подвижен, легок и красноречив. Веселья и азарта у него не

занимать. Видно было, что он любил поговорить. Он не просто говорил, а сыпал шутками,

будто кедровыми орешками в урожайный год. В осеннюю пору, когда кедровая шишка

поспевает, семена самостоятельно выпрыгивают из своих гнезд. Так и он. Его не нужно было

66

просить рассказать или спеть легенду, сказку. Словно поспевшими семенами громко щелкал

он волшебными словами народных сказок. Он то развлекал нас старинными легендами, то

пел песни своей молодости. Общаться с ним было не просто приятно, но и весело и

спокойно.

Но вскоре наша лодка перестала плыть по течению. Мы встали на одном месте. Наш

балагур и весельчак заволновался, потянул на себя сеть, она натянулась. Снасть, видимо,

застряла за задеву*. Все же жалко было сеть, ведь она столько лет прослужила хозяину. А

раз зацепилась, придется ее рвать, подумала я.

- Зря, - сказал он, - на это место приехали. Все равно здесь рыбы мало. Эта протока не

для плава, столько здесь травы и коряг, поневоле сетку порвешь.

Деваться некуда, пришлось собирать сеть, хоть и полчаса не проплыли. Тяжело

вытягивал он сеть, будто она полна была всякой рыбы. Немного погодя и вправду мелькнул

хвост муксуна. Мы обрадовались: не зря проплыли, нярхул* есть. Рыбы было немного, но

все же кое-что в сеть попало. А задевы все не видать. Только дойдя до самого конца сети,

мы, уже приунывшие, увидели, как Леонтий Васильевич поднапрягся. Был он щупленьким,

возраст давал о себе знать. Стал вытягивать в лодку огромное… бревно. И каково же было

наше удивление, когда бревно оказалось полутораметровой длины рыбиной. Большущая

нельма*, видимо, потеряла направление и забрела в небольшую протоку. А тут на ее беду мы

сказками развлекаемся. Леонтий Васильевич, взволнованный, сказал:

- Давно не было такой удачи на моем промысле. В молодости, бывало, и осетры, и

нельма, и муксун в мои сети шли. А теперь по-стариковски живу, в тихой заводи рыбачу, не

мешаю плановым рыбакам. В Обь не выхожу. А какая может быть рыбалка в этой протоке?

Щекура, муксуна да сырков и ловлю.

Обращаясь к нам, он сказал:

- Видимо, кому-то из вас счастье, там нын ойн*, улыбнулось. Вы женщины молодые,

ваша и удача.

Вот так просто немолодой, но опытный рыбак подарил, даже не подарил, а пожелал

свою собственную удачу свалившимся на его голову гостьям. И мы с радостью приняли это

пожелание. Ведь счастье, ойн*, не всякому посвящают на промысле. И до сих пор помнятся

его слова, такие простые и мудрые: «Маты нэнан илампа ойн таял» («Видимо, у одной из вас

счастье на роду написано».)

Приехав обратно, наш дед-сказочник пригласил всех жителей рыболовецкого песка, где

рыбаки живут обычно только в летний период, в гости по случаю необычной удачи на

свежую, только что выловленную нельму, которая еще трепыхалась в его руках. Прихватив

67

ее за жабры, он так и не смог до конца поднять нельму, хвост рыбы тащился по траве, такая

она была большая.

По обычаю такой момент обязательно отмечается. Ведь духи, пославшие удачу, могут

отвернуться, не поставь им угощение. К тому же рыбаки отмечали свой профессиональный

праздник. Но гостить пришлось не в доме звеньевого, а у самого старейшего рыбака Шиян-

Пугора. Сегодня удача была в его сетях.

Леонтий Васильевич начал готовить нельму для угощения. Он ловко очистил рыбу от

чешуи, положил ее на широкую доску плашмя правым боком и остро заточенным лезвием

ножа сделал неглубокий продольный надрез от хвоста до головы. А затем аккуратно отделил

пласт рыбной мякоти с первой половины надреза в длину. Так же он поступил и со второй

половиной надреза со стороны живота. Две длинные пластинки рыбной мякоти разрезал на

несколько частей, перевернул рыбу и то же самое проделал с левой боковиной. Лезвие ножа

при этом поблескивало от лучей заходящего солнца, что заглядывало в открытые двери.

Нож, чувствуя мастерство хозяина, аккуратно срезал мякоть от костей и, встречаясь с

тоненькими лучиками солнца, дарил улыбку, деля радость со старым рыбаком. Гости,

которых собралось уже с десяток человек, не раз сами ежедневно совершавшие такие

операции с рыбой, почтительно смотрели на работу хозяина праздника и вели неторопливый

разговор о рыбалке, о детях, о своих семьях.

Леонтий Васильевич же, сделав предварительный надрез, отделил самые лакомые

кусочки со стороны живота и спины большой рыбы. Затем достал печень, сердце, которые

тут же с удовольствием отправил в рот, по-детски запрокинув назад седую голову. Хозяйка

положила в хуван всю приготовленную рыбу, подала соли, нарезала хлеба и, пододвинув

столик в угол, поставила угощение домашним духам. Через некоторое время уже всех гостей

пригласили к столу угоститься свежим, аппетитным, отливающим голубизной, как речная

вода, нярхулом. Мужчины стали доставали из ножен ножи, кто-то достал перочинный нож из

кармана - по этому поводу нашлось множество шуток, кому-то подали кухонные. Нам, двум

гостьям и женщинам, хозяйка предложила специальные рыбные, хорошо отточенные ножи

из кухонного ящика. Хозяин, привстав на нарах, потянулся к мужскому поясу. При гостях, в

праздничный день он не стал ронять себя в глазах людей, пользуясь кухонным ножом, и

извлек из охотничьих ножен красивый, резной нож.

Гости аккуратно брали обветренными рыбацкими руками нярхул и, прихватив край

мякоти зубами, отрезали у самых губ лакомые кусочки нежнейшей обской нельмы.

А хозяйка уже варила жирную уху из оставшейся рыбы.

Леонтий Васильевич, сидя за столом на самом почетном месте, тихо улыбался. Но

молчал он только тогда, когда священнодействовал над огромной нельмой. Теперь же он

68

вновь заговорил. Гости, слушая его веселые нескончаемые шутки, не забывали о своих губах,

остро наточенные ножи ловко отрезали нужные кусочки.

Вот какую сказку рассказал нам Леонтий Васильевич после угощения.

Сказка о сыне трех женщин, как я понимаю, может, и имеет конец, но не имеет начала.

В самом начале повествования Леонтий Васильевич говорит, что пропето уже шесть песен,

рассказано шесть сказок. Значит, приключения отца героя этой сказки, богов, с которыми он

был связан, были в тех, нерассказанных эпизодах. И, по всей видимости, сказочный

персонаж - непростой богатырь. Его стрела летит к богам, а это о многом говорит. Но это

уже задача для ученых. А мы давайте почитаем эту сказку.

69

Сын трех сестер

Хулам нэ таям пох

Шесть пропетых песен осталось позади.

Шесть рассказанных сказок осталось позади.

Пора новую сказку начинать.

У священной реки синеводной,

У своенравной реки синеводной,

Может, в тундре, где растут кустарники,

Может, в тайге, где растут лиственницы,

Жил мужчина.

Не было у него ста оленей красивых,

Не было и пастбищ для ста оленей.

Не было у него ста соболей золотистых,

Не было и места, где их добыть.

Но были у него семь лабазов,

Но были у него семь амбаров.

Еду, если нужна была, брал из амбаров,

Одежду, если нужна была, брал из лабазов.

Спал себе вволю, отдыхал, сколько хотел.

Но задумался он однажды.

Там, в лесу, за домом, старый дед когда-то

Бил соболей, лесных зверей.

«Не сходить ли туда, - подумал. - Может, чего добуду».

Обошел он за день семь лабазов своих, поел, попил.

Обошел он за день семь амбаров своих, оделся, собрался.

Подпоясавшись охотничьим поясом, подтянулся,

Помолодел и в лес пошел.

Целый день он ходил, бродил по угодьям лесным, дремучим.

К вечеру столько поймал соболей, зверей,

Что в четыре-пять рядов вокруг пояса обернул их.

День к вечеру клонится, день заканчивается,

Собрался охотник домой.

Шел он, шел.

70

«Хей!*» - удивился он.

Стоит на пути его изба бревенчатая, изба охотничья,

Из дымохода дым столбом валит,

Искры летят величиной с птичье яйцо.

Делать нечего, надо войти.

Вошел он в избу. Тишина, темнота кругом.

Вглядевшись в полумрак избушки, увидел он девушку.

Проворно двигая кистями рук,

Склонилась она над шитьем.

Снял пояс охотник,

И посыпались вниз соболя.

Отложила тогда девушка шитье в сторону,

Подняла соболей, зверей и вышла на улицу.

Убитого в пору осенней поры,

В пору жухлой листвы оленя лопатку внесла.

Нарезала, нарубила и в чугунный котел опустила.

Долго ли варила, быстро ли, вскоре суп был готов.

Достала деревянную чашу-хуван,

Нож женский достала, мужской.

Мясо сложила в чашу-хуван.

С одной стороны нож мужской положила,

С другой стороны - нож женский.

Придвинув столик к ногам мужчины,

Села в сторонке.

Душистый запах слабее стал: мясо к пище готово.

Сказал тогда гость:

«Если мысли у нас одни,

Если сердце мое стучит в твоей груди,

Садись и ты рядом со мной, отведай еды».

Бесшумно к столу подошла,

Прикрывшись платком, девушка, солнцу подобна.

Пили, ели за одним столом,

Угощались из чаши одной.

Попив, поев, девушка стол убрала,

Вновь на улицу вышла.

71

А войдя в дом, ягушку внесла.

Ягушку беличью о ста хвостах,

Ягушку спальную*, одну на двоих.

На нары спальные стелила постель,

Приглашая мужчину спать, отдыхать.

От деда оставшуюся, весенней порой сшитую малицу

В угол мужчина смахнул

Да под ягушку о ста хвостах нырнул,

Угли желаний погасив, огонь желаний погасив.

И не понял он, то ли по небу плыл, то ли под небом находился.

Выспался, отдохнул охотник.

Проснувшись далеко за рассветом,

Увидел, как солнца лучи уже в дом заглянули.

Девушки рядом он не нашел.

Малицу быстро натянул,

Подтянулся, подпоясался,

Охотничий пояс не забыл,

Да в путь собрался.

Долго ли он ходил-бродил по лесу,

Вскоре опять столько соболей, зверей добыл,

Что в четыре-пять рядов вокруг пояса их обернул.

День к вечеру клонит, солнце садится.

Устал охотник за день, собрался домой.

Шел он, шел.

Вновь охотничья изба на его пути.

Вчерашняя или другая,

Не понять в темноте.

Вошел он в избушку и, как вчера,

Увидел девушку, потемками затененную.

Та же девушка или другая, не понять в темноте.

Снял пояс, и посыпались соболя,

Посыпались лесные звери на пол.

Девушка шитье отложила, соболей собрала и на улицу отнесла.

Внесла в дом лопатку оленью,

72

В пору осенней поры добытую,

В пору жухлой листвы добытую.

Нарезала, нарубила и в чугунный котел опустила.

Долго ли варила, быстро ли, кто знает.

Вскоре подала на стол чашу, полную мяса душистого.

С одной стороны женский нож положила,

С другой стороны - нож мужской.

Налила бульон в берестяной туес,

Придвинула столик к ногам мужчины и села в сторонке.

Вскоре пар душистый остыл, мясо к пище готово.

Взял мужчина нож в руки, сказал:

«Если мысли у нас одни,

Если сердце мое слышишь в своей груди,

Садись и ты рядом со мной, отведай еды».

Девушка бесшумно села к столу.

Ели-пили за одним столом, из одной чаши.

Поев, попив, убрала девушка стол.

Выйдя из избы, вскоре внесла ягушку,

Ягушку о ста хвостах, соболиную.

Постелила на нары спальные, поверх оленьих шкур подстилки.

Все было, как вчера.

Отдохнул охотник, выспался,

Утром позже рассвета проснулся.

Лучи солнца-матушки, обутые в золотые ниры*,

Лучи солнца-матушки, обутые в серебряные ниры,

Посреди дома на полу стоят, светят.

В самый полдень проснулся охотник.

Быстро оделся, обулся,

Малицу мужским поясом затянул.

Целый день опять он охотился,

Целый день за добычей ходил.

К вечеру пояс четыре-пять раз соболями,

Лесными зверями был обернут, обвешан.

Вскоре домой собрался.

73

Опять изба на его пути!

Дым из чувала валит, искры с птичье яйцо.

То ли вчерашняя изба, то ли другая, не поймет.

То ли вчерашняя девушка, то ли другая сидит за шитьем.

Убрала рукоделье в сторонку,

Подняла соболей его и вышла на улицу.

Внесла в избу лопатку оленя,

В пору осенней поры заготовленную,

В пору осенней листвы забитую.

Нарезала жирного мяса, в котел опустила.

Долго ли, коротко ли, котел был готов.

Наложила девушка мяса в деревянную чашу.

В одну сторону мужской нож положила,

В другую сторону чаши женский нож положила.

Деревянную чашу длинную на стол поставила,

Берестяной туес с бульоном на стол подала,

Столик низкий к ногам охотника придвинула.

Аромат горячего пара мясного остыл,

Мясо к пище готово.

Взял нож в руки мужчина, сказал:

«Если мысли твои ко мне лежат,

Если сердце мое в тебе звенит,

Садись к столу».

Девушка к столу придвинулась.

Ели за одним столом, ели из одной чаши.

Поев, попив, девушка стол убрала,

В женскую сторону отодвинула.

Вышла на улицу, а зайдя,

Ягушку беличью о ста хвостах занесла,

Ягушку беличью, соболем отороченную,

На шкуры белые, в пору оводов снятые, закинула.

Мужчина опять под ягушку беличью

Нырнул в одну постель с девушкой.

Проснулся далеко за рассветом.

74

Длинные лучи солнца-матушки,

В золотой обуви - в мягких нирах,

В серебряной обуви - в мягких нирах

Уже и в избу входили и, не дождавшись, ушли.

За полдень проснулся охотник.

И понял тут: в разных избушках он ночевал.

Малицу быстро он натянул,

Пояс мужской застегнул.

Рассердился охотник, разозлился.

Проклятье отправил Богине Матерей,

Половину проклятий отправил Отцу Небесному.

Третью часть послал Царю Подземному.

Не слышит его никто.

Кричит охотник, лицо вверх обратив,

Проклинает Отца Небесного.

Где бежит по лесу, где идет.

Так бежал, что пот стекал по дорожкам морщин.

Много пота пролил, много нужной воды пролил.

Устав, наконец, от гнева, пришел он домой.

На собственноручно изготовленные вешала,

На собственноручно струганные вешала* одежду повесил.

Семь амбаров обошел, поел, попил.

Семь лабазов обошел, переоделся, переобулся.

А потом лег в постель, хорошо укрылся и заснул.

У той же реки священной, с голубою водой,

У той же реки своенравной, с водой голубой,

Живут муж с женой,

Воспитывают трех дочерей,

Все три охотницы.

Для них лося добыть - обычное дело.

Для них зверя добыть словно женское дело.

Однажды с троп лесных вернулись,

С промысла к отцу-матери воротились.

Пришла к матери старшая дочь, говорит:

75

«Мама! Есть у меня разговор к тебе,

Но не знаю, сказать или нет».

«Что за разговор такой тайный, секретный?»

«Мне тайный чум* будет нужен.

Травою, ветками застеленный, островерхий чум,

От глаз мужских закрытый совсем».

«Это, дочь моя, не беда,

Не тобою первой придумано,

Исстари природой задумано

Твое дело женское род людской продолжать».

И отправила мужа чум ставить.

Островерхий дом, берестой покрытый,

Отец с любовью поставил.

Мягких веток постелил,

Травой душистой наполнил.

Ушла дочь родить ребенка,

А когда родился он,

Мать с отцом не знали, что и сказать.

Перед глазами предстал мальчик -

Ни рук, ни ног, голова одна.

Приходит однажды к матери средняя дочь.

«Мама! Есть у меня к тебе разговор,

Но не знаю, сказать или нет».

«Что за разговор такой тайный, секретный?»

«Нужен мне чум островерхий,

Секретный дом для женщин,

От глаз мужских совсем закрытый,

Травою, ветками стеленный».

«Это разве тайна!

Не тобою первой придумано,

Исстари природой задумано».

Сходил отец, чум поставил.

Пошла средняя дочь в чум островерхий,

Вскоре вернулась с ребенком.

76

Мальчик он точно, руки и плечи есть,

Но ни головы, ни ног.

Пошла к сестре, и чудо случилось:

Воедино слился ребенок их.

Подходит однажды к матери младшая дочь.

«Мама! Хочу сказать тебе слово, но не знаю, как и начать».

«Говори, что случилось»?

«Понадобился мне чум островерхий,

Травою, ветками стеленный».

«Доченька, тайны тут нет.

Не тобою первой придумано,

Исстари природой заложено

Женщине в срок ребенка родить,

И ты в стороне не останешься».

Что природой задумано, то и сделано.

Приготовил отец чум островерхий.

И младшая дочь побывала в доме,

Куда мужчина не кажет глаз.

Сколько времени прошло, кто знает,

Родила младшая дочь сына не сына - ножки одни.

Поднесла она их к дитю сестер, и слились они воедино.

Мальчишка чудесный, красивый да крепкий.

Сын один на троих,

Растет не по дням - по часам!

Втроем грудью вскормили,

Втроем и смотрят за ним.

Имя не могут придумать:

Каждая хочет свое.

Так и живет он без имени,

Рожденный сын трех сестер,

Ребенок трех матерей, рожденный для сказки.

Для сказки рожденному сыну недолго расти.

Вырос когда-то,

77

И по берегу, с охотничьим луком играя,

Стрелы пуская, бежит.

Наказал ему дед:

«Внучек, где речке начало,

Где речке конец, неизвестно.

Уйдешь далеко - заблудишься».

Но ему не сидится на месте.

«Не мальчик я уже, взрослый парень,

Чего сидеть мне на месте!»

Пошел однажды внук к речке,

Глядит, присматривается, как течет река,

Все думает, куда течет, зачем течет.

Далеко ушел по берегу.

Глядь, что за коряга там, за поворотом?

Не за своим любопытством бежать - домой пошел.

Но покоя не даст ему мысль.

Говорят же, за теми водами дальними,

За теми землями дальними,

У семи хранителей той земли,

У семи богатырей семи островов

Братьев Ловолланху* есть сестра младшая.

Лицо ее - как луна в ночи,

Лицо ее - как солнце днем.

Так мысли бегут, остановиться не могут:

«Наверное, пойду… Нет, нельзя, вернусь.

Дед не велел далеко уходить».

Так день проходит за днем,

Не покидает мысль парня.

«Не пойду - не узнаю, что там, за поворотом реки!»

И пошел сын трех матерей,

И пошел сын трех премудростей,

Взяв три лука, три стрелы,

По берегу священной реки синеводной пошел,

По берегу коварной реки синеводной пошел.

78

До крутого поворота дошел, где вчера был,

И пропало из виду родное жилище,

И уже нет поворота домой.

Долго ли шел, коротко ли,

Увидел избу однажды,

Три угла уже провалились,

Одним углом кверху держится.

Смотрит, вроде дым из чувала идет.

Взялся за ручку двери, да назад отошел.

«Зайду, а там вдруг такое…

Эх, не зашел, чего я боюсь?

Уйду и не узнаю, что там такое,

Что так тянет меня сюда?»

Вновь взялся за ручку и вновь отошел от двери.

Походил кругом и снова вернулся.

«А не зайду - не узнаю,

Что за судьба у меня впереди».

В третий раз взявшись за ручку двери,

Без раздумий вошел.

В доме дед один сидит.

Волосы его цвета белого халея, белые.

Волосы его цвета речного халея, седые.

Сгорбился от глубокой старости,

Только трость его и поддерживает.

За все стены избы хватаясь, поднялся с постелей.

Во все углы жилья натыкаясь, сказал:

«Хей, слышал, слышал о тебе, сын трех матерей.

Земля слухом полнится, рожденный от трех женщин.

Зачем ты в земли эти пришел?

Земли дальние, места звериные, реки рыбные?

Какой огонь тебя гонит, кто тебя сюда тащит?»

«Кто меня, парня молодого, будет гнать,

Кто меня, парня быстрого, будет держать».

79

«Куда путь держишь, куда мысль твоя мчится?»

«Говорят, в дальних водах

У людей соседнего рода есть сестра.

У семи братьев, охраняющих те земли,

Есть красавица сестра.

В сердце мне запала, днем и ночью лишь о ней думаю».

«Хей, нарты зимой ли те земли посетивших

Теперь толстым слоем мха покрыты.

Лодки летом ли те земли посетивших

Теперь толстым слоем мха поросли.

Все они погибли, всех их убили.

Птицы туда не долетают, от стрел падают,

Звери туда не добираются, от стрел падают.

Никто не может туда добраться.

Крепко охраняют свои земли семь могучих богатырей.

А сестру младшую, любимую,

Отдадут лишь достойному из достойнейших.

Ну да ладно, что же делать, придется тебе помочь.

Хей, ни помощь рук тебе дать не могу,

Ни помощь ног тебе дать не могу!

Слаб я да стар».

В пяти углах повозился старик,

В семи углах пошарил старик.

Из одного угла выкинул золотую кольчугу.

Говорит:

«Внучек мой, тремя матерями рожденный сын,

Возьми эту мешковину, надень на себя».

Взял молодой человек кольчугу.

Повертел, покрутил,

Пальцем насквозь проткнул.

«Дырява твоя кольчуга,

Целого места на ней нет.

Моя малица, сшитая из оленьих шкур,

Тремя женщинами, родившими меня, и то крепче».

80

«Делать нечего, надо помочь,

Раз сердце твое уже там».

Вновь старик роется в шести углах,

Опять он роется в семи углах.

Вскоре выкинул на середину дома серебряную кольчугу.

«Тремя женщинами рожденный сын, надень эту мешковину.

Трех женщин сын натянул на себя кольчугу».

Туда-сюда повернулся, повертелся.

Кольчугу хотел проверить, да пальцем насквозь проткнул.

«В твоей кольчуге силы нет.

Зачем мне рухлядь даешь?

Лучше б не брался я за ручку этой двери,

Прошел бы мимо этой избушки,

Было бы много лучше.

Малица, что сшили три моих матери

Из оленьих шкур весенних, и то прочнее».

В третий раз стал рыться в своих углах старик.

Наконец выкинул к ногам юноши медную кольчугу.

Надел сын трех матерей медную кольчугу.

Костям его впору пришлась,

Для плеч богатырских в самую пору пришлась,

Будто к телу его специально ковали.

Улыбнулся украдкой в бороду старик,

И снова послышался старческий голос:

«Какую помощь спины могу тебе дать,

Какую помощь плеч могу дать?

Стар я уже, силы меня давно покинули.

Пояс мужской возьми,

Что мой дед смастерил когда-то.

Его рукою сделанные обереги из желтого металла

В дороге дальней, трудной тебе пригодятся.

Клыки медвежьи, хозяина тайги, Отца Небесного

В дороге дальней, трудной тебя защитят».

Впору сошлись застежки мужской принадлежности.

Затянул крепко пояс мужчины.

81

Все богатыря в нем увидят:

Ладный, статный, будто для него мастерили пояс.

«Да, вот еще, есть у меня шапка чудесная.

Оденешь на себя - тебя видевшей женщины не будет,

Тебя видевшего мужчины не будет».

Взял сын трех матерей шапку.

«Хей! - говорит старик, -

И рад бы еще чем помочь, да не знаю, чем.

Да! Чуть не забыл!

Возьми эту удивительную возвратную стрелу.

Попадешь в нужду - пригодится в пути.

Выстрелишь из лука и скажешь:

«Найди хозяина этой стрелы».

Взял сын трех матерей стрелу и в карман положил.

«Есть ли лодка у тебя, богатырь? - поинтересовался старик. -

Есть ли весло у тебя для дальней дороги?»

«Нет ни лодки, ни весла».

«Вот моя лодка, - кое-как передвигаясь,

Указал на развалившуюся посудину древний старик. -

По моим годам ей зим и лет.

С боков древних кедровых корней швы чуть разошлись,

Да и дерево лодки уже в труху превращается.

И половинки весел уже истерлись о быстрые воды

За годы, что греб я ими.

Но в пути они тебе очень пригодятся.

Семь больших поворотов придется проплыть.

Умудришься половинками весел быстро грести,

На третий день рано утром доберешься до места.

Приедешь, найдешь десять женщин, входящих в дом,

Двадцать женщин, входящих в дом.

Там служанок дом недалеко,

Туда войди, девушка давно уже ждет тебя.

Специально служанок туда поселила».

82

Сумел богатырь столкнуть гнилую лодку

И погреб половинками весел вверх по течению,

По священной реке синеводной,

К устью моря торопясь,

По своенравной реке синеводной,

С течением быстрым споря.

Одну песню начинает, другую заканчивает.

Одну сказку начинает, другую заканчивает.

С пеней да сказкой плывет

С улыбкой счастью навстречу.

Семь перекатов, семь длинных поворотов прошел.

На третий день рано утром добрался до устья моря.

И вправду посреди моря остров из семи холмов.

Семи братьев-богатырей стрелы железные

Уже летели над островом,

Останавливая на своем пути все живое.

Их луки от выстрела стрел так звенели,

Словно гром летний гремел,

Словно гром небеса раскалывал.

Три раза в день пускали стрелы

В разные стороны братья-богатыри.

Первый день проплыл по устью моря,

От стрел сумел уйти сын трех матерей.

Все ближе остров,

Все звонче гремят железные стрелы.

Не подойти к острову ни зверю, ни птице.

Зверь, что мимо бежал, ног лишился,

Птице, что летела, крыло прострелили.

Птица к острову не могла подлететь,

Зверь не мог пробраться.

А сын трех матерей сумел проплыть,

От стрел богатырей увернуться.

Чудесную шапку примерил - и себя потерял.

Видит остров, семь холмов,

Устье моря видит, себя лишь не видит.

83

Лишь волна за ним слегка рябит,

Старая лодка вслед за ним идет.

На третий день пристал к острову.

Глядит, охотники удачливые

Полные лодки дичи к острову пригребли.

Рыбаки удачливые

Полные лодки рыбы к острову пригребли.

Лодку свою затащил на сушу,

Снял чудесную шапку.

Спокойно прошел мимо рыбаков, охотников.

Никто не увидел в нем чужого.

Прохожих спросил, где находится дом служанок,

Десяти женщин, входящих в дом,

Двадцати служанок, входящих в дом.

Девушка, что сердцу его мила,

Девушка, о которой мечтал, уже ждала его.

Каждое утро в дом служанок прибегала.

Вошел сын трех сестер в дом и шапку снял.

Увидели они друг друга,

Обрадовались встрече.

«Что за люди на этой земле живут?

Человек чужой придет, его и не заметят, словно нет его.

Гордость их, видно, замучила».

«Что прибыл ты, никто и не заметил:

Сюда на эту землю зверь не может пройти,

Птица не может пролететь.

Потому люди спокойны и чужих здесь не ждут.

Любимого ожидая, в доме служанок часто сижу.

Желанного ожидая, каждое утро сюда прибегаю».

Пока сидели, беседовали,

Прибыл к острову с семи концов

Семи земель хозяин всех озер,

Самый старший брат семи богатырей.

Вышел на берег, силы к нему вернулись.

84

Говорит он братьям:

«Сын трех матерей, Ловолланху отец его,

В наши земли едет,

Сестру нашу хочет забрать.

Всех вод хозяин я, всех рыб хозяин я,

Сюда по воде его не пущу».

Рано утром, опять надев чудесную шапку,

Как прибыли охотники да рыбаки,

Сын трех матерей к лодкам добытчиков сходил,

Полные туеса рыбы набрал,

Полные туеса дичи набрал.

Пришел обратно к невесте и шутит:

«Охотников, рыбаков хоть всю добычу на берег вытащи,

Спасибо не скажут».

Пока сидели, ели-пили,

Семь братьев-богатырей вновь собрались.

Слушали, не проник ли сюда сын трех матерей.

«Кажется, - говорит жених-богатырь, - пора собираться».

Взял в руки чудесную шапку,

Да не стал на голову натягивать,

Смял да в карман затолкал.

Испугалась девушка, сестра семи богатырей:

«Надень шапку, в которой ни женщина тебя не увидит,

Ни мужчина не заметит.

Еще рано показываться моим братьям.

Очень прошу тебя, не трогай моего младшего брата.

Нет на нем ни вины, нет на нем зла.

Ну а о старших и просить не смею».

Послушался сын трех матерей слов любимой,

Сердце не выдержало просящего взгляда,

Натянул на голову чудесную шапку.

Семь братьев-великанов стоят,

Беседу ведут меж собою.

85

Говорит хозяин озер,

Многих женихов проглотивший,

Что по воде добирались до острова на семи холмах:

«Чует сердце, тремя богами наказанный,

От трех матерей рожденный сын уже здесь».

Поднялся к братьям сын трех матерей,

Снял чудесную шапку:

«Я пришел за невестой,

За младшей сестрой семи богатырей,

Что в заточенье сидит

Под охраной десяти, двадцати женщин.

В честной борьбе хочу ее сердце завоевать

У братьев ее жадных.

Может, проверим наши стрелы,

Чья дальше улетит?

Выиграю - забираю невесту.

Проиграю - можете убить,

Вы, привыкшие убивать всех женихов».

Хозяин всех озер, Хул Лор Ху*,

По старшинству первым поднял свой лук:

«Чего с ним тягаться, у него и лука толкового нет,

О стрелах и говорить нечего.

Боюсь, наши стрелы великие

Такого муравья не найдут».

Натянул лук Хул Лор Ху и выпустил стрелу.

Зазвенело железное оружие,

Словно гром грянул,

Словно небеса загремели.

Улетела в небо стрела,

Изготовленная лучшими мастерами

Из могучих лосиных рогов.

Долго ли летала, коротко ли, кто знает.

Глядь - вот она над самой головой

Героя этой сказки.

Вот-вот пронзит, и придет конец нашей песне.

86

Подтянулся сын трех матерей

И на расстоянии вытянутых пальцев

Схватил по самой серединке летящую стрелу.

Семь братьев, подумав, отложили дело назавтра.

С утра возобновили состязанье.

Семь братьев и вправду оказались хорошими стрелками.

Шестеро братьев пустили свои стрелы,

Но дальше и лучше всех стрелял младший,

Любимый брат невесты сына трех матерей.

Прогремел его лук, словно гром среди ясного неба,

Словно молнии просверкали.

Долго летала стрела младшего брата,

Изготовленная лучшими мастерами

Из самых крепких лосиных рогов.

А когда появилась летящая стрела,

Подпрыгнул сын трех матерей

И схватил звенящую стрелу у самого наконечника.

Отдал ее, говорит:

«А теперь дайте мне лук и стрелы.

Хочу попробовать свои силы».

«Это что за стрелок, у которого нет ни лука, ни стрел?

Нечего было с нами тягаться, раз нет у тебя ничего.

Лучше встань вместо мишени».

«Я, - говорит сын трех матерей, - людей не убивал,

Это вы никого не щадите.

Не дадите лука и стрел, и не надо.

Есть у меня небольшая стрела,

Полетит безо всякого лука».

Достал герой нашей сказки стрелу из кармана,

Сказал ей: «Не раз стрелял тобою мой дед,

Сослужи мне еще одну службу:

Слетай к хозяину и возвращайся на остров к семи холмам».

Быстро ли летела стрела, медленно ли, кто его знает.

Так и летела стрела к небесам.

87

Семь дней ждали стрелу,

Семь котлов мяса за это время съели,

Семь котлов рыбы за это время съели.

Однажды показалась над облаками свистящая стрела.

Хул Лор Ху, подтянувшись, играючи хотел взять стрелу,

Да только с макушки до пят его она прошла.

Прожужжала и второго брата пронзила снизу.

Волной прошлась по братьям всем, вниз и вверх.

Шесть братьев на земле уже лежали.

Когда стрела младшего почти достигла,

Нагнулся сын трех матерей

И стрелу свою за хвостик ухватил.

Из семи богатырей лишь младший брат в живых остался,

Лишь слезы оставшегося в живых медленно из глаз стекают.

Делать нечего, остался младший брат один,

Согласен сестру он отдать.

Достойно одержал победу сын трех женщин.

«Готовьте, слуги, большие лодки,

Приданое сестре в них сложите».

«Не надо, - отвечает богатырь. -

Невесту я в лодку посажу,

Вдвоем с ней быстрее до священной реки доберемся.

Коварная река лишь нас пропустит».

Посадили невесту в маленькую лодку,

Лишь дно колданки золотом покрыли.

На этом оттолкнул с душою легкой

Веслом своим жених счастливый лодку.

Невеста перед ним сидит,

Радует красою неземною сердце.

Одну песню радости поет, другую заканчивает,

Одну сказку счастья говорит, другую заканчивает.

Приподнял половинки весел, показывает в небо:

«Вчера птицы падали, крыло обломав,

Звери падали, ноги ломая.

88

А теперь, гляди, на остров летящая птица сюда летит,

С реки летящая птица туда летит.

Хорошо на душе, покой и тишина кругом.

Не гремят луки, не свистят стрелы,

С громом и молнией споря.

Охотники за добычей в тайгу идут,

Рыбаки спокойно в озерах рыбу ловят.

А нам пора домой».

И погреб, с теченьем споря,

К священной реке синеводной,

К своенравной реке синеводной,

Навстречу быстрому теченью.

Лишь чуть до устья не доплыв,

К избушке завернул вчерашней.

На берег выбрался с женою.

Оглядевшись, избушки старой не увидел:

Дом как дом стоит на берегу,

Нет углов гнилых у той избушки,

И бревна все еще смолой сочатся.

Не торопясь, без колебанья в дом вошел.

И не увидел старца, что в дорогу дальнюю его готовил.

Молодой мужчина, не в годах еще, сидит на нарах,

Гостей долгожданных ожидая.

«Проходите, дорогие сердцу люди.

Со дня на день жду вас.

Котел для долгожданных мне людей уже готов».

Гостям к столу поставил семь напитков,

Семь бутылей с узким горлом.

Ели-пили, угощались гости.

«А теперь сказать хочу я, -

Понурив взгляд, сказал хозяин: -

Может, землю поломаешь,

Может, воды вспять ты повернешь.

89

В позади оставшихся шести песнях,

В позади оставшихся семи сказках,

Где растет единственный тальник,

Где растет единственная ива,

Жил я одиноко долго.

Однажды соболей, зверей пошел добыть я.

Пошутили надо мною боги.

Встретил вечером одну избушку,

Потом другую, а заночевал я в трех.

Три сестры в тайге соболевали,

Три сестры со мною трапезу делили.

Трех женщин сын, это ты передо мною.

Я твой отец, что проклял небеса

И словом осквернил Богиню матерей.

За то наказан ты, за то нас наказали боги».

«Ну что ж, отец, забудем все. Ты жди нас здесь.

Три матери мои давно уж засиделись в доме деда.

Пора их привезти в твой дом».

Сказал так и в путь собрался сын трех женщин.

Недолго ездил в дедов дом,

Привез всех трех он в дом отца.

И до сих пор живут они в отцовском доме

И счастье, радость поровну там делят,

Достаток да богатство наживают.

90

Брусничка

Брусника горсть за горстью сыплется в мою ладонь. Крупная бордовая ягода так и

просится в лукошко.

Осенью мне трудно усидеть дома. Время листопада – любимое время года, и я с

удовольствием хожу в весёлый заманчивый лес. Мне нравится мечтать в осеннем лесу:

собираю лесные дары, а мысли витают где-то далеко. Руки машинально берут ягоды, а перед

глазами – сценарий к новому фильму. Сколько образов было придумано именно в осеннюю

пору, в пору, когда отдыхает душа, – будто засыпающий к зиме лес отдаёт мне энергию,

скопившуюся за лето.

Под ногами хрустит древний мох, покрывающий защитным слоем от всего недоброго

старушку Землю. А вокруг будто весёлая сказка проснулась и раскрасила все лесные поляны

живыми, яркими красками. Каких только оттенков здесь нет! Это на первый взгляд кажется,

что листья берёзы просто пожелтели. По ним волнами расходятся сотни самых

разнообразных цветов. Листочки, оторвавшись от ветвей, на миг зависают в воздухе, а затем,

почуяв ветер свободы, начинают плясать – до тех пор, пока радость не переходит в восторг,

и, подхваченные ветерком, они не взмывают к небу. Солнечный танец свободы невесомой

листвы недолог, но он завораживает; прислушайтесь внимательно, и вы услышите, что это не

просто шелест – это последняя, прощальная песня об ушедшем лете.

Осенью лес замирает и оживает одновременно. Птицы то начинают оглушительно петь,

щебетать, галдеть, то вдруг замолкают, и слышен лишь шорох опавшей сухой листвы.

Каждая кочка в это время года украшена, как невеста на выданье, и усыпана несколькими

видами ягод одновременно. У самой земли стелются гроздья водяники, тут же рядом, на

веточке, обрамлённая вечнозелёными листочками, красуется брусника, а над ними нависают

голубичные кусты. Ягоды румяные, спелые, улыбаются, смеются и звенят, призывая

ягодников к своей кочке.

В детстве бабушка всегда напоминала нам, детям, если мы рвали или пинали грибы, что

это еда лесных зверей и оленей. Что белочка останется голодной, если не сделает запаса

грибов на зиму. А дядя Егор не выполнит план по сдаче меха – уйдёт белка из нашего леса,

не найдя в нём пищи.

Бродя с бабушкой по лесным тропинкам с весёлыми берестяными туесками, на которых

на самых видных местах выскоблены обереги – чтобы отпугнуть болотных и лесных

жителей Кулят и Мекат, – мы слушали сказки о лесных обитателях. Образы многих

сказочных персонажей так и остались не только в моей памяти, но и в душе, как что-то

тёплое и родное, как память о дорогом человеке.

91

Я снова и снова нагибаюсь за красавицей брусничкой. Вот одна ягодка спряталась под

листочком, бочок ещё беленький, не поспел, а от солнца спряталась.

– Ну вот, будешь прятаться от лучей солнышка – до зимы не поспеешь, – разговариваю

я с брусникой. Приподнимаю надо мхом ветку с недоспевшей ягодой и ухожу с полянки,

выглядывая кочку побогаче. Вскоре я её нахожу, а сделав несколько шагов, уже и не знаю,

куда ступить, так много брусники в лесу.

Частенько отвлекаясь мысленно от своего занятия, я думаю о посторонних вещах.

Например, вчера так же, в лесу, я придумала рассказ, а сегодня оттачиваю его. Осенний лес

буквально вихрем приносит мысли, напитывая чувствами и трепетом перед нежной красотой

моей родной земли. Поднявшись на пригорок, вдали можно увидеть могучую Обь. Вода уже

не голубая, цвет волн теперь серебристый. Ветерок волнует воду мелкими гребешками волн,

словно укачивая успокоившуюся перед зимними морозами реку. По обоим берегам

кормилица северных народов обрамлена в яркий, солнечный цвет – будто в благодарность за

щедрость.

Вода унесла мои мысли, они утекли вместе с течением Оби, и я снова наклоняюсь за

ягодой. Недалеко от меня склонился над кустом муж, он тоже любит это время года, его

ведро, конечно, наполняется быстрее моего. Иногда он берёт с собой ружье – вдруг пролетит

рябчик, а может, и копалуха вылетит из-за кустов.

Ух, ты! Целая полянка крупной, поспевшей брусники. Красавица! Налилась ароматным

соком так, что лоснящиеся бока поблескивают в лучах ласкового, но уже не дающего тепла

осеннего солнца. Ну, невеста и только! Такую прелесть любой жених заметит и сосватает.

Ханты – жители тайги и тундровых просторов. Они всё примечают и запоминают –

повадки зверей и птиц, где какая ягода растет. Они знают не только полезные свойства

деревьев, но и где их найти – для того чтобы смастерить нарту для оленьей упряжки или же

просто вырезать ложки-поварёшки, – и буквально о каждой лесной букашке или травинке

сочиняют сказки.

Бабушка Унанки рассказывала сказку о девушке Брусничке.

Жила в лесу у болотца ягодка Брусничка. Избушка у неё была небольшая, от отца-

матери досталась. Живёт она, подружек своих в гости приглашает, чаем угощает да жизни

радуется. Наряды вышивает, узорами украшает да песни всё поёт. Весела, красива

Брусничка. Принесёт домой воды из ручья в берестяном туеске и смотрится в него, любуется

своей красотой. Умоет круглое личико, вытрет утлапом, лесным полотенцем, чтобы еще ярче

запылали красные щёчки, и улыбнётся. Невеста на загляденье!

Однажды зимой мимо избушки проезжал на уставших оленях охотник. Остановил он

упряжку, отряхнулся от снега, громко кашлянул у двери, оповещая о себе как о нежданном

92

госте, и вошёл в избу. Брусничка подбросила дров в чувал. Весело затрещал огонь в

избушке, приглашая уставшего гостя отдохнуть с долгой дороги. Ягодка от радости, что

гость в её избушку завернул, из одного угла в другой так и катится, так и крутится. Налила

она в котёл воду и говорит гостю: «Не могу поднять тяжёлый котёл в семь вершков, подвесь

его к огню». Сама вышла на улицу, чтобы занести мяса. Гость поднял котёл и удивился,

гадая, что можно сварить в маленьком котелке величиной с голову белки. Но ничего не

сказал, молча сел на почётное место гостя. А маленькая Брусничка занесла в дом мясо.

Нарубила, нарезала, в котел положила. А охотник опять думает: да это же всего лишь

беличья ножка, что же тут есть!

Брусничка сварила котёл мяса, накрыла крохотный столик, к ногам мужчины его

поднесла. Угощенье подаёт, улыбается. Начал охотник есть мясо, ел, ел, да так и не смог

доесть.

Досыта наелся.

Понравилась мужчине Брусничка, любуется он её статью да красотой. Недолго думая,

решил охотник сосватать девушку. Уже много лет, как он был вдовцом. Дочери уже

выросли, скоро сваты будут наезжать. Не жить же ему одному, долгий век вековать. Так и

сказал он Брусничке. Обрадовалась она, согласилась стать женой охотника. Приданое своё

готовит да в дальнюю дорогу собирается. Самые красивые кисы, узорчатую ягушку

надевает, что осенью её умелые ручки вышивали да подружки колокольчиками украшали. А

на голову цветастый зелёный платок накинула. Хороша невеста!

Охотник приподнял свою кругленькую, пышную красавицу невесту и посадил на

нарты. Он впереди сидит, Брусничка, как и положено женщине, – сзади, за его широкой

спиной.

К вечеру оленья упряжка с охотником и его невестой выехала к деревне. Из дому

выбежали три дочери охотника, радуются, обнимают отца. Соскучились они по нему. А

Брусничку никто из них и не заметил. Пока сёстры суетились вокруг отцовской нарты,

помогая вещи заносить, вытряхнули маленькую ягодку в нарядной ягушке на снег и

затоптали её. Наконец, когда все вещи унесли домой, охотник вспомнил о невесте. Долго

искал он Брусничку, да так и не нашёл.

Почему-то люди сочинили про неё грустную и даже жестокую сказку. Может,

сказительнице чем-то досадила летом, в пору созревания, кислая ягода. Может, потому, что

нельзя ей родниться с человеком. Сказки – это народная философия, и я ничем не могу

помочь красавице Брусничке.

Моя посуда наполняется со стремительной скоростью – ягодка к ягодке, и вот её уже

некуда класть. Нынче она больно рано поспела. Ещё нет и середины сентября, а брусника

93

уже не просто красная, а даже тёмно-бордовая и сливается теперь с мелкими кустами и

прелой листвой. Если луч солнца забудет скользнуть по небольшой кочке, усыпанной

ягодой, можно пройти и не заметить.

Видимо, заморозки будут ранними. Вот и голубика завяла и не радует глаз. Зато какой

наряд у неё! Веточка буквально усыпана маленькими солнышками, круглые голубичные

листочки яркими жёлтыми и фиолетовыми бусинками обрамляют поникший куст, призывая

последних желающих собрать загрустившую перед заморозками ягоду. Веточка, усыпанная

голубикой, склонилась над брусникой, и кажется, будто жалуется она ей, что никто не

обращает на неё внимания. Так и останется она под снегом. Я пожалела ягоду, оторвала от

ветки и положила в рот, определяя на вкус. Сладкая, очень сладкая! В конце августа она,

конечно, вкусная, но не такая сладкая и нежная, как в сентябре. Но если сейчас я брошу её к

бруснике, она явно лопнет от счастья, и от рассыпной ягоды в посудине ничего не останется.

Так что придётся голубике в ярком наряде остаться на своей веточке. Видимо, летом

девушка Заря больше собирала светлые бусинки, а тёмные ей не понадобились для зимнего

наряда.

Говорят, там, где небо сливается с землёй, живёт прекрасная девушка Заря. Встанет

девушка раньше всех и сразу садится за рукоделие. Её наряды так красивы, что все хотят

полюбоваться ими. Летом она украшает ягушки для жестоких зимних морозов, зимой –

готовится к лету. Но однажды ветер проснулся раньше неё. Увидев, что Заря садится за

шитьё, решил ветер подшутить над девушкой. Расшалившись, тихонько подлетел он сзади и

слегка дунул на её золотистые волосы. Девушка, от неожиданности запутавшись в своём

рукоделье, рассыпала весь свой разноцветный бисер. Крохотные бусинки упали и на

тундровые кочки, и в глухой тайге, между кустов и деревьев. Долго собирала прекрасная

девушка Заря бисер, провинившийся ветер помогал ей, как мог, но тут появились пушистые

снежные облака, и пока ветер раздувал щёки, любопытные облака, забывшись, подлетели к

самому его носу. А ничего не видящий ветер так сильно дунул, что снежные облака

рассыпались, и пушистые снежинки полетели на землю и укрыли собой бисер. Так и остался

он под снегом.

Расстроилась красавица, но делать нечего. Вот только теперь летом, после того как

растает снег, девушка собирает рассыпавшиеся бусинки. Люди говорят, превратился бисер в

ягоды – морошку, голубику, бруснику, водянику, княженику. Многие бусины застряли в

кустах и среди деревьев и стали земляникой, смородиной, шиповником, рябиной,

смородиной.

Посуда полная, время к обеду, пора и честь знать. Незаметными лесными тропинками

выходим мы с мужем на неширокую лесную дорожку, усыпанную разноцветной – жёлтой,

94

красной, оранжевой – опавшей листвой. Муж шёл чуть позади, высматривая в глубине

весёлого леса мифического для меня рябчика, белое мясо которого подавали к царскому

столу.

Выйдя из-за поворота лесной тропы на солнечную полянку, я резко остановилась,

споткнувшись взглядом о невиданную красоту. Природа на миг погрузила меня в тайну

лесной жизни, в доли секунды показала женщине, выросшей в тайге, деды и прадеды

которой были охотниками, добытчиками, оленеводами, мир, который хантыйской женщине

не положено знать. Почему-то Лесная Богиня Ут Ими, то ли проверяя силу духа, то ли

наказывая за что-то, дала мне возможность прикоснуться уголком взгляда к лесной песне. Я

остановилась, поражённая доселе невиданной картиной, и этот миг так и остался на всю

жизнь перед глазами.

Сказочная птица, раскинув веером шикарный нарядный хвост, отливающий чёрным

золотом, гордо подняв голову к верхушкам деревьев, о чём-то пела. Я не раз видела эту

птицу на картинах и иллюстрациях самых разных художников, и узнала её сразу. Это был

глухарь, гордо вышагивающий передо мной, как на театральном помосте, зовущий,

наверное, подружку-копалуху, лесную курочку, которая старательно прячется в кустах,

ожидая финала любовной песни.

Жёлтые, оранжевые, фиолетовые, зелёные листья слетали с ветвей берёз, рябины,

осины и в нежном хороводе кружились над прекрасной птицей. Любуясь статью и красотой

глухаря, они, будто бабочки, парили над ничего не слышащей и не видящей птицей. Глухарь

слышал лишь себя. Красные, цвета только что поспевшей брусники надбровья глаз были

устремлены в бездонное осеннее небо. Ни единого облачка, и только бесцветное солнце

глядело на слепого и глухого от любви глухаря, осыпая его бессчётными поцелуями. Перья

веера отливали всеми цветами тёмного окраса, они не были чёрными. Каждое перо блестело,

словно было смазано рыбьим жиром. Тёмно-зелёные, фиолетовые, чёрные, цвета земли и

коры деревьев, цвета туч и высохших листьев морошки перья, собранные симметрично, в

единый ансамбль, неподвижно застыли за высокой шеей красавца. Глаза его были открыты,

но они не видели меня или не хотели видеть. Глухарь, наверное, мечтал видеть на полянке

свою подружку, чтобы под мелодию осенней звенящей трели исполнить танец любви. Его

гордая голова, казалось, застыла, но песня, сливаясь со звуками леса, серебристым звоном

разносилась кругом.

Оглядываясь назад, я махнула рукой мужу. Он прибавил шагу, спеша ко мне.

– Гляди, какая красота! – показала взглядом на таинство лесных обитателей.

И тут же почувствовала толчок в бок. Вместе с туеском, как пушинка, полетела куда-то

в кусты. По лесу разнёсся гулкий звук выстрела. Время для меня то ли остановилось, то ли

95

пропало. Гордой походкой, с высоко поднятой головой ко мне приближался муж, с улыбкой,

полной непонятного счастья и гордости, бросил к моим ногам тушку глухаря. Это была та

птица и не та… Я старалась не глядеть под ноги.

– Одним выстрелом! – улыбка не сходила со счастливого лица. – Ловко! Ты гляди,

какой красавец!

Я старательно выдавливала улыбку на лице. Глаза же точно никак не хотели

улыбаться… Но я должна улыбнуться и поощрить моего охотника. Он и не мог поступить

иначе: сработал инстинкт. Он сын потомственных охотников, и всегда из поколения в

поколение мой народ добывал себе пропитание в тайге. Так или иначе, но его отец, и дед, и

прадед, наверное, так же с гордостью бросали к ногам своих женщин добычу. Я должна

гордиться своим метким, удачливым охотником. Так было всегда, во все времена. И так

должно быть. Ведь наш народ не сегодня появился на свет, и по этим широким лесным

тропам каждую осень бродят охотники. И если бы передо мной вдруг предстал не глухарь, а

медведь, или волк, или даже заяц, их ждала бы та же самая участь. Я всё понимаю и не стану

плакать и рыдать, не появится и намёка на слёзы: я помню, что я жительница таёжного края.

Осторожно опустила и вновь отвела взгляд. Глухариная голова лежала на носке моего

сапога. Теперь его глаза, действительно, казались красными от слёз.

Я знаю, почему у этой птицы такие глаза. Когда-то давно-давно на земле всегда было

тепло, и люди и звери не знали, что такое снег и холод. Но однажды морозы крепко сковали

землю, застудив реки и озёра. Замёрзшие птицы собрались все вместе на большой поляне и

долго думали, что же делать. Наконец, решили они искать тёплые края. Договорившись рано

утром лететь вслед за тёплым воздухом, птицы перед дальней дорогой легли спать. Глухарь

решил заночевать отдельно от остальных. Но, когда утром прилетел он на полянку, откуда

должны были все улететь в тёплые страны, никого не нашёл. Расстроился глухарь и

заплакал. Плакал так долго, что глаза его покраснели от слёз. Птица вся чёрная, и только

глаза красные. Но глухарь выжил в родных краях, морозы только укрепили его дух и тело.

Весной, когда утки, лебеди, гуси и другие птицы прилетели на свои гнездовья, они увидели

живого и здорового глухаря.

Он рассказал, что питался зимой корой деревьев, выкапывал из-под снега мороженую

ягоду, спал в сугробах, чтобы согреться. Птицы очень обрадовались его смекалке и

находчивости. С тех пор лесная птица зимует в родных краях.

А теперь мне казалось, что глухаря обидела я.

И всё же я знаю: охотник должен приносить домой добычу, таков его удел, таким

создала его природа. Лесная Богиня как великий дар выделяла из своего лесного лабаза

каждому охотнику необходимую добычу для пропитания. Чтобы выжил мой народ, чтобы и

96

дети могли продолжить человеческий род. Богиня леса проверяла меня, она специально

приоткрыла неведомый женщине занавес и дала взглянуть не только на дичь, но и на музыку

жизни.

Удачливый сегодня охотник и не заметил моих мучений. Ему было не до этого, его

сердце, как и моё, гулко ухало в груди. Его – от радости оттого, что он оказался настоящим

добытчиком, а моё – от смолкнувшей музыки. Просто не надо ходить в лес с мужчиной, у

которого за плечом охотничье ружьё, вот и вся философия.

О глухаре, об этой красивой птице, обитающей в хвойных лесах, ханты сложили ещё

много прекрасных сказок. Например, у таёжного народа есть предание о том, как появились

в борах птицы. Было это так давно, что уже и не помнят ханты, когда это случилось. Говорят,

в древние времена глухарь был очень большим, больше, чем олень, больше, чем лось. Под

его тяжестью гнулись и ломались самые высокие кедры. От взмахов его крыльев ломались

верхушки деревьев, падали на землю гнёзда зверей и птиц. Взлетит Глухарь – и небо

закрывает своими огромными крыльями, и становится темно в лесу, и трудно найти

пропитание зверям и птицам. Каждого обидит ненароком Глухарь, всем плохо от него.

Самому медведю спину поранил: если раньше хозяин леса на двух ногах ходил, теперь еле

на четырёх лапах передвигается. Куда ни приземлится Глухарь, какую-нибудь птаху да

придавит. Стонут лесные обитатели: большой птице и еды больше нужно. Голодает

кедровка, белке и вовсе нечем деток покормить.

Решили однажды лесные звери проучить огромную птицу. Собрались они всем миром и

поймали Глухаря за хвост.

– Не отпустим тебя до тех пор, пока не пообещаешь, что убавишь себя, станешь таких

же размеров, как мы!

Рассердился Глухарь на всех, но делать нечего, стал он клювом рвать себя. Кусочки его

тела, падая на землю, превращались в боровую дичь. Так появились косачи и тетерева,

рябчики, куропатки да копалухи. И с тех пор глухарь такого же размера, что и все птицы, и

никому не приносит неудобств.

97

Вместо послесловия

Идея подготовленной к печати работы З.В. Лонгортовой заслуживает всяческой

поддержки и дальнейшего развития. Образцы фольклора народа ханты не просто переведены

на русский язык (надо заметить, что сделано это автором с великим тщанием и любовью к

каждому образу и слову), они предваряются небольшой новеллой, где рассказывается о

носителе данного произведения устного народного творчества, описываются обстоятельства,

в которых Зинаида Викторовна услышала эту песню или сказку. Автор размышляет о том,

как пришедшие из глубины веков хантыйские сказки формируют внутренний мир человека,

с самого раннего детства приобщают его к народным обычаям и традициям, обеспечивают

преемственность поколений, осуществляют тесную связь не только между членами одной

семьи, но и рода, народа в целом. Данная композиция возникла не стихийно, а создана

глубоко осознанно. Этот художественный прием не только очень выигрышен, он

идеологически оправдан.

Не секрет, что старшее поколение коренных северян, владеющее народным

фольклором во всей его полноте и глубине, уходит из жизни. Молодежь все меньше занята в

сфере исконных, традиционных для кочевых северных народов занятий - рыболовстве,

оленеводстве, охотпромысле, ассимилируется в многонациональной среде россиян, живущих

сейчас на Крайнем Севере Западной Сибири, в Ямало-Ненецком автономном округе. Тем

важнее гуманитарная миссия будущей книги и замысел автора - показать не только своим

соплеменникам, но и «новым северянам», все более массово в освоительных целях и в

результате иных миграционных процессов прибывающих в наш регион, уникальные

особенности жизни и быта народа ханты, его мировоззрения, художественного и

литературного творчества.

Возможно, данное патриотическое, публицистическое, гуманитарное начинание

окажется заразительным, во всяком случае, этого очень бы хотелось.

Ольга Лобызова

Издаваемая книга Зинаиды Лонгортовой открывает удивительный и самобытный мир

хантыйской жизни. При внимательном прочтении можно узнать много нового из

мировоззрения древнего народа.

Книга выстроена необычно. Рассказы о сказителях, а затем легенды, рассказанные

именно этими сказителями, делают знакомство с хантыйским фольклором еще ближе и

понятнее.

98

Судьбы сказителей также похожи на легенды, а легенды - на жизнь людей, живущих в

тайге по берегам рек.

Из отдельных произведений, казалось бы, разнопланового характера, можно узнать,

каким образом сумел этот мужественный народ освоить огромные пространства Западной

Сибири. Сказочные богатыри, живущие силой духа, побеждающие врагов, наполненные

необыкновенной энергетикой, не воспринимаются как далеко ушедшие от нас во времени. И

сегодня ханты, сохраняющие традиционный образ жизни, также живут силой духа и

наполнены необыкновенной энергетикой, разгадать которые помогут подобные книги.

Татьяна Гостюхина

Зинаида Лонгортова - уроженка Ямала. Много лет работает журналистом, автор

первого игрового фильма о жизни хантыйского народа. Она преданно любит историю своего

народа. Рукопись представленной книги яркое тому подтверждение. Интересна композиция

книги: автобиографические воспоминания чередуются с текстами подлинных фольклорных

переводов. И жизнь Зинаиды Лонгортовой кажется то ли продолжением этих сказаний, то ли

началом нового эпоса.

Фольклорные вставки уникальны и имеют самостоятельную художественную

ценность.

От внимательного взгляда не ускользнет переплетение сказочных мотивов русского и

хантыйского фольклора в сказке «Порнэ и Мощнэ».

Книга представляет интерес как для исследователей фольклора, так и для широкого

круга читателей.

Юрий Кукевич

99

Словарь использованных хантыйских слов и выражений

Белоснежный дом детства

Нови лонсян мувн улты хотэм

Кушеват - название села (пер.: земля, похожая на коготь зверя)

Унанки - бабушка по отцовской линии. В данном случае я называю так бабушку по

материнской линии, потому что воспитывалась ею: мой отец вошел в семью жены, так как

был сиротой

Лабаз - амбар на высоких столбах

Нарты - ездовые сани оленевода

Питы - черный

Уртые - двоюродный брат по материнской линии

Малица - верхняя мужская цельная одежда из оленьих шкур с капюшоном и рукавицами

Неблюй - годовалый теленок

Ягушка - распашная орнаментированная женская шуба из шкур оленьих неблюев

(годовалых телят) или других животных

Куль - лесное чудовище

Менк Ики - злой лесной мифологический персонаж, дух огромного роста, обладающий

нечеловеческой силой

Турам - верховный бог ханты

Золотой Бог (Сорни Турам) - так ханты называют Турама

Хилы - сказочный персонаж, мальчик-сирота

Кисы - высокая, выше колен, меховая обувь

Накосники - ложные косы, украшенные медными, серебряными, золотыми подвесками

«Хув охсохем сяррр! Ван охсохем сяррр! - старинное присловье, от которого волосы

лучше растут

Лон Верты Ими - ведьма

Хуван - длинная деревянная чаша, в которой подают к столу мясо и рыбу

Якты хот - святое поклонение младшему сыну Турама в образе медведя

Младший брат - имя божества в образе медведя, сына или дочери Турама

100

Плохая мать

Атам анки

Гимка - орудие промысла рыбы в виде кузова, сплетенного из прутьев в форме цилиндра

Сах - орнаментированная шуба из шкур неблюя

Белковать, соболевать - ходить на охоту

Чувал - род камина с деревянным остовом, обмазанным с внутренней и наружной сторон

глиной

Лый - длинная деревянная ложка

Юхи ан - деревянное блюдо

Ийлап, Аслап - выражение отчаяния

Хатл Най - солнце

Колданка - легкая двух-, трехметровая лодка

Мишнэ – лесная женщина в образе человека-зверя

Молитва бабушки Кунаватнэ

Унанкем пойкасял

Похие – сыночек, внучек

Эвие – доченька, внученька

Сайма (сойм) - небольшая речка

Ялапкурт - новая деревня

Катракурт - старая деревня

Дымокур - дымящий костер, разводимый для защиты от комаров, мошкары и т. п.

Вонзевая рыба - сиговые породы рыб

Водный Куль – чудовище, живущее в воде

Сор - затопляемая в половодье луговая пойма реки

Плашкоут - несамоходное грузовое судно-морозильник для рыбы

Халей - крупная обская чайка

Шумах - традиционное хантыйское блюдо из сушеной рыбы

Няша - вязкая глина по берегам соров, оставшаяся после половодья

Священный амбар – вместилище, где хранят образы хантыйских богов

Заливной сор - широкий луг, который заливается весенним половодьем

Лор тухарты тылась - месяц запора соров (август)

Запор - сооружение для ловли рыбы, перегораживающее протоки и мелкие речки

101

Муксун, чир (щекур), пелядь(сырок) - пресноводные рыбы из рода сигов семейства

сиговых

Лэв Кутап Ики - бог мансийского рода

Сор Ёхан Ёх - хантыйский род

Ешак Турам - Великий Бог

Самая мудрая

Мосты хоятэм пела

Чум - конусообразное жилище кочевых северных народов, составленное из жердей и

покрытое шкурами (зимний чум) или берестой (летний чум)

Полог - палатка в чуме, сшитая из хлопчатобумажной ткани, защищающая от комаров

Туес - берестяная посуда для сбора ягод

Рыбацкий стан - летний временный рыбацкий поселок, состоящий из балков и чумов

Оволонгорт - деревня (пер.: начало течения реки)

Бурки - зимняя обувь из оленьих лап, сшитая в виде меховых сапог

Ведьма и Сказочница

Порнэ па Мосьнэ

Порнэ - ведьма

Мощнэ - сказочница (ханты делятся на две социальные группы - мощ и пор)

Циновка - плетеный из осоки коврик

Парка – меховая одежда, сшитая мехом наружу

Тучан - женский орнаментированный мешочек с мелочами для рукоделия

Опи - сестра

Каслать - оленеводы постоянно движутся вслед за своими оленями, каслают

Чумовище - место, оставшееся после того, как чум увезен

Тынзян - аркан для ловли оленей

Аргиш – караван из оленьих упряжек

«Пир, пир, мои кельщи!» - «Быстрее, быстрее, мои караси!»

102

Расторопный Илья

Каркам Илья

Балберы - поплавки, с помощью которых рыбаки находят свои сети

Грузила - тяжелые предметы, которые привязывают к сетям, чтобы их не унесло

течением реки, а также для ловли рыбы, идущей по дну

Старого зайца старший сын

Шовар ики ун йик

Онас - аргиш караван из оленьих упряжек

Хорей – тонкий длинный шест для управления оленьей упряжкой

Веселый сказочник

Монсян хоят

Мощ-арат – сказки-песни

Нарасъюх (пер.: «поющее дерево») - струнный музыкальный инструмент ханты

Задева - коряга, за которую под водой зацепилась сеть

Нярхул - свежевыловленная рыба, употребляемая в пищу сразу же, в сыром виде и без

какой-либо кулинарной обработки, но со специями

Нельма - рыба сиговых пород

Там нын ойн - это ваша удача, счастье

Ойн - счастье

Сын трех сестер

Хулам нэ таям пох

Хей - возглас удивления

Ягушка спальная - меховая спальная шуба-одеяло

Ниры - женская обувь в виде туфель, изготовленная из замши и украшенная бисером

Богиня матерей - божество, в данном случае - Калтащ анки

Вешала - навесы, куда подвешивают рыбу, мясо или вещи для просушки или хранения

Чум тайный - специально сооруженный для родов чум

Ловолланху - божество, покровитель рода

103

Хул Лор Ху - божество, покровитель рыбаков

Брусничка

Капалуха – самка глухаря

Утлап – мягкие древесные стружки, изготовленные из тальниковых пород дерева с

помощью остро наточенного ножа.

104

Автор благодарит всех, кто оказал помощь

в создании этой книги:

уважаемую Лидию Патьевну Вэлло, директора департамента по делам коренных

народов Севера ЯНАО,

уважаемого Юрия Андреевича Кукевича, первого заместителя директора департамента

информации и общественных связей ЯНАО,

милую и обаятельную Ольгу Григорьевну Лобызову, главного редактора журнала

«Северяне»,

творческого человека, коллегу Татьяну Власовну Гостюхину, директора дирекции

программ народов Севера ОГТРК «Ямал-Регион»,

талантливого Владимира Павловича Полушкина, художника,

любимую дочь Марину, мою неустанную помощницу, критика и корректора.

С доброй памятью и нежной любовью, создавая книгу, я обращалась и буду

обращаться всегда к уже ушедшим из жизни, но оставшимся в моем сердце бабушке Наталье

Ефимовне Русмиленко, свекрови Анастасии Николаевне Лонгортовой, Илье Ивановичу

Лонгортову, Тимофею Егоровичу Серасхову, Леонтию Васильевичу Шиянову, и еще многим

и многим сказителям, с которыми мне повезло встретиться на жизненном пути.

А также благодарю многих других, самых разных людей, без которых не только не

возникла бы и не окрепла идея написания этой книги - она, возможно, просто не была бы

написана.

В книге использованы рисунки художника Владимира Полушкина, фотографии Сергея

Базанова, фотографии из нашего семейного архива, а также фотографии, предоставленные

родственниками сказителей. Всем им также большое спасибо!

105

Содержание

От автора………………………………………………………………………………..3

Белоснежный дом детства (Нови лонсян мувн улты хотэм). Рассказ……………...5

Плохая мать (Атам анки). Сказка……………………………………………………14

Молитва бабушки Кунаватнэ (Ун анкем пойкасял). Рассказ..................................17

Самая мудрая (Мосты хоятэм пела). Рассказ……………………………………….25

Ведьма и Сказочница (Порнэ па Мосьнэ). Сказка………………………………….29

С неба спустившаяся девушка (Турам элты охлам нэ). Сказка……………………39

Расторопный Илья (Каркам Илья). Рассказ…………………………………………45

Золотой Бог-Отец (Сорни Турам Ащи). Сказка…………………………………….48

Последняя сказка (Мунев мойлам мось). Рассказ…………………………………..55

Старого зайца старший сын (Шовар ики ун йик). Сказка………………………….57

Веселый сказочник (Монсян хоят). Рассказ…………………………………………64

Сын трех сестер (Хулам нэ таям пох). Сказка………………………………………69

Брусничка………………………………………………………………………………90

Вместо послесловия..………………………………………………………………….97

Словарь использованных хантыйских слов и выражений........................................99