2

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ.........................................................................................................................................4І. СОВРЕМЕННЫЕ ТРАНСФОРМАЦИИ ГРАНИЦ И КОНТРОЛЯ ЗА МОБИЛЬНОСТЬЮ....8 ІІ. NO ONE IS ILLEGAL/ NO BORDERS: ИСТОРИЯ, КЛЮЧЕВЫЕ МОМЕНТЫ И БОЛЕЗНЕННЫЕ ВОПРОСЫ..........................................................................................................25ІІІ. АНТИГРАНИЧНЫЙ ДИСКУРС В АКТИВИСТСКОМ ИСКУССТВЕ................................42ЗАКЛЮЧЕНИЕ.................................................................................................................................62Cписок источников и литературы...................................................................................................66ПРИЛОЖЕНИЯ................................................................................................................................73Alternative discourse of mobility control: theory and the practice of constructing..........................76 (summary).........................................................................................................................................76

Боровикова, Александра

Альтернативный дискурс контроля за мобильностью: теории и практики

конструирования / Александра Боровикова; научный руководитель PhD, лектор С. П.

Любимов; Европейский Гуманитарный Университет. Академический департамент Медиа.

Европейский Гуманитарный Университет. – Вильнюс, 2011. – 78, [2] - Библиогр.: с. 67-73 (73

наз.)

Ключевые слова: активистское искусство, антиграничное движение, граница, контроль за

мобильностью, миграция, политический театр, хактивизм, цирк, site-specific.

3

Объект бакалаврской работы – альтернативный дискурс контроля за мобильностью.

Цель работы – проанализировать, каким образом теоретическими дебатами, политическими

кампаниями и художественными практиками, связанными с антиграничным движением,

критикуется традиционный дискурс контроля за мобильностью, и вместе в с тем — строится

альтернативный. Основные задачи работы: рассмотреть взаимосвязь контроля за границами

и миграцией с более широкой перспективой контроля за человеческой мобильностью;

проанализировать современные трансформации границ и новый режим контроля за

мобильностью; изучить причины возникновения, основные направления деятельности и

ключевые идеи антиграничных движений и концепций «No Borders» и «No One Is Illegal»,

внутренние дебаты, а также взаимоотношения с иными про-мигрантскими кампаниями;

разработать теоретическую рамку для анализа активистского искусства; на примере театра

«VolxtheaterFavoriten» и связанного с ним каравана «Publix Theatre Caravan», циркового

каравана «Boredom Patrol: The Circus of (Im)Migration» и хактивистского проекта «Transborder

Immigrant Tool» рассмотреть особенности конструирования антиграничного дискурса в

художественных практиках.

Используя такие методы, как анализ видео документации проектов и публикаций по

данной теме, а также неформальные беседы с участниками антиграничного движения, был

сделан вывод о том, что благодаря своей связи с иными аспектами антикапиталистической

критики, принципам организации и особенностям нового режима контроля за мобильностью

антиграничные проекты затрагивают более широкую проблематику контроля за человеческой

мобильностью, не ограничивающейся рассмотрением вопросов миграции и границ.

Кроме того, конфигурация современного режима контроля за мобильностью и

границами проблематизируется посредством самого способа организации художественных

практик, выбора места проведения, а также используемых изобразительных техник.

Помимо рассмотрения ключевых моментов антиграничного дискурса, связанных с

легальностью, гражданством, правами и видимостью мигрантов, данная работа затрагивает

современные трансформации границы, проблематизирует взаимосвязи между границами и

мобильностью, политикой, искусством и технологиям, теорией и практикой социальных

движений.

Бакалаврская работа может быть полезна как теоретикам, занимающимся изучением

границ и миграции, социального контроля и политического искусства, так и активистам,

вовлеченным в практические действия и кампании. Кроме того, она также может послужить

4

отправным пунктам для дальнейших дискуссий на такие актуальные темы, как суверенитет и

гражданство в условиях глобализации, самоорганизация социальных движений, новые

тактики антирасистского сопротивления.

ВВЕДЕНИЕ

«Крепость Европа», «Крепость Северная Америка» - для описания миграционных

процессов в этих регионах1 подобных метафор сегодня уже недостаточно. Существенным

поворотом в исследованиях явилось осознание необходимости более широкой перспективы

контроля за человеческой мобильностью. Значительными импульсами для этого стал проект

«Homeland Security» («Национальная безопасность»)2, начатый в США в 2003 г., а также

принятая в 2009 г. правительствами стран Европейского Союза Стокгольмская программа3. 1 Свое внимание в рамках данного исследования я решила остановить лишь на двух примерах - Европейском Союзе и его внешних границах, а также границе США и Мексики, поскольку именно там можно наблюдать наиболее яркие примеры конструирования альтернативного антиграничного дискурса, в том числе с помощью художественных проектов. 2 Сайт программы: http://www.dhs.gov/index.shtm 3 Описание программы:

http://www.se2009.eu/polopoly_fs/1.19577 !enu/standard/file/Draft_Stockholm_Programme_16_October_2009.pdf

5

Они окончательно закрепили объединение внешнего и внутреннего контроля, направленного

как на нелегальных мигрантов, так и на граждан этих стран. Еще один подтверждающий

данную тенденцию пример – закон «Об ориентации и планировании для повышения

эффективности в области внутренней безопасности» («LOPPSI-2»4) во Франции, в частности,

его 32 статья, направленная против всех форм неформальных жилищ: юрт и караванов,

сквотов и самодельных домов, которые часто служат кровом в том числе для мигрантов и

цыган. Кроме того, в продолжение массовых депортаций цыган «LOPPSI-2» насильственно

закрепляет кочевые народы и, фактически, запрещает номадический образ жизни вообще,

независимо от гражданства. Этот пока что единственный случай в конкретной стране хорошо

вписывается в общую тенденцию одержимостью идеей безопасности.

Даже короткое знакомство со СМИ, особенно западными, может показать, что

контроль за мобильностью является чрезвычайно болезненным вопросом: новости, связанные

с нелегальной миграцией, соседствуют со скандалами о системах слежения, вмешивающихся

в частную жизнь. Мнение по этому вопросу не является однородным и среди левых

теоретиков, политиков, активистов и художников, которые, казалось бы, не склонны видеть

миграцию и мобильность в качестве угрозы. Наиболее радикальной является позиция полного

отказа от контроля за мобильностью – как на внешних границах, так и внутри стран. По-

прежнему мало исследованная в академической сфере, она получила широкое практическое

применение в социально-политических акциях и области искусства.

Важно отметить, что данное требование нельзя свести к отмене визового режима или

смягчению пограничного контроля (что, например, ставит целью кампания за отмену виз в

Беларуси5), поскольку отмена виз за счет развития технологий слежения и соответствующих

изменений в законадательстве вовсе не означает отмену контроля. Кроме того, хотя сами по

себе кампании солидарности с мигрантами не являются чем-то новым (в Великобритании они

проходили еще в 50-х гг.), необходимо понять, чем новые формы протеста, связанные с

позицией отказа от контроля, отличаются от прочих про-мигрантских кампаний или

движений в защиту приватных данных.

Цель моего исследования – проанализировать, каким образом в активистской теории и

практиках, в том числе художественных, критикуется традиционный дискурс контроля за

мобильностью, и вместе с тем – строится альтернативный. Для того, чтобы избежать

возможных недопониманий в связи с обращением и к теме контроля за границей, и 4 Описание законопроекта: http://www.senat.fr/dossier-legislatif/pjl09-292.html 5 Сайт кампании: http://bel.novisa.by/

6

миграции, и механизмам внутреннего контроля, в первой главе я обозначу основные

исследовательские принципы, позволяющие объединять их под понятием контроля за

мобильностью. Кроме того, в этой главе будут затронуты наиболее заметные трансформации

границы и нового режима контроля, что является необходимым условием для дальнейшего

понимания особенностей конструирования альтернативного дискурса. Впрочем, можно

поставить под вопрос само существование единого традиционного мейнстримового дискурса

контроля за мобильностью: несмотря на появление в этих процессах глобальных акторов,

каждое государство все же имеет свои законы, особенно относительно внутреннего контроля

за своими гражданами. Под понятием традиционного дискурса я имею в виду прежде всего

представление о том, что миграция и границы должны контролироваться априори, равно как и

публичное пространство вообще – в целях безопасности. Кроме того, как будет показано в

первой главе, можно говорить о некоторых глобальных тенденциях в этих процессах.

Теоретические основания дискурса отмены контроля за мобильностью и практические

воплощения этой идеи в социально-политической сфере будут рассмотрены во второй главе

на примере наиболее заметных интернациональных сетей и, одновременно, концепций «No

Borders» (вариант написания - no border) и «No One Is Illegal» (NOII). Ключевыми моментами

анализа их деятельности является проблематизация ролей акторов в миграционных

процессах, вопросы гражданства и прав, видимости и невидимости, легальности и

нелегальности, а также связь с прочими аспектами антикапиталистической критики. Однако,

как мне кажется, стоит говорить не только об отличительных особенностях, но и о дискуссии

между антиграничными инициативами и более традиционными про-мигрантскими

кампаниями вроде «Strangers into Citizens», не предусматривающих каких-либо существенных

изменений в самой системе. Вместе с тем, я считаю важным обратить внимание на

самокритику и внутренние дебаты в связанных с «No Borders» и «No One Is Illegal» (далее

NOII/no border) коллективах, проектах и кампаниях. При этом я сознательно не буду

затрагивать в рамках этой работы дебаты с точки зрения правой политики, поскольку это

весьма обширный вопрос, который, однако, не окажет значительной помощи в моем

исследовании.

Говоря о NOII/no border, мы имеем в виду идеи и проекты, характеризующиеся как

антиграничные. Однако можно ли поставить в этом случае знак равенства между

альтернативностью и антиграничностью? Моей гипотезой является то, что даже если

антиграничные проекты не позиционируют себя, как затрагивающие проблематику контроля

7

за мобильностью вообще, они делают это, благодаря своей включенности в более широкую

антикапиталистическую критику.

Рассмотреть возможные художественные стратегии конструирования альтернативного

антиграничного дискурса я решила на примере трех проектов. Два из них последние

несколько лет работают с мексикано-американской границей: цирковой караван клоунов-

бунтарей «Boredom Patrol: The Circus of (Im)Migration) и «Transborder Immigrant Tool» –

приложение для мобильного телефона, позволяющее выбирать наиболее безопасные и

маршруты и «эстетичные варианты перехода» для нелегального прохождения границы.

Третий случай – это действовавший по другую сторону Атлантики с начала 90-х до начала

2000-х гг. театральный караван «Publix Theatre Caravan», связанный с труппой венского

сквоттерского театра «VolxtheaterFavoriten». В качестве метариалов для своего исследования я

буду использовать статьи и уже опубликованные интервью с участниками проектов, а также

их фото и видео документацию. Однако прежде чем начать анализ, предстоить ответить на

вопрос о выборе методологии: каким образом мы можем говорить об активистских

художественных практиках, занимающих довольно маргинальную позицию в дискурсе

современного искусства, и создающихся в больше степени активистами, чем

профессиональными художниками и перформерами? В своей работе я постараюсь очертить

возможную теоретическую рамку, которая бы сочетала в себе и социологический, и

художественный подходы, для чего также обращусь к дебатам о роли политического и

социально ангажированного искусства. Затронув в начале работы проблематику

пространственной специфики границ и контроля, я продолжу данную тему и в третьей главе

через рассмотрение объектов исследования как «site-specific» (зависящих от места) практик и

способов их взаимодействия с пространством. Также я попытаюсь поместить их в

исторический контекст традиций политического театра, клоунства, карнавала и хактивизма, и,

кроме того, проанализировать, каким образом рассмотренные во второй главе антиграничные

идеи находят свое воплощение в этих проектах как на тематическом уровне, так и на

организационном. Вторая моя гипотеза состоит в том, что сам способ организации

художественных практик, выбор изобразительных средств и места проведения уже

проблематизируют вопросы, связанные с конфигурацией современного пограничного режима

и контроля за мобильностью.

В заключении будут сделаны выводы об особенностях конструирования

альтернативного дискурса контроля за границами и мобильностью. Эти особенности будут

8

показаны как во взаимовлиянии с теорией, так и на примерах художественных практик.

І. СОВРЕМЕННЫЕ ТРАНСФОРМАЦИИ ГРАНИЦ И КОНТРОЛЯ ЗА МОБИЛЬНОСТЬЮ

Хотя политические и художественные практики, о которых идет речь в моей работе,

связаны главным образом с антиграничными идеями «No Borders» и «No One Is Illegal», мне

кажется важным рассматривать их с более широкой перспективы контроля за мобильностью.

Поэтому в первой главе я попробую объяснить, почему дискуссию о границах и миграции

важно сочетать с изучением человеческой мобильности. Кроме того, для рассмотрения

способов конструирования альтернативного дискурса контроля за мобильностью необходимо

принимать во внимание современные трансформации контроля и новые особенности границ,

поскольку это является отправным пунктом для теоретических переосмыслений и

практических требований политических кампаний и художественных практик. Вместе с тем,

9

в описании нового режима контроля за мобильностью неотъемлемой частью является

критическое осознание исторической роли границ и контроля вообще: учитывая то, что

многие механизмы не являются такими уж новыми, возникает вопрос о том, что делает

сегодняшнюю ситуацию спефицифичной?

Говоря о тенденциях современного контроля за мобильностью, я буду стремиться

обращать внимание и на общие черты, и на характерные особенности ситуаций Европейского

Союза и США6. Кроме того, не стоит забывать о кооперации между ними: так, в октябре 2010

г. появилось Совместное заявление ЕС и США об «Углублении транснатлантического

сотрудничества в сфере справедливости, свободы и безопасности», в планах которого

создание транснатлантического пространства по подобию Шенгена. И хотя в рамках данного

исследования анализ сотрудничества США и ЕС не является приоритетным, этот вопрос

кажется мне интересным особенно сейчас, когда в мае 2011 г. несколько стран-членов

Шенгенского соглашения заявили о своем желании возобновить пограничный контроль7.

Тема границы играет важную историческую, социальную и культурную роль в

приграничных районах США и Мексики. Отдельной дисциплиной являются пограничные

исследования чикано/чикана, существенный вклад в которые внесла Глория Анзалдуа,

представившая академическому миру ряд важных понятий, среди которых «mestizaje»

(состояние, выходящее за рамки бинарного), а также метафора «nepantla», означающая

переходное пространство, фазу транзитных периодов в формировании идентичности [61]. Тем

не менее, значительная часть критических исследований границы посвящена европейской

ситуации: как отметил Этьен Балибар, именно Европа является родиной границы и “большой

границей самой по себе” [16]. В связи с этим я осознаю возможное преобладание европейской

перспективы, однако специфика американо-мексиканской ситуации не будет упущена из виду.

1.1 Где сегодня пролегает граница?

Как замечает Богдана Димитровова, «не существует единой модели границ

[Европейского Союза], чтобы адекватно объяснить сложность теперешней геополитической

ситуации, в которой разнообразные акторы, противоречивые процессы интеграции и

6 Хотя Мексика также является актором пограничных отношений, позиция США куда более агрессивная и влиятельная, поэтому в дальнейшем в своем исследовании я буду чаще ссылаться на США.

7 Lewis, Martin W. The End of Schengenland? Доступ через: <http://geocurrents.info/geopolitics/the-end-of-schengenland>.

10

дисинтерграции, культурной открытости и тревоги действуют в разнородном и полемическом

соседском пространстве» [34]. Однако, несмотря на разнородность, можно выделить

некоторые тенденции в возникновении новых типов границ под влиянием процессов

глобализации и разрушения некогда прочных связей между территорией, населением и

суверенитетом [52]. Возникновение европейского пограничного режима влияет не только на

ландшафт миграции (например, рост транснационализации и иллегализации мигрантов), но и

участвует в формировании культурного самовоображения и концепта гражданства в новой

Европе. Не менее проблематичен и случай мексикано-американской границы, занимающей

второе место по количеству легальных и нелегальных прохождений (после границы США и

Канады)8, где строительство пограничной стены (велось с 2006 г., в 2010 г. после возведения

1030 км проект был приостановлен) связало дискуссии о миграции с правами на землю

коренного населения (к этому вопросу я вернусь чуть позже в этой главе).

В первом приближении отправным пунктом для обсуждения связи границ и контроля

за мобильностью может служить высказывание Геральда Раунига о том, что «в обществе

контроля внешние границы могут становиться все более невидимыми или казаться

растворяющимися – но вместе с тем весь ландшафт полон внутренних границ» [63, с. 245].

Для потоков товаров, капитала и представителей привилегированных наций стран-членов ЕС

и классов границы и в самом деле кажутся почти исчезнувшим явлением - благодаря

Шенгенскому соглашению, основывающемуся на отмене паспортного и таможенного

контроля между подписавшего его странами, можно говорить о неолиберальном воплощении

идеи «no border, no nation» [62, с. 64]. Впрочем, Шенген всегда был двунаправленным

процессом, в котором исчезновение внутренних границ сопровождалось милитаризацией

границ внешних, ужесточением визовой политики и увеличением контроля как на внешних

границах, так и внутри стран. Из этого могут следовать такие вопросы, как укрепление роли

границы как фильтра, множественность ее локализаций, технологическая связь внешнего и

внутреннего контроля и, вместе с тем, можем ли мы описывать сегодняшние практики

контроля за мобильностью только лишь с помощью метафоры общества контроля?

По мнению Этьена Балибара, «границы находятся уже не на окраине территории,

определяя, где она заканчивается, но в середине политического пространства» [17].

Простираясь далеко за принятые географические линии на территории, они становятся

непосредственно связаными с различными институциями и учреждениями. Наиболее

8 Статистика: http://www.usgovernmentbenefits.org/hd/index.php?t=illegal+mexican+border+crossings

11

очевидные примеры – миграционный контроль в аэропортах, выдача виз в консульских

отделах, проверки документов на вокзалах и на улицах, в которых принимает участие и

местная полиция, опираясь на международную визовую систему и соглашения о возврате

нелегальных мигрантов в страну происхождения [23].

Ярким примером развития внутреннего контроля является принятый в 2002 г. на волне

кампаний против глобального терроризма в США Акт о реформе визовой системы («Enhanced

Border Security and Visa Reform Act»), который включает не только проверку личности в

пограничных регионах еще до прибытия потенциального мигранта на границу, но и после ее

пересечения («предотвращение через удержание»). В случае ЕС употребляется термин

«удаленное управление», которое начинается в третьих странах еще до того, как мигрант

достигнет границы ЕС. Пожалуй, наиболее распространенный пример – процедура получения

визы. Поэтому, как отмечает Уолтерс, было бы неверно трактовать удаленное управление как

новое изобретение: еще в 1924 г. «в ответ на неконтролируемую миграцию из Европы и

людской хаос в крупнейших портах федеральное правительство США ввело систему,

требовавшую от всех иностранцев получение визы перед посадкой на направляющееся в

США судно». Примерно к этому же времени относятся и первые депортации,

осуществленные пограничным контролем США [71, с. 195-196].

Развитие удаленного контроля сегодня обусловлено, как считают Гиродон и Лаэв,

определенной политической логикой. Во-первых, это желание некоторых западных

правительств отсеять беженцев еще до того, как они получат возможность апеллировать к

правам человека на данной территории. Во-вторых, стремление устранить или, по крайней

мере, облегчить переход границы в интересах дальнейшей либерализации и увеличения

оборотов транснационального туризма, торговли и производства [приводится по: 69].

Очень часто с удаленным контролем сталкиваются нелегальные мигранты, которые

пытаются достигнуть Великобритании с континентальной Европы, спрятавшись в фурах.

Законодательная секьюризация транспортных средств сопровождается использованием

устройств для проверки, способных распознавать биение человеческого сердца. Таким

образом, сама фура и весь ее путь превращаются в размытую и мобильную границу; более

того, вся транспортная система становится сетью границ, в результате чего планированная в

80-х на волне идеи «Единой Европы» «Трансъевропейская сеть» стала, фактически,

«Трансъевропейской сетью контроля» [71, с. 195].

12

Соединение удаленного, внешнего и внутреннего контроля законодательно закреплено

в архитектуре Шенгенского соглашения и американской идее национальной безопасности

(«homeland security»), которая объединила ряд государственных организаций во главе с

Комитетом Сената США по внутренней безопасности и государственным отношениям как

антитеррористическую кампанию после атак 11 сентября. Связь контроля как за границами,

так и внутренней территорией обеспечивается участием, среди прочих, ФБР и ЦРУ (хотя

официально они не являются частью Департамента кампании) [62].

Необходимым условием для вступления в зону Шенгена является исполнение

технических требований, а именно присоединение к Шенгенской информационной системе

(SIS) – наиболее важной базе данных ЕС, начавшей свою деятельность в 1995 г., и

содержащей сведения о мигрантах, беженцах, путешественниках и лицах, просящих

политического убежища – словом, о всех, кто приезжает в Европу. Соглашение

регламентируется принятым в 2006 г. Шенгенским кодексом о границах, Европейским

визовым кодексом и, кроме того, находится под наблюдением Международной организации

по миграции (IOM), насчитывающей 120 членов. Отсутствие пограничного контроля

компенсируется, как уже упоминалось выше, возможностью отслеживания и проверки

прибывших в любой точке внутри ЕС [22, 23, 66]. Вместе с тем, под все большим контролем

оказывается мобильность и самих граждан ЕС, что нашло отражение в рассчитанной с 2010

по 2014 гг. Стокгольмской программе, сформировавшаяся под значительным влиянием

американской модели «национальной безопасности» и борьбе с терроризмом, и

регулирующей внутренние и внешние вопросы безопасности. И хотя этот процесс длится уже

некоторое время (до этого были программы в Тампере (1999-2004 гг.) и Гааге (2005-2009),

Стокгольмская программа – во многом рывок. Для слежения за гражданами ЕС и мигрантами

будут использоваться одни и те же технические средства – в особенности биометрические

данные, а также улучшенная система обмена информацией между странами и ведомствами

(не только внутри ЕС, но и с третьими странами – например, США), которая все более сужает

пространство, не затронутое контролем [60]. При этом на заседаниях в процессе разработки

поднимался не вопрос о защите личных данных людей, но то, с какого возраста собирать

биометрические данные: с 6 лет или с самого рождения; кроме того, интернет-провайдеры

обязаны сохранять IP-адреса и информацию деятельности всех пользователей, а также

производить мониторинг IP-телефонии, телефонных разговоров, смс и других способ связи.

Обязательными становятся отпечатки пальцев для паспортов ЕС, разрешений на проживания

13

и для виз, также в базу данных будет заноситься информация о ДНК (в дополнение к

информации о налогах, рабочей занятости, записях о правонарушениях, состоянии здоровья,

использовании государственных электронных услуг, путешествиях и т.д.), и доступ к этой

базе данных будет открыт для всех агентств, занимающихся контролем - полиции,

миграционных служб, таможни. Сведения о гражданах третьих стран заносятся в

информационную визовую систему (VIS), а Шенгенская информационная система (SIS)

перейдет до уровня SIS II. Таким образом, благодаря соединению SIS II и VIS, система

слежения становится все более совершенной [22, 60]. Уже упомянутая визовая реформа в

США также включает предписание заносить в базу данных биометрические данные

владельца — не только такие, как рост, цвет глаз и волос, но и отпечатки пальцев,

изображение сетчатки глаза и водительские права. По точному замечанию Уильяма Уолтерса,

«в то время как считается, что границы выходят за фиксированные, географические

территории, территориальный контроль сменяется сетями контроля и слежения» [71, с. 199].

Одновременно с возникновением супранациональных границ происходит и

разрушение большого комплекса административных функций национальной границы:

некоторые из них укрепляются (особенно полицейские), другие, наоборот, ослабляются и

отделяются от границы (как валютная независимость, финансовый контроль) [52]. Одной из

функций границы, существовавшей и ранее, но ставшей сегодня центральной, является

понимание границы как фильтра: границы рассматриваются «не как железный занавес или

линия Мажино, но скорее как шлюз безопасности, отделюящий хорошее и плохое, полезное и

небезопасное, законное и нет», и которые создают безопасную среду, защищенную от

внешних серых зон, иммобилизуя и удаляя рискованные элементы, чтобы ускорить

циркуляцию прочих» [69]. Фильтр – это объединяющий элемент в идее контроля, поскольку

он соединяет концепты (например, риск) и материалы, которые предстают для него в виде

потока - сканеры, коды, пароли, профессионалы безопасности, пункты пропуска и баз

данных. При помощи селективного включения границы действуют как инструмент

иерархизации и контроля мобильности, и именно неравномерная возможность перемещаться

в пространстве становится главной силой стратификации в глобальной социальной иерархии

[42, 69]. Примером этого может служить активная мобильность по всему миру специалистов

высокого класса, что во многом подтверждают мысль Сандро Меззадры и Бреда Нейлсона,

что «метафоры вроде «Крепость Европа» недооценивают то, до какой степени селективная

фильтрация рабочей мобильности критична для экономической устойчивости Европы» [51];

то же самое, как мне кажется, можно отнести и к США. Как заметил Бауман, во времена

14

пространственно-временной компрессии иммобильность становится главным маркером

социального исключения и отчуждения от имущественных прав [приводится по: 42].

Еще одной характерной чертой современной внешней границы ЕС является вынесение

ее в третьи страны, такие как Марокко, Алжир, Украина. Одной из причин этого, как считает

Балибар, является стремление «трансформировать весь мир как продолжение Европы, а позже

- в «другую Европу», которая бы основывалась на той же самой политической модели» [17].

Однако практическое применение этого заметно уже сейчас: новые буферные зоны

существенно снижают вероятность получения убежища в самих странах ЕС – таким образом

ЕС стремится оградить себя от потоков миграции и преступлений, которые связаны с

границей, как, скажем, наркотрафик, теневой рынок, а также создаваемая самой властью

нелегальность миграции. Существует статистика, что количество одобренных заявок на

убежище в ЕС в 2006 г. уменьшилось в 2 раза в сравнении с 2002 г. [8] Причиной является то,

что мигранты вынуждены просить убежища еще в странах транзита, но шансы на то, что этим

заявки будут приняты, очень малы и там. И в том случае, если мигранты, не получив

убежища, решают двигаться дальше, они сталкиваются с проблемой на границе, поскольку их

заявка в странах ЕС считается «очевидно необоснованной» [8]. Возникноваение подобных

буферных зон имеет несколько последствий. Во-первых, это развитие приграничной

экономики с участием западных компаний, в значительной степени опирающейся на более

низкие социальные и экологические стандарты и нелегальный мигрантский труд9.

Значительные инвестиции стран-спонсоров способствуют, кроме этого, милитаризации

границ и открытию новых центров удержания мигрантов. Во-вторых, возможен вариант,

высказанный Роем Пуленсом: эти транзитные страны впоследствии также создадут свои

буферные территории, т.е. форма европейской границы будет расширяться все дальше – при

этом, например, Ливия даже не ратифицировала Конвенцию 1951 г. о статусе беженцев и ее

протокол 1967 г. [8, 17]

Кроме изменения локализаций, форм и функций границы можно говорить и о

появлении новых акторов в новом режиме контроля мобильности: с одной стороны – это,

пользуясь термином Каракаяли и Тсианоса, «лиминальные порократические10 институции»

[42], а с другой – граждане, которым все более настойчиво предалается принять участие в

9 Как, например, на текстильных фабриках испанских брендов “Mango”, «Zara”, «Berska” в Марокко, где месячная зарплата в 8-10 раз ниже за аналогичную работу по другую сторону Гибралтарского пролива. У детей-рабочих (“second class workers”) это сумма еще меньше [49].

10 Порократический (от англ. Porosit - «проницаемость»). Главная функция этих институций, по мнению авторов, регулировать потоки мобильности и управлять проницаемостью границы.

15

осуществелении контроля. По мнению Каракаяли и Тсианоса, новые формы контроля за

мобильностью не являются больше результатом транснационального управления, но скорее

создаются и исполняются сериями лиминальных порократических институций, которые

находятся и действуют вне публичных дебатов и созданных самой властью норм (см. далее).

Новые формы контроля осуществляются в лиминальных пространствах между обществом,

государством и национальными организациями. В своем управлении мобильностью эти

институции стремятся исключить участие общества, создавая новые формы

постлиберального суверенитета [42]. При рассмотрении деятельности лиминальных

институций стоит учитывать то, что, как заметила Айва Онг, неолиберальное устройство мира

может рассматриваться как совокупность мобильных техник управления, которые создают

обусловленные местом («place-specific») субъекты и эффекты, однако результаты их

деятельности не являются монолитными или предсказуемыми [приводится по: 13].

В США подобным примером может служить деятельность «Национальной

безопасности», которая находится в противоречии с международным правом, и к

заключенным, словленным военными силами, не применяются условия Женевской конвенции

[66]. В Европе, помимо уже упомянутых Стокгольмской программы, SIS, а также EURODAC11

и ряда других организаций, одной из наиболее влиятельных институций является «Frontex» -

Европейское агентство по управлению оперативным сотрудничеством на внешних границах

стран-членов Европейского Союза, финансируемое фондом внешних границ Европейской

комиссии в рамках программы «Солидарность и управление миграционными потоками». С

начала своей деятельности в 2005 г. офис «Frontex» находится в Варшаве, координируя

деятельность, обучение и совместные операции пограничных служб ЕС. Таким образом,

«Frontex» - не физический пограничный контроль, но механизм, в каком-то смысле – мета-

контроль границы, стоящий за каждой акцией пограничников ЕС [31]. Кроме того, «Frontex»

занимается мониторингом всех событий на внешних границах ЕС, чтобы на основании их

создать прогнозы миграционных движений и провести анализ риска, над чем в

сотрудничестве со службами со всех стран занимается в Варшаве целый отдел. В последнее

время «Frontex» стал принимать активное участие в организации и финансировании массовых

депортаций, для которых используются чартерные самолеты. Только за 2009 г. «Frontex»

предпринял более 30 таких полетов, вывезя из Европы в страны происхождения более 1500

человек, а в 2011 планируется совершить около 40 полетов [31].

11 Европейская дактилоскопическая база, содержащая отпечатки пальцев просящих убежища и нелегальных мигрантов. С 2003 г. действует автоматическая идентификация отпечатков пальцев на общеевропейском уровне.

16

Несмотря на влияние подобных структур, межгосударственные границы по-прежнему

занимают центральное место в глобальном режиме мобильности, в особенности

относительно контроля за потоками рабочей миграции [42]. По мнению Этьена Балибара,

территория в нашей политической традиции часто ассоциируется с “европейской моделью”,

связаны с изобретением границы и неотделима от института власти как гаранта суверенности,

поскольку «он объединяет воедино институты суверенитета, границу и управление

населением» [16]. Балибар объясняет это тем, что при помощи границ закрепляется

суверенитет как «власть регулированного закрепления населения к территории», и в этом

случае управлять территорией можно через контроль за населением и наоборот, управлять

населением через разделение и изучение территории. Однако сегодня в демократических

государствах “абсолютизация и сакрализация границы”, вероятно, даже большая, чем в

породивших ее монархических, поскольку «теперь они символизируют тот факт, что

государство в идеале приналедлежит людям, а границы наглядно репрезентируют эти права

на собственность» [16]. С этим связана также концепция Европы/США как «известного»,

«места происхождения», «дома» - «рационализированная структура чувств», к которой можно

апеллировать в случае небезопасности или угрозе государства [17].

Поэтому сегодня самим гражданам предлагается принять участие в контроле за

территорией, ее границами и мобильностью. Так, в 2008 г. в США начал работу

интерактивный сайт «Texas Virtual Border Watch Program», с помощью которой посетители

могут участвовать в пограничном контроле страны. Зарегистрированные пользователи

получают доступ к сети веб-камер и датчиков, которые в режиме реального времени

транслируют поток видеонаблюдения с границы Мексики и США. Заметив какую-либо

подозрительную активность, можно воспользоваться горячей линией и оповестить власти, и

Техасская коалиция пограничных шерифов решит, принимать ли неотложные меры.

Интересно, что по словам создателей проекта, он направлен не против нелегальных

мигрантов, а против наркоторговли, организованной преступности и глобального терроризма

– все «для безопасности страны» [45]. Запущенный в 2006 г., он финансируется губернатором

Техаса и частной компанием «BlueServo», что иллюстрирует приватизацию границ, к которой

более подробно я обращусь в следующей главе. Я могу согласиться с исследовательницей

камер наблюдения Хилле Коскелой, что сам факт того, что за границей можно наблюдать со

своего дивана, находясь где угодно, является символом глобального неравенства. Это

отличает также «Texas Virtual Border Watch Program» от предыдущих проектов с участием

17

граждан на этой границе, таких как волонтерские группы вроде «Ranch Rescue», «American

Border Patrol», «The Minuteman Project» и «Save Our State (SOS)», которые в поисках

мигрантов патрулировали частные территории, позиционируя себя как «гражданское

соседство по надсмотру границы». И хотя этот проект нельзя расценивать как целиком

успешный (далеко не все население даже приграничных регионов им пользуется, и среди

вызовов статистика настоящих правонарушений давольно низкая), это позволяет нам

говорить о смене стратегий наблюдения [45].

Еще один пример – введенная с 2008 г. в Англии «points-based system» («система

пунктов»), одним из пунктов которого является обязанность сотрудников и коллег по учебе

сообщать о нелегальных мигрантах, а также действовать информаторами относительно

действиях тех, кто претендует на получение легального статуса [41].

1.2 Выходя за рамки общества контроля

В связи с ростом использования различных технологий наблюдения сегодня говорят о

«довольно внушительной антигражданской технологии для управления нелегальной

миграцией» [69]. Милитаризация границ включает воздушное наблюдение (в том числе

беспилотные летательные аппараты), видеослежение приборами ночного видения,

электронные сенсорные системы, передвижные инфракрасные телескопы [23]. В то же время

внутренняя территория все более интенсивно покрывается камерами слежения, и первенство

в этом принадлежит Великобритании, где на каждого четвертого жителя приходится по одной

камере. Хотя камеры не всегда включены, а процент раскрытых с их помощью преступлений

составляет около 5%, постоянно существует вероятность того, что записываются и

контролируются действия обычных жителей [35]. Кроме того, новые функции позволяют

прослеживать конкретных индивидов: по сообщению «Surveillance Studies Network» («Сети

исследований наблюдения»), «компьютерные алгоритмы могут автоматически выполнять

поиск по заданным условиям людей или поведения”. Таким образом, мы не все в равной

степени находимся под надсмотром камер слежения – изобретение систем вроде описанной

выше предоставляют новый механизм для категоризации людей на «нормальные» и

«девиантные» и по-другому трактуя тех, кто попадает в последнюю категорию. При этом

категория ненормальности является довольно размытой: в нее попадают, например,

мусульмане, люди с небелым цветом кожи, молодежь в байках с капюшоном [35, 69].

18

Подобное увеличение использования систем наблюдения может навести на параллель

с Паноптиконом Мишеля Фуко – системой контроля, в которой само осознание возможности

наблюдения трансформирует поведения индивида, что обеспечивает соответствие нормам

общества и самоконтроль. Однако эта перспектива является не такой всеобъясняющей, как

кажется на первый взгляд.

Например, некоторые исследователи говорят о смене постфукианской парадигмы

исследований наблюдения, где несколько идей оспаривают метафору панаптикона Фуко. Уже

в 1997 Мэтьесен писал о «синоптизме» (synopticism), когда многие наблюдают за

меньшинством. Как свидетельствуют приведенные ранее примеры, все больше людей

становятся зрителеями, участвующими в «формально централизованных формах слежения и

проверки». В то время как некоторые формы участия в контроле являются принудительными,

многие люди также сами охотно принимают в этом участие. Они становятся «направленными

на наблюдение индивидумами» – гражданами, которые не просто реагируют на технологии,

но креативно втягиваются в них [45].

Что не менее важно, сегодня происходит переход от дисциплинарного общества к

обществу контроля, где «мобильность идет об руку с прослеживаемостью», где любые

перемещения и действия оставляют следы [71, с. 191]. Дисциплина Фуко, которая находит

свое отражение в больнице, тюрьме, школе и фабрике, стремится к тотализации, сегментации

и индивидуализации индивидов. Однако дисциплина – определенная технология власти, а не

она сама. Как замечает Делез [приводится по: 71, с. 188], переход обществ дисциплины к

обществам контроля заключается в том, что власть становится менее централизованной,

более текучей, действуя в сетях производства и потребления. C границей их также объединяет

происходящий сдвиг в просторанственном измерении: от определенных институционных

мест к открытым сетям, которые оперирует через комбинирование и производства желания,

стиля жизни, страха и тревоги, главной парадигмой при этом становится рынок [71, с. 191].

Кроме того, происходит трансформация доминирующих механизмов и образов

социального порядка. Если дисциплина воплощала мечту управления государством в образе

идеального, тщательно организованного города, то контроль отдает предпочтение

коммуникации и технологии. Нельзя лучше описать этику общества контроля, чем с помощью

пароля, который может материализироваться в таких формах, как кредитная карточка,

паспорт, дисконтные карты и удостоверения личности, электронные браслеты, сообщающие о

19

местонахождении своего владельца. Даже само тело может быть теперь паролем,

подвергшись однажды биометрическому осмотру [42]. Если общество контроля напоминает

сети приватизированного потребления и информации, кругооборот желания и стиля жизни, то

каждый узел в этих сетях – потенциальные ворота или фильтр. Находясь в динамичных

отношениях с базой данных и профилем риска, пароль распространяет доступ и статус. Он

конституирует привелигированные группы людей, которые пользуются преимуществами

кредита, мобильности и информации. Но вместо с тем он отфильтровывает, устанавливая

рискованное и исключенное [42, 71].

Однако общество контроля не оставило мечту своего предшественника об идеальном

городе: происходит реструктуризация городских центров, вызванная экономическими целями

и политикой безопасности. Можно привести различные аспекты приватизации публичного

пространства: коммерциализация городскими торговыми центрами (таким образом, нельзя

выдвигать даже формальные требования того, что пространство принадлежит гражданам);

возникновение «охраняемых резиденций» («gated communities»); радикальная сегментация

территории и установка систем слежения не только государственными, но и частными

компаниями. Кроме того, коммерческие пространства ориентированы на определенные

группы потребителей, которые ходят туда не только для потребления, но и для

саморепрезентации, что, в свою очередь, создает новые внутренние границы и механизмы

исключения. Сенгупта говорит про «фронтернизацию городского пространства Европы»,

которая, как мы видим, происходит благодаря связи экономической приватизации и контроля

[13].

При этом чрезвычайно важным является осознание существенной роли экономической

выгоды в этих процессах, а не ограничение исключительно оптикой контроля. Это созвучно с

предостережением Уолтэрса о том, что не стоит преувеличивать роль контроля в анализе

границ и контроля мобильности, особенно практик, связанные с удаленные управлением [71].

Хотя упоминание «эпохи контроля», следующего после фордистского или сетевого этапа

общества можно встретить у таких влиятельных авторов, как Хадрт и Негри [«Hardt, M. and

Negri, A. Empire» (2000) приводится по: 69], а также Ненси Фрэзер [Franser, N. From Discipline

to Flexibilization? Rereading Foucault in the Shadow of Globalization (2003) приводится по: 69],

необходимо помнить, что далеко не все властные отношения, связанные с границей и

мобильностью, сосредоточены в этом направлении. Уолтерс предлагает понимать контроль

не новой формой общества, но термином Делеза «диаграмма» - достаточно абстрактной,

чтобы обозначить «нечто, над чем работают различные институции и ситуации,

20

распространенные в нескольких странах, способами, не установленными социальной

политикой и предписаниями» [71, с. 193]. Эти диаграммы показывают также возрождение

старых и, казалось бы, архаичных форм власти и доминирования – например, современный

феномен бессрочного содержания под стражей, которые не так легко соотносятся с идеей

нового контроля и его открытых, текучих и децентрализованных отношений [71]. Это

свидетельствует о том, что нельзя забывать о старых формах контроля и доминирования,

дисциплинарных практиках, которые являются частью нового режима контроля за

мобильностью (учитывая структурные изменения, мне кажется правомерным говорить о

новом режиме, в то время как я разделяю идею Уолтерса об осторожности применения в

отношении отдельной эпохи).

Таким образом, хотя идея общества контроля является продуктивной теоретической

рамкой для рассмотрения современных процессов трансформации и контроля за

мобильностью, далеко не все можно объяснять с ее помощью. Как и дисциплина, контроль –

технология, которая может материализироваться в разных местах и на разных уровнях.

Вместо общей секьюризации границ и прочих пространств часто имеет смысл говорить про

более конкретные практики и ситуации, изменяющих границы и управляющие мобильностью

[71, с. 187].

Я хотела бы привести несколько примеров, в которых идеи панаптикона или

синаптикона не являются доминирующими. Первый из них касается прав коренного

населения по обе стороны мексикано-американской границы. Строительство пограничной

стены вдоль всей границы США и Мексики разрывает пограничные сообщества и коренные

народности, как, например, Тохоно о'Одхам (Tohono O'odham). Последствия строительства

стены разнообразны: во-первых, оно ставит под угрозу традиционный способ жизни,

церемонии и обряды, люди и ингридиенты для которых находятся на территориях обеих

стран; во-вторых, строительство вынуждает многих диких животных (например, горных

львов) приходить в городские поселения, равно как увеличивается и военное присутствие в

них; в-третьих, учащаются загадочные смерти представителей народности, насильственные

переселения тысяч людей и использование освободившихся земель для коммерческой

застройки [13]. Это пример того, как усиление пограничного контроля и строительство стены,

противоречащее гарантированому ранее правительствами Мексики и США праву свободного

перемещения представителей народности о'Одхам12, обусловлены экономической выгодой:

12 В противодействие этому возник «O'odham Solidarity Across Borders Collective» - союз коренного населения, мигранатов и анархистов против строительства стены и уничтожения коренных народов (http://oodhamsolidarity.blogspot.com/)

21

территории, занимаемые некогда коренными народами, освобождаются для строительства

предприятий и коммерческих центров13, а занимаемое географическое положение не только

является благоприятным фактором для торговли, но и создает возможность для

использования дешевой рабочей силы мигрантов и, в случае территории Мексики, более

низких экологических и социальных стандартов.

Еще один пример – явления, последовавшие за массовыми депортациями цыган во

Франции14. Некоторые из них вместо депортации были отобраны15 для проживания в “village

d’insertion” («интеграционная деревня») - поселениях на окраине города, отделенные от

остального населения высокими стенами и, зачастую, автострадами. На входе в такие деревни

стоит охрана, повсюду устновлены камеры слежения; посетители не разрешаются, даже

члены семьи. Так, по мнению французского правительства, должен выглядеть центр

интеграции для рома. В качестве интеграционной активности выступает неоплачиваемая

уборка в богатых домах. Между тем, стоимость месяца проживания составляет 40 евро, но

отсутствие разрешений на работу единственным способом оплаты далает нелегальные

способы заработка или воровство. Сегодня вокруг Парижа насчитывается 5 таких деревень, в

каждой живет около 20 семей цыган из Болгарии и Румынии [36]. Однако важно

анализировать и декларируемые намерения данного проекта: ускорение городского развития

посредством устранения мешающих этому трущоб, сглаживание мнения местных жителей,

которое «колеблется между отрицанием [рома] и сочувствием»; работа с той частью

населения, которая прежде не являлась объектом внимания правительства, и которая, ко всему

прочему, несмотря на европейское гражданство, нелегально проживает на территории

Франции. И, наконец, ответственные за эти деревни институции апеллируют к «новому духу

общественного действия». Примечательно, что “villages” имеют несколько общих черт с

более ранними экспериментами, в частности с «cités de transit», которые населяли

иммигранты с Североной Африки и Португалии: собрание целевой группы населения в

отдельных местах, усиленных особыми правилами, совмещая предоставления приюта с

социальной работой, задачами которой являются не только экономическая и социальная

интеграция, но и внутрення трансформация социальных норм в соответствии с нормами

доминирующего общества, меняя, тем самым, образ жизни рома. Иными словами, это

13 Кампания против строительства стены: http://notexasborderwall.blogspot.com/2010/12/walling-off-our-southern-deserts.html 14 Телевизионный сюжет о депортациях: http://www.bbc.co.uk/russian/international/2010/09/100904_france_gipsies.shtml15 Например, на основании количества детей в семье или владения французским языком – т.е. вновь речь идет о категоризации.

22

инструменты контроля и ассимиляции, являющиеся моделями для управления мигрантами и

маргинализированными слоями общества [47].

Кроме основания таких деревень, еще одним событием стал законопроект «LOPPSI-2»

(«Об ориентировании и планировании для повышения эффективности в сфере внутренней

безопасности»). Помимо интернет-цензуры, установки около 40 000 новых камер слежения,

работы невидимой полиции и введения комендантского часа после 23:00 для тех, кому не

исполнилось 13 лет, 32 статья этого закона направлена против всех форм жилищной

мобильности, неофициальных и самодельных поселений (хижин, юрт, трущоб, грузовиков,

караванов и пр.), которые постановлением префета могут быть уничтожены в течении 48

часов [15]. Это нововведение затронет прежде всего молодых людей, ведущий

альтернативный образ жизни, пожилых людей, пенсия которых не может позволить снимать

или купить жилье, а также семьи цыган, для которых это часто не только место проживания,

но и способ заработка – например, кочующие цирки и театры (“Djungalo Teatro”, “Zampanos”,

“Cirque Romanes”). В этой ситуации можно говорить о том, что управление мобильностью

имеет тенденцию рассматриваться как проблема [21], и миграция, незакрепленность за

определенным местом жительства, кочевой образ жизни являются постоянной узгрозой,

актом не продуктивным, но потенциально деструктивным.

Вместе с тем, здесь затрагивается не только стремление к тотальному надсмотру и

контролю, но и то, что Балибар и Валлерстайн назвали «новым расизмом» - расизмом

«деколонизации» (смены полюсов в передвижении населения между старыми колониями и

старыми метрополиями) и раскола человечества внутри одного политического пространства»

[1, c. 31-32]. Идеологическим основанием современного расизма, центрированного в англо-

саксонских странах и Франции (а также, как мне кажется, и в других странах) является

«безрасовый расизм», который строится не на биологической наследственности, а на

невозможности уничтожить культурные различия. Будь то незначимость обычаев коренного

населения перед экономическими интересами западного общества, или же стремления

избавиться / изолировать и перевоспитать от цыган, справедливым является замечание о том,

что хотя «на первый взгляд [новый расизм] постулирует не превосходство определенных

групп и народов над другими, но «всего лишь» катастрофические последствия устранения

границ, несовместимость образов жизни и традиций: этот расизм можно назвать точным

термином дифференциалистский» [1, c. 31].

23

Кроме того, можно провести параллели и с криминализацией бедности – по такому

пути, как отмечает Лоик Вакан, пошло правительство США в 60-ые гг. после бунтов в гетто:

«принудительная локализация бедных во все более изолированных и стигматизированных

районах.... или тюрьмах» [3].

Еще одним возможным объединяющим пунктом исследований мобильности является

тот факт, что секьюризация человеческой мобильности стала актуальной не только в

дискурсе миграции, но и туризма. Для того, чтобы выйти за дисциплинарные рамки и открыть

социоглобальную теорию перемещения неселения, Роде рассматривает туризм как

неотъемлимую часть миграции, избегая правовых категорий и находя новые связи, которые

были спрятаны за дисциплинарными и методологическими барьерами. Главным фактором

различия является разделение между мобильным трудом (production-led migration) и

мобильными потребителями (consumption-led migration). Новые формы гибридной

мобильности, как рабочие туристы-мигранты (tourist-migrant workers) и вышедшие на пенсию

мигранты показывают, что человеческий фактор куда более запутан и сложен, чем категории,

предлагаемые национальными государствами и глобальными «управляющими организмами»,

и чем разрешено большинством академических дискуссий на эту тему [64]. В

воспринимании глобальной мобильности как устойчивых процессов и использовании

«затверделых метафор» для их использвания видят проблему и Сандро Меззадра и Брейт

Нейлсон. Указывая на то, что разные виды мобильности пересекаются в различных

пространствах, и то, что миграцию невозможно рассматривать в виде потоков, они

предлагают использовать саму границу в качестве метода. При этом граница как метод не

является абстрактной методологией, которую можно использовать в общем смысле для всех

случаев: метод проистекает именно из материальных обстоятельств, «давления и конфликта,

расчленения и связи, пересечения и баррикадирования, жизни и смерти». Граница как метод

учитывает различные дебаты (например, относительно расы), которые конституируют

границу и как институцию, и как набор социальных отношений [51]. То есть граница и

конкретные практики, связанные с ней, становятся главной перспективой для рассмотрения

различных форм человеческой мобильности, в особенности международного разделения

труда.

Подводя предварительные итоги, я бы хотела выделить несколько основных пунктов

соединения проблематики границ и миграции с понятием человеческой мобильности вообще.

Границу и контроль за мобильностью связывает, прежде всего, рост систем слежения,

24

осуществление управления лиминальными институциями, которые зачастую действуют вне

норм международного права, примерами чего является описанная выше деятельность

«национальное безопасности» США, а также связанная с вынесением границ ЕС в буферные

зоны практика незаконной транспортировки мигрантов в третьи страны (например,

пограничный контроль Марокко вывозит автобус с нелегальными мигрантами в пустыню на

территории Алжира и оставляет их там) [49]. С помощью апелляций к национальной

безопасности, борьбе с терроризмом и организованной преступностью происходит

технологическое и законодательное объединение контроля за гражданами и нелегальными

мигрантами. Принимая форму удаленного, контроль придает границе множество локализаций

и делает ее мобильной самой по себе. Во-вторых, это расистская, в понимании Балибара и

Валлерстайна риторика, на которую обращают внимание и антиграчные активисты [46, 59], и

которая находит отражение в политике, проводимой относительно коренных народов США и

Мексики, а также идеях интеграционных деревень для цыган и законопроекта «LOPPSI-2».

Интересам неолиберальной экономики служит реструктуризация и коммерциализация

городского пространства, криминализация бедности, технологическое совершенствование

пограничного контроля, появление новых центров удержания, насильственное переселение с

занимаемых территорий. Кроме того, как следствие усиления политического лобби

экономической индустрии, связанной с контролем, сами институты власти в значительной

степени становятся частными, меняя государственную политику в публичном пространстве

на сферу приватного и коммерческого.

И в-третьих – осознание миграции как части глобальной мобильности вообще, в том

числе и в связи с туризмом, а также занимаемой роли в глобальном разделе труда.

Характерные черты современных форм контроля за мобильностью – категоризация,

фильтрация и дифференциация. И хотя граница в той или иной степени всегда исполняла эти

функции, отделяя гражданина от нежелательных субъектов, с развитием технологии это

«биополитическое сортирование» [69] стало повсмеместным. Граница сама создает

социальное и политическое пространство, являясь инструментом для управления различными

акторами, которых так или иначе объединяет мобильность.

ІІ. NO ONE IS ILLEGAL/ NO BORDERS: ИСТОРИЯ, КЛЮЧЕВЫЕ МОМЕНТЫ И БОЛЕЗНЕННЫЕ ВОПРОСЫ

2.1 Предпосылки возникновения и особенности структуры

Как отметил английский исследователь, активист и адвокат Стив Коэн в своей работе

«Deportation is freedom!: the Orwellian world of immigration controls»16, концепция полной

отмены контроля за мобильностью («complete abolition of controls») – запрещенная

территория в интеллектальном дискурсе. Она всегда воспринимается как нечто очень

экстремистское, как нечто, что несет в себе угрозу [29, с.9]. Такая позиция характерна даже

для лево-либерального окружения, которое апеллирует к тому, что люди пока не готовы к

таким идеям [32, 46, 59, 17, 18. А когда они будут готовы, когда, наконец, про это можно будет

говорить? В таких условиях вопрос отмены контроля за мобильностью является в

академической сфере чрезвычайно мало исследованным.

Первое знакомство с антиграничной идеей, идеей отмены контроля за мобильностью

происходит, скорее всего, через листовки и манифесты. Это кажется довольно естесственным,

поскольку в этом случае теория тесно связана с практикой, а многие активисты являются

одновременно исследователями и аналитиками. В своей значительной для антиграничного

движения работе «No One Is Illegal: Asylum and Immigration Control Past and Present» Стив

Коэн формулирует базовые принципы и идеи. Основным является требование

неограниченного движения: все мигранты могут приезжать и оставаться независимо от

лингвистических, образовательных и прочих критериев [26, 30]. Но вместе с тем важно

осознавать, что позиция отмены контроля за мобильностью не является гомогенной. Дискурс

отмены контроля за мобильностью – это не только пламенные и ясные призывы, но порой и

неразрешимые вопросы; не утопические мечтания, а стратегии и тактики, которые имеют

дело с ежедневными политическими явлениями.

16 Как отмечает сам автор, название «Deportation is freedom» – это не столько провокация, сколько ссылка на программу «Home Office», в условиях деятельности которой депортация может быть единственным способом избежать тюрьмы [27, с. 7]. 17 Sethness, Javier. Anarchism Against Climate Barbarism. Доступ через <https://uscundercurrent.wordpress.com/2011/03/02/anarchism-against-climate-barbarism-by-javier-sethness/>.18 Gill, Nick. Whose “No Borders”? Achieving Border Liberalization for the Right Reasons. Доступ через

<pi.library.yorku.ca/ojs/index.php/refuge/article/view/32082/29328>.

В этой главе я сосредоточу внимание на, пожалуй, главных и тесно между собой

связанных антиграничных идеях: «No One Is Illegal» и «No Borders» (NOII/no border). Обе

являются одновременно и политическими концепциями, и интернациональными

автономными активистскими сетями. За исключением случаев, когда речь будет идти о

конкретной сети, я буду пользоваться сокращеннием NOII/no border, или просто no border,

покольку этот термин является более использованным для характеристики антиграничного

дискурса. Этими сетями и концепциями оспаривается традиционныя представления о

нелегальной миграции и вообще о государственной политике с обязательным паспоротом. Их

объединяет и одновременно отличает от других убеждение в том, что справедливого контроля

не бывает, а также ярко выраженная антикапиталистическая позиция, «отрицание всех форм

доминирования и социального контроля» [71, с. 192].

Но что стоит за этими словами, каким образом они развиваются в теории и практике?

Безусловно, подробно рассмотреть все связанные с NOII/no border аспекты в одной главе

невозможно. Но есть несколько пунктов, которые показались мне важными в контексте этой

работы, и которые пригодятся для анализа активистских художественных проектов в

заключительной части. Во-первых, необходимо рассмотреть причины возникновения NOII/no

border и их теоретические основания, а также обозначить главные этапы и направления

практического действия. Во-вторых, будут проблематизированы вопросы взаимосвязи с

иными направлениями антикапиталистической критики и рефлексия относительно акторов в

миграционных процессах. В-третьих, при помощи понятий прав, гражданства и легальности

будет показано отличие и, вместе с тем, возможное взаимодействие NOII/no border и более

традиционных легалистских кампаний за права мигрантов на примере «Strangers into

Citizens». И, наконец, я затрону внтуреннюю дискуссию антиграничных движений между

позициями «Крепость Европа» и «Автономия миграции».

Группы NOII/no border возникли в 1997 г., однако еще в 70-80-ые прошло несколько

кампаний в поддержку мигрантов, оказавшие на них значительное влияние: «Nasira Begum

Campaign» и «Anwar Ditta Campaign», организованные женщинами, которые сражались

против депортации себя и своих семей [26]. Еще одно ставшее толчком событие – массовые

протесты мигрантов - sans papiers во Франции, которые начались в 1996 г. и ставили под

вопрос существующую форму демократии, политику и гражданство [18].

Сеть коллективов и групп под названием «No One Is Illegal» появилась после встреч на

художественном фестивале в Кассели «Documenta X» в 1997 г. Как пишут в «Короткой

истории сети no border» Флориан Шнайдер и Хаген Копп, в то время в Германии проходило

множество кампаний и акций протеста против изменений, делавших законы об иммиграции

еще более жесткими, а также криминализировавших ее [44]. Но этим акциям не хватало

теоретических и политических рамок, благодаря которым можно было б поставить под

вопрос дискурс политического убежища и беженцев вообще. В основе NOII лежала идея

позаимствовать стратегии и тактики борьбы sans papiers и более-менее приспособить их к

локальному контексту Германии, а также развивать новые подходы. Новое движение

отличалось от других сочувствующих мигрантам иницитив тем, что предлагал

фундаментально иную перспективу: дискуссия велась не о нелегальных иммигрантах, но «о

людях, которым систематически отказывалось в гражданских правах и вообще в праве

обладать правами». Эта идея кидала вызов представлению о том, что люди без документов

являются «поддатливыми созданиями», не способными на высказывание собственного

мнения, и воплощалась в «не слишком зрелищных попытках самоорганизации в общинах и и

местах проживания, через ежедневное сопротивление на рабочих местах или в

депортационных центрах, а также в спонтанных акциях протеста», однако этим действиям не

хватало очерченого направления [44]. Аналогично с NOII, антиавторитарная сеть «No

Borders» возникла в итоге неудовлетворения левым миграционным дискурсом, который не

привносил значительных изменений в улучшения положения мигрантов и не ставил под

вопрос саму ситуацию, когда мобильность является привилегией граждан определенных

стран и высших классов, а также то, что даже если положение одних групп мигрантов

улушчается, другие продолжают исключаться и дискриминироваться – таким образом,

поддерживается расистская риторика и неолиберальное доминирование [54].

Как отмечают Шнайдер и Копп, большая роль в развитии этих сетей принадлежит

возникновение новых медиа и сетевых технологий, которые не только ускорили

распространение идеи: благодаря им стало возможным создание децентрализованной и

пространственно неограниченной кампании. В том же году в Амстердаме во время протестов

против саммита ЕС состоялась встреча 40 активистов антирасистских и иммигрантских

инициатив, которые создали сеть под названием "Аdmission free". При этом они не

стремились принять соглашение об общей политической программе или репрезентировать

движение, вместо этого задачей было «систематически создавать условия для

общеевропейского сотрудничества с целью обогащения ежедневных активностей в каждой

стране» [44]. Это характерная черта принципа организации, которая будет сохраняться и в

дальнейшем. Вместе с тем, первые годы существования были довольно аморфными,

поскольку не были обозначены конкретные политические цели. Но в 1999 г. сеть с новым

названием «No Borders» организовала общеевропейские протесты во время специального

саммита ЕС в Темпере, который, согласно активистам, под названием «Справедливость и

внутренние дела» имел в виду «больше исключения, больше кантроля, больше депортаций»

[44]. В качестве площадки для координации децентрализованных действий использовалась

временная медиа лаборатория в Хельсинском музее современного искусства «Kiasma»

(вспомним, что для сети NOII такой площадкой стала «Documenta X»). Шнайдер и Копп

пишут, что «пространство современного искусства оказалось подходящей операционной

базой для интернациональной группы медиа активистов» [44]. Вместе с тем, эти факты могут

показаться немного неожиданными, если посмотреть на дальнейшее развитие отношений

между антиграничным движением и искусством (представленного в основном в виде центров

современного искусства, но также и более независимых форм, работающих с медиа):

например, два года спустя, во время антиграничного лагеря в Страсбурге район медиа

активистов («mediа barrio») занимал такую шаткую позицию, что многие были не уверены,

принадлежат ли они к лагерю вообще, поскольку воспринимались «чересчур буржуазными»

[72]. Или, например, в 2002 г. «PublixTheatreCaravan», несмотря на временные недопонимания

с охраной, все же поставил свой фургон на фестивале «Documenta XI», но с течением времени

лагеря и другие подобные мероприятия становились все более отдаленными от пространств

современного искусства. И если посмотреть на программы и отчеты с последних лагерей в

Салонниках, Брюсселе, предстоящего в Болгарии или Дней против «Frontex» в Варшаве, то

там с официальным институционализированным современным искусством нет ничего

общего. Хотя это, как будет показано в следующей главе, не означает разрыва с искусством

вообще.

Сегодня миграция является одним из ключевых вопросов для социальных движений.

Однако несмотря на события, произошедшие в 97-99 гг., еще несколько лет она оставалась на

периферии. На первом Всемирном социальном форуме в Порту-Алегри (1999) миграция была

далеко не самой значимой секцией, и, как пишет Бретт Нельсон, критики неолиберализма

рассматривали мигрантов как жертв, миграция была для них всего лишь одним из процессов

глобализации, а почти все дискуссии на эту тему «проходили через призму доминирющего

дискурса экономического опустошения» [50]. Переломным моментом стали протесты против

Большой восьмерки в Генуе в 2001 г., где прошло большое ралли, организованное

мигрантами. И хотя мигрантские протесты были в Италии и в начале 1990-х, именно в Генуе

состоялась первая встреча между глобальным движением и низовыми («grassroots»)

мигрантскими организациями. Первый опыт оказался вдохновляющим: итогом стала большая

вовлеченность мигрантов и более-менее постоянная мобилизация против закона Босси-Фини,

согласно которому мигранты могли находиться в Италии только на основании рабочего

контракта, и который, впрочем, был принят правым правительствов летом 2002 г. 19 января

2002 г. в Риме состоялась 150-тысячная самоорганизованная демонстрация, наиболее

массовая со времен sans papiers во Франции в 1996. И уже на Европейском социальном

форуме в 2002 г. во Флоренции миграция стала одним из центральных вопросов: была даже

организована Европейская Ассамблея мигрантов. В это же время в Австрали прошли

массивные кампании против центра удержания в Вумера, где во время «Фестиваля свобод»

около 1000 людей помогли освободить заключенных [50] – это иллюстрирует глобальный

характер нового движения. Вместе с тем, как уже отмечалось, нельзя говорить про некую

общую программу действий, и несмотря на частые моменты пересечения, антиграничные

инициативы действуют главным образом автономно. Этот ризоматичный принцип может быть

существенным плюсом, если речь идет о неиерархичности, независимости, гибкости и

устойчивости (множество мелких групп сложнее контролировать и подаваить, чем одну

большую), но одновременно автомизация может являться препятствием для совместной и

продолжительной работы над определеным вопросом, достижения заметных результатов.

Другое дело, что за общим лозунгом могут возникать далеко не однозначные позиции, как это

будет рассморено дальше.

Уже упоминавшиеся выше лагеря (на примере Страсбурга) занимают заметное место в

дискурсе движения no border как новая форма организации в сравнении с большими

демонстрациями, как самоуправляемое автономное пространство (Walters, Holmes). Первый

лагерь состоялся в 1998 на реке Ниса, после этого прошли лагеря на немецко-польской

границе, польско-беларуско-украинской, словенско-хорватской и т.д. [26, 44] Форма

антиграничных лагерей вышла за границы Европы, и в 2007 г. прошел первый «Mexico No

Borders Camp». Довольно сложно делать какие-то выводы о лагерях в целом, поскольку

условия проведения и декларируемые цели являются разными, равно как и люди,

принимающие участие в организации и участии. Между тем, можно говорить о тенденции,

что в организации антиграничных лагерей в странах с менее развитым социальным

движением (Болгария, Турция) участвуют активисты из западных стран. Однако то, каким

образом распределяются роли между местными и иностранными активистами, и как

происходит экспорт самой формы лагеря (как происходит и экспорт формы европейской

границы) может стать отдельной темой исследования. В этой же работе они останутся одной

площадок для существования социальных движений и связанных с ними художественных

практик.

Деятельность NOII/no border коллективов мотивирована «желанием иметь свободу

передвижения для всех, не иметь границ и, в конце концов, избавиться от капитализма и

национальных государств». Но вместе с тем ежедневная активность включает среднесрочные

и короткосрочные цели [57]. Главные направления деятельности – антидепортационная

работа и кампании за закрытие центров удержания, которые проходят в формах

демонстраций, перфомансов, юридической, материальной и моральной поддержки

заключенных и тех, кто будет депортирован [57]; работа с местным населением о невыдаче

местонахождения мигрантов и несотрудничестве с органами пограничного контроля и т.д. и

Хотя различные НГО19 и занимаются про-мигрантскими кампаниями, мотивации для этого и

способы воздействия на общество у них могут быть довольно неожиданными. Как

вспоминает20 одна польская активистка о своем опыте сотрудничества с одним из таких НГО,

главными пунктами их публичной поддержки мигрантов было то, что украинские женщины

помогут демографической ситуации Польши, а также то, что вьетнамские рабочие за более

низкую плату строят главные стадионы страны, экономя, тем самым, государственный

бюджет.

Однако отказ от контроля NOII/no border оспаривает и те антидепортационные

кампании, которые строятся на гуманитарных основаниях и выводят на первый план то,

например, что беженцы столкнулись с политическим преследованием в своей родной стране.

По мнению Коэна, это позволяет государствам продолжать делить мигрантов на легальных и

нелегальных, беженцев, хороших и плохих, и одни находятся в неравном положении

относительно других [30]. Более того, в такой ситуации плохие условия (как проблемы со

злоровьем, домашнее насилие) становятся желательными критериями для получения

разрешения [30, 42]. Второй важный пункт критики касается мнения, что контроль за

иммиграцией может быть реформирован и трансформирован во что-то справедливое и

нерасистское – контроль сам по себе авторитарен и построен на националистическом

разделении («мы» и «чужаки»). К тому же те, кто создает и поддерживает существующую

систему, считает, что иммиграционные законы уже справедливые Но даже в

19 Список подобных НГО: http://www.ncadc.org.uk/links/ngos.htm 20 Из личной беседы.

реформированном виде свобода глобального передвижениия определяется не самими

людьми, которые хотят передвигаться, но теми, кто «назначил себе абсолютные привилении к

контроля за территорией и движением». Кроме того, контроль никогда не может быть

приемлимым для тех, кого он не принимает, и с перспективы тех, кому было отказано в праве

остаться, эти законы никогда не будут справедливыми [30].

2.2 NOII/no border как часть антикапиталистической критики

Уильям Уолтерс в своей работе «No border: games with frontiers» выделяет две

основные характеристики no border-движения: во-первых, это переосмысление роли

мигрантов, а во-вторых – помещение антиграничной идеи в контекст широкой

антикапиталистической критики [72]. Эти две характеристики я бы хотела немного развить и

дополнить.

Существует множество пересечений идеи отказа от контроля за мобильностью и

критикой капитализма и неолиберализма. Например:

Гендерный вопрос (в частности, он затрагивает влияние на женщин гендерного

разделения в стране происхождения, во время путешествия и в стране прибытия;

проблематизирует вопросы идентичности, механизмы угнетения, сегрегации и

доминирования) [46, 59];

Рабочее движение – тема чрезвычайно широкая, особенно если рассматривать

рабочую миграцию как один из главных факторов глобальной экономики21. Профсоюзы

играют важную роль в этом вопросе, однако порой критикуется привычка измерять желание

иммигрантов к борьбе исключительно через их участие в союзах. Например, сегодня с

введением «системы пунктов» в Англии, которая обязывает рабочих сообщать о нелегалах на

рабочем месте (в противном случае они сами рискуют стать нарушителями), некооперация с

иммигранционным контролем со стороны рабочих, которые занимают более высокое и

прочное положение в рабочей иерархии, становится очень значительным и действенным

средством [59]. Или, скажем, кампания рабочих социальной сферы США и Канады «Don't ask,

don't tell», принцип якой – не спрашивать людей об их легальном статусе.

21 Истоки этого можно заметить еще в истории: например, в 1890-х в Англии разнообразными Еврейскими рабочими союзами была написана и распространена листовка в ответ на кампанию Конгресса Профсоюзов против еврейской миграции в Великобританию («Voice from the Aliens», вновь опубликована в «Dysophia» no. 2)

Но прежде всего я бы хотела остановить внимание на климатических изменениях,

поскольку эта связь с миграцией является наименее очевидной, но в контексте современной

политики – чрезвычайно актуальной; а также на слежении за городским пространством,

поскольку этот пример хорошо иллюстрирует уже затронутую тему связи внешнего и

внутреннего контроля.

Климатический саммит COP15 в 2008 г. в Копенгагене привнес существенное

дополнение в миграционный дискурс: закрепилось представление о миграции как об

источнике климатического хаоса. Правительства стран призываются взять миграцию под

контроль ради спасения планеты, пусть даже и путем авторитаризма22 [32, c.32]. Поскольку

климатические изменения (например, нехватка земли) – одна из причин миграции людей, в

Женевскую конвенцию по правах беженцев проводятся попытки ввести новое определение -

«климатические беженцы». Однако это предложение встретило много критики: во-первых,

это дальнейшее разделение на «хороших» и «плохих» мигрантов, а во вторых, как замечают

активисты, «пока мы не будем обращаться к настоящим причинам климатических изменений,

каждый из нас – потенциальный климатический беженец» [32]. Согласно авторам сборника

«Migration and population: anarchist analysys of privilege in a time of climate chaos», главной

причиной и движущей силой роста миграции и климатических изменений является

капитализм, а препятствием для решения проблем – еще и национальные экономические

интересы. Для того, чтобы понять климатические изменения как системную проблему,

которая является следствием капиталистической экспансии и колониальных систем

доминирования, они вводят термин «климатический колониализм» и «экологический долг». В

противовес «зеленому капитализму»23, предгаемому правильствами и корпорациями, их

проект «Climate Jutsice» включает измнение системы производства, потребления и

эксплуатации как природных ресурсов, так и людей, что означает и отказ от национализма и

искусственного разделения между гражданами и нет, а вместе с тем – свободу передвижения

для всех [26, 32].

Как уже упоминалось в прошлой главе, городское пространство также проникнуто

границами, а внутренний контроль воплощается в том числе в увеличении количества камер

слежения. По словам организаторов кампании «Life is too short to be controlled» (2010) группы

22 Более подробно эта тема развита в эссе «Зеленая диктатура» в журнале «Dealing with Distractions». 23 Вкратце основные моменты критики зеленого капитализма изложены в статье Таццио Мюллера и

Алексиса Пассадакиса «20 theses against green capitalism». Доступ через: <https://climateactioncafe.wordpress.com/2008/12/05/20-theses-against-green-capitalism/>.

«London No Borders», слежение за внешними границами и внутри страны имеет общие

принципы: мониторинг и управление передвижением людей, чтобы поддерживать status quo

в соответсвии с экономическими потребностями, сохранять идею национального государства

как культурного и экономического сообщества [39]. Поэтому для конкретных перемен

необходимо оспаривать и национальные границы, и внутренне слежение.

Вторая характерная черта согласно Уолтерсу – переосмысление ролей акторов в

миграционных процессах [72]. На мой взгляд, в ней можно выделить три направления.

Во-первых, это критичное отношение к роли мигрантов, принятой в гуманитарном

дискурсе; осознание их не как гомогенизированных безмолвных жертв, но как активных и

гетерогенных политических агентов. Пожалуй, наиболее ярко тенденции к виктимизации и

криминализации мигрантов воплощаются в идее борьбы с торговлей людьми, где

пограничный режим предстает главным легитимным защитников мигрантов. защитца

мигрантов. Говоря только о «push and pull» факторах и демографии, мейнстримовый

миграционный дискурс исключает субъектное измерение мигрантов и этнографическую

опитку, - замечают Меццадра и Нельсон [50]. В своей работе «Diritto di fuga» Меццадра

говорит, что помещении миграции в контекст жизненной истории позволяет нам говорить о

причинах миграции и при этом избежать стереотипных нарративов, в том числе и тех,

согласно которым решение об иммиграции обязательно подразумевает стремление к свободе

и эмансипации - порой мотивации могут быть очень личными (например, семейные

конфликты). Исследуя субъектны аспект миграции, мы можем выйти за рамки

патерналистского взгляда и увидеть мигрантов как центральных протагонистов сегодняшних

глобальных трансформаций [50].

Осознание мигрантов как активных политических агентов тесно связано с критикой

мультикультурализма. Реакцией на высказывания о мигрантах как об угрозе для эвропейской

культуры стала популярность идеи мультикультурализма, особенно среди сторонников левых

взглядов. Однако при этом культурное противопоставляется экономическому, политическому

и социальному – как будто бы сфера культуры существовала отдельно от экономики и

политики, и участие исключительно в ней является для мигрантов уже достаточным. Как

замечает Гемма Ларсон, «из-за гегемонии мультикультурализма все разнообразные аспекты и

проблемы миграции сводятся только к идентичности», при этом идентичность понимается

главным образом как вопрос культурной принадлежности, как нечтр, очерченное

официальными геаграфическими границами, в большей степени предзаданное, чем

сконструированное [46]. Вместе с этим идентичность беженцев и нелегальных мигрантов-

рабочих часто ассоциируется с «нехваткой», «отсутствием» и противопоставляется

нормальной, «аутентичной» политической идентичности граждан конкретного национального

государства [46].

Отказываясь от виктимизации и криминализации, необходимо вместе с тем не

забывать об анализе властных отношений в самих мигрантских сообществах, использовании

рабочей дисциплины нелегальности и расовой стратификации между нелегалами, роли

общественных деятелей («community leaders») и их связи с теневой экономикой и

официальной властью (например, когда владельцы фабрик из Марокко спонсируют легальное

прибытие дальних членов семьи, а потом удерживают их без визы и заставляют на себя

работать [50]). Одновременно со взаимопомощью существует неравенство и угнетение среди

самих мигрантов, что, к сожалению, часто не попадает в поле зрения про-иммигрантских

исследователей и активистов.

Второе направление анализа акторов сосредотачивается на акторах власти.

Актуальность этого вопроса в том, что сегодня управление миграцией занимается не

исключительно государство, но все больше лиминальные институции и частные компании.

Пожалуй, одним из ключевых факторов успеха в этом управлении – активное использование

страха: страх перанаселенности24, или же истерия вокруг «инвазии чужаков» в

Великобритании, которая происходит на фоне усиленной милитаризации границ; депортация

цыган во Франции и закон SB1070 в Аризоне, обязывающий иностранцев всегда иметь с

собой документы; страх терроризма вообще легитимирует использование военных

технологий для контроля как граждан страны, так и нелегальных мигрантов. С момента

основания первой частной тюрьмы в 1980 г. (Нашвилл, США) эта индустрия стремительно

растет: например, в США количество частных тюрем для мигранатов увеличилось в 7500 в

1994 г. до 265,500 ў 200725.

По обе стороны Атлантики происходит приватизация границ, что означает втягивание

частные компаний и в пограничный контроль, а в центры временного удержания (например, в

Великобритании 7 таких центров управляются компаниями, и только 3 – непосредственно 24 Куда большее значение, чем рост населения, имеет излишнее потребление [59]. 25 Статистика, приведенная в исследовании «Privatised Borders: detainees and the UK prison industrial

complex» [55]

государством) [55]. В дополнение к крупным центрам во многих аэропортах и морских

портах находятся центры временного удержания, а ряд авиалиний занимается перевозкой

депортироанных, получая большие субсидии от государства. Кроме того, в активной

разработке и подготовки к коммерческому использованию находится проект по ограничению

передвижения тех, кто просит убежища, через технологию «электронных заметок»

(«electronic tagging»), которая использует распознавание голоса и спутниковое слежение [55].

Такая приватизация, вписывающаяся в неолиберальную политику вытеснения некогда

публичных сервисов в частную сферу, имеет несколько последствий. Во-первых - ухудшение

условий для рабочих таких центров (многие из них по иронии сами являются мигрантами),

которое сопровождается резким уменьшением финансирования публичного сектора. Во-

вторых, это позволяет государству дистанцироваться (в крайнем случае - расторгнуть

контракт), если что-то пойдет не так – например, скандал, волна самоубийств, бунты и т.д

[55]. Раньше контроль за обществом был прерогативой исключительно государства, и явления

публичной сферы с большей вероятностью могли стать объектом публичных дебатов, а

сегодня речь идет скорее о коммерческой тайне. И, наконец, если раньше частные компании

занимали маленькую нишу и не имели значительного влияния, то теперь это целая индустрия,

заинтересованная в расширении контроля и тюрем, и проводит для этого политическое лобби

[55].

Третье направление анализа акторов включает рефлексию относительно роли

активистов и понятия солидарности. «Что это значит – свобода передвижения для всех? Как и

с требованием отмены тюрем, здесь иногда сложно оставаться честными к себе самим в

отношении того, какое место в обществе мы занимаем с точки зрения гендера, сексуальности,

национальности и политического положения, и какое влияние это может иметь на наши

требования», - пишет Гемма Ларсон, активистка антиграничного коллектива в Кале [46].

Кроме того, она описывает одну из возможных мотиваций к участию в антиграничном

активизме людей, не являющихся мигрантами. По мнению Ларсон, белые люди уже

привилегированы расизмом, и кажлый, кто обладает необходимым паспортом, поддерживает

существующий пограничный режим – поэтому именно на них лежит обязанность оспаривать

эту систему [46]. Хотя, безусловно, это лишь одна из мотиваций. Ларсон говорит также о том,

что практическая реализация политики солидарности может быть «запутанной,

противоречивый и постоянно изменяющейся» [46]. Схожую мысль высказывает и Александра

Завос, описывая свой опыт сотрудничества и одновремнно исследования внтури

антирасистских феминистских групп по работе с мигрантами в Греции: «быть

воспринимаемой и видеть себя как 'гречку', женщину, белую, образованную, из среднего

класса.... Все это было источником постоянных внутренних и внешних напряжений». По

мнению Завос, разделение на «них» и «нас» конструируется не только на глобальном уровне,

но и на очень локальном, через отношения внутри конкретных групп [73]. Хотя даже в своей

работе я продолжаю эту категоризацию – раздел акторов на мигрантов и активистов, однако

это, как мне кажется, в большей степени описывает существующую ситуацию. В этом смысле

шагом вперед (хотя и труднодостижимым) мне кажется предложения «фокусирования на

структурных причинах, рассмотрения людей в контексте империалистических отношений,

соглашений о свободной торговле и милитаристической роли» [32].

Одной из проблем движения является то, что в политических акциях принимает

участие не так много иммигрантов. Это может быть объяснено отчасти таким явлением, как

«профессионализация активизма», описанная Завос. Эта профессионализация проявляется в

патерналистском отношении со стороны коллективов местных активистсков и лидеров

мигрантских общин, когда другие люди считаются слишком пассивными и неспособными к

активному участию [73]. Вторая причина, но которую обращает внимание в том числе

коллектив «London No Borders», многие мигранты не могут участвовать из-за своего шаткого

правового положения [24]. Это приводит нас к вопросам видимости и невидимости,

легальности и нелегальности, а также прав и гражданства. Довольно точно обозначивает

введение в проблематику Славой Жижек, который отметил парадоксальность ситуации, когда

анархисты помагают иммигрантам получить признанный государством статус [приводится

по: 67]. Впрочем, никакого «волшебного решения» проблемы Жижек не предлагает, а сам этот

вопрос – болезненный и неоднозначный и для самих анархистов.

2.3 Дебаты о гражданстве, правах, легальности и видимости

Можно услышать мнение, что идея «within illegality» (права в условиях нелегальности)

остается аксюмороном, поскольку «права» по определению должны быть легитимизированы

и законно закреплены, иначе это всего лишь слоганы, призывающие к чему-то на

неопределенных основаниях и без достижения этого на практике [19, 67]. Вместе с тем, часто

критикуются сами современные права человека – из-за своего основания на гражданстве они

являются неприменимыми, когда речь идет о тех, кто не имеет легального статуса. Каким

может быть выход из этой ситуации? Один из возможных вариантов - концепция «общих

прав», которые являются не абстрактными и не эссенциалистскими, а вместо этого

основываются на конкретных действиях человека, являясь независимыми от государства и

законодательства [13]. Но, в свою очередь, и понимания гражданства не является в

сегодняшней критичной мысли чем-то естественным и бесспорным: природа современного

гражданства описывается некоторыми теоретиками как капиталистическая, отображающая

прежде всего буржуазные ценности «национализированных, гендерных и классовых

иерархий, которые необходимы для глобального конкурентного капиталистического

окружения" [50].

Переосмысления концепта гражданства позволяет нам, как отметил Меццадра,

поместить субъектные требования в центр политической дискуссии [50]. Предложенная им

попытка радикального перепрочтения классических текстов Т. Маршалла (1949) о

гражданстве и социальном классе включает «осознание двух лиц гражданства: первое – быть

гражданином в формальном институциональном смысле, а второе – ассоциировано с

социальными практиками, т.е. с комбинированием политических и практических сил,

которые оспаривают формальные институции гражданства» [50]. Это второе понимание

схоже с идеей «частичных гражданств» Этьена Балибара, которые основываются не на

национальности или статусе, но на действиях. Балибар говорит о sans papiers как о

«выдающихся примерах развития активного гражданства (или, если хотите,

непосредственного участия в публичных отношениях), без которого никакое гражданское

общество не может существовать, останется лишь формальный статус, отделенный от

общества и не имеющий будующего из-за своей абстрактности» [18]. В этом смысле, как

говорит Меццадра, гражданство открывает автономное пространство для субъектного

действия, которое может стать толчком для существенных институциональных

трансфармаций, в отличии от формального политического пространства, в котором мигранты

не признаются гражданами [50].

Важным моментом в дискуссии о правах и легальности является разница позиций

NOII/no border и про-иммигрантского движения «Strangers into Citizens». Эта ситуация, хотя и

касается только Великобритани, может служить общим примером отношений подобных

позиций.

«Strangers into Citizens» (SiC) – кампания «Citizen Organising Foundation», альянса

религиозных и общественных организаций Лондона и Бирмингема. Цель кампании–

легализация и амнистия части нелегальных мигрантов. Тем, кто находится в стране более 4

лет, предлагается два года испытательного срока, чтобы в это время они могли «легально

работать и демонстрировать свой вклад в экономику и общество Великобритании» [24].

Критическое отношение антиграничных инициатив к этой кампании, высказанное, в

частности, исследователями Камиль Барбагалло и Ником Бюро, основано на том, что

религиозные группы укрепляют националистическое разделение «мы и они», где мы – всегда

«хорошие граждане», а мигранты – всего только объект для добродеятельности. Кроме того, в

амнистии они видят не шаг вперед, а экономические коррекции, связанные с требованиями

рынка: многие сферы экономики зависят от нелегальных мигрантов, но вместе с тем

нелегальность должна быть всегда контролированной, управляемой, и в тот момент, когда она

становится ненужной, превращается в нелегальное [19].

В дискуссии, посвященной формам организации мигрантской борьбы, Сарра из

лондонской группы «no borders» говорит, что даже внутри одного коллективна нет единого

мнения по поводу SiC. Потому что легальный статус и амнистия – это не только требование

SiC, но исходит и от самих мигрантов: «Когда ты работаешь с людьми, которым ежедневно

угрожает депортация, ты поддержишь все, что может хоть как-то им помочь. Впрочем,

проблематичными мне кажутся условия, связанные с этими требованиями» [24]. Многим из

тех, кто ожидает амнистию, будет отказано, и они будут депортированы, причем, как замечает

Сарра, наиболее уязвимыми являются семьи, которым тяжелее уйти в подполье и спрятаться.

Согласно предложению SiC, легализация для одних совсем не означает ослабление

пограничного контроля для всех. Вместе с тем, «очень положительным действием от SiC

стала демонстрация 7-ого марта – первый на моей памяти марш незадокументированных

рабочих в Лондоне, - вспоминает Сарра. - Независимо от нашего мнения о SiC, мы пошли на

марш, и это было замечательной возможностью поучаствовать в нем вместе с мигрантами»

[24]. Проблемой, по мнению Сарры, является то, что SiC «просит так мало, в то время как

«No Borders» просит о документах для всех, чтобы не оставить никого в стороне». Стоит

заметить, что осуществить все требования, необходимые для легализации согласно SiC, для

нелегальных мигрантов довольно трудно: начиная с того, что нужно найти работодателя,

который мы признал, что напротяжении всех этих лет человек работал на него нелегально.

Также сегодня происходит стремительное сокращение финансирования курсов английского

языка. Таким образом, хотя мировоззрения «No Border» и SiC являются очень разными, в их

практической деятельности возможны некоторые пересечния – что, впрочем, не видет к

идеологическому сближению этих позиций.

Кроме того, и внутри антиграничного движения существует раздел на две позиции:

хотя и не абсолютный, он имеет определенное влияние на оптику рассуждений. Те, кто

говорит о «Крепости Европа», концентрируется главным образом на атаке все более

сложного режима границ, лагерей и депортаций; те же, кто выступает за концепцию

«Автономия миграции», видят миграционные движения архимедиальным ориентиром [62].

Они говорят о том, что, несмотря на все запреты, сотни и тысячи людей нелегально попадают

в ЕС и самостоятельно организуют свою жизнь. Миграция понимается как «социальный

протогонизм» и даже как «наиболее успешное социальное движение» [65]. Согласно этой

концепции, политика правительства не только управляет миграцией, но и является реакцией

на нее: например, центры временного удержания строятся на главных путях мигрантов.

Исследователь Грегор Самса говорит о том, что автономия миграции видится иногда как

ревитализация дискурса «Крепость Европа», поскольку открывает широкую антирасистскую

позицию вместо узкой концентрации исключительно на миграции, еще более решительно

опровергает любые формы виктимизации и показывает тесные связи со всеми видами труда,

легального или нет [65].

Впрочем, и у «Автономии миграции» существуют пробелы и «моменты радикальной

односторонности», которая характеризуется иногда вербальной глорификацией мигрантской

борьбы [65]. Во-первых, тезис о том, что миграционный контроль не может остановить путь

беженцев и мигрантов, а лишь продолжить или изменить его, выглядит не слишком

убедительно, если обратиться к статистике: ежегодно из ЕС депортируются 500,000 человек,

тысячи гибнут еще по дороге - тонут в Средиземном море или умирают в пустынях на

мексикано-амерыканской границе. Из-за совершенствования систем слежения люди

вынуждены выбирать все более небезопасные пути, которые, к тому же, становятся все более

дорогими. В итоге «многие так и не решаются на миграцию, хотя и мечтают об этом» [62].

Автономия миграции, как и «Крепость Европа», имеет тенденцию принимать во внимание

только оборонительную функцию миграционнай политики, направленную на иллегализацию

мигрантов с целью сверхэксплуатации для получения экономической выгоды. Это оставляет

без внимания функцию границы как фильтра, который действует в соответствии с

экономическими требованиями, в том числе отделяя большое количество мигрантов, которая

не нужна даже в нелегальном положении» [51, 65].

Ярким примером позиции автономии миграции является книга Пападопулоса,

Стивенсона и Тсианоса «Escape Routes: Control and Subversion in the 21st Century». Авторы

предлагают фокусироваться на том, как мигранты обходят, преодолевают и отрицают

пограничный контроль, смотреть на подрывные практики мигрантов в ежедневной жизни.

Они выделяют разнообразные тактики «дисидентификации»: например, присвоение себе

нескольких идентичностей, или практика ‘brûleurs’, которые, чтобы избежать депортации,

сжигают свои документы перед тем, как достигнуть Европы [62]. Это отсылает нас к вопросу

акторов и прав: избегая идентификации, мигранты по собственному желанию покидают

режим прав человека, и вместо того, чтобы прасить убежища, «выбирают жизнь без

видимости, в неформальных сетях подпольного труда» [62].

И, наконец, третий момент критики исходит из аргументации того, что миграция –

наиболее успешное социальное движение. Социальное движение, как считает Самса, не

должно иметь узко-политического определения, но и учитывать ежедневные, иногда

«довольно тихие» акты сопротивления. Но политическое и ежедневное сопротивление не

всегда легко сводятся друг к другу: то, что кто-то нелегальное переходит границу, еще не

делает его борцом за свободу, и актуальная сегодня для глобального движения идея

номадизма не должна приписываться всем мигрантам как сознательная позиция. Кроме того,

замечает он, некоторые аспекты миграции уже давно стали не столько частью социального

движения, сколько условием поддержания системы: например, правительства некоторых

стран (например, Сальвадор) всячески приветствуют денежные переводы от рабочих-

мигрантов своим семьям, т.к. «это служит хоть какой-то компенсацией экономического

дефицита, с которым люди столкнулись из-за неолиберальной политики» [65].

В актуальности концепций «Крепость Европа» и «Автономия миграции» и в

необходимости их сочетания я убедилась на собственном опыте во время бесед на Днях

против агентства «Frontex” в Варшаве, прошедших в имеет этого года. Среди прочих

активностей26 практически каждый день показывались фильмы («Welcome», «Hotel Sahara»,

«Welcome to Tijuana» и др.) И хотя они были довольно интересными, их содержание было

практически идентично: как из плохих условий люди попадают люди попадают еще в худшие,

при этом мигранты были показаны исключительно как жертвы, без какой-либо попытки

сопротивления и самоорганизации (независимо от степени легальности). Главными

вопросами в нашей дискуссии с активистами из Бельгии и Польши стало то, насколько эти

кинематографические репрезентации отображают действительность, и насколько они вообще

26 Программа фестиваля доступна на официальном сайте: http://www.anti-frontex.no border.org.pl/

важны для общественного мнения и для антиграничного движения. В качестве альтернативы,

хотя и с долей иронии, одним из активистов был предложен фильм про захватывающие

приключения нелегального мигранта, постоянно находящегося в бегах от полиции и

пограничного контроля. Необходимость преодоления дискурса виктимизации не означает

требование разбалованных зрителей чего-то нового или отрицание сложного положения

нелегальных мигрантов. Это необходимый шаг для осознания мигрантов как активных

политических субъектов, что является чрезвычайно важным для NOII/no border. Кроме того,

как было замечено ранее, очень важным является и осознание роли активистов и

саморефлексия – именно этого, как мне кажется, не хватает более традиционной

патерналистской перспективе. Необходимым является также восприятие каждого человека

как потенциального актора в процессах мобильности, осознание особенности своей позиции,

обусловленной происхождением, социальным статусом, классовой и гендерной

принадлежностью, но вместе с тем – нахождение общих точек, линий сходства, а значит, и

общей проблемы расширения контроля, построенного на механизмах дифференциации и

исключения, слежения и страха, и необходимости разработки новых стратегий их решения.

ІІІ. АНТИГРАНИЧНЫЙ ДИСКУРС В АКТИВИСТСКОМ ИСКУССТВЕ

3.1 Введение в проблематику анализа активистского искусства

Возможно потому, что идеи NOII/no border получили наибольшее развитие не в

академическом окружении, а в практике, связанные с ними художественные проекты главным

образом закреплены в социальных движениях и занимают довольно маргинальное место в

пространстве современного искусства. Следует заметить, что вообще темы миграции и

границы не являются для искусства новыми. Среди известных примеров – сделанные

Кшиштофом Водичкой27 проекции видеозаписей с участием мигрантов, которые рассказывают

о насилии, скоторым они столкнулись, на сферическое сооружение в гарадском пространстве;

или видеоинсталляция «Sahara Chronicle» Урсулы Бьеманн на фестивале «Port City: On

Mobility and Exchange» в 2007 г. [67], которая затрагивала темы рабочей миграции на Севере

Африки, в частности, сложные взаимоотношения внутри мигрантских сетей. Существует

много фотопроектов (достаточно даже посмотреть на истории фатографов влиятельных

агентств вроде «Magnum”, “VII”, “NOOR”) и фильмов, которые паказывают сложную жизнь

нелегальных мигрантов. Однако, на мой взгляд, очень часто подобным проектам не хватает

артикулированной связи с иными аспектами антикапиталистической и антинеолиберальной

критики (если, конечно, авторы вообще ее подразумевают), а также рефлексии относительно

ролей других акторов в миграционном дискурсе и, в более широком смысле, дискурсе

контроля за мобильностью.

Чтобы говорить аб активистском искусстве как об альтернативе этому, необходимо

сначала уточнить, что иммется в виду под этим понятием. После массовой акции протеста

«битвы Сиэтле»» в 1999 г. во время саммита ВТО говорят про возникновение «движения

движений» («movements of movements»: Van Gosse, Klein, Negri), примерно к этому времени

относится и начало формирования новой разновидности художественных практик. Согласно

российскому исследователю Дмитрию Виленскому, пунктам отсчета можно считать

27 Видео об инсталляциях Водички и интервью с ним: http://vodpod.com/watch/746157-krzysztof-wodiczko-tijuana

фестиваль «Documenta X» (вспомним, на ней сформировалась и первая группа «No One Is

Illegal»): «В последнее десятилетие целый ряд художников, которые развивают разные линии

традиций политического искусства, смог последовательно сформулировать ряд теоретических

утверждений и провести множество проектов, которые позволяют говорить о возникновении

нового движения в искусстве» [4]. Как считает Виленский, про становление художественного

движения свидетельствует, среди прочего, заинтересованность в разработке общих терминов

для определения своих практик, которые строятся на моделях конфронтации в отношении ко

внешним к движениям явлениям, а также существовании мест для реализации теории и

практики по всему миру – автономные пространства, сквоты и социальные центры,

университетские кампусы и т.д. [4]

Приведенные примеры Водички и Бьеманн – искусство хотя и критическое, но

размещается в галереях, или даже если вне их стен, то официально и легально,

финансируется различными фондами и компаниями. Через этот фактор экономический

фактор активистское низовое (grassroots) искусство очень легко изолировать – словно с тем,

что находится в галереях, оно не имеет ничего общего. Безусловно, экономический фактор

важен, и, как будет рассмотренно далее, именно способ организации и положение в системе

производства является адной с характерных черт активистского искусства. Однако это не

должно быть единственным инструментом, при помощи которого мы можем говорить об

искусстве. И если в случае галерейных произведений дебаты зачастую разворачиваются

относительно того, насколько они включены в корпоративную систему современного

искусства28, то с активистскими художественными практиками, про которые пойдет речь в

этой главе, другая проблема: про них вообще в основном говорят не как про искусство, а

политические акции. Когда главный пункт анализа – политическая успешность акции, то речь

редко заходит о художественных качествах. Говоря о качестве и ценности с точки зрения

искусства, делать ли скидку на то, что подобные проекты часто созданы непрофессионалами

– дело каждого. Но анализ художественных средств, как мне кажется, является продуктивным

для дальнейшего развития проектов и вместе с этим – способов конструирования

альтернативного дискурса контроля за мобильностью вообще. Про это и пойдет речь в первой

главе, на примере трех проектов: антиграничного каравана «PublixTheatreCaravan» (далее

РТС) театра «VolХtheaterFavoriten» (Вена, Австрия); и двух проектов с границы США и

Мексики - серия перфомансов армии клоунов-бунтарей «Boredom Patrol: Circus of

28 См., например, статью Брайана Холмса «Policy of Truth: Critical Art in Corporate Institutions»: http://www.metamute.org/en/Policy-of-Truth-Critical-Art-in-Corporate-Institutions

(Im)migration» (далее BP) и «Transborder Immigrant Tool» (далее TBT) - приложение для

мобильного телефона, позволяющее выбирать наиболее безопасные маршруты для

нелегальнага переходжаньня границы. При выборе проектов я руководствовалась главным

образом интересом к тому, как они работают с пространственным измерением границы,

тенденциями к ее детерриторизации и мультипликации (увеличением количества локаций).

Анализ, предложенный в этой главе, не претендует на особую подробность

относительно конкретных примеров. Главным образом потому, что для этих театральных,

цирковых акций и перфомансов далеко не всегда существует документация. Вместе с тем,

даже на основании существующих материалов, текстов и дискуссий о них можно

порассуждать о том, какие вопросы важно задавать в отношении такого искусства, как мы

можем его проблематизировать с перспективы критической теории, а также каким образом в

нем находят отражение и развитие характерные черты NOII/no border, рассмотренные в

предыдущей главе. Кроме того, я попробую связать это с историческим измерением и

традициями политического театра, перфоманса, цирка и хактивизма, поскольку важно

понимать, что современные практики не являются оторванными и изолированными.

Сегодня так называемое “вовлеченное искусство» («engaged art») является весьма

актуальным: скорее, сложнее найти какой-либо более-менее значительный художественный

проект, в котором игнорировалось бы социальное измерение. Те произведения, которые

работают с ним в наибольшей степени, можно назвать политическим искусством. Вместе с

тем, не существует общепринятого и единственно верного определения того, чем должно

быть политическое искусство. Я могу согласиться с бразильской художницей и теоретиком

Таней Бругерой, которая проводит различие между репрезентацией политического и

политическим действием [25]. Хотя многие художники используют в своих работах

политические и медийные образы, далеко не все думают о последствиях своей работы. Как

говорит Бругера, «политическое искусство работает с последствиями своего существования,

со своими интеракциями и не остается на уровни ассоциаций или графической памяти. Оно

входит в процесс, который создается тогда, когда люди думают, что художественный опыт

закончен» [25].

Далее я попробую проанализировать, каким образом эти критерии политического

искусства воплощаются в активистских практиках. Но прежде всего возникает вопрос: каким

образом этот анализ может выглядеть? Отправным пунктом для дискуссии является мнение

известного критика современного искусства Клер Бишоп, которая в одном из своих интервью

сказала: «Я хочу отойти от ориентированности на функциональный итог работы, оставим

такой подход социологам» [2]. Вместе с тем, мне кажется, что анализ активистского искусства

должен находиться на пересечении социологического и искусствоведческого подходов.

Однако такая идея имеет сложность в своей противоречивости: потенциально важные для

социологии и политологии активистские практики для искусствознания рискуют остаться

всего лишь непрофессиональными художественными попытками.

Впрочем, функциональность совсем не обязательно должна исключаться из

художественного анализа. Вспоминая про концепцию утилитарного искусства («arte util»)

Тани Бругеры, Клер Бишоп отмечает, что когда произведение работает на художественным

уровне, то, вероятно, и на социальным тоже – то есть проект всесторонне реализован [2].

Похожую идею всесторонней реализованности предлагает и Брайан Холмс, когда пишет про

новую институциональную критику, или внедисциплинарные исследования – новый тип

рефлексии как для художников, так и для активистов и теоретиков, «который подталкивает к

выходу за обозначенныя границы их практик»; признает существование разных дисциплин,

но «не позволяет отдаться какой-либо из них», исследует такие далёкие от искусства

территории, как биотехнологии, геаграфия, психиатрия, финансы и г.д. [10] Таким образом, в

анализе проекта необходимо обращать внимание на реализацию и с художественной строны,

и в иной сфере, с которой он работает.

Еще одной важной идеей критического художественного анализа является понимание

того, что, говоря о политике художественного произведения, мы должны анализировать

произведение с эстетической стороны, а не смотреть на декларируемые намерения автора,

поскольку в таком подходе отсутствует историческая перспектива. Это связанно, как отмечает

Бишоп, с дискурсом краткосрочных социальных целей и политикорректности «в его

основании лежит всекарающая этика – доминирующим критерием служит намерение

художника: если оно хорошее, значит, и искусство хорошее» [2]. Такой подход заранее

предопределяет наше отношение к произведению и категоричность мнений, в том числе

негативных в отношении к неоднозначным и провакационным работам. Согласно Бишоп,

наиболее актуальным сегодня пунктом определения «эстетики взаимоотношений29» Жака

Рансьера (которая относится в основном к художественным практикам 90-х гг.), является

29 Хотя сам термин был впервые сформулирован Николя Бурио (Nicolas Bourriaud) в его книге «Relational Aesthetics» для характеристики художественных практик, отправным пунктом для которых являются человеческие отношения.

эмоциональность реакции на искусство, осознание важности «непонятности», а не

рациональное одобрение произведения в соответствии с определенным социальным или

этическим критерием [2].

Про важность неопределенности и непредзаданности пишет и Джин Фишер: «Даже

если мы примем тот факт, что художественное произведение может быть понято только

внутри его культурного контекста, он не может сводиться лишь к этому контексту». Это

высказывание, на мой взгляд, является справедливым даже несмотря на то, что «стремление к

убедительности и ясности высказывания в равной мере выделяет журналистские

исследования, пропаганду и искусство активизма - чтобы быть эффективными, язык их

коммуникации должен быть общедоступным и избавленным двухсмысленности» [9].

3.2 Способ организации художественных практик: перспективы и ограничения анализа

Важным моментом анализа политического искусства, а также отношений искусства и

политики, является то, какое место произведение занимает в производственных отношениях

своего времени (Benjamin, Bishop, Raunig). Это значит, в частности, то, что, анализируя

политическое искусство, необходимо также обращать внимание на условия, в которых оно

было создано, на способ существования и репрезентации, а также на его последствия.

Последнее часто кажется не слишком очевидным, и «иногда искусство с политическими

намерениями и определенной идеологией превращается в обратное, в то, что оно критикует.

Это серьезный вызов политическому искусству, потому что когда больше нет политической

«потребности» для его существования, начинается поиск смысла для продолжения

существования и важность превращается в большое самомнение» [25].

Однако внимание к способу производства и существования художественного

произведения не обязательно означает перенесение его как идеальной модели для общества

вообще, хотя существует тенденция рассматривать искусство как свободное пространство для

социальных экспериментов и производства новых социальных моделей. «Исторически таких

прецедентов нет, - пишет Бишоп. - Современная модель художника – это модель индивида,

который очерчивает свою собственную суверенную территорию посредством произведения

искусства. Поэтому я совсем не уверена в том, что социальные перемены могут быть

инициированы искусством» [2]. Вслед за Бишоп я могу согласиться с Брайаном Холмсом в

том, что «искусство может отдалживать свои компетенции и качества социальным

движениям... но социальное движение не может вырасти из искусства» [2].

Возможным вариантом описания взаимоотношений искусства и политики является

понятие трансверсальности. Введенный Жилем Дэлезом и Феликсом Гваттари (1964), этот

термин означает то, что политическое искусство не замыкается в рамках институций

искусства, и «в качестве созданий новых форм знаний она распространяет себя за границы

комфортного гетто искусства, постоянно проверяя свою легитимность за его пределами» [63].

Понятие трансверсальности довольно созвучно с новой институциональной критикой Холмса,

упомянутой выше. Децентрализованные трансверсальные практики стремятся избежать не

только вертикальной иерархичности, но и «горизонтальности обязательной коммуникации и

адаптации» [63], обходят «всеохватывающую институцию» благодаря своему присутствию в

социальных движениях, политических ассоциациях, сквотах, автономных университетах [10].

Приведенное ниже описание способов организации активистских художественных

практик представляют собой не только неабходимые биографические сведения, но и попытку

описания отношений между политикой и искусством на конкретных примерах, а также

помещение их в исторический контекст.

Согласно Раунигу, первыми настоящими трансверсальными проектами стали

феминистские перфомансы 80-х [63]. Ярким примером трансверсальности начала 90-х

является венский театр «VolxTheatreFavoriten», на который повлияли традиции автономного

движения и самодеятельных театров рабочих. Театр возник в 1994 г. на базе населенного

анархистами, курдами и семьями цыган сквота «ЕКН» («Ernst Kirchweger Haus») в районе

въетнамских рабочих «Favoriten» как попытка привнести разнообразие в череду панк-харкдор

концертов, которые были главной на той момент культурной активностью места. Хозяин дома,

Коммунистическая партия Австрии, периодически инициировала полицейские рейды,

которые были направлены и против сквотеров, и против нелегальных мигрантов в частности

[63].

Хотя состав театральной труппы все время изменялся, принципы оставались теми же:

отсутствие директора и персональных выплат, коллективная работа и решения, открытость к

интересующимся [50, 63]. С 1994 по 1997 наиболее крупными проектами стали

«Трехгрошовая опера» (по Брехту), адаптация древнегреческой «Пентесилеи», «We can't pay?

We won't pay» («хор рабочих и нерабочих»). С 1995 г. фокус постановок все больше смещался

на миграцию, границы, биометрические базы и другие формы социального контроля. Так, в

1995 во время акции «Flight from Transdanubia» 2-ой район Вены был перекрыт, и «беженцы

из Трансданубии» пытались переплыть Дунайский канал, чтобы привлечь внимание к

депортациям. Или, скажем, уличные перфомансы-интервенции во время «Великого дня

защиты границ» (1998) или «Призыв к благотворительности для европейской безопасности»

на армейском параде (1999). В 1999 г. на волне роста антирасистских протестов в связи с

приходом правого правительства появилась экшн-оперэтта «Schluss mit lustig» («Больше без

шуток»). В ней использовалось видео с милитаризированных внешних границ ЕС, а

перфомансы стремились продемонстрировать то, что расистская политика консерваторской

партии – только вершина айсберга европейской миграционной политики [63]. Поскольку

полной записи выступления пъесы у меня не получилось, теперь можно только догадываться

о настоящих причинах того, что очень скоро она была выкинута из репертуара престижного

городского театра, где участники «VolxtheaterFavoriten» договорились ее поставить,

охарактеризована как «глупая, несмешная, дилетанская» [63].

В 2000 г. нескольконедельный театральный караван («PubliXtheatreCaravan») под

названием «Культурный караван против правых» отправился в путешествиях по австрийским

городкам и деревням, во время которого совершал интервенциии на собрания

ультранационалистов, которые тогда там проходили [50]. Сама форма каравана активно начал

использоваться в автономных движениях за несколько лет до этого. Например, в 1998 г. перед

парламентскими выборами «Караван за права беженцев и мигрантов» странствовал по

Германии со слоганом «У нас нет выбора, но есть голос». Немного позже 500 фермеров из

Индии и 100 представителей других стран региону путешествовали па Европе в рамках

«Интерконтинентального каравана за солидарность и сопротивление», посвященного

экологическим и эконамическим последствиям капитализма в так называемых странах

Третьего мира. Впрочем, эти караваны были во многом ограничены традиционными

демонстрациями и политическими встречами, в то время как театральный караван сочетал

различные жанры (музыка, перфомансы, визуальные искусства, жонглирование и варьетэ),

включал в себя мобильную кухню для людей и из-за незаконной аппоприации публичных

пространств постоянно имел проблемы с полицией [50, 63].

После возникновения сети «No Borders» в 2000 г. во время антиграничного лагеря в

Париже был сфармирован транснациональный караван, который насчитывал участников из

десяти стран и еще более плотно работал с концептом границы, национального государства и

глобализацией. Он состоял из неиерархических рабочих групп по определенным темам:

театральные акции, пресса, теория, двигатели. Центром каравана стал 11-метровый автобус,

к которому на разных этапах присоединялись машины и минивены. Под слоганом «No Border,

No Nation» он начался 26 июня 2001 г. в центре Вены, посещая как маленькие манифестации,

так и большие демонстрации в Зальцбурге и Генуе. Кроме того, он принял участие в биеннале

«Documenta XI», где в центре Касселя вместе с семьями цыган была создана «no

borderZONE», посвященная главным образом проблемам депортации цыган в Германии [50].

По дороге с демонстрации в Генуе караван был задержан полицией па подозрению в участии

в экстремистской деятельности, и его участники провялі по 3-4 недели в итальянских

тюрьмах, после чего были депортированы. Тем не менее, караваны продолжались и в

следюущих 2002 и 2003 гг., а после произошла трансформация в виртуальную «Платформу за

мир без расизма» (www.no-racism.net).

C.I.R.C.A. (Clandestine Insurgent Rebel Clown Army - Тайная повстанческая армия

клоунов) была создана в 2003 г. во время протестов против войны в Ираке. Первоначально она

действовала только в Англии, но позже распространилась по всему миру: Ирландия,

Нидерланды, Франция, Бельгия, Дания, Германия, Израиль, США. В этой работе я

остановлюсь на караване «Boredom Patrol: The circus of (im)migration», который действует на

границе США и Мексики. Как утверждают сами клоуны, они являются армией, «поскольку в

пограничье постоянно идет война – война денег против жизни, прибыли против

человеческого достоинства; война, чтобы отменить право передвижения, война

неоколониализма против культуры и традици. Мы C.I.R.C.A. потому, что живем в пограничье,

всегда между, на краю национального государства» [15].

В основе их деятельности лежат древние традиции клоунского ремесла, карнавалы

(про которые речь пойдет немного ниже) и современные ненасильственные формы прямого

действия, как движение «Reclaim The Streets» в Англии в начале 90-х – нелегальные уличные

вечеринки против потребительства и засилия публичного пространства автомобилями.

Способом распространения клоунской практики является двухдневная “базовая подготовка”,

которая включает введение в различныя элементы повстанческой клоунады: “спонтанность,

игра, присутствие, сложность, развлечение» [36]. Стремление к неиерархичности и развитии

“коллективнага разума” реализуется в том числе в коллективной хореографии, которая

строится на движении, звуке и ритме, сделанные предыдущим участником. Этот процесс, в

котором принимает участие каждый человек в группе, направлен как на тех, кто сам не

высказал бы инициативы, так и на тех, кто стремится все время быть лидером [36]. С этим

связано и отличительное для С.I.R.C.A. стремление «трансформировать и поддерживать

эмоциональную жизнь тех, кто втянут в социальные перемены, обращая внимание и на душу,

и на улицы как на места сопротивления [15]». На мой взгляд, это является на самом деле

важным, потому что в социальных движениях зачастую игнорируется эмоциональное

состояние активистов, которые воспринимаются скорее как инструменты в борьбе,

становящиеся не слишком важными, когда теряют свою работоспособность30.

У апреле 2007 г. в Портланде группа клоунов “The Boredom Patrol” начала путешествие

циркового каравана “Circus of (Im)Migration”, который за два месяца проехал все западное

побережье США и кусок Мексики до своего конечного пункта в Тихуане. В том же самом

2007 г. они приняли участие на “Artivistic” в Монреале – международном

трансдисциплинарном фестивале, который работает с искусствам, информацией и

активизмом. Основанная в 2004 г., это событие стремится «продвигать трансдисциплинарный

и интеркультурный диалог об активистском искусстве за рамками обычной критики». Третяя

ее эдиция, которую посетили клоуны, носила название «un.occupied spaces» и рассматривала

изменчивые вопросы окружающей среды, мигрантскай борьбы и сопротивления коренного

населения, а также городские практики через призму оккупации [41].

Transborder Immigrant Tool – проект, связанный с электронным гражданским

неподчинением («electronic civil disobedience», ECD) или хактивизмом, который берет начало

еще в досетевой эпохе середины 80-х - например, активистской рассылке «PeaceNet»31. В

хактивистской деятельности воплощением идей анонимности, номадичности и временно

автономных зон32 являются, скажем, временные сайты для анонсирования акций - DoS-аттак

или виртуальных забастовок. «Transborder Immigrant Tool» появился в приграничном городе

Сан Диего и был реализован Рикардо Домингесом в сотрудничестве с важными для ECD

проектами «Critical Arts Ensemble» и «Electronic Disturbance Theatre», сеть которого

«FloodNet» насчитывает атаки на сайты Пограничной службы США, Белого дома, Большой

Восьмерки, Мексиканского посольство и пр. Идея ТВТ основывается на том, что он

30 Эта мысль оказалась довольно популярной во время неформальных бесед с активистами об их личной мотивации участия и самоощущении в политической деятельности. 31 http://www.critical-art.net/books/ecd/ 32 Концепция «temporary autonomous zones» (TAZ) ассоциируется в первую очередь с Хакимом Беем. (Bey, Hakim. The Temporary Autonomous Zone, Ontological Anarchy, Poetic Terrorism. Доступ через <http://hermetic.com/bey/taz_cont.html>).

«временно перенаправляет или блокирует потоки власти» [12] через использование GPS

(Global Positioning System) – технологии, которая в ситуации с границей имеет другое

применение: отслеживание нелегальных мигрантов. Таким образом, институции власти

теряют монополию контроля за территорией, и сами мигранты получают доступ и к

географическим знаниям, и к местоположению контролирующих структур.

Разработанный Бретом Столбаумом для мобильных телефонов алгоритм «Virtual

Hiker» анализирует данные GPS (например, дорожные знаки, дорожки, водные объекты, а

также камеры слежения и пункты контроля) и генерирует информацию о наиболее

безопасных путях для нелегального прохождения границы. Это приложение может быть

заинсталлировано в самые дешевые телефоны, которые стоят 20-30 долларов [12]. ТВТ

примечателен тем, что использует имеющую милитаристское прошлое технологию GPS в

своих целях, что, кроме того, оспаривает нейтральность географических знаний, связывая их

с политикой и, вместе с тем, приближая их к людям.

Создатели проекта, которые и сами переходили границу в пустыне с помощью этого

приложения, делали из прохождения границы перфоманс, который может быть

визуализирован (при помощи как видео, так и карт) и доступен для просмотра. ТВТ, как

замечает его исследовательница Миша Карденос, это «жест трансграничной солидарности»,

подталкивающий людей к созданию собственных карт, имеющий материальные эффекты и

провоцирующий публичные дебаты [12]. Впрочем, проект спровоцировал не только дебаты,

но и многочисленные письма с угрозами и даже судебное дело по обвинению в угрозе

национальной безопасности33. Одним из пунктов этого обвинения стало то, что команда «не

по назначению использует государственные средства» – а проект, стоит отметить, был

реализован исследовательской лабораторией Калифорнийского университета, профессором

которого Рикардо Домингес и является34. Впрочем, судебное дело коллектив выйграл 2010 г.

Кроме того, этот проект отличителен еще и тем, что получил довольно большой резонанс и в

художественной сфере, приняв участие в различных выставках и биеннале (например,

Калифорнийском биеннале)35.

33 Аналитика обратной связи и последствий проекта: http://www.thing.net/~rdom/Sustenance.pdf 34 Новость с официального сайта проекта: http://bang.calit2.net/2010/08/transborder-immigrant-tool-tbt-

investigation-ends/ 35 Новость с официального сайта проекта: http://bang.calit2.net/2010/09/transborder-immigrant-tool-bill-board-

san-fransico/

Главной особенностью всех трех проектов, на мой взгляд, является то, что организация

процесса стремится быть построенной на принципах неиерархичности, при этом осознавая

то, что «мы все являемся продуктами иерархичного общества» [50]. Одним из способов

достижения неиерархичности является коллективное принятие решений в творческом

процессе, но также и то, что помимо этого каждый участник участвует в различных рабочих

группах – например, по организации мобильной кухни во время караванов или общении с

прессой. Еще один пример - описанная выше коллективная хореография клоунов,

затрагивающая психологические аспекты работы в группе. ТВТ с одной стороны тяжело

назвать неиерархическим, поскольку он имеет четкое разделение на функции и роли, но с

другой - опирается на свободное програмное обеспечение с открытым кодом, что вписывается

в хактивистскую традицию ценности свободнога доступа к знаниям. Кроме того,

неиерархичность подхода стремится к переформированию отношений между зрителями и

актёрами, про что пойдет речь в следующей подглаве.

3.3 Саморефлексия против арт-пропаганды

В чем разница между политически ангажированным искусством и арт-пропагандой?

Как замечает Таня Бругера, «политическое искусство имеет сомнения, а не уверенности; оно

обладает намерениями, а не праграммой; оно делится с теми, кто его находит, но ничего не

навязывает; оно определяется тогда, когда процесс завершен; это опыт, а не изображение; оно

входит в сферу эмоций и не сводим к единственной мысли» [25]. Согласно Бругере,

политическое искусства доставляет неудобство законам, общественному сознанию и даже

человеческой природе в целом.

Однако неудобные знания политического искусства – это не только критика

капиталистического общества, структурализации и детерриторизации политической

художественной работы [63], но и самокритика. В политических театральных практиках

вообще и «VolХtheaterFavoriten» в частности самокритика и саморефлексия плотно связаны с

художественными средствами, в данном случае - с эпическим театром Бертольта Брехта. Для

Брехта идеальный актёр – рабочий, способный не только к труду, но и к рефлексии над своим

трудом [6]. При этом интеллектуальное действие является важным элементам политическай

борьбы, будучи связанным с экономическими и политическими действиями. Эстетические

методы развитого Брехтом «эпического театра» формировались пад влиянием марксизма и

идеи коллективной субъективации людей, что ставило целью трансформацию системы

культуры и знаний вообще и превращение театров из мест развлечения в пространство для

публичной коммуникации [5, 39]

По словам участников коллектива РТХ, они стремились создать собственную

институцию, где соединялись бы места политической дискуссии и действия: «Мы больше не

думаем исключительно про то, чтобы разрушить и сжечь все оперные театры, как молодой

Ричард Вагнер, который, как считалось, был соучастником в поджеге Дрездонской оперы в

революционнрм 1849; нет, мы разделяем мечты Брехта и Вэйла, которые требовали

«значительного поворота в механизме оперы для нового социального использования,

радикально захватывая эту форму и привнося туда наши собственные, новые и

захватывающие цели» [63]. Помимо этого, театр должен был стать площадкой для дискуссии

вокруг того, какое место он вообще может занимать в политических процессах,

дестратификации пространства, (само)исключения мигрантов, относительно сексизма и

мачизма в автономных движениях, а также попыткой преодоления «границ клише в своем

собственным самовоображении» [63].

В театральной эстетике труппы эта саморефлексия выражается в «отстранении»

«отчуждении» - термине, позаимствованном Брехтом у Шкловского, и который

противопоставляется поэтике «вживания» Станиславского. Отчуждение означает то, что

искусство должно подчеркивать собственную условность, случайность, поразительность того,

что оно представляет, и, в особенности, историчность действия, помогая человеку осознать

ограниченность показанного и искать альтернативные варианты действия. Практические

воплощения принципов отчуждения – ирония в речах персонажей, авторские комментарии,

введение интермедий- «зонгов», которые нарушают эстетическую иллюзию и усиливают

условность драмы; трагическое переплетено с комедийным, а персонажи представляются как

носители этического выбора, пусть и неправильного [6, 7].

Брехт – важный, но далеко не единственный пример политического театра. Еще одним

важным именем является Августо Боаль, автор «театра угнетенных», положивший начало

распространенным сегодня техникам «форум-театра» и «невидимого театра» - перфоманса, во

время которого зрители не знают, что они присутствуют на спектакле; актёры смешиваются с

толпой и провоцируют людей на действие. Эта техника, как будет показано немного ниже,

активно использовалась во время интервенции в пограничную территорию Словении и

Австрии.

Рефлексия относительно роли активистов важная, как уже упоминалось, и для клоунов,

которые говорят о том, что «активистская культура часто парализована желаниеем сделать

всё правильно. Страх не создать идеальной акции или кампании, которая бы изменила мир,

может стать существенной блокировкой креативности» [43]. Между тем, многие

классические клоунские акты строятся на идее, что из неудачи возникает новая возможность.

Вместо конфронтации с угнетателями, клоуны уважают их как человеческих созданий –

согласно Клепто, это существенный и заметный пункт в изменении властных отношений [43].

Выйти из них клоуны стремятся, сочетая наивность театрального клоуна и навыки активиста,

опровергая любую категоризацию и дихотомию: «не мужчина, не женщина, не художник и не

активист, не умный и не глупый, не сумасшедший и не нормальный» [38]. Представители

власти попадают в неоднозначное положение: могут ли они смеятся над таким клоуном, или

же это враг? В своих выступлениях клоуны также иронично рефлексируют относительно

своей роли в сопротивлении и цирке вообще, а также воплощают личные истории тех, кто

живет по обе стороны границы и принадлежит к разным классам.

Для каравана РТС рефлексия касается не только собственной роли, но также участия

мигрантов в борьбе. «В отличии от идеалистических размышлений, реальность часто

пугающе отрезвляет, она сложная, банальная и шизофреничная», - пишет участница труппы и

теоретик Джинни Мюллер [53]. Например, участие мигрантов в «PublixTheatreCaravan»

оказалось почти невозможным, поскольку тем, кто просит убежища в Австрии, нельзя не

только легально покидать границы страны, но и принимать участие в политических акциях,

которые «угрожают спокойствию и безопасности». Тот факт, что в итоге участие в караване

смогли участвовать только обладатели паспортов ЕС и США, стал об'ектом самокритики РТС.

Они говорят о том, что необходимо принимать в расчет не только идеалистические цели, но и

реальность мигрантов, что потребует долгой работы и переосмысления принципов

организации [63]. Кроме того, даже со времен деятельности театра до караванов нет каких-

либо заметных свидетельств об участии в труппе курдов и Рома, которые также проживали на

том сквоте.

Однако вместе с тем не стоит воспринимать фигуру активиста как находящуюся в

абсолютно привелигированном положении. Как отмечает Рауниг, существует черный список

людей, которым запрещается выезжать за границы страны накануне больших политических

событий (а страны на этот период имеют тенденцию временно возобновлять границы36) [63].

Согласно дневнику тура РТС, каждый переход границы сопровождался тщательным

досмотром каравана и, как упоминалось выше, в конце все закончилось арестом, депортацией

и запретом на въезд [20].

Интересной мне кажется и фигура активиста-художника в «Transborder Immigrant

Tool», где можно говорить о стремлении размыть границу между активистами и мигрантами

посредством того, что художники сами нелегально переходят границу, становясь, таким

образом, нелегалами. Точных сведений относительно того, сколько людей уже

воспользовалось этим приложением, у меня найти не получилось, однако Миша Карденос

сообщила в интервью, что ведутся переговоры с группами защитников прав мигрантов и

религиозными группами, чтобы распространить эти телефоны в следующем году в

Мексике37. Это отображает противоречия внутри антиграничного движения, про которые речь

шла в предыдущей главе: для того, чтобы проект получил более широкое распространение (а

в этом случае оно подразумевалось еще на стадии разработки, когда мигранты тестировали

приложение и высказывали потом свои мнения и пожелания), необходимо пользоваться

разными каналами распространения информации и взаимодействовать со структурами,

которые не придерживаются схожих взглядов.

Следующий аспект анализа акторов касается взаимодействия с публикой. Как отмечает

Бишоп, идея участия зрителей долгое время занимала важнае место в авангарде и

политическом искусстве [2]. Однако стоит различать участие и интерактивность работ 1960-

70-х гг., построенных на отношениях между зрителем и технологией (например, возможность

нажать на кнопку и получить результат). Согласно Бишоп, участие – это когда несколько

человек создают произведение, и каждый из них является также медиумом внутри него. В

отличии от ситуационистской парадигмы, когда «фальшивое самосознание

противопоставляется аутентичному участию», сегодня участие не является какой-то

радикальной альтернативой приватизированному индивидуализму и «означает также реалити-

шоу, а еще Flickr и YouTube. Оно также означает консультантов по менеджменту, которые

устраивают коллективные события, чтобы сотрудники чувствовали себя более лояльными и

36 Это явление затрагивается также в введении к номеру «Русского журнала», посвященном границе. Доступ через <http://magazines.russ.ru/oz/2002/6/2002_06_25.html >.

37 Border Crossing: There's an App for That: http://www.nbcsandiego.com/news/local/Border-Crossing-Theres-an-App-for-That-73938407.html

преданными компании» [2].

Взаимодействие с публикой в деятельности PTC и BP можно охарактеризовать

определением Бишоп: все участники коммуникации являются медиумами, причем между

ними далеко не всегда должно быть согласие. Например, выступления клоунов на

демонстрациях часто вызывают непонимание и раздражение. «Люди по обе стороны баррикад

просили их уйти», - это сообщение в телепрограмме38 созвучно с тем, что говорили мне в

неформальных беседах участники антиграничных демонстраций по всему миру. Это кажется

тем более странным, что одна из главных целей взаимодействия клоунов и с полицией, и с

активистами, и с противоположной стороной баррикад - приостановление конфронтации.

Впрочем, представления цирковога каравана не всегда происходят на улицах, и тогда клоуны

вовлекают зрителей в сюжет постановки: например, они могут повлиять, какое решение

примет семья, у которой прячется нелегальный мигрант: открывать ли двери пограничному

контролю, а если да, то что говорить? Так же, как и цирковой караван, РТС выступает и на

улицах, и вне них, а также взаимодействует с публикой в том числе и физически: например,

во время «обстрела» возле банка они атаковали охрану и сотрудников. Однако участие

зрителей нельзя измерять физическим взаимодействием или возможностью влияния на

развитие сюжета, пусть это и может быть существенной частью эстетики перфоманса. Более

продуктивным мне кажется понимание зрителей как одного из медиумов (согласно Бишоп)

или идея Рансьера об эмансипации зрителя через разрушение просветительского подхода и

оппозиции «учитель-ученик», где целью становится не интерактивность, а осознание того,

что рефлексия зрителя также быть активной позицией [39]. Однако этот аспект невозможно

реализовать без личного присутствия на выступлениях, потому что даже видео – это уже чья-

то репрезентация.

Таким образом, переосмысление ролей акторов в этих художественных практиках

является таким же важным, как и в теории. Хотя в ТВТ важными акторами-исполнителями

действия становятся мигранты, в целом степень участия мигрантов как активных

политических субъектов в описанных проектах можно охарактеризовать как низкую - и сами

создатели отдают себе в этом отчет. Саморефлексия относительно своей деятельности

является одним из главных факторов отличия от политической пропаганды.

38 BBC. Can you hear us? // http://www.archive.org/details/G8CanYouHearUs

3. 4 Проблематизация пространства границы

В процессе исследования меня особенно интересовало то, какую роль пространство

имеет в перформативных видах искусства, когда они работают с темой границы, а также то,

каким образом виртуальное искусство взаимодействует с реальным пространством. Вместе с

этим возникли вопросы о том, какое символическое пространство создает сама граница, и

каким образом художественные проекты с ним взаимодействуют, могут ли они

трансформировать (в этическом и политическом смысле) публичное пространство, и

насколько продолжительными могут быть эти эффекты?

В сфере искусства зависимость содержания произведения от места его реализации

определяется термином «site-specific». Впрочем, в последнее время, как отмечает

театральный критик Энди Филд, наблюдается злоупотребление этим термином, в

особенности по отношению к театру: далеко не каждая постановка, что происходит вне стен

театра, является site-specific. Разницу он объясняет следующим образом: «Если труппа

создала пъесу для футбольного поля и может потом гастролировать с этой работой по всем

футбольным полям в мире, то это должно называться «site-generic» («характерным для

места»). Если же работа создана для конкретного поля, если в ней обращаются к истории,

людям, мифам и контексту этого поля, то это называется site-specific» [37].

Отношения объектов моего исследования к пространству можно охарактеризовать и

как site-specific, и как site-generic. В частности, «РublixTheatreCaravan» четко позиционируют

свои антиграничные перфомансы как site-specific, так как они происходят в определенных

ситуациях, которые производят сам смысл: например, перфоманс во время выступления

Бениты Ферреро-Вальденер, которая объявила конкурс на лучший слоган во время своей

избирательной кампании39. TBT, в таком случае, является site-specific, однако сама идея в

переработанном виде с новыми данными GPS может использоваться на любой границе.

Постановки клоунов можно охарактеризовать в основном как site-generic, поскольку они

путешествуют с такой же самой программой, однако во время демонстраций они действуют

полностью в зависимости от ситуации, поэтому тогда являются site-specific.

Таким образом, в той или иной степени пространство во всех проектах имеет большое

39 Поводом для акции стало то, что после арестов участников каравана в Италии Ферерро-Вальденер заявила в интервью, что активисты уже давно были известны полиции как преступники // http://kanalb.org/index.php?play_id=2274&modul=Clip&Vlang=eng

значение. При этом необходимо осознавать то, что сама граница создает довольно

специфическое пространство – как физическое, так и символическое. В своем исследовании

пограничных художественных практик Холл и Амур рассматривают границу как серию

ритуализированных действий и задают ряд вопросов, актуальных и в моей работе: каким

образом, в каких условиях и с какими ограничениями художественные интервенции

прерывают последовательность ритуалов пограничнай безопасности? Граница как ритуал –

это «эффектный набор символических жестов», политическая сцена для перфоманса контроля

и ‘образцовый театр для постановки спектакля “нелегальных”, создаваемый законом» [11].

Еще адна особенность, объединяющая границу и театр – это лиминальность (т.е.

трансформативность, незакрепленность), которая является отличительным свойством

границы и пограничных культур,40 и вместе с тем, как Холл и Амур ссылаются на

исследования антрополога Виктора Тернера, особенное отражение она находит в театральных

практиках [11]. Понимание ритуализированных пограничных эпизодов как театральных

становится отправным пунктом для исследования художественных практик, работающих с

темой границы и мобильности вообще.

И театр, и граница создают особый вид пространства, где присутствие (актора,

перформера, персанажа, материального тела или репрезентации) приобретает отдельное

значение. Вопрос того, кто присутствует в театральном пространстве и какими

возможностями для действия он обладает, является таким же амбивалентным, как опыт того,

кто переходит границу [11]. Случай «Transborder Immigrant Tool» является ярким примером

тезиса Амур и Холл о том, что художественные интервенции в пространство могут быть

больше, чем работа со знаками и символами. То, что при помощи специального приложения

и GPS- данных люди могут более безопасно переходить границу, бросает вызов пограничным

технологиям безопасности и оспаривает ситуацию, когда только одна сторона (т.е.

представители власти) обладает географическими знаниями о территории и местонахождении

людей. Кроме этой очень практической трансфармации пространства и роли актора в ней

происходит то, что создатели приложения называют «эстетическим переходом», когда те, кто

переходит границу, могут создавать собственные карты при помощи визуализации своих

путей41. 40 От греческого слова «limos», что обозначает границу; лимология – наука о границах и их функциях (http://magazines.russ.ru/oz/2002/6/2002_06_25.html) 41 Карты не являются главной частью проекта, однако интересной тут является связь с контркартаграфией,

которая оспаривает монополию власти на создание карт и нейтральность географических знаний. См., например, «An Introduction to Critical Cartography» J. Crapton: www.acme-journal.org/vol4/JWCJK.pdf

Во время каравана PTC на мосту между Хорватией и Венгрией был установлен еще

один пункт контроля, и водители, которые через него проезжали, получали «антиграничные

паспорта» и листовки, становясь, таким образом, участниками перфоманса. По словам РТХ,

целью было создание еще одной границы внутри уже существующей, чтобы показать ее

абсурдность [20, 63]. И хотя тут нельзя говорить о таких практических эффектах, как в случае

ТВТ, этот перфоманс, пусть и в символическом смысле, также продуктивно работает с

пространством, показывая сконструированность и ненатуральность границы. Что до

«Boredom Patrol», то, насколько мне известно, у них не было какого-либо специального

выступления, которое бы разворачивалось в приграничном пространстве.

Вместе с тем, граница, как было рассмотрено в первой главе, находится сегодня во

множестве локаций. Поэтому пространство границы – это еще и аэропорты, вокзалы, улицы

городов. Например, один из спектаклей РТС проходил напротив депортационного центра в

Любляне и был «радостно принят 300 заключенными42». Кроме того, это еще и

антиграничные лагеря и протесты, в которых принимали участие PTС, и которые являются

главной сценической площадкой для клоунов.

Вообще, по моим наблюдениям, художественные акции против контроля за

мобильностью чаще всего происходят именно в таких местах, а не на самих границах. Это

позволяет более эффективно связывать антиграничную критику с иными аспектами:

например, серия перфомансов в аэропортах «DeportationClass43» привлекала внимание к

прыватизации границ и контроля и к тому, что авиакомпании получают огромную прибыль от

депортаций, а также к селективности разрешения на перемещение, над чем туристы из

привелигированных стран мало задумываются (см. предыдущую главу). Недавний пример –

уличная вечеринка и огромное граффити в Варшаве на рондо ОНЗ, где находится главный

офис «Frontex». По словам организаторов акции, они стремились донести то, что новая

политика общеевропейского апартеида определяется в, казалось бы, обычном здании бизнес-

центра, возле которого ежедневно проходят тысячи человек. Еще один пример – перфомансы

во время протестов против закона «LOPPSI-2» в Тулузе проходили в метро, показывая, что

кантролем за мобильностью пространство плотно проникнуто на всех уровнях. Кроме того,

политическим актом становилось само передвижение театральных и активистских групп в

42 Дневник каравана: http://www.no-racism.net/no bordertour/publixtheatre/publixtheatre.html 43 Один из действующих сайтов кампании: http://www.rtmark.com/luft/

виде караванов, проживание и размещение лагерей в юртах и иных формах нестандартных

жилищ, которые в соответствии с «LOPPSI-2» оказывались вне закона44.

Важным, на мой взгляд, является то, что эти произведения не просто закреплены в

определенных локациях. Существенная часть PТС и ВР построена на странствии и

перемещении, а в основе TBT лежит идея перехода и «становления другим»45. Таким образом,

подобная номадичность связывает между собой интервенции в конкретные локации и

является политическим и организационным принципом сама па себе (см., например, Делеза и

Гваттари, Брайдотти), приметой трансверсальности и лиминальности.

И, наконец, еще одним существенным и в каком-то смысле объединяющим пунктом в

осознании того, каким образом художественные проекты могут транасформировать

публичное пространство, является карнавал. Согласно ситуационистским практикам 60-х,

работам Бахтина (1984), равно как и более поздним авторам (например, Bey, Grindon),

карнавал является адной из ключевых форм, где сопротивление пересекается с политикой и

эстетикой, где социальные отношения всегда были очень отличными от повседневной жизни

и характеризовались инверсией иерархичных отношений, приостановлением всех догм и

иерархий [38].

Карнавал противопоставляется традиционным политическим демонстрациям и

кампаниям солидарности, где подчеркивается анонимность масс, где все предсказуемо, где

повторяются те же самые слоганы и воспроизводятся каноны поведения. В отличии от идеи

постепенной революции, при помощи радостного нарушения и спонтанности, отказа от

посредничества и образов репрезентации карнавал может немедленно трансформировать

реальность [38], - считают теоретики карнавала. Карнавал трансформирует само

политическое пространство: через возвращение ‘настоящего’ тела в ее центр, через его

очевидное неподчинение дисциплинарным правилам, которые управляют телом. В

карнавальном неподчинении клоун является центральной фигурой – “не пресный клоун на

детских праздниках, не маркетинговый персонаж мультинациональной корпорации, и даже не

циркач, но плут, целитель, шаман, который издревле исполнял функцию фундаментальной

социальной критики, которая лечит и критикует посредством нарушения» [36, 38]. Кроме

того, сама фигура клоуна благодаря постоянной смене образов и состояний лиминальна, т.е.

44 Ассоциация «Vie et habitat choisis»: http://vieethabitatchoisis.blogspot.com/ 45 Описание проекта: http://turbulence.org/blog/2007/10/31/transborder-immigrant-tool/

совпадает со свойством границы.

Вместе с тем, карнавал обозначает только определенный ограниченный промежуток

времени, отличный от остальных, но он по определению не может продолжаться все время.

Поэтому наиболее очевидные эффекты (в смысле законченного перехода) имеет наименее

карнавальный (поскольку построенный на невидимости) проект ТВТ. Что, впрочем, не дает

нам оснований говорить о том, что какой-то из этих проектов является более или менее

значимым – на мой взгляд, речь может идти лишь о разных способах влияния на

пространство.

В этой главе я постаралась обозначить теоретические подходы, при помощи которых

можно анализировать активистские художественные проекты, а также рассмотреть то, каким

образом в них воплощаются идеи NOII/no border, а также то, как они работают со свойствами

современного режима контроля и границы. В заключении я сделаю выводы относительно

особенностей конструирования альтернативного, антиграничного дискурса контроля за

мобильностью посредством теории, политических кампаний и художественных практик.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Конструирование альтернативного дискурса контроля за мобильностью – процесс

сложный, неоднородный и зачастую неоднозначный, поскольку в его создании на равных

условиях принимают участие различные автономные акторы по всему миру, в частности

коллективы, связанные с сетями «No Borders» и «No One Is Illegal». Этот альтернативный

дискурс не является утопическим проектом благодаря связи деятельности антиграничных

коллективов и работ теоретиков с конкретными аспектами антикапиталистической борьбы:

критикой неолиберальной политики и «зеленого капитализма», угнетения прав рабочих и

коренного населения, гендерного неравенства и т.д.

Как было показано во второй главе исследования, посвященной теоретическим

основаниям идеи отказа от контроля за мобильностью и направлениям практической

деятельности коллективов и кампаний NOII/no border, некоторые идеи антиграничного

дискурса являются довольно устойчивыми и разделяемыми различными коллективами - как,

скажем, признание невозможности справедливого контроля, или же отказ от деполитизации,

виктимизации и криминализации миграции. Однако теории и практики не всегда находятся в

простых отношениях. Дебаты между позициями «Крепость Европа» и «Автономия

миграции» оказывают влияние на оптику, через которую рассматриваются миграционные

процессы и роли в них мигрантов, что может находить отражение главным образом в

художественных и медийных репрезентациях. Например, для «Крепости Европа» мигранты

предстают скорее как жертвы усиления пограничного контроля и неолиберальной политики в

целом, и их действия – вынужденная реакция на нее; в то время как «Автономия миграции»

представляет миграцию одним из самых успешных социальных движений, оказывающим

влияние миграционную политику государств.

Ежедневная работа с мигрантами, включающая в основном антидепортационную

деятельность, подразумевает принятие непростых решений о компромиссах с традиционными

про-мигрантскими кампаниями, ставящими главной задачей интеграцию и амнистию при

условии исполнении ряда довольно сложных условий. Камнем раздора между ними и

одновременно краегульным камнем антиграничной позиции является вопрос гражданства,

который проистекает из самого утверждения того, что нелегальных людей не бывает.

Неразрывно связан с ним и вопрос гражданских прав, которые критикуется многими

активистами как буржуазные и неолиберальные. Эти важнейшие вопросы остаются

практически незатронутыми в рассмотренных мной примерах – может, потому, что их сложно

визуализировать, а может и потому, что и в теоретических дебатах, порой даже внутри

отдельных коллективов нет единого ответа на этот счет. Равно как нет и однозначного мнения

относительно того, каким образом и кем организуется антиграничная борьба, и что вообще

мы имеем в виду под актами сопротивления и социальным движением.

Вместе с тем, присутствующая в антиграничном дискурсе рефлексия активистов

относительно своей роли и самокритика – одни из главных его особенностей: в отличии от

многих политических кампаний, они не претендуют на изобретение некоего идеального пути.

Эта рефлексия находит место и в теории, и в художественных практиках, отличая эти

примеры политического искусства от арт-пропаганды.

Еще одна характерная черта, особенно для позиции «Автономия миграции» –

осознание мигрантов как активных политических субъектов, способных к самостоятельным

действиям и самоорганизации, независимо от степени ее легальности. Через отрицание

возможности справедливого контроля и категорий, делящих мигрантов на хороших и плохих,

антиграничный дискурс направлен против основных механизмов современного контроля:

фильтрации, категоризации и дифференциации; кроме того, этнографическая оптика

исследований используется в противовес деиндивидуализации миграции и облегчающему

управление и контроль пониманию ее как набора данных. В антиграничном дискурсе

происходит переосмысление роли акторов власти путем критики приватизации границ и

центров удержания, укрепления политического лобби коммерческих компаний, а также

указания на возникновение лиминальных институций, существующих вне норм

международного права.

Первая исследовательская гипотеза состояла в том, что, благодаря своей связи с иными

аспектами антикапиталистической критики, антиграничные проекты затрагивают более

широкую проблематику контроля за человеческой мобильностью, не ограничивающейся

рассмотрением вопросов миграции и границ. Как показало исследование, это достигается, во-

первых, через затрагивание в художественных проектах и политических кампаниях таких тем,

как биометрический контроль, реформы правого правительства, систем слежения и

использование технологий GPS, обусловленные классовым неравенством неравные

возможности перемещения и т.д.. Во-вторых, важными являются и принципы организации

проектов, которые стремятся быть максимально атономными (как «PublixTheatreCaravan» и

«Boredom Patrol»), или же использует в своих подрывных целях официальные структуры, как

создатели «Transborder Immigrant Tool» - лабороторию при Калифорнийском университете. В-

третьих, как было показано в первой главе, еще на уровне теоретических переосмыслений

нового режима контроля мобильности можно говорить о сущестовании нескольких точек

соприкосновения миграции, границ и мобильности в целом: новые формы контроля как за

гражданами, так и за нелегальными мигрантами, возникшие под влиянием идеи

национальной безопасности и ассоциируемые часто с понятием «общества контроля»;

«безрасовый расизм», стремление к прибыли неолиберальной экономики, приватизация

границ, тюремной индустрии и институций властии вообще, криминализация бедности,

которая также часто связывается с мобильностью; и, наконец, связь миграции, туризма и

разделения труда как составных частей глобальной человеческой мобильности.

Вторая моя гипотеза заключалась в том, что конфигурация современного режима

контроля за мобильностью и границами проблематизируется посредством самого способа

организации художественных практик, выбора места проведения, а также используемых

изобразительных техник.

Все рассмотренные мной проекты являются «site-specific» и «site-generic», работая с

новыми пространственными свойствами границы, которая, как было показано в первой главе,

находится теперь во множестве локаций – вокзалах и аэропортах, улицах городов и станций

метро, депортационных центрах, пограничных районах и т.д. Кроме того, важной является

идея номадичности и лиминальности, которая воплощается в форме караванов (BC, PTC) и

помещении идеи перехода в центр проекта (TBT). Обратившись к свойству пространства,

создаваемого самой границей, а также пониманию ее как совокупности ритуалов, в третьей

главе я говорила о разных способах интервенций, предпринимаемых анализируемыми

проектами: идеи сопротивления-карнавала и временно автономных зон, воплощаемой

цирковыми и театральными представлениями, а также апроприации технологии GPS не

только для фактического перехода границы, но и создания собственных карт наиболее

эстетического перехода.

Занимая довольно маргинальное положение в дискурсе современного искусства,

рассматриваемые мной практики все же не являются полностью из него исключенными, о чем

свидетельствует участие на фестивалях “Documenta”, “Artivistic”, Калифорнийской биеннале

и т.д. Кроме того, в своей деятельности они опираются на некоторые важные идеи

культурного наследия, как эпический театр Брехта и невидимый театр Боаля, клоунские

практики и переосмысления карнавала Бахтиным, традиции хактивизма и т.д.

В анализе художественных проектов я попыталась очертить теоретическую рамку и

совместить социологический подход, который обращает внимание на способы организации,

связь с политическими идеями и кампаниями, с подходом искусствоведческим. Это позволяет,

на мой взгляд, покинуть определенную изолированность от художественного контекста и

выйти за пределы моральных суждений о произведении по декларируемым намерениям

авторов. Анализ, рефлексия и критика художественных средств необходимы для того, чтобы

создать нечто интересное, что имело бы ценность не только для самых преданных идейных

сторонников.

В своей работе я постаралась проблематизировать взаимоотношения мобильности и

границ, политики, искусства и технологии, теории и практики. Мне кажется, что

поставленные здесь вопросы и возможные варианты ответов являются определенным шагом в

понимании взаимосвязанности процессов, разнородности теорий и практик, конструирующих

антиграничный дискурс - альтернативный дискурс отмены контроля за мобильностью. Кроме

того, они также могут послужить отправными пунктами для дальнейших дискуссий на такие

актуальные темы, как суверенитет и гражданство в условиях глобализации, самоорганизация

социальных движений, новые тактики антирасистского сопротивления и прочие.

Cписок источников и литературы

1. БАЛИБАР, Этьен; и ВАЛЛЕРСТАНЙН, Иммануил. Раса, нация, класс.

Двусмысленные идентичности. М.: Логос, 2004. 288с.

2. БИШОП, Клер. «Социально ангажированное искусство нужно оценивать

только эстетически» [он-лайн]. [Просмотрено 5 апреля 2011]. Доступ через Интернет:

<www.openspace.ru/art/events/details/16799/ >.

3. ВАКАН, Лоик. Городская маргинальность грядущего тысячелетия [он-лайн].

[Просмотрено 23 мая 2011]. Доступ через Интернет:

<http://www.nlobooks.ru/rus/nz-online/619/1760/1781/ >.

4. ВИЛЕНСКИЙ, Дмитрий. Искусство будет оставаться левым или его не будет

вообще [он-лайн]. [Просмотрено 10 апреля 2011]. Доступ через Интернет:

<http://www.openspace.ru/art/projects/15960/details/16073/ >.

5. ВИЛЕНСКИЙ, Дмитрий. Почему Брехт? [он-лайн] Газета платформы «Что

делать», 2006, № 11. [Просмотрено 10 апреля 2011]. Доступ через Интернет:

<http://www.chtodelat.org/index.php?

option=com_content&view=category&layout=blog&id=135&Itemid=294&lang=ru >.

6. КАЛИНИН, Илья. Сценография капитала [он-лайн]. Газета платформы «Что

делать», 2006, № 11. [Просмотрено 11 апреля 2011]. Доступ через Интернет:

<http://www.chtodelat.org/index.php?option=com_content&view=article&id=227%3Athe-

scenography-of-capital&catid=135%3A11-why-brecht&Itemid=294&lang=ru >.

7. МАГУН, Артем. Трагедия как самокритика зрелища. Газета платформы «Что

делать» [он-лайн], 2006, № 11. [Просмотрено 11 апреля 2011]. Доступ через Интернет:

<http://www.chtodelat.org/index.php?option=com_content&view=article&id=936%3Aartemy-

magun--tragedy-as-the-self-critique-of-spectacle&catid=233%3A07-31-tragedy-or-

farce&Itemid=393&lang=ru >.

8. МАРТЫНЕНКО, Ольга. «Крепость Европа»: возникновение нового

миграционного режима [он-лайн]. [Просмотрено 3 марта 2011]. Доступ через Интернет:

<http://kairos.noblogs.org/post/2008/08/26/fortress_europe >.

9. ФИШЕР, Джин. Искусство и этика ин (тер) венции [он-лайн]. Художественный

журнал, 2005, №57. [Просмотрено 31 марта 2011]. Доступ через Интернет:

<http://xz.gif.ru/numbers/57/fisher/ >.

10. ХОЛМС, Брайан. К вопросу о новой институциональной критике [он-лайн].

Художественный журнал, 2008, № 67/68. [Просмотрено 30 марта 2011]. Доступ через

Интернет: <http://xz.gif.ru/numbers/67-68/k-voprosu-o-novoy/ >.

11. AMOORE, Louise; and HALL, Alexandra. Border theatre: on the arts of security and

resistance [он-лайн]. Сultural geographies, 2010. vol. 17, no. 3, P. 299–319. [Просмотрено 20 мая

2011].

12. AMOORE, Louise; MARMURA, Stephen; and SALTER, Mark B. Editorial: Smart

Borders and Mobilities: Spaces, Zones, Enclosures. Surveillance & Society, 2008, vol. 5, no. 2. P.

449-455.

13. ANDERSON, Bridget; SHARMA, Nandita; and WRIGHT, Cynthia. Why No

Borders? Refuge, 2009, vol. 26, no. 2. P. 5-18.

14. AUGMAN, Robert. Migration and G8 Summit. In: A No Borders Reader. London,

2007. P. 56.

15. Autopise [он-лайн]. [Просмотрено 21 мая 2011]. Доступ через Интернет:

<http://abasloppsi.flext.net >.

16. BALIBAR É. Europe as Borderland [он-лайн]. [Просмотрено 29 декабря 2010].

Доступ через Интернет: <http://socgeo.ruhosting.nl/colloquium/Europe%20as

%20Borderland.pdf >.

17. BALIBAR, Etienne. Europe, an “unimagined” frontier of democracy [он-лайн].

[Просмотрено 27 декабря 2010]. Доступ через Интернет:

<www2.let.uu.nl/solis/PSC/PostcolonialEurope/33.3balibar.pdf >.

18. BALIBAR, Etienne. What We Owe to the Sans-Papiers. In: Social insecurity:

alphabet. Toronto: Anansi, 2000. P. 42–43.

19. BARBAGALLO, Camille, and BEURET, Nic. Bang to Rights [он-лайн]. Mute,

2008, vol.2, no. 7. Доступ через Интернет: <http://www.metamute.org/en/Bang-to-Rights>.

20. BAZZICHELLI, Tatiana. Cyberpunk. Interview with the Publix Theatre Caravan.

After G8 in Genoa. In: The best of A-Teatro 2001-2003. Milan: Principe Costante, 2004.

21. BERTHAUD, Elodie. Caravanes, fourgons, cabanes, bidonvilles, reportage sur des

débrouilles forcées ou choisies [он-лайн]. [Просмотрено 30 апреля 2011]. Доступ через

Интернет: <http://www.latetocarhaix.org/ext/http://www.mediapart.fr/ >.

22. BIGO, Dider; and JEANDESBOZ, Julien. Border Security, Technology and the

Stockholm Programme [он-лайн]. [Просмотрено 14 апреля 2011]. Доступ через Интернет:

<kms1.isn.ethz.ch/serviceengine/Files/.../11_09_Border_Security.pdf>.

23. BIGO, Dider. When Two Become One: Internal and external securitisations in

Europe. In: International Relations Theory and the Politics of European Integration. Power,

Security and Community. London: Routledge, 2000. P. 320-360.

24. BREKKE, Jaya Klara. Organising in the Dark: Interviews about Migrants' Struggles

[он-лайн]. Mute, 2008, vol.2, no. 7. [Просмотрено 9 апреля 2011]. Доступ через Интернет:

<http://www.metamute.org/en/Organising-in-the-Dark-Interviews-about-Migrants-Struggles>

25. BRUGUERA, Tania. Political Art Statement [он-лайн]. [Просмотрено 2 апреля

2011]. Доступ через Интернет: <www.taniabruguera.com/cms/388-0-

Political+Art+Statement.htm>.

26. BURKOWICZ, Jacub. No One Is Illegal [он-лайн]. [Просмотрено 1 апреля 2011].

Доступ через Интернет: <http://affinityproject.org/groups/nooneisillegal.html >.

27. C.I.R.C.A. Boredom patrol and the circus of (im)migration! [он-лайн].

[Просмотрено 1 апреля 2011]. Доступ через Интернет:

<http://www.spaz.org/taxonomy/term/92 >.

28. Carnival: Resistance Is the Secret of Joy. Notes from Nowhere Collective [он-лайн].

Verso, 2003. [Просмотрено 1 апреля 2011]. Доступ через Интернет:

<Http://artactivism.gn.apc.org/allpdfs/173-%5Bessay%5DCarnival.pdf>.

29. COHEN, Steve. Deportation is freedom!: the Orwellian world of immigration

controls. London: Jessica Kingsley Publishers, 2006. P. 224.

30. COHEN, Steve. No One Is Illegal: Asylum and Immigration Control Past and

Present. London: Trentham Books, 2003. P. 270.

31. Czym jest FRONTEX? [он-лайн]. [Просмотрено 26 апреля 2011]. Доступ через

Интернет: <http://dnianty-devel.multi.obin.org/node/63 >.

32. DAVIES, Steph. Climate Justice? Climate Refugee? Capitalism, nationalism and

migration. Dysophia, 2010, no. 2. P. 32-38.

33. DESERIIS, Marco; and HOLMES, Brian. Concerning Art and Social Change [он-

лайн]. [Просмотрено 1 апреля 2011]. Доступ через Интернет:

<http://www.metamute.org/en/content/discussing_art_and_social_change>.

34. DIMITROVOVA, Bohdana. Remaking Europe’s Borders through the European

Neighbourhood Policy [он-лайн]. [Просмотрено 30 марта 2011]. Доступ через Интернет:

<aei.pitt.edu/.../WD_No._327_by_Dimitrovova_on_Remaking_Europe's_Borders.pdf >.

35. DONEGAN, Brendan. One nation under CCTV [он-лайн]. [Просмотрено 1 апреля

2011]. Доступ через Интернет: <http:// london.no

borders.org.uk/sites/default/files/one_nation_under_cctv.pdf>.

36. DOSANJH, Ujjal. France's rejection of Roma community 'absurd' [он-лайн].

[Просмотрено 10 мая 2011]. Доступ через Интернет:

<http://lolodiklo.blogspot.com/2010/10/ujjal-dosanjh.html>.

37. FIELD, Andy. 'Site-specific theatre'? Please be more specific [он-лайн].

[Просмотрено 14 апреля 2011]. Доступ через Интернет:

<http://www.guardian.co.uk/stage/theatreblog/2008/feb/06/sitespecifictheatrepleasebe >.

38. FREMEAUX, Isabelle; and RAMSDEN, Hilary. We disobey to love: rebel clowning

for social justice [он-лайн]. [Просмотрено 3 апреля 2011]. Доступ через Интернет:

<www.labofii.net/docs/wedisobeytolove.doc >.

39. GANCZARCZYK, Iga. Przestrzenie ignoracji. Didaskalia, no. 102. P. 2-8.

40. HOLMES. Brian. Policy of Truth: Critical Art in Corporate Institutions [он-лайн].

[Просмотрено 10 апреля 2011]. Доступ через Интернет: <http://www.metamute.org/en/Policy-of-

Truth-Critical-Art-in-Corporate-Institutions >.

41. JAVIER. Points-based Peonage [он-лайн]. Mute, 2008, vol.2 no. 7. [Просмотрено 11

апреля 2011]. Доступ через Интернет: <http://www.metamute.org/en/Points-based-Peonage>.

42. KARAKAYALI, Serhat; and TSIANOS, Vassilis. Transnational Migration and the

Emergence of the European Border Regime: An Ethnographic Analysis. European Journal of

Social Theory, 2010, vol. 13, no. 3. P. 373-387.

43. KLEPTO, Kolonel. Making war with love: The Clandestine Insurgent Rebel Clown

Army. City, December 2004, vol. 8, no. 3. P. 403–11.

44. KOPP, Hagen; and SCHNEIDER, Florian. A Brief History of the no border Network

[он-лайн]. [Просмотрено 25 февраля 2011]. Доступ через Интернет:

<http://www.makeworlds.org/node/29>.

45. KOSKELA, Hille. ‘Don’t mess with Texas!’ Texas Virtual Border Watch Program and

the (botched) politics of responsibilization. Crime Media Culture, 2011, vol. 7, no. 49. P. 49-65.

46. LARSON, Gemma. Solidarity and integration. Thoughts on migration, intergration &

anarchy. Dysophia, 2010, № 2. P. 50-60.

47. LEGROS, Olivier. “Roma Villages” or the Reinvention of Cités de Transit [он-лайн].

[Просмотрено 1 мая 2011]. Доступ через Интернет: <http://www.metropolitiques.eu/Roma-

Villages-or-the-Reinvention.html >.

48. Life is too short to be controlled [он-лайн]. [Просмотрено 1 апреля 2011]. Доступ

через Интернет: <http://london.no borders.org.uk/lifestooshort>.

49. MALENO, Helena. Border citizen [он-лайн]. In: Fadaiat. P. 187-192. [Просмотрено

10 февраля 2011]. Доступ через Интернет:

<http://straddle3.net/media/print/0609_fadaiat_book_txt.pdf >.

50. MEZZADRA, Sandro, and Neilson, Brett. Né qui, né altrove —

Migration, Detention, Desertion: A Dialogue [он-лайн]. Borderlands, 2003 vol. 2, no. 1.

[Просмотрено 8 марта 2011]. Доступ через Интернет:

<http://www.borderlands.net.au/vol2no1_2003/mezzadra_neilson.html>

51. MEZZADRA, Sandro; and NEILSON, Brett. Border as Method, or, the

Multiplication of Labor [он-лайн]. [Просмотрено 13 февраля 2011]. Доступ через Интернет:

<http://eipcp.net/transversal/0608/mezzadraneilson/en>.

52. MEZZADRA, Sandro. Borders/confines, migrations and citizenship [он-лайн].

[Просмотрено 13 февраля 2011]. Доступ через Интернет:

<http://deletetheborder.org/node/1515>.

53. MULLER, Gini. Transversal or Terror? Moving Images of the PublixTheatreCaravan

[он-лайн]. [Просмотрено 3 марта 2011]. Доступ через Интернет:

<www.eipcp.net/transversal/0902/mueller/en>.

54. NELSON. Mathew. Taking Political Agency: ‘No Border’/’No One Is Illegal’ Politics

in Canada [он-лайн]. [Просмотрено 14 февраля 2011]. Доступ через Интернет: <www.critical-

courses.cacim.net>.

55. No Borders collective. Privatised Borders: detainees and the UK prison industrial

complex. In: A No Borders Reader. London, 2007. P. 65.

56. No Borders collective. Resisting the detention regime. In: A No Borders Reader.

London, 2007. P. 65.

57. No Borders London. Who we are what we do [он-лайн]. [Просмотрено 29 января

2011]. Доступ через Интернет: <http://london.no borders.org.uk/whoweare>.

58. No One Is Illegal manifesto [он-лайн]. [Просмотрено 29 января 2011]. Доступ

через Интернет: <http://www.noii.org.uk/no-one-is-illegal-manifesto/>.

59. O'DRICCOLL, Donal. Overlapping Circles. Dysophia, 2010, № 2. P. 6-30.

60. Oppose the “Stockholm Programme” [он-лайн]. [Просмотрено 19 февраля 2011].

Доступ через Интернет: <www.ecln.org/ECLN-statement-on-Stockholm-Programme-April-2009-

eng.pdf >.

61. OROZCO-MENDOZA, Elva Fabiola. Borderlands Theory: Producing Border

Epistemologies with Gloria Anzaldua [он-лайн]. [Просмотрено 29 ноября 2010]. Доступ через

Интернет: <http:// scholar.lib.vt.edu/theses/available/etd.../Final_thesis_corrected.pdf >.

62. PAPADOPOULOS, Dimitris; STEPHENSON, Niamh; and TSIANOS, Vassilis.

Escape Routes: Control and Subversion in the 21st Century. London: Pluto Press, 2008. P. 220.

63. RAUNIG, Gerald. Art and Revolution: Transversal Activism in the Long Twentieth

Century. Semiotext(e), 2007. P. 319.

64. RODE, Nicolas Clemens Wilhelm. The Tourism-Migration Nexus: Towards a Theory

of Global Human Mobility [он-лайн]. [Просмотрено 20 апреля 2011]. Доступ через Интернет:

<http://digitalcommons.ryerson.ca/dissertations/102 >.

65. SAMSA, Gregor. Autonomous rear Entrances to Fortress Europe? B: A No Borders

Reader. London, 2007. P. 61-68.

66. SHAMIR, Ronen. Without Borders? Notes on Globalization as a Mobility Regime.

Sociological Theory, June 2005, vol. 23, no. 2. P. 197-217.

67. THATCHER, Jennifer. Visualising Invisibility [он-лайн]. Mute, 2008, vol. 2, no. 7.

[Просмотрено 15 апреля 2011]. Доступ через Интернет:

<http://www.metamute.org/en/Visualising-Invisibility >.

68. The Shape of Things to Come: EU Future report [он-лайн]. [Просмотрено 24

января 2011]. Доступ через Интернет: <www.statewatch.org/stockholm-programme.htm>.

69. TOPAK, Ozgun E. The New Borders of EU: Surveillance, Security and European

Citizenship [он-лайн]. [Просмотрено 10 марта 2011]. Доступ через Интернет:

<http:// stockholm.sgir. eu /uploads/SGIR_paper_final_TOPAK.pdf >.

70. UNTERSCHEREBER, No One Is Illegal [он-лайн]. Mute, 2008, vol. 2, no. 7.

[Просмотрено 9 апреля 2011]. Доступ через Интернет: <http://www.metamute.org/en/No-One-

Is-Legal>.

71. WALTERS, William. Border/Control. European Journal of Social Theory, 2006, vol.

9, no. 2. P. 187-2003.

72. WALTERS, William. No border: games with(out) frontiers. Social Justice, January

2006, vol. 33, no. 1. P. 113-141.

73. ZAVOS, Alexandra. Moving relationships/shifting alliances: constructions migration

in the leftist anti-racist movement in Athens. Annual Review of Critical Psychology, 2010, vol. 6, P.

89-109.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение 1

Список видео, представленных на диске (авторство коллективное, если не указано

иное):

«Boredom Patrol»

1. Backdoor Border Vigilante (2007). 02:52

2. Clowns vs. Minutemen Pt.2 Operation More Secure than Depends (2007). 09:59

3. The Circus Of (Im)Migration (2008). 38:16

Приложение 2

«Publix Theatre Caravan»

1. Fuehringer (2001). 02:37

2. Penthesilea (1996). 09:05

3. Rochus Schneider. Volxtheater (2003). 16:54

4. Taktische (1999). 02:07

5. Volxtheater Favoriten - Wovon lebt der Mensch (2001).

6. Volxtheater stellt Benita Ferrero-Waldner zur Rede (2004). 04:59

7. Volxtheaterkarawane - Schulvermessung Lambach (2001). 03:29

8. Volxtheaterkarawane vs. WEF-Gipfel in Salzburg (2001). 02:05

Приложение 3

«Transborder Immigrant Tool»:

Transborder Immigrant Tool Transition (2009). 01:45

Alternative discourse of mobility control: theory and the practice of constructing

(summary)

The main purpose of this bachelor thesis is to analyze how alternative discourse of mobility

control is constructed by theories, political campaigns and artistic practices assosiated with no

border movement that suggest abolition of borders as well as other forms of control over human

mobility.

As is shown in the 1st part, there are several points of connection the issues of borders and

migration with a broader perspective of mobility control: the idea of surveillance society, the

neoliberal economy's striving for profit, racist rhetoric and discriminatory politics, incorporation

together with the tourist studies into the research on global human mobility by challenging the

categories such as migrant worker and tourist. By means of these interconnections, as well as new

analysing new percularities of border such as tendency to multiplication, dereterritorization and

filtration the idea of a new regime of control is being discussed.

To develop the basic idea there is no such thing as fair control, in the 2nd part the author

address the history of No Border and No One Is Illegal activist networks, rethinking the roles of

migrants, authorities and self-reflection on the role of activists, as well as inner debates between

«Fortress Europe» and «Autonomy of migration» positions. The relations between other pro-migrant

initiantives by focusing on the issues of legality, visibility, human rights and citizenship.

In the 3rd part with the help of theoretical framework that combines both sociological and

critical art theory approaches, the construction of alernative noborder discourse in the artistic

practices is shown on the examples of theatre «VolxtheaterFavoriten» from Austria and its

participation in the «Publix Theatre Caravan»; the rebel clown army caravan «Bordedom Control:

the circus of (im)migration» that operates on the borderland of USA and Mexico; and also

«Transborder Immigrant Tool» - an application for mobily phone that allows to choose the safiest

ways of illegal crossing of USA-Mexico border, as well as visualising routs and creating own maps.

The conclusions includes the results of analysis of how alternative noborder discourse is being

constructed on different levels.

This thesis not only to provides an analysis of key points and possible strategies of

construction no border discourse, but also problematizes interconnections between mobility and

borders, politics, art and technologies, theory and practices. Moreover, it aims to open up a space for

further discussions on essential issues, such as sovereignty and citizenship in the globalized world,

self-organizing in social movements and new tactics of antiracist resistance.