А-*'9-и с с л е д о в а н и я по а н а л и т и ч е с к о й ф и л о с о ф и и с с л е д о в а н и я по а н а л и т и ч е с к о й ф и л о с о ф и и

Analytical Philosophy of Historyby Arthur C. DantoAssociate Professor of PhilosophyColumbia Universityим. _•;..v-ifsJUCambridge at the University Press, 1965.

Артур С. Данто

Аналитическая философияисторииПеревод с английскогоч.^з UiOiMMiqi'd'U» f. .' '" А. Л. Никифорова и О. В. Гг "Под редакциейЛ. Б. Макеевой' '.'..•!,-< ••'*.:•-. П

>:.'" кяа\Л;/; н "'•,-" -' . • •

,V•••Идея-Пресс, Москва, 2002

СодержаниеПредисловие 7Глава IСубстантивная и аналитическая философия истории 11Глава IIМинимальная характеристика истории 25Глава IIIТри возражения против возможности исторического знания 34' _ --,Глава IVВерификация, верифицируемость и предложения,имеющие форму времени'-,:*. -.

Глава V.41

Язык времени и темпоральный скептицизм 68Глава VIСвидетельства и исторический релятивизм 90

1

: . - .Глава VIIИстория и хроника 110 1

Глава VIIIНарративные предложения 139Глава IXБудущие и прошлые случайности 176Глава XИсторическое объяснение: роль повествований 194Глава XIИсторическое объяснение: роль повествований 221Глава XIIМетодологический индивидуализм и методологическийсоциализм 243Примечания 267УДК 1/14ББК 87.3Д17Издание выпущено при поддержкеИнститута "Открытое общество" (Фонд Сороса) — Россияв рамках мегапроекта "Пушкинская библиотека"This edition is publishedwith the support of the Open Society Institutewithin the framework of "Pushkm Library" megaprojectРедакционный совет серии "Университетская библиотека":Н.С. Автономова, Т.А. Алексеева, М.Л. Андреев, В.И. Бахмин,М.А. Веденяпина, Е.Ю. Гениева, Ю.А. Кимилев, А.Я. Ливергант,Б.Г. Капустин, Ф. Пинтер, А.В. Полетаев, И.М. Савельева,Л.П. Репина, A.M. Руткевич, А.Ф. Филиппов"University Library" Editorial Council:Natalia Avtonomova, Tatiana Alekseeva, Michail Andreev,Vaycheslav Bakhmin, Maria Vedeniapina, Ekaterina Genieva,Yuri Kimelev, Alexander Livergant, Boris Kapustin,Francis Pinter, Andrei Poletayev, Irina Savelieva,Lorina Repina, Alexei Rutkevich, Alexander FilippovВыражаем благодарностьза информационную помощь в подготовке издания Американскому центру(г. Москва, ул. Николоямская, д. I)Д17 Данто, АртурАналитическая философия истории. Перевод с англ. А. Л. Ни-кифорова, О. В. Гавришиной — М: Идея-Пресс, 2002. — 292 с.Данто полагает, что задача философии не в том, чтобы размышлятьили говорить о мире, а, скорее, в том, чтобы анализировать способы раз-мышлений и высказываний о мире. Его книга — первый на русском язы-ке анализ исторического мышления и языка, открывающий структурусамой истории.ББК 87.3ISBN 5-7333-0050-7 © Перевод с англ. А. Л. Никифорова(предисл., гл. 1—6, 9—10, 12), 2001;О. В. Гавришиной (гл. 7—8, 11), 2001

2

© Научная редакция Л. Б. Макеевой, 2001© Художественное оформление Идея-Пресс, 2001© Идея-Пресс, 2002, Предисловие•. •.*•i ".•-;'•

.М -

.'•.

/•• .- .•Иногда утверждают, что задача философии заключается не втом, чтобы размышлять или говорить о мире, а скорее в том, чтобыанализировать способы размышлений и высказываний о мире. Посколь-ку, однако, у нас нет иного доступа к миру, кроме как через посред-ство мышления и языка, постольку, даже ограничиваясь рассмотре-нием последних, мы едва ли избежим каких-либо утверждений о са-мом мире. Философский анализ наших способов размышлений и выс-казываний о мире становится, в конце концов, общим описанием того,каким мы обязына представлять мир при существующих способахмышления и языка. Короче говоря, систематически применяемый ана-лиз приводит к дескриптивной метафизике.Нельзя переоценить то, в какой степени наши обыденные спосо-бы мышления о мире являются историческими *. Это проявляется,помимо всего прочего, в огромном количестве терминов нашего язы-ка, правильное применение которых даже к современным объектампредполагает исторический образ мышления. Если бы когда-нибудьпоявился народ, действительно мыслящий неисторично, мы узнали быоб этом благодаря тому, что общение с ним было бы затруднено,ибо обширные области нашего языка нельзя было бы перевести на егоязык. Попытка мыслить неисторично потребовала бы от нас, по край-ней мере, ограничить язык, ибо мы вынуждены были бы обходитьсялишь фрагментом нашей обычной лексики и грамматики. В самомделе, в своих описаниях нам пришлось бы ограничиваться лишь темипредикатами, которые удовлетворяют эмпирическим критериям ос-мысленности. Эмпирики, признавшие осмысленным только такой ог-раниченный словарь, столкнулись с проблемами в связи с историей,

3

что вполне естественно, если учесть предлагаемые ими критерии.Достоинство эмпиризма заключается в его строгости. Лишь решаяпоставленные им проблемы, мы начинаем открывать неясные конту-Слово «исторический» здесь и далее означает лишь одно: «относящийся к истории», «свя-занный с прошлым». — Прим, перев.

ры исторического мышления и благодаря этому — структуру самойистории. В этой книге предпринят анализ исторического мышленияи языка, представленный в виде цепочки аргументов и разъяснений,выводы из которых образуют дескриптивную метафизику истори-ческого существования.Для предварительных замечаний сказанного достаточно, и сказа-но все это лишь для того, чтобы как-то разъяснить название книги ито, в каком духе она написана. В конце концов, я, как это ни странно,считаю, что философии есть что сказать, что средством для этогослужит «анализ», который я истолковываю эклектически (в томсмысле, который придали этому термину художники Болонской шко-лы), и что дистанция от Кембриджа до Сен-Жермен-дю-Пре не стольвелика, как кажется.Большая часть этой книги была написана в течение годового от-пуска, предоставленного мне Колумбийским университетом, и под-держана стипендией Американского совета научных обществ. Я бла-годарен этим учреждениям за их существенную помощь и поддерж-ку. Моим более ранним исследованиям способствовали две летние суб-сидии, полученные от Колумбийского совета по исследованиям в об-ласти социальных наук. Два раздела книги, а именно главами VIII иXII, впервые были опубликованы в виде статей в журналах «Historyand Theory» и «Filosofia» (Турин; 4-й Международный выпуск, но-ябрь 1962), и я благодарен издателям этих журналов за разрешениеиспользовать этот материал еще раз.Есть три человека, перед которыми я нахожусь в интеллекту-альном долгу. Первым из них является проф. Уильям Боссенбрук, чьилекции по истории в университете Уэйна пробудили у меня и целогопоколения студентов интерес к миру разума. Его лекции были самы-ми интересными из тех, которые я когда-либо слышал, и в результа-те я посвятил свою жизнь изучению истории. Второй — это проф.Эрнст Нагель, работы которого по философии науки, в частностипо проблеме редукции, являются образцовым философским достиже-нием. Мне были полезны его пример и его поддержка. Третьим явля-ется мой близкий друг и коллега проф. Сидней Моргенбессер, человекживой, остроумный, обладающий необычайной философской прони-цательностью. Его преданность высшим стандартам философскойчестности производит глубокое впечатление на всех, кто с ним зна-ком. Эти три человека оказали влияние на мою книгу.Мои размышления были стимулированы и многими другими людь-ми, порой даже независимо от них самих. Когда они прочтут этукнигу, они встретят отдельные фразы или мысли, которые я извлекиз разговоров с ними и вставил в книгу, как кусочки мозаики в панно.Вдобавок, я чувствую себя в особом долгу перед Юстасом Бачлерам,Робертом Каммингом, Джеймсом Гутманом, Джудит Джарвис

4

Томсон и Джоном Германом Рэндаллом, каждому из которых я чрез-вычайно благодарен. Мои дочери, Элизабет и Джейн, снабжали меняпримерами исторических объяснений, некоторые из которых приго-дились мне при рассмотрении этой сложной темы.Если этому сочинению присущи какая-либо ясность и литератур-ный блеск, то этим я обязан моей жене Ширли Данто, чьим безоши-бочным литературным вкусом и точностью суждений я руководство-вался, работая над книгой. Там, где текст неясен, это обусловленотем, что я или не посоветовался с ней, или не послушался ее совета.Но в любом случае я перед ней в неоплатном долгу.Нью-Йорк, 1964А.К.Д.Глава I, Аналитическая и субстантивная философия истории И••',.-

Глава I ...•Субстантивная и аналитическая философия историиВыражение «философия истории» относится к двум разным видам ис-следования. Я буду говорить о них как о субстантивной [substantive] ианалитической философии истории. Первая из них связана с обычнымисторическим исследованием. Это означает, что философ-субстантивист,как и историк, занимается описанием того, что произошло в прошлом, хотястремится сделать нечто большее. С другой стороны, аналитическая фило-софия истории не просто связана с философией, она и есть философия, нофилософия, применяемая для решения специальных концептуальных про-блем, возникающих как в практике изучения истории, так и в субстантив-ной философии истории. На самом деле субстантивная философия историистоль же мало связана с философией, как и сама история. Эта книга пред-ставляет собой исследование по аналитической философии истории.Сначала я проанализирую, на что еще, помимо описания прошлого, претен-дует субстантивная философия истории. Несколько огрубляя, можно было бысказать, что в отличие от обычных исторических сочинений, пусть даже самыхамбициозных, философия истории стремится дать описание всей истории. Та-кая характеристика, однако, сразу сталкивается с некоторыми трудностя-ми. Допустим, мы взяли вместе все обычные исторические сочинения и за-тем добавили к ним новые исторические сочинения, восполняющие все про-белы истории, так что в итоге мы получили полное, завершенное описаниевсего, что когда-то произошло. Тогда можно было бы сказать, что мы дали

5

изложение всей истории, следовательно, создали философию истории. Од-нако на самом деле мы этого не сделали: в лучшем случае мы получилиизложение всего прошлого. Поэтому мы должны отличать целостность ис-тории от целостности прошлого. Один из способов осуществить это заклю-чается в следующем.Обычно мы считаем, что историк заинтересован в тщательном изу-чении и описании конкретных событий прошлого. Слово «событие» я ис-пользую здесь в достаточно широком значении, но, скажем, Французскаяреволюция может служить примером события, изучением и описанием кото-рого интересуется историк. Должно быть, существует бессчетное множествособытий, относительно которых мы имеем очень мало свидетельств, и боль-шое число других событий, которые, как мы считаем, должны были про-изойти, но о которых мы знаем только то, что они должны были случиться.Короче говоря, в нашем описании прошлого имеется множество пробелов.Допустим, однако, что все эти пробелы заполнены и о любом событии намизвестно столько же, сколько мы знаем о Французской революции. Пред-12 Артур Данто. Аналитическая философия истории

положим, нам известно все, что когда-либо случилось, и у нас есть идеаль-ная хроника всего прошлого. И все-таки это была бы еще не вся история,которая, как я отметил, интересует философа-субстантивиста. Идеальнополное изложение всего прошлого предоставило бы, в лучшем случае, лишьданные для субстантивной философии всей истории. Понятие данных соот-носится с понятием теории, и здесь напрашивается мысль о том, что суб-стантивная философия истории представляет собой попытку обнаружитьнекую теорию, связанную со все еще не проясненным понятием всей исто-рии. Я буду развивать эту мысль и выделю два вида таких теорий — описа-тельные и объяснительные.Под описательной в данном контексте понимается теория, которая стре-мится выявить некоторую структуру в череде событий прошлого и экстра-полировать эту структуру в будущее, делая вывод о том, что будущие собы-тия либо повторяют, либо дополняют структуру, выявленную в событиях про-шлого. Объяснительная теория пытается дать истолкование этой структурыв терминах причинности. Я полагаю, что объяснительная теория являетсяфилософией истории лишь в той мере, в которой она связана с описательнойтеорией. Существует множество причинных теорий, стремящихся дать наи-

6

более общее объяснение исторических событий с помощью наиболее общихтерминов, ссылаясь на расовые, климатические или экономические факторы.Однако такие теории в лучшем случае вносят вклад в социальные науки исами по себе отнюдь не являются философией истории. Философией историиявляется, например, марксизм, включающий в себя обе теории — описатель-ную и объяснительную. С точки зрения его описательной теории, основнымявляется конфликт между классами, причем любой данный класс создаетсвоего антагониста как условие собственного существования и ниспровер-гается им: «вся прежняя история... была историей борьбы классов» *. И ис-тория носит диалектический характер. Эта структура будет существоватьдо тех пор, пока действуют определенные причины, и попытка отождествитьэти причины с различными экономическими факторами образует объясни-тельную теорию марксизма. Маркс предсказывал, что эта структура пре-кратит свое существование в будущем вследствие того, что причины, бла-годаря действию которых она существует, прекратят свое действие. О том,что произойдет после этого, Маркс не решался высказываться, огра-ничившись несколькими осторожными намеками **. Он чувствовал, одна-ко, что термин «история» уже не будет использоваться. История в его пони-мании должна была бы закончиться с исчезновением классовых конфлик-тов 2. Он, Маркс, предлагает лишь теорию истории 3. Отсюда ясно, что вы-ражение «вся история» охватывает гораздо больше, чем «все прошлое». Оно* Энгельс Ф. Развитие социализма от утопии к науке // Маркс К., Энгельс Ф. ПСС, т. 19,с. 208. — Прим. перее.t „* См. примечания в конце книгиГлава I, Аналитическая и субстантивная философия истории 13

относится также и ко всему будущему или, если это важно, ко всему исто-рическому будущему. К этому я еще вернусь.Если связь между историей и философией мы рассматриваем указан-ным образом, то может возникнуть желание истолковать эту связь по ана-логии с той, которая существует между астрономическими наблюдениямии теоретической астрономией. Так, например, Тихо Браге получил извест-ность благодаря тому, что в течение длительного времени осуществлял чрез-вычайно точные наблюдения положений (помимо всего прочего) извест-ных планет. Однако самому ему не удалось в этих различных положенияхобнаружить устойчивую структуру. Только Кеплер после длительной и на-пряженной работы смог открыть, что положения планет укладываются вэллипс, в одном из фокусов которого находится Солнце. Это напоминаетто, что я назвал описательной теорией. Ньютону осталось объяснить, поче-

7

му имеет место эта конкретная структура, т.е. построить объяснительнуютеорию. Философы истории иногда видят свою задачу именно в этом. Кант,например, писал:«Какое бы представление в метафизическом смысле мы ни составили себеотносительно понятия свободы воли, все же ее проявления, человеческиедействия, точно так же, как и всякое другое природное явление, опреде-ляются всеобщими законами природы. История, занимающаяся повество-ванием об этих явлениях, как бы глубоко ни были скрыты их причины,все же позволяет надеяться, что, если бы она рассматривала игру свобод-ной человеческой воли в целом, она могла бы открыть ее закономерныйход; и то, что у отдельных субъектов выглядит запутанным и лишеннымвсяких правил, по отношению ко всему роду все же можно было бы по-знать как некое неизменно поступательное, хотя и медленное, развитиеего первоначальных задатков... Посмотрим, удастся ли нам найти путе-водную нить для такой истории, и предоставим затем природе произвес-ти человека, который был бы в состоянии ее сочинить. Ведь породила жеона Кеплера, неожиданным образом подчинившего эксцентрические ор-биты планет определенным законам, а также Ньютона, объяснивше-го эти законы всеобщей естественной причиной» 4.Если бы мы продолжили дальше это сравнение, то могли бы сказать, чтосубстантивная философия истории находится в таком же отношении к обычно-му историческому исследованию, в котором теоретическая наука находится кнаучному наблюдению. Существовали и, возможно, все еще существуют в наукеразделы, которые не выходят за рамки наблюдений, сбора образцов и т.п. Обыч-ная история как раз и является такой наукой. Тогда субстантивную фило-софию истории можно было бы представить как шаг вперед, поднимаю-щий историю на следующие два уровня (соответственно кеплеровский и14 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ньютоновский) научного познания. По сути, «философия истории» былабы научной историей, и слово «философия» в этом контексте представлялобы собой просто старое употребление этого термина, в соответствии с ко-торым физика когда-то называлась «философией природы». Законы Кеп-лера хотя и опирались на данные, собранные Тихо де Браге, однако быличем-то гораздо большим, предоставляя астрономам возможность не толь-ко систематизировать положения планет, наблюдавшиеся Тихо, но и пред-сказывать их будущие положения, причем даже тех планет, которые еще небыли известны во времена Кеплера. Законы Ньютона объясняли не толькоте факты, которые были известны Тихо и Кеплеру, но (потенциально) и гро-мадное число фактов, о которых они не знали. Точно так же можно былобы сказать, что по-настоящему успешная историческая теория далеко пре-

8

восходит данные, собранные историей, и не только приводит их в некото-рую систему, но также предсказывает и объясняет даже события будущейистории. Можно сказать, что именно в этом смысле субстантивная филосо-фия истории имеет дело со всей историей — со всем прошлым и будущим, современем в целом. Историки же, напротив, интересуются только прошлым,а будущим начинают заниматься только тогда, когда оно становится про-шлым. Это обусловлено тем, что все имеющиеся сегодня данные взяты изнастоящего и прошлого, сейчас мы не можем получить данные из будуще-го, а история как раз и представляет собой деятельность по сбору данных.Для субстантивной философии истории такая трактовка оказываетсяслишком лестной. Однако она чрезмерно принижает саму историю. Дажеесли считать, что предложенные концепции философии истории были по-пытками создать нечто подобное научным теориям, то уже самое слабоезнакомство с ними показывает, что это были довольно неудачные попыт-ки, настолько неудачные, что при сопоставлении хотя бы со столь простойописательной теорией, как теория Кеплера, они кажутся совершенно не-уместными и почти полностью лишенными предсказательной силы. Даженаиболее влиятельные из концепций объяснительной философии историиобладают чрезвычайно низкой степенью проверяемости. С другой сторо-ны, если взять обычные исторические исследования (даже не самые лучшие),они выглядят вполне удовлетворительными в своем собственном жанре,соответствуют критериям этого жанра и выполняют свои задачи, в то вре-мя как концепции философии истории едва ли удовлетворяют критериям,сформулированным для научных теорий.Кроме того, жанр, критериям которого, видимо, удовлетворяют исто-рические сочинения, не предполагает таких вещей, как последовательныезаписи о положениях планет каждую ночь. Такие работы, как, скажем, «Ис-тория упадка и разрушения Римской империи» Гиббона, весьма трудно срав-нивать с записями о наблюдениях Тихо или с любыми другими отчетами онаучных наблюдениях. Скорее в рамках самой истории существует сход-Глава I, Аналитическая и субстантивная философия истории 15

ный вид деятельности, с которым история как целое соотносится в рассмат-риваемом отношении. Я имею в виду те процедуры, в которых историкпользуется специальными приемами для установления подлинности доку-ментов и предметов культуры, при датировке событий, при идентифика-ции отдельных личностей или при решении таких вопросов, как, например,вопрос о том, действительно ли сэр Уолтер Рэли был атеистом. Такого рода

9

процедуры действительно полезно рассматривать как процедуры наблюде-ния, приводящие к установлению предположительно истинных единичныхпредложений типа: «Сэр Уолтер Рэли не был атеистом». Однако деятель-ность историка никоим образом не сводится только к этому. В самой исто-рии встречаются попытки соединить известные факты в последовательныеструктуры и такое упорядочение фактов имеет почти столь же много обще-го с научными теориями, как и концепции философии истории. Конечно, этиструктуры нельзя проецировать в будущее. Тем не менее, они обладают не-которой предсказательной силой. Определенное понимание того, что про-изошло в прошлом, основанное на свидетельствах, дает нам возможностьпредсказать некоторый дополнительный факт — факт, о котором мы преж-де не знали, и независимое исследование может подтвердить это предсказа-ние. То обстоятельство, что предсказанный факт имел место в прошлом, недолжно нас смущать: это действительно предсказание. Если оно правиль-но, то мы, осуществив историческое исследование, впоследствии устано-вим предсказанный факт. Это весьма похоже на предсказание того, что мыувидим на небе, если осуществим определенные наблюдения. Так, обнару-жив три типично римские могилы в разных местах Югославии и зная обычайримлян хоронить мертвых вдоль дорог, мы можем предположить, что всеэти могилы расположены у некоей главной дороги. Дальнейшее исследова-ние может подтвердить данное предсказание. Различие между наблюдениеми теорией, таким образом, в истории совершенно аналогично этому отно-шению в науке. Конечно, существует огромная разница между построения-ми историков и научными теориями, однако она не больше, чем разница меж-ду концепциями философии истории и естественнонаучными теориями.Далее, неверно рассматривать сочинения историков просто как мате-риал для будущих концепций философии истории (Тихо надеялся найтиописательную теорию для своих наблюдений, однако нельзя предполагать,что историки именно так рассматривают свои «наблюдения»). Отсюда неследует, что деятельность историков нельзя было бы так рассматривать, про-сто сами они этого не делают. Точно так же художник не смотрит на себя

10

как на поставщика данных для историка искусства, даже если порой оказы-вается, что его деятельность дает материал для историка. Как бы мы нихарактеризовали деятельность историка в ином контексте, данное ее ис-пкование не учитывает тех целей и критериев их достижения, которые•войственны профессиональным историкам. И согласиться с этим толкова-16 Артур Данто. Аналитическая философия истории

нием значило бы полностью изменить наше понятие об истории как интел-лектуальной дисциплине. Если мне случается прочесть изложение Тридца-тилетней войны, которое побуждает меня к размышлениям относительноисторического объяснения, то мы вправе сказать, что историк, написавшийэто изложение, побуждает к философским размышлениям. Однако в его целине входило побуждать читателя к такого рода размышлениям. Здесь, ко-нечно же, имеет место следующая ситуация. Один историк очень добросо-вестно занимается установлением, скажем, некоторого факта прошлого.Затем другой историк использует этот факт, создавая определенное описа-ние какого-то фрагмента прошлого. В глазах его коллег это описание мо-жет быть удовлетворительным или неудовлетворительным. Если данноеизложение неудовлетворительно, может быть предложено другое изложе-ние, точно такого же вида, что и первое, но удовлетворяющее тем критери-ям, с точки зрения которых было отвергнуто это первое изложение. Такиеизложения (я еще буду говорить о критериях, которым должно удовлетво-рять историческое описание) являются завершенными — в том смысле, чтолюбое их улучшение продолжает оставаться в рамках истории. Иными сло-вами, эти описания не являются подготовительными материалами для ка-кого-то другого вида деятельности. Они могут быть использованы лишьдля описаний такого же рода, удовлетворяющих тем же самым критериям.В таком случае различие между историей и философией истории неможет состоять в том, что последняя, в отличие от первой, создает описа-ния, опирающиеся на исторический материал. Такие описания создаютсякак самой историей, так и философией истории. Поэтому, чтобы выхо-дить за рамки истории и представлять собой нечто иное по сравнению систорией, описание, создаваемое философом истории, должно быть со-вершенно иным по характеру. Конечно, в случае сходства с научными те-ориями, оно было бы иным, ибо, как представляется на первый взгляд,научные теории относят к совершенно иному жанру и удовлетворяют инымкритериям, нежели обычные исторические описания. Однако трудность

11

заключается в том, что концепции философии истории отнюдь не похожина научные теории. Если они и похожи на что-нибудь, то лишь на обыч-ные исторические описания, в которые они вносят некоторые утвержде-ния о будущем, что обычно не характерно для истории.Это последнее сходство заключается не только в том, что, подобно истори-ческим описаниям, концепции философии истории часто имеют структуру по-вествования. Оно проявляется также в том, что концепции философии историиобычно стремятся к определенной интерпретации событий прошлого, что частовстречается в самой истории, но очень нетипично для науки. Концепциифилософии истории используют понятие интерпретации совершенно несвойственным, как мне представляется, для науки образом, — как опреде-ленное понятие «значения». Они стремятся раскрыть то, что в особом и ис-Глава I, Аналитическая и субстантивная философия истории 17

торически приемлемом смысле этого слова является «значением» того илииного события. Проф. Левит следующим образом характеризует субстан-- тивную философию истории: это есть, говорит он, «систематическая интер-претация всеобщей истории в соответствии с некоторым принципом, бла-годаря которому исторические события и процессы связываются в после-довательности, чтобы обрести окончательное значение» 5.Как можно понять это особое употребление слова «значение», котороесовершенно отлично от того, как мы употребляем его, когда говорим, на-пример, о значении термина, предложения или некоторого выражения? Мнекажется, это можно понять приблизительно следующим образом. Когда мыговорим, что события обладают определенным «значением», мы имеем ввиду некоторую более широкую временную структуру, компонентами ко-торой они являются. Такое употребление этого термина не является совсемуж необычным. Говоря, например, о каком-либо романе или пьесе, мы мо-жем критически отметить, что тот или иной эпизод не имел значения, «былнесущественным». Тем самым мы хотим сказать, что он не повлиял на даль-нейшее действие, был излишним и, следовательно, эстетически неоправдан-ным. Однако такое суждение относительно конкретного эпизода мы мо-жем высказать лишь тогда, когда познакомились со всем романом или пье-сой. До этого мы можем лишь сказать, что нам все еще неизвестно значение

12

того или иного эпизода, хотя мы предполагаем, что они играют некоторуюроль в развитии сюжета. Впоследствии мы могли бы сказать, что данныйэпизод обладал тем или иным значением (если не окажется так 6, что онвообще не имел никакого значения и является недостатком пьесы). Я под-черкиваю, что только ретроспективно мы имеем право говорить, что неко-торый эпизод имеет определенное значение, и только относительно произ-ведения в целом. Однако информация обо всем произведении у нас как рази отсутствует, когда мы только начинаем с ним знакомиться. Поэтому есличто-то раздражает нас как лишенное значения, мы должны подождать, что-бы убедиться, так ли это; а если что-то кажется нам имеющим определенноезначение, мы опять-таки должны подождать, чтобы убедиться в своей пра-воте. Мы часто вынуждены пересматривать свои оценки значения того илииного эпизода в свете дальнейших событий. В этом смысле понятие значе-ния используется также и в истории. И вот теперь, когда Великая француз-ская революция давно завершилась, мы можем сказать, каково было значе-е клятвы в зале для игры в мяч — значение, относительно которого мог-и сильно заблуждаться даже сами участники этого события. В этом смыс-г мы можем считать, что философы истории пытаются понять значениеэоытий в контексте исторического целого, напоминающего художествен-ную целостность, однако в этом случае мы имеем дело с целостностью ис-гории, охватывающий прошлое, настоящее и будущее. В отличие от тех,о прочитал весь роман и с определенной уверенностью способен судить о

Спучгиз Р.вдвтшТ

ИМ. Гг П.КОГС I, м " У I18 Артур Данто. Аналитическая философия истории

значении тех или иных событий в нем, философ истории не обладает знани-ем всей истории. В лучшем случае он знаком с ее фрагментом — всем про-шлым. Однако он рассуждает в терминах всей истории и, опираясь толькона известный ему ее фрагмент, пытается, с одной стороны, открыть струк-туру всей исторической целостности, которую он экстраполирует в буду-щее, а с другой стороны, в свете этой целостной структуры установить зна-чение событий прошлого.Я вполне согласен с утверждением проф. Левита относительно того,что такой способ рассмотрения истории является, по сути дела, теологи-ческим 7 или, во всяком случае, обладает общим структурным сходством

13

с теологическим истолкованием истории, которое рассматривает исто-рию in toto, как осуществление некоего божественного замысла. Мне ка-жется, это помогает понять, что хотя Маркс и Энгельс были материалис-тами и откровенными атеистами, тем не менее, они были склонны смот-реть на историю сквозь теологические очки, словно они чувствовали Бо-жественный промысел, но для них это не был замысел Бога. Как бы то нибыло, концепции субстантивной философии истории, если я правильноохарактеризовал их, очевидно, связаны с тем, что я буду называть проро-чеством 8. Пророчество есть не просто утверждение о будущем, ибо и пред-сказание есть утверждение о будущем. Это утверждение о будущем опре-деленного рода и в ходе последующего анализа я буду называть такие ут-верждения историческими утверждениями о будущем. Пророчествует тот,кто говорит о будущем так, как можно говорить только о прошлом, илиговорит о настоящем с точки зрения будущего, рассматриваемого как. faitaccompli *. Пророк истолковывает настоящее так, как это мог бы сделатьбудущий историк 9, для которого настоящие события стали уже прошлыми который может понять их значение.Здесь я вновь хочу вернуться к своему прежнему утверждению о том,что субстантивная философия истории связана с историей. Теперь мы мо-жем яснее увидеть, в чем состоит сходство между философией истории иобычным историческим подходом. И мы можем понять, почему концепциифилософии истории иногда ошибочно относят к чуждому им жанру и рас-сматривают их просто как крайне амбициозные и крупномасштабные об-разцы обычной исторической деятельности: «Сложность для грандиозныхпостроений в стиле Маркса, Шпенглера, Тойнби... состоит не в том, что этоистория, а в том, что они слишком грандиозны» 10. Сходство обусловленотем, что концепции философии истории неоправданно пользуются тем жепонятием «значение», которое оправданно употребляется в обычных рабо-тах историков. Ниже я коснусь некоторых проблем, возникающих в связи спонятием значения, сейчас достаточно указать лишь на то, каким образомприписывают значение событиям в обычном историческом сочинении. Нам* Уже свершившееся (франц.). — Прим. перев.Глава I, Аналитическая и субстантивная философия истории 19

может быть, например, известно, что совершенное индивидом В в значи-тельной степени было обусловлено влиянием на него деяний индивида А. Сточки зрения историка, спрашивать о значении деяний А — значит ожи-дать приблизительно такого ответа: это значение состоит в том, что ониповлияли на деяния В. Ясно, что этот смысл понятия значения не являетсяисчерпывающим: поэзия имеет значение только в том случае, если это посуществу своему великая поэзия. И, по-видимому, можно доказать, что еслибы мы не употребляли термин «значимый» в некотором ином, внеистори-ческом, смысле, мы вообще не могли бы употреблять его в историческомсмысле. Скажем, мы считаем деяния В великим свершением, имеющим боль-шое значение; и вследствие этого эпизод в биографии В, когда он впервые

14

познакомился с деянием А, мы склонны считать исполненным значения, по-истине судьбоносным. Конечно, современники не видели этого значения,ибо великие деяния В еще не были совершены. В отличие от нас у них небыло информации, которая появилась только после этого знакомства. Впос-ледствии биограф может выделить этот эпизод как наиболее важное собы-тие в жизни В. Современники же могли этого не заметить и не считать егозаслуживающим упоминания. Между прочим, значение деяний А может зак-лючаться только в том, что оно оказало влияние на деяния В.В этой связи отметим, что, вспоминая и оценивая наши собственныедействия и собственную небрежность, мы часто испытываем раскаяние илисожаление. Наше сожаление обычно выражается словами: «Если бы я толь-ко знал...». Незнание, о котором мы здесь сожалеем, часто есть незнаниебудущего, которое со временем устраняется, и теперь нам известно то, чтотогда не было и, возможно, не могло быть известно: следствия нашего дей-ствия или бездействия. Вообще говоря, здесь подразумевается, что если бытогда мы знали то, что знаем сейчас, то мы действовали бы иначе. Утверж-дения такого рода, конечно, озадачивают. Если, например, мне известно,что событие Е произойдет, то отсюда следует, что высказывание «Е про-изойдет» истинно, поэтому Е должно произойти. Если же Е должно про-изойти, то ничего нельзя сделать для того, чтобы предотвратить его появ-ление и чтобы высказывание «Е произойдет» стало ложным. Поэтому со-жаление или раскаяние здесь беспричинны. Если же, с другой стороны, ячто-то могу сделать для того чтобы предотвратить появление Е, то тогданеверно, что Е должно появиться. А если я предотвращаю появление Е, выс-азывание «Е произойдет» становится ложным и уже нельзя сказать, будтознаю, что Е произойдет. Если я могу что-то сделать относительно буду-щего, будущее не может быть известно; если же оно известно, мы ничего неожем с ним сделать. Это старая головоломка, восходящая еще ко време-WM Аристотеля, и позднее мы еще вернемся к ее анализу. Я считаю, чтовысказывание «Если бы я только знал...» нельзя понимать буквально: еслибы я действительно знал, я ничего не смог бы сделать. Однако это сожале-20 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ние выражает мысль о том, что в момент совершения наших действий мы неосознаем того их значения, которое придаем им впоследствии.-В этом зак-лючается общая особенность исторического упорядочения событий: собы-тия постоянно пере-писываются, а их значение пере-оценивается в светеболее поздней информации. И благодаря обладанию этой информацией

15

историк может сказать нечто такое, чего не смогли бы сказать очевидцы исовременники событий.Спрашивать о значении некоего события в историческом смысле это-го термина — значит ставить вопрос, на который можно ответить тольков контексте завершенного рассказа [story]. Одно и то же событие будетприобретать различные значения в соответствии с тем рассказом, в кото-рый оно включается, или, иными словами, в соответствии с разными мно-жествами более поздних событий, с которыми его можно связать. Рассказобразует тот естественный контекст, в котором события приобретают ис-торическое значение, и существует множество вопросов, которых я здесьдаже не смогу коснуться, относительно критериев включенности в тот илииной рассказ — тех критериев, опираясь на которые, мы говорим, напри-мер, что событие Е включено в рассказ S, а событие Е' — нет. Однакоясно, что рассказывать историю — значит исключать какие-то события,т.е. неявно обращаться к такого рода критериям. Столь же очевидно, чторассказ, в котором в качестве существенного элемента фигурирует собы-тие Е, мы можем поведать только в том случае, если знаем, какие болеепоздние события связаны с Е, поэтому — в определенном смысле — мыможем рассказывать только истинные истории относительно прошлого.Иногда этому смыслу противоречат концепции субстантивной философииистории. Употребляя понятие значения в том же смысле, как и историки,полагающие, что события вплетаются в рассказ, представители филосо-фии истории пытаются открыть значение событий еще до того, как про-изошли более поздние события, которые только и придают значение пер-вым. Они экстраполируют в будущее структуры повествования. Корочеговоря, они пытаются рассказать историю еще до того, как это можносделать. А рассказ, который их интересует, есть, без сомнения, вся исто-рия, рассказ об истории в целом. Конечно, отсюда не следует, что каждоесобытие должно найти себе место в этом рассказе (рассказ, чтобы бытьрассказом, должен опускать некоторые вещи). Это означает лишь, поми-мо всего прочего, что представитель философии истории пытается открытьзначение событий в контексте истории в целом. Стало быть, его способупорядочения материала такой же, как у историка. Однако, как мы уви-дим, разница заключается не только в более широком масштабе. Она свя-зана также с определенным видом высказываний о будущем.Существуют способы установить, что именно случится в будущем, исуществуют даже способы исторического описания будущих событий.Глава I, Аналитическая и субстантивная философия истории 21

Один из наиболее надежных способов состоит в том, чтобы подождать иувидеть, что произойдет, а потом написать историю этого. Но философыистории нетерпеливы. Они сегодня хотят сделать то, что историк, есте-ственно, сможет сделать лишь гораздо позже. Они хотят настоящее и про-шлое увидеть в перспективе будущего (причем завершенного будущего,ибо у всякого рассказа должен быть конец). Они стремятся описать собы-

16

тия так, как обычно нельзя сделать в тот момент, когда эти события про-исходят. Существуют описания (и я буду много говорить о них в этой кни-ге), которые мы встречаем в сочинениях историков и которые характерныдля их способа изложения, — описания, которые мы считаем достаточнопонятными и даже истинными. Однако мы сочли бы их весьма невразу-мительными и не заслуживающими доверия, если бы они были высказа-ны в тот момент, когда происходило описываемое событие. Историк мо-жет написать: «Автор "Племянника Рамо" родился в 1715 г.». Но былобы весьма странно, если бы кто-то в 1715 г. произнес: «Автор "Племянни-ка Рамо" только что родился». И еще более странно было бы, если быкто-то, скажем, в 1700 г. произнес эту фразу в будущем времени. Что мог-ло бы означать такое утверждение в 1715 или, хуже того, в 1700 г.? Конеч-но, можно было бы предсказать, что мадам Дидро родит какого-то писа-теля, может быть, даже члена «Энциклопедии» («Вы произведете на светэнциклопедиста»), на том, например, основании, что на протяжении не-скольких поколений мужчины в семье Дидро были литераторами. Одна-ко говорить о нем как о потенциальном авторе конкретного еще не напи-санного произведения — значит далеко выходить за рамки предсказанияи впадать в пророчество, т.е. описывать настоящее в свете тех будущихсобытий, которые еще не произошли («Ты родишь Спасителя»). Тем неменее, именно такое описание событий, существенно опирающееся на бо-лее поздние события, — будущие события по отношению к тому времени,когда дается описание, — пытается представить субстантивная филосо-фия истории. Фактически она стремится написать историю событий дотого, как они произошли, и дать изложение прошлого, опираясь на пони-мание будущего.Именно это в субстантивной философии истории я нахожу и интерес-ным, и одновременно странным с философской точки зрения. Критики*огда проводят важное различие между значением истории и значениемистории п, чтобы выразить сомнение относительно законности всей фи-софской истории. Говорить о значении некоторого события — значитинимать какой-то контекст, в котором это событие значимо. Это — «зна-е в истории», и вполне правомерно заниматься поисками такого зна-Контекст, в котором рассматриваемое событие занимает важноего, обычно представляет собой некоторое ограниченное множество со-бытий, образующих определенную целостность, частью которой является22 Артур Данто. Аналитическая философия истории

наше событие. Так, восхождение Петрарки на вершину Ванту * имеет зна-чение в совокупности событий, образующих Возрождение (быть может,даже не единственное значение в этом контексте). Однако можно поста-вить вопрос о значении самого Возрождения. Этот вопрос требует ссылкина более широкий контекст и т.д. Существуют более или менее широкиеконтексты, но история в целом представляет собой, по-видимому, наибо-лее широкий из таких контекстов и говорить о значении всей истории —значит лишать себя той контекстуальной структуры, в рамках которойтакое обсуждение только и имеет смысл. Для истории в целом не суще-ствует более широкого контекста, чем она сама. Хотя это чрезвычайно

17

важное обстоятельство, оно, как мне представляется, по существу не зат-рагивает субстантивную философию истории. Во-первых, философ можетсказать, что история в целом получает свое значение из некоторого совер-шенно внеисторического контекста, например из некоторого Божествен-ного замысла, а Бог находится вне истории и вне времени. Во-вторых, онможет, о чем я уже упоминал, указать на то, что приписывание историчес-кого значения само зависит от приписывания некоего иного, внеистори-ческого значения, например, деяния А исторически значимы как повлияв-шие на В, ибо деяния В мы рассматриваем как важные в некотором совер-шенно ином смысле. Затем философ может согласиться с тем, что нельзяговорить об историческом значении истории в целом, однако историчес-кое значение никоим образом не является единственным видом значения.Наконец, он может указать на то, что под «историей в целом» он не обя-зан понимать все события, которые произошли или произойдут. Далеконе все оказывается частью истории в целом и история в целом не являетсясамым широким из возможных контекстов. Рассказ, как мы отмечали, что-то должен оставлять в стороне. Все, что происходило в Сибири, напримерГегель не считал частью истории 12. Он не отрицал того факта, что в Си-бири происходили какие-то события, однако, с его точки зрения, эти со-бытия не имели никакого значения для главного развития событий, исто-рию которого он стремился представить. Говоря о значении истории вцелом, он усматривал его в следующем: история — это поступательноедвижение к самосознанию Абсолютного Духа. Все происходившее в исто-рии имело значение применительно к этому развитию или было лишенозначения, однако Гегель никогда не задавался вопросом о значении окон-чательного самосознания Абсолютного Духа. Если бы он поставил такойвопрос, то, безусловно, перешел бы к совершенно иному смыслу понятия«значение», нежели тот, в котором это понятие применяется к обычным* Петрарка описывает это восхождение в письме к Дионисию из Борго Сан Сеполькро от26 апреля 1336 г. Это письмо расценивают как одно из свидетельств ренессансногодуха. См.: Петрарка Ф. Эстетические фрагменты / Пер., вступ. ст. и прим. В. В.Бибихина. М., 1982, с. 84—91, 323. — Прим. перев.Глава I, Аналитическая и субстантивная философия истории 23

историческим событиям. Однако ошибка философов истории, как мнепредставляется, не сводится просто к смешению двух разных смыслов по-нятия значения. Я уже говорил, что даже обычные историки отнюдь невсегда употребляют слово «значение» в одном и том же смысле. Если бывещи были важны только с точки зрения истории, то бессмысленно былобы говорить о чем-либо (скажем, о неаполитанской живописи XVIII сто-летия), что оно представляет только исторический интерес.И все-таки мне кажется, что субстантивная философия истории по сутисвоей ошибочна и опирается на фундаментальную ошибку. Ошибочно пред-полагать, что мы способны написать историю событий еще до того, какони совершились. Эту ошибку можно представить таким образом: филосо-фы пытаются дать неподходящее по времени описание событий, описатьсобытия так, как их нельзя описывать в данный момент. Я подразумеваюздесь тот известный факт, что мы пишем историю событий лишь после того,

18

как события произошли. Конечно, одной ссылки на этот факт еще недоста-точно. Подлинно философская проблема состоит в том, чтобы объяснитьэтот факт. Ученые делают точные предсказания относительно будущего,да и все мы на это способны в повседневной жизни. Однако этот вид выска-зываний о будущем, которые делает философ истории или которых требуетот него его деятельность, вызывает у меня подозрения. Их утверждения опрошлом и настоящем логически связаны с их утверждениями о будущем, иесли последние неправомерны, первые не являются надежными. Историкописывает некоторые прошлые события, ссылаясь на другие события, ко-торые для первых событий находятся в будущем, но для самого историкаявляются прошлым. Философ же истории описывает прошлые события, ссы-лаясь на другие события, которые находятся в будущем и для описываемыхсобытий и для самого философа. Я утверждаю, что нельзя принять точкузрения, оправдывающую такой род деятельности. Присущий истории спо-соб упорядочения событий не допускает экстраполяции в будущее и струк-туры, в соответствии с которыми осуществляется такое упорядочение, в этомсмысле не являются научными теориями. Отчасти это обусловлено тем, чтоисторическое значение связано с внеисторическим значением, а это после-днее изменяется вместе с интересами людей. Рассказы, повествуемые ис-ториками, связаны не только с периодом, к которому они относятся, но ивнеисторическими интересами историков как представителей человечес-о рода. Если я прав, то в историческом описании всегда присутствует^устранимая конвенциональность и произвольность, поэтому чрезвычай-трудно, если вообще возможно, говорить — как это пытаются делатьпредставители субстантивной философии истории — о единственном рас-зе, повествующем об истории в целом или о любом множестве событий.мософия истории является интеллектуальным монстром, «кентавром»,однажды назвал ее Якоб Буркхардт 13, не являющимся ни историей, ни24 Артур Данто. Аналитическая философия истории

наукой, хотя этот кентавр похож на первую и решается делать выводы, накоторые способна только наука.Задача истории — согласовывать, пишет Буркхардт, а философии —подчинять, поэтому выражение «философия истории» является внутреннепротиворечивым 14. Это верно в общем, но очень мало говорит о способе,посредством которого история согласовывает и который отличает ее — ин-туитивно мы чувствуем различие — от науки. И это приводит нас к анали-тической философии истории, главная цель которой заключается в том,

19

чтобы сделать ясным этот способ согласовывания. Главное, о чем при этомнужно помнить, что согласуемые события отделены друг от друга времен-ным промежутком и одно из них по отношению к другому находится в про-шлом, а другое — в будущем, хотя для историка все они принадлежат про-шлому. Почему все они для историка должны быть в прошлом и так ли это,есть основной вопрос, обсуждаемый в данной книге. Обсуждая наше зна-ние о прошлом, я не могу не обсуждать наше знание о будущем, если здесьвообще возможно говорить о знании. Поэтому субстантивная философияистории интересует меня в той же мере, как и сама история. Я утверждаю,что наше знание о прошлом существенно ограничено нашим незнанием бу-дущего. Установление границ есть общая задача философии, а установле-ние этой границы есть специфическая задача аналитической философии ис-тории в моем понимании.-\Глава II. Минимальная характеристика истории 25

Глава IIМинимальная характеристика историиОсновная идея предшествующей главы заключалась в том, что субстан-тивная философия истории и история как таковая относятся к разным жан-рам и что первая совершает незаконные с моей точки зрения, экстраполя-ции в будущее, обладающие той же самой структурой, с помощью которойисторики организуют события "прошлого. Вследствие структурного сход-ства между обычным историческим описанием и философией истории иопять-таки благодаря тому, что одно и то же понятие исторического значе-ния обусловливает свойственные им описания, а именно нарративные опи-сания, можно было бы предположить, что эти два вида деятельности в об-щем и целом похожи, отличаясь лишь размахом. Обычный историческойподход охватывает лишь часть того, что пытается охватить философия ис-тории, а именно историю в целом. Конечно, в рамках самой истории име-ются разные по широте описания. История террора 1793 г. охватывает бо-лее узкую область, чем история Французской революции, а история после-дней — уже, чем история Франции; в свою очередь, последняя более узка,чем история Европы, и т.д. Наиболее широким историческим описанием,как мне представляется, является описание всего прошлого. Но это описа-ние нужно отличать от описания всей истории, что является предметом фи-лософии истории. Хотелось бы думать, что описание всего прошлого лишьпрактически невозможно, в то время как описание всей истории невозмож-

20

но логически. Однако на самом деле это вовсе не так, и причину этого мож-но усмотреть в том, каким образом — в наиболее глубоком смысле — суб-стантивная философия истории «связана» с историей. В одной из последу-ющих глав я буду пытаться обосновать мысль о том, что любое описаниепрошлого существенно неполно. Оно существенно неполно в том смысле,что попытка сделать его полным потребовала бы выполнения такого усло-вия, которое не может быть выполнено. И моя основная идея будет заклю-чаться в том, что полное описание прошлого предполагало бы полное опи-сание будущего, поэтому нельзя получить полного исторического описа-ния, не создав вместе с тем некую философию истории. Поэтому, если не-возможна правомерная философия истории, то не может существовать пра-вомерного и полного исторического описания. Перефразируя знаменитыйлогический результат, можно кратко сказать: невозможно непротиворечи-вое и полное историческое описание. Иными словами, наше знание о про-шлом ограничено нашим знанием (или незнанием) будущего. В этом зак-ачается более глубокая связь между субстантивной философией историии обычной историей. И это объясняет, почему нельзя обойтись без субстан-26 Артур Данто. Аналитическая философия истории

тивной философии истории при анализе понятия истории — даже той, ко-торой занимаются обычные историки.Возможно, небольшая иллюстрация прояснит то, что я имею в виду.Полное описание некоторого события должно было бы включить в себякаждое истинное историческое описание этого события. Рассмотрим рож-дение Дидро в 1715 г. Одним из истинных исторических описаний этогособытия будет то, что в 1715 г. родился автор «Племянника Рамо». До того,как «Племянник Рамо» был написан, никто не мог дать такого описания,если только он не выдвигал определенного утверждения о будущем, т. е. невысказывался пророчески. В течение соответствующего интервала време-ни такое историческое описание должно было бы логически опираться напредложение, относящееся к философии истории. Но без такого описания унас не было бы полного описания события, случившегося в 1715 г. Такимобразом, мы не можем иметь полного исторического описания, не предпо-лагающего некоторую философию истории. Это универсальный принцип.Всегда будут существовать описания событий 1715 г., зависящие от описа-ния тех событий, которые еще не произошли. Лишь после того как эти со-бытия произойдут, мы сможем дать их описания и получить полное описа-ние первых событий. Но давать эти описания еще до того как произошлисоответствующие события, значит заниматься философией истории. Такимобразом, если философия истории невозможна, то так же невозможны иполные исторические описания, и, стало быть, исторические описания яв-ляются существенно неполными.

21

Заметим, что если бы философия истории была правомерной, то ка-кая-либо из ее концепций позволяла бы высказывать или яз нее были бывыводимы некоторые утверждения о прошлом — утверждения, которых вином случае не могли бы высказать историки. Представители философииистории не ограничиваются только утверждениями о будущем, они выс-казывают утверждения также и о прошлом. Поэтому способность «выс-казываться о прошлом» не позволяет отличить историков от философовистории. Это последняя связь между историей и философией истории, ко-торую я должен отметить. Различие состоит в том, на какие, соответствен-но, предположения опираются их утверждения о прошлом. Представителяфилософии истории отличает то, что его утверждения о прошлом предпо-лагают определенные утверждения о будущем. Под будущим я понимаю,конечно, «его будущее». Характеристика как истории, так и философииистории необходимо включает ссылку на временные координаты истори-ка и философа истории.Пока я буду говорить только об обычной истории. Историки как исто-рики не занимаются событиями их будущего, по крайней мере, не занима-ются ими так, как они изучают события своего прошлого или в некоторыхслучаях события своего настоящего — те события, во время которых ониГлава II. Минимальная характеристика истории 27

живут. Событиями настоящего они могут интересоваться, например, в та-ком смысле: они наблюдают эти события в ожидании того дня, когда этисобытия станут прошлым и они напишут их историю. Так было с Фукиди-дом, деятельность которого особенно поучительна в настоящем контексте.Он начинает свою замечательную книгу следующим предложением:«Фукидид афинянин описал войну пелопонесцев с афинянами, как онивоевали между собой. Приступил же он к своему труду тотчас после нача-ла военных действий, предвидя, что война эта будет важной и наиболеедостопримечательной из всех бывших дотоле» *.Очевидно, он чувствовал важность событий, во время которых жил, иследил за происходящим, с тем чтобы впоследствии рассказать историюэтих событий. Фукидид стремился быть как можно более точным в описа-нии того, что действительно происходило, и эта точность, как он сам со-общает, требовала от него значительных усилий 2. Он сам был свидетелеммногих событий, вошедших в его Историю, однако в отношении некото-рых был вынужден опираться на показания других людей. Но последниене всегда согласовывались между собой, и для того чтобы установить, ка-кое из двух противоположных описаний было правильным, он был вы-нужден прибегать «к самым строгим и тщательным проверкам». Именноэта тщательность обеспечила ему почетное имя отца научной истории.Однако он стремился не просто дать правильное описание событий, хотяэто и было необходимым условием достижения его дальнейших целей. Онхотел, чтобы его работа была полезной 3, и был убежден в том, что онабудет полезна лишь в том случае, если будет истинна. Отсюда его усилиябыть точным. Возможно, все историки хотят, чтобы их работы были по-лезными. Однако часто полезность их работ сводится лишь к тому, что

22

это просто описания истории. Иначе говоря, их работы полезны для дру-гих историков, интересующихся соответствующими периодами или собы-тиями, или для людей, стремящихся узнать о прошлом. Критерии полез-ности здесь остаются в рамках самой истории, но Фукидида интересовалаполезность не в этом, связанном с историей смысле. При написании своейработы он преследовал как цели создания истории, так и иные цели, лежа-щие за пределами истории. Вот эту дополнительную пользу я и хочу крат-ко рассмотреть.Его книга была обращена к людям, которые, по его словам, хотят «ис-следовать достоверность прошлых и возможность будущих событий»,loo «прошлое может «когда-нибудь повториться... в том же или сход-ном виде» 4. Поэтому его «труд создан как достояние навеки». Эти не-:олько утверждений, казалось бы, ясно показывают, что Фукидид писалкак — с моей точки зрения — должен писать философ истории: он28 Артур Данто. Аналитическая философия истории

писал о прошлом, но только или главным образом для того, чтобы датьключ к пониманию будущего, ибо прошлое может «когда7нибудь повто-риться... в том же или сходном виде». Однако его ссылка на будущее, какмне представляется, не является той апелляцией к будущему, которая ха-рактерна для концепций философии истории, а утверждение о том, что про-шлое может «когда-нибудь повториться... в том же или сходном виде», вдействительности представляет собой лишь приблизительную формулиров-ку того, что мы считаем Принципом индукции. Поэтому мысль Фукидида яреконструирую следующим образом. Сейчас, говорит он, идет война притаких-то и таких-то условиях. Условия, аналогичные данным, могут сло-житься в будущем, как это уже бывало в прошлом, и тогда в будущем про-изойдут войны, аналогичные данной. Следовательно, если, по крайнеймере, точно описать эти условия в настоящем случае, то когда в будущеммы обнаружим сходные условия, то можем ожидать наступления сходныхсобытий. Вот так мы получаем ключ для понимания событий будущего,которые будут в достаточной мере похожи на Пелопонесскую войну 5.Это утверждение можно интерпретировать совершенно тривиальнымобразом. Конечно, мы были бы способны предсказать последовательностьсобытий в любой войне, которая в достаточной мере похожа на Пелопо-несскую войну, если у нас имеется точное описание самой Пелопонесскойвойны: тот, кто понимает х, поймет также каждую копию х, если это хо-рошая копия. Весь вопрос в том, существуют ли на самом деле войны,достаточно похожие на Пелопонесскую войну, и действительно ли буду-щие события будут похожи на события прошлого? И в определенном смыс-ле можно сказать, что это не так. Мы знаем, например, довольно многовойн, которые для нас находятся в прошлом, а для Фукидида — в буду-щем и которые настолько же сильно отличаются от Пелопонесской вой-ны, как и похожи на нее. Ясно, что Фукидид ничего не мог знать относи-тельно войн своего будущего. Однако у него должна была быть информа-

23

ция для сравнения, если понимать его буквально. В конце концов, война,столь превосходно им описанная, находилась в будущем по отношениюко многим войнам из прошлого Фукидида, и о некоторых из них он дол-жен был знать. Если его война в точности похожа на эти другие войны,то мы должны отвергнуть многие элементы его описания. Например, онутверждает, что его война была «значительной». Однако он сообщает так-же: «на основании проверенных и оказавшихся убедительными свиде-тельств, я пришел к выводу, что все эти исторические события далекогопрошлого не представляли ничего значительного как в военном отноше-нии, так и во всем остальном» б. Действительно, если его утверждение отом, что его война «будет важной и наиболее достопримечательной из всехбывших дотоле», имело какие-то основания, то следует предполагать, чтоэто были какие-то специфические особенности именно данной войны. ЕслиГлава П. Минимальная характеристика истории 29

будуЩее похоже на прошлое, то прошлое должно быть похоже на буду-щее (отношение сходства является симметричным). Поэтому очевидно, чтоФукидид не имел права настаивать на беспрецедентности его войны и вто же время утверждать, что все будущие войны будут на нее похожи. Ясно,что все войны в каком-то смысле похожи одна на другую. Но тогда намдостаточно лишь заглянуть в словарь, чтобы установить, в чем состоятобщие особенности событий, которые надлежит называть войнами. Намне нужно изучать историю. Тогда какое право — в важном когнитивномсмысле — имел Фукидид предполагать, что будущие войны будут похожина его войну, если прошлые войны не были на нее похожи? У него не мог-ло быть никаких свидетельств в пользу этого, ибо имевшиеся у него дан-ные категорически свидетельствовали против предположения о том, чтобудущие войны будут похожи на его войну. Разве он не должен был пред-положить, что как все прошлые войны отличались от его войны, так ивойны будущего будут от нее отличаться? Но если это единственный вы-вод, к которому он вправе был прийти на основании имеющихся у негосвидетельств, его намерение написать «полезную» историю было бы по-дорвано с самого начала. Или же ее польза заключалась бы совсем в ином,а именно в демонстрации того, что знание прошлого совершенно беспо-лезно для понимания будущего и тот, кто стремится постичь будущее,может не тратить время на изучение истории. Но если прошлое не даетключей к пониманию будущего, то что же дает? Несомненно, что в каком-то смысле — о чем говорят наши индуктивные процедуры — оно дает ключ.Вопрос в том, имел ли здесь Фукидид право на индукцию?Есть что-то в высшей степени искусственное в попытках применить логи-ческий анализ такого рода к высказываниям Фукидида 1. Он явно выразил же-

24

лание написать полезную книгу и ясно высказал свои мысли о том, как онаможет быть использована. Более конгениальной реконструкцией его методо-логии могла бы быть следующая. Как и Платон в знаменитом разделе его «Рес-публики», Фукидид мог бы воспользоваться приемом исследовать что-то че-рез что-то другое, «написанное крупно» *. Идея заключалась в том, что если Аявляется увеличенной проекцией В, то структурные особенности, общие А иВ, легче изучать на А, чем на В. Предполагается, конечно, что А и В структурноподобны, но такого рода предположения лежат и в основе нашего использова-ния микроскопа, даже если «невооруженным глазом» мы не способны срав-нить увеличенный образ х с самим х. Поэтому Фукидид мог чувствовать, чтоизучаемая им война была столь значительной, что ее можно было рассматри-вать как увеличенный образец вообще всякой войны и, изучая ее, он мог обна-ружить такие структурные свойства, которые нелегко было разглядеть в более!лких примерах. В конечном счете он настаивает на том, что именно раз-Платон. Республика. 368d-e.30 Артур Данто. Аналитическая философия истории

меры этой войны сделали ее «наиболее достопримечательной» по сравне-нию с другими войнами. В таком случае его выбор может быть оправданточно так же, как выбор наиболее ясного примера из некоторой совокуп-ности, другие члены которой проявляют изучаемые свойства менее ярко,чем избранный пример. Его повествование должно было выявить особен-ности типичных человеческих реакций на типичные ситуации, которые, какон считает, повторяются вновь и вновь. Именно за это ценили его работу исчитали ее, как он и хотел, «достоянием навеки», ибо она есть нечто боль-шее, чем простое описание того, что происходило между Афинами и Спар-той в далеком прошлом.Тогда мы можем сказать, что его утверждение о том, что будущее дол-жно быть похоже на прошлое и что посредством тщательного описанияодного из ярких примеров войны он дал средство для понимания буду-щих войн, по сути дела не было привязано к определенному времени. Го-воря о будущем, он в общем-то не подразумевал время. Он имел такое жеправо сказать, что дал ключ для понимания всех войн прошлого. Возмож-но, однако, что он не считал это ценным достижением. Будучи человекомпрактичным, Фукидид, несомненно, чувствовал, что для прошлого уже

25

ничто не может быть полезным (как заметил Ричард Тейлор, в отношениипрошлого мы все фаталисты) 8. Только с будущим мы можем что-то сде-лать, и только в отношении будущего его работа могла бы принести ка-кую-то пользу 9. Однако это несущественно для логики его рассуждений,представленной в нашей интерпретации. Фактически он совершил пере-ход от отдельного образца (пусть «хорошего» образца) к совокупности:от происходящей войны — ко всем войнам, прошлым и будущим. Но вы-ражение «прошлые и будущие» ничего не добавляет к выражению «всевойны». Поэтому утверждение Фукидида о будущем носит такой же ха-рактер, как и утверждение любого из нас, опирающееся на обычную ин-дукцию. Однако это утверждение нельзя считать утверждением о буду-щем в большей мере, чем о прошлом. Это утверждение о совокупности, ионо не зависит от информации о положении членов совокупности во вре-мени — ни по отношении друг к другу, ни по отношению к человеку, осу-ществляющему индукцию. Верно, конечно, что иногда наши философс-кие сомнения относительно индукции выражаются в вопросе «Будет либудущее похоже на прошлое?». Однако в действительности индукция сим-метрична относительно времени, направление времени в ней не учитыва-ется. Мы легко могли бы перефразировать этот вопрос следующим обра-зом: «Будет ли прошлое похоже на прошлое?» Иначе говоря, будет ли про-шлое, предшествующее периоду, из которого взяты наши образцы, «по-хоже» на более позднее прошлое? Все проблемы, связанные с будущимипримерами той совокупности, из которой мы выбрали свой пример, воз-никают и в связи с предшествующими примерами. Например, у нас не боль-Глава II. Минимальная характеристика истории 31

ше оснований предполагать, что впоследствии появятся такие же приме-ры, как и предполагать, что такие примеры уже были. И существует каквозможность того, что избранный нами пример является последним, так ивозможность того, что он был первым. Юм однажды заметил, что суще-ствует логическая возможность того, что однажды весь наш мир изменит-ся таким образом, что ни один из наших общих законов не будет действо-вать 10. Однако мы можем допустить, что такое уже случалось, и мир изме-нялся так, как он мог измениться по предположению Юма. Очевидно, у менянет индуктивных оснований для исключения ни той, ни другой возможнос-ти. Отсутствие таких оснований и призвана подчеркнуть та возможность, окоторой говорит Юм. Или, наоборот, у меня есть только индуктивные ос-нования для исключения обеих возможностей, ибо каждая из них являетсялогически последовательной, а индуктивные основания здесь недостаточ-ны. Предполагать их достаточность — значит уходить от вопроса.Даже не говоря обо всех этих симметриях, мы можем заключить, чтоиндуктивные процессы как выводы от известных к неизвестным приме-рам инвариантны относительно как прошлого, так и будущего. Тогда не-явно предполагаемые в произведениях Фукидида идеи относительно того,

26

что человеческие мотивы всегда и везде остаются одинаковыми и что людипредсказуемыми стандартными способами реагируют на стандартные си-туации, не зависят от времени. Следовательно, его утверждения о буду-щем по своему виду не отличаются от его утверждений о настоящем и про-шлом. Сейчас я не касаюсь, конечно, вопроса о том, верны или ошибочныбыли его конкретные выводы, я подчеркиваю лишь их независимость отвремени. Фукидид не вторгается в охарактеризованную мною философиюистории. Скорее он занимается социальной наукой, по крайней мере не-явно, ибо стремится к тому, чтобы из его книги мы почерпнули какие-товесьма общие факты относительно поведения отдельных лиц и групп лю-дей в политическом контексте — факты, которые наиболее отчетливо вы-ступают в описываемых им событиях. Тем не мецее, его работа сохранилабы свою ценность даже в том случае, если бы эти факты не носили общегохарактера, даже если бы греки и спартанцы значительно отличались оттех людей, которые жили раньше или позже. В его книге мы действитель-но находим свое отражение.Успешность изложения Фукидида, по-видимому (по крайней мере с егособственной точки зрения), был обусловлен тщательностью его описанияого, что на самом деле произошло. Поэтому о Фукидиде мы по крайнеймере можем сказать, что он стремился дать истинное описание событийзоего прошлого, некоторые из которых он наблюдал сам, а некоторыеюлюдали его современники, сообщения которых он тщательно прове-рял. И это можно было бы сказать, даже если бы у него не было той не-проявленной цели, которую я обсуждал выше. Допуская, что эта непрояв-32 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ленная цель могла оказать влияние на его отбор характерных черт войны,мы можем все-таки считать независимыми два вида его деятельности ивыразить особенности его труда в дополнительных описаниях: «это — ис-торическое сочинение» и «это — работа по социальной науке».Я буду использовать прием Фукидида, состоящий в том, чтобы от хо-рошо подобранного примера переходить к общему утверждению относи-тельно целого класса, избрав его самого в качестве хорошего образца, пред-ставляющего класс историков. Я могу сказать, что минимальная задачаисторика состоит в том, чтобы дать истинное описание событий своегопрошлого. Я считаю это минимальной характеристикой деятельности ис-торика, необходимым условием приписывания какому-то индивиду пре-диката «быть историком». Я не утверждаю, что это достаточное условие,ибо, как мы уже видели, такая характеристика входит также и в наш кри-терий приписывания индивиду предиката «быть философом истории».Быть может, мы сможем уточнить этот критерий, дабы провести различиемежду историками и философами истории, указав, что в отличие от фило-софов истории, историки пытаются давать истинные описания событийсвоего прошлого, которые логически не предполагают истинных и зави-сящих от времени описаний событий их будущего.

27

Я не утверждаю, что историк занимается только этим. Однако я будунастаивать на том, что какую бы еще деятельность ни приписывали исто-рикам, их успех в создании таких описаний является необходимой пред-посылкой любой другой их деятельности. Так, например, можно сказать,что историки стремятся объяснить события прошлого. Я не могу споритьс этим. Я утверждаю лишь, что сначала нужно дать истинное описаниенекоторого события, а уж потом объяснять его. Но что, если историк Ауже дал такое описание события, которое хочет объяснить индивид 5?Назовем ли мы тогда В историком? Ответ состоит в том, что любое объяс-нение данного события потребует ссылки на другое событие и пока у наснет его истинного описания, мы не достигнем успеха в объяснении перво-го события. И мы не должны упустить из вида, что высказывание «Е2 про-изошло благодаря £j», предполагаемое в качестве объяснения £2> по край-ней мере, является истинным утверждением о некотором событии из про-шлого какого-то историка. Аналогично обстоит дело в тех случаях, когдаговорят, что для объяснения некоторого прошлого события историк дол-жен осуществить особый акт эмпатического отождествления себя с лица-ми, участвовавшими в этом событии. У меня нет сомнений в том, что ис-торики могут осуществлять и осуществляют такие акты. Однако их спо-собность совершать это, безусловно, зависит от их предварительного удо-стоверения в том, что такое событие существовало и существовали люди,с которыми можно пытаться осуществить эмпатическое отождествление.Тем не менее такого удостоверения нельзя достигнуть за счет эмпатичес-Глава П. Минимальная характеристика истории 33

кого отождествления. Но здесь выявляется некоторый пробел в моей ха-рактеристике. Можно было бы сказать, что человек не является событи-ем, а моя характеристика имеет отношение только к событиям из прошло-го историка. Поэтому я должен расширить свою характеристику: историквысказывает истинные утверждения о прошлом, будь то события, людиили вещи любого рода.Это пока все, что я хотел бы сказать об историках. Я даже не хочу ут-верждать, что они когда-либо добиваются успеха в своей деятельности, аговорю лишь о том, что они пытаются делать. Безусловно, это самое безо-бидное, что можно сказать об историках. Возможно, это мало что проясня-ет, по крайней мере, до тех пор, пока мы не уточним, утверждения какоговида они пытаются высказывать (истинные утверждения в этом смысле неявляются особым видом утверждений). Точно так же мы можем сказать, чтофилософ истории пытается высказывать утверждения определенного родао будущем. Однако я хочу сказать здесь, что представитель субстантивнойфилософии истории пытается высказывать о будущем утверждения того жерода, которые историк пытается высказывать о прошлом. Поэтому нашобраз представителя субстантивной философии истории будет приобретать

28

все более четкий вид по мере того, как будет уточняться наш образ самогоисторика. И в конце концов, как я надеюсь, мы увидим, почему относитель-но будущего нельзя высказывать утверждений такого рода, которые допу-стимо высказывать относительно прошлого.Между прочим, есть причина для того, чтобы ограничиться столь общей инеконкретной характеристикой намерений историка. Эта причина заключает-ся в следующем. Иногда утверждают, что в общем и целом мы не способныдостигнуть успеха в высказывании истинных предложений о прошлом. Ноесли стремления историков в общем неосуществимы, немногое можно по-лучить посредством какого-либо дальнейшего описания этих стремлений.Если единорогов не существует, бесполезно выяснять относительно нихкакие-то подробности, например, свирепые они или кроткие. Поэтому яобращаюсь к возражениям, которые можно высказать против нашей спо-собности делать истинные утверждения о нашем прошлом.34 Артур Данто. Аналитическая философия историиГлава IIIТри возражения против возможности исторического знанияЯ думаю, немногие из нас сколько-нибудь серьезно сомневаются в том,что историкам иногда удается достигнуть той минимальной цели, которую яприписал им, а именно, что они иногда, а на самом деле часто и обычноприходят к истинным утверждениям о том, что является для них прошлым.Вопрос в том, имеем ли мы основание предполагать это. Конечно, поста-новка такого вопроса не означает выражения сомнений в компетенцииили честности историков. У нас есть способы распознать некомпетент-ность или тенденциозность, и обычно мы вполне можем установить не-правильное употребление или злоупотребление историографическими на-выками. Скорее, вопрос заключается в том, позволяют ли эти навыки до-стичь той минимальной цели, ради которой мы овладеваем ими, и позво-ляют ли они нам высказать какие-то истинные утверждения о прошломили установить, истинно или ложно утверждение, говорящее о прошлом.Вопрос имеет даже еще более общий смысл. Допустим, можно показать,что эти навыки, умелое и честное применение которых позволяет, соглас-но имеющимся критериям, квалифицировать кого-либо как историка, по-чему-то оказались совершенно недостаточными для достижения нашей ми-нимальной цели. Трудно допустить, что такое можно доказать, но еслибы это случилось, люди могли бы попытаться найти множество другихприемов, лучше приспособленных для достижения этой цели. Несомнен-но, в истории мысли бывали случаи, когда совокупность специальных при-емов, которая считалась достаточной для достижения определенного ре-зультата, например для решения определенных проблем, не достигала сво-

29

ей цели и заменялась более эффективными приемами. Но здесь меня неинтересуют возражения против признаваемых ныне историографическихнавыков. Я хочу обратить внимание на возражения, направленные про-тив нашей способности — при любом наборе специальных приемов - на-ходить истинные утверждения о прошлом, так что любые улучшения су-ществующих приемов оказываются бессмысленными, как, скажем, сталобессмысленным улучшать существующие циркули после доказательстватого, что трисекция угла невозможна посредством линейки и циркуля. По-становка вопроса в такой общей форме означает атаку на основания исто-рического знания. Вот эта атака меня сейчас и интересует.Позиция радикального скептицизма по отношению к утверждениям о про-шлом встречается редко. Кто-то может сомневаться в том или ином конкрет-ном утверждении, однако обычно для этого имеются серьезные основания, на-пример: недоверие к лицу, высказывающему такое утверждение, или установ-Глава III. Три возражения против возможности исторического знания 35

ление недостаточности данных, свидетельствующих в его пользу; если же об-наруживается противоречие между данным утверждением и каким-то другимутверждением, которое считается верным, то первое из них отбрасывается. Вдействительности, эти другие утверждения часто сами говорят о прошлом. Так,например, мы можем отвергнуть утверждение о том, что сэр Уолтер Рэли былатеистом, поскольку оно несовместимо с некоторыми другими утверждения-ми относительно сэра Уолтера, которые мы считаем истинными. В таких слу-чаях мы всегда готовы признать естественную контрадикторную противопо-ложность отвергаемого утверждения, т.е. высказывание о том, что сэр Уолтерне был атеистом, которое само относится к прошлому. Радикальный скепти-цизм здесь возможен лишь в том случае, если признание любого утвержденияо прошлом вступает в противоречие с каким-то другим утверждением, кото-рое мы склонны считать истинным, чем исключается любое утверждение опрошлом, т.е. устраняется как утверждение «Сэр Уолтер Рэли был атеистом»,так и его естественная контрадикторная противоположность. Но любое такое

30

положение должно быть всецело общим, если оно призвано оправдать ради-кальный скептицизм, т.е. если из него вытекает неприемлемость как р, так ине-р, гдер является утверждением о прошлом. Под естественной контрадик-торной противоположностью некоторого утверждения я понимаю контрадик-торное ему суждение, сохраняющее тот же самый субъект, предикат и времен-ную форму. Таким образом, 5 не было Р является естественной контрадиктор-ной противоположностью S было Р.Теперь я кратко сформулирую три разных аргумента, из которых, в случаеих убедительности, вытекает невозможность высказать какое-либо истинноеутверждение о прошлом и которые оправдывают радикальный скептицизм поотношению к р и не-/>, когда они высказаны в прошедшем времени. Эти аргу-менты являют собой критику утверждений о прошлом с трех разных точек зре-ния: их значения, их референции и их истинностной оценки. В действительнос-ти я не считаю ни один из этих аргументов убедительным. Кроме того, в каждомиз них нетрудно заметить ошибку. Однако подробное обсуждение каждого изних философски поучительно, ибо сами аргументы не лишены философскогоинтереса. Вдобавок оно будет содействовать раскрытию различных аспектовпонятия истории, и это, я надеюсь, оправдывает ту несколько расширенную трак-товку этих аргументов, которую я предлагаю в последующих главах. Сейчас ялишь сформулирую и кратко прокомментирую каждый из них.(1) Каждое утверждение, подразумевающее прошлое, строго говоря, лише-но значения. Вопрос об истинности или ложности бессмысленных утвержденийвообще не может быть поставлен. Таким образом, если о прошлом нельзя выс-казать осмысленного утверждения, то о нем нельзя высказать и истинного ут-верждения.Этот аргумент опирается на определенную теорию значения. Действитель-но, искушенный читатель поймет, что здесь подразумевается знаменитый вери-36 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава III. Три возражения против возможности исторического знания

31

37

фикационный критерий значения, который в одной из его многочисленных фор-мулировок гласит, что неаналитическое суждение осмыслено только тогда, ког-да оно может быть верифицировано посредством опытом. Иногда отсюда выво-дят, что мы должны иметь возможность пережить в опыте то, о чем говорят этисуждения. Однако мы не можем пережить в опыте то, о чем говорят утвержде-ния о прошлом, поэтому мы не можем их верифицировать, следовательно, со-гласно этому критерию, они бессмысленны. Немногие оказываются такими пу-ританами или героями, чтобы отстаивать столь крайнюю точку зрения, и в наи-меньшей мере — сами создатели верификационного критерия, цель которых, вконце концов, состояла не в уничтожении, а в экспликации эмпирической науки.Однако даже умеренный вариант, гласящий, что значением эмпирического пред-ложения является способ его верификации, приводит к следствиям, которые ка-жутся почти парадоксальными. Среди способов верификации исторических ут-верждений едва ли можно найти переживание в опыте того, о чем они говорят.Мы не способны на это. Вместо этого мы заняты поисками свидетельств, под-тверждающих их, а это предполагает, что значение исторического утвержденияесть процесс нахождения исторических свидетельств и что исторические утвер-ждения, таким образом, можно интерпретировать как предсказания результатовисториографических процедур. Но все эти процедуры осуществляются лишь пос-ле произнесения тех исторических утверждений, значением которых они явля-ются, т.е. они осуществляются в будущем историка. А поскольку значение суж-дения есть то, о чем это суждение говорит, постольку оказывается, что осмыс-ленные исторические суждения говорят о будущем. Мы вновь оказываемся не-

32

способными высказать осмысленное утверждение о прошлом. И мы опять воз-вращаемся на ту же самую героическую позицию. Заметим, что, приняв даженаиболее продвинутую точку зрения относительно значения, например ту, кото-рая отождествляет значение предложения с его употреблением, мы приходимприблизительно к тем же самым следствиям. Предсказания употребляются длявысказывания утверждений о будущем, и поэтому мы сразу же лишаемся воз-можности использовать исторические утверждения для того, чтобы высказы-ваться о прошлом. Тезис о том, что утверждения историка являются (скрытыми)предсказаниями, разными способами поддерживался такими прагматистами, какПирс, Дьюи и Льюис, а также позитивистами, в частности А. Айером *.(2) Возможно, аргумент (1) смешивает значение с референцией, что яв-ляется распространенной философской оплошностью. Однако здесь появ-ляется другое затруднение. Быть может, не существует или, скорее, не былоничего такого, к чему относятся утверждения о прошлом. По крайней мере,логически возможно, что наш мир был создан только пять минут назад —вместе с нами и всеми нашими воспоминаниями, и он содержит все те части иосколки предметов, которые мы рассматриваем как свидетельства существова-ния мира, более старого, нежели тот, в котором мы живем. Вся наличная дан-ность мира может совершенно не зависеть от того, когда он был создан, и изве-стный нам мир вполне совместим с чрезвычайно краткой историей. Но еслимир создан всего лишь пять минут назад, не существует ничего, к чему могли быотноситься утверждения о прошлом. Поэтому в зависимости от предпочитаемо-го анализа так называемых «референциальных выражений», все такие утверж-дения были бы ложны (Рассел) или вопрос об их истинности или ложности во-обще не мог быть поставлен (Стросон) 2. Но тогда не может быть достигнутаминимальная цель историка — высказывать истинные утверждения о прошлом.

33

Расхождения между историками по большей части оказались бы мнимыми. Стро-го говоря, каждый из двух вступивших в спор историков либо защищал бы лож-ное суждение, либо защищал суждение, об истинности или ложности которогонельзя было бы говорить. Однако это равнозначно принятию скептической по-зиции по отношению кр и его естественной контрадикторной противоположно-сти, где/) является утверждением о прошлом 3.Следует отметить, что этот аргумент не обладает строгой общностью и по-этому по сравнению с аргументом (1) содержит не столь радикальное возраже-ние против моей характеристики. Даже если мы согласимся с тем, что мир цели-ком возник всего лишь пять минут назад, мы смогли бы, тем не менее, высказатьнекоторые истинные утверждения о прошлом, например утверждение о том,что мир возник пять минут назад, и какие-то другие утверждения о том, чтопроизошло в течение этих пяти минут. Этот аргумент не может отбросить каж-дое утверждение о прошлом, поскольку сам опирается, по крайней мере, на одноутверждение о прошлом, которое сам же и формулирует. Тем не менее он разре-шает так мало утверждений о прошлом, что недостаток общности в нем прино-сит мало утешения историкам. В конце концов, сколько историков интересуетсятем, что произошло за последние пять минут?Аргумент не утверждает, конечно, что мир действительно возник пять ми-нут назад, он говорит лишь, что это могло бы быть «при всем том, что намизвестно». Это могло бы быть, а могло и не быть. Поэтому, может быть, намудается высказывать истинные утверждения о прошлом, а может быть, и нет.Если у нас есть такая возможность, мы не можем знать о том, что она есть.Все имеющиеся свидетельства совместимы с появлением мира пять минутназад, поэтому, опираясь на свидетельства, мы не можем знать, способны мывысказывать истинные утверждения о прошлом или нет. В этом случае мыникогда не сможем установить, являются ли разногласия между историками

34

подлинными или только мнимыми. Но это вновь приводит нас к скептическойпозиции по отношению к р и не-р, где р является утверждением о про-шлом. Когда мы не способны (и в принципе не можем быть способными) ска-зать, истинно или ложно некоторое данное суждение (или ни то ни другое), точто это как не скептицизм по отношению к этому суждению?По сравнению с (1) немногие люди принимали этот аргумент всерьез,за исключением Бертрана Рассела, который его сформулировал и тут жесказал, что никто не смог бы утверждать его всерьез. Тем не менее этот аргу-38 Артур Данто. Аналитическая философия истории

мент порождает драматические вопросы относительно времени, референциии знания и заслуживает поэтому тщательного анализа.(3) Исторические утверждения высказываются историками, а у исто-риков имеются мотивы, побуждающие их говорить об одних событияхпрошлого и не говорить о других. Кроме того, историки испытывают оп-ределенные чувства по отношению к тем событиям, которые стремятсяописать. Некоторые из этих чувств могут быть чисто личными, другиемогут разделяться членами тех или иных групп, в которые входит исто-рик. Подобные позиции и предпочтения побуждают историка придаватьбольше значения одному, опускать другое, что приводит к искажениям.Из-за груза собственных предпочтений историки далеко не всегда способ-ны распознать вносимые ими искажения. Но даже и те из них, которыестремятся устранить эти искажения, сами обременены грузом позиций ипредпочтений и, следовательно, вносят свои собственные искажения. Неиметь определенной позиции — значит не быть человеком, а историк —человек, поэтому он не может высказывать о прошлом совершенно объек-тивных утверждений. Благодаря неустранимым личностным факторамкаждое утверждение историка оказывается искажением, следовательно, неявляется вполне истинным. Поэтому мы не способны высказывать о про-шлом таких утверждений, которые являются вполне истинными.На первый взгляд, этот аргумент легко заподозрить в бессмысленнос-ти. Что значит, например, сказать, что все объекты в мире искривлены? Обискривленных вещах можно говорить только в сравнении их с прямымивещами, а если таковые отсутствуют, то мы не можем осмысленно употреб-лять выражение «искривленный». Этот термин логически предполагает своюпротивоположность. Но точно так же обстоит дело с искажениями. Если унас нет идеи о том, каким должно быть неискаженное утверждение о про-шлом, то какой смысл мы можем вложить в выражение «неискаженное ут-верждение»? Но если у нас есть такая идея, то в принципе мы способны выс-

35

казать неискаженные утверждения, и аргумент рушится. Таким образом,отсюда следует, что либо этот аргумент лишен смысла, либо он ошибочен.Однако этот вывод не является неизбежным, и защитники аргумента(3) легко могут обойти его, что они обычно и делают. В сущности, ониведь и не утверждают что-то вроде «Всякая вещь искривлена», они гово-рят лишь, что искривлены вещи определенного класса. В этом случае мо-жет существовать класс прямых вещей, что и сделает осмысленным дан-ное утверждение. Опять-таки они не говорят, что каждое утверждение являет-ся искажением, а только что такими искажениями являются исторические ут-верждения. Класс исторических утверждений как целое противопоставляетсядругому классу утверждений, предположительно не являющихся искажения-ми, — классу научных утверждений. То, что Маргарет Макдональд говорит окритике в следующем отрывке, достаточно легко применить к истории:Глава III. Три возражения против возможности исторического знания 39

«Критическое рассмотрение какой-то работы есть ее истолкованиенекоторым лицом в конкретное время и в определенных социальныхусловиях. Поэтому критика не обладает и не может обладать безличнымхарактером, присущим строгим правилам, применяемым независимо отвремени и места и свойственным науке и математике» 4.По-видимому, нам известно, какого рода изложения являются «объектив-ными», — те, которые не зависят от времени, места и личных предпочтенийтого, кто их дает. Но точные критерии, позволяющие нам установить, когдаизложение объективно, позволяют нам также установить, когда изложение неявляется таковым. Невозможно, чтобы наше изложение само по себе оказа-лось объективным, если оно относится к тому же виду, что и те изложения,которые мы считаем необъективными. Ибо любое такое изложение будет зави-сеть от времени, места и личных пристрастий. И нам известно, что любоеизложение подобного рода не является объективным. Все историческиеизложения относятся к этому виду.Аргумент (3) в той или иной форме защищали многие мыслители, в ос-тальном придерживающиеся разных взглядов. Например, Ницше восполь-зовался им в известном афоризме, который впоследствии цитировал Фрейд.Он гласит: «"Я это сделал", — говорит моя память. "Я не мог этого сде-лать", — говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концовпамять уступает» 5. Здесь гордость искажает память, и то, во что я хочуверить из прошлого, искажает истину. Логически возможно, конечно, чтокаждое мое воспоминание деформировано гордостью и вообще все собы-

36

тия искажены моими желаниями, чувствами или пристрастиями. Поэтому«при всем том, что мне известно» каждое воспоминание может оказатьсяискажением. У меня нет способа установить, правильно мое воспоминаниеили нет. Даже если оно правильно, у меня нет способа узнать, что это так.Можно возразить, что у меня, несомненно, есть такие способы. Я могу об-ратиться к независимым свидетельствам. Но если эти независимые свиде-тельства заключаются в обращении к воспоминаниям других людей, то накаком основании я могу предполагать, что их воспоминания не искажены втакой же степени, как мои собственные? Существуют, правда, свидетель-ства другого рода, например дневниковые записи, вырезки из газет и томуподобное. Но как раз тут следует общий релятивистский аргумент (3) и опятьоказывается, что моя оценка свидетельства испытывает влияние личностныхфакторов. В конце концов, аргумент Ницше не ограничивается только памятью.В своем дневнике я могу написать, что сделал то-то. Я неодобрительно отно-шусь к этому поступку, и мое доверие к дневнику подорвано: я говорю себе, чтоэто написал кто-то другой или что я написал это, чтобы стать умнее.Этот аргумент представляется мне наиболее интересным из приведенныхтрех, несмотря на то, что главными защитниками этого аргумента — Бирдом,40 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Беккером, Кроче — его формулировка была искажена вследствие их конкрет-ных позиций, предубеждений и пристрастий. Он требует тщательной логичес-кой обработки, однако в нем содержится нечто верное и важное, поэтому вдальнейшем я изменю свою минимальную характеристику истории с учетомименно этого аргумента. По сути дела, я уже согласился с той позицией, ккоторой он подталкивает, когда сказал, что историческое значение зависит отвнеисторического значения, а последнее в значительной мере определяетсяконкретными установками и интересами историка. Отсюда следует, что нашспособ организации прошлого каузально связан с нашими конкретными инте-ресами.Однако теперь я буду рассматривать все эти аргументы в том порядке, вкотором они были изложены, и посвящу отдельную главу каждому из них.Глава IV. Верификация, верифицируемость и предложения... 41

Глава IV

37

Верификация, верифицируемость и предложения, имеющие формувремени *Сейчас я хочу рассмотреть аргумент (1). Я буду анализировать его с пози-ций двух разных теорий, каждая из которых в той или иной мере дает емуфилософское обоснование. Первая*— это теория знания, а вторая — теориязначения. Конечно, эти две теории существенно взаимосвязаны и каждый сто-ронник данной теории знания склонен в той или иной форме признавать соот-ветствующую теорию значения, и обратно. Тем не менее, имеет смысл рас-смотреть каждую из этих теорий отдельно, ибо каждая из них по-своему осве-щает понятие истории. И хотя меня интересуют самые общие формулировки,я буду ссылаться на конкретные выражения этих теорий теми философами,которые поддерживали их в то или иное время. Рассматриваемая теория по-знания принадлежит К.И. Льюису, а теория значения — А. Айеру. Фактическия буду анализировать несколько теорий Айера, связанных с одной и той жепроблемой, но отображающих некоторые изменения его фундаментальныхфилософских установок.Большая, кропотливая и важная работа по анализу эмпирического знаниябыла проделана после того, как в 1929 г. Льюис написал книгу «Разум имировой порядок», проделана отчасти и самим Льюисом в его более по-зднем и главном произведении «Анализ знания и оценка». Я думаю, се-годня уже никто без серьезных оговорок не поддержал бы ту форму эмпи-ризма, которую он разрабатывал в своей ранней книге. Тем не менее яограничусь тем, что сказано Льюисом в работе «Разум и мировой поря-док», ибо ее последующие улучшения не касаются интересующей меняпроблемы и поскольку здесь Льюис высказал несколько интересных идей,имеющих отношение к нашему знанию прошлого *..Я начну с краткого изложения общей теории знания Льюиса, а затем перей-ду к конкретному ее применению к нашему знанию прошлого. В общем, Льюи-са интересует вопрос: что значит знать, что некий х обладает определенным свой-ством F7 Он считает, что когда мы утверждаем, что х есть F, то это следует пони-мать как указание на определенные действия и переживания в опыте, и именноИмеются в виду грамматические формы времени, т. е. формы настоящего, прошедшего и буду-щего времени, выражаемые в предложении глаголом. Для последующего анализа Данто

38

важно напомнить, что категория времени в грамматике выражает отношение временидействия глагола к моменту речи. Так, настоящее время показывает, что действие, выра-женное глаголом, совпадает с моментом речи; прошедшее время обозначает действие,предшествовавшее моменту речи; будущее время выражает действие, которое совершитсяпосле момента речи. — Прим. персе.42 Артур Данто. Аналитическая философия истории

с помощью действий и переживаний в опыте он анализирует предложения вида«х есть F». Он пишет:«Приписать вещи объективное качество — значит неявно предсказать,что если я совершу определенные действия, то у меня появятся опреде-ленные чувственные переживания: если бы я откусил это, появилось быощущение сладости; если бы я это сжал, я почувствовал бы умереннуюмягкость; если бы я это съел, то я не отравился бы и переварил это; еслибы я перевернул это, то воспринял бы другую округлую поверхность,похожую на данную... Вот эти и сотни других гипотетических сужденийи образуют мое знание того яблока, которое я держу в руке...» 2.В общем,•,«все содержание нашего знания реальности сводится к истинности та-ких суждений «если..., то...», в которых основание может стать истин-ным благодаря нашему действию, а следствие представляет содержаниеопыта, который не актуализирован и, возможно, не будет актуализиро-ван, но который возможен и связан с настоящим» 3.Грубо говоря, независимо от их временной и грамматической формы и от ихобычного употребления, предложения вида <ос есть F» являются предсказаниемили, лучше сказать, множеством предсказаний вида «Если А, то £», где А пред-ставляет действие, а £—чувственное переживание. Первоначальное предложе-ние можно разложить 4 на эти условные предложения, конъюнкция которых ивыразит наше знание того, что содержалось в первоначальном предложении.Каждое из этих условных предложений требует особого процесса верификации,и исходное предложение будет исчерпывающе верифицировано, если все услов-ные предложения, на которые оно разложимо, окажутся истинными благодаряосуществлению определенного действия и получению определенного чувствен-ного переживания. Это достаточно известный способ анализа понятия эмпири-ческого знания, с которым связано громадное множество проблем. Я не буду ихкасаться и ограничусь только той частью анализа Льюиса, которая говорит о

39

том, что, когда я заявляю о своем знании чего-либо, я неявно предсказываю, чтоя буду переживать в опыте, если произведу некоторое действие, и что предсказа-ния относительно действий и их чувственно переживаемых результатов — это иесть «все содержание нашего знания реальности».Допустим теперь, что о конкретном объекте а я говорю, что а есть F, ичто предложение «а есть F» произносится в момент tv Если а существует вмомент tj, я могу совершить действие над а й в зависимости от чувственныхпереживаний, появившихся в результате этого действия, верифицироватьили частично верифицировать мое первоначальное предложение. Или, пред-Глава IV. Верификация, верифицирую•емость и предложения... 43

м, что я сформулировал свое предложение в будущем времени и а суще-юсле момента /у. Опять-таки я буду способен ъ чувственные переживания a Dur>or /> —положим,ствует после .г „^ю-^ли я иуду спосооен осуществить действия,получить чувственные переживания и вновь смогу верифицировать, частичноверифицировать или даже фальсифицировать мое первоначальное предложение.В обоих случаях мое предложение является предсказанием о моих действиях ичувственных впечатлениях. Теперь предположим, что объект а существовал допроизнесения мной предложения и больше не существует, а мое предложениевыражено в прошедшем времени. Тогда я не могу совершить действия над а нив момент tj, ни в любое будущее время -— перестав существовать, вещи большене существуют и не возвращаются к существованию таким же образом, какимиз красных они становятся зелеными, а затем опять красными. И я не могу наде-яться найти в будущем тот отрезок времени, в который существовал а, поэтому уменя нет возможности верифицировать мое предложение. Безусловно, я мог быраньше совершить действия над а и получить соответствующие чувственныевпечатления; если бы а все еще существовал, я мог бы еще раз это проделать.Таким образом, я уже заранее верифицировал бы то предложение, которое в

40

момент tj произнес в прошедшем времени, — верификация предшествовала быверифицируемому предложению. Однако утверждение о том, что я осуществилдействие, что я получил соответствующие чувственные переживания, выраже-но в прошедшем времени и порождает те же самые проблемы. Относительноутверждений о прошлом эти предварительные рассуждения показывают, что онине могут быть верифицированы, следовательно, не являются частью нашего зна-ния реальности. Каждый может по-своему отнестись к этому аргументу и, не-сомненно, в нем есть что-то искусственное, однако Льюис воспринял его каквозражение, которое приводит к некоторым парадоксальным следствиям и кото-рое необходимо парировать:«Знание, говорят, здесь отождествляется с верификацией, а верифика-ция осуществляется посредством перехода от настоящего к будущему.Тогда прошлое, насколько мы можем его знать, преобразуется в нечтонастоящее и будущее, и мы сталкиваемся с двумя равно невозможнымиальтернативами: прошлое не может быть познано или в действительно-сти оно не прошлое» 5.Посмотрим теперь, как сам Льюис справляется с этим возражением.Прежде всего он отрицает его применимость к прошлому и настаивает натом, что предложения о прошлом верифицируемы, и, в конце концов, мыможем знать прошлое. Однако он подкрепляет это утверждение посред-ством новой концепции объекта и введения различных метафизическихДопущений, которые чрезвычайно трудно оправдать при его пониманиизнания. В частности, он говорит:ми»44 Артур Данто. Аналитическая философия истории

«Предположение о том, что прошлое верифицируемо, означает, что влюбой момент после того как событие произошло, всегда существует нечтотакое, что, по крайней мере, может переживаться в опыте и посредствомчего это событие может быть познано».Это, конечно, достаточно безобидно. Льюис говорит, что наше знаниепрошлого опирается на наличные свидетельства, на объекты, которые мыспособны действительно воспринимать в опыте. Эти объекты он называет«следствиями» («effects») того события, о котором мы можем знать, осно-вываясь на них. Если бы существовало событие, вообще не имеющее след-ствий или следствий в настоящем, то, конечно, у нас не было бы возможно-сти знать о том, что оно произошло: в нашем знании о прошлом существо-вало бы постоянное белое пятно. Это дает приблизительное решение той

41

проблемы, которую ставит Дьюи:«Объектом [исторического знания] является некоторое прошлое собы-тие в его связи с настоящими и будущими результатами и следствия-кэдрмрг' • •>•>•-•

«Если прошлое событие случайно не имеет обнаруживаемых следствийили наша мысль о нем не приводит к каким-либо различиям, то у наснет возможности по-настоящему судить о нем» 7.Кто станет спорить с этим? Утверждение Льюиса сводится к тому, чтоте объекты, которые можно познать только на основе свидетельств, не мо-гут быть познаны при отсутствии этих свидетельств. И он предполагает,что о событиях прошлого мы можем знать только на основе свидетельств.Это тоже бесспорно. Тем не менее, эти «гениальные находки» все-таки неустраняют нашего беспокойства по поводу анализа Льюиса. Он утверж-дал, что, говоря о прошлом, я лишь предсказываю, какие переживания вопыте я получу, если совершу некоторые действия, и что все мое знаниезаключено в этих условных высказываниях. Поэтому, например, если под«битвой при Гастингсе» мы подразумеваем некоторое множество действийи чувственных переживаний, относящихся к нашему будущему, то какойсмысл можно придать выражению «знание о том, что битва при Гастингсепроизошла в 1066 г.», если все наше знание выражается во множестве ус-ловных предложений, говорящих о будущих действиях и переживаниях? Какмогу я при таком анализе знать прошлое или что-либо еще помимо этихусловных предложений? Кроме того, если я не могу говорить о прошлыхсобытиях и всякий раз, когда пытаюсь делать это, оказывается, что я выс-И в другом месте:Глава IV. Верификация, верифицируемость и предложения... 45

казываю лишь предсказание о своих будущих чувственных впечатлениях, то какмогу я утверждать, что эти впечатления являются свидетельствами прошлыхсобытий? Как можно говорить, что эти впечатления подтверждаютр, якобы го-ворящее о прошлых событиях, если само р есть лишь предсказание будущихвпечатлений?Льюис, должно быть, испытывал смутное беспокойство по поводу этихпроблем и как раз в связи с ними ввел новую концепцию объекта, о кото-рой я упоминал. Пусть Е будет некоторым событием, а {е} — множествомего следствий в данный момент времени t. Тогда, полагает Льюис, Е вместес {е} мы можем рассматривать-как единый, растянутый во времени объект,существующий с момента появления Е, скажем от tl до /. По-видимому, этотобъект, который я буду называть О, увеличивается с течением времени помере того, как к нему присоединяются новые следствия. Таким образом,битва при Гастингсе плюс ковер из Байе, изображающий эту битву, плюс

42

все другие следствия битвы при Гастингсе образуют единый растянутый вовремени объект. Пусть это будет О. Поскольку, как говорит Льюис, «послетого как событие произошло, всегда существует нечто такое, что... можетпереживаться в опыте...», постольку в любой момент времени существуеткакое-то следствие битвы при Гастингсе, которое может переживаться мноюв опыте. Следовательно, я могу переживать в опыте О. Конечно, я мог быпросто назвать О «битвой при Гастингсе» и сказать, что я воспринимаю вопыте битву при Гастингсе. Однако изучающие английскую историю силь-но удивились бы, узнав о том, что битва при Гастингсе все еще продолжает-ся. И едва ли бы им понравилось такое изменение значения (референта) вы-ражения «битва при Гастингсе», которое подкрепляет это утверждение. Глу-по было бы говорить, что сегодня утром я видел Авраама Линкольна, еслипод этим я подразумеваю лишь то, что видел копию его знаменитой речи вГеттисберге. Таким образом, введение О, строго говоря, не помогает. То,что я могу воспринять О, вовсе не означает, что я могу пережить в опытебитву при Гастингсе. Это означает лишь, что я могу воспринять в опытенекоторые части растянутого во времени объекта, более ранней частьюкоторого является битва при Гастингсе. А поскольку сейчас я не могу вос-принимать в опыте более ранних частей растянутых во времени объектов,мы останемся с тем, с чего начали. Мы лишь иначе сформулировали нашуисходную проблему: вопрос о знании прошлых событий мы заменили воп-росом о знании более ранних частей растянутых во времени объектов, ког-да мы способны воспринять в опыте только настоящие и будущие частитаких объектов. Льюис пишет, что «целокупность таких следствий образу-ет все, что можно знать об объекте» 8. Но это как раз и означает, что битвапри Гастингсе, не будучи своим собственным следствием, непознаваема. Ине только это. Все более ранние части О оказываются непознаваемыми, еслинепознаваемо первоначальное событие. А если у нас есть способы знать их,46 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава IV. Верификация, верифицируемость и предложения... 47

то почему нет способов познания того первоначального события, следствиямикоторого они являются? Познаваемы только настоящие и будущие следствия, имы не продвигаемся в решении вопроса о том, как мы можем знать прошлое.Вернее, мы продвигаемся, ибо ответ гласит, что мы не можем его знать. А это

43

абсурд.Еще одно слово. Допустим, мы переживаем в опыте {е}, и {е} действитель-но является частью О. На каком основании мы утверждаем, будто знаем, что {е}является частью О, если О включает в себя более ранние части, которые сами посебе непознаваемы? А если каждый раз, когда мы хотим говорить о более ран-них частях, наши утверждения оказываются предсказаниями о более позднихчастях, то Льюис в своей теории знания, по сути дела, не оставляет места длязнания растянутых во времени объектов. При его истолковании знания невоз-можно говорить о таких объектах. Интересно обратить внимание на то, какимспособом Льюис пытается преодолеть эти затруднения. Он говорит, например,об «отпечатках прошлого», которые несут на себе объекты настоящего и, опира-ясь на которые, мы можем добраться до более ранних частей растянутого вовремени объекта. Таким образом:«Прошлое познается посредством правильной интерпретации чего-тоданного, включая определенные черты, представляющие собой отпечат-ки прошлого» 9.Как нужно понимать выражение «отметки времени»? Как говорящее озазубринах, царапинах, потертостях и вообще о признаках изношенности?Или о начертанных на них датах? Или просто о любых отличиях от объек-тов, которые несут на себе отпечаток настоящего? Какими они могли быбыть? Об этом Льюис говорит весьма уклончиво:«Для наших целей достаточно отметить, что какие-то распознаваемые при-знаки существующих объектов должны свидетельствовать об их прошлом, ина-че прошлое нельзя было бы отличить от настоящего» 10.Вопрос, однако, в том, способны ли мы сделать это, опираясь на тео-рию Льюиса. Здесь приходит на ум аналогичное затруднение, возникаю-щее в эмпирической теории памяти. Благодаря каким имеющимся и рас-познаваемым критериям мы можем отличить воспоминания от образов вос-приятия, если считаем, что помнить значит хранить образ? Юм полагал,что это можно сделать, опираясь на различия в степени живости образов Ч,однако было указано на то, что и сами воспоминания могут отличатьсяразной степенью живости 12, поэтому остается проблема: как отличить тус-клые образы восприятия от ярких воспоминаний? Рассел предполагал, что

44

существует определенное «чувство прошлого», помогающее провести тре-буемое различие 13, что удивительно похоже на «отпечатки прошлого» у Льюи-са. Я не собираюсь здесь углубляться в эмпиристскую теорию памяти, но покрайней мере отчасти ее затруднения обусловлены предположением, что памятьзаключается в созерцании некоторого образа, как у Льюиса знание отождеств-ляется с наличным опытом или опытом, который когда-нибудь будет наличным.Следовательно, единственный способ истолковать наше знание о прошлом со-стоит в том, чтобы исследовать какие-то существующие отпечатки этого про-шлого.Я не знаю, что такое отпечатки прошлого, но если бы я, скажем, зани-мался подделкой артефактов этрусской культуры, то я постарался бы сде-лать фальшивые предметы так, чтобы доверчивые работники музеев не смог-ли отличить их от подлинных предметов, опираясь на «отпечатки прошло-го». В этом случае мы не смогли бы отличить подделки от подлинных вещей,заметив на последних, как выразился один автор, «штрихи былого» 14. Вме-сто того чтобы заниматься поиском этих «штрихов», мы могли бы обратить-ся к анализу содержания в их химическом составе марганца и битума и кданным о том, как ведет себя терракота при нагревании 15. Однако все этоневажно для нашего обсуждения. Действительно серьезный вопрос отно-сится к рассмотрению чего-то воспринимаемого в опыте сейчас, как свиде-тельства того, что было в прошлом. Выражение «быть свидетельством» яв-ляется двухместным предикатом, и наш вопрос относится ко второму членуэтого отношения. Если мы не можем ссылаться на то, свидетельством чегочто-то является, то как можно вообще говорить о свидетельстве? Неспособ-ность Льюиса допустить референцию к прошлому, которая не сводила бы кссылке на настоящий и будущий опыт, лишает нас возможности говорить очем-то как о свидетельстве. Свидетельство чего? Мы не можем ответить наэтот вопрос.Из теории знания Льюиса вытекает положение о том, что прошлое не-

45

познаваемо. Критика этого положения, говорит он, «имела бы гораздо боль-ший вес, если бы те, кто ее высказывает, могли" бы сообщить нам, как мож-но знать прошлое, которое прошло и умерло» 16. Возможно, еще рано отве-чать на этот вызов, однако едва ли можно обойтись без нескольких предва-рительных замечаний.Допустим, что если Е произошло в момент tt, то после этого моментаникто уже не сможет переживать в опыте Е. Именно это предполагаетсяанализом Льюиса и порождает все те затруднения, которые он пытался, какмы видели, безуспешно преодолеть с помощью таких средств ad hoc, какобращение к растянутым во времени объектам и к «отпечаткам прошло-го». Кто-нибудь может высказать здесь стандартное возражение, гласящее,что астрономы действительно наблюдают события, которые произошлизадолго до момента их реального наблюдения, например взрыв звезды, ко-Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава IV. Верификация, верифицируемость и предложения... 49

•рый мы сейчас наблюдаем, произошел задолго до того, как ее свет достиг:мли, и мы можем даже вычислить, какой отрезок времени прошел от данного•бытия до момента его наблюдения. Кроме того, вполне естественно говоритьо наблюдении взрывов на Земле. Действительно, о наблюдении взрывов на:мле можно говорить несмотря на то, что нам известно, что между моментомфыва и моментом его наблюдения прошло какое-то время, пусть и не стольэльшое, как после взрыва звезды. Однако можно пойти еще дальше. Эпистемо-эги постоянно указывают на то, что по чисто физическим причинам всякое вос-риятие возникает после появления воспринимаемого события, что требуется не-старое время, пусть небольшое, для того, чтобы импульс достиг центров вос-риятия, что бы они ни означали 17. Но тогда перед лицом этих фактов примерэ взрывом звезды отчасти теряет свою силу. Различие между ними заключает-и лишь в степени, ибо такие взрывы являются «более далеким прошлым» илигделены большим промежутком времени от акта восприятия по сравнению с

46

бычными земными взрывами, а последние, в свою очередь, являются «болееалеким прошлым», по сравнению, скажем, со вспыхнувшим огоньком спичкинаших руках. Таким образом, вопрос не в том, можно ли воспринимать про-шые события, а в том, можно ли вообще что-либо воспринимать, кроме про-1лых событий.Попробуем рассмотреть эти факты более тщательно. Допустим, сегодня яюгу — в требуемом естественном смысле — наблюдать взрыв звезды, который[роизошел много лет назад. В том пространственном положении, в котором я[аблюдаю это (например, в своей обсерватории, занимающей фиксированноеюложение на поверхности Земли), я не смогу наблюдать то же самое событие•автра. Если я не увижу его сегодня, то в этой пространственной точке я ужешкогда не смогу его увидеть. Быть может, в другой пространственной точке я;могу увидеть его завтра, так же как в еще другой пространственной точке я могшдеть его вчера. Однако реально я нахожусь там, где нахожусь, и не был и неЗуду в тех пространственных точках, в которых мог бы воспринять взрыв вчера«ш завтра. Это приводит к мысли о том, что существует некоторая простран-;твенно-временная область, в которой можно воспринять событие. Е восприни-мается в разные моменты времени в разных пространственных точках, принад-пежащих к этой области, и восприятие Е зависит от выбора правильного места ивремени. Я могу воспринимать его в разные моменты времени, но только изразных точек пространства. Сказать теперь, что мы не можем видеть Е, потомучто Е находится в прошлом, значит сказать, что (а) Е имело место и (б) моментвремени, в который Е можно было бы видеть в занимаемой нами пространствен-ной точке, предшествовал настоящему моменту. И сказать, что мы никогда несможем увидеть Е, значит высказать (а), (б) и (в), что в любое будущее время мы

47

никогда не сможем попасть в пространственную точку, в которой можно видетьЕ, т. е. всякий раз, когда мы достигаем другой пространственной точки, чем та,в которой мы находимся сейчас, оказывается, что момент времени, в которыйможно было видеть Е из этой точки, предшествует тому моменту, в который мыпопали в эту точку. Можно находиться в нужной временной области, чтобы ви-деть событие, но за пределами соответствующей пространственной области, илив пространственной области, но за пределами соответствующей временной об-ласти. Человек, находившийся в Страсбурге в 1066 г., служит примером первойситуации, а человек, находившийся в Гастингсе в 1963 г., — пример второй.Второй случай имеет к нам отношение. Сейчас бесполезно передвигаться впространственной области, чтобы увидеть битву при Гастингсе, ибо мынавсегда остаемся за пределами той временной области, в которой можнополучить соответствующий опыт. *Приняв во внимание эти уточнения, мы можем теперь признать тот факт,что видим только прошлые события. Мы можем даже признать, что в однои то же время можно быть очевидцем событий, происходящих в разныемоменты, например астроном способен одновременно видеть взрыв бомбыв воздухе и взрыв звезды. Мы не смогли бы их различить благодаря каким-то «отпечаткам прошлого», так как если все, что мы видим, является про-шлым, то все несет на себе отпечатки прошлого, и мы должны были бы, помнению Льюиса, говорить о том, что на одном объекте таких отпечатковбольше, чем на другом. Однако уловки такого рода мало что дают, ибо изтого факта, если это факт, что мы являемся очевидцами только прошлыхсобытий, не следует, что мы сейчас можем видеть каждое прошлое собы-тие. В отношении некоторых прошлых событий мы всегда остаемся за пре-делами области их наблюдения, и это имеет место для битвы при Гастингсе.Тогда остается вопрос: как можно знать о невоспринимаемых прошлых со-бытиях, которые действительно «прошли и умерли». Очевидно, благодарятому, что у нас есть свидетельства того, что они произошли. И мы можемсогласиться с тем, что, основываясь на вещах, которые воспринимаемы сей-час, мы способны знать о том, что было, но сейчас не может переживаться вопыте. Можно было бы сказать, что это в точности тезис Льюиса. Предло-жил ли я истолкование, альтернативное по отношению к его истолкова-

48

нию, которое отвечало бы на вызов, брошенный им его критикам? Нет, я несделал этого. Однако затруднения, порождаемые анализом Льюиса, не вста-ют, безусловно, в связи с банальным утверждением о том, что прошлое, оче-видцами которого мы не можем быть, мы знаем только на основе свиде-тельств. Они возникают, скорее, благодаря предположению о том, что ког-да я высказываю утверждение о прошлом, я неявно предсказываю чувствен-ные переживания, которые буду иметь в будущем, если произведу опреде-ленные действия. Действительно, я могу неявно делать такие предсказания.Но, несомненно, это не все, что содержится в моем утверждении о прошлом.И Льюис ошибается, когда предполагает, будто это все, и познавательное содер-жание моих утверждений о прошлом целиком выражается в условных предло-жениях указанного выше вида.50 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава IV. Верификация, верифииируемостъ и предложения... 51

Подумайте, как ясно понимаем мы предложение «Битва при Гастингсе про-изошла в 1066 г.» и сколь ярок образ битвы у многих из нас. Но попробуйтетеперь подумать о том, какие предсказания о наших будущих действиях и вос-приятиях содержатся в этом утверждении. Я очень мало знаю об имеющихсясвидетельствах в пользу истинности этого предложения, и я не представляю себе,на какого рода факты мог бы указать специалист по английской истории вего подтверждение. В лучшем случае, как мне представляется, можно былобы предсказать, что если бы я спросил английского историка о свидетель-ствах битвы при Гастингсе, он что-то предъявил бы, но что именно онпредъявит, я вряд ли могу сказать. Если бы своим утверждением о битвепри Гастингсе я предсказывал подобный результат своих расспросов, тобыло бы совершенно неясно, о чем я говорю. Немногим больше содержа-лось бы в утверждении «Битва при Ватерлоо произошла в 1815 г.» Вряд лия смог бы отличить эти утверждения одно от другого, ибо мне в равноймере неясно, какого рода свидетельства в пользу первого и второго я смогбы найти. Поэтому даже если согласиться с тем, что когда я говорю о зна-нии некоторого прошлого события, я должен иметь возможность привести

49

какие-то свидетельства, все-таки мое утверждение об этом событии не рав-нозначно предсказанию тех впечатлений, которые будут результатом по-иска этих свидетельств. Я говорю, скорее, о том, что произошло такое-тособытие. Это совершенно разные вещи. Мое утверждение говорит о битвепри Гастингсе, а не о том, что можно обнаружить в королевских архивах. Яне представляю, что именно можно там обнаружить, в лучшем случае я хо-тел бы сказать, что содержимое этих архивов могло бы быть свидетель-ством в пользу утверждения о битве при Гастингсе или могло быть — приоптимистическом взгляде на вещи. Но если я не могу говорить о прошлыхсобытиях независимо и отдельно от этого, то что тогда верифицирует та-кой верифицирующий опыт? Предполагается, что он дает нам знание о битвепри Гастингсе. Однако совершенно очевидно, что знание о битве при Гас-тингсе — это совсем не то, что знание свидетельств этой битвы. Знание сви-детельства, например, может быть восприятием каких-то листов пергамен-та. Но я вовсе не имею в виду какие-то листы пергамента, когда говорю обитве при Гастингсе. Я говорю о борьбе людей. Если бы мое утверждениеподразумевало только предсказания, оно говорило бы не о вооруженныхлюдях, королях и военачальниках, а только о кусках пергамента и истер-тых коврах из Байе. Такое истолкование в высшей степени неприемлемо.Как же я могу считать эти вещи свидетельствами битвы при Гастингсе, есликаждое мое предложение об этой битве оказывается не более чем предска-занием о моем восприятии пергаментов и ковров из Байе?В таком случае даже если все наше знание о битве при Гастингсе основано,в некотором смысле, на таких условных предложениях, оно не может состоятьтолько из таких предложений. Льюис, в общем, прав, когда говорит о том, чтомы знаем прошлое благодаря свидетельствам и другого способа знать его у наснет. Однако он не дает нам возможности говорить о прошлом, при его подходемы можем говорить лишь о том, на чем основывается наше знание о прошлом.Он не дает нам возможности говорить о прошлом, ибо наши высказывания опрошлом мгновенно превращаются в высказывания о настоящем и будущем.Это обусловлено не только его приверженностью той догме, что мы знаем толь-

50

ко то, что можем иметь в опыте (поэтому мы не можем знать прошлого). Хотяиз-за этой догмы ему пришлось изобретать совершенно невероятные объекты иотпечатки прошлого. Однако еще более важно то, что он придерживался опре-деленной теории значения, согласно которой значением неаналитического пред-ложения является множество верифицирующих его чувственных впечатлений.Именно к ней я и должен сейчас обратиться.«Что касается меня, — писал Айер в период расцвета верификационизма,— то я не нахожу чего-то слишком парадоксального в той точке зрения, чтосуждения о прошлом являются правилами для предсказания тех «исторических»переживаний, которые, как считается, их верифицируют, и я не вижу, как иначеможно анализировать «знание о прошлом» 18. А тех, кого не удовлетворяет та-кой анализ, добавляет он, можно заподозрить в приверженности метафизичес-кой позиции, утверждающей, что прошлое «как-то объективно существует», что«оно реально» в метафизическом смысле этого слова» 19. Быть может, важноуказать на то, что затруднения Льюиса были обусловлены в точности таким жеметафизическим предположением, а именно предположением о том, что посколь-ку прошлое не является «объективно существующим», оно не может быть вос-принято, следовательно, не может быть познано, или что из всех событий мыможем знать лишь те, которые «объективно существуют». Поэтому то, что мызнаем о прошлом, должно быть знанием о чем-то «объективно существующем»,т. е. не быть прошлым. Не мог Айер далеко отойти и от той точки зрения, чтоесли наши утверждения выражают знание, то должно существовать нечто та-кое, о чем они говорят и что может переживаться в опыте. Поэтому если нашипредложения о прошлом выражают знание, они не могут реально говорить опрошлом, а относятся к чему-то, что мы может иметь в опыте. Несмотря на свои

51

смелые заявления, Айер постепенно отошел от той позиции, что утверждения опрошлом являются не утверждениями о прошлом, а правилами для высказыва-ния утверждений о будущем.Одной из причин, по которой здравомыслящий человек, несмотря насвою склонность к парадоксам, захочет отказаться от этой позиции, явля-ется то, что она приводит к пересмотру значения таких предложений, как«Битва при Гастингсе произошла в 1066 г.», всякий раз, когда эти предложенияверифицируются 20. Что говорить, большинство из нас согласится с тем, что внекотором смысле предложение «Битва при Гастингсе произойдет в 1066 г»,отличается по своему значению от предложения «Битва при Гастингсе произошлав 1066 г.». Возможно, это обусловлено тем, что первое из них, но не второе,52 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава IV. Верификация, верифицируемость и предложения... 53

может быть верифицировано переживанием в опыте битвы при Гастингсе (хотяна самом деле немногие из нас именно по этой причине считают их различнымипо значению). Но кто из нас сказал бы, что предложение «Битва при Гастингсепроизошла в 1066 г.» отличается по своему значению от предложения «Битвапри Гастингсе произошла в 1066 г.»? Однако именно это мы можем быть вы-нуждены сказать, приняв первоначальный верификационистский анализ: пред-ложение изменяет свое значение при всякой новой верификации. Допустим, вкакой-то момент оно рассматривается как предсказание о некотором опыте иэтот опыт имеет место. В дальнейшем оно уже не сможет предсказывать дан-ного опыта и будет предсказывать какой-то другой опыт, следовательно, его зна-чение изменяется. Мы можем согласиться с предвзятым мнением, будто предло-жение сохраняет одно и то же значение, только если используем это предложе-ние для предсказания после того, как оно было произнесено в самый последнийраз. Однако во многих случаях это уже слишком поздно. Так, предложение «Це-зарь умер» больше не означает того, что оно когда-то означало, отчасти благода-

52

ря тщательному расследованию Марка Антония. Таким образом, данная теорияприводит к радикальной нестабильности значений большинства предложений опрошлом или, по крайней мере, те из них, которые когда-либо верифицирова-лись. По сути, мы никогда не можем верифицировать одно и то же предложениедважды. Как в учении Гераклита! Вместо этого мы всегда верифицируем разныепредложения, если разница в значениях выражает различие предложений. От-сюда следует, что предложения «Цезарь умер» и «Цезарь умер» не являются од-ним и тем же предложением, если одно из них было верифицировано. Тем неменее, мы, безусловно, считаем, что в этих двух случаях утверждается одно и тоже предложение и что это предложение всегда сохраняет одно и то же значение.Мало поможет, если сказать, что здесь два разных употребления одного предло-жения дают два разных утверждения. Эти два разных утверждения никогда немогли бы означать одно и то же, если бы одно из них было когда-то верифициро-вано или если бы они были верифицированы посредством разного опыта.Айер приходит к признанию того, что ошибочно предполагать, будто утвер-ждения о прошлом «могут быть переведены в суждения о настоящих и будущихпереживаниях в опыте» 21. Он считает это «безусловно неправильным» и добав-ляет, что больше не разделяет мнения о том, что «истинность какого-либо пред-ложения наблюдения, говорящего о настоящем или будущем, является не-обходимым условием истинности какого-либо утверждения о прошлом». Воп-рос, однако, касается не истинности, а значения, и он остается: на каком основа-ния такие утверждения можно считать осмысленными, если мы не можем вери-фицировать их непосредственно — переживая в опыте то, о чем они говорят?Айер отвечает на этот вопрос, вводя понятие «верифицируемости в принципе».

53

Это означает изменение в подходе. Предложения о прошлом нельзя перевести впредложения о настоящем и будущем, но их можно перевести из изъявительно-го в сослагательное наклонение. Я хотел бы проанализировать этот ход.Верно, что я, вступивший в поток времени в 1924 г. и с тех пор не прерывав-ший своего существования, никогда не мог наблюдать событий, случившихся до1924 г., или событий, пространственно-временные области которых заканчива-лись до этой даты. Но в течение прожитого мной времени я находился в различ-ных пространственных точках. Находясь в этих пространственных точках в оп-ределенные моменты времени, я не мог наблюдать современных мне событий,если в момент их свершения я находился вне их пространственной области.Находясь в 1962 г. в Риме, я не мог быть очевидцем событий, происходящих вНью-Йорке. Но в 1962 г. я скорее мог бы быть в Нью-Йорке, нежели в Риме. Втаком предположении нет ничего абсурдного. И если бы я был в Нью-Йорке, ямог бы наблюдать то, что там происходило. Это чистая случайность, что я был водном месте, а не в другом. Но точно так же обстоит дело со временем. Я мог быжить в ином отрезке времени, нежели тот, в котором я живу благодаря случайно-му стечению обстоятельств. И если не абсурдно предполагать, что вместо тогочтобы быть в Риме в 1962 г., я мог бы в этот момент находиться в Нью-Йорке,точно так же не абсурдно предполагать, что вместо того чтобы находится в Римев 1962 г., я мог бы находиться там в 44 г. до н.э. И как случайно то, что я не былочевидцам событий в Нью-Йорке в 1962 г., а видел события в Риме, точно так жеслучайно то, что я не видел событий в Риме в 44 г. до н.э., а видел события в1962 г. Я не был очевидцем этих событий, но предположение о том, что я мог быих видеть, не является логически абсурдным. Я не могу в действительности ве-рифицировать смерть Цезаря посредством наблюдения. Но я мог бы это вери-

54

фицировать, если бы жил в то время. Поэтому предложение «Цезарь умер» впринципе верифицируемо. А поскольку оно верифицируемо, оно осмысленно.Приблизительно таково рассуждение Айера 22.Давайте не будем касаться вопроса о том, остался бы я той же самой лично-стью, если бы из 1962 г. переместился в 44 г. до н.э. Сейчас нас интересуетдругое: способно ли это новое понимание избежать тех ошеломляющих измене-ний в значениях, о которых шла речь выше? В какой-то мере способно. Все кон-кретные употребления предложения «Цезарь умер» рассматриваются как обо-значающие одно и то же множество возможных переживаний в опыте, которыеимел бы человек, находившийся в Риме в 44 г. до н.э. Опять-таки перевод здесьсохраняется, однако предложение(1) Цезарь умер в Риме в 44 г. до н.э.переводится не в конъюнкцию условных предложений, а приблизительно втакое предложение:(2) Если бы я был в Риме в 44 г. до н.э., то я пережил бы в опыте смертьЦезаря.54 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Как мы увидим, (2) не вполне полный и совершенный перевод предложения(1), однако для наших настоящих целей он вполне подходит. Заметим, что, когдая говорю о прошлом, я уже не ссылаюсь на свой настоящий или будущий опыт.Я больше не обязан ссылаться на какой-либо опыт, который когда-нибудь будуиметь. С другой стороны, я не способен сослаться и на смерть Цезаря. Вместоэтого я обязан ссылаться на опыт, который я имел бы, если бы находился в опре-деленном месте в определенное время. Нас не должно, конечно, смущать то воз-ражение, что два человека, высказывающих предложение (1), могут иметь в видуне одно и то же, поскольку каждый из них говорит о своем собственном

субъек-тивном опыте. Я думаю, это возражение легко преодолеть, если допустить, чтоопыт, о котором идет речь, имел бы любой человек, что, окажись вы на моем

55

месте, вы имели бы этот опыт, поэтому всегда речь идет об опыте того, ктовысказывает предложение (1). Теперь в качестве лучшего (частичного) пе-ревода предложения (1) мы можем рассмотреть предложение:(3) Если бы кто-то находился в подходящем месте (и т.д.), то он пережилбы в опыте смерть Цезаря.Возможно, выражение «пережить в опыте смерть Цезаря» является некото-рым паллиативом (makeshift). Оно приблизительно обозначает те чувственныепереживания, которые непосредственно верифицируют предложение «Цезарьсейчас умирает». Следовательно, можно заметить в скобках, предложение (3) неявляется в строгом смысле истинным, ибо оно неверно в отношении самого Це-заря: «Смерть, — как пишет Витгенштейн, — не есть событие жизни. Смерть непереживается» 23. Но я не буду задерживаться на этом вопросе. Для нас важното, что мы все еще не можем говорить о смерти Цезаря, а только — о пережива-нии в опыте смерти Цезаря. Причина, по которой этот термин является

паллиа-тивом, заключается в том, что в нашем языке нет слов, выполняющих именно туфункцию, которая требуется рассматриваемым анализом. Вернее, эту функциюдолжен выполнять совершенно иной язык — язык, в котором все термины, обо-значающие в нашем обычном языке физические события и объекты, пере-ведены в другие термины, обозначающие переживания в опыте. Это объясня-ет, почему предложения (2) и (3) являются лишь частичными переводами: слово«Рим» обозначает конкретный физический город и его полный перевод дол-жен был бы заменить «Рим» тем, что окажется его эквивалентом в этом новомязыке. Иными словами, мы имеем дело с феноменалистской программой. По-этому-то нам и трудно говорить о смерти Цезаря — о физическом событии.Общепризнанное крушение верификационизма в его первоначальной форме, —по словам Айера, —«не означает... что суждения, говорящие о прошлом, нельзя анализиро-вать феноменалистически. Их можно рассматривать как утверждения

56

Глава IV. Верификация, верифицируемое и предложения... 55

о том, что если бы определенные условия были выполнены, то имелибы место определенные наблюдения. Беспокойство вызывает лишьто, что эти условия никогда не могут быть выполнены, ибо они тре-буют, чтобы наблюдатель находился в таком отрезке времени, в кото-ром он ex hypothesi * не может находиться» 24.Но, как мы видели, последняя трудность не является непреодолимой. Темне менее, бросим беглый взгляд на то, что действительно содержится в предла-гаемом переводе.Феноменализм есть тезис о том, что все утверждения о физических объек-тах и событиях, если они осмысленны, могут быть переведены в множество ут-верждений о реальных и возможных чувственных восприятиях. Считается, чтоя могу понять некоторый термин лишь в том случае, если знаю, какие восприя-тия я буду иметь при контакте с десигнатом этого термина. Но тогда этот терминдолжен быть переводим в другие термины, которые говорят как раз об этих вос-приятиях, и о десигнате осмысленно нельзя сказать ничего такого, что не можетбыть так переведено. Мы не можем позволить себе подробное обсуждение этойпрограммы, однако уже ее краткая формулировка показывает, почему у нас нетвозможности говорить о прошлых событиях, в данном случае — о смерти Цеза-ря. Это является следствием того факта, что, согласно феноменализму, мы неможем говорить и о событиях simpliciter **, если под событиями мы имеем ввиду физические происшествия. Ибо всякий раз, пытаясь указать на само собы-тие, мы указываем на действительный или возможный опыт. Поэтому не какая-то особенность прошлого не позволяет нам говорить о прошлых событиях. Это,скорее, общий факт, что мы не можем ссылаться на события как на физическиепроисшествия, а отсюда вытекает и тривиальное следствие, что мы не можемссылаться и на прошлые события. Даже Брут не смог бы сказать о смерти Цеза-ря, а только — о «переживании в опыте смерти Цезаря». Поэтому здесь нетособой проблемы, встающей только в связи с утверждениями о прошлом.

Я не буду задерживаться на вопросе о том, можем мы или не можем, ре-

57

ально или только в принципе, осуществить феноменалистский перевод пред-ложения, якобы говорящего об убийстве и смерти Цезаря, — перевод в тер-мины, обозначающие только чувственные данные и сенсибилии, т. е. дей-ствительные и возможные чувственные переживания. Не знаю, можно ли этосделать, но буду считать, что можно и что нам это удалось. Правда, я не вполнепонимаю, каким образом феноменалист сможет передать прошлость

(pastness) в своей феноменалистской терминологии. Айер предложил пони-мать ее как возможность того, что мы имели в опыте переживания, на кото-рые ссылается феноменалистский перевод выражения «смерть Цезаря». Этовозможно в том смысле, что логика допускает возможность нашего присут-* По условию (лат.). — Прим. перев.

** Просто (лат.). —Прим. перев.56 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ствия в Риме в 44 г. до н.э. Однако он заметил, что в действительности ус-ловия для получения таких чувственных переживаний не могут .быть выпол-нены, видимо, по той причине, что реально мы не можем попасть в соответ-ствующую пространственно-временную область: «они требуют, чтобы наблю-датель находился в таком отрезке времени, в котором он ex hypothesi не мо-жет находиться». Однако нельзя не отметить, что ссылка на положение вовремени, безусловно, означает ссылку на физическое местонахождение идо тех пор, пока не показано, каким образом понятие пространственно-вре-менного расположения можно передать с помощью феноменалистских тер-минов, мы имеем право считать, что по крайней мере некоторые осмыслен-ные физические понятия не имеют феноменальных эквивалентов. А есликакие-то вещи нельзя выразить в предлагаемом языке, то у нас нет основа-ний вообще признавать громоздкие конструкции феноменализма. Частич-

ный феноменализм с философской точки зрения бесполезен, ибо сводитсяк утверждению о том, что нечто осмысленное может быть выражено в тер-минах реального или возможного опыта. Аналогично этому существуютнекоторые углы, трисекция которых может быть осуществлена с помощьюциркуля и линейки. Но это не доказывает никакого общего положения, в товремя как доказательство того, что существует угол, трисекцию которого

58

нельзя осуществить с помощью циркуля и линейки, опровергает общее по-ложение. Если же мы не можем положения во времени передать с помо-щью феноменалистских предикатов, то феноменализм терпит полное кру-шение.Однако я продолжу свое рассуждение, предполагая, что мы получилиперевод выражения «смерть Цезаря» и даже сумели выразить в феномена-листском языке ссылки на пространственно-временное положение. Такимобразом, предложение(4) Цезарь умирает в Риме в 44 г. до н.э.вполне выражается предложением(5) Если бы кто-либо пережил в опыте Рим в 44 г. до н.э., то он пережилбы в опыте смерть Цезаря.Здесь неважно, что предложение (5) несколько короче, чем был бы пол-ный перевод. Оно выражает лишь форму полного перевода, который дол-жен быть гораздо длиннее и сложнее. Однако нас сейчас интересует другойвопрос, а именно: нельзя сказать, когда было произнесено предложение (4)и говорит ли оно о прошлом, настоящем или будущем (если отвлечься оттого, что римляне не пользовались выражением «до н.э.»). Нельзя этогосказать и о предложении (5).хЭто обусловлено тем, что (4), как показываетГлава1У. Верификация, верифицируемое и предложения... 57

(5), сформулировано в виде оборота, не имеющего формы времени *. Меняинтересует, каким образом в феноменалистских терминах мы можем выразитьтот факт, что данное событие находится в прошлом. А этот вопрос, как мы уви-дим, совершенно отличен от вопроса о том, как в таких терминах выражаетсяссылка на пространственно-временное положение. Мы можем достигнуть успе-ха в решении последней задачи, однако при этом не сумеем сказать, относитсяли переведенное таким образом пространственно-временное положение к про-шлому, настоящему или к будущему.Иногда против феноменализма высказывают то возражение, что предложе-ние (4) может быть ложным, в то время как предложение (5) — истинным. Пере-до мной может не быть никаких кинжалов, хотя я имею чувственное восприятиекинжала. Однако это слабое возражение, если феноменализм прав в том, что (5)не говорит ничего такого, чего нет в (4), что это лишь перевод того, что осмыс-

59

ленно в (4). Тем не менее, у нас есть здесь повод для аналогичной, но, я наде-юсь, более серьезной критики. Заметим, что предложение (4) не имеет формывремени, а (1) имеет. Но тогда (5) нельзя рассматривать как адекватный перевододновременно и предложения (1), и предложения (4). Поскольку (1) содержитинформацию, которой нет в (4), то либо (5) неадекватно переводит (1), будучиадекватным переводом (4), либо содержит нечто большее, чем перевод (4), еслидает адекватный перевод (1). Предложение (1) дает больше информации, чем(4), в частности, оно говорит о том, что событие, на которое ссылаются оба пред-ложения, имело место в прошлом. Предложение (4) не сообщает нам о том, слу-чилось уже данное событие или оно происходит сейчас или произойдет в буду-щем. Поэтому предложение (1) может оказаться ложным, когда (4) истинно: пер-вое было бы ложным, если бы указанное событие не произошло в прошлом.Поэтому если (5) считается точным переводом (4), то (1) может быть лож-ным, когда (5) истинно, ибо (5) выражает содержание (1) не более, чем еговыражает (4). Однако можно высказать более общее утверждение: любое

предложение, имеющее форму времени, может оказаться ложным, в то вре-мя как его феноменалистский перевод будеъ истинным, если, разумеется,мы не сможем выразить формы времени в феноменалистском языке.Отнюдь не легко сообразить, каким образом можно было бы выразитьформы времени в феноменалистском языке. Можно, конечно, предложитьтакую стратегию: попытаться найти феноменалистский эквивалент для дви-жения во времени 2S. Например, мы попадаем в 44 г. до н.э., перемещаясьвдоль последовательности событий, каждое из которых может быть пред-ставлено в феноменалистском языке. В действительности, мы не можем сей-час занимать эти положения во времени, однако по рассмотренным вышеоснованиям — логически это возможно. Основная трудность заключаетсяв том, чтобы сделать первый шаг от сегодня к 44 г. до н.э. Первый шаг дол-* Согласно предлагаемому анализу, предложение не имеет формы времени, если оно не соотно-сится с моментом речи. — Прим. перев.58 Артур Данто. Аналитическая философия истории

жен привести нас к событию, которое находится в прошлом, если мы движемся

60

в правильном направлении, и встает вопрос: как определить, что наш первыйшаг ведет в прошлое, а не в будущее! Можно было бы ответить: это первый шагв направлении к 44 г. до н.э. Но в таком случае мы должны как-то выразить тообстоятельство, что 44 г. до н.э. находится в прошлом, а это возвращает нас кпервоначальному вопросу. Увы, мы не можем надеяться обойти этот вопрос спомощью выражения, не имеющего формы времени. Допустим, мы скажем, что44 г. до н.э. — это 2007 лет до настоящего момента. Однако выражение «насто-ящий момент» указывает на использование формы настоящего времени и можетбыть заменено соответствующей датой, т.е. 1963 г. н. э. Мы могли бы тогда ска-зать: утверждение о том, что 44 г. до н.э. — это 2007 лет до 1963 г. н. э., являетсяистинным, а стало быть, и аналитически истинным. Однако и это не указываетна то, что 44 г. до н.э. находится в прошлом. Кто-нибудь мог бы высказать этоттрюизм в любое время, скажем, в 43 г. до н.э., когда вся подразумеваемая после-довательность лет относилась к будущему. Нам нужно знать, когда именно выс-казывается это предложение и является ли этот момент настоящим, прошлымили будущим по отношению к тому моменту, когда обсуждается наш вопрос. Нетак-то легко игнорировать ту информацию, которую дает нам грамматическоевремя. Но если мы не способны включить эту информацию в наши феноменали-стские переводы, то феноменализм — как программа выражения всего того, чтоявляется осмысленным в нашем обыденном языке, — рушится. Конечно, можнобыло бы отважно заявить, что информация о грамматическом времени бессмыс-ленна, однако это было бы совершенно неразумно, ибо мы вполне понимаем,что имеется в виду, когда говорят, что нечто относится к прошлому. Здесь фено-меналист мог бы потребовать от нас объяснить, каким образом мы понимаем

61

эту информацию, если ее нельзя выразить в терминах опыта. Сейчас я не будудаже пытаться говорить об этом. К обсуждению этого вопроса я обращусь по-зднее, а пока буду считать выражения «в настоящий момент» и «позже» понят-ными, хотя они требуют дальнейшего анализа.Как и верификационизм, феноменализм подвергает сомнению достижениеминимальной цели историка, поскольку полагает, будто нельзя высказать осмыс-ленного утверждения о прошлом, которое сразу же не станет утверждением ореальном или возможном опыте. Однако именно этот пункт я использовал дляатаки на сам феноменализм. Если ту информацию, которую содержат предложе-ния, имеющие форму времени, нельзя выразить в феноменалистском языке, тоэто означает удар по феноменализму. Однако точный статус грамматических формвремени все еще требует прояснения, и в качестве первого шага на пути к этомупрояснению я обращусь еще к одной полемике и тем продвину наше обсуждениевперед. Профессор Айер, который уделял много внимания анализу предложенийо прошлом, недавно выдвинул концепцию, которая утверждает, выражаясь егословами, что «ни одно утверждение как таковое не говорит о прошлом» 26. Ясно,что такое утверждение сразу же делает невозможным достижение минимальнойГлава IV. Верификация, верифицируемость и предложения... 59

цели историка и избавляет феноменализм от затруднений, которые мы ему при-писали. Если ни одно утверждение как таковое не является утверждением опрошлом, то уже нельзя упрекнуть феноменализм в том, что он не способенутверждения о прошлом выразить в своем собственном языке. Он не может осу-ществить перевод несуществующих предложений. Но тогда и наша минималь-ная характеристика истории лишается смысла, ибо не существует предложений,с помощью которых историк достигает своей минимальной цели. Тем не менее,

62

хотелось бы знать, о чем говорит предложение типа «Цезарь умер», если не опрошлом. Именно на этот вопрос и стремится ответить новая концепция Айера.Начать с того, что Айер согла'сен с тем, что это предложение говорит о неко-тором событии, в данном случае — о смерти Цезаря. Однако мы не ссылаемсяна прошлое событие, ибо сами по себе события не являются ни прошлыми, нинастоящими, ни будущими. Поэтому когда мы говорим о смерти Цезаря,то, «учитывая только фактуальное содержание утверждений» 27, мы гово-рим, конечно, о событии, но не о прошлом событии, ибо очевидно, что вы-ражение «прошлое событие» в некотором смысле содержит категориаль-ную ошибку. Возможно, это звучит излишне ошеломляюще. Это заявлениесодержит немногим больше, чем утверждение о различии между одномест-ными и многоместными предикатами или между абсолютными и относи-тельными свойствами. Если оно и звучит парадоксально, то в том же смыс-ле, что и следующее положение: ни одно утверждение как таковое не гово-рит о том, что рядом с чем-то еще. Верно, бутылка может быть рядом сящиком, и утверждение об этом было бы истинным. Однако в том смысле, вкотором можно сказать, что бутылка зеленая, нельзя сказать, что она ря-дом с. Сами по себе бутылки не являются рядом с, между или позади. Поэто-му утверждение о том, что бутылка рядом с ящиком, говорит о бутылке, ане о бутылке «рядом с». Таких вещей вообще не существует. Точно так же ипредложения, имеющие форму времени, говорят о событиях, а не о прошлыхсобытиях. «Быть прошлым» есть не свойство событий, а отношение между со-бытиями *. Фактуальное содержание таких предложений относится к событи-ям и к абсолютным свойствам событий. Если из предложения, имеющего формувремени, мы вычтем это фактуальное содержание, то останемся с тем, что, стро-го говоря, указывает положение во времени человека, высказывающего это пред-ложение, по отношению к событию, о котором оно говорит. Благодаря грамма-тическим особенностям нашего языка, у нас нет средств, автоматически указы-вающих пространственные отношения между нами и вещами, о которых мы го-

63

ворим, — средств, подобных грамматическим формам времени, которые (со-гласно этому анализу) указывают на отношения между нами и тем, о чем мыговорим, во времени 28. Когда я говорю, что эта дверь находится «слева» от меня,то «слева» — это не свойство двери, а отношение между дверью и мной. Кто-* Короче говоря, «быть прошлым» — это не свойство, а отношение, не одноместный, а двухме-стный предикат, т. е. «х прошлый по отношению к у». — Прим. перев.60 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава IV. Верификация, верифицируемость и предложения... 61

нибудь о той же самой двери может сказать, что она находится справа от него.Но два высказывания: «Дверь находится слева» и «Дверь находится-справа» неявляются несовместимыми, даже если они относятся к одной и той же двери ипроизносятся в одно и то же время, при условии, что высказываются разнымилюдьми, находящимися в разных положениях по отношению к двери. Но дажеразные люди, говорящие об одной двери в одно и то же время, высказали бынесовместимые утверждения, если бы сказали: «Это дверь деревянная» и «Этадверь металлическая». Но точно так же были бы несовместимыми утверждения«Цезарь умер в 44 г. до н.э.» и «Цезарь был жив в течение всего 44 г. до н.э.»,если бы высказывались разными людьми в любое время. Однако утверждение«Цезарь умрет в 44 г. до н.э.» и «Цезарь умер в 44 г. до н.э.» никоим образом непротиворечат друг другу, если высказываются в разные моменты времени од-ним и тем же или разными лицами. Сразу же понятно, что если одно из нихистинно, другое также должно быть истинным, а если одно из них ложно, дру-гое также должно быть ложным, так что они не только не являются несовмести-мыми, но — по определению — материально эквивалентны.Отсюда вытекает, что предложения, имеющие форму времени, могут бытьразложены на два разных компонента, каждый из которых несет свою часть ин-формации: один говорит о событии, а другой — об отношении между событиеми временем высказывания утверждения. Следующие три предложения, произ-

64

несенные, соответственно, Кальпурнией, Брутом и Марком Антонием, все гово-рят об одном и том же событии: (а) Цезарь умрет; (б) Цезарь сейчас умирает и(в) Цезарь умер. Для фактуального содержания этих трех предложений безраз-лично, когда они были произнесены, так как грамматическое время не имеетотношения к фактуальному содержанию предложения. Две части информации,объединенные в предложениях, имеющих форму времени, «логически не связа-ны», и эти три предложения эквивалентны: если одно из них истинно — все ониистинны; если одно из них ложно — все они ложны.Такова, если я правильно ее понял, концепция Айера. Я хочу показать, чтонесмотря на всю его изобретательность, эта концепция не вполне верна. Триупомянутых предложения не эквивалентны, а части информации, содержащие-ся в предложениях, имеющих форму времени, не являются логически не связан-ными, т.е. «логически независимыми». Если я прав в своих рассуждениях, то изних следует, что «фактуальную» информацию, содержащуюся в предложенияхсо ссылкой на время, нельзя столь легко отделить от информации о времени.Начнем с рассмотрения следующего рассуждения, в котором кратко сфор-мулирован описанный мной тезис:«Истинность или ложность утверждения, описывающего погодные ус-ловия в некоторый данный момент, совершенно не зависит от времениего произнесения. Объединяя описание самого события со ссылкой наположение говорящего во времени, грамматическая форма времени сво-дит вместе две информации, которые логически не связаны. Это эко-номно, но вовсе не обязательно. Каждая информация вполне может бытьвыражена в языке, вообще не содержащем временных форм. Положе-ние говорящего во времени относительно описываемого события, вы-ражаемое употреблением настоящего, прошедшего или будущего вре-мени, само может быть охарактеризовано явно заданной датой» 29.Мне представляется, здесь выражена та точка зрения, что предложение визъявительном наклонении, имеющее форму времени, может быть представ-лено как истинностно-функциональная конъюнкция логически не связанныхсуждений — наличие этой конъюнкции затемнено чисто грамматической слу-чайностью. Один член конъюнкции (А) что-то говорит о событии Е, другой

65

член конъюнкции (В) говорит что-то о положении говорящего во времени от-носительно Е. Каждая часть информации могла бы быть выражена отдельно,и, поскольку мы предполагаем логическую независимость членов конъюнк-ции, истинность или ложность одного из них ничего не говорит об истинност-ном значении другого члена конъюнкции. Конечно, истинность или ложностьодного из членов конъюнкции будет иметь отношение к истинности или лож-ности конъюнкции в целом: это вытекает из нашего предположения о том, чтопредложение, сформулированное в изъявительном наклонении и имеющееформу времени, скрывает в себе истинностно-функциональную конъюнкцию.В частности, конъюнкция будет ложна, если один из ее членов или оба ложны.В таком случае, вполне естественно, что истинностное значение предложенияв изъявительном наклонении, имеющего форму времени, будет существеннозависеть от времени его произнесения, ибо оно будет одним из условий егоистинности. Например, допустим, что Брут произносит (б), его утверждениебудет ложным, если Цезарь уже скончался или еще жив. Мы предполагаем,что утверждение Брута выражалось бы в настоящем времени. Но тогда егоутверждение будет ложным, поскольку ложен один из членов конъюнкции — вданном примере тот, который говорит о положении Брута во времени относи-тельно описываемого события в момент произнесения утверждения. Он оши-бался по поводу этого отношения, считая, что утверждение произносится од-новременно с событием, тогда как на самом деле утверждение было произне-сено позже или раньше свершения события. В таком случае становится ясно,что в этом отношении указанные три предложения не эквивалентны: (б) можетбыть ложным, а предложение (а) или (в) истинным. Таким образом, следую-щие два предложения противоречат одно другому, если учесть время их про-

66

изнесения: (1) «Цезарь умрет», (2) «Нет, он уже умер», хотя они имеют одно ито же «фактуальное содержание». Если предложения (а), (б) и (в) произносят-ся в одно и то же время, два из них будут ложными, если одно из них истинно.Тогда в рассматриваемом случае член конъюнкции (В) ложен и конъюнкцияв целом также ложна. Можно, конечно, сказать, что все это еще не затрагивает62 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава IV. Верификация, верифицируемостъ и предложения... 63истинностного значения другого члена конъюнкции (А), который говорит о смер-ти Цезаря без ссылки на время своего произнесения. При этом можно сказать,что (А) истинно независимо от времени своего произнесения и, следовательно,не зависит от другого члена конъюнкции (В). Это как раз и имеет в виду Айер:истинность предложения, не имеющего форм времени, не зависит от времениего произнесения. И он, безусловно, думал именно о таких предложениях, когдаговорил о том, что ни одно предложение как таковое не говорит о прошлом.Однако предложения, имеющие формы времени, в своем истинном значенииочень сильно зависят от времени их произнесения. Отсюда следует, что либо мыне можем переводить предложения, имеющие форму времени, в предложения,не имеющие формы времени, либо некоторые предложения, не имеющие формвремени, в своем истинностном значении очень сильно зависят от времени ихпроизнесения. Стало быть, одно или другое положение концепции Айеранеобходимо отвергнуть. Однако чрезвычайно трудно предположить, чтопредложение, говорящее о времени своего произнесения, не зависит от вре-мени своего произнесения. Было бы нелегко согласиться с тем, что истин-ностное значение предложения «Это предложение произнесено в момент t\»никак не зависит от времени, в которое оно было произнесено. Едва ли ономожет быть вневременно истинным. Даже если мы введем в само предложе-ние «явную дату», мы не сможем добиться, чтобы оно не имело формы вре-мени и было независимым от времени произнесения.Заметим, кроме того, что «...независимо от...» не является симметрич-ным отношением. Даже если член конъюнкции (А) независим от члена (Б),обратное отсюда не вытекает. Второй член может быть независим от пер-вого, а может и не быть таковым, однако можно доказать, что он не являетсянезависимым. А если это так, то мы не можем выразить одну часть информациинезависимо от другой, как предполагается истинностно-функциональной интер-претацией. Допустим, например, что (А) ложно. «Цезарь умер в Риме в 44 г. дон.э.» могло бы оказаться ложным по разным причинам: если бы не существова-ло такого человека, как Цезарь; если бы Цезарь был бессмертен; если бы Цезарьумер в какое-то другое время или в другом месте. В любом случае, считать этопредложение ложным значит считать, что не существует без ссылки на времяпроизнесения такого события, которое описывается данным предложением. Тог-да, если (А) ложно, конъюнкция в целом будет, конечно, тоже ложной. Однакоостается вопрос: может ли быть истинным другой член конъюнкции (В), если(А) ложно? Как могу я находиться в каком-либо временном отношении к несу-ществующему событию? Отношение исчезает, если отсутствует один из его чле-нов. Можно было бы, конечно, сказать, что это факт, что Цезарь не умер в 44 г. дон.э. Но «факты сами по себе не имеют дат», и я не могу тогда считать, что утверж-дение было высказано до, после или одновременно с чем-то, что не связано ни скакой датой. Таким образом, истинность (Л) является необходимым условиемистинности (или, при альтернативном подходе, истинности или ложности) чле-на конъюнкции (В). При желании можно тогда сказать, что истинность предло-жения, имеющего форму времени, предполагает истинность той части этого пред-ложения, которую можно выразить без форм времени. Тем не менее, предложе-ние, имеющее форму времени, может быть ложным, когда его не имеющий фор-мы времени компонент истинен, а это показывает, что они не эквивалентны.Более того, мы опять сталкиваемся здесь с той же ситуацией, что и в случае сфеноменализмом: феноменалистский перевод той части предложения, которая

67

может быть выражена без форм времени, может оказаться истинным, в то времякак соответствующее предложение, имеющее форму времени, будет ложным. Иинформация, которую они сообщают, не может быть выражена феноменалистс-ки. Поскольку мы не способны устранить формы времени таким образом, что-бы та же самая информация была выражена без них, мы вряд ли вправе счи-тать, что ни одно предложение как таковое не говорит о прошлом. Истинныепредложения, выраженные в прошедшем времени, говорят о прошлом.Заметим, наконец, что возникает та же самая ситуация, когда мы пытаемсявыразить — пусть и иным способом — две части информации, содержащейся впредложении, имеющем форму времени. Я могу представить себе лишь однуестественную альтернативу истинностно-функциональной конъюнкции. Формывремени мы можем рассматривать как операторы, образующие из одних утвер-ждений другие. В качестве операторов они, конечно, не обладают собственнымистинностным значением, точно так же, как, например, оператор общности * (х)сам по себе не является ни истинным, ни ложным. Пусть теперьр будет предло-жением, не имеющим формы времени, аР — оператором времени, который ста-вит р в форму прошедшего времени. ТогдаР(р) гласит: «Случилось так, что/?».Могло бы оказаться, что р истинно и Р(р) истинно или р ложно и Р(р) ложно. Новот чтобы р было ложно, а Р(р) истинно — такого быть не может 30. В болееобщем виде: не может быть, чтобы р было ложно, а Т(р) — истинно, при любомзначении Т, когда оператор р, Т рассматривается как переменная, значениямикоторой являются формы времени.Рассматриваемые мной проблемы возникают, конечно, в значительной мереблагодаря понятию истины. Они не столько связаны с тем, что предложение «Це-зарь умирает в 44 г. до н.э.» не имеет формы времени, сколько с тем, что считаетсяне имеющим формы времени предложение «Истинно, что Цезарь умер в 44 г. дон.э.», а это в значительной мере обусловлено трактовкой истинности предложе-ния как безотносительного ко времени факта. Поэтому если предложение «Це-зарь умер в 44 г. до н.э.» истинно, то оно истинно вневременно. При таком рас-смотрении время его произнесения оказывается несущественным: если оно ис-тинно вневременно, то оно останется истинным, когда бы его ни произнесли —до, в течение или после 44 г. до н.э. Это делает форму времени в какой-то меребесполезной. Однако мысль о том, что истина не связана со временем, являетсячрезвычайно странной, и ниже 31 я попытаюсь привести основания для того, что-* Имеется в виду квантор всеобщности. — Прим. перев.64 Артур Данто. Аналитическая философия истории

бы ее отбросить. Сейчас же я хочу добавить несколько слов относительно прове-денного анализа.Почему Айер так настаивает на том, что ни одно предложение как та-ковое не говорит о прошлом (или о настоящем или будущем)? Я полагаю,что отказ от серьезного рассмотрения форм времени обусловлен тем, чтоАйер одержим старым вопросом о верифицируемое™ предложений о про-шлом. Он стремится показать, что этот вопрос не должен возникать, по-скольку нет предложений, говорящих о прошлом. Поэтому и нет проблемыверифицируемости предложений истории. С его точки зрения, эти предло-жения не ссылаются на прошлое, поэтому им нельзя предъявить упрек втом, что они не верифицируемы, ибо говорят о прошлом. Айер считает, чтоони говорят о событиях, но не о прошлых событиях. Тогда истинность илиложность таких предложений полностью определяется тем, что вневремен-но верно в отношении событий, о которых они говорят, а не временем ихпроизнесения. «Предложение, — пишет он, — верифицируемое в том слу-чае, когда событие, о котором оно говорит, принадлежит настоящему, стольже верифицируемо, когда это событие принадлежит прошлому или буду-

68

щему» 32. При этом он имеет в виду, что если предложение не имеет формывремени, когда-либо верифицируемо, то оно всегда верифицируемо, что еговерифицируемость не зависит от времени его произнесения. Конечно, этоозначает, что вневременная верифицируемость предложения зависит от еговерифицируемости в какое-то время и что если предложение в форме насто-ящего времени неверифицируемо в какой-то момент — в тот момент, когдапроисходит событие, о котором оно говорит, — то оно вообще неверифи-цируемо. Однако я хочу подчеркнуть не это. Сейчас я хотел бы обратитьвнимание на то, что это верно в отношении предложений, не имеющих фор-мы времени, но это не доказывает верифицируемость предложений, имею-щих форму времени. Истинность предложения, не имеющего формы време-ни, не гарантирует истинности всех производных от него предложений,имеющих форму времени. И вполне может оказаться, что верифицируемостьпредложения, не имеющего формы времени, не гарантирует верифицируе-мости всех производных от него предложений, имеющих форму времени. Вконце концов, даже с точки зрения самого Айера, верифицируемое содер-жание таких предложений представляет собой лишь часть их полного со-держания. А верифицируемость части отнюдь не влечет верифицируемостицелого: из верифицируемости предложения «Трава зеленая» не следует ве-рифицируемость предложения «Трава зеленая и Дао пурпурное». Возмож-ность скептизма в отношении прошлого все еще сохраняется.Однако этот скептизм вовсе не зависит от вопросов, на разрешение ко-торых Айер затратил так много времени, сил и изобретательности в надеж-де справиться с ними: он выбрал не то поле боя. Если принять, что верифи-Глава IV. Верификация, верифицируемость и предложения... 65

цируемость зависит от значения, то отсюда, несомненно, вытекает, что верифи-цируемость предложений, не имеющих формы времени, никак не связана современем их произнесения. Мы понимаем предложение, если нам известно, ка-кой вид опыта требуется для его верификации. Можно, однако, согласиться стем, что осмысленность или бессмысленность предложения не зависит от вре-мени его произнесения. Предложение может быть осмысленным даже в том слу-

69

чае, если на самом деле в потоке времени нигде не существует события илисущности, о которых оно говорит. Если в чем-то большинство современныхфилософов согласны, так это в том, что есть разница между значением и рефе-ренцией термина. Даже если бы было доказано, что такого человека, как Цезарь,никогда не существовало, предложение, говорящее о Цезаре, не стало бы бес-смысленным. Ложные предложения не являются бессмысленными, как не явля-ются таковыми и предложения художественного вымысла: имя «Гамлет» намстоль же понятно, как и имя «Юлий Цезарь». Я могу сказать, что рождение сем-надцатой дочери Цезаря его девяносто шестой женой в течение полутораста летторжественно отмечается пивоварами Ливана, и это предложение, хотя и лож-ное, тем не менее, осмысленно и даже верифицируемо. Ясно, что предикат «ве-рифицируемо» не ограничен только истинными предложениями. Было бы весь-ма странно, если бы истинность была необходимым условием осмысленности.Как тогда могли бы мы знать, осмысленно предложение или нет, если бы пред-варительно не удостоверились в его истинности? Но как можно установить,истинно ли некоторое предложение, если мы не знаем, что оно означает? От-носительно предложений в прошедшем времени мы могли бы лишь констати-ровать, что они были бы осмысленны или верифицируемы, если бы нам былоизвестно заранее, что то, о чем они говорят, реально имело место. И тогдаприписывание осмысленности таким предложениям должно было бы опиратьсяна знание прошлого.Осмысленность, истолкованная как верифицируемость, не зависит от истин-ностного значения, от отношений референции и от времени произнесения пред-ложений. Но если под осмысленностью мы понимаем верифицируемость, тоостается вопрос: как следует понимать значение предложений, имеющих форму

70

времени! Какой опыт верифицирует то, что мы говорим о прошлом! Эту про-блему можно найти у Льюиса, у прагматистов в целом и в феноменализме- проблему определения в терминах опыта той информации, которая вы-ражается только временной формой предложения после того, как эта ин-формация отделена от «фактуального содержания». Здесь можно оценитьпривлекательность позиции Канта, полагавшего, что время не дано в опыте, аявляется формой опыта, его предварительным условием. А неудачные попытки,с которыми мы постоянно сталкивались в нашем анализе, напоминают о тех зна-менитых трудностях, которым Витгенштейн уделяет так много внимания в своем«Трактате»: как выразить в языке отношение между языком и тем, о чем он гово-рит? Если «говорить о» есть отношение, то мы можем выразить его в языке, толь-66 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ко найдя выражение для членов этого отношения, а это разрушает само отноше-ние между языком и миром. Референция не есть часть языка, но части языкаобразуют один из членов отношения референции. Аналогично, утверждение пред-ложения не есть часть самого предложения. Прагматизм, как и феноменализм,пытается всю реальность включить в опыт или в язык. Неудачи в достиженииэтого как раз и свидетельствуют об ограниченности этой программы. В этомотношении, как ни странно, можно было бы сказать, что формы времени, в ко-нечном счете, не являются частью предложений. Эти формы можно трактоватькак выражение того, что некоторое предложение является, было или будет ис-тинным. Это было бы очень похоже на утверждение о том, что истинность пред-ложения не является частью предложения. Однако трудность здесь состоит втом, что формы времени вновь всплывают в выражениях: «является истинным»,«было истинным» и «будет истинным». Поэтому сохраняется необходимость датьих анализ: экзистенциалист сказал бы, что они выражают способ нашего бытияв мире времени.

71

Остается сказать еще об одном. В своих рассуждениях я принял отожде-ствление осмысленности с верифицируемостью и согласился с тем, что, по-видимому, отчасти наше понимание предложения зависит от знания того, ка-кие восприятия верифицируют данное предложение. Айер утверждает, что еслипредложение о некотором событии в принципе верифицируемо в момент со-вершения события, то оно всегда верифицируемо. Но это означает, что пред-ложения о прошлом могут быть верифицированы очевидцами события. А это,боюсь, слишком большая уступка. Многие важные предложения, встречаю-щиеся в сочинениях историков, если не большая их часть, содержат такие опи-сания событий, которые не могли быть даны очевидцами этих событий. БратПетрарки был очевидцем его восхождения на вершину Ванту. Историк можетсказать, что когда он поднялся на Ванту, он положил начало Ренессансу. Одна-ко брат Петрарки не мог быть очевидцем того, что Петрарка положил началоРенессансу. Он едва ли смог бы увидеть указанное событие в этом свете — нев силу недостатков его органов чувств, а в силу того, что в то время он простоне смог бы понять данного описания. Только в том случае, если бы он знал,что произойдет в будущем, и вдобавок знал, что будут говорить историки, толькотогда он смог бы осознать значение того, что видел. А в то время какой опытмогло бы верифицировать для него предложение «Петрарка дает начало Ре-нессансу»? Я не решился бы ответить на этот вопрос. Скорее, я сказал бы, чтохотя сейчас такое предложение в форме прошедшего времени осмысленно, вмомент свершения описываемого события оно было на грани бессмыслицы.Строго говоря, не существует опыта, верифицирующего данное предложе-ние, если под верификацией мы подразумеваем переживание в опыте того, чтоописывается данным предложением. Таким образом, в отношении предложе-

72

ний историков верифицируемость не является адекватным критерием осмыс-ленности.Глава IV. Верификация, верифицируемость и предложения... 67

Философское значение таких предложений заключается в следующем. Еслисуществуют такие истинные описания событий, которые не могут быть даныочевидцами этих событий, то наша неспособность быть свидетелями этих со-бытий в случае данного класса описаний ни о чем не говорит. Даже если бы мымогли их наблюдать, мы не смогли бы верифицировать такие описания. Общийанализ предложений о прошлом этим не затрагивается.•.. •.-•._.,

г:

68 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Глава VЯзык времени * и темпоральный скептицизмЕсли человек занял скептическую позицию по отношению к предложениямо прошлом, то его едва ли смутит то соображение, что такие предложения ос-мысленны или в принципе верифицируемы. Их осмысленность он может счи-тать обеспеченной, тем более что это является условием разумности его соб-ственной позиции. В конце концов, предложения, рожденные фантазией, осмыс-ленны, даже если они ложны, а предложения, создающие ткань художественнойисторической повести, отчасти совпадают с теми, из которых состоит произве-дение историка. Скептик заставляет нас провести границу между этими двумяклассами предложений. Допустим, кто-то перемешал сочинения по историис историческими романами или с любыми романами вообще, а затем просит насна основании внутренних для этих книг критериев рассортировать их: сочине-

73

ния по истории — в одну сторону, а романы — в другую. Простой ярлык «сочи-нение по истории» не поможет, как не поможет и слово «история» в названии.Романист может воспользоваться в roman a cle ** известным приемом и заявить,что все его герои вымышлены и сходство между ними и реальными людьмиобъясняется простым совпадением. Или же романист может написать: «Все,о чем я говорю, правда, да поможет мне Бог!» При этом первая книга может бытьправдива, а вторая — представлять собой чистую фантазию. Или своим буйнымвоображением человек может создать какие-то ситуации, которые, как он с ужа-сом обнаружит, совершенно реальны. Мы говорим о том, что оказывается истин-ным. Однако так же легко можно говорить о том, что оказалось истинным, о собы-тиях, случившихся до того, как были высказаны описывающие их утверждения, итот, кто их высказывал, даже и не представлял себе, что говорит правду. Однакоскептика интересуют не фантазии, которые могут оказаться истинными, а исто-рия, особенно если она является ложной. Он с легкостью заявляет, что мы неспособны установить, правдива она или нет. Едва ли мы сможем рассортиро-вать перемешанные книги посредством того критерия, к которому обращалсяЮм для отделения воспоминаний от образов представления и воображения. Вцелом романы гораздо более яркие и живые описания, нежели историческиесочинения. Между тем квазиэстетический критерий относительной скучностиповествований так или иначе недостаточен для определения их истинности.Конечно, за исключением особых случаев (представляющих интерес, глав-ным образом, для логиков), мы не можем отличить истинные предложения от* Во избежание ошибочного толкования отметим, что Данто под «языком времени» (temporallanguage) понимает довольно обширную часть обыденного языка, выражения кото-рого в явном или неявном виде содержат ссылку на время. — Прим. перев.** Роман с намеками (франц.). — Прим. перев.Глава V. Язык времени и темпоральный скептицизм 69

ложных только посредством рассмотрения, так сказать, внешнего вида предло-

74

жении. Истинность связана с отношением предложения к тому, о чем оно гово-рит. Скептик представляет дело таким образом, что мы сначала каким-то обра-зом узнаем то, о чем говорят наши предложения, а затем проверяем, истинныони или нет. Опираясь на это представление, он утверждает, что у нас нет досту-па к тому, о чем говорят предложения историка, поэтому мы не можем устано-вить, истинны они или ложны. Правда, у нас имеются свидетельства, и мы дела-ем заключения о прошлом, опираясь на них. Однако вновь обращаясь к поня-тию проверки, скептик заявляет, что у нас нет способа установить, связаны линаши выводы с фактами. И вновь мы ничего не можем знать. Проблемы осмыс-ленности вряд ли имеют отношение к этим вопросам, хотя прагматизм и фено-менализм можно считать, в некотором смысле, попытками обойти скептицизмв разных его формах. Если мы отвергаем их, мы должны сами ответить скептику.Несомненно, в своей суровой критике скептик едва ли может апеллиро-вать к тому факту, что мы отделены определенным временным промежуткомот обсуждаемого события. Например, он не может сказать, что поскольку Енаходится в прошлом, мы не можем знать о том, что Е произошло. Мы не мо-жем утверждать, что Е принадлежит прошлому, не предполагая при этом того,что стремимся поставить под сомнение. Один из результатов нашего предше-ствующего анализа заключается в том, что предложение, имеющее форму вре-мени, предполагает истинность соответствующего предложения, не имеюще-го формы времени. Сказать, что Е лежит в прошлом, значит уже предполагатьистинность предложения, гласящего, что событие Е (без ссылки на момент речи)происходит в момент t и что t предшествует настоящему моменту. Однако еслимы признаем, что Е произошло, то чего еще может хотеть скептик? Мы не мо-жем одновременно утверждать, что Е принадлежит прошлому, но что мы ничего

75

не знаем о Е. Мы знаем, по крайней мере, что Е находится в прошлом. Скепти-цизм не должен допускать даже такого знания. Указать причины, по которым мыне можем исследовать Е (потому что оно находится в прошлом), значит считатьнесомненной истинность по крайней мере одного предложения о прошлом,а именно, что Е уже произошло, и поэтому его нельзя наблюдать. Но если так, томожно высказывать некоторые утверждения о прошлом несмотря на то, что мыне можем наблюдать событий, к которым они относятся. Тогда о чем здесь гово-рить? Подобные рассуждения приводят к мысли о том, что скептицизм в отно-шении прошлого, опирающийся на факты, которые, с его [скептицизма] точкизрения, нельзя обосновать, лишен философского интереса. Это становится темболее очевидно, если вспомнить заключительный абзац предыдущей главы,в котором говорится, что некоторые важные описания прошлых событий таковы,что мы лишены возможности исследовать эти события при данных описаниях.Скептицизм атакует правила референции, оставляя без внимания правилазначения нашего языка. Он не утверждает, что существуют вещи, о которых мыничего не знаем. Вместо этого он спрашивает, существует ли то, о чем мы гово-70 Артур Данто. Аналитическая философия историиГлава V. Язык времени и темпоральный скептицизм 71

рим, и есть ли какой-либо способ знать это. Скептицизм черпает свою силу изтого, что оставляет опыт таким, каков он есть, ничего в нем не меняя, и ставитлишь вопрос о том, относится ли к чему-нибудь сам этот опыт. А поскольку то,к чему относится опыт (или язык), само не является частью опыта (или языка),опыт (или язык) никак не затрагивается. Скептицизм относительно прошлогооставляет все так, как оно есть, сохраняет все способы и средства обоснованияисторических утверждений, но он ставит вопросы, дискредитирующие эти спо-собы, — вопросы, ответы на которые далеко превосходят возможности этих спо-

76

собов. И поскольку на вопросы относительно прошлого мы можем ответить толь-ко с помощью этих способов и средств, скептические вопросы относительнопрошлого остаются без ответа. Это не означает, что скептицизм неуязвим, ноотсюда следует, что скептицизм в отношении истории не может быть преодоленсамой историей. Тем не менее скептицизм раскрывает нечто присущее истории,хотя бы ее пределе, и поэтому он заслуживает философского анализа.Аргумент, в основе которого лежит мысль о том, что мир — при всем том,что мы знаем и можем знать о нем, — возник ex nihilo * всего лишь пять минуттому назад, ставит перед нами первый вопрос: сможем ли мы как-то заметить,что в действительности это не так, что существовало нечто до этого времени?Аргумент опирается на допущение, что все вещи остаются такими, каковы ониесть, а мы ведем себя как обычно, хотя мир, в котором мы живем, существуетвсего лишь пять минут. У нас сохраняются, например, все наши воспоминания,хотя большинство из них, т. е. все воспоминания, относящиеся ко времени болеераннему, чем пять минут назад, ложны V События, о которых, как нам кажется,мы помним, никогда не происходили. Но поскольку это наши воспоминанияи воспринимаются таковыми, будет ли для нас какая-либо разница в том, что всеони в действительности ложны? В определенных людях мы по-прежнему виде-ли бы своих родителей, хотя все люди в мире, за исключением только что родив-шихся младенцев, имели бы один и тот же возраст. Различия в стилях окружаю-щих нас предметов культуры продолжали бы сохраняться, хотя Каркассон и Дель-фы были бы не старше Левиттауна, а «Алтарь Меродё» ** не старше, чем «Ави-ньонские девицы» ***. В горных породах все так же встречались бы окаменело-сти, бронзовые изделия были бы покрыты патиной древности, существовали быпоношенные ботинки и разбитые горшки, на всех вещах лежали бы «отпечатки

77

прошлого». Оратор на праздничном ужине добрался только до середины своейдлинной речи, а его слушатели уже устали так, как будто слушали целый час.Историки, в частности, также занимались бы своей работой: в каком-то пятьминут назад возникшем архиве пятиминутного возраста историк все так же тща-тельно изучал бы документы пятиминутной давности и делал выводы о событи-* Из ничего (лат.). — Прим. перев.** Алтарный триптих (на центральной части сцена «Благовещение») фламандского художникаРобера Кампена 1425 г. (Нью-Йорк, Метрополитен-музей). — Прим. перев.*** Картина П. Пикассо 1907 г. (Нью-Йорк, Музей современного искусства). —Прим. перев.

ях, которые никогда не происходили. Нет или, скорее, не было прошлого, к кото-рому относятся его выводы. Однако этот факт никак не влияет на его поведение,ибо он считает, что прошлое существовало. Но если его мысль ошибочнаи этот факт никак не влияет на его деятельность, для чего тогда нам нужно поня-тие реального прошлого? Какая разница — было оно или его не было? Мы опи-сали ситуацию так, что никакой разницы нет.Не будет разницы, например, при общении с людьми, которых, как нам ка-жется, мы знали долгие годы, но которых в действительности никогда прежде невидели: муж приходит с работы домой, к жене, с которой расстался «сегодняутром», но она без труда узнает его. Как пишет Г. Г. Прайс:«Важно... не то, каким было мое прошлое или даже было ли оно, а лишьто, истинны или ложны мои воспоминания, существующие здесь и те-перь. Здесь и теперь я воспринимаю нечто красное. Мы предполагаем,что в действительности я никогда не видел ничего красного. Но что изэтого? У меня имеются все мои воспоминания, пусть они и ошибочны.Среди них есть воспоминание о красных предметах, и их достаточно,чтобы признать красным и этот предмет» 2.Рассмотрим в связи с этим мыслящие машины. Она снабжена «памятью»,опираясь на которую машина способна решать определенные задачи. Когдазадача решена, одни воспоминания стираются из памяти машины, а другие —загружаются, машина никогда не имеет дела с тем, к чему относятся ее воспо-минания, однако с точки зрения практики это несущественно. Она пользуетсясвоими воспоминаниями одним и тем же способом независимо оттого, истин-

78

ны они или ложны. Согласно предложенному аргументу, и мы могли бы счи-тать, что мир возник лишь пять минут назад вместе с воспоминаниями, вло-женными в нас, или с чем-то, что функционирует в качестве воспоминаний. Внем существуют, например, библиотеки. Существуют произведения Гиббона спримечаниями, ссылающимися на другие книги,- которые также находятся вбиблиотеках. Поэтому мы можем уточнять Гиббона, устранять противоречия,выдвигать новые реконструкции, опирающиеся на другие документы, не-жели те, которые цитирует он, и т.д. При этом мы действуем так, как еслибы действительно существовала Римская империя, которая постепенноклонилась к упадку и, наконец, разрушилась в период Риенци *. Но не былотакой империи! Однако работа продолжается.Различие между памятью и воображением аналогично различию междуисторией и художественной литературой. Однако в обсуждаемом нами мире(который вполне мог бы оказаться нашим миром) эти различия утратилибы свою основу. Неведомо для самого себя наш историк добросовестно сочинял* Кола ди Риенци (1313—1354). Восстановил римскую республику в 1347 г. Его называют пос-ледним римским трибуном. — Прим. перев.72 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава V. Язык времени и темпоральный скептицизм 73бы художественные произведения. Тем не менее мы продолжали бы отличатьисторию от художественной литературы, как отличаем воспоминания от вооб-ражения. Ребенок может сказать, что помнит, будто видел вчера медведя, а матьответит, что он лишь воображает, будто видел медведя. Быть может, ей удастсяубедить его. Но если миру только пять минут от роду, то ее память уходитв прошлое не дальше, чем его. Мы считаем, что она вспоминает, а он лишь вооб-ражает, опираясь на то, что ее утверждение согласуется с имеющимися «свиде-тельствами», а его — не согласуется. В описании матери согласуются вещи, ко-торые не согласуются друг с другом в описании ребенка. Тогда можно сказать,что именно эта взаимная согласованность вещей и дает нам критерий истины:если что-то не согласуется с тем, что мы признали, мы считаем это ложным.Кто-нибудь может теперь сказать: но именно так мы и поступаем. Мы подгоня-ем все друг к другу, принимая те суждения, которые согласуются с ранее при-знанными, и, отвергая те, которые не согласуются. Заметим, что если мы соглас-ны с этим, то как естественно будет теперь сказать: утверждения о прошломв том, что касается их познавательного значения, действительно являются пра-вилами для предсказания результатов исторического исследования. Мы прини-маем или отвергаем исторические предложения в соответствии с тем, приводятли они нас к открытию новых свидетельств. Они позволяют нам упорядочиватьто, что мы находим в современном мире: документ ведет нас от Колизея, кото-рый мы можем видеть сейчас, к палаццо Фарнезе, который мы точно так жеможем воспринимать в настоящее время, и в последнем мы находим камни, взя-тые из первого. Утверждение «Семья Фарнезе использовала камни Колизея длястроительства своего палаццо» помогает связать между собой эти два множе-ства камней. Безусловно, не может быть вопроса о сравнении этого утвержде-ния с тем, о чем оно якобы говорит. И совершенно неважно, было или не былото, о чем оно говорит. Обе эти возможности совместимы с процессом истори-ческого исследования. Мы находим недостающие камни. Но возможно, что мирвозник пять минут назад, вместе с определенными камнями в палаццо Фарнезе,которые по форме совпадают с пустотами в стенах Колизея.

79

У меня вызывает глубокое беспокойство этот фантастический аргумент, ут-верждающий, что если бы мир был создан пять минут назад, то все могло быостаться таким, каково оно есть и каким оно должно быть, если мир, как мысчитаем, имеет гораздо больший возраст. Меня беспокоит вовсе не то, что нетспособа доказать его ложность, а, скорее, то, что не очень-то и важно, ложен онили нет. Но тогда понятие о прошлом, которое он ставит под сомнение, оказыва-ется гораздо менее важным, чем мы привыкли думать. Если данное понятиеможно устранить, не затрагивая всего остального, то, видимо, оно едва ли игра-ет какую-либо важную роль в нашей общей концептуальной схеме. И если рас-сматриваемый скептический аргумент доказывает именно это, то он доказываетмногое. Ибо это немало — показать, что понятие, которому приписывали боль-шое значение, на самом деле им не обладает. Я не хочу, конечно, сказать, что

;здесь не было бы никаких психологических различий. Кое-что, несомненно, ушлобы из жизни, если бы люди всерьез поверили в то, что прошлого не было. По-видимому, стало бы мало смысла в деятельности историков, если бы оказалось,что нет ничего, к чему относятся их утверждения. Не было бы большого смыслав доказательстве виновности подсудимых в преступлениях, которых никогда небыло и в которых они не могли быть виновными, хотя все выглядит так, как еслибы они были виновны, — при условии, что прошлое было. Психологическиеразличия, возможно, была бы громадными. Но это, сказал бы скептик, еще односвидетельство того, какое большое значение придают люди тому, что в концеконцов может оказаться не более, чем фикцией. Как, например, своей верев Бога.Рассматриваемый аргумент не вносит изменений в нашу жизнь, и в этоместь какая-то странность. Если мы поймем, в чем она заключается, то, воз-можно, поймем, в чем ошибочность данного аргумента. Попробуем для на-чала рассмотреть симметричное предположение, а именно предположениео том, что мир может исчезнуть через пять минут. Сразу же следует отме-тить, что такое предположение ни в коем случае нельзя считать скептичес-ким: утверждение о том, что не будет будущего, весьма отлично от утверж-дений о том, что не было прошлого или что не существует внешнего мираили других сознаний. Трудно сказать, почему мгновенное исчезновение миракажется более правдоподобным, чем его мгновенное возникновение, одна-ко это предположение, хотя и пессимистическое, не является скептическим,и мы быстро научились жить с ним. Оно не приводит к философским зат-руднениям, ибо — в отличие от симметричного предположения, рассмот-ренного выше, — это предположение не затрагивает наших понятий рефе-ренции: референция наших утверждений «о» будущем носит иной харак-тер, нежели утверждений о прошлом или настоящем. Оно не затрагиваеттакже и общепринятого употребления обычных слов, содержащих ссылкуна время. Странно, например, предполагать, что все в мире, за исключени-ем только что родившихся, имеет один и тот же возраст, т.е. пять минут,что большинство объектов существовало столь краткое время. Но нет ни-чего странного в предположении о том, что каждый человек, молодой или ста-рый, проживет еще только пять минут (за исключением тех, кто может умеретьраньше): извержение вулкана погребло в Помпеях под пеплом и лавой одинако-во всех — и молодых, и старых. Можно допустить, что Левиттаун и Каркассонпогибнут вместе через пять минут, что каждый город будет существовать в тече-ние одинаково краткого времени, но необычно думать, будто каждой город су-ществовал одно и то же время, т.е. только пять минут. Опять-таки нетрудно до-пустить, что за исключением тех счастливчиков, у кого в следующие пять минутродятся дети, ни один из нас не будет иметь потомков, но гораздо более странносчитать, что ни один из нас, за исключением тех, кто только что родился, не имелникаких предков. Есть нечто такое — хотя и не столь распространенное — что74 Артур Данто. Аналитическая философия истории

к будущим событиям относится примерно так же, как память относится к про-шлым событиям, например предвидение. Между тем нет ничего необычного(в значительной мере потому, что сами предсказания звучат странно) в предпо-

80

ложении о том, что все предсказанные на ближайшие пять минут события непроизойдут. Но гораздо более странно предполагать, что не было ни одного изтех событий, которые, как мы помним, произошли раньше, чем пять минут на-зад. И, наконец, нет ничего удивительного в том, чтобы считать ложными всекниги, претендующие на описание истории последующих ста лет: если такиекниги вообще существуют, то даже естественно было бы ожидать, что они ока-жутся ложными. Однако странно было бы думать, что ложны все книги, претен-дующие на описание истории прошлого столетия: таких книг очень много,и было бы естественно надеяться на то, что они истинны.Можно было бы долго перечислять все эти различия, но уже достаточноясно, что возможность отсутствия будущего не влечет таких концептуальныхизменений, которых требует возможность отсутствия прошлого. Я вовсе недумаю, что если бы мы всерьез отнеслись к первой возможности, это нас ни-как не задело бы. Для нас было бы жестоким ударом сразу же лишиться на-дежд, планов и замыслов. Это ужаснуло бы нас как перспектива внезапнойсмерти. Мне кажется, мы не столь часто задумываемся над тем фактом, чтокогда-то нас не было, значительно чаще — о том, что наступит время, когданас не будет. Я был бы испуган, если бы кто-то сказал мне, что я проживу неболее пяти минут, но я бы лишь растерялся, если бы кто-то сказал мне, чтоя жил всего лишь пять минут. Последнее беспокоит меня интеллектуально, ноне практически. С практической точки зрения я мог бы сказать: какая разница,в конце концов? Соответствующее предположение об отсутствии будущегобеспокоит меня практически, но не интеллектуально, мне потребуется многомужества, чтобы сказать: какая разница, в конце-то концов?! Это трудно при-нять, зато легко в это поверить. Другое предположение легко принять, нов него трудно поверить.

81

Однако недостаточно просто отметить тот факт, что некоторые предложе-ния являются слишком необычными, что они приводят к таким концептуальнымнеудобствам, которых не возникает при симметричных им предположениях. Этонуждается в объяснении. Мне кажется, достаточно легко объяснить, почему пред-положение об отсутствии будущего мы способны совместить с нашими обыч-ными способами мышления и речи и почему мы способны смириться с мысльюо том, что, хотя мир и наше видение его должны оставаться прежними, черезпять минут весь мир исчезнет. Отчасти это объясняется тем, что будущее неспособно оказать какого-либо влияния на настоящее и настоящее не зависит ка-узально от будущего, поскольку следствия не предшествуют своим причинам вовремени. И напротив, если мы обращаемся к причинно-следственным связям,то настоящее в значительной мере является следствием прошлого. Это убежде-ние имеет всеобщее распространение и оно отображается в языке, которым мыГлава V. Язык времени и темпоральный скептицизм 75

пользуемся для описания мира. Применение определенных терминов и выраже-ний к объектам настоящего логически связано со ссылкой на определенные про-шлые объекты и события, которые каузально связаны с данными объектами на-стоящего. Давайте разделим выражения и термины нашего языка на три груп-пы, элементы которых обычно применяются к объектам и событиям настояще-го: (а) термины, ссылающиеся на прошлое; (б) термины, нейтральные по отно-шению ко времени, и (в) термины, ссылающиеся на будущее. Пока я ограничусьобсуждением групп (а) и (б).Под термином, ссылающимся на прошлое, я буду понимать термин, кор-ректное применение которого к настоящим объектам или событиям логи-чески предполагает ссылку на некоторые более ранние объекты или собы-тия, причинно связанные или не связанные с настоящим объектом. Опять-таки я ограничу свое обсуждение только теми терминами, ссылающимисяна прошлое, которые обозначают объекты и события, причинно связанные

82

с настоящим объектом. Нейтральный в отношении времени термин, когдаон применяется к объекту настоящего, не ссылается ни на более ранние, нина более поздние объекты и события. Рассмотрим теперь три разных объек-та Oj, O2, О3, которым даны, соответственно, нейтральные в отношениивремени описания: «есть человек», «есть белесый рубец» и «есть цилиндри-ческий металлический предмет». Критерии применения этих терминов фор-мулируются с указанием определенных явных свойств этих объектов, такчто благодаря простой проверке можно сказать, применимы эти термины кнекоторому конкретному объекту или нет. Теперь рассмотрим применениек тем же самым объектам и в том же самом порядке таких трех описаний:«есть отец», «есть шрам» и «есть пушка, поставленная здесь Франциском Iпосле битвы при Керизоле в 1544 г.».(I) Термин «отец» с точки зрения времени не определен, одно из его упот-реблений нейтрально в отношении времени: применяя его к человеку, мы в сущ-ности обращаемся к социологическим критериям. Однако это не изначальноеего употребление. Допустим, кто-то может быть отцом в смысле, безотноситель-ном ко времени, но мы можем поинтересоваться, действительно ли он являетсяотцом того индивида, по отношению к которому ведет себя как отец в социаль-ном смысле. Как нам известно, человек может не быть отцом в социологичес-ком смысле этого слова и тем не менее быть отцом в первичном смысле. Напри-мер, Талейран был отцом Делакруа, хотя никогда не выполнял роли отца дляДелакруа. Для того чтобы быть отцом в первичном смысле этого слова, мужчи-на должен приблизительно за девять месяцев до рождения ребенка оплодотво-рить мать этого ребенка. Здесь, конечно, слово «мать» употребляется не в нейт-ральном по отношению ко времени смысле, как «мать для», а со ссылкой напрошлое, как «мать кого-то», как обозначение женщины, которая действительнодала жизнь ребенку, матерью которого она является. Так, Иокаста была матерью

83

Эдипа, но не всегда играла роль матери для Эдипа. Когда мы правильно называ-76 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ем кого-то отцом в первичном смысле, то это логически предполагает ссылку наболее раннее событие, которое каузально связано, согласно известным принци-пам, с настоящим. Простое наблюдение не позволяет сказать, является ли Ojотцом в первичном смысле. Конечно, опираясь на другие наблюдаемые свой-ства О/, можно сделать вывод о том, что О1 является отцом.(2) Предикат «есть шрам» однозначно ссылается на время. Если О2 небыл вызван ранением, то он просто будет не шрамом, а лишь чем-то похо-жим на шрам. Тогда корректное описание чего-то как шрама логическипредполагает ссылку на некоторое более раннее событие, которое находит-ся в очевидной причинной связи с охарактеризованным таким образомобъектом. Если бы белесый шрам появился на теле сам собой, как появля-ются стигматы, то его назвали бы не шрамом, а чем-то похожим на шрам.«Похожий на шрам» нейтрально в отношении времени, если только мы неистолковываем данное выражение как содержащее негативную ссылку напрошлое, а именно как говорящее о том, что ранения не было. В этом смыс-ле выражение «похожий на шрам» отличается от выражения «отец для»,ибо последнее никак — ни позитивно, ни негативно — не ссылается на про-шлое. Отец для х может быть или не быть его отцом в первичном смысле.(3) Третье выражение очевидным образом ссылается на прошлое событие, иесли бы такого прошлого события не существовало, само это описание было быложным или легендарным, как, скажем, описание «Эта скала была поставленаздесь титанами после их победы над Ураном». Единственное интересное отли-чие этого случая от двух предыдущих состоит в том, что не существует оче-видных каузальных законов, связывающих пушки в Сен-Поль де Ване * с дей-ствиями французских королей шестнадцатого столетия. Можно, конечно, ска-зать, что пушка была здесь кем-то поставлена, однако на самом деле неяснодаже то, что она была поставлена: ее могли просто бросить. А от этого, конеч-но, зависит, считать ли ее памятником победы или лишь memento ** о победе.По-видимому, предикаты, нейтральные в отношении времени, логически

84

независимы от предикатов, ссылающихся на прошлое, и именно с этой точкизрения я и пытался их определить. Не думаю, что я утверждаю нечто новое:ясно, что можно быть мужчиной и не быть отцом, быть белесым рубцом и небыть шрамом, быть цилиндрическим металлическим предметом и не быть пуш-кой, тем более пушкой, оставленной Франциском I. Напротив, предикаты, ссы-лающиеся на прошлое, не являются независимыми от нейтральных в отноше-нии времени предикатов. Нельзя быть отцом, не будучи мужчиной и т.д. Взаим-ные отношения предикатов этих двух классов являются достаточно сложными,и философские проблемы, возникающие в связи с ними, можно сравнить с теми* Сен-Поль де Ване — небольшое, окруженное крепостной стеной средневековое поселение наюге Франции. У Северных (Королевских) ворот находится пушка, якобы связанная с по-бедой Франциска I в битве при Керизоле. — Прим. перев.* Напоминанием (лат.). — Прим. перев.Глава V. Язык времени и темпоральный скептицизм

проблемами, которые встают в связи с отношениями между терминами иныхклассов, например «движение руки» и «прощальный жест» или «красивый»и «красный». В данном случае я хочу подчеркнуть лишь интересную аналогиюмежду терминами, нейтральными в отношении времени, и терминами, ссылаю-щимися на прошлое, с одной стороны, и предложениями, имеющими и не име-ющими форму времени, — с другой. Чтобы быть истинным, предложение, име-ющее форму времени, видимо, предполагает истинность соответствующего пред-ложения, не имеющего формы времени. Аналогичным образом для того чтобыбыло истинным приписывание ныне существующему объекту некоторого пре-диката, ссылающегося на прошлое, нужно, чтобы сначала было истинно припи-сывание ему соответствующего нейтрального в отношении времени термина.Приписывание некоторому индивиду предиката «есть отец» можно опроверг-нуть, показав, что ему нельзя приписать предикат «есть мужчина».Наш язык насыщен предикатами, ссылающимися на прошлое, и вполне мож-

85

но предположить, что понятие об отпечатках прошлого у Льюиса объясняетсяобычной философской склонностью принимать структурные особенности на-шего языка за структурные особенности мира и считать некоторые отсутствую-щие у вещей таинственные свойства тем, на что должны указывать те или иныевыражения нашего языка. Но мы не указываем на наличные свойства вещей,когда используем предикаты, ссылающиеся на прошлое, хотя применение этихтерминов к ныне существующему объекту в некотором смысле зависит оттого,обладает ли этот объект определенными свойствами, которые можно увидетьпри его осмотре. Скорее все-таки мы имеем в виду прошлые объекты и собы-тия. Дом, в котором спал Джордж Вашингтон, выглядит как совершенно обыч-ный дом, и у него нет никакого особого свойства, которое нам нужно было быобнаружить, чтобы сказать, что здесь спал первый президент США. Таких свойствне существует или, если угодно, их нельзя обнаружить посредством простогонаблюдения. Критерии для приписывания таких свойств являются гораздо бо-лее сложными, а решение о том, истинны ли такие приписывания, опирается наеще более сложные соображения. Во всяком случае, поскольку истинное припи-сывание предикатов, ссылающихся на прошлое, ныне существующим объектамдает нам информацию о событиях и объектах, не принадлежащих настоящему,постольку достаточно ясно, что предложения с такими терминами мы не можемполностью перевести посредством нейтральных в отношении времени выраже-ний. Полный перевод предложения S в предложение Т должен не только сохра-нять истинностное значение S, но еще и передавать ту же информацию, что и S.Если непереводимость терминов одного множества в термины другого множе-ства служит критерием для различения уровней языка, то термины этих двух

86

классов относятся к разным уровням языка, хотя и приписываются одним и темже объектам, а именно Oj, О2 и <93.Теперь можно сказать, что возможность отсутствия прошлого, кото-рую мы обсуждали выше, не затрагивает того уровня языка, в котором ветре-78 Артур Данто. Аналитическая философия истории

чаются только нейтральные в отношении времени выражения. Все эти предика-ты истинны относительно объектов независимо оттого, существовало прошлоеили нет. Однако вряд ли это будет справедливо для предикатов другого уровня.Дело не просто в том, что при отсутствии прошлого все утверждения о прошломоказываются ложными. В этом случае оказались бы также ложными чрезвычай-но многие предложения о настоящем, а именно все те предложения, которыеприписывают предикаты, ссылающиеся на прошлое, объектам настоящего, и пос-ледние все еще обладали бы всеми теми свойствами, наличие которых можноустановить простым наблюдением. Два множества наших терминов состоят изэкстенсионально эквивалентных пар, в которых один термин обозначает тот жесамый объект, что и другой термин пары. Однако приписывание одного из тер-минов каждой паре предполагает некоторый факт из прошлого. Поэтому всебыло бы таким же, как оно есть. Не существовало бы только никаких отцов,шрамов и пушек, брошенных или поставленных Франциском I. Однако ничто неисчезает: продолжают существовать все объекты, обозначаемые обычными тер-минами, т.е. мужчины, белесые рубцы, цилиндрические и металлические объек-ты. Оказались бы ложными не только все предложения, содержащие предикаты,ссылающиеся на прошлое, но и все каузальные законы, предполагающиеся прииспользовании таких предикатов, стали бы ложными или, по крайней мере, бес-содержательными .Если теперь обратиться к предикатам, ссылающимся на будущее, то главная

87

трудность здесь заключена в том, чтобы найти какие-либо естественные приме-ры, — найти такие предикаты, приписывание которых объектам или событиямнастоящего зависит от их ссылки на какое-то будущее событие или объект. Рас-смотрим предикат «быть будущим отцом», приписываемый супругу беремен-ной женщины. Конечно, обычно мы ожидаем, что родится ребенок и мужчинастанет отцом, «если все пройдет хорошо». Однако фактически предикат «буду-щий отец» мы приписываем, опираясь либо на нейтральные в отношении вре-мени предикаты, либо на предикаты, ссылающиеся на прошлое, которые счита-ются истинными для соответствующего индивида. Так, х есть будущий отец толь-ко в том случае, когда х оплодотворил у, к у еще не родила ребенка. Ничегобольшего не требуется. Если бы х умер до рождения ребенка или умерла у, илиесли бы беременность была прервана, то все равно х был бы будущим отцом. Нетребуется, чтобы впоследствии он действительно стал отцом. Его звание буду-щего отца логически не зависит от того, что случится в будущем. Кроме того,наше ожидание, что х станет отцом, если он на самом деле будущий отец, осно-вывается на каузальных законах, которые действовали, поэтому такие ссылаю-щиеся на будущее предикаты паразитируют на нашей способности пользовать-ся предикатами, ссылающимися на прошлое, ибо в отношении каузальных зако-нов будущее «должно быть похожим на прошлое». Однако главное заключаетсяв том, что предикаты, которые на первый взгляд ссылаются на будущее, в боль-шинстве случаев легко переводятся в нейтральный в отношении времени языкГлава V. Язык времени и темпоральный скептицизм 79

или в язык, ссылающийся на прошлое, и их приписывание объектам настоящегоне предполагает каких-либо более поздних событий. Поэтому если бы черезпять минут мир перестал существовать, ни одно из предложений, использую-

88

щих такие предикаты для описания объектов настоящего, не стало бы ложным.Если так, то истинность предложений о настоящем не опирается на истинностькаких-либо предложений о будущем и это объясняет, почему мысль о том, чтобудущего вскоре может не быть, легко совмещается с нашей концептуальнойсистемой.Существуют, конечно, некоторые описания прошлых событий, которые —если бы они были высказаны в момент свершения события или даже раньше —должны были бы использовать предикаты, ссылающиеся на будущее. Теперьмы можем говорить о Пьеро да Винчи как об отце человека, написавшего «Джо-конду». Назвать его так в то время, когда он был будущим отцом Леонардо, озна-чало бы предполагать, что его сын напишет «Джоконду». Здесь мы имели быописание объекта настоящего, чья истинность зависела бы от будущего. Крометого, это описание никаким очевидным способом нельзя было бы перевести по-средством использования ссылающихся на прошлое или нейтральных в отно-шении времени выражений. Полотна, о котором идет речь, еще не существова-ло, и это описание, если бы оно было истинным, дало бы подлинную информа-цию о будущем, поэтому его нельзя было бы перевести с помощью выражений,не содержащих этой информации. Но когда подумаешь о том, насколько стран-но звучит такое утверждение по сравнению с не удивляющей нас возможностьюотсутствия будущего, то в голову приходит та же самая мысль, которую я имел ввиду раньше, когда говорил, что субстантивная философия истории рассуждаето будущем так, как обычно рассуждают о прошлом. Однако объяснение этойнеобычности следует отложить до последующего обсуждения.Ни одно из высказанных соображений не затрагивает, конечно, скептичес-кого аргумента, гласящего, что при всем том, что мы знаем или можем знать,мир мог возникнуть пять минут назад и что такое утверждение, по крайней мере

89

логически, возможно. Этот аргумент не затрагивается, поскольку использова-ние терминов, ссылающихся на прошлое, опирается на определенное истолко-вание причинности, а скептический аргумент как раз и направлен против опре-деленных понятий причинности. Скептическая критика причинности восходит,по крайней мере, к Юму, утверждавшему, что причины логически не влекут своиследствия, что из описания наблюдаемых свойств одной вещи мы не можем ло-гически дедуцировать ее следствий, а из полного описания другой вещи не мо-жем заключить о том, какими должны быть ее причины. В основе нашего поня-тия причинности лежат определенные ассоциации с тем, что действительно про-исходило, но с точки зрения логики в таких ассоциациях нет ничего принуди-тельного и наличие данной вещи логически совместимо с разными причинамии даже с тем, что она вообще не имеет никакой причины. Юм пишет:80 Артур Данто. Аналитическая философия истории

«... (И)сключая всякие причины, мы действительно исключаем их и ужене признаем в качестве причин существования ни ничто, ди сам объект,а следовательно, не можем вывести из абсурдности этих предположе-ний аргумент, который мог бы доказать абсурдность самого исключе-ния. Если все должно иметь причину, то отсюда следует, что, исключивостальные причины, мы должны признать причиной или ничто, или самобъект. Но вопрос в том и состоит, должен ли всякий объект иметь при-чину или нет, а следовательно, согласно правилам здравого рассужде-ния, это положение никогда не следует считать самоочевидным» 3.Я рассматриваю несколько расширенный вариант идеи Юма о том, чтоиз полного описания наблюдаемых свойств вещей мы не можем вывести ихпричин. Мое расширение заключается в доказательстве несводимости пре-дикатов, ссылающихся на прошлое, к предикатам, нейтральным в отноше-нии времени. До сих пор я лишь пытался показать, что это — вместе с темфактом, что все естественные предикаты, видимо, ссылающиеся на буду-щее, в действительности могут быть заменены нейтральными в отношениивремени или ссылающимися на прошлое терминами, — позволяет объяс-нить ту легкость, с которой мы принимаем возможность отсутствия буду-щего, и соответствующие затруднения с предположением об отсутствии про-

90

шлого. Однако это еще не доказывает, что в самой гипотезе об отсутствии про-шлого есть что-то ошибочное. Употребление предикатов, ссылающихся на про-шлое, опирается на предположение о том, что вещи в настоящем мире имелипричины в прошлом, а именно это и подвергается сомнению. Нельзя справитьсяс аргументом, приняв в качестве допущения то, против чего он направлен. Посути дела, он направлен против идеи, в соответствии с которой между события-ми или вещами существует какая-то логическая связь. Именно это делает аргу-мент логически возможным:«Нет ничего логически невозможного в гипотезе, что мир возник пятьминут назад вместе со всеми своими обитателями, которые «помнят»несуществовавшее прошлое. Не существует логически необходимойсвязи между событиями, относящимися к разным моментам времени.Поэтому ничто из того, что происходит сейчас или произойдет в буду-щем, не сможет опровергнуть гипотезу, что мир возник пять минут на-зад. Следовательно, то, что называется знанием о прошлом, логическинезависимо от самого прошлого, оно полностью выразимо в терминахнастоящего, которые полностью сохранили бы свое содержание дажев том случае, если бы прошлого не существовало» 4.Выделенное курсивом слово «называется» можно разъяснить следующимобразом: из выражения «...знает а...», в котором а обозначает все что угодно,Глава V. Язык времени и темпоральный скептицизм 81

следует, что а существует 5. Тогда если о ком-то мы вправе утверждать, что онзнает прошлое, то отсюда вытекает реальность прошлого, и было бы противоре-чием утверждать, что кто-то знает прошлое, но то, к чему относится его знание,никогда не существовало. Аналогичное можно сказать о шрамах. При существу-ющих правилах словоупотребления сказать о ком-то, что у него есть шрам, зна-чит подразумевать, что когда-то он был ранен. Точно так же для знания: мы дол-жны говорить, скорее, о том, что называется знанием (но может не быть им),как говорим о том, что называется шрамом, но может им не быть. Я думаю, ужедостаточно ясно, что выражение «есть шрам» нельзя выразить в языке, нейт-

91

ральном по отношению ко времени, в «терминах настоящего», поэтому лучшесказать, что если бы гипотеза Рассела была верна, каждое описание белесыхрубцов как шрамов было бы ложным 6. Но по тем же причинам каждое описа-ние некоторого знания как знания о прошлом было бы ложным. Короче говоря,мир остался бы таким, каков он есть, но язык для его описания должен был быизмениться.Я полагаю, положительным результатом этих замечаний было выявлениетого, что наше понятие прошлого связано с нашим понятием причинности,а понятие причинности связано с нашим языком. В качестве скромной психоло-гической догадки я хотел бы высказать предположение о том, что дети начина-ют с нейтрального в отношении времени языка, а затем одновременно, так ска-зать, осваивают терминологию, ссылающуюся на прошлое, понятие причинно-сти и понятие прошлого, причем эти три процесса взаимозависимы. Поэтомукажется вполне естественным, что любая атака, направленная на наше понятиепрошлого, является одновременно нападением на понятие причинности и нашутерминологию, ссылающуюся на прошлое.«Подобно всем скептическим гипотезам, — писал Рассел, — эта гипоте-за логически безупречна, но неинтересна» 7. Я надеюсь, мы, напротив, убе-дились в том, что она чрезвычайно интересна. Остается посмотреть, безуп-речна ли она с логической точки зрения 8. Мне представляется возможнымпроанализировать ту роль, которую играют предложения о прошлом, —роль, которой гипотеза об отсутствии прошлого лишь придает преувели-ченное значение. Этот анализ состоит приблизительно в следующем. Какмы могли увидеть из предыдущего изложения, предложения о прошлыхобъектах и событиях нельзя истолковать как говорящие о свидетельствах, под-тверждающих их, и их нельзя полностью выразить посредством множества пред-ложений наблюдения. Фактически истинность любого множества предложенийнаблюдения не может быть даже необходимым условием истинности или лож-ности предложений о прошлом. Тем не менее в историческом исследовании та-

92

кие предложения могут играть роль, аналогичную той, которую в науке играютпредложения с так называемыми теоретическими терминами, и, подобно им,находиться в точно таких же взаимоотношениях с предложениями наблюдения.82 Артур Данто. Аналитическая философия историиМожно было бы сказать, что их роль заключается в организации наличного опыта.Если это так, то вопрос о том, к чему они сами по себе относятся, просто неможет возникнуть, и гипотеза об отсутствии прошлого теряет свое значение.Она лишь обращает наше внимание на ошибочность нашего представленияо функции этих предложений, которую мы им приписывали в целях экономиимышления. В историческом сочинении термин типа «Юлий Цезарь» играет туже роль, которую играют термины «электрон» или «Эдипов комплекс» в физи-ческих или психоаналитических теориях. Использование предложений, содер-жащих эти последние термины, не зависит от решения вопроса о том, обознача-ют ли они какие-то реальные сущности, пусть даже ненаблюдаемые, или нет.Они могут использоваться для организации опыта независимо от того, обозна-чают они что-то или нет. Хорошо известно, что существует проблема элимина-ции теоретических терминов и замены их терминами наблюдения, однако реша-лась она тривиальными и неприемлемыми способами 9. Тем не менее при ис-пользовании предложений с теоретическими терминами мы не обязаны прини-мать ненаблюдаемых сущностей. Не имеет значения, существуют или нет такиесущности. Проблема обозначения не оказывает влияния на роль теоретическихтерминов. В качестве инструментов предложения с теоретическими терминамимогут не оцениваться с точки зрения истины и лжи, как и другие инструментынауки, например, пробирки. Подобно пробиркам, эти предложения используют-ся одинаково всеми учеными, которые в вопросах онтологии могут придержи-ваться разных позиций. Однако они представляют собой, если хотите, излиш-нюю интеллектуальную роскошь и не имеют отношения к использованию тео-ретического словаря для организации опыта.Я буду называть такую позицию «инструменталистским истолкованием пред-ложений о прошлом». Конечно, инструментализм является лишь одной из воз-можных позиций в отношении теоретических терминов. Подробное обсужде-ние возникающих здесь проблем выходит далеко за рамки данного сочинения и,по сути дела, относится к философии науки. Насколько мне известно, инстру-ментализм никогда не использовался при анализе исторических предложений10, однако в настоящем контексте такой ход представляется вполне естествен-ным, хотя бы только для нейтрализации скептического аргумента и, между про-чим, для указания на явную аналогию между теоретической наукой и историей— аналогию, которую обычно не замечают, противопоставляя историческую итеоретическую науку. Эта аналогия впоследствии будет нам полезна независи-мо оттого, примем ли мы в конце концов исторический инструментализм в каче-стве общего истолкования исторических предложений.Мне представляется, однако, что в качестве частичного функциональногоанализа этих предложении исторический инструментализм почти несомненнокорректен. В отношении организации настоящего исторические предложениядействительно играют роль, сравнимую с ролью теоретических предложений.Мы обнаруживаем, например, две пьесы, обладающие сходными стилистичес-Глава V. Язык времени и темпоральный скептицизм 83кими особенностями. Утверждая, что их написал один автор, мы объединяемэти произведения в единое собрание сочинений. Точно так же, когда мы обнару-живаем заметные стилистические расхождения в двух произведениях, рассмат-риваемых как части единого собрания сочинений, мы утверждаем наличие раз-ных авторов и, таким образом, иначе организуем дошедшие до нас литератур-ные произведения. Затем мы продолжаем поиски других вещей в существую-щем мире, которые бы подтвердили наше новое упорядочение литературныхпроизведений, и таким образом одни части наличного мира связываем с други-ми. Я думаю, эти упорядочения мы без особых трудностей можем рассматри-вать как теории: можно говорит о.теории одного автора или о теории двух авто-ров и считать, что такие теории служат, inter alia *, для организации наблюдае-мого мира.

93

Замечу, однако, что такое понятие теории не устраняет возможностидля теории быть не только полезной, но и истинной. Находясь за рулемавтомобиля, я замечаю, что мотор перегрелся и аккумулятор разрядился:горят две красные лампочки. Я выдвигаю теорию, что порвался ремень венти-лятора, так как это объяснило бы тот факт, почему аккумулятор не заряжается имотор перегревается. Это, несомненно, упорядочивает мое прочтение показа-ний приборов, однако эта теория становится фактом, когда, заглянув под капот,я обнаруживаю разрыв ремня вентилятора и. Не мешает ли историческим тео-риям аналогичным образом превратиться в факты простое отсутствие доступа кпрошлому? Нельзя не почувствовать, что одно из отличий исторических теорийот научных заключается в том, что в то время как последние говорят о такихсущностях, которые — если бы они действительно существовали — весьма силь-но отличались бы от объектов, которые мы наблюдали в обычном опыте, сущно-сти, постулируемые историческими теориями, не отличаются от тех, которыемы встречаем в повседневной жизни. Никто реально не наблюдал таких вещей,как атомы, электроны, пси-функции, гены или либидо, но в повседневном миресреди других вещей встречаются также и авторы художественных произведе-ний. Поэтому исторические теории пользуются терминами, очевидно, примени-мыми к вещам, которые мы способны воспринимать в настоящем. Не отличиепостулируемых объектов от объектов повседневной жизни, а эпистемическаянедостижимость исторических объектов — вот что толкает нас к историческо-му инструментализму.Меня могут упрекнуть в том, что я изменил угол зрения и от рассмотренияпонятия причинности перешел к рассмотрению знания. Однако сила гипотезыоб отсутствии прошлого как раз и заключается в том факте, что у нас нет эписте-мологического доступа к прошлому, следовательно, нет прямого способа ее про-верки. Если бы мы могли добраться до прошлого, у нас были бы средства под-твердить теории фактами и тем самым эмпирически опровергнуть гипотезу оботсутствии прошлого. В этом случае она превратилась бы в простую эмпири-* Помимо всего прочего (лат.). — Прим. перев.84 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ческую гипотезу и могла бы быть фальсифицирована эмпирическими метода-ми. Поэтому эпистемологические соображения, безусловно, не являются посто-ронними. Раз уж о них зашла речь, мы можем наметить стратегию анализа гипо-тезы об отсутствии прошлого.Начать с того, что мы обратились к инструментализму 12 как к средствусведения на нет проблем, связанных с референцией и возникающих в отно-шении утверждений, в частности утверждений о прошлом, референты кото-рых считаются недоступными, даже если они когда-то существовали. Инст-рументализм обходит все вопросы референции, доказывая, что не имеет зна-чения, говорят ли такие предложения о чем-нибудь или нет: все остаетсятем же самым, ничто не меняется. Просто некоторые предложения мы начи-наем рассматривать не как констатации фактов, а лишь как инструменты, ккоторым понятия истинности и ложности неприменимы: можно говоритьлишь о «лучших или худших» инструментах, как сказал бы Дьюи, и такаяоценка любой пары предложений зависит от их относительных успехов в

94

организации опыта. Однако можно разработать бесконечно много скептическихгипотез ad hoc, которые преодолеваются аналогичным обращением к инстру-ментализму. Предположим, например, что кто-то высказывает гипотезу о том,что мир заканчивается ровно в пяти футах от него13: на расстоянии, превышаю-щим пять футов от него, ничто не существует, поэтому утверждение, скажем, обЭмпайр Стэйт Билдинг, высказанное этим человеком в Центральном парке, лож-но, так как отсутствует объект, о котором оно говорит. Мы говорим о вещах,находящихся в тридцати милях отсюда, хотя они нам недоступны, и кто-то могбы сказать, что мы принимаем пространственный инструментализм, избегаяпроблем референции за счет того, что словам «Эмпайр Стэйт Билдинг» придаемстатус теоретического термина, так что содержащие его предложения служатлишь для организации пространственно достижимых (наблюдаемых) явлений.Главный порок скептических идей подобного рода заключен в их абсо-лютной произвольности. Почему граница проводится именно здесь, а не в дру-гом месте14? Почему граница устанавливается на расстоянии пяти футов, а нешести или четырех? Или семи или трех? Почему пять минут назад, а не четы-ре, три, шесть или десять? Или, что то же самое, если кто-то хочет сказать, чтообъекты, находящиеся от нас дальше, чем в пяти футах, недоступны потому,что мы не можем до них дотронуться, и поэтому они не существуют, то почемубы не сказать, что в настоящий момент у нас нет возможности знать, что вооб-ще что-то существует, за исключением того, что мы сейчас трогаем? Или заисключением того, что мы сейчас видим? Можно допустить, что хотя мы недотрагиваемся до них, мы можем это делать и знать, что они существуют. Нотогда почему мы не можем сделать шаг вперед и дотронуться до вещей, нахо-дящихся от нас дальше пяти футов? Вы не можете говорить, что их нет, что за

95

пределами пяти футов ничего не существует, ибо вопрос-то как раз и состоитв том, как мы можем знать, существует что-либо или нет? Мы находимся там,Глава V. Язык времени и темпоральный скептицизм 85

где мы находимся, а не на расстоянии пяти футов от этого места. И мы дотра-гиваемся до того, до чего мы действительно дотрагиваемся, а не до Чего-либоеще. Поэтому допускать, что между прикосновением к чему-либо существуютпостоянно ощущаемые сущности означает, если угодно, введение теоретичес-ких сущностей с целью организации опыта, и допущение устойчивых физичес-ких объектов приводит нас к новому варианту инструментализма. Ясно, что этиразличные виды скептицизма быстро трансформируются в скептицизм per se *и разговор об объектах вообще ведется в инструменталистском ключе 15.В своих предыдущих замечаниях по поводу аргумента об отсутствии про-шлого я указал на то, что он не "является вполне общим, ибо устраняет не всеутверждения о прошлом, а только те, которые говорят о вещах и событиях, имев-ших место более чем пять минут назад. Теперь я обращаю внимание на то, на-сколько произвольно это уточнение относительно пяти минут. Имеется беско-нечно много других моментов времени, которые могут обозначать границу, иесли все свидетельства совместимы с тем, что мир существует всего пять минут,то они совместимы с шестью, семью и любым количеством минут его суще-ствования. Свидетельства совместимы, если угодно, с бесконечным числом ги-потез, каждая из которых несовместима с другими. Однако оправдать проведе-ние границы в том, а не ином пункте можно, безусловно, только на основе сви-детельств, и если устраняется возможность обращения к свидетельствам, то не-возможно оправдать выбор одной гипотезы, а не другой. На каком основании,например, мы считаем, что мир возник пять минут, а не пять лет или пять столе-

96

тий назад? Каждое свидетельство в пользу какой-то одной гипотезы может бытьсведено на нет сторонником более короткого периода существования мира, чемтот, о котором говорит данная гипотеза.Обратимся теперь к самой гипотезе о том, что мир начал существовать пятьминут назад. Заметим, что она приводит к разделению класса утвержденийо прошлом. Если мир возник пять минут назад, то некоторые утвержденияо прошлом оказываются истинными или ложными, а именно те, которые гово-рят о том, что произошло в течение (последних) пяти минут 16. Вследствие от-сутствия референтов остальные являются либо ложными, либо вопрос об ихистинности или ложности не может быть поставлен, либо этот вопрос лишаетсясмысла благодаря тому, что такие утверждения получают статус теоретическихпредложений. Останемся на позициях исторического инструментализма и ска-жем, что одним утверждениям можно дать инструменталистское истолкование,а другим нельзя, т. е. тем, которые говорят о том, что случилось совсем недавно,нельзя. Заметим также, что будет существовать и соответствующее разделение вклассе предикатов, ссылающихся на прошлое. Мы можем принять те ссылаю-щиеся на прошлое предикаты, которые относятся к событиям и объектам, суще-ствовавшим в последние пять минут. Таким образом, существовали бы подлин-ные трехминутные яйца, а не просто яйца, называемые трехминутными. Суще-* Сам по себе (лат.). — Прим. перев.86 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава V. Язык времени и темпоральный скептицизм 87

ствовали бы некоторые отцы, некоторые подлинные воспоминания и т.п. Одна-ко по мере того как произвольно избранный исходный пункт мы' сдвигаем вседальше вглубь времен, объем этих классов будет изменяться. Если мы отодви-нем его назад достаточно далеко, то всякий обыкновенно называемый отцом,будет отцом, все воспоминания будут подлинными, будут существовать подлин-

97

ные шрамы и даже пушки, действительно поставленные Франциском I. И всебольше и больше утверждений будет действительно говорить о прошлом, а непросто служить полезным инструментом для организации настоящего. Но чемближе мы сдвигаем границу к настоящему моменту, тем все меньше и меньшеостается подлинных предикатов, ссылающихся на прошлое, и все меньше и мень-ше остается подлинных утверждений о прошлом. В конце концов мы достигаемпункта, в котором реально применимыми оказываются только нейтральныев отношении времени предикаты, а единственная роль утверждений о прошломсводится к организации данных настоящего. Здесь возможен только историчес-кий инструментализм. Но есть ли у нас серьезные основания не достигать этогопункта? Почему бы нам не приблизить начало мира к настоящему моменту на-столько, чтобы никакого прошлого вообще не осталось, даже и пятиминутного?Разве нет никаких свидетельств, препятствующих нашему плавному переходуот этих бесчисленных по количеству форм темпорального скептицизма к скеп-тицизму мгновения! Я думаю, что нет, ибо свидетельства в пользу одной формытемпорального скептицизма не лучше, чем в пользу другой, хотя каждая из этихформ допускает некоторые подлинные утверждения о прошлом. Однако посколь-ку они не могут обосновать это допущение, оно ничего не значит.Я не считаю, что скептицизм мгновения в целом является здравой позици-ей. В некотором ясном и аналитически истинном смысле можно утверждать,что существует только настоящее. Отсюда следует, что прошлого не существу-ет, однако это почти тривиальность, сводящаяся к тому, что прошлое не естьнастоящее, и из нее не следует, что прошлого не существовало. Кроме того,неясно, почему, когда мы говорим о настоящем, мы говорим именно о мгнове-нии. Когда мы указываем на что-нибудь и говорим, что это сейчас существует,

98

мы не утверждаем, что существование данного объекта ограничено настоя-щим мгновением, ибо мгновение не имеет границ, в которых что-то можетсуществовать. Мгновение не является единицей длительности, как точка неявляется единицей протяженности. В отношении пространства аналогом скеп-тицизма мгновения будет, я полагаю, скептицизм точки. Однако едва ли можноговорить о вещах, имеющих точкообразное существование. Для этого потре-бовалось бы, чтобы окружность совпала со своим центром, а это означало бы,что она перестала быть окружностью. Скептицизм точки приводит к выводу отом, что ничего не существует, — это чистый скептицизм. Но точно таким жеявляется и скептицизм мгновения. Быть вещью — значит обладать протяжен-ностью и длительностью, отрицать одно из этих свойств — значит отрицатьсуществование вещей.Сегодня мы, конечно, понимаем, как достигается какой-то результат 17,поскольку принимаем введенное проф. Райлом важное различие между глагола-ми достижения, например «выигрывать», и другими глаголами типа «бегать».Состязание в беге требует времени, но победа этого не требует: побеждают вкакой-то момент, но не в течение какого-то интервала. Однако смысл этого раз-личения теряется, если каждый глагол является глаголом достижения, и, несом-ненно, нужно бежать, для того чтобы победить в состязании. Кроме того, выиг-рывает состязание бегун, а бегуны являются объектами, обладающими опреде-ленной длительностью: существуют мгновенные победители (каждый победи-тель одерживает победу в определенное мгновение), но нет мгновенных бегу-нов. Мгновение фиксирует положение во времени и используется для градуиро-вания «шкалы» времени, но не является единицей времени и само не имеет час-тей. Мгновения точно так же не входят в перечень «год, месяц, неделя, день, час,

99

минута, секунда», как точки не входят в перечень «миля, род *, ярд, фут, дюйм».Это легко усмотреть из того факта, что ничто не может длиться два мгновения,хотя может продолжаться два часа, две минуты или секунды; ничто не можетиметь протяженность двух точек. Нет точек, если нет протяженностей, и нетмгновений, если нет длительностей. Поэтому рассуждения о мгновениях пред-полагают, в некотором смысле, длительности, и нельзя встать на позиции скеп-тицизма мгновения и надеяться тем самым породить сомнения в существованиидлительностей.Из этих рассуждений, если они справедливы, вытекает, что нельзя пос-ледовательно придерживаться скептицизма мгновения. В моей аргумента-ции нет никаких предположений относительно причинности. При желанииможно спорить о точной продолжительности существования мира, но не отом, обладает ли мир вообще какой-либо длительностью: существованиемира требует какой-то длительности, вопрос лишь в том, как велика этадлительность. Человек, утверждающий, что мир существует лишь в течениепяти минут, обязан, как мы видели, признате, что хотя бы некоторые ут-верждения о прошлом истинны, а именно те, которые говорят о событиях,случившихся в эти пять минут. Однако теперь мы можем спросить его: от-куда ему это известно? Он уже не может уйти от этой проблемы, ибо если онответит, что его выбор пяти минут был произволен, мы можем предъявить емускептицизм мгновения. Дело в том, что он не может оправдать свой выбор, непринимая чего-то в качестве свидетельства, а если он принимает хоть какие-тосвидетельства, то почему не все? Вопрос о длительности мира есть в принциперазрешимый эмпирический вопрос, и если этого не признают, приходят к скеп-тицизму мгновения, которого, как я сказал, нельзя придерживаться. Эту пози-цию нельзя защищать, поскольку она внутренне противоречива. Нельзя гово-рить о мгновенном мире, как нельзя утверждать, что прошлое существовало, но* Около 5-ти метров. — Прим. перев.88 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава V. Язык времени и темпоральный скептицизм 89

100

мы не можем знать, что оно было. Единственное, что тогда остается, это откро-венный скептицизм, однако в наши задачи не входит его обсуждение, ибо откро-венный скептицизм не порождает особых проблем для философии истории.Я думаю, на этом можно остановиться. Выдвигать гипотезы относительноточной продолжительности существования мира — значит быть готовым при-знать какие-то свидетельства, подтверждающие эти гипотезы и опровергающиете гипотезы, которые с ними конкурируют. Однако то обстоятельство, что мывынуждены принимать нечто в качестве свидетельства, подтверждающего нашисуждения о прошлом, подводит нас к нашему третьему аргументу против воз-можности высказывать истинные утверждения о прошлом. Здесь на первый планвыходят релятивистские факторы: утверждения о прошлом должны быть при-вязаны к определенной совокупности свидетельств. Однако прежде чем пере-ходить к этому третьему аргументу, я хочу добавить несколько слов к сказан-ному выше.По мере того как мы пересматриваем наши оценки длительности мира,мы все больше восстанавливаем нашу лексику, содержащую ссылку на вре-мя, и принимаем все большее число причинных законов. Пятиминутныймир слишком короток, чтобы что-то можно было признать подлиннымшрамом. Допустим теперь, что в среднем в течение месяца рана становитсяшрамом. Тогда существование мира в течение месяца дает нам какие-тошрамы, но еще не дает настоящих окаменелостей. Сказать, что мир суще-ствует миллион лет, значит возвратиться к подлинному употреблению ссы-лающегося на прошлое предиката «быть окаменелостью». Чем дальше мыотходим назад, тем меньше деформируется и наша каузальная схема, и нашалексика, ссылающаяся на время, и если бы кто-то сказал: допустим, мирвозник сто миллионов лет тому назад, то было бы трудно понять, считатьли это скептицизмом, интересным с философской точки зрения. Такое пред-положение оставляет нам всю историю и даже предысторию, а если бы этотчеловек добавил: «Целиком, со всем своим содержимым», то это предполо-

101

жение едва ли доставит нам беспокойство, если мы не знаем, каков был мирв то отдаленное время. Но если мы что-то знаем об этом, то это наше зна-ние могло бы разойтись с известными каузальными законами и нашей лек-сикой, ссылающейся на время. Если бы мир в то время включал в себя, ска-жем, беременных динозавров, мы были бы вынуждены пересмотреть неко-торые каузальные понятия, если склонны согласиться с этим. Но чем прощесодержание мира, чем меньше предикатов, связанных со временем требует-ся для его описания, тем меньшее беспокойство доставляет нам представле-ние о его создании «целиком». Даже рассказ о сотворении мира не требует,чтобы мир появился внезапно: да, он был создан, но затем в течение шестидней обретал свой надлежащий облик. Мысль о том, что мир был создан илибыл создан сколь угодно давно, не содержит ничего логически абсурдного.Я лишь пытался показать, что любая такая гипотеза, если она произвольна, бы-стро скатывается к абсурду. Но не все такие гипотезы произвольны, и тольковозможность эмпирического подтверждения способна предохранить их от ло-гических противоречий. Отправляясь отсюда, мы можем теперь, наконец, пе-рейти к рассмотрению тех проблем, которые ставит перед нами обращение ксвидетельствам.•... . . *: . , - / > • • " ,:••-"-90 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава VI. Свидетельства и исторический релятивизм 91Глава VI• •Свидетельства и исторический релятивизмВ качестве одной из форм скептицизма относительно нашей способностивысказывать истинные утверждения о прошлом исторический релятивизм зна-чительно отличается от рассмотренных выше двух форм скептицизма. Начать с

102

того, что его принимают всерьез и активно поддерживают весьма многие про-фессиональные историки, в том числе широко известные. В отличие от первойразновидности скептицизма, он явным образом настаивает на том, что некото-рые утверждения действительно говорят о прошлом, и в противоположностьвторой разновидности скептицизма провозглашает, что действительно существу-ет то прошлое, к которому относятся такие утверждения. Тезис о том, что дей-ствительно существует или существовало прошлое, поддерживает Чарльз Бирд,который говорит об «истории, как о прошлой реальности», подразумевая подэтим «все, что было высказано, сделано, прочувствовано и продумано людьмина этой планете с тех пор, как человечество начало свой долгий путь» *. Конеч-но, у нас нет прямого доступа к истории-как-реальности, мы лишь косвенноможем судить о ней благодаря «истории-как-свидетельствам» (history-as-record),т.е. благодаря документам, памятникам, символам, воспоминаниям или элемен-там мира настоящего, находящимся в определенных отношениях с историей-как-реальностью. Наконец, Бирд говорит еще об истории-как-мысли. Она отно-сится к истории-как-реальности, но «направляется и ограничивается историей-как-свидетельствами» 2. Пока в таких рассуждениях нет ничего необычного 3:это вполне привычный взгляд на деятельность историка. Бирд действительноотходит от обычного понимания только тогда, когда начинает настаивать на том,что некоторые каузальные факторы, оказывающие воздействие на индивида, пы-тающегося высказывать утверждения об истории-как-реальности, препятству-ют формулировке истинных и объективных утверждений. Однако я начну с рас-смотрения общепризнанной части рассуждений Бирда и лишь затем перейду крелятивизирующим факторам, надеясь показать, что они не столь вредны, какпредставляется Бирду, его сторонникам и критикам.Как приятно после всего сказанного обратиться к концепции, столь близкойнашему обычному представлению об истории, — к концепции, согласной с тем,что логика не запрещает нам говорить о прошлом. Она вовсе не настаивает натом, что, пытаясь что-то сказать о прошлом, мы на самом деле всегда отклоня-емся от своей цели и говорим о настоящем или будущем. Современники Бирда,прагматисты, были убеждены в том, что высказывания об истории-как-реально-сти в конечном счете сводимы к высказываниям об истории-как-свидетельствах,как если бы документы, памятники и т. п. образовывали непроницаемую завесумежду нами и прошлым, о котором мы могли бы упоминать, но не могли быничего утверждать. Однако документы не стоят между нами и прошлым, напро-тив, именно они позволяют нам что-то узнать о прошлом, и мы не смогли быдаже начать свою работу без «удостоверенных критическим анализом свиде-тельств и их согласования посредством научного метода» 4. Они являются сред-ством, но не объектом исторического исследования. В сжатом виде эту мысльвыражает Рональд Батлер:«Когда мы утверждаем, что знаем некое прошлое событие, мы говоримне просто об оценке свидетельств. При этом мы не рассматриваем сви-детельства как непроницаемую завесу: мы претендуем на то, что смот-рим сквозь завесу на то, что лежит за ней... Мы должны еще проанали-зировать, что значит «смотреть сквозь завесу на то, что лежит за ней» 5.Несомненно, это понятие трудно анализировать. Отчасти потому, что —если развить далее эту метафору, которая не вполне позволяет выразить сутьдела, — только «смотря сквозь завесу на то, что лежит за ней», мы можемувидеть саму эту завесу. Если выразиться менее метафорически, то можно ска-зать, что оценка чего-то как свидетельства уже предполагает разговор не толькоо нем: считать что-то свидетельством — значит уже говорить о чем-то ином, аименно о том, по отношению к чему это является свидетельством. Считать Есвидетельством в пользу О — значит рассматривать Е уже не так, как мы рас-сматривали бы его, если бы не имели никакого представления об О. Такимобразом, рассматривать что-то в качестве свидетельства — значит уже «смот-реть сквозь завесу на то, что лежит за ней».Что касается утверждений о прошлом, то рассматривать какое-то Е в каче-стве свидетельства, подтверждающего одно из них, значит видеть Е в опреде-ленной временной перспективе. В самом деле, только ссылаясь на прошлое, мыможем считать правомерными некоторые описания того, что мы видим. Путе-шественника, вернувшегося из Венеции, я могу спросить, видел ли он «ПьетуРонданини» Микеланджело. Это как раз полезный пример, так как совсем не-давно те, кто видел этот объект, который сейчас так называется, не сказали бы,что они видели «Пьету Ронданини»: до недавнего времени этот объект был от-

103

дельной частью фундамента палаццо Ронданини в Риме, и те, кто его видел,видели его именно в этом качестве. Если ограничиться нейтральным по отно-шению ко времени словарем, то можно сказать, что существуют предикаты, ис-тинные для этого объекта и совместимые с обоими описаниями. Например, онмраморный, имеет столько-то сантиметров в наиболее длинной части, веситстолько-то килограммов и т. п. Называть его камнем фундамента — значит ужепоместить его в некоторое временное измерение, т. е. связать с предшествую-щим сооружением фундамента. Точно так же сказать о нем как о скульптуреозначает отнести его к предшествующей резьбе по камню. Описать его как скуль-92 Артур Данто. Аналитическая философия истории

птуру Микеланджело или, еще лучше, как последнюю из его известных четырехпьет — значит использовать точный предикат, ссылающийся на время. Именнопотому, что люди не видели в этой пьете объект, относительно которого истиненданный предикат, она и оказалась в фундаменте палаццо. Важно, однако, то, чтоописать его таким образом значит связать с прошлым, увидеть в нем нечто боль-шее, нежели кусок мрамора определенной величины. Увидеть в нем произведе-ние Микеланджело значит взглянуть сквозь завесу на то, что лежит за ней. Ис-пользуя нашу лексику, содержащую ссылку на время и несводимый, как я пока-зал, к языку, нейтральному в отношении времени, мы проникаем сквозь завесу,или, если угодно, эта завеса разделяет нейтральный в отношении времени языки язык, ссылающийся на прошлое. Однако в нейтральном языке мы не можемговорить об исторических свидетельствах.Если прибегнуть к аналогии, то я мог бы сказать, что объекты наличного мираподобны написанным словам, а их историческое употребление и понимание по-добно чтению. Написанные слова мы обычно не рассматриваем как чернильныезнаки, находящиеся между нами и их значениями: при чтении мы смотрим сквозьслова « на то, что за ними» и вряд ли даже обращаем внимание на их статус какфизических объектов, т. е. на чернильные кружочки и крючки, из которых онисостоят. Существуют, я думаю, три основные группы людей, которые видят толь-ко значки, когда сталкиваются с написанным текстом — неграмотные; люди, зна-ющие один язык, но не знакомые с другими языками, и люди с «повреждением» в

104

мозгах. Сицилийский крестьянин, который в куче камней не видит башни, пост-роенной норманнами, исторически неграмотен: он не знает, о чем говорят этикамни. Представитель классической филологии, рассматривающий этрусскуюнадпись, уже знает, что находящиеся перед ним значки осмысленны, но ему не-известно, что они означают: он не умеет прочитать эти значки и поэтому работа-ет с ними именно как со значками. Труднее найти пример человека с «поврежде-нием» в мозгах. Наиболее подходящим здесь мне представляется философ, ут-верждающий, что мы видим только предметы настоящего, но не видим про-шлого, короче говоря, это человек, которому процесс чтения представляет-ся непостижимой деятельностью. Сейчас мы не видим прошлого, мы видимлишь то, что находится перед нами. Однако чтение представляет собой ин-терпретацию, и видеть в значках слова — значит уже рассматривать их какнечто требующее интерпретации. Мы не сможем, безусловно, перевести то,о чем говорит какая-то книга, посредством бесконечно большого множестваутверждений о буквах, если только не расширим наше понятие «буква», вклю-чив в него все те понятия, которые стремились элиминировать с помощьюперевода. Именно поэтому я настаивал на том, что с языка времени нельзяпереводить при помощью словаря, нейтрального в отношении времени.Возвращаясь к различию, введенному Бирдом, можно сказать, что только соссылкой на «историю-как-реальность» можно говорить об «истории-как-свиде-тельствах». Поэтому есть доля неискренности в вопросе о возможности перехо-Глава VI. Свидетельства и исторический релятивизм

да от «истории-как-свидетельства» к «истории-как-реальности». Рассматриватьчто-то в качестве «истории-как-свидетельства» значит уже совершать этот пере-ход. В противном случае мы видели бы лишь вещи. Эпистемологические дис-куссии в истории слишком часто начинаются с выдвижения ложного допущения

105

о том, что все мы неграмотны в отношении времени. Тогда неизбежен вопрос:как от настоящего перейти к прошлому? Отвечают, что мы не можем этого сде-лать. Мы не можем этого сделать потому, что при любом выводе от наличныхданных к прошлому факту нам, безусловно, требуется включить в число посы-лок какое-то общее правило, принцип или суждение, имеющее следующую фор-му: «Если Е, то F», где Е обозначает наличные данные, a F — некоторое про-шлое событие. Было бы трудно понять суждения такого рода, если бы мы имелидело только с тем, что находится перед нами. По сути, мы не могли бы понятьтаких суждений. Однако в действительности мы их достаточно легко понимаем,хотя тот, кто находит смысл только в нейтральном в отношении времени языке,вряд ли способен объяснить этот факт. Совершенно в кантианском духе он мо-жет настаивать на категориальном характере времени. Так это или не так, одна-ко несомненно, что мы автоматически усваиваем понятие о прошлом в процессеосвоения нашего языка, который чрезвычайно богат предикатами, ссылающи-мися на прошлое. Я не могу понять, как без этого могла бы начаться история.Рассмотрение возникновения языка и возникновения истории как чего-то еди-ного было великим достижением Вико. Ни один из тех, кто хорошо владеет язы-ком, не живет только в настоящем. Он может заставить себя жить в настоящемтолько благодаря специальному усилию воли, но, поскольку он вынужден от-вергать более богатое существование во времени, это есть жизнь лишь в некото-ром производном смысле. Приблизительно так жила Мария Антуанетта в Ма-лом Трианоне в Версале: по причине mauvaisefoi *.Эти соображения можно сформулировать иначе. Я думаю, было доста-точно убедительно 6 показано, что различия во времени нельзя определитьбез ссылки, пусть неясной, на понятия, связанные со временем, которые уже

106

входят в определяемую часть определения. Например, кто-то может попы-таться определить прошлое как то, что логически возможно помнить. Ноиспользуемое в определяющей части слово «помнить» уже неявно ссылает-ся на понятие прошлого: частью значения слова «помнить» является мысльо том, что то, что помнится, есть прошлое. Как я сказал бы, слово «помнить»является термином, отсылающим к прошлому. Поэтому такое определениесодержало бы в себе порочный круг. Можно было бы попытаться опреде-лить настоящее как то, что человек действительно переживает в опыте 7.Отсюда следует, что нельзя переживать в опыте прошлое или будущее. Однаковыражение «переживаемый в опыте» предполагает отношение между некото-рым индивидом и объектом опыта, в частности нахождение второго перед пер-вым. Однако что-то может находиться перед чем-то, только если это одновре-* Злой рок (франц.). — Прим. перев.94 Артур Данто. Аналитическая философия истории

менно существующие объекты. Поэтому понятие настоящего уже содержится вопределяющем выражении, Конечно, можно было бы сказать, что логическивозможно воспринимать прошлое и будущее, но это означает при соответствую-щем анализе, что нечто можно было воспринимать, когда оно было настоящим,или что нечто можно будет воспринимать, когда оно станет настоящим. Понятиенастоящего включено в понятие опыта, поэтому утверждение о том, что можнопереживать в опыте только настоящее, является аналитически необходимым. Еслиэто так, и знание отождествляется с опытом, то трудно понять, как можно знатьпрошлое: прошлое есть нечто такое, что не переживается в опыте. Но если пе-реживается в опыте только настоящее, то как мы можем знать прошлое? Задаваяэтот вопрос, мы допускаем существование опыта, нейтрального в отношениивремени. А это, как я показал, не соответствует реальности. Если мы обратимвнимание на то, каким образом мы в действительности воспринимаем мир, топодлинно важным вопросом оказывается следующий: если бы мы не знали про-

107

шлого, то как могли бы мы воспринимать настоящий мир таким, каким мы еговоспринимаем? На самом деле — и наш язык показывает это — мы всегда вос-принимаем мир настоящего в некотором логическом и каузальном контексте,который связан с прошлыми объектами и событиями, следовательно, принима-ем ссылку на объекты и события, которых нельзя воспринять в тот момент, когдамы воспринимаем настоящее. И невозможно, так сказать, расширить наше по-нятие настоящего так, чтобы включить эти объекты и события в настоящее. Ког-да Пруст ощущает вкус размоченного в чае кусочка пирожного, он не восприни-мает в тот момент тетю Леонию и Комбре: он вспоминает их с необычайнойяркостью, и впечатление, производимое на нас этим отрывком, обусловлено по-ниманием того, что всего этого нет и никогда не будет, что все это ушло в безвоз-вратное прошлое и его можно пробудить только с помощью искусства. Но мы непробуждаем того, что испытываем в данный момент: в конкретном прустовскомсмысле выражение «пробуждать» является термином, ссылающимся на прошлое.Его ощущение вкуса пирожного и связанные с этим переживания дают яркийпример того, что обычно происходит с людьми, обладающими воспоминаниямио прошлом. Чувство замешательства, которое он испытывает, попробовав пи-рожное и чай, его усилия понять, что означает этот вкус, были, конечно, специ-фическими: он не сразу понял, как «прочитать» это ощущение. Так часто быва-ет, когда мы, воспринимая настоящее, осознаем, что оно что-то означает из про-шлого, но не можем сразу сказать, что именно. Фактически он воспринимаетнастоящее в свете прошлого, не будучи способным в данный момент устано-вить связь между ними, пока, наконец, не приходит ясное осознание: «То былвкус кусочка бисквита, которым в Комбре каждое воскресное утро ... угощаламеня, размочив его в чае или в липовом цвету, тетя Леония, когда я приходил к

108

ней поздороваться...» 8. Не имея в виду память, каждый из нас может испытатьто же самое затруднение при взгляде на камни Стоунхенджа: мы переживаемсвою неспособность прочитать, понять, о чем говорят эти камни, что они намГлава VI. Свидетельства и исторический релятивизм 95

сообщают. А это и означает восприятие настоящего в свете прошлого.Представитель аналитической философии истории должен обязательно ре-шить две задачи. Первая заключается в том, чтобы вообразить, как можно былобы воспринимать настоящее, ничего не зная о прошлом. Вторая задача: вообра-зить, каким было бы восприятие настоящего, если бы мы знали также и буду-щее. О последней я буду говорить ниже. Относительно первой можно сразу жесказать, что наше восприятие настоящего в значительной мере зависит от на-шего знания прошлого. Мы неизбежно по-разному будем воспринимать настоя-щее в зависимости оттого, с какими элементами прошлого сможем связать его.Пруст дает здесь весьма поучительные примеры. Например, госпожа Сазра неспособна воспринять маркизу де Вильпаризи как пожилую женщину, так какпомнит то время, когда эта женщина излучала роковое очарование и внушаланепреодолимую страсть отцу госпожи Сазры. А в то же время Марсель, которо-му это прошлое неизвестно, не способен воспринимать маркизу де Вильпаризииначе, как пожилую женщину, с которой едва ли могут быть связаны какие-толюбовные помыслы. Я подчеркиваю это еще раз, прежде чем обратиться к Бир-ду. Дело не просто в том, что факторы настоящего способны исказить наши ут-верждения о прошлом. Факторы прошлого способны исказить наше восприятиенастоящего, так что можно было бы сказать, что Марсель и госпожа Сазра врядли воспринимали одного и того же человека. Как мы увидим, отделить про-шлое от настоящего столь же трудно, как трудно связать настоящее с будущим.

109

Пьета Ронданини была высечена из куска греческой колонны. Кто-то мог бывидеть в ней древнюю колонну. Но кто мог бы видеть в ней, скажем, в четырнад-цатом столетии колонну, из которой Микеланджело изваял Пьету Ронданини?Бирд, как и все исторические релятивисты, говорит о преимуществах, кото-рыми пользуются ученые и которые недоступны историкам. Он утверждает, на-пример, что в отличие от ученого историк не может наблюдать объект своегоизучения: «Он не может видеть его объективно, как химик видит свои пробиркии соединения» 9. Сожаления подобного рода кажутся несколько странными. Нашапринимаемая на веру неспособность наблюдать, прошлое не есть порок самойистории, а представляет собой как раз то, что должна преодолеть история. Точ-но так же медицинскую науку нельзя упрекать в том, что люди болеют. Болезниприсущи человеку, и как раз для борьбы с ними существует медицина: она былабы не нужна, если бы мы были всегда здоровы. Города располагаются на неко-тором расстоянии один от другого, но это не считается пороком нашего транс-порта: для преодоления именно этого недостатка, если можно так выразиться, ипредназначен транспорт. И как раз потому, что у нас нет прямого доступа к про-шлому, существует история: именно этому факту история обязана своим суще-ствованием, он делает ее возможной.Однако ученый далеко не всегда способен непосредственно наблюдать объек-ты своего изучения. Часто он имеет дело с ненаблюдаемыми объектами, дляисследования которых вынужден разрабатывать теории и технические приемы.96 Артур Данто. Аналитическая философия истории

То, что ученый непосредственно наблюдает, часто находится в таком же отда-ленном отношении к предмету его изучения, как и то, что наблюдает историк —медали, рукописи, черепки, — относится к предмету его изучения. Ненаблюдае-

110

мость предмета исследования может быть обусловлена разными причинами. То,что нельзя наблюдать прошлое, возможно, является логической истиной, а не-наблюдаемость электронов и генов обусловлена лишь случайными обстоятель-ствами. Однако разница между логической и фактической ненаблюдаемостьюникак не сказывается на современной практике исследования. В науке суще-ствуют такие отрасли, предмет исследования в которых является наблюдаемым,например, в некоторых разделах химии, зоологии и геологии. Но это характернодля элементарных наук в отличие, скажем, от атомной физики. И тот факт, чторазвитые науки в большинстве своем имеют дело с ненаблюдаемыми объекта-ми, показывает, я думаю, что как ненаблюдаемость, так и наблюдаемость иссле-дуемых объектов не дает науке никаких подавляющих преимуществ. Поэтомусетования Бирда на то, что «историк вынужден «видеть» реальность историичерез посредство документов, и это единственный его источник», не вызываюту нас сочувствия. Это шир'око распространенная особенность научного иссле-дования, и она не ставит перед историей каких-либо особых проблем. Я утверж-дал, что без ссылки на историю-как-реальность историки вообще не смогли бырассматривать что-то в качестве документов. Точно так же и в науке, не опира-ясь на понятия, относящиеся к ненаблюдаемым сущностям, ученые не могли бычитать отпечатки на фотографических пластинках, треки в камере Вильсона илина экране осциллографа. Все это достаточно очевидно. Именно поэтому теоре-тическое исследование требует основательной подготовки, в процессе которойстудент учится читать такие показания. В отношении зрения мы с ученым, воз-можно, находимся в равном положении, однако мы не можем видеть вещи так,как видит их он 10.Так же обстоит дело и с историческими документами. Когда

111

мы не способны прочитать эти документы, нам нужны не очки, а историографи-ческое мастерство. Между историей и наукой имеются очевидные различия, ноони заключаются не в этом.Бирд усматривает еще одно различие между историей и наукой, которое ле-жит в самом центре релятивистской концепции. Это различие выражается в при-дании слову «объективный» некоторого иного смысла, а именно того, которыйпротивоположен смыслу слова «пристрастный». Предметам исследования уче-ных и историков присущи некоторые существенные особенности, позволяющиеученому занять нейтральную позицию по отношению к своему предмету, но вы-нуждающие историка быть пристрастным. «Исторические события и личностиистории по самому своему существу предполагают этическую и эстетическуюоценку, — пишет Бирд, — в то время как химические или физические явленияпозволяют «наблюдателю» оставаться нейтральным» н. Верно, что историкиимеют дело с людьми, а люди действуют, исходя из своих убеждений. Но совер-шенно неверно, что отсюда вытекает какое-либо различие между историческимиГлава VI. Свидетельства и исторический релятивизм 97

и научными исследованиями. Оставим в стороне вопрос о следствиях. Удиви-тельно то, что об этом различии говорит историк. Его опровергает даже самоеповерхностное знакомство с историей науки. Например, в XVII столетии ученыеповсеместно руководствовались этическими и эстетическими соображениями,иначе и быть не могло, если учесть ту религиозную и нравственную атмосферу,в которой они работали. Сомнительно, чтобы такого рода соображения полнос-тью отсутствовали в современной науке. Образ бесстрастного объективного уче-ного сам по себе представляет некоторый этический идеал, и даже если бы мно-гие ученые хотели ему соответствовать, было бы чрезвычайной наивностью по-

112

лагать, что ученые на самом дела столь нейтральны, как нам хотелось бы думать.Существует слишком много поощрений, связанных с научными достижениями,не говоря уже о безраздельном желании быть правым, поэтому легко предполо-жить, что ученым порой приходится прилагать огромные усилия для того, чтобыостаться на нейтральной позиции. Клод Бернар писал:«Люди, преисполненные чрезмерной веры в свои собственные теорииили идеи, не только не расположены делать открытия, но они не стре-мятся и к наблюдениям. При наблюдении они руководствуются пред-взятыми идеями, а когда осуществляют эксперимент, то в его результа-тах хотят видеть только подтверждение своей собственной теории...Вполне естественно, что тот, кто слишком сильно верит в собственныетеории, недостаточно доверяет теориям других... Из всего этого следу-ет, что когда сталкиваешься с приговором эксперимента, нужно отка-заться от своих мнении, как и от мнении других» 12Пьер Дюгем комментирует этот отрывок следующим образом:«Этому совету нелегко следовать. Он требует от ученого полной отре-шенности от своих собственных идей и отсутствия какой-либо враж-дебности по отношению к идеям других людей, ни тщеславие, ни за-висть не должны его беспокоить... Свобода мысли, представляющая,согласно Клоду Бернару, единственный принцип экспериментальногометода, зависит не только от интеллектуальных, но также и от мораль-ных условий, и поэтому ее осуществление реже встречается и достойнобольшого поощрения» 13.Заметим, что речь здесь идет не о преднамеренном искажении результатов.Бирд не подозревает историков, а Бернар и Дюгем — ученых в том, что им труд-но удержаться от подлогов и обмана. Речь идет, скорее, о непроизвольныхискажениях, какими бы причинами они ни были обусловлены. Именно ихимеет в виду Дюгем, замечая, что ученому трудно сохранить объективность,что она не достигается автоматически и поэтому представляется чрезвы-98 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава VI. Свидетельства и исторический релятивизм 99

чайно ценным. Все это значительно смягчает то различие, о котором говоритБирд, если не уничтожает его вовсе. Предубеждения и предрассудки распрост-ранены в самых разных науках.Благодаря определенным факторам, по мнению Бирда, все попытки ис-ториков добиться свободы мысли и непредубежденного отношения к фак-там в конечном счете оказываются тщетными: «Как бы ни старался исто-рик очистить свое мышление, он остается человеком — продуктом опреде-ленного времени, места, обстоятельств, интересов и культуры» 14. Трудно

113

понять, что это означает для ученых — неявную похвалу или, напротив,упрек? Но если они также являются людьми со своими интересами и пред-рассудками и это не препятствует их поиску истины, то неясно, почему этодолжно мешать историкам. Историки по разным основаниям могут руко-водствоваться разными убеждениями, но отсюда не следует, что они не спо-собны высказывать истинных утверждений. Классическая философскаякритика релятивизма указывает на то, что он смешивает причины убежде-ний с их разумными основаниями. Конечно, выбор человеком некоторогоубеждения обусловлен определенными причинами, но это совершенно не зави-сит от вопроса о том, в какой мере обосновано это убеждение, а решение этоговопроса вовсе не требует знания упомянутых причин. Например, благодаря сво-ему католическому воспитанию, некий автор может верить в то, что семействоБорджиа целиком состояло из добродетельных людей, которых оклеветали. Од-нако он должен предъявить свидетельства, опираясь на которые мы решим, правон или нет. Конечно, его симпатии могут сделать его более чутким к таким доку-ментам и интерпретациям, которых никогда не заметил бы другой, менее при-верженный этой идее историк. Ученые, не меньше историков, испытывают воз-действие внешних обстоятельств. В науке, как и в истории, имеются убеждения,принимаемые или отвергаемые по основаниям ad hominem *. Есть не так ужмного более пагубных идей, нежели идея о том, что, объяснив, почему кто-топридерживается некоторого убеждения, мы тем самым поставили под сомнениеего истинность. Например, можно объяснить убеждение Бирда, указав на то, чтоон был историком и поэтому интересовался причинами человеческих убежде-ний. Но указать на этот факт — не значит опровергнуть тезис Бирда и нельзятакже сказать, что его тезис ошибочен потому, что высказан историком. Оношибочен по тем же причинам, по которым ошибочен любой тезис, не согласу-ющийся с фактами. Однако это не означает, что утверждение Бирда лишено ка-кого-либо значения. Я сам настаивал на том, что время, когда высказывается

114

некоторое историческое предложение, является фактором, который следует при-нимать во внимание при его оценке. Научные предложения не всегда этого тре-буют, например если они не ссылаются на определенный момент времени.Конечно, даже и здесь нужны определенные уточнения, поскольку былопоказано, что иногда важно связать данную теорию с некоторой датой. Напри-* К человеку (лат.). — Прим. перев.мер, Эрнст Нагель показал, что без такого ограничения нельзя 15 говорить осводимости термодинамики к механике. Если мы имеем в виду механику во вре-мена Ньютона, такое сведение было невозможным. Поэтому мы должны гово-рить о теориях механики в тот или иной период времени. Тем не менее то, чтоодна теория механики была принята в XVII столетии, а другая — в XIX столе-тии, является лишь некоторой случайностью. Логика редукции не требует ссыл-ки на время, однако в истории дело обстоит не так. К этому я обращусь позже, асейчас я хочу рассмотреть важнейшую ошибку, скрытую в анализе Бирда.Между историей и наукой существуют весьма серьезные различия, однакоуже в первой стычке с Бирдом" мы смогли убедиться в том, что он абсолютноне способен увидеть их. Эту поразительную слепоту я объясняю тем, что уБирда было совершенно извращенное представление о науке. Опираясь на оши-бочное понимание науки, он противопоставляет ее истории — той дисципли-не, которую он сам разрабатывал с большим мастерством. Обнаруживая рас-хождения между историей и своим извращенным представлением о науке, онпришел к выводу о том, что истории присущи недостатки, которых лишенанаука. В действительности эти «недостатки» свойственны всей науке, и кактолько мы это осознаем, мы сразу же можем увидеть источник заблужденийБирда и избавиться от того противопоставления истории и науки, которое онпроводит. Однако дело не в том, что так называемые «недостатки» историиможно обнаружить также и у науки. Они являются sine qua поп * всякого эмпи-

115

рического исследования, включая историю.Бирда беспокоило не столько то, что гипотезы историков причинно обус-ловлены, сколько то, что историки вообще вынуждены прибегать к гипоте-зам. Как если бы использование гипотез faute de mieux ** неизбежно иска-жало историческое исследование, будучи само следствием нашей неспособнос-ти видеть и наблюдать то, что нас интересует. Как раз здесь мы начинаем осоз-навать ошибочность используемой аналогии или метафоры: «видеть» прошлое(историю-как-реальность) через посредство документов (истории-как-свиде-тельств). В ней скрыт предрассудок, который можно выразить следующим об-разом: мы знаем то и только то, что можем видеть. В таком случае, если мыможем знать прошлое, мы должны быть способны как-то видеть его, а иначе(эта проблема мучила Льюиса) как мы вообще можем знать прошлое? Хотя врядли можно сомневаться в том, что наблюдение составляет важнейшую и, по сути,неустранимую черту эмпирического знания, последнее никоим образом им неисчерпывается. Однако это довольно поразительная черта научного исследова-ния, и если отождествить знание с наблюдением, то легко понять стремлениеэмпиризма к полному переводу языка науки в словарь наблюдения. Бирд смутноощущал привлекательность прагматизма и феноменализма как вариантов осу-ществления радикальной эмпиристской программы и был убежден в том, что* Необходимым условием (лат.). — Прим. перев.** За неимением лучшего (франц.). — Прим. перев.100 Артур Данто. Аналитическая философия истории

основным источником искажений являются большие посылки силлогизмов или,во всяком случае, использование силлогизмов в историческом иссдедовании. Про-шлое доступно только благодаря выводу, а такие выводы — явно или неявно —опираются на определенные теоретические предложения, связывающие налич-ные свидетельства с фактами прошлого. Однако в основном Бирда интересуютне эти предложения. В большей мере, я полагаю, его беспокоит то, что мы тем

116

или иным образом используем теории для организации тех событий, сведения окоторых обнаруживаем в истории-как-свидетельствах. У Бирда было странноеубеждение, что с этой целью теории не используются в науке, что наука видитвещи такими, какие они есть. Если бы мы могли видеть события, интересующиенас как историков, это был бы идеал. Однако мы не можем их видеть. Поэтомуприбегаем к гипотезам, а это так или иначе очень плохо.Бирд пишет:«Любые общие гипотезы или концепции, используемые для того, чтобыдать последовательное и связное изложение прошлых событий в напи-санной истории, представляют собой некоторую интерпретацию, нечтотрансцендентное» 16.Я считаю, что историки, пишущие историю, должны пользоваться такими«общими гипотезами», и позднее попытаюсь подробно обосновать это. Здесьже меня интересуют два вопроса. Во-первых, это вопрос о том, подкрепляет лиэто обстоятельство то различие между историей и наукой, на котором настаива-ет Бирд. И, во-вторых, могут ли существовать различия в самой истории — междуразделами письменной истории, использующими и неиспользующими та-кие общие гипотезы? Даже если бы оказалось, что вся письменная историяиспользует такие концепции, то не можем ли мы, по крайней мере в идеале,представить себе такую ее часть, которая этого не делает и которая удовлетво-рила бы Бирда как та объективная история, которой до сих пор не удавалосьнаписать? На что она была бы похожа?Установим сначала, что позволяет утверждать наш аргумент: (а) тео-рия может быть верной или неверной независимо оттого, по каким причи-нам кто-то ее поддерживает; (б) согласно общему правилу, справедливостьтеории мы устанавливаем посредством наблюдения; наконец, (в) нет на-блюдений, независимых от какой-либо теории. Затем отбросим образ ис-торика, стремящегося проникнуть сквозь завесу документов и дать очеркпрошлых событий. Будем видеть в нем человека, пытающегося проверитьили подтвердить некоторое понимание прошлых событий с помощью «ис-тории-как-свидетельств». Это придало бы дополнительный смысл моемуутверждению о том, что история-как-свидетельство становится таковой внаших глазах только в том случае, если мы подразумеваем историю-как-реальность. Пусть кто-то хотел бы знать, является ли правильным некото-Глава VI. Свидетельства и исторический релятивизм 101

117

рое описание прошлого. Тогда он осуществляет то, что можно назвать истори-ческим наблюдением. Грубо говоря, он проверяет письменные свидетельства.Однако заметим, мимоходом, что предикат «быть письменным свидетельством»выражает отношение. Мы говорим о письменных свидетельствах чего-то. По-этому если мы вправе назвать что-то письменным свидетельством, то оно уженаходится в определенном отношении к чему-то еще. Я хочу сказать, однако,что никто не ходит в архивы полностью разоруженным, как никто не ходит влабораторию без какого-либо научного багажа. «Нельзя, — пишет Дюгем, —оставить за пределами лаборатории ту теорию, которую хотят проверить, ибобез теории невозможно работать ни с одним прибором и невозможно интерпре-тировать его показания» 17. Без теории «эти показания были бы лишены смыс-ла». Мои симпатии целиком на стороне Дюгема, подход которого, хотя и ле-жит в сфере философии науки, заслуживал бы гораздо более внимательногоанализа. Однако в данном случае я цитирую его для того, чтобы показать, каксильно он расходится с тем представлением о науке, которого неявно придер-живается Бирд.Мне кажется, что в философском отношении Бирд был, по сути дела, бэко-нианцем, и в его мышлении проявились типично бэконовские ошибки. Бэконсовершенно справедливо указывал на то, что люди подвержены искажающемувлиянию самых разнообразных предрассудков, которые он называл «идоламичеловеческого ума». Если мы хотим продвинуться в нашем познании окружа-ющего мира, мы должны освободиться от этих идолов и взглянуть на природучистым непредубежденным взглядом. Однако затем, как если бы он пленилсяигрой слов, Бэкон переходит от этого в общем-то здравого совета к совершен-но вредному требованию, гласящему, что к изучению природы следует подхо-

118

дить без каких-либо теорий. Он полагал, что его метод «истинной индукции»,применяемый непредубежденными людьми, позволит им посредством слож-ной совокупности таблиц установить «форму» явлений без всяких теорий. Те-перь нам известно, что систему Бэкона невозможно реализовать *8, и если бынаука следовала рекомендациям Бэкона, она бы тотчас умерла. Поэтому Бэ-кон не стал вдохновителем той научной революции, которую он так ждал, ибоэта революция опиралась на использование гипотетико-дедуктивного мето-да, который сам бы он осудил. Бирд был бэконианцем в том смысле, что онтоже считал, что наука не только может обойтись, но и действительно обхо-дится без гипотез и что гипотезы подобны идолам человеческого ума.Вопрос «Может ли физика быть объективной?» звучит, я думаю, странно,однако не более странно, чем следующее основание для отрицательного ответа:физика необъективна, поскольку пользуется теориями и гипотезами. Странностьтакого ответа заключена в том, что если не учитывать теорий и гипотез, их про-верки и оценки, то трудно понять, что же такое физика. Конечно, физики в тойили иной степени могут позволять своим личным или философским соображе-ниям влиять на их истолкование явлений, однако все это не имело бы никакого102 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава VI. Свидетельства и исторический релятивизм 103

значения, если бы их объективность была поставлена под сомнение просто по-тому, что они используют теории. Если бы физик всерьез принял мысль о том,что его стремление к объективности и использование им теорий несовместимы,и при этом не поменял свой род занятий, то он не смог бы считать себя объек-тивным ученым. Он ничего бы не выиграл, если бы стал историком — конечно,если Бирд прав в своем понимании истории. И я утверждал, что в отношенииистории он прав. Он ошибается лишь в отношении науки и вообще в отношении

119

всей структуры эмпирического знания. Критерий, который он с отчаянием и за-вистью пытается использовать для проведения различия между историей и нау-кой, оказывается выражением их важной общей черты. Замечательно, однако,то, что он совершенно прав в отношении истории. В его время было отнюдь нетривиальностью утверждать, что история пользуется теориями и концепциями.Обычно различие между историей и наукой видели в обратном и противопос-тавляли их приблизительно так, как противопоставляют факт и теорию.В этом месте я хотел бы рассмотреть один из вариантов позиции Бирда, за-щищаемый профессором У. Г. Уолшем. Анализ этого варианта, я надеюсь, помо-жет нам прояснить некоторые дополнительные философские особенности реля-тивистской позиции. Уолш, без сомнения, весьма критически относится к тези-сам Бирда, тем не менее он понимает, что их можно защищать. Он указывает нато, что у историков часто имеются определенные теоретические установки, ихотя одни историки, например марксисты, выражают их с большим драматиз-мом, чем другие, некоторое множество таких установок разделяется всеми ис-ториками. Некоторых схем интерпретации, полагает он, историки склонны при-держиваться даже перед лицом свидетельств, которые, по мнению других, в боль-шинстве своем этим схемам противоречат. Некоторые теории «вызывают гораз-до большее доверие.... чем если бы они были простыми эмпирическими гипоте-зами» I9. Если такие теории существуют, то как можно понять упорство, с кото-рым их придерживаются? Уолш объясняет это «различными философскими со-ображениями... нравственными и метафизическими убеждениями... общими фи-лософскими представлениями, находящими подтверждение во многих облас-тях» 20. При этом каждый историк «подходит к прошлому со своими собствен-

120

ными философскими идеями..., и это оказывает решающее влияние на интер-претацию им прошлого». При этом трудно понять, утверждает он, как историкмог бы действовать иначе: мы не могли бы «даже начать понимать что-либо,если бы не опирались на некоторые суждения о природе человека и не имелипредварительного представления о том, что считать нормальным или разумнымв человеческом поведении» 21. Если так, то интерпретация прошлого историкомбудет в определенной степени зависеть от множества допущений относительночеловеческого поведения, которые он принимает. Историки, придерживающие-ся разных философских воззрений, будут давать различные интерпретации про-шлого. Уолш приходит к мысли о том, что здесь на человеческое поведение про-сто распространяется тот ход рассуждений, которому следовал Юм в своем из-вестном отрицании чудес. Юм настаивал на том, что «мы не можем верить, буд-то в прошлом происходили события, нарушающие законы физической приро-ды» 22. Его позиция объясняется тем, что он принимал определенные философ-ские допущения относительно того, что считать «нормальным или разумным» вприроде, и его интерпретация библейских событий должна была значительноотличаться от той, к которой пришел бы, скажем, более благочестивый или бо-лее склонный к компромиссам человек.Конечно, не имеет смысла отрицать очевидное. Историки действительноявно или неявно принимают разные допущения относительно человеческогоповедения. Согласимся, что, когда они имеют дело с поведением людей, онидаже вынуждены принимать некоторые допущения такого рода. Вопрос в том,характерно ли это только для истории. Мне кажется очевидным, что это нетак. В любой сфере исследования у нас имеются критерии нормального пове-дения изучаемых объектов, и мы с неприязнью или подозрением относимся к

121

сообщениям об объектах, которые не удовлетворяют этим критериям. В этомслучае мы часто склонны в течение длительного времени настаивать на своихкритериях, пока, наконец, не будем вынуждены признать, что столкнулись среальным противоречащим свидетельством. В науке дело обстоит точно также, как в истории. Возвращаясь к аргументу Юма, можно сказать, что сообще-ния о чудесах столь же несовместимы с критериями признаваемого физичес-кого поведения тел, как они несовместимы с нашими критериями нормально-го человеческого поведения. И вследствие очевидного конфликта между сооб-щениями о чудесах и физическими теориями Юм был вынужден из рацио-нальных соображений отвергнуть первые.Однако это еще не все. То, на чем настаивают Бирд и Уолш, помогает вы-явить одну важную особенность истории. Кто-то мог бы сказать, что довольнолегко установить, что тот или иной историк является сторонником Маркса илиФрейда и принимает соответствующие допущения. В этих случаях нетрудновыявить теоретические предпосылки. Однако Уолш стремится подчеркнуть,что не только сторонники Маркса или Фрейда принимают определенные до-пущения. Мы все их принимаем, только наши допущения являются иными, иесли мы отвергаем чьи-то допущения, то только потому, что сохраняем вер-ность своим собственным. Причем эти допущения могут быть так глубоко скры-ты в нашей общей концептуальной схеме, что нам порой даже трудно осознатьих наличие. Действительно, то, что считается «здравым смыслом», вполнеможет быть множеством таких допущений. Быть может, эти допущения труд-но сформулировать в явном виде. Тем не менее в любой данный момент мыприблизительно можем сказать, что какое-то поведение не соответствует тому,что мы считаем нормальным и разумным. Мы испытываем определенное по-трясение или удивление, когда слышим сообщение о таком поведении, и это

122

удивление показывает, что были задеты воззрения нашего здравого смысла.Если потрясение достаточно серьезно, то мы склонны просто отвергнуть та-104 Артур Данто. Аналитическая философия истории

кое сообщение как неправдоподобное. Должно быть, именно это имеет в видуУолш, когда пишет: • .«Если я придаю какой-то смысл исследуемому материалу, я не могу из-бежать общих суждений о природе человека, в которых постоянно про-являются мои собственные воззрения. Я испытаю непроизвольное по-трясение от одних событий и удовлетворение от других, бессознательнорассматривая их как разумные и неразумные» 23.Я думаю, эта позиция является гораздо более умеренной, нежели позицияЮма. Здесь не предполагается, что испытываемое нами потрясение являетсякритерием того, что должно было произойти на самом деле или не должнобыло произойти. Здравый смысл совместим с предположением о том, что стран-ные и концептуально необычные вещи действительно происходят, не говоряуже о вещах, необычных в нравственном отношении. Описание dolce vita *императора Нерона Светонием я могу считать шокирующим с точки зрениянравственности, а вы можете относиться к нему спокойно: мне может нра-виться то, что его убили, а вы принимаете это просто как факт. Вы не разделя-ете ни моего возмущения, ни моего ликования. Однако в этом может заклю-чаться единственное расхождение между нами. В самом деле, пока мы не при-дем к согласию относительно фактов, нет почвы для расхождения в мораль-ных оценках. Однако расхождение в моральных оценках не мешает нам рас-сматривать такие описания как истинные или ложные. Поэтому факторы, ккоторым здесь привлекает наше внимание Уолш, могут влиять на наши мо-ральные оценки событий, но никак не затрагивают нашей деятельности какисториков. Если он хочет связать свои воззрения с идеями Юма, то он, должнобыть, здесь имел в виду нечто более важное. Я буду считать, что он хотел ска-зать приблизительно следующее. Учитывая, что здравый смысл допускает по-

123

явление некоторых неожиданных и шокирующих вещей — неожиданных поотношению к данному множеству предположений (если бы таких предполо-жений не было, нельзя было бы вообще говорить об удивлении или потрясе-нии) 24, то это означает, что имеются такие описания, которые мы просто непризнали бы истинными независимо оттого, какие «свидетельства» их подтвер-ждают. Например, если бы кто-то сказал, что Платон написал свои «Законы»в возрасте трех дней, используя выражение «в возрасте трех дней» в обычномсмысле и под «Законами» понимая известное сочинение, я думаю, мы вообщене стали бы рассматривать тех свидетельств, с помощью которых нас хотелибы заставить поверить в это утверждение 25. Поэтому можно сказать, что су-ществуют определенные предположения, такие, что любое описание, несов-местимое с ними, отвергается как неприемлемое с точки зрения истории. Этоболее или менее соответствует позиции Юма в отношении чудес. Приблизи-* Сладкая жизнь (лат.). — Прим, перев.Глава VI. Свидетельства и исторический релятивизм 105

тельно то же самое говорил Брэдли, как признает сам Уолш, когда в работе«Предпосылки критической истории» утверждал, что мы считаем правдопо-добными (или допустимым) лишь такие описания событий, которые имеютчто-то аналогичное в наличном опыте 2б.Критерий допустимости исторических описаний очень немного, конечно,вносит в деятельность историка. В лучшем случае он говорит нам о том, какиеописания являются правдоподобными, но он не заставляет нас верить в правдо-подобные описания. Сообщение о том, что философ Кант взял свою домохозяй-ку на Крит, правдоподобно. В наличном опыте имеются аналогии: некоторыелюди берут своих домохозяек на Крит. От нас не требуется верить в данноеутверждение, достаточно того, что оно не устраняется нашими предположения-ми. Брэдли стремился найти критерий, который позволил бы нам устранять не-которые описания как невозможные. Описания чудес не противоречат никаким

124

логическим критериям: они, по общему признанию, логически возможны. НоБрэдли было нужно понятие эмпирической невозможности, и он полагал, чтосогласие с наличным опытом можно использовать в качестве критерия эмпири-ческой возможности. Но не каждое возможное описание является истинным ине каждое возможное событие реально.Однако едва ли можно ожидать, что историки будут заметно расходитьсямежду собой относительно критериев невозможных описаний. Действительно,мы могли бы обратиться к критерию Брэдли и устранить возможность су-ществования такого историка, у которого критерии возможности значи-тельно отличаются от наших: в наличном опыте нет никого аналогичноготакой личности. В таких случаях можно было бы даже обратиться к крите-рию достоверности Юма и поставить вопрос: разве не более вероятно то,что такой человек занимается художественной литературой, нежели то, чтоописываемые им события действительно когда-то происходили? Скореевсего, опираясь на наши критерии, мы не признали бы такого человека ис-ториком, какими бы «свидетельствами» он ни подтверждал свою профес-сиональную принадлежность. Тем не менее все это дает очень мало. Исто-рики, разделяющие общие критерии приемлемости, могут приходить к про-тивоположным описаниям, и эти общие критерии позволяют нам толькосказать, что эти описания правдоподобны. Если одно из этих описаний воз-можно, то отсюда не следует, что другое описание невозможно. Каждое издвух конфликтующих описаний может иметь аналоги в наличном опыте.Однако теперь у нас есть возможность сформулировать ту разновидностьисторического релятивизма, к которой приводят высказанные выше соображе-ния. Этот релятивизм утверждает, что описания истолковываются как возмож-ные относительно некоторого множества предположений и что любое опи-сание, несовместимое с этими предположениями, отвергается историками,принимающими эти предположения. Однако возможны разные множествапредположений. Соответственно, некоторое данное описание А может быть106 Артур Данто. Аналитическая философия историивозможным относительно одного множества и невозможным относительно дру-гого множества предположений. Заметим, между прочим, что если А невозмож-но относительно множества предположений Р, то Р не стали бы отстаивать пе-ред лицом противоречащего ему свидетельства, т. е. свидетельства в пользу А.Если А невозможно в свете Л то с точки зрения тех, кто придерживается Р, неможет быть свидетельств, подтверждающих А. Можно допускать существова-ние подтверждающих свидетельств лишь для таких описаний, которые возмож-ны с точки зрения принимаемых предположений. При объяснении изменений впредположениях людей это могло бы привести к некоторым затруднениям, од-нако вполне возможно, что такие изменения не связаны с появлением свиде-тельств, противоречащих нашим предположениям. Во всяком случае, я хотел

125

бы кратко проанализировать этот вариант релятивизма — вариант, который, какмне представляется, не связан с каким бы то ни было различием между истори-ей и наукой.Возьмем тот идеальный случай, когда два историка высказывают два проти-воположных исторических предложения S\ и S2. Допустим, кроме того, что пер-вый историк придерживается множества предположений Р{, относительно кото-рого iS1, допустимо, a S2 — недопустимо; в то же время второй историк придержи-вается множества предположений Р2, относительно которого допустимо S2, но неSt. Важно осознавать, что «допустимый» и «невозможный» сами по себе не явля-ются просто свойствами предложений: лучше говорить «допустимый относитель-но» или «невозможный относительно», показывая тем самым, что речь идет о до-пустимости или невозможности относительно определенного множества предпо-ложений. Посмотрим теперь на следствия такой релятивизации.Первым из них будет то, что как только мы релятивизировали наши предло-жения, логическая противоположность между полученными результатами ока-зывается невозможной. Несмотря на то, что 5^ и S2 логически противоположны,предложения «5", допустимо относительно Р^» и «S2 допустимо относительноР2» не только не противоположны, но даже оба истинны. Это похоже на ситуа-цию, в которой предложения релятивизируются относительно говорящего: двапротивоположных предложения р и q, будучи релятивизированы, становятсясовместимыми. Предложения «А говорит, что/w и «В говорит, что q» не простосовместимы, но оба истинны.Во-вторых, между историками не может существовать серьезных расхожде-ний по поводу допустимости или невозможности исторических предложений.Либо они придерживаются одного и того же множества предположений и по-этому не могут по-настоящему расходиться во мнениях, либо они придержива-ются разных множеств предположений, но и в этом случае между ними неможет возникнуть расхождений. В последнем случае они просто согласятсяс тем, что предложение, вызывающее разногласия, допустимо относитель-но предположений одного и невозможно относительно предположений другого.Глава VI. Свидетельства и исторический релятивизм 107Конечно, можно пойти дальше и сказать, что возможен подлинный конфликтмежду самими множествами предположений. Это требует дальнейшей реляти-визации. Например, историки могут придерживаться разных критериев прием-лемости самих предположений, но в этом случае нет расхождения по поводупредположений, речь идет о расхождении относительно критериев. Я считаю,что подлинные разногласия возможны лишь там, где есть некоторая общая ос-нова и предложения находятся в логическом противоречии. В противном случаеразногласия устраняются посредством релятивизации.Теперь мы можем, наконец, оценить один из главных аргументов, иногдаприводимых в защиту исторического релятивизма. Уолш пишет: «Без сомнения,существует довод prima facie * в пользу исторического скептицизма, в значи-тельной мере подтверждаемый фактом реального расхождения среди истори-ков» 27. Однако, наоборот, если разногласия среди историков являются подлин-ными и относятся к правильному типу, то это ослабляет данный довод в пользуисторического релятивизма. Я считаю, что существуют определенные уровниразногласий. Допустим, для простоты, что имеются три уровня разногласий: раз-ногласия относительно исторических утверждений, относительно предположе-ний и относительно критериев для данного множества предположений. Мне пред-ставляется, что основная масса разногласий среди историков возникает на пер-вом уровне и касается утверждений, которые в равной мере приемлемы. Вопросзаключается лишь в том, какие из них истинны. Например, историки расходятсяво мнениях относительно вопроса о том, был или не был Цезарь в Британии.Однако это расхождение никоим образом не свидетельствует в пользу истори-ческого скептицизма, ибо утверждение о том, что Цезарь был в Британии, безус-ловно приемлемо для большинства историков, и невозможным его считают лишьочень немногие из них. А из того обстоятельства, что оно приемлемо для боль-шинства историков, следует, что все эти историки опираются на одно и то жемножество предположений, иначе разногласия между ними не были бы подлин-ными. Поэтому целый класс разногласий мы можем не принимать в расчет.Однако могут существовать разногласия относительно предположе-ний — предположений, связанных с пониманием нормального или разум-ного человеческого поведения, если воспользоваться примером Уолша.Такие разногласия, безусловно, существуют. Тем не менее каждое из раз-

126

ных множеств предположений, в свою очередь, может быть приемлемо дляисториков, руководствующихся одинаковыми критериями приемлемостипредположений. Из того, что некоторая теория приемлема, не следует, чтолюди ее действительно принимают, ибо приемлемость теории означает нето, что она правильна, а то, что она удовлетворяет критериям теоретично-сти. Теория флогистона, например, с точки зрения науки приемлема кактеория, хотя ее больше уже никто не принимает. Действительно, как разблагодаря ее научной приемлемости, ее никто больше не принимает: если бы* Здесь: кажущийся достоверным, поскольку не доказано обратное (лат.). — Прим. перев.108 Артур Данто. Аналитическая философия истории

она не удовлетворяла критериям научности, она бы уже давно была отброшенапо совершенно иным основаниям. Если бы она не удовлетворяла этим критери-ям, она и не считалась бы научной теорией. Таким образом, разногласия по по-воду предположений также не говорят в пользу исторического скептицизма. Та-кие разногласия в принципе устранимы, если имеются общие критерии прием-лемости предположений. И трудно сомневаться в том, что время от времени мыизменяем наши предположения относительно рационального человеческогоповедения. Поэтому мы можем не обращать внимания на такого рода разногла-сия как не имеющие отношения к историческому релятивизму.Наконец, могут существовать разногласия еще более фундаментального типа.Люди могут расходиться во мнениях относительно самих критериев, в соответ-ствии с которыми они оценивают теории, включая даже общие философскиеконцепции. Примером столь фундаментального расхождения вполне может слу-жить так называемый конфликт между наукой и религией. Расхождения такогорода столь глубоки, что нет никакой общей основы, к которой могли бы апелли-ровать оппоненты. Мне кажется, это можно связать с теми моральными сообра-жениями, на которые ссылается Уолш. Существуют различия в убеждениях иустановках—различия столь фундаментальные, что мы можем назвать их прин-ципиальными расхождениями. Быть может, здесь лучше говорить об опреде-ленных базисных решениях, которые оказывают влияние на все решения, при-нимаемые на других уровнях. Разногласия такого рода устраняются только тог-

127

да, когда одна из сторон решает перейти в лагерь оппонентов и изменяет своифундаментальные воззрения. В самом общем виде можно было бы сказать, чтонаши убеждения в конечном счете зависят от этих базисных решений, а самиэти решения, в некотором важном смысле, являются произвольными. Они про-извольны в том смысле, что осуществляются не в соответствии с какими-то кри-териями, ибо именно от них зависит, какие именно критерии мы принимаем.Достигнув этого пункта, теперь, я думаю, мы можем завершить наше рассмот-рение, указав на то, что все эти факты не служат достаточным основанием дляскептицизма в отношении истории. Не потому, что история не зависит от этихбазисных решений, а потому, что любая познавательная деятельность от нихзависит. Нельзя быть скептиком в отношении истории, не будучи скептиком вотношении ко всему остальному, и это делает невозможным особый историчес-кий скептицизм. Представьте человека, вздыхающего о том, как плохо быть фран-цузом, ибо все французы умирают. Его легко успокоить, указав на то, что умира-ют не только французы. Если он продолжает настаивать, утверждая, что ему этоизвестно, но сожаление вызывает лишь то, что умирают французы, мы можемвозразить: что это за странный предрассудок, выделяющий именно французов?Точно так же обстоит дело с историей. История не в большей и не в меньшейстепени испытывает воздействие релятивизирующих факторов, чем наука. И есликто-то говорит, что особые сожаления этот факт вызывает именно в связи с ис-торией, то можно ответить, что это не более чем неоправданный предрассудок.Глава VI. Свидетельства и исторический релятивизм 109Аргумент Уолша не доказывает почти ничего, поскольку пытается дока-зать слишком много. Если бы кто-то доказал, что невозможно высказать ниодного истинного утверждения, то отсюда, конечно, следовало бы, что нельзявысказать истинных утверждений о прошлом. Но зачем называть это истори-ческим скептицизмом? Это скептицизм ueberhaubi * и мы не обязаны разби-раться с ueberhaubt скептицизмом.Однако я хотел обсудить два различия, предложенные Бирдом. Первым явля-ется его различие между историей и наукой. Оно оказалось неоправданным. Это

128

различие опирается на совершенно ошибочное понимание науки, на предположе-ние о том, что наука в отличие от истории (и это недостаток истории) не пользует-ся универсальными схемами организации своего материала, выходящими за пре-делы данного. Мы устранили это различие, указав на то, что использование такихорганизующих схем является неотъемлемой чертой эмпирического знания. Вто-рое различие Бирд проводил в самой истории — различие между историей, ис-пользующей такие схемы, и историей, не прибегающей к ним. Возникает вопрос:может ли, хотя бы в идеале, существовать история второго типа? Теперь я могуконстатировать, что такого различия нет. Это вытекает из полученных нами ре-зультатов, так что новые аргументы здесь не нужны. Тем не менее вопрос заслу-живает специального рассмотрения, в ходе которого меня будут интересовать двапункта. Во-первых, модель исторического исследования, неявно представленнаяв языке Бирда, содержит существенную ошибку. Согласно этой модели, существу-ет история-как-реальность и имеется история-как-свидетельства, а задача исто-рика заключается в том, чтобы (посредством истории-как-мысли) воссоздать пер-вую с помощью второй, хотя здесь никогда нельзя достигнуть полного успеха. Япопытаюсь показать, что мы не можем этого сделать, хоть и по иным причинам,нежели просто вследствие недостатка документов. При этом я постараюсь пред-ставить, каким могло бы быть совершенное описание. Поняв, почему невозможносовершенное описание, мы осознаем, я надеюсь, почему такое описание не можетбыть идеалом для истории и что историк по самой сути своей деятельности обя-зан стремиться не к воссозданию, а к некоторой организации прошлого. Я попы-таюсь показать, что это не зависит от профессиональных интересов историка, по-этому, если я прав, исторический релятивизм будет, наконец, доказан. Он будетдоказан в том смысле, что при самом общем подходе он оказывается справедли-вым и что мы не можем представить себе историю без организующих схем, а этисхемы — вне зависимости от специфически человеческих интересов.Второй мой тезис таков. Различие между историей и наукой состоит не втом, что история использует, а наука не использует организующих схем, выхо-дящих за пределы данного. Их использует и та и другая. Разница заключаетсяв том, какого вида организующие схемы они используют. История рассказы-вает истории.* Вообще или общий (нем.). — Прим. перев.

по Артур Данто. Аналитическая философия историиГлава VII• .История и хроникаЯ начал свое рассуждение с того, что историк стремится высказыватьистинные утверждения относительно прошлого. Вопреки некоторым фило-софским аргументам в пользу обратного, я придерживаюсь той точки зре-ния, что, в принципе, он может достичь в этом успеха. И если я прав, вопросзаключается не в том, могут ли историки высказывать такого рода утвержде-ния, а в том, действительно ли они достигают в этом успеха. Я не ставлю подсомнение, что это им действительно удается, однако мне хотелось бы рас-смотреть, что еще можно сказать относительно тех видов утверждений, фор-мулирование которых является целью историков. В большинстве случаевутверждения, высказываемые историками, могут рассматриваться как под-робные ответы на вопросы, которые я называю «историческими» 1. Эти воп-росы имеют вид: «Что произошло в л:?», где х обозначает определенное мес-

129

то в определенный промежуток времени в прошлом. Ответы даже на одни ите же исторические вопросы могут различаться по степени точности и под-робности. Так, например, на вопрос «Что произошло в Ватерлоо в 1815 году?»можно было бы ответить просто: «Наполеон потерпел поражение». И этотответ может быть вполне приемлем, если этим исчерпывается то, что хотелзнать человек, задавший этот вопрос, поскольку люди обращаются к истори-ческим вопросам с различным количеством предварительной информации.Действительно, существуют целые тома, отвечающие на тот же самый воп-рос, что и высказывание «Наполеон потерпел поражение». Таким образом,можно указать целый спектр утверждений, относящихся к одному и тому жеисторическому вопросу, которые различаются между собой по степени под-робности. Эти высказывания будут относиться к одному и тому же событию,например битве при Ватерлоо, но будут сообщать разное количество сведе-ний о нем. На противоположном полюсе по отношению к лаконичному ут-верждению «Наполеон потерпел поражение» будет находить утверждение,которое можно назвать максимально подробным описанием битвы при Ва-терлоо. Именно этот полюс будет интересовать нас далее.Иногда утверждают, что задача историка состоит не просто в том, чтобыформулировать истинные утверждения относительно прошлого, но в том, что-бы формулировать, в идеале, максимально подробные утверждения. В даль-нейшем я постараюсь ответить на вопрос, могут ли в принципе историки до-биться успеха на этом полюсе спектра утверждений, если допустить, что нашвывод об их успехе на другом полюсе правилен.Ч. Бирд с сожалением замечает, что это невозможно. Хотя, как правило,такое положение является следствием того, что всегда остается часть исто-Глава VII. История и хроника 111

рии-как-реальности, в отношении которой мы не располагаем историей-как-свидетельствами, по крайней мере такими свидетельствами, о которых нам

130

было бы известно 2. Таким образом, если изначально существуют пробелы вистории-как-свидетельствах, имеются и соответствующие пробелы в исто-рии-как-мысли, то есть пробелы в нашем знании о прошлом. Так что в дей-

ствительности мы никогда не обладаем совершенным знанием об истории-как-реальности, и иногда под историческим релятивизмом Бирд имеет в видуто, что наше знание о прошлом определяется корпусом источников, которы-ми располагают историки. Однако можно задаться вопросом, действительноли только с этим обстоятельством связано отсутствие у нас совершенногознания о прошлом. На этот вопрос нельзя ответить до тех пор, пока мы небудем располагать более ясным, чем сейчас, представлением о том, чем яв-ляется совершенное знание. Однако проблема определения совершенногознания возникает не только в отношении объектов прошлого — объектов,которые из-за их принадлежности прошлому мы не можем наблюдать непос-редственно, а должны познавать, опираясь на то, что доступно нашему вос-приятию. Эта проблема встает и в отношении объектов, доступных нашемунепосредственному наблюдению. В отношении таких объектов, я полагаю,не возникает проблемы со свидетельствами, поскольку нам доступны, или впринципе могут быть доступны, для тщательного изучения сами эти объек-ты. Возникающие в этом случае трудности должны быть связаны с чем-тоиным. Я полагаю, они связаны с тем, какое значение мы придаем выраже-нию «совершенное знание о*». Что, например, означает обладать совершен-ным знанием об Эмпайр стейт билдинг, или о яблоке, лежащем на столе, илио Бриджит Бардо? И если у нас возникают трудности при определении «со-вершенного знания» в отношении современных нам объектов, сожаления отом, что мы не обладаем совершенным знанием о прошлом, не слишком убе-дительны, поскольку эта проблема связана не с прошлым или настоящим, а ссамим понятием совершенного знания.Подобные сожаления являются, однако, интересным симптомом реляти-визма. Это помогает нам понять, что не устраивало Бирда в профессии исто-рика. Проблема не только в том, что он осознавал недостатки истории по

131

сравнению с наукой; он считал ее несостоятельной и в достижении собствен-ного, не выражаемого явно идеала — дать совершенное описание событий,для которых мы в лучшем случае располагаем несовершенными описания-ми. Вину за это он возлагал на историю-как-свидетельства вместо того, что-бы поставить под сомнение идеал как таковой. Представьте себе художника,приверженного теории искусства как подражания. Он так одержим идеейподражания реальности (оставаясь при этом постоянно неудовлетвореннымтеми возможностями воспроизведения предметов, которые предоставляетискусство), что признает только сами предметы пригодными в качестве под-ражаний самим себе. И вот он пытается быть до конца последовательным,112 Артур Данто. Аналитическая философия истории

воссоздавая пейзаж при помощи настоящих деревьев, настоящей воды инастоящих птиц. Полный успех был бы, конечно же, полным поражени-ем, поскольку в результате всех этих усилий он создал бы не произведе-ние искусства, а его предмет, и задача создания живописного полотнавсе еще оставалась бы не выполненной. То, что картина не является пред-метом, который она изображает, — не недостаток, а необходимое усло-вие существования картины как таковой. Ошибкой было бы полагать,что все, что присутствует в предмете, должно быть воспроизведено накартине. Вполне достаточно, чтобы то, что изображено на картине, при-сутствовало в предмете или как-то ему соответствовало. Картины, посамой своей природе, оставляют изображаемые предметы вовне. Этосправедливо и в отношении истории событий. Бирд не осознает, что, дажеесли бы мы смогли все прошлое увидеть своими глазами, любое нашеописание обязательно было избирательным, оно подчеркивало бы однидетали и упускало другие, а также предполагало бы некоторые крите-рии оценки значимого. Так что наш рассказ о прошлом никогда не мо-жет включать в себя все, если только мы не зададимся целью потерпетьнеудачу, пытаясь достигнуть этого. Нельзя не признать, конечно, чтосуществуют пробелы в дошедших до нас свидетельствах и существуютвопросы, на которые мы хотели бы получить ответы, но не можем — из-за недостатка материала. Но этот неоспоримый факт лишь скрываетподлинную причину недовольства Бирда. Здесь напрашивается сравне-ние с человеком, который очень хотел бы заняться живописью, он не мо-жет этого сделать, так как на улице идет дождь или закрыт магазин,ко-торый торгует красками. Однако было бы бессмысленно упоминать оподобных обстоятельствах, если бы речь шла о художнике, который пред-ставляет живопись как точное копирование изображаемых предметов. Вего случае невозможность носит логический, а не случайный характер.Ведь он хочет не заниматься живописью, а быть Богом, живопись длянего — неудовлетворительное faute de mieux *. Это известная платонов-ская позиция, усматривающая скандал в том, что изображение кроватей

132

не есть сами эти кровати и тем более не кровать как таковая **. Бэко-новское отношение к науке, разделяемое Бирдом и лежащее в основе од-ного из его необоснованных противопоставлений, усугубляется плато-новским отношением к искусству или к истории, которое составляет ос-нову другого его необоснованного противопоставления. История-как-мысль представляет собой лишь несовершенное подражание истории-как-реальности. При этом эпитет «несовершенное» используется не для того,чтобы отличить одни подражания от других, а чтобы охарактеризовать* За неимением лучшего (франц.). — Прим. перев.'* Платон. Государство. Кн. 10, разд. II. Искусство как подражание подражанию идее //Платон. Собр. соч. в 4 т. М., 1994, т. 3, с. 391—393. — Прим. ред.Глава VII. История и хроника 113

подражания как таковые: подражание х не является самим х. В нем чего-то недостает. Так что мы не располагаем совершенными описаниями,хотя это отчасти и зависит оттого, что описание х не есть само х. В дей-ствительности, описание х только и может быть описанием, если суще-ствуют характеристики х, которые не включены в него.Мы еще вернемся к понятию совершенного описания. Обратимся те-перь к другому взгляду на задачу историка. Согласно этой позиции, сто-ронники которой также в какой-то степени разделяют идеал подражанияпрошлому, перед историком^ стоят более сложные задачи, чем созданиеописания, пусть даже совершенного описания прошлого (или фрагментапрошлого). Наряду с формулированием истинных утверждений относи-тельно прошлого, по их мнению, историки стремятся также давать интер-претации прошлого. И даже если бы мы располагали совершенным опи-санием, нам бы еще только предстояло дать интерпретацию. Созданиеописаний — это лишь более скромный уровень в историческом исследо-вании: именно этим занимаются авторы хроник. Такое разделение я немогу принять, поскольку я настаиваю на том, что история составляет одноцелое в том смысле, что ничто в ней нельзя было бы с полной увереннос-тью назвать чистым описанием по сравнению с чем-то еще, что называет-ся интерпретацией. Ибо заниматься историей — значит использовать об-щие [overarching] концепции, которые, по выражению Бирда, выходят зарамки данного 3. Понимать, что дело обстоит именно так, значит счи-тать, что история как подражание прошлому или как воспроизведение про-шлого — недостижимый идеал. Приняв во внимание вышесказанное, мысможем вернуться к понятию совершенного описания, но уже понимая оши-бочность этого понятия. Я постараюсь показать, что причины, по кото-рым мы не способны создать совершенное описание прошлого, не стольсвязаны с самим понятием описания, или с какой-либо особенностью про-шлого, или с пробелами в дошедших до нас свидетельствах, но, что гораз-до важнее, они имеют отношение к определенным особенностям будуще-го. Я берусь утверждать, что в конечном счете совершенное описание про-шлого невозможно по тем же причинам, по которым невозможна спеку-лятивная философия истории. В связи с этим мне предстоит вступить вдовольно сложную полемику, однако вначале я постараюсь защитить точ-ку зрения, согласно которой история составляет одно целое. Это рассуж-

133

дение займет весь объем данной главы, поскольку эта проблема требуетобращения к большому количеству вопросов.Разделение на историю и хронику, или, в более уничижительных выражени-ях, на всего лишь хронику и собственно историю можно часто встретить в тру-дах по философии истории, и вводится оно с различными целями. Кроче, напри-мер, использует это различие для разделения описаний фрагментов прошлого, ккоторым мы испытываем живой интерес, и описаний, которые не вызваны та-114 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ким интересом, последние представляют собой хроники 4. Академическая исто-рия в таком случае является хроникой, хотя Кроче делает свою позицию куда ме-нее интересной, когда замечает, что мы ни при каких обстоятельствах не пишемисторию того, к чему не испытываем интереса. Таким образом, вся история, есливоспользоваться его знаменитой фразой, это современная история. В таком слу-чае, даже если бы мы захотели, не смогли бы создать хронику. Кроче способенвызвать ярость своим непостоянством в суждениях, и сложно приписать ка-кое-либо одно значение этой его знаменитой фразе. Иногда он не имеет в виду,что историческое сочинение должно отвечать некоторому современному ин-тересу, и говорит лишь о том, что оно должно сообщать нечто такое, что имеетаналог в современном опыте. А если аналог обнаружить не удается, тогда этохроника, а не история. В конце концов, он никогда не утверждал, что все хро-ники — это «современные» хроники. Но помимо наличия той или иной связис настоящим, для Кроче не существует другого различия между историей ихроникой, тем более формального различия. Хроника, пишет он, это «мертваяистория», тогда как история — «живая хроника», что в некотором роде напо-минает высказывание о том, что человек — это живой труп, тогда как труп —это мертвый человек. Как бы там ни было, этот тип различения [истории ихроники] не представляет для нас интереса.

134

Более уместным представляется следующее различение. Как полагают, хро-ника представляет собой всего лишь сообщение о том, что произошло, и не бо-лее того. Будучи утверждением какой угодно степени сложности, она располага-ется в спектре, один из полюсов которого представлен «совершенным описани-ем». Действительно, «совершенное описание», если бы таковое было возможно,все же оставалось бы всего лишь хроникой, поскольку оно отличалось бы отдругих утверждений, представленных в данном спектре, только количественно,вмещая в себе больше деталей, по сути, вмещая все детали. Таким образом, са-мая лучшая из хроник все равно не была бы историей в собственном смыслеслова, тогда как некоторое описание может быть историей, даже включая мень-шее количество деталей, чем совершенное описание. Для настоящей историихроника выступает как своего рода подготовительные упражнения. Свою соб-ственную задачу история видит в том, чтобы придать смысл фактам, уже сооб-щенным в хронике, или распознать в них этот смысл. Примерно такой позициипридерживается, по всей вероятности, проф. Уолш, который рассматривает двавозможных направления в работе историка:«Первое заключается в том, что историк ограничивается (или долженограничиться) точным описанием произошедшего, создавая повество-вание, которое может быть названо простым повествованием о событи-ях прошлого. Следуя второму направлению, он выходит за рамки такогорода простого изложения и стремится не только сообщить, что произош-ло, но и, в каком-то смысле, объяснить происшедшее. Во втором случаеГлава VII. История и хроника \ 15

повествование, которое он создает, можно назвать "значимым" в отли-чие от "простого"» 5.Таким образом, хроника будет представлена простыми повествованиями, асобственно история будет выражать себя в виде значимых повествований. Именноэту позицию мне хотелось бы проанализировать.Прежде всего, я высказал бы предположение, что какое бы историческоесочинение мы ни взяли в качестве примера хроники или хотя бы близкого к хро-

135

нике сочинения, ему недостаточно удовлетворять следующим двум условиям,которые являются необходимыми для любого исторического сочинения: любоеисторическое сочинение должно: (а) сообщать о действительно имевших местособытиях и (Ь) сообщать о них в том порядке, в котором они произошли или,скорее, предоставлять нам достаточно сведений, чтобы мы могли сказать, в ка-ком порядке эти события произошли.Я исхожу из того, что эти необходимые условия непротиворечивы, что ониформулируют минимальные требования, которые мы предъявляем к историчес-кому сочинению, хотя, вместе взятые, они не образуют достаточных условий длятого, чтобы назвать какое-либо сочинение историческим. Это легко продемонст-рировать. Любой человек может сформулировать утверждение, удовлетворяющеедвум перечисленным условиям (а) и (Ь), но при этом оно не будет признано фраг-ментом исторического сочинения. Вот пример такого утверждения:S: Нарамсин построил Храм солнца в Сиппаре *, затем Филипп III(Испанский) изгнал морисков **, затем Хусто Хосе де Уркиса раз-бил войска Буэнос-Айреса при Сепеде ***, затем Артур Данто про-снулся в семь часов утра 20 октября 1961 года.S не только не является [простым] повествованием, но также нетрудно по-казать, что и значимое повествование не может быть определено как утверж-дение, удовлетворяющее условиям (а) и (Ь), а также еще одному необходимо-му условию: (с) оно должно объяснять произошедшие события.То, что утверждение, удовлетворяющее всем трем условиям, по-прежнемуне будет являться значимым повествованием, легко продемонстрировать, по-скольку можно сформулировать утверждение, которое будет отвечать этим ус-ловиям и при этом все-таки не будет [значимым] повествованием. Вот примертакого высказывания:5': Нарам-син построил Храм солнца в Сиппаре вследствие давления,которое оказывали на него жрецы; затем Филипп III (Испанский) из-* Древняя Месопотамия, кон. III тыс. до н.э. — Прим. перев.** Испания, нач. XVII в.: мориски — мусульманское население Пиренейского п-ва, обра-щенное в христианство. — Прим. перев.*** Аргентина, XIX в. — Прим. перев.116 Артур Данто. Аналитическая философия историигнал морисков из-за их религиозных убеждений; затем Хусто Хосе деУркиса разбил войска Буэнос-Айреса при Сепеде, поскольку его армия

136

была лучше вооружена; затем Артур Данто проснулся в семь часов утра20 октября 1961 года, поскольку он хотел пораньше начать осмотр рас-копок Черветери *.Соответственно (а), (Ь) и (с) не образуют достаточных условий для значимо-го повествования.На это можно возразить, что эти примеры не являются корректными,поскольку предполагалось провести различие между повествованиями, а ниS, ни 5" повествованиями не являются. Это справедливая критика. Однако мне,по крайней мере, удалось показать, что «N есть повествование» нельзя сво-дить к «N удовлетворяет условиям (а),(Ь) и (с)», и в еще меньшей мере к «Nудовлетворяет условиям (а) и (Ь)». На данный момент этого достаточно. Еслимы полагаем, что целью историка является написание повествования, то оче-видно, что его задачи не ограничиваются описанием имевших место событийв том порядке, в каком они произошли, даже если, вдобавок, он объясняет,почему произошли описываемые им события, и даже если он их объясняетправильно, что не выполняется в случае 5". (Однако мы не можем назвать 5"значимым повествованием не потому, что в нем приведены неправильныеобъяснения). Чем бы ни являлись эти другие задачи историка, я полагаю, мнеудалось доказать, что они должны существовать.Более того, я полагаю, мы можем согласиться с тем, что чем бы ни являлисьэти другие задачи, они в равной мере должны относиться и к простому и кзначимому повествованию, и, соответственно, не могут быть использованы дляпроведения различия между простыми и значимыми повествованиями. Такимобразом, наша проблема состоит в том, чтобы выяснить, что это за задачи, изатем, когда нам это удастся, установить, что же тогда позволяет различить этидва типа повествований. Что касается второй части названной проблемы, то мнебы хотелось обратить внимание на два момента, в которых не может состоятьразличие, если мы полагаем, что различие между простым и значимым пове-ствованием должно быть различием в рамках истории. Иначе это означало бы,что одни историки создают простые повествования, а другие — значимые пове-ствования или что одни историки создают повествования, которые с большимоснованием можно отнести к простым (или значимым), чем повествования,создаваемые другими историками, но при этом все они занимаются историей.Во-первых, значимое повествование должно быть чем-то меньшим по срав-нению с субстантивной философией истории, поскольку имеется различие меж-ду историей и философией истории. И если бы значимое повествование рас-* Город в Италии, на месте которого находился древний этрусский город-государство.Необходимо заметить, что все объяснения, как отмечает далее и сам Данто, даныневерно. — Прим. перев.Глава VII. История и хроника 117сматривалось как пример философии истории, упомянутое различие не былобы различием в рамках истории. Это так, даже если спекулятивная философияистории, например гегелевская, содержит фрагменты обычного историческо-го повествования (а такие фрагменты могут быть обнаружены в философииистории Гегеля). Не приходится сомневаться в том, что некоторые утвержде-ния, которые встречаются в трудах по философии истории могут (а в действи-тельности и должны) встречаться также и в исторических сочинениях, посколь-ку философов истории интересует история в целом, включая и прошлое. Обра-тим внимание на то, что в трудах по философии истории действительно делают-ся попытки дать объяснения описываемым в них событиям, а также приписатьэтим событиям некоторое значение. Таким образом, можно предположить, чтотип объяснений и значений, присущий значимым повествованиям (которые ос-таются в рамках истории), должен отличаться от объяснений и значений, прису-щих философии истории. Кстати, я вовсе не утверждаю, что историки не мо-гут, беря на себя, так сказать, еще одну роль, заниматься спекулятивной фило-софией истории. Я только хочу отметить, что когда это происходит, историкидействуют за пределами истории. Итак, если бы значимое повествование оп-ределялось как спекулятивное философское повествование об истории в це-лом, различие между простым и значимым повествованием превратилось бы вразличие между историей и другой дисциплиной и, таким образом, не былобы различием в рамках истории.Во-вторых, можно назвать ряд теоретических работ в области социальныхнаук, которые содержат фрагменты обычного исторического повествования.Книга, посвященная циклам в экономике, может содержать в качестве отступ-ления фрагмент исторического повествования. Тем не менее, значимое пове-

137

ствование не может быть представлено такого рода фрагментом, взятым вмес-те со всем другим материалом, содержащимся в книге, поскольку книга intoto * не является повествованием какого бы то ни было рода, даже если в нейвстречаются фрагменты повествования. Однако, если бы мы отнесли такиетексты к значимым повествованиям, мы допустили бы более грубую ошибку,чем просто некорректное использование понятия повествования. Мы проти-вопоставили бы простые повествования произведениям совершенно другогожанра, противопоставив тем самым историю социальным наукам. И посколь-ку такого рода различие не было бы различием в рамках истории, оно нас неустраивает.Имея в виду эти ограничения, обратимся теперь к нашему основному воп-росу и попытаемся определить, по каким критериям можно провести различиемежду типами повествований в рамках истории. Так, Уолш отмечает, чтоодин тип повествования содержит объяснение, тогда как другой — толькоописание. Однако выдвинутые им положения не сводятся только к этому исами по себе представляют значительный интерес 6. Я намерен рассмотреть* В целом, целиком (лат.). — Прим. перев.118 Артур Данто. Аналитическая философия истории

его позицию (хотя в конце концов мне придется отказаться от предложенногоим различения), поскольку, я полагаю, мы можем многое узнать о спецификеистории, следуя за его рассуждениями. Во всяком случае узнать достаточнодля того, чтобы отказаться от различия между историей и хроникой, или про-стым и значимым повествованием, или, что одно и то же, между объяснением иописанием в историческом повествовании.Уолш считает, что различие между простым и значимым повествовани-ем соответствует (1) двум разным уровням понимания и (2) двум разнымтипам знания. Мы только рассмотрим эти два положения по отдельности.(1) В качестве примеров хроники и истории Уолш предлагает повество-вания, которые мы могли бы создать на основе имеющихся у нас сведений,соответственно, о древнегреческой живописи и о политических событияхXIX в. Проиллюстрированное таким образом, это «разграничение действи-тельно отражает реальные различия в историческом понимании» 7. После-дние же «настолько глубоки, что эти повествования, можно сказать, обра-зуют разные жанры». Так,«о политической истории XIX в. мы можем создать повествование, ко-торое будет полным и связным; события в нем будут излагаться такимобразом, что их развитие будет выглядеть последовательным и умопос-тигаемым... По сравнению с этим повествованием история древнегре-ческой живописи или то, что будет считаться таковой, окажется оченьжалкой на вид, она будет состоять лишь из имен и приб-лизительныхдат жизни нескольких знаменитых живописцев да названий их работ,упоминаемых античными авторами (...) [это] по сути, неудовлетворитель-ная хроника, всего лишь скелет истории» 8.Если уровень нашего понимания древнегреческой живописи здесь пред-ставлен верно, то, на мой взгляд, очевидно, что искомое различение неможет опираться на приведенные примеры. Если бы изложение историидревнегреческой живописи было «голым перечислением разрозненных фак-

138

тов», то мы вообще не располагали бы повествованием о древнегреческойживописи. Перечень не является повествованием: телефонный справочникгорода Нью-Йорка — не историческое сочинение, хотя он мог бы приго-диться, возьмись кто-нибудь написать историю Нью-Йорка. Вот еще одинподобный пример. Сравните перечень выдающихся мастеров и художни-ков второго ряда итальянского Возрождения с подробной историей ита-льянской живописи этого периода. В этом случае мы сравниваем не дваповествования, а перечень и повествование. Сходным оказалось бы срав-нение перечня королей Англии с историей английского королевского дома.Но предположим, что все дошедшие до нас сведения по итальянской жи-Глава VII. История и хроника 119

вописи эпохи Возрождения сводятся к перечню имен и дат жизни худож-ников, а также названий и дат написания их картин. Такое положение ве-щей соответствовало бы нашему знанию о древнегреческой живописи. Еслибы дело обстояло таким образом (а это не совсем так даже в случае с древ-негреческой живописью), из этого вряд ли следовало бы, что мы не в со-стоянии создать повествование об итальянской живописи эпохи Возрож-дения. Это означало бы лишь, что мы не всегда смогли бы должным обра-зом подкрепить свидетельствами повествование, которое мы создали. Присвоем анализе Уолш упускает из виду творческий потенциал того, что яназываю «историческим воображением».Ссылка на воображение в философской дискуссии почти наверняка пока-жется лицемерием и легкомыслием. Однако ссылка на воображение, по крайнеймере в данном случае, выявляет некоторый логический момент. Для начала не-обходимо отметить, что у нас нет надобности de novo * создавать повествованиеоб истории XIX века. Этот век был пропитан историческим самосознанием; людизаписывали в форме повествований происходящие события; некоторые вели-чайшие государственные деятели этого века были в числе его величайших исто-риков. Мы унаследовали все это, и наша задача свелась к тому, чтобы развер-нуть и видоизменить, внести поправки и расширить эти доставшиеся нам в на-следство описания. Пожалуй, мы находимся к этому корпусу исторических по-вествований в том же отношении, в каком Лагранж находится к Ньютону. Нам

139

предстояло не столько изобрести совершенно новую теорию, сколько внестибольше ясности и стройности в уже существующую.В случае с древнегреческой живописью (или с нашим воображаемым при-мером итальянской живописи) все обстоит иначе. Древние греки не считалинужным создавать собственную историю искусства (что само по себе кое-чтоговорит нам о греческой живописи), хотя отрывочные сведения об искусствепроникали в исторические и другие сочинения древних авторов. Так что в этомслучае нам предстояло воссоздать прошлое с помощью воображения, изобрес-ти, так сказать, теорию, а не просто представить в более стройном виде то, чтодошло до нас в готовом виде. Слишком часто, как мне кажется, философы, по-свящавшие себя изучению науки, рассматривали ее как нечто законченное, какданный в готовом виде набор положений, который теперь можно реконструиро-вать или рационально переформулировать в некотором, более предпочтитель-ном, с философской точки зрения, языке. Это, в свою очередь, влечет за собойигнорирование философами так называемой логики научного открытия. Сход-ная ситуация может быть прослежена и в отношении истории.Позвольте мне еще раз воспользоваться аналогией между теорией и истори-ческим повествованием, к которой мы уже прибегали в связи с рассмотрениемвзглядов Бирда. Мы, я полагаю, имеем все основание считать, что теория в ло-гическом плане не совпадает с подтверждающими ее данными. Но тогда мы* Заново (лат.). - Прим. перев.120 Артур Данто. Аналитическая философия истории

могли бы также сказать, что повествование в логическом плане не совпадает сосвидетельствами, на основании которых оно было создано: сноски в тексте неявляются частью самого рассказа, но, скорее, приводят подтверждающие егодостоверность свидетельства. Действительно, историк может не решиться опуб-ликовать сочинение, каждое положение которого ему не удалось обосновать с

140

помощью источников. В каком-то месте своего рассказа историк может при-знать, что прибегает к предположению, но это будет означать скорее отсутствиесоответствующей сноски, чем разрыв в повествовании. В любом случае, исто-рическое повествование — это не просто компактное изложение научного аппа-рата, которым оно снабжено. Напротив, повествование создается в качестве опи-сания происшедших событий, и вряд ли можно отрицать, что такого рода описа-ние, будучи гипотезой, может по мере развития предложить в свое подтвержде-ние сведения, которыми изначально мы не располагали. Есть доля правды в упо-минавшейся ранее идее о том, что утверждение относительно прошлого естьскрытое предсказание результатов исторического исследования. Но отношениемежду повествованием и материалом, который послужил основанием для егосоздания, можно охарактеризовать как абдуктивное (в том смысле, в которомупотреблял этот термин Пирс) 9. И в определенном смысле мы действительноне в состоянии придать исторический смысл тем разрозненным фактам, кото-рые нам предлагает история-как-свидетельства, пока мы не найдем повествова-ние, которому они служат подтверждением. Более того, до тех пор, пока мы нерасполагаем таким повествованием, вообще неправильно будет называть их сви-детельствами.Есть множество источников, которые могут послужить подтверждени-ем и подсказать идеи для рассказываемой истории. Можно с уверенностьюутверждать, что помимо дошедших до нас письменных свидетельств и до-кументов, мы основываемся на источниках, которые можно назвать кон-

цептуальными. Так, например, уже тогда, когда мы просто называем кого-то художником, мы уже подводим этого человека под определенное поня-тие, что позволяет нам, с некоторой долей вероятности, высказать о немцелый ряд различных и (в том значении, в котором этот термин употреб-лялся в предыдущей главе) приемлемых, или возможных, утверждений. Мнехотелось бы обратить внимание на то, что эти понятия выступают не про-сто в роли критериев оценки правдоподобности уже созданных повество-ваний, но также обеспечивают основание для создания новых повествова-

141

ний, в данном случае для создания истории жизни человека, которого мыопределили как художника. Это повествование окажется правдоподобнымв той мере, в какой оно рассказывает о типичных для жизни художника событи-ях. Предположим, мы располагаем только следующей информацией: художникЛеонардо да Винчи в такие-то годы жил во Флоренции, а будучи в Милане со-здал фреску «Тайная вечеря». Тот факт, что тогда велась запись имен художни-ков, отражает определенное отношение к живописи — до нас редко доходят пе-Глава VII. История и хроника 121

речни имен сапожников и трубочистов. Упоминание имени да Винчи в этом пе-речне говорит о том, что он заслужил упоминания, поскольку не каждый худож-ник удостаивается такой чести. Тот факт, что упоминания заслужила «Тайнаявечеря», указывает на то, что этой работе придавалось особое значение, посколькудругие работы этого художника не упомянуты (мы вряд ли можем предполо-жить, что он был автором единственной работы), и что ему приписывается ав-торство этой фрески. Конечно, для нас остается не вполне проясненным, фор-мулировался ли вопрос как «Что создал Леонардо?» или «Кто был автором «Тай-ной вечери»?», но в любом случае мы можем предположить, что эта работа Ле-онардо ценилась выше других* и что она была его шедевром. Это предположе-ние, если нам известна дата создания фрески, может дать некоторое представле-ние о периоде его зрелости как художника и о том, проявился ли его талант вранней молодости. Так, зная даты жизни Мазаччо * и дату создания фресок вкапелле Бранкаччи **, мы можем предположить, что талант этого художникапроявился рано. Располагая названием работы и зная данный сюжет, мы мо-жем получить некоторое представление о том, что было на ней изображено 10, атакже сделать вывод, что если выдающийся художник создает шедевр и этот

142

шедевр написан на евангельский сюжет, то в данный период существуют болееили менее тесные взаимоотношения между религией и искусством. По крайнеймере, мы можем получить общее представление о том, кто выступал покровите-лем искусства. Установив эти связи, мы можем продолжить поиск других, а так-же поиск свидетельств, подтверждающих эти связи. Постепенно мы составилибы правдоподобное повествование о жизни Леонардо. Конечно, это было быдостаточно общее и схематическое изложение, и читателю никогда бы не уда-лось вынести из него или хотя бы попытаться представить себе, каким был не-повторимый гений Леонардо. Нельзя упускать из виду, что наше действитель-ное знание о жизни Леонардо внесло большой вклад в наше представление отом, что значит быть художником, так что довольно трудно сказать, каким былобы наше представление о художнике, если бы до нас дошли о Леонардо тольконесколько упомянутых мною фактов. Но я хотел показать этим примером, чтомы можем выходить за рамки имеющихся немногочисленных фактов и благода-ря воображению и использованию понятий довольно быстро создавать пове-ствование, которое затем послужит нам руководством в дальнейших изыскани-ях и поисках других, независимых свидетельств, подтверждающих наше пове-ствование.Без этих дополнительных независимых свидетельств (а их наличие все-цело определяется ресурсами «истории-как-свидетельств») наше повество-вание было бы очень легковесным, и мы, скорее всего, назвали бы его вы-мыслом. Но это, без сомнения, позволяет понять различие между повество-ванием и свидетельствами, на которые оно опирается (для создания вымыш-* 1401—1428. — Прим. перев.** 1425—1428. — Прим. перев.122Артур Данто. Аналитическая философия истории

ленного повествования требуются только концептуальные источники). Можно

143

сказать, что различие между хроникой и собственно историческим сочинениеместь различие между хорошо подтвержденным и плохо подтвержденным пове-ствованием. А это, в свою очередь, напоминает различие между хорошо и плохоподтвержденными теориями. Но это не может служить основанием для разли-чения типов или разновидностей теорий и по той же причине для различениятипов или разновидностей повествований. Это всего лишь количественное раз-личие по степени подтверждения или по числу подт-верждающих данных.В ходе своих рассуждений Уолш замечает, что помимо явно ограниченногообъема доступных сегодня сведений о древнегреческой живописи,«дело состоит в том, что благодаря нашей близости к XIX веку мы можемпроникнуть в мысли и чувства людей этого века и, таким образом, ис-пользовать доступные нам свидетельства более эффективно» и.Это интересная точка зрения, поскольку в ней признается, что имеет зна-чение не только количество доступных нам сведений, но и то, как мы их ис-пользуем. Однако в этом утверждении неявно выражены в высшей степениспорные представления. Во-первых, неявно предполагается, что нам следуетобратиться к мыслям и чувствам людей, чтобы понять их поступки. Это озна-чает отрицание бихевиоризма. Во-вторых, подразумевается, что такое обра-щение возможно, и, следовательно, наша способность понимать поступкилюдей увеличивается обратно пропорционально разделяющей нас временнойдистанции. Я не буду рассматривать первое предположение. Оно спорно в тойже мере, в какой спорен сам философский бихевиоризм. Не выдвигая здесьсвоей собственной позиции, я готов в ряде случаев принять антибихевиорист-скую установку Уолша. Если бы я попытался обосновать свою позицию, мнепришлось бы обсудить более крупные проблемы, нежели те, что ставит пони-мание прошлого. Я имею в виду проблемы, связанные с пониманием дей-ствий. И если бы философ стал утверждать в духе бихевиоризма, что нам нетнеобходимости обращаться к мыслям и чувствам действующих субъектов, что-

144

бы понять их поступки, из этого следовало бы, что нам не нужно обращаться ик мыслям и чувствам людей прошлого, чтобы понять их поступки, посколькуэтот принцип в равной мере применим и к настоящему, и к прошлому. Уолш,конечно, ни в коей мере не ставит под сомнение ни нашу способность обра-щаться к мыслям и чувствам людей, ни необходимость этого, но он, очевидно,сомневается в том, возможно ли это в отношении людей прошлого, и его со-мнения возрастают пропорционально удаленности прошлого. Так что далеемы рассмотрим только это предположение.Есть одно решающее возражение против тезиса о том, что по мере уве-личения временной дистанции человеческие поступки становятся менее до-ступными для понимания. Временная дистанция между нами и древнимиГлава VII. История и хроника 123

греками должна была столь же затруднить наше описание, или же понимание,политических событий III в. до н.э., как и создание истории живописи того жепериода. Но это, очевидно, совсем не так. «История» Фукидида почти образецясно написанной политической истории. По существу, его наблюдения столь про-ницательны, что мы можем применять их к нашему времени и даже при жела-нии утверждать, что люди очень мало изменились [за последние 25 веков]. Нотогда получается, что дело не в том, что по времени мы дальше отстоим от гре-ков III в до н.э., чем, например, от французов XIX в., а в том, что мы простолучше понимаем поведение в сфере политики, чем в сфере искусства. А этоозначает, что для истолкований в политике, в отличие от искусства, мы распола-гаем более обширным и, возможно, более надежным корпусом источников, ко-торые я назвал концептуальными, противопоставив их документальным свиде-тельствам. Отсюда можно предположить, что независимо от документальныхсвидетельств концептуальные источники, которыми мы располагаем в случаеполитики, позволяют создавать более сложные повествования, нежели соответ-

145

ствующие концептуальные источники в искусстве. Если это не устранило всехсомнений, давайте представим, что мы пытаемся написать историю живописиXIX в. только на основе перечня имен художников и названий их работ. Я берусьутверждать, что относительная близость во времени поможет нам в этом случаеочень мало. И если бы нам было известно о XIX в. все, за исключением живопи-си, мы вряд ли могли бы представить себе импрессионизм 12.В связи с понятием концептуального источника возникают, по крайней мере,два затруднения, о которых стоит сказать.Первое состоит в том, что поведение, для понимания которого используют-ся эти источники, предполагается неизменным во времени. И поскольку это нетак, эффективность использования концептуальных источников снижается нестолько в зависимости от времени, сколько в зависимости от количества и раз-нообразия изменений, которые могли произойти 13. Точно так же, как научнаятеория предполагает применение изолированной системы, так, я думаю, и пове-ствование, основанное на концептуальных источниках, сходным образом пред-полагает постоянство установлений и обычаев. Мы могли бы без ущерба пользо-ваться концептуальными источниками, воссоздавая историю общества,какой бы долгой она ни была, только при условии отсутствия каких бы тони было изменений в обычаях, охватываемых нашими понятиями. Если же этоусловие не выполняется, историки сталкиваются с особыми трудностями, кото-рые прекрасно охарактеризовал Ибн Хальдун *:«Нынешняя династия будет соблюдать многие обычаи предыдущих ди-настий, не забывая и о своих собственных, и таким образом в целомвозобладают обычаи, которые будут отличаться от обычаев предшеству-* Ибн Хальдун (1332—1406), арабский историк и философ. - Прим. перев.124 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ющего поколения. Когда же на смену правящей династии придет дру-гая, она также перемешает свои обычаи с существовавшими ранее; ус-тановившийся новый порядок вещей будет отличаться от первого дажебольше, нежели от второго.Постепенно эти перемены повлекут за собой все большие различия, ко-торые в конце концов породят полное несходство...Ныне живущие люди по природе склонны обо всем судить на основании

146

сравнения и сходства, но эти способы легко приводят к ошибкам. Если жесюда добавляется невнимание и спешка, то все это может далеко увестичеловека от предмета его поисков... Забывая о великих переменах и дажепотрясениях, происшедших с тех пор в условиях жизни и общественныхустановлениях, [они] усматривают сходство между событиями прошлогои тем, что происходит вокруг них, и судят о прошлом на основании того,что они знают о настоящем. Тогда как разница между этими временамиможет быть очень велика, и это ведет к большим ошибкам» 14.Возможно, поведение в сфере политики обладает большим постоян-ством, чем поведение в сфере искусства (примите во внимание, например,различие между политической историей США и историей американскогоискусства за последние 60 лет!), а это, в свою очередь, может объяснить раз-личное использование свидетельств, о котором говорит Уолш. Это, одна-ко, представляет для меня меньший интерес, чем те особые затруднения,которые возникают в связи с понятием концептуальных источников. Пове-ствование, в большей мере основанное на концептуальных, чем докумен-тальных источниках, неизбежно оказывается в зависимости от общих пред-ставлений, которых придерживаются (или считают истинными) в то время,когда это повествование создается. Если бы все свидетельства принадлежа-ли к этому разряду, всякая письменная история действительно была бы «со-временной историей». Это явление мы будем называть временным провин-циализмом. Без сомнения, это довольно известное явление. Достаточновспомнить о великих религиозных полотнах, на которых Рождество, По-клонение волхвов, Благовещение, Страсти и Воскресение изображаются нафоне умбрийских пейзажей, а свидетелями этих сцен являются донаторы * водеждах эпохи итальянского Ренессанса. Повествование, в значительной мереопирающееся на концептуальные источники, несет на себе неизбежный отпеча-ток современности или вневременности, как если бы оно было не о прошлом, ао настоящем или не о каком-то конкретном времени, а о времени вообще.Думаю, все мы подвержены временному провинциализму в отношении бу-дущего. Это отчасти объясняется тем, что в отношении будущих событий мыобладаем только концептуальными источниками и совершенно не располагаем* В искусстве Средневековья и Возрождения донаторами (от лат. даритель) называли изображе-ние заказчика произведения живописи или строителя храма. — Прим. перев.Глава VII. История и хроника 125

документальными. Данное обстоятельство будет важно для нас в дальнейшем,

147

когда речь пойдет о том, можно ли написать историю событий до того, как онипроизошли. Разумеется, можно. Но нам едва ли удастся подтвердить докумен-тальными свидетельствами эту историю, как мы это делаем в случае повество-ваний о прошлом. По этой причине наше представление о будущем отличаетсяудивительной абстрактностью и изменчивостью. Если ошибки, о которых упо-минает Ибн Хальдун, можно совершать в утверждениях о прошлом, то их аfortiori * можно совершать в утверждениях о будущем и именно по той причине,что у нас нет «рычагов контроля» (которые вне всяких сомнений имел в видуИбн Хальдун) над повествованиями — рычагов в виде документальных свиде-тельств. В этом и заключается, как я полагаю, важность истории-как-свиде-тельств. Не будь этих свидетельств, мы жили бы всецело в настоящем и не име-ли бы ни малейшего представления о том, что прошлое отличается или можетотличаться от настоящего. Это также имеет отношение к нашему временномупровинциализму в отношении будущего. Наши концептуальные источники при-ходится изменять в свете документальных свидетельств, точнее говоря, в по-вествования, созданные на основе концептуальных источников, необходимовносить изменения с учетом документов, которые могут быть обнаружены.Однако это позволяет показать и, по сути, дает индуктивное обоснование тому,что концептуальные источники не дадут ничего особенно нового. Если мы обя-заны корректировать их с учетом документальных свидетельств и, стало быть,можно говорить об изменении самих понятий, то вне всякого сомнения, этогоже следует ожидать и в будущем. Будущие понятия будут также отличаться отнаших, как наши понятия отличаются от прошлых. Мы можем предположить,что будущее будет иным, нежели позволяют нам ожидать наши концептуаль-

148

ные источники. То, что оно будет другим, мы можем предположить. Но в ка-ком отношении оно будет другим, сказать сложно — и не только из-за отсут-ствия документальных свидетельств, ибо сами концептуальные источники, ко-торыми мы располагаем, даже в общем не являются адекватными. Если онинеадекватны в отношении прошлого, почему они должны оказаться адекват-ными в отношении будущего? Это ставит пределы использованию концепту-альных источников. Если бы мы располагали только концептуальными источ-никами, наше представление о будущем не отличалось бы от представления опрошлом, и оба этих представления не отличались бы от представления о на-стоящем. Другими словами, у нас не было бы исторического чувства в отно-шении прошлого или будущего, и мы мыслили бы вневременными категория-ми. Таким образом, повествования, основанные исключительно на концепту-альных источниках, были бы внеисторичными и схематичными по сравнениюс реально существующими историями, например с историей политическихсобытий XIX в. Поэтому в итоге история древнегреческой живописи, сложен-ная по крупицам на основе дошедших документальных свидетельств и кон-* С тем большим основанием, тем более (лат.). — Прим. перев.126 Артур Данто. Аналитическая философия истории

цептуальных источников, которыми мы располагаем, действительно представ-ляла бы собой жалкое подобие истории. • ;< •Другое затруднение связано с первым и состоит в следующем. Предполо-жим, нам известен перечень имен художников, дат их жизни, названий их работ,но все их работы названы «Тайная вечеря». Если бы мы пользовались толькоконцептуальными источниками при создании жизнеописаний каждого из этихмастеров, полученные таким образом повествования оказались бы на удивлениепохожими. Любое утверждение, включенное в одно из жизнеописаний, на рав-ных основаниях могло бы быть включено и в другое, равно как и во все осталь-ные. Эти жизнеописания различались бы только именами и датами. Несомнен-

149

но, мы можем рассчитывать только на это, поскольку о каждом из художниковмы вправе были бы сказать лишь то, что является общим для всех, кто подпада-ет под это понятие. Так что до тех пор пока мы не будем располагать дополни-тельными документальными свидетельствами (и только при этом условии), мыне сможем внести разнообразие в монотонный ряд одноликих повествований.Конечно, мы могли бы просто взять и внести ряд изменений в то или иное жиз-неописание, но мы не смогли бы объяснить, почему делаем это в одном случае ине делаем в другом. Между тем, повествования, основанные исключительно наконцептуальных источниках, как было отмечено выше, отличались бы особойабстрактностью — они могли бы быть истинными применительно к любому

ху-дожнику (или любому художнику определенной эпохи) подобно тому как утвер-ждение «х родился и некоторое время спустя умер» справедливо в отношениилюбого человека, которого уже нет в живых. Теперь, я полагаю, очевидно, чтоисторики не стремятся создавать такого рода абстрактные повествования. На-против, они заинтересованы в индивидуализирующих повествованиях, которыеистинны лишь в отношении одного человека. Конечно, ни о каком созданномнами повествовании или описании нельзя с точностью сказать, что оно истиннолишь в отношении одного человека 15. Но это не должно волновать нас здесь.Гораздо важнее то, что различие между «абстрактным» и индивидуализирую-щим повествованием не соответствует искомому различию между простым изначимым повествованием. Историк стремится любое свое повествование сде-лать индивидуализирующим. В этом смысле, я полагаю, целью и значимого, ипростого повествования является изложение того, что произошло в определен-ном месте в определенное время. И это положение останется неизменным, ка-

150

кие бы дальнейшие различия между типами повествования мы ни проводили.Заметьте, однако, что повествованию о древнегреческой живописи, основанно-му преимущественно на концептуальных источниках, этой цели достичь не уда-ется. Так что, если считать такого рода повествование хроникой или простымповествованием, то мы вряд ли могли бы определять хронику или простое пове-ствование как «точное описание происшедшего».Можно, таким образом, сказать, что в данном случае мы имеем дело с дву-мя разными уровнями понимания. Но это вовсе не соответствует различиюГлава VII. История и хроника 127

между точным описанием происшедшего и чем-то сверх того. Скорее, это имеетотношение к тому, с какой степенью индивидуализации, зависящей от разногоколичества документальных свидетельств, мы можем обосновать наши пове-ствования. История древнегреческой живописи является индивидуализирую-щей в меньшей степени, чем политическая история XIX в.(2) В ходе своих рассуждений Уолш замечает, что хроника так же относитсяк истории, как чувственное восприятие к науке. Конечно, существует многоразных типов отношения между чувственным восприятием и наукой, но,как мне представляется, наиболее естественной интерпретацией этого по-ложения Уолша будет следующая: речь идет о различии между восприяти-ем того, что нечто имеет место, и объяснением, почему оно имеет место. Вневсякого сомнения, было бы неправильно предположить, что, напротив, здесьимеется в виду часто обсуждаемое философами противопоставление здра-вого смысла так называемому научному описанию мира, поскольку это раз-личие совершенно неприменимо к истории и определенно неприменимо ктем примерам, которые приводит сам Уолш. Так, политическую историюXIX в., скорее, можно счесть примером обыденного взгляда на мир: в нейлюди и их поступки описываются именно так, как мы бы описали их в обы-денной жизни. Отчасти это связано с тем, что подобные повествования пи-шутся обыденным языком, на котором мы все говорим и с помощью кото-

151

рого выражаем, так сказать, здравый взгляд на вещи. В любом случае пове-ствование о древнегреческой живописи было бы чуть менее близким к обы-денному взгляду на вещи, но по той причине, что для здравого смысла (какмы видели, обсуждая концептуальные источники) легче иметь дело с пове-дением в сфере политики, чем в сфере искусства. Тем не менее, небольшоеразличие все-таки есть, поскольку язык исторического повествования ред-ко носит столь специальный характер, как естественнонаучный язык, и боль-шинству грамотных людей не нужно усваивать специальную терминологию илиспециальные навыки, чтобы понять повествование о поведении людей в сфереполитики в XIX в. Тогда как для понимания повествования по истории древне-греческой живописи им, скорее всего, придется освоить гораздо более

специ-альный язык. Так что мы рассмотрим положение Уолша в его естественнойтрактовке.Полагаю, не вызывает сомнения, что можно провести различие междувосприятием того, что х имеет место, и объяснением, почему х имеет место.Здесь необходимо провести несколько тонких различий. Один человек мо-жет утверждать, что он видит ослепительную вспышку, тогда как другойнаблюдатель того же явления сказал бы, что видел возгорание магния, и это вто-рое описание будет очень близко к объяснению. Тем не менее, если отставить всторону сложность описания, нельзя не согласиться, что одно дело — простосказать, что Наполеон потерпел поражение в битве при Ватерлоо, и другое дело— объяснить, почему это произошло. Единственная трудность здесь состоит в128 Артур Данто. Аналитическая философия истории

том, что мы стремимся сформулировать различие между двумя типами повество-вания, а утверждение «Наполеон потерпел поражение» не является таковым. Нокто-то мог бы возразить, что тем не менее могут быть повествования, только опи-сывающие то, что произошло, и повествования, объясняющие, почему это про-изошло. Однако мне хотелось бы заметить, что повествование, которое не содер-

152

жит объяснения, скорее всего, является утверждением типа S и, следовательно,не может быть повествованием; тогда как повествование, содержащее объясне-ние, как раз и сообщает о том, что же действительно произошло и, согласно кри-териям Уолша, представляет собой простое повествование. Тогда перед нами вста-ла бы проблема установить, что еще, помимо этого, содержит значимое повество-вание. На мой взгляд, чтобы быть историческим повествованием, оно не содер-жит ничего, кроме сообщения о том, что же именно произошло. Рассматриваемоеразличие, таким образом, невозможно провести в рамках истории.Цель простого повествования, пишет Уолш, состоит в том, чтобы сообщить,по знаменитому выражению Ранке, «что же действительно произошло» и на этомпоставить точку» **. Очевидно не совсем просто истолковать утверждение Ран-ке о том, что история стремиться показать, что же действительно произошло(wie es eigentlich gewesen)17. Сам же он хотел только подчеркнуть, что не стре-мится ни судить прошлое, ни «наставлять настоящее ради выгоды будущих вре-мен»; его цель — лишь показать, что же действительно произошло. Несмотря наэто, его изначально скромный отказ от претензий на большее сочли непомернохвастливой претензией, выполнение которой не под силу человеку. Например,его слова истолковывали так, будто личность историка никоим образом не дол-жна проявляться в создаваемой им всецело объективной истории 18, или будтовсе аспекты предмета изучения должны найти отражение в истории 19. И обеэти цели, как утверждали, недостижимы. Рассмотрим лишь вторую из них. Возьмуна себя смелость утверждать, что невозможно одновременно выполнить следу-ющие два указания: описать произошедшее и при этом упомянуть все.

Описа-ние, как мы показали, по самой своей природе должно оставлять описываемые

153

им предметы вовне, и в истории, как и в любой другой области, умение работатьс материалом предполагает способность что-то исключать из рассмотрения, ачему-то придавать более важное значение по сравнению с чем-то другим. Пред-положим, я хочу знать, что произошло в зале суда. Я могу попросить человека,присутствовавшего там, рассказать мне обо всем, ничего не упуская. Однако ябыл бы неприятно удивлен, если бы помимо речей адвокатов, эмоциональногонастроя тяжущихся сторон и поведения судьи, он стал бы рассказывать, сколькомух было в зале заседания, и показал бы мне сложную карту точных траекторийих полетов, образующих запутанный клубок эпициклов. Или стал бы перечис-лять все случаи, когда кто-либо закашлялся или чихнул. Рассказ потонул бы вовсех этих деталях. Я могу представить себе, как он говорит: «И в этот моментмуха села на ограждение перед скамьей для дачи показаний». Я подумал бы, чтоГлава VII. История и хроника 129

далее последует нечто странное и интересное: свидетель вскрикивает, обнару-живая странную фобию. Или блестящий адвокат использует это обстоятельстводля демонстрации своего великолепного красноречия («Подобно этой мухе, ледии джентльмены...»). Или при попытке отогнать муху на наиболее важные уликипроливается пузырек чернил. Как бы там ни было, я захотел бы узнать: при чемздесь эта муха. Но если она «ни при чем», если это всего лишь «деталь того, чтопроизошло во время слушания дела», то она никоим образом не относится кописанию этого судебного процесса. Таким образом, когда я говорю, расскажимне все, ничего не упуская, меня должны понять (и понимают): не упуская ниче-го важного, т. е. я хочу знать все, что имеет отношение к этой истории. Именноэто, без сомнения, и имел в виду Ранке.В философии существует не так много проблем, которые заслуживали быболее тщательного анализа, чем вопрос об оценке значимости, но здесь я кос-

154

нусь только наших интуитивных представлений, в согласии с которым мы мо-жем определить, имеет ли что-то отношение к рассказу или нет — ведь дажеребенок способен это определить. Если бы Ранке понимал изложение того, чтодействительно произошло, в том смысле, какой ему приписывали некоторые егокритики, то созданные им повествования, в идеале, не только не были бы про-стыми повествованиями — они вообще не были бы повествованиями. Такимобразом, можно сказать, что любое повествование — это структура, налагаемаяна события, которая одни события соединяет вместе, а другие исключаеткак не имеющие значения. Поэтому осуществление такого отбора, не мо-жет быть отличительной чертой какого-то одного типа повествования.Выражаясь банально, в повествовании упоминаются только важные события.Однако в этом случае для любого повествования встанет вопрос об определе-нии важности событий: любое повествование, в идеале, будет включать толькото, что имеет отношение к другим событиям или важно для них. Этот критерийедва ли позволит нам разделить повествования на классы. Исключение, пожа-луй, составляет деление на плохие и хорошие повествования, где под плохимипонимаются повествования, содержащие то или иное количество несуществен-ных деталей.Совсем непросто установить, какого рода значение, приписываемое ис-ториками событиям, позволит нам провести важное с философской точкизрения различие между типами повествований. Например, очень разнооб-разные события и лица оцениваются как более важные по сравнению с дру-гими событиями и лицами. Так, скажем, битва при Ватерлоо была болееважным событием, чем Ваграмское сражение *, а Наполеон был более значи-тельным полководцем, чем Блюхер **. В этом смысле повествования о Ватер-* Сражение наполеоновских войск с австрийской армией 5 и 6 июля 1809 г., окончившеесяпобедой французов и приведшее к перемирию, а затем и к Венскому миру. — Прим.перев.** Блюхер, Гебхард Леберсхт фон, прусский военный деятель (1742—1819). —Прим. перев.130 Артур Данто. Аналитическая философия истории

лоо и Наполеоне будут более значимыми, чем повествования о Блюхере и Ваг-раме. Но это, я полагаю, представляет очень незначительный философский ин-

155

терес, и в любом случае как то, так и другое повествование могут сообщать, чтоже действительно произошло. С философской точки зрения более важным былобы определить те разные смыслы, которые мы вкладываем в наши слова, когдаговорим о значительном событии или историческом лице. Эти смыслы я сейчаси попытаюсь определить. Кроме того, как я постараюсь показать, некоторые изэтих смыслов предполагают, что задачи историка не сводятся к рассказу о том,что же действительно произошло. Таким образом, я постараюсь показать, чтони одна из его дополнительных задач не делает искомое различение философс-ки важным.(1) Прагматическое значение. Иногда выбор историком определенного ис-торического события или лица обусловливается тем, что данный предмет изуче-ния представляет для него моральный интерес и поэтому он не только сообщает,что же действительно произошло, но и дает этому моральную оценку. Своимповествованием, таким образом, он будет преследовать и другие цели, помимосообщения о том, что же действительно произошло. Зачастую тон историка сви-детельствует о его моральной оценке описываемых событий. Гиббон, напри-мер, в неуважительном тоне отзывается о неумеренности правителей Византии.Своим тоном он стремился подчеркнуть их отличие от куда более просвещен-ных монархов его собственной эпохи. Не вызывает сомнения, что некоторыеподробности включены в его книгу из моралистических соображений. Проти-воположную оценку дает Тацит в своем очерке «Германия». Он выбирает дляописания Германию с определенной целью — показать разительный контрастмежду поведением своих сограждан, особенно их сексуальным поведением, идобродетельностью германцев. Можно привести немало подобных примеров.Жизнеописания пап, промышленных магнатов или придворных дам древней

156

Японии часто обладают именно таким значением. Подобного рода истории пред-полагают моралистические цели (а иногда и явным образом их формулируют).Все подобные повествования, таким образом, могут рассматриваться как значи-мые в отличие от простых. Релятивист мог бы, конечно, возразить, что все пове-ствования являются значимыми в этом смысле, поскольку все историки движи-мы какой-либо моральной и прагматической целью. Эти цели и определяют то,о чем пишет историк, как он об этом пишет, и какие события считает нужнымупомянуть. Так ли это или нет, но мы, несомненно, можем, по крайней мере,представить себе повествования, не имеющие данного значения. Да и Ранке за-являл лишь о том, что у него нет такой скрытой цели: он стремился рассказыватьтолько то, что же действительно произошло и в этом смысле создавал простоеповествование.(2) Теоретическое значение. Последовательность событий может иметь зна-чение для исследователя, поскольку он рассматривает эти события как иллюст-рации или свидетельства в пользу некоторой общей теории, которую он стре-Глава VII. История и хроника 131

миться подтвердить или опровергнуть. Так, в революции Кромвеля можно ви-деть как подтверждение, так и опровержение общей теории революций. Именнопо отношению к такого рода теории события обретают свое значение. Приме-ром тому могут послужить работы Маркса по истории Франции, имевшие своейцелью подтвердить общую теорию классовой борьбы. Повествование о тех жесобытиях, написанное с целью опровержения марксистской теории, будет в рав-ной мере обладать значением, если мы считаем «значимыми» повествования, со-зданные с такой теоретической целью. Тогда простым было бы повествование, непреследующее таких целей. И в данном случае любое повествование может быть

157

названо значимым в этом смысле, даже повествование Ранке, поскольку оно со-знательно создавалось в подтверждение возможности объективной истории: егозначение заключалось бы в том, что оно простое повествование.(3) Значение в свете последствий. Событие Е можно назвать значимым длянекоторого историка Н, когда Е имеет важные, с точки зрения Н, последствия.Например, так понимает «значение» психоаналитик, когда говорит пациенту, что,вспоминая прошлое, тот затронул нечто значимое. Несомненно, именно в этомсмысле термин «значение» обычно употребляется в исторических сочинениях.Когда мы говорим о событии, что оно не имело никакого значения, мы не имеемв виду, что оно не имело никаких последствий; скорее, мы подразумеваем, чтооно не имело важных последствий. Поэтому при таком истолковании «значе-ние» логически связано с независимым понятием важности, которое может оп-ределяться согласно различным критериям. Примеры этому найти несложно.Мы говорим, что в результате греко-персидских войн эллины, и в частности афи-няне, получили возможность развиваться самостоятельно и упрочить свои куль-турные достижения. Мы говорим, что значение Черной смерти * в Средние векасостояло в том, что в результате возник рынок рабочей силы и возросла оплататруда, что способствовало разрушению феодальной системы личной зависимо-сти. Именно так мы понимаем значение, когда вслед за Паскалем говорим, чторазмер носа Клеопатры имел историческое значение. Повествование, котороеописывает или выявляет значение того или иного события, можно назвать зна-чимым повествованием. С другой стороны, трудно представить противополож-ный ему тип простого повествования, поскольку такое понятие значения являет-ся существенным для самой структуры повествования. Если в каком-то пове-ствовании более раннее событие не имеет значения для более позднего события,

158

оно не относится к этому повествованию. Всегда можно обосновать включениекакого-либо события, продемонстрировав его значение именно в этом смысле.Если любые два события, упоминаемые в истории, не связаны между собой иболее раннее не имеет значение для более позднего, то это не история, а скореенабор утверждений типа S.(4) Раскрывающее значение [Revelatory significance]. Я высказал предполо-жение, что отношение между повествованием и корпусом свидетельств на опре-* Имеется в виду эпидемия чумы в Европе в XIV в. — Прим. перев.132 Артур Данто. Аналитическая философия истории

деленной стадии может быть абдуктивным. Иными словами, на основе некото-рой совокупности свидетельств мы постулируем некое повествование и затемпродолжаем поиск подтверждающих его свидетельств. Обнаружение таких сви-детельств может считаться важной находкой, поскольку, наконец, получает под-тверждение то, в чем мы ранее не были уверены. Аналогичным образом, пове-ствование может содержать пробелы или быть частично неверным, или нам могутбыть неизвестны некоторые происшедшие события, и поэтому мы не чувствуемпробелов в нашем повествовании. Затем мы вдруг обнаруживаем источник, со-общающий нам о событиях, которые заполняют эти пробелы, или несколько из-меняют наше представление о происшедшем, или предоставляют сведенияо том, что нам было неизвестно. Открытия подобных событий важны, по-скольку проливают свет на ранее неизвестное, и, как следствие, мы можемсами эти события считать значимыми. Разумеется, это зависит от состоя-ния нашего знания: не будет открытием то, что уже известно, а вчерашнееоткрытие сегодня станет лишь устаревшей новостью. Тем не менее, это важ-ная трактовка значения, и я буду следующим образом использовать ее при-менительно к событиям. Совокупность событий Е имеет значение для исто-рика, если на их основе он может восстановить ход других событий илихотя бы сделать вывод о том, что они имели место. Если бы меня, напри-мер, спросили, в чем значение переезда Декарта в Голландию, то я бы отве-

159

тил, что этот переезд свидетельствует о том, что во Франции активизировалисьсилы, подавляющие свободу мысли, а в Голландии они отсутствовали. Выдви-нув этот тезис, я мог бы попытаться подтвердить наличие таких сил во Франциии их отсутствие в Голландии. Здесь вновь возникает аналогия с психоанализом.Я мог бы сказать, что если х женился на женщине старше себя по возрасту, тозначение этого события состоит в том, что он стремился найти замену своейматери. Стало быть, значимым является повествование, которое сообщает о со-бытиях или совокупностях событий, связанных указанным образом. С другойстороны, нелегко представить, как в таком случае выглядело бы простое пове-ствование. Например, предположим, что Е имеет значение в отношении собы-тий, которые позволяют объяснить Е. Было бы странно, если бы событие, вклю-ченное в повествование, не позволяло бы объяснить какое-то другое событие. Окаком еще отношении между событиями может идти речь? Разве мы не постига-ем смысл Е, обращаясь к другому событию? И если ни одно из событий, упомя-нутых в повествовании, не помогает понять смысл другого события, мы вновьимеем дело скорее с набором утверждений типа S, чем с повествованием.Этот перечень смыслов «значения» далеко не исчерпывающий, и, возмож-но даже, перечисленные смыслы не исключают друг друга: смысл (3) можетбыть частным случаем смысла (4); повествование может быть значимым од-новременно и в смысле (2), и в смысле (4), и т. д. Но все же этот переченьвполне отвечает моим целям, и сейчас я кратко прокомментирую каждый изего пунктов.Глава VII. История и хроника 133

а. Нельзя отрицать, что историки могут видеть и действительно видят в со-бытиях прошлого то, что может послужить моральным уроком, что содержитпредостережения и образцы для подражания. Нельзя отрицать и того, что моти-

160

вы историков зачастую вполне прагматичны: они стремятся восстановить илиподорвать чью-то репутацию, дать читателю нравственное наставление или жеобосновать какую-либо моральную позицию. Тем не менее ничто из этого непротиворечит их стремлению сообщить, что же действительно произошло, по-скольку, если историк к этому не стремится, он пишет не историю. Несомненно,разные историки, различающиеся по своим моральным убеждениям и целям,могут писать разные повествования. При этом каждый из них, несмотря на раз-ницу в убеждениях, будет стараться точно описать происшедшее. Поскольку онипишут о довольно разных вещах, единственное расхождение между ними будеткасаться морали, тогда как темы их повествований будут различны. Если же, сдругой стороны, оба историка пишут историю одних и тех же событий и приэтом их истории различаются, их расхождение будет касаться не только мораль-ных оценок, но и фактов. Однако в таком случае одно или оба повествованияокажутся неудовлетворительными в единственно важном историческом смыс-ле: они не будут точным сообщением о происшедшем. Допустим, все исправле-ния внесены; эти два историка могут по-прежнему придерживаться различныхморальных убеждений, но это их расхождение больше не имеет отношения кистории, поскольку их разногласия могут не затрагивать исторических данных.Если они пришли к согласию относительно всех фактов, их разногласия по по-воду моральных оценок совершенно не имеют отношения к истории, а историяне имеет отношения к ним. Любое разногласие, не касающееся фактов, не имеетотношения к истории, если же оно касается фактов, то оно может быть толькоразногласием по поводу того, что же действительно произошло. При таком под-ходе значимое повествование — это простое повествование плюс моральная

161

оценка. Однако именно простое повествование является историей. Моральнаяоценка внеисторична. Поэтому различие между простым и значимым повество-ванием не является различием в рамках истории, это различие между историейи чем-то еще.Конечно, на это можно возразить, что так называемое различие междуверованиями (beliefs) и установками (attitudes) не вполне ясно. Но в той же меренеясно и различие между простым и значимым повествованием. Аналогичнымобразом, если невозможно описать происшедшее, не прибегая, вследствие ис-пользования языка, к тем или иным моральным оценкам, то тогда, конечно, несуществует и не может существовать простых повествований, но не существуети самого различия между простым и значимым повествованием. Если, напро-тив, этические предикаты не выражают установок, а описывают реальные свой-ства вещей и событий, и поэтому любое описание, в котором они не использу-ются, является неполным, то тогда мы, по сути, можем допустить различие меж-ду простым и значимым повествованием. Значимое повествование в этом слу-134 Артур Данто. Аналитическая философия истории

чае было бы точным сообщением о том, что произошло, тогда как простое пове-ствование не могло бы быть таким сообщением, поскольку описание фактов плюс«этическое» описание были бы более точным или более полным сообщением,нежели просто описание фактов.На мой взгляд, различие здесь достаточно ясное. Скажи кто-нибудь: вот этохорошее историческое сочинение, хотя оно и не выражает моральную позициюавтора, все поймут, что он имеет в виду. Такое суждение не будет внутреннепротиворечивым. Если же кто-нибудь скажет, что это плохое историческое со-чинение, потому что оно не выражает моральную позицию автора, эта неодоб-рительная оценка не будет согласовываться с общепринятыми критериями

162

деления исторических сочинений на хорошие и плохие. Называть истори-ческое сочинение плохим лишь на том основании, что его автор придержи-вается нейтральной в моральном отношении позиции, так же не принято,как и называть его плохим лишь потому, что в нем не упоминается Наполе-он. С другой стороны, если бы кто-нибудь сказал, что это хорошее истори-ческое сочинение, хотя оно и не сообщает, что произошло, мы в праве былибы спросить: почему его вообще называют историческим? Когда мы гово-рим, что это хорошее историческое сочинение, поскольку в нем сообщаетсяо происшедшем, мы приводим стандартное основание для подобной оцен-ки исторического сочинения. Если же мы скажем, что это хорошее истори-ческое сочинение, хотя оно сообщает о том, что произошло, это будет по-чти бессмысленным утверждением. А вот сказать, что это хорошее истори-ческое сочинение, хотя в нем выражается моральная позиция автора, впол-не осмысленно. Это означает, что наличие моральной позиции не наруша-ет критериев, по которым оценивается хорошее историческое сочинение.Таким образом, я полагаю, мы можем исключить из рассмотрения смысл а.Ь. Я предложил рассматривать повествования как своего рода теории,которые нуждаются в подтверждении и которые, группируя события, при-вносят в них определенный порядок и структуру. Вместе с тем повествова-ние в отличие от общей теории всегда привязано к месту и времени его со-здания и является ответом на исторический вопрос. Соответственно, их не-обходимо различать. «Значение» в смысле Ъ применимо к повествованию,созданному специально для иллюстрации или подтверждения некоторойобщей теории, которая является ответом не на исторический, а на научныйвопрос (или на один из его видов). Конечно, историк может создать одно ито же повествование независимо оттого, имел ли он в уме некоторую скры-тую цель или нет. Мы можем оценивать повествование как таковое, совер-шенно не принимая в расчет, отвечает ли оно каким-либо внешним науч-ным целям или нет. Можно сказать, таким образом, что подтверждение илиобоснование общей теории — это не задача истории, и вопросы типа «Яв-ляется ли это хорошей иллюстрацией» или «Подтверждает ли это теорию7>> не являются историческими вопросами. Однако повествование опреде-Глава VII. История и хроника 135

ленно не выполнит указанные задачи, если ему не удается дать ответ на соответ-

163

ствующий исторический вопрос. Так что, если повествование не в состоянииудовлетворить минимальным историческим требованиям, оно едва ли окажетсяспособным выполнить задачу более высокого (или иного) порядка. В любомслучае, мы имеем здесь дело не с двумя различными типами повествования, ас одним, хотя иногда его используют для ответа не на исторический вопрос.Целесообразно истолковать отношение между повествованием и общей теори-ей по аналогии с отношением между повествованием и моральной оценкой ицелью. У меня есть еще несколько замечаний по поводу этого отношения, но,думаю, на данный момент мы можем признать, что смысл b не позволяет прове-сти никакого различия в рамках истории и не снабжает нас подходящим крите-рием для различения простых и значимых повествований.с. Предположим, что различие между простым и значимым повествовани-ем заключается в том, что значимое повествование указывает следствия неко-торой совокупности событий, тогда как простое повествование просто излага-ет эти события. Назовем эти повествования Ns (значимое) и Л^ (простое)соответственно. Ex hypothesi * jV_ — повествование. Соответственно онодолжно удовлетворять большему количеству условий, нежели наш обра-зец неповествования S. Но это означает, что, по крайней мере, некоторыеболее поздние события, упоминаемые в N , должны быть значительными,так как в этих более поздних событиях состоит значение более ранних — втом смысле, что они являются их следствиями. Если на вопрос о значениикакого-либо события, упомянутого в N , мы можем ответить, не ссылаясьни на какое другое событие, описанное в N , тогда ./V не является повество-ванием. Следовательно, любое повествование должно указывать некото-рые следствия некоторых событий, и различие между N- и Л^ состоит в том,что Ng приводит больше следствий. Тогда совершенно непонятно, почемуN можно считать сообщением о том, что действительно произошло, a Ns

следует охарактеризовать как-то иначе. Возможно, jVs сообщает больше, чемN , о том, что же действительно произошло, но это не тождественно утвер-ждению, что Ns делает нечто большее, чем просто сообщает о происшед-шем. С другой стороны, если N не является точным сообщением о том, чтопроизошло, поскольку оно указывает некоторые следствия некоторых со-бытий, то трудно понять, как иначе повествование может сообщать о том,

164

что произошло. Предполагаемое различие не будет, таким образом, разли-чием между двумя типами повествований. Итак, если понимать «значение»в смысле с, то любое повествование оказывается значимым. Тогда, еслиодно повествование дает точное описание происшедшего (в любом из при-емлемых смыслов), а другое — нет, то именно по этой причине второеповествование не может быть охарактеризовано как история. Отсюда сле-дует, что любое историческое повествование — это простое повествование.* По предположению (лат.). —Прим. перев.136 Артур Данто. Аналитическая философия историиГлава VII. История и хроника 137Поэтому либо все исторические повествования являются простыми, либо всеони значимые.d. По поводу смысла d мы ограничимся лишь несколькими краткими заме-чаниями. Предположим, в повествовании N есть пробел, и из-за отсутствиядокументальных свидетельств мы можем восполнить его, только прибегнув кконцептуальным источникам. Скажем, нам известно, что произошли события£] и £3, и мы чувствуем, что между ними есть связь, но мы не знаем, какаяименно. Обратите внимание, что пробел в данном случае относится к структуреповествования. Мы постулируем, что имело место событие £2- Затем нам удает-ся обнаружить некоторое свидетельство, опираясь на которое мы можем вос-полнить пробел и завершить, так сказать, повествование. В результате наше но-вое повествование, в отличие "от N , успешно выполняет свою задачу, т. е.сообщает о том, что же действительно произошло. В общем это достигает-ся благодаря открытию чего-то такого, что имеет «раскрывающее» значе-ние. Раскрывая то, что нам было неизвестно или о чем мы могли толькодогадываться, подобное открытие позволяет дать более точное сообщениео том, что произошло. Таким образом, раскрывающее значение не влияетна искомое различие.Исходя из всего вышесказанного, мы вправе утверждать, что не суще-ствует двух типов исторического повествования, по крайней мере, таких, окоторых шла речь в этой главе. Несмотря на расплывчатость и невероят-ные толкования неблагожелательных критиков, определение целей истори-ка, данное Ранке, достойно искреннего восхищения. По сути, его можносчитать лишь другой формулировкой того, что я назвал минимальной це-лью историка. Однако, поскольку историки с помощью повествования опи-сывают то, что действительно произошло, и поскольку само повествованиеявляется способом организации событий и, стало быть, выходит «за рам-ки» данного, историки оказываются вовлеченными в то, что можно назвать«интерпретацией». Вероятно, определенные проблемы возникнут при ана-лизе семантической связи между повествованием и «историей-как-реально-стью», и условия истинности для повествований скорее всего окажутся слож-ными. Однако если говорить о жанре в целом, то я утверждаю, что историясоставляет одно целое. Любой тип повествования (если допустить, что су-ществуют разные типы повествований) предполагает наличие критериевоценки значимости, в соответствии с которыми события включаются илине включаются в повествование. Это означает, я полагаю, что максималь-но подробное описание, эта идеальная копия истории-как-реальности, небыло бы повествованием.Профессор Уолш как-то заметил 20, что существует различие между уста-новлением факта и установлением связи между фактами и что различаются этидва вида деятельности по своему уровню. Хотя понятие факта недостаточнопрояснено, однако не подлежит сомнению, что эти две операции между собойсвязаны. Вместе с тем мы могли бы утверждать, что существуют разные уровнифакта. Установление сначала того, что произошло Ei, а затем того, что произош-ло Ej, с философской точки зрения отличается от установления связи между Ei иEj. В связи с этим я хотел бы сделать несколько замечаний.(1) Не вызывает сомнения, что историческое исследование включает уста-новление того факта, что некоторое событие произошло. Не так-то просто опре-делить, в какой мере это можно сделать, не устанавливая связи между этим со-

165

бытием и другим событием в прошлом. Я же склонен думать, что это вообщеневозможно. Однако я опускаю это, поскольку кого-то, скажем, может интере-совать только установление того, когда была написана такая-то картина, и онотнюдь не стремится рассказать ее историю. Предположим, историк установил,что картина была написана в 1817 г., и публикует статью, доказывающую это.Статья может вовсе не быть написанной в форме повествования, хотя оно, не-сомненно, предполагается, а вновь установленный факт может в конечном счетевойти в какое-то повествование. В любом случае, если статья не написана в формеповествования, она не является простым повествованием. По сути, историк от-вечает в этом случае на исторический вопрос. Он высказывает истинное утвер-ждение в отношении прошлого. Однако его деятельность не следует трактоватькак создание повествования; противопоставить его работу работе историков, со-здающих повествования, не означает провести различие между двумя типамиповествования. Меня же здесь интересует только, можно ли противопоставитьразные типы повествования.(2) Как можно создать повествование, в котором не устанавливаются связимежду событиями? Противопоставить описание, в котором прослеживаются свя-зи между событиями, тому описанию, в котором нет, едва ли означает противо-поставить два повествования, скорее, это означает противопоставить повество-вание чему-то вроде S.(3) Иногда мы, подобно Юму, склонны представлять события как дискретныеи подобные гранулам, а связь между событиями — как отсутствие между нимипромежуточных гранул. Я не буду опровергать здесь эту точку зрения. Однако янастаиваю на том, что не всегда истинное описание события можно дать посред-ством одних монадических предикатов. Сходным образом обстоит дело с предме-тами. Если сказать, что моя пишущая машинка черная, это будет верным ее описа-нием; столь же правильным будет сказать, что она стоит на столе в моей комнате ичто на этой самой машинке я пять дней назад напечатал письмо. Чтобы описатьпредмет или событие необходимо установить связь между ним и другими предме-тами или событиями. Вот, например, два описания одного и того же события.DJ. Джонс зажег спичку.D2. Джонс 'открыл врагу расположение отряда, устранив этим необдуманнымшагом тактическое преимущество, которым они обладали.

I138 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Невозможно описать событие с помощью D2, не установив множество егосвязей с другими событиями, и некоторые из этих связей растянуты во времени.(4) Можно согласиться с тем, что все повествования устанавливают связьмежду событиями, но отсюда кто-то мог бы заключить, что некоторые повество-вания делают не только это. Они содержат объяснение наряду с сообщением отом, что же действительно произошло. Именно это и составляет различие меж-ду простым и значимым повествованием. Однако такого рода предположение невполне корректно: оно не учитывает того, что повествование в какой-то мереуже является формой объяснения. Противопоставить повествование другимформам объяснения может быть и важно, но не такое противопоставление здесьтребуется. Повествование и описывает, и объясняет одновременно.(5) Существуют другие формы описания прошлого, помимо повествования.

166

Это, конечно, не помогает провести искомое различие, но поднимает некоторыеинтересные вопросы. Я коснусь только одного из них. Повествования по опре-делению оставляют описываемые ими предметы вовне. Однако, если кто-то неиспользует форму повествования, он, возможно, способен дать полное описа-ние, в идеале полагаемое как цель истории и, таким образом, находящееся насамом нижнем полюсе спектра утверждений, объединенного историческим воп-росом. Я же заявляю, что невозможно дать полное описание события, не прибе-гая к повествованию. Полностью описать событие — значит включить его вовсе возможные правильные рассказы, а этого сделать невозможно. Невозмож-но, поскольку мы подвержены временному провинциализму в отношении буду-щего. Невозможно по той же причине, по какой мы не можем создать спекуля-тивную философию истории. Полное описание, таким образом, предполагает,что оно организовано в виде повествования, а подобную организацию описаниясоздаем мы сами. Не только это, но само использование повествовательной орга-низации логически предполагает непреодолимый субъективный фактор. В этоместь элемент чистой произвольности. Мы организуем одни события относительнодругих событий, значимых в том смысле, который не затрагивался нашим об-суждением. Этот смысл значения присущ, однако, всем повествованиям, и онопределяется насущными интересами того или иного человека. Релятивисты,следовательно, правы. Все это я постараюсь показать в следующей главе.*'••Глава VIII. Нарративные предложения 1

Глава VIIIНарративные * предложения.Далее я собираюсь выделить и проанализировать класс предложений, KOIрые, как мне представляется, в основном используются в исторических сочш

167

ниях, хотя они встречаются и в повествованиях всех других видов и могут да;вполне естественно включаться в обыденную речь. Я буду называть их иарртивными предложениями. Наиболее общая их особенность состоит в том, чони содержат ссылку, по крайней мере, на два разделенных во времени событ*хотя описывают только более ранее из этих событий. Чаще всего они употреляются в прошедшем времени, но было бы странно — по причинам, котор!будут раскрыты ниже — если бы в них использовалась другая форма временТот факт, что эти предложения в какой-то мере составляют стилистическую осбенность повествования, представляет для меня куда меньший интерес, чем iчто их использование указывает на отличительную черту исторического знаннОднако еще более важно то, что нарративные предложения дают повод в систматическом виде обсудить большое число философских проблем, которые воникают в связи с историей и решение которых составляет задачу философгистории. Я рассмотрю нарративные предложения в контексте некоторых из эт!проблем. Мой основной тезис состоит в том, что нарративные предложения CTOJтесно связаны с нашим понятием истории, что их анализ поможет выявить ншболее важные черты этого понятия. Кроме того, этот анализ поможет показатпочему на наскучивший вопрос «Чем является история — искусством или на;кой?» следует ответить: «Ни тем, ни другим».Пирс писал леди Уэлби: «Наше представление о прошлом как нельзя лучивыражает представление о чем-то совершенно определенном, неподвижном,^accompli ** и мертвом, тогда как будущее, напротив, живо, пластично и ему еппредстоит стать определенным» '. Именно так считает большинство из нас. Нмогли бы мы придерживаться иной точки зрения? По ряду причин некоторылюди полагали, что будущее неподвижно и определенно в той же мере, чтопрошлое. Предположим, что нам известно о Цезаре только то, что он существевал. Бывал ли он когда-либо в каком-то определенном месте, скажем в Англш

168

неизвестно. Однако мы можем прибегнуть к старому доброму закону исключе»ного третьего и сказать, что либо он был в Англии, либо нет и что, по крайне* От английского «narrative», что означает «повествование». Как станет ясно из последующаизложения, нецелесообразно переводить «narrative sentences» как «повествовательнопредложение», поскольку этот последний термин обозначает в грамматике совершенно иную категорию предложений, не совпадающую с тем, что имеет в виду Данто. -Прим. ред.** Свершившееся (франц.). — Прим. перев.140 Артур Данто. Аналитическая философия истории

мере, одно из этих суждений истинно. Почему же кто-то в V в. до н.э. не мог быприбегнуть к этому же логическому закону и сказать, что Цезарь либо побываетоднажды в Англии, либо нет? Возможно, потому, что тогда никто не мог знать,что Цезарь будет существовать, в том смысле, в каком мы знаем, что он суще-ствовал. И все же кто-то мог бы сказать, что Цезарь либо будет существовать,либо нет, и что одно из этих суждений должно быть истинным. Если этот законприменим к этой ситуации в будущем, то он применим к любым ситуациям. Что,однако, могло бы означать имя «Цезарь» для человека в V в. до н.э., о какогорода вещи он говорил бы? Я предположил, что о Цезаре нам известен лишь фактего существования. Конечно, в действительности это не так. Наполни мы жи-вым содержанием его описание, что помешало бы человеку V в. до н.э. сказать,что некто, соответствующий данному описанию, либо будет существовать, либонет. Если бы он высказал нечто подобное, почему же закон исключенного тре-тьего не должен был бы гарантировать, что, по крайней мере, либо само этоописание, либо его отрицание является истинным. Или этот логический закондействует только в отношении прошлого? В конце концов, имеется четыре воз-можных расклада, включая и тот, когда будущее определенно, а прошлое —«живо, пластично и ему еще предстоит стать определенным». Почему наше пред-ставление о прошлом и будущем согласуется только с тем возможным раскла-

169

дом, о котором писал Пирс? Если признать, что именно таково наше общее пред-ставление, остается вопрос — «почему?».В наше время вполне естественно было бы сказать, что это вопрос определе-ния. Но представим себе, что ход истории неожиданно поворачивает вспять, по-добно пленке кинофильма, прокручиваемой в обратном направлении. Через ка-кое-то время послышится «thgil eb ereht teL» (Да будет свет), и тьма вновь устано-вится над бездною. Будущее в таком случае окажется точным отражением про-шлого, и будет существовать правило, которое каждому истинному утверждениюо прошлом будет ставить в соответствие идентичное утверждение о будущем.Поэтому в отношении определенности будущее окажется в равном положении спрошлым. Конечно, мы не можем найти себе место в этой картине: никто не могбы знать, что история течет в обратном направлении, поскольку это нарушило бысимметрию между прошлым и будущим. Возможно, когда мы говорим о неопре-деленности будущего, мы имеем в виду,, что можем поместить себя в будущее,там есть возможность для наших действий. Но с равным успехом мы можем по-местить себя и в прошлое, по крайней мере в воображении (а именно это здесь иважно), подобно героям романа «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура».В действительности же, конечно, в Англии времен короля Артура нет места длястранников из XX в. Однако нам не нашлось бы места и в соответствующем сегмен-те будущего, если бы ход истории повернул вспять. Никто не утверждает, что ходистории повернет вспять, но как бы то ни было, это не вопрос определения.

Допустим, мы эмпирическим путем удостоверились, что будущее не будетотражением прошлого. Каким тогда оно будет! Люди могут строить самые раз-Глава VIII. Нарративные предложения 14

ные догадки, но в отличие от нашего знания об уже происшедшем, мы совершенно не уверены в том, что случится в будущем. Может быть, именно это име

170

ют в виду, когда говорят, что прошлое уже определенно, а будущему еще толькпредстоит стать определенным? Стало быть, наше представление о прошломбудущем основывается не на их определении, а на знании того и другого? Тогдутверждение Пирса ложно. Мы постоянно пересматриваем наши верования относительно прошлого, и предполагать их «неизменными» было бы несправед]ливо, учитывая дух исторического исследования. В принципе любое верованиотносительно прошлого подлежит пересмотру, так же как, пожалуй, и любоверование относительно будущего. На самом деле, мы зачастую куда лучше знаем будущее, чем прошлое. Сейчас, например, я с большей уверенностью могсказать о падающей шишке, где она приземлится, чем откуда она упала. В лучшем случае разница лишь в степени.Пирс также писал, что «существующее определенно во всех отношениях»2

Тогда, возможно, нам нужна именно онтологическая интерпретация его первоначального тезиса. Будущее, не будучи определенным, не существует. Если эт(противопоставление верно, прошлое должно существовать, как бы мы это HIпонимали. Это позволит даже обойти закон исключенного третьего! Поскольюне существует ничего, на что ссылались бы предложения о будущем, вопрос ofих истинности или ложности просто не возникает 3. Или же мы могли бы сказать: прошлое было построено, а будущее нет; применяя здесь, с некоторой натяжкой, интуиционизм, мы избавимся от раздражающего принципа исключенного третьего 4. Конечно, здесь было бы недостаточно просто сказать, что наш<представление о прошлом — это представление о чем-то существующем, тогд;как представление о будущем — это представление о чем-то несуществующемЕсли на то пошло, наше представление о прошлом имеет отношение к тому, чтссуществовало, а наше представление о будущем — к тому, что будет

существо-

171

вать. Очень немногие люди полагают, что прошлое существует. Однако некото-рые очень хорошие философы так думали. «Мне представляется, что, как толь-ко событие произошло, оно существует вечно», — пишет Ч.Д. Броуд 5. Вне вся-кого сомнения, утверждает он, мы можем вполне осмысленно сказать, что неко-торое событие относится к прошлому, т. е. оно находится в определенном вре-менном отношении с некоторым другим событием. Но если бы оно не суще-ствовало, то указанное отношение разрушилось бы из-за отсутствия одного изего членов, и наше утверждение об этом событии было бы лишено смысла. По-этому все события такого рода должны составлять «постоянную часть Вселен-ной» 6. Этот аргумент представляется слишком слабым, чтобы подтверждатьстоль глобальный вывод, и, кроме того, мы могли бы так же непротиворечивоутверждать, mutatis mutandis *, что если предложение о принадлежности опре-деленного события к будущему осмысленно, то это событие либо должно суще-ствовать вечно, либо все утверждения о будущем лишены смысла. Но допустим,* Здесь: с известными оговорками (лат.). —Прим. перев.142 Артур Данто. Аналитическая философия истории

что Броуд прав, и попробуем построить метафизическую модель, которая быудовлетворяла нашему представлению о прошлом и будущем, как оно, видимо,было истолковано Пирсом. Важная черта этой модели — неподвижность про-шлого. Отметим, что этот метафизический экскурс не объяснит, почему, соглас-но нашему представлению, прошлое неподвижно, а будущее текуче. Он лишьпокажет, каким должен быть мир, если это наше представление верно.Предположим, что прошлое представляет собой нечто вроде огромного кон-тейнера, или резервуара, содержащего в хронологическом порядке все события,которые когда-либо произошли. Этот резервуар каждое мгновение увеличивает-ся в длину, прирастая со стороны открытого края, и его объем заполняется все

172

больше, по мере того, как события, слой за слоем, входят в него. Резервуар про-шлого увеличивается непрестанно и неудержимо, и как только событие Е попа-дает в него, оно начинает отдаляться от постоянно смещающейся границы про-шлого со скоростью течения времени. Событие Е оказывается погребенным всеглубже и глубже в прошлом по мере того, как слой за слоем резервуар наполня-ют другие события. Однако это постоянное удаление от настоящего представля-ет собой единственное изменение, которому подвергается событие Е: никакимдругим переменам оно не подвластно. Кроме того, Е, как правило, относится кцелой совокупности событий, которые вместе «входят» в прошлое. В этом слу-чае Е и одновременные с ним события образуют особый класс в том смысле, чтоникакое последующее событие никогда не сможет присоединиться к ним в каче-стве, если так можно выразиться, их нового современника. Поэтому с прошлымне происходит никаких перемен: не изменяется отдельное событие Е, за исклю-чением лишь все большего погружения в прошлое, ни добавляются новые со-бытия к числу тех, что произошли одновременно с £ и одновременно с Е сталипрошлым.В этой «модели» события истолковываются как протяженные во време-ни сущности, пребывающие в протяженном по времени универсуме, и этовполне правомерная точка зрения. Что не вполне правомерно в этой моде-ли, так это допущение о том, что Е и одновременные с ним события совер-шенно одинаковы по «возрасту», что каждое из них длилось одинаковоевремя и закончилось в одно и то же время. В своем обычном употреблениитермин «событие» достаточно неопределенен, и мы склонны применять егок происшествиям разной длительности, в том числе даже нулевой. Напри-мер, заметить утром малиновку может быть важным событием для любите-ля птиц. Но такого рода происшествие можно отнести к разряду «достиже-ний» в классификации Г. Райла, время которых, по его выражению, можетбыть установлено, но не измерено 7. Мы можем как установить, так и изме-рить время таких событий, как вспышка молнии. Мы говорим о Великой

173

французской революции или Гражданской войне между Севером и Югомкак о наиболее важных события в истории Франции и США, соответственно.Длительность этих событий гораздо легче измерить, прибегнув к календарю,Глава VIII. Нарративные предложения 143

чем к хронометру, если, конечно, мы условились о том, от какой точки вестиотсчет времени. Правильное употребление термина «событие» требует, такимобразом, чтобы мы приняли в расчет разную длительность событий. Единствен-ной альтернативой этому может быть произвольное решение о том, что собы-тие должно иметь четко определенную длительность, скажем, 3 минуты 8. Ноесли следовать сложившемуся словоупотреблению, мы, видимо, должны бу-дем признать, что может не оказаться событий, абсолютно совпадающих повремени с событием Е [coevals], хотя может быть множество одновременных сним событий. Так что перпендикуляр, проведенный к оси времени в началь-ной точке события Е [anterior terminus], вероятно, не будет пересекать началь-ную точку любого из событий, одновременных с Е. Это имеет неприятные след-ствия для той части нашей модели, где описывается, как события накаплива-ются в резервуаре, слой за слоем, отдаляясь от настоящего в том порядке, вкотором они произошли. Предположим, что событие Е уже целиком отошло впрошлое, тогда как одновременное с ним событие Е' — лишь частично, однойего части только еще предстоит стать прошлым. Можно задаться вопросом,где находится эта оставшаяся часть события Е', когда другая его часть, совпа-дающая по времени с Е, уже в прошлом. Не слишком-то приятно представлятьэто событие в виде червя, наполовину закопавшегося в жестянку с землей. Мож-но, конечно, сказать, что та его часть, которая еще не принадлежит прошлому,находится в будущем, и событие Е' просто переходит из одного резервуара в

174

другой. Предположим тогда, что Ё частично совпадает по времени с событи-ями и Е и Е", хотя ни одно из них не совпадает друг с другом. Поэтому, когдасобытие Е окажется целиком в прошлом, событие Е" — будет еще целиком вбудущем. Это означает, что будущее существует так же, как и прошлое, и по-пытка противопоставить определенность прошлого неопределенности буду-щего оказывается несостоятельной. Нет, мы должны будем сказать, что остав-шаяся часть Е' не существует. Но допустим, что «оставшаяся часть Е'» не про-изойдет? Тогда прошлое должно содержать наряду с событиями фрагментысобытий. С этими неубедительными оговорками мы можем использовать этумодель и дальше, если она чего-нибудь стоит.Признаю, что ценного в ней немного. Во-первых, с будущим она обошласьочень небрежно. Но как бы то ни было, «там», в прошлом, располагаются всекогда-либо происшедшие события, наподобие застывших живых картин. Онидемонстрируются в том порядке, в котором произошли, они частично совпа-дают друг с другом (поскольку все они разных размеров) и взаимопроникаютдруг в друга (поскольку событие Е' может быть частью события Е). Более важ-но, что ни они сами, ни их порядок не может измениться, а прошлое не можетпополняться новыми событиями, кроме как со стороны открытого края резер-вуара. Почему события не могут изменяться, все еще остается неясным. Нодля этого должны быть веские причины, так как согласно древнему преданиюдаже Богу не дано сделать бывшее небывшим: «Niente diminisce la sua144 Артур Данто. Аналитическая философия историиomnipotenza il dire che Iddio non fare che il fatto nonsia fatto» 9. Но на время яоставлю эту проблему и обращусь к вопросу описания нашего неизменного про-шлого.Под полным описанием события Е я буду иметь в виду множество предложе-ний, которые, вместе взятые, излагают абсолютно все, что происходило во времясобытия Е. Поскольку важна последовательность, в которой все происходило,нам нужно тем или иным способом отобразить этот порядок в полном описании.По сути, полное описание можно определить как изложение, в котором сохраня-ется порядок всего происходившего. Можно провести аналогию между полнымописанием и картой: полное описание находится в отношении изоморфизма ктому событию, относительно которого оно истинно. В связи с картами возника-ют две проблемы. Во-первых, некоторые объекты на картографируемой терри-

175

тории не наносятся на карту, так что в обычной практике карты не являютсяполной и точной копией территории 1°. Во-вторых, карты устаревают, так кактерритории меняются: размывается береговая линия, разрушаются одни и возни-кают другие города, вследствие войн и заключенных договоров передвигаютсяграницы И. Эта вторая проблема не встает в отношении полных описаний со-бытий прошлого, поскольку прошлое не подвержено изменениям. Однако вслед-ствие этого теряет актуальность и первая проблема. Мы можем представитьописание, которое является действительно полным, сообщает обо всем и совер-шенно изоморфно описываемому событию. Такое описание будет поэтому окон-чательным: оно показывает событие wie es eigentlich gewesen ist (как оно дей-ствительно произошло). Теперь можно предположить, что карты всех событийсоставлены вместе, образуя карту всего прошлого. Эта всеобщая карта претер-певает только такие изменения, какие претерпевает само прошлое: она допол-няется только что происшедшими событиями. Для нас теперь неважно, гово-рим ли мы о прошлом или о его полном описании.Здесь мне хотелось бы ввести Идеального хрониста. Какое бы событие нипроизошло, ему становится известно о нем сразу же, как оно произошло, дажеесли оно совершилось в сознании людей. Идеальный хронист также обладаетспособностью мгновенно и незамедлительно записывать все события, отмечая,как именно они произошли. В результате он создает описание, которое я будуназывать Идеальной хроникой. Как только событие Е становится прошлым, егополное описание помещается в Идеальную хронику. Различные части Идеаль-ной хроники можно считать идеалом, к которому стремятся историки в своихсобственных описаниях.Предположим, что каждое событие прошлого теперь имеет свое полное опи-сание, хранящееся где-то на небесах. Напомню, что события прошлого «непод-ъюккы, fait accompli и мертвы». Только изменение в событиях может повлечь засобой изменение в Идеальной хронике. А это исключено. Идеальная хроника,таким образом, должна быть окончательной. В отличие от нее, действительныеГлава VIII. Нарративные предложения 145описания [прошлого], которые предлагают читателям историки, всегда подвер-жены изменениям. В них могут содержаться ложные предложения, истинные жепредложения могут располагаться в неправильном порядке, и они почти навер-няка будут неполными. Время от времени из-за ложных свидетельств или невер-ных интерпретаций bonafide * свидетельств историки могут заменять истинныеутверждения на ложные. Поэтому нам нужно уметь отличать правильные ис-правления исторических описаний. При рассматриваемом подходе такое ис-правление будет состоять в приведении исторических описаний в соответствиес Идеальной хроникой. Подобное исправление может осуществляться по край-ней мере в трех формах: а) мы добавляем предложения, которые есть в Иде-альной хронике, но отсутствуют в описании, сделанном историком; Ь) мы ис-ключаем предложения, которые есть в описании, сделанном историком, ноотсутствуют в Идеальной хронике; с) мы меняем взаимное расположение всехоставшихся предложений в описании, сделанном историком, так, чтобы их по-рядок соответствовал порядку соответствующих предложений в Идеальной хро-нике. Последовательно применяя три этих правила внесения исправлений, мыв конце концов получим верную версию первоначального описания. И это опи-сание будет точной копией соответствующей части Идеальной хроники.Выполнение подобных операций доступно машине. Возможно, даже ра-боту Идеального хрониста могла бы выполнять машина. Если где и требуютсяименно человеческие усилия, так это при создании первоначальных «непра-вильных описаний». Здесь, безусловно, необходимо использование таких ста-ромодных методов, как сбор данных, выдвижение гипотезы, выведение след-ствий, их проверка и т. п. Никогда нельзя быть уверенным в описаниях, кото-рые создаются в подобной прозаической манере: могут объявиться новые сви-детельства, в результате научных открытий может быть предложена оригиналь-ная гипотеза, а явившийся гений создаст совершенно новые интерпретации.Как ни мучительно это сознавать, старые описания пересматриваются и вы-тесняются новыми, и весь труд, вложенный в них, оказывается, затраченнымна создание того, что сейчас уже устарело. Неблагодарное, бесконечное заня-тие. Как жаль, что у историка в его архивах нет заверенной копии Идеальнойхроники, по которой он мог бы сверять свои описания, применяя нашипростые правила.Так давайте дадим ему Идеальную хронику. Теперь он может знать все.

176

Однако это пагубный дар. Ибо что же теперь остается делать нашему истори-ку? Он мог бы заняться другим разделом истории, но наша щедрость не знаетграниц: мы предложим ему любую часть Идеальной хроники, какую бы он нипожелал. Очевидно, не осталось ничего, чем бы он мог заняться как историк.Зачем ему собирать данные, формулировать гипотезы, создавать описания ит.д.? В конце концов, зачем работать в поте лица и создать низкопробное опи-сание, нуждающееся в исправлении, когда уже есть правильное описание?* Добросовестный (лат.). — Прим. персе.146 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава VIII. Нарративные предложения 147

Возможно, именно в использовании этих старых приемов и заключалось дляисторика raison d'etre * его деятельности. Сэр Эдмунд Хиллари **, без сомне-ния, отнесся бы негативно, если бы огромная рука простерлась с небес и вод-рузила его на вершину Эвереста как игрушечного солдатика. Он оказался бытам, где хотел, но никто не признал бы это великим достижением в альпиниз-ме, хотя сэр Эдмунд мог молить о том, чтобы нечто подобное случилось. Ведьмолитва — это не проявление мастерства в скалолазании. Что и говорить, этопечальное обстоятельство для историка. Мы должны напомнить ему, что исто-рия — не спорт, что использование научного аппарата всегда было средствомдля достижения определенной цели — открытия истины. Но именно ее мыему и предлагаем. Так ли это важно, что его историографические инструмен-ты использовались^аы^е de mieux ***? Чего еще он желает или может желать?Подобный вызов бросает и Кроче тем, кто видит задачу историка в том,чтобы описывать прошлое «как оно было на самом деле». Предположим, вырасполагаете полным описанием, что вы будете тогда делать? 12 Кроче отвеча-ет: «Действовать!» Думаю, это означает, что историк прежде должен сотво-рить историю, а уж потом приступить к ее описанию. Поистине Сизифов труд!Это напоминает фанатичную домохозяйку, которая вынуждена постоянно раз-брасывать сор, чтобы иметь возможность проявлять свою сущность. Но я при-нимаю этот вызов со всей серьезностью. Что же остается историкам делать?Конечно, они могут с подозрением отнестись к этом дару. Тогда пусть они про-верят Идеальную хронику. Она всегда будет оказываться правильной, если их

177

методы проверки надежны. Или они могут найти убежище в скептицизме, ноэто будет столь же разрушительно для обычного исторического исследования,как и для Идеальной хроники. Или же они могут проигнорировать наш дар. Неуподобляется ли историк Галахаду, который, печально взирая на Грааль в сво-их руках, осознает, что на самом деле его единственным желанием было про-должать искать его? В этом не было бы смысла: дальнейшие поиски отныненесли бы на себе отпечаток вероотступничества. Муха в мухоловке! Задачафилософа — указать ей выход оттуда.Я предлагаю следующее: пусть он использует Идеальную хронику, какон стал бы использовать любое сообщение очевидца о событии, котороеего (историка) интересует. Однако она" не будет содержать всего, что онхотел бы знать о событии. На первый взгляд, это противоречит тому, чтомы говорили ранее. Разве Идеальная хроника не является полной по оп-ределению? И разве я не говорил, что с прошлым ничего не может про-изойти, из-за чего бы Идеальная хроника стала неправильной или непол-ной? Конечно, она является полной, но полной в том смысле, какой при-* Оправдание (франц.). — Прим. перев.** Эдмунд Персиваль Хиллари, новозеландский путешественник и альпинист. В 1953 г.совершил восхождение на Эверест. — Прим. перев.*** За неимением лучшего (франц.). — Прим. перев.

меним к описанию события свидетелем, даже если это Идеальный свидетель,способный видеть сразу все происходящее со всех его сторон. Но этого недо-статочно, поскольку для любого события существует класс описаний, кото-рые не могут быть результатом наблюдения 13, а эти описания с необходимос-тью и систематически должны исключаться из Идеальной хроники. Вся исти-на о событии может быть открыта лишь позже, а зачастую намного позже са-мого события, и эту часть истории могут рассказать только историки. Естьнечто такое, что даже самый лучший свидетель не может знать. Чем мы наме-ренно не снабдили Идеального хрониста, так это знанием будущего.У.Б. Йетс, описывая в своем стихотворении * насилие, совершенное Зев-сом над Ледой, пишет: «Глубины чресл рождают трепетанье,/ Стена разруше-на, все схвачено огнем./ Мертв Агамемнон». Если оставить в стороне вопро-сы, касающиеся историчности описываемого эпизода, то само это предложе-

178

ние не могло бы появиться в Идеальной хронике, даже если бы это событиеимело место, — в отличие, скажем, от предложения «...грудью воспылавшей/Теснит желанье немощную грудь», которое, предположительно, могло в нейпоявится, поскольку в нем описывается то, чему можно быть свидетелем. Ноникто не мог бы быть свидетелем тому, что можно описать так: «Зевс вызвалсмерть Агамемнона», поскольку тогда этот царь еще даже не родился, и, какмы теперь знаем, многое должно было свершиться прежде его трагическойкончины. Стать свидетелем смерти Агамемнона можно лишь много позже.Только тогда кто-то сможет усмотреть ее причину в насилии над Ледой и уви-деть поступок Зевса в исторической перспективе, как нечто судьбоносное. Ковсему этому Идеальный свидетель слеп. Если не обращаться к будущему и невыходить за рамки того, что может быть сказано о случившемся сразу, как онослучилось, даже в 1618 г. невозможно было бы написать: «Вот начинается трид-цатилетняя война», если эта война была так названа именно за ее продолжи-тельность.Имеется в виду стихотворение У.Б. Йетса «Леда и Лебедь» (1923 г.)Удар, еще! — Над девой задрожавшейВсплеск белых крыл, — уже не ускользнуть.Затылок — в клюве, грудью воспылавшейТеснит желанье немощную грудь.Зачем движения бессильных рукКрасавца перистого сталкивают прочьС ослабленных колен, и мерный стукСердец никак не растворится в ночь!Глубины чресл рождают трепетанье,Стена разрушена, все схвачено огнем.Мертв Агамемнон. Кто же ей открыл,Что где жестокость, нежность, и желаньеЗаплетены нервущимся венцом,Сраженье ближе с каждым взмахом крыл?(перевод Бориса Лейви). — Прим. перев.148 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Описания интересующего меня вида содержат ссылку на два различных иразделенных во времени события Е{ и Е2. В них описывается более раннее изэтих событий. Предложение Йетса относится к насилию над Ледой и к смертиАгамемнона, но описывается в нем только насилие над Ледой. Предложение«Тридцатилетняя война началась в 1618г.» ссылается на начало и окончание

179

войны, но описывается в нем только начало войны. Принимая во внимание,что эта война была так названа из-за ее длительности, никто не мог охаракте-ризовать ее в 1618 г. или в любое другое время до 1648 г. как «Тридцатилет-нюю войну». Конечно, кто-то мог бы предсказать, что война продлится имен-но такой срок, и, вполне доверяя этому предсказанию, мог бы описать войнутаким образом. Но этот человек высказывал бы утверждение относительнобудущего, а это как раз и исключено для Идеальной Хроники. Если мы даемсобытию EI описание, содержащее ссылку на будущее событие Е2, и при этомЕ2 еще не произошло, нам придется отказаться от этого описания или при-знать его ошибочным, если Е2 так и не произойдет. Однако Идеальная хрони-ка создается таким образом, чтобы не содержать ни одной ошибки. В ней недопускается никаких исправлений. Все, что в ней описывается, неизменно, ивсе, что утверждается, истинно. В дальнейшем я подробней рассмотрю пред-сказания и описания и, более того, попытаюсь установить, что последует, еслиразрешить включать в Идеальную хронику утверждения о будущем. Однакопри нынешнем раскладе она не может содержать ссылок на будущее и, соот-ветственно, не может использовать предложения, которые мы будем называтьнарративными и которые я только что охарактеризовал. В таком случае вИдеальной хронике нет начал и концов. «Если нет начал и концов, — пишетВирджиния Вулф в «Волнах», нет историй.» «Отсеките будущее, — замечаетУайтхед, — и разрушится настоящее, лишившись своего подлинного содержа-ния» 14. Теперь становится ясно, что «полное описание» не вполне отвечаетзадачам историков и потому не является идеалом, к которому мы надеемсяприблизиться в своих собственных описаниях. В интересах дела историку нетак уж и плохо не быть свидетелем описываемого события. Все это доказыва-ет, я полагаю, что некоторые аргументы в пользу исторического релятивизма

180

несостоятельны 15

Ложные предложения (имеется в виду фактическая ложность) могут бытьпреобразованы в истинные двумя способами при условии, что значения ис-пользуемых в них слов остаются неизменными: мы можем исправить сами пред-ложения или изменить факты, которые они описывают. Допустим, в комнатенаходится три стула, а кто-то ошибочно утверждает: «В комнате находитсячетыре стула»; это описание может стать истинным, если внести в комнатуеще один стул или заменить слово «четыре» на «три». Что касается ложныхпредложений о прошлом, то у нас есть только одна возможность сделать ихистинными — исправить сами предложения. В течение нескольких веков неГлава VIII. Нарративные предложения 149

было возможности нравственно перевоспитать род Борджа *, с тем чтобы ут-верждение «Представители рода Борджа были добродетельны» оказалось ис-тинным. В лучшем случае, я могу заменить слово «добродетельные» на «пороч-ные» или, сохраняя предложение в неизменном виде, могу попытаться изменитьсмысл слова «добродетельный», но это создаст путаницу, если я действительносчитаю, что род Боржда был добродетельным. Предложение «Невозможно, чтобыБорджа стали добродетельными» радикально меняет свое значение после 1503г. До этого времени оно могло означать лишь то, что представители рода Борджабыли неисправимыми злодеями, после этого — что они и события их жизни ужецеликом принадлежат прошлому. Предположим, однако, что существует маши-на времени: тогда наша задача будет состоять в том, чтобы отправиться в про-шлое, приложить все усилия и поставить Александра и его отпрыска на путьправедный, а затем вернуться в настоящее. Тогда данное предложение стало быистинным благодаря корректировке фактов. Это, разумеется, совершенно без-

181

надежное предприятие, и не потому, что Борджа так уж неисправимы, а потому,что прошлое не подлежит изменениям. Но почему прошлое не подлежит изме-нениям?Велик соблазн сказать: поскольку следствия не могут по времени предше-ствовать причинам, события прошлого не могут быть следствиями причин, ко-торые действуют сейчас или будут действовать когда-нибудь в будущем. Конеч-но же, объяснение не может заключаться просто в том, что события, о которыхмы говорим, находятся «не здесь», что мы не можем, так сказать, указать на нихпальцем. События будущего также «не здесь», и тем не менее это не мешает намсчитать, что причины, которые имеют место в настоящем, окажут определенноевлияние на будущие события. С другой стороны, ситуация, подобная той, что ясейчас рассматриваю, отличается от следующей. Более позднее событие, напри-мер падение монеты орлом вверх, является, как говорят, причиной более ранне-го события, — произнесения человеком фразы: «Орел» 16. В этом случае, когда вмомент времени /2 монета падает орлом вверх, человек уже произнес «Орел» вмомент времени г,. Изменением прошлого, вероятно, можно было бы считатьследующее: кто-то предпринимает усилия по перевоспитанию рода Борджа вовремя t2, Борджа порочны во время t}; благодаря предпринятым усилиями онистановятся из порочных добродетельными во время <,. Ради полной аналогиипредставим, что человек произносит «Решка» во время t\, монета падает орломвверх во время t2, и поэтому это вынуждает человека произнести «Орел» вмес-то «Решка» во время t}.Род Борджа — род испанского происхождения, игравший видную роль в истории Италии эпо-хи Возрождения, был притчей во языцех как сосредоточие всевозможных пороков. Про-исходивший из этого рода папа Александр VI (1492—1503) был известен разгульнойжизнью и умер от яда, приготовленного для врага. Его сын, Чезаре Борджа, убивал каж-дого, вставшего у него на пути, не сделав исключения и для собственного брата. Убий-ства, предательства, кровосмешение — вот лишь неполный перечень преступлений,связанных с именем этого рода в истории. — Прим. перев.150 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Итак, если прошлое не может быть изменено таким образом, то не простопотому, что следствия не могут предшествовать собственным причинам. Допус-

182

тим, историк, заинтересованный в наши дни в изменении репутации рода Борд-жа, должен признать, что таким образом он ничего сделать не может. И все-такион мог бы утверждать, что такое изменение возможно, поскольку могут суще-ствовать события, более ранние на шкале времени, чем недостойное поведениеБорджа, которые тем или иным образом заставят Борджа исправиться. Простопока еще они не выпустили свой заряд причинности, но покоились все эти века,подобно уснувшему вулкану. Это, конечно, довольно экстравагантное предпо-ложение, однако в данном случае причины все же предшествуют предполагае-мым следствиям, так что неспособность прошлого изменяться нельзя объяснятьвременной ассимметрией между причиной и следствием. Более того, мы не мо-жем просто сказать, что события, более ранние на шкале времени, чем те, кото-рые, как мы надеемся, являются их следствиями, не должны действовать простопотому, что они принадлежат прошлому. Это сразу повлекло бы за собой отказот принципа причинности как такового, поскольку наше понятие причинностипредполагает временной интервал между причиной и следствием. В противномслучае, никакие разделенные во времени события не могли бы быть связаны какпричина и следствие, и мы, соответственно, не имели бы оснований ожидать,что на будущее в каком-то смысле повлияют события, происходящие сейчас.Что еще хуже, сохранялась бы вероятность того, что события прошлого простоспонтанно изменяются безо всякой причины.В конце концов все эти сложности не имеют отношения к делу, посколькумы исключаем лишь возможность действия на событие Е, когда оно уже сталопрошлым, любой причины — независимо оттого, располагается ли она на шка-ле времени раньше или позже этого события Е. Пусть событие Е произошло вмомент времени /j. Тогда любое возможное изменение в Е будет выражаться

183

либо в добавлении свойства, либо в утрате свойства, либо в том и другом одно-временно. Пусть F— свойство, которое будет добавлено, тогда в момент време-ни tj E будет одновременно обладать и не обладать F, что является противоре-чием по определению. Подобное противоречие возникало бы и при утрате свой-ства G: Е будет одновременно обладать и не обладать G в момент 11. Это позво-ляет разобраться даже со спонтанными изменениями. Поскольку событие Е про-исходит в момент времени f j , никакие изменения в £ не могут произойти влюбое другое время, скажем в момент *2, так как тогда событие происходило бысразу и в момент tl и в момент^, другими словами, два различных моментавремени должны были бы быть одновременными. А это также является проти-воречием.Таким образом, когда мы имеем дело с неверным описанием событийпрошлого, единственный способ сделать его истинным — это «исправле-ние терминов». С другой стороны, в каком-то смысле мы можем говоритьоб изменении прошлого. Имеется в виду, что событие в момент времениГлава VIII. Нарративные предложения 151

f, приобретает новые свойства не потому, что мы (или что бы то ни было)каузально воздействуем на него, и не потому, что оно продолжает проис-ходить в момент времени f j , хотя /j завершился, но потому, что это событие вмомент времени t{ вступает в различные отношения с событиями, которыепроизойдут позже. А это, по сути, означает, что описание события-£-в-мо-мент-времени- /( может становиться со временем разнообразней, хотя самособытие не проявляет каких-либо изменений, и именно поэтому «полное опи-сание» события Е, происшедшего в момент времени t\, не может быть оконча-тельным.Пусть событие £j, происшедшее в момент времени t\, является необходи-мым условием для события Е2, происшедшего в момент времени t2. Отсюда не-медленно следует, что Е2, происшедшее в момент времени t2, является доста-точным условием для события Е^, происшедшего в момент времени tj 17. Дос-таточное условие для некоторого события может, таким образом, появиться повремени позже, чем само событие. Мы не можем уподобить понятие причиныпонятию необходимых и достаточных условий, если только мы не готовы при-

184

нять, что следствия могут предшествовать причинам 18. Трудно предположить,что Е2 обусловливает появление £j. Но по крайней мере оно делает возможнымтакое описание события £,, которого не мог дать его очевидец и которое, соот-ветственно, не могло бы появиться в Идеальной хронике. Может существоватьбесконечно много таких описаний, поскольку каждое достаточное условие длясобытия £,, появившееся позже £,, предлагает новое описание этого события.Точно такие же соображения применимы к более поздним по времени необхо-димым условиям события £j.

Допустим, например, что ученый S открыл теорию Тъ момент времени f j .Возможно, 5 не обнародовал свой результат Т. В некоторый более поздний мо-мент времени /2 другой ученый S? независимо от 5 открывает теорию Т, кото-рая на этот раз опубликована и вошла в число общепринятых научных теорий. Впоследующем историки науки обнаруживают, что в действительности S открылГраньше, чем Sf. Это не умаляет заслуг Sf, но позволяет утверждать не только то,что S открыл Т в момент времени t\, но и что в момент времени t^ S предвосхи-тил открытие Т, совершенное & в момент времени /2. Фактически, это будетописанием того, что 5 совершил в момент времени t j, но это описание не могбы дать свидетель совершенного ученым S, и эта важная информация о событиине могла бы быть упомянута в Идеальной хронике. Между тем, историк, опи-сывающий событие подобным образом, использовал бы нарративные предло-жения.Если истинно, что человек предвосхищает Т в момент времени /j, тологически необходимо, чтобы Т была сформулирована позже, скажем, вмомент времени t2. Здесь, однако, возникают некоторые трудности. Мы неможет просто, сказать, что открытие ученым S' теории Т в момент времени /2

является необходимым условием для того, чтобы ученый S предвосхитил тео-152 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава VIII. Нарративные предложения 153рию Г в момент времени f j . В конце концов, и другие ученые, помимо S', моглиприйти к открытию той же теории, или ученый Sf сам мог отрыть ее в другоймомент времени, а не в t2. Мы можем только сказать, что, поскольку истинно,что S предвосхитил теорию Т в момент времени /] 5 кто-то в некоторый мо-мент времени позже /j должен также открыть теорию Т. Очевидно, что выска-зывание «Кто-то открывает теорию Г позже, чем ее открывает 5» не равносиль-но высказыванию «S' открывает теорию Т в момент времени /2, и t2 позже тогомомента времени, когда 5 открывает Г». Из второго высказывания вытекает пер-

185

вое, но из первого не вытекает второе.Тем не менее, более точное описание обоих событий довольно легкопревращает второе в необходимое условие первого. Пусть S — это Арис-тарх *, a S' — Коперник. Тогда открытие, сделанное Аристархом около 270 г. дон.э., можно описать следующим образом: «Аристарх в 270 г. до н.э. предвосхи-тил теорию Коперника, которая была опубликована в 1543 г.» Если бы Коперникне опубликовал теорию или опубликовал ее в другое время, или если бы кто-нибудь другой опубликовал эту теорию именно в этом году, это предложение обАристархе оказалось бы ложным. Следовательно, при соответствующем опи-сании совершенное Коперником является более поздним по времени необхо-димым условием того, что совершил Аристарх. Отсюда незамедлительно сле-дует, что совершенное Аристархом в 270 г. до н.э. является достаточнымусловием для того, что совершил Коперник примерно 17 веков спустя. Это неозначает, конечно же, что совершенное Аристархом явилось причиной илиотчасти обусловило утверждение гелиоцентризма Коперником. Это было бынеобходимо установить отдельно. В каком-то смысле, конечно же, понятиепричинности не столь ясно, как хотелось бы. Совершенное Аристархом, воз-можно, ни в коей мере не было причиной открытия Коперником гелиоцентри-ческой теории, но во вполне определенном смысле было причиной того, чтоКоперник открыл заново гелиоцентрическую теорию. Это не означает, чтоКоперник совершил здесь два разных действия: это одно и то же действие,только в двух различных описаниях.Предикат «быть причиной», возможно, представляет собой частный случайтой характеристики событий, которая дается в нарративном описании. В концеконцов, причины нельзя наблюдать в качестве именно причин: Юм давно отме-чал это. Сказать о событии £j, что оно явилось причиной события Е2, означаетописать его посредством ссылки на другое событие (Е2), которое выступает егонеобходимым условием при соответствующем описании. Если же событие Е2

не произойдет, если утверждение «Е2 имеет место» ложно, то утверждение «Е}

явилось причиной £2», в свою очередь, также окажется ложным. Из этого неследует, что Е\ является достаточным условием для события Е2. По-видимому,мы не склонны обобщать, что каждая причина события является достаточным* Аристарх Самосский — древнегреческий астроном (кон. IV — пер. пол. III). Первым выска-зал идею гелиоцентризма. — Прим. перев.условием для этого события. Необязательно мы стали бы утверждать и то, чтособытие Е2 является необходимым условием события Е\. Мы вправе лишь ска-зать, что появление события Е2 является необходимым условием того, чтобы Е\было причиной или, точнее говоря, причиной Е2- Короче говоря, появление со-бытия Е2 не является необходимым условием для того, чтобы произошло собы-тие Е\, оно является лишь необходимым условием для того, чтобы правильно опи-сать событие £] как причину события Е2. Соответственно, Идеальная хроника неможет сообщать о событии Е^ в момент, когда оно произошло, что Е^ являетсяпричиной события Е2 Следовательно, предикат «быть причиной» был бы непри-емлемым для Идеальной хроники.Как мы видели, и предикат «предвосхищает» был бы неприемлемым дляИдеального хрониста. И таких примеров множество. Если верно, что с Пет-рарки началась эпоха Возрождения в Италии, это логически предполагает,что эпоха Возрождения имела место, хотя на самом деле эпоха Возрожде-ния могла иметь место независимо от того, положил ли ей начало Петраркаили же кто-то другой. Или же, если верно, что Пьеро да Винчи был отцоммногосторонне одаренного гения, его отпрыск (в данном случае Леонардо)логически должен был стать многосторонне одаренным гением. Другиепримеры подобных предикатов: «верно предсказал», «спровоцировал», «на-чал», «предшествовал», «дал начало» и т.д. Каждое из этих выражений,будучи истинным относительно события £], логически предполагает появ-ление более позднего по времени события, чем Е^, а предложения, в кото-рых используются подобные выражения, вне всякого сомнения, будут нар-ративными предложениями.Помимо нарративных предложений, в Идеальной хронике отсутствуют иопределенные обозначающие конструкции, т. е. выражения, которые позволя-ют уникальным образом выделить конкретные события, лица и места, благо-даря использованию относительных местоимений и местоименных наречий— «место, где...», «человек, который...»: здесь прочерк заполняется выраже-нием, обозначающим событие, происшедшее позже, чем появилось то, на что

186

указывает обозначающая конструкция. Ньютон работал над «Математически-ми началами натуральной философии» с 1685 по 1687 г., этот труд и был опуб-ликован. После этой даты вполне естественно ссылаться на Ньютона как «ав-тора «Начал». В самом деле, начиная с этого времени, не будет странным ха-рактеризовать Ньютона подобным образом независимо от того, о каком пери-оде его жизни идет речь. Соответственно мы можем говорить о Вулсторпе како месте, где родился Ньютон или где родился автор «Начал». Мы, в отличие отИдеального хрониста, можем сказать, что автор «Начал» родился в Вулсторпев Рождество 1642 г. Предложение «Автор "Начал" родился в Вулсторпе» немогло бы появиться в Идеальной Хронике в Рождество 1642 г. Только после1687 г. это предложение в соответствующей форме времени могло появиться висторических сочинениях.154 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Дом в Вулсторпе все еще стоит. Это тот самый дом, который крестьяне, илианглийские иомены, могли видеть в XVII в. По всей вероятности, внешний виддома мало изменился с тех пор. Мы можем, если угодно, совершить к нему па-ломничество. Мы увидим все тот же дом, что некогда видели иомены и кресть-яне. Но мы увидим его как место, где родился и провел первые годы жизни одиниз величайших ученых всех времен, как место, где Ньютон в год Чумы (1665 г.)совершил великие открытия. Вследствие важности этих открытий и, соответ-ственно, важности самого человека, дом в Вулсторпе обладает для нас особымзначением. Никто не мог осознать это значение в 1642 г.: это то качество, кото-рое только события после 1642 г. могли ему придать. Именно благодаря значе-нию, приписываемому нами тем событиям, которые теперь, конечно же, при-надлежат Прошлому, для нас важен этот каменный дом 19.Мы можем посетить дом в Вулсторпе, но мы не можем посетить его во время,когда родился Ньютон: посетить прошлое означало бы изменить его, а это невоз-можно. Если вопреки невозможному мы могли бы стать свидетелями рожденияНьютона, мы увидели бы это событие в свете судьбы, которую не может предви-деть даже самая амбициозная мать. Пастух на холме в Греции мог видеть женщи-ну, настигнутую лебедем (признаться, довольно ужасное зрелище), но он не виделбы заложенную в этой сцене смерть Агамемнона. Эту связь мог увидеть только

187

тот, кто знал о том, что в тот момент не могло быть известно. Если бы мы были всостоянии отправиться в прошлое, мы принесли бы с собой наше знание будуще-го (по сути, мы помнили бы события, которые произойдут много позже, чем на-блюдаемые нами сцены). Мы смогли бы увидеть прошлое таким, как «оно былона самом деле», только если бы мы могли каким-то образом забыть ту информа-цию, которая, возможно, и сподвигла нас совершить путешествие во времени.«Но, — возможно, возразите Вы, — ясновидец может наблюдать события,как они происходят, и в то же время осознавать их важность в свете будущихсобытий. Зная о великих достижениях Эйнштейна, мы могли бы восприниматьего в их свете после того, как он достиг преклонного возраста. Почему бы кому-то, кто провидел эти достижения, не воспринимать Эйнштейна в их свете тогда,когда тот был молодым человеком? Вспомните о волхвах!» Что ж, возможно. Номы пока не наделили Идеального хрониста даром предвидения. Он знает лишьто, что происходит, и лишь в том виде, как это происходит. Каждое событиеодинаково важно для него или одинаково неважно, а это означает, что категорияважности в данном случае неприменима. Как может она быть применима, еслиему неизвестно будущее? Ведь именно в свете будущего наблюдаемые им собы-тия приобретают свое значение.Если мы отрицаем, что Идеальная хроника может содержать какие-либовысказывания о будущем или может ссылаться на будущие события, то какойязык она использует для описания происходящего в том виде, как оно проис-ходит? Я показал, что события не могут описываться в Идеальной хронике какГлава VIII. Нарративные предложения 155

причины, не могут они быть охарактеризованы и с помощью нарративных пред-ложений. Нарративные предложения содержат ссылку, по крайней мере, на дваразделенных во времени события, но при этом описывают более раннее из

188

них. Но в некотором смысле подобная структура встречается также в целом классепредложений, которые обычно используются для описания действия. Означаетли это, что Идеальная хроника лишена всех выражений, используемых для опи-сания действий? Я хотел бы обсудить этот вопрос, поскольку это поможет намвыделить еще несколько особенностей нарративных предложений.До спуска на воду печально известного корабля «Andrea Doria» * была опуб-ликована серия рекламных плакатов с изображением людей, пишущих картины,ваяющих статуи, создающих мозаичные полотна и т. д. Под каждым таким изоб-ражением была надпись: «Этот человек строит корабль». Рекламные плакаты неизображали людей, занятых деятельностью, прямо связанной со строительствомкорабля, но нам тем самым давали понять, что «Andrea Doria» — необычныйкорабль. Если бы мы считали деятельность вроде создания мозаики вполне обыч-ной при строительстве корабля, реклама не достигла бы своей цели — изобра-жение человека, настилающего палубу, не в состоянии передать «сообщение»,что корабль будет необыкновенным. Однако если бы выражение «строить ко-рабль» нельзя было распространить и на такие необычные виды деятельно-сти, реклама также была бы не в состоянии передать это сообщение. Действи-тельно, мы бы оказались крайне озадачены, если бы под изображением пьяни-цы, валяющегося в канаве, увидели надпись «Этот человек строит корабль», тогдакак выпущенные рекламные плакаты у нас такой реакции не вызывают. Преди-каты действия подчиняются в высшей мере гибким правилам: выражение «стро-ить корабль» может охватывать неопределенно большое количество разных видовдеятельности.В буквальном смысле, человек может просто класть семена в ямку, ког-да мы, описывая его действие, говорим, что он «сажает розы», или он мо-жет просто поворачивать отвертку, а мы говорим, что он «ремонтируетрадио». Но ведь никто и не ожидает такого буквального описания. И точ-но так же, как мы не стали бы менять описание «сажает роды» на более

189

буквальное «бросает семена в ямки», мы не стали бы обвинять человека волжи, если бы на вопрос: «Чем вы там занимаетесь?», он бы ответил: «Са-жаю розы», поскольку то, что он делает в буквальном смысле, это отвечаетна наш вопрос. Виды деятельности, которые охватывает выражение «са-жать розы», включают вскапывание земли, внесение в нее удобрений, по-садку семян, а также покупку лопаты и семян и даже пролистывание ката-лога семян и обращение за помощью к опытному садоводу. В самом деле,в редких случаях предикат действия употребляется в буквальном смысле,* Итальянский круизный лайнер, построенный в 1953 году, который потерпел крушение вЗападной Атлантике 25 июля 1956 г., столкнувшись с кораблем «Стокгольм». —Прим.перев.156 Артур Данто. Аналитическая философия истории

например когда человек действительно сажает кусты роз. Розы — это резуль-тат, к которому должны привести все эти отдельные действия. И поскольку мывидим некую связь между данными действиями и результатом, мы описываемэти разнообразные действия в свете их результата. Пусть R будет некоторый ре-зультат, а Е будет любого рода действие, необходимое для достижения R.

Тогдато, что человек делает, может быть описано или как «делает Е», или как «делаетЛ». Следовательно, «а делает 7?» будет верным описанием того, что делает а,если а совершает Е,аЕ есть средство достижения R. Но на самом деле «делатьR» будет, как правило, относиться к целому множеству различных действий В^

• ••Вп, так что, если истинно, что а делает R, мы можем предположительно ска-зать, что «а делает В^», где б; — член данного множества и где «делать Д;» естьбуквальное описание того, что делает а. Множество, выделяемое предикатомтипа «делает Д», почти наверняка будет очень нечетким, и, если в отношениикого-то истинно, что он делает R, то, как правило, будет истинно, что он совер-шает различные действия из соответствующего множества. Или может бытьтак, что предикат «делать /?» в равной мере применим к группе людей, каждыйиз которых совершает какое-то одно действие из указанного множества, как,

190

например, на предприятии массового производства. Далее я буду называть пре-дикаты типа «делать Д» глаголами проектов * (project verbs).Пусть а совершает действие В; в момент времени f j , и мы описываем этодействие при помощи соответствующего глагола проекта «а делает /?». Развемы тем самым не описываем его действие в свете некоторого будущего события,а именно достижения R1 И разве данное предложение не ссылается на два раз-деленных во времени события, а именно В; в момент времени t\ и R в моментвремени t-^ Но это означало бы, что все предложения, в которых указаннымобразом используются глаголы проектов, следует определить как нарративныепредложения. Однако, если допустить, что это так, и если в Идеальной хроникеисключается использование нарративных предложений, то отсюда следует, чтов ней нельзя использовать и глаголы проектов, и тогда встает серьезная пробле-ма — как в Идеальной хронике описывать действия? Если же, с другой стороны,мы разрешим использование глаголов проектов в Идеальной хронике, не разре-шим ли мы тем самым высказывания относительно будущего? В таком случаезачем вообще проводить различие? Или же, если мы решим, что предложения, вкоторых используются глаголы проектов, не являются нарративными предложе-ниями, как еще следует охарактеризовать нарративные предложения, чтобы вы-явить требуемые различия? Позвольте мне рассмотреть каждый из этих вопро-сов отдельно.Предположим, что в Идеальной хронике разрешается использовать вме-сто глаголов проектов только предикаты, которые принадлежат ко множе-ству Sj ....Sn. Тогда, если мы трактуем отношение между членами данного* Слово «проект» употребляется в значении «план», «замысел» какой-то деятельности, пред-полагающий достижение определенного результата. — Прим. перев.Глава VIII. Нарративные предложения 157

множества и глаголами проектов как аналогичное отношению между предика-тами феноменалистического языка и терминами физических объектов, никаких

191

затруднений не должно возникнуть, по крайней мере, в принципе. В этом случаеглагол проекта мог бы быть заменен предикатами из указанного множества,и Идеальная хроника просто представляла бы более детальное описание дей-ствий людей, которые менее подробно можно описать с помощью глаголов про-ектов. Подобные детальные описания совершенно не противоречили бы тому,что мы ожидаем от Идеальной хроники. Имея в своем распоряжении соответ-ствующие правила перевода, мы могли бы в процессе чтения Идеальной хрони-ки заменять серии подобных описаний одним единственным описанием, в кото-ром используется глагол проекта. К сожалению, проблема описания действияявляется куда более сложной, чем явствует из нашего изложения. Начать с того,что возможны случаи, когда глагол проекта является истинным относительночеловека в какой-то момент времени, тогда как ни один из предикатов множе-ства В] ...Вп не является истинным по отношению к нему. Дело в том, что глаголпроекта может быть истинным относительно человека в течение неопределеннодолгого периода времени, хотя этот человек не обязан в каждый момент этогопериода времени совершать то или иное действие, относящееся к соответству-ющему множеству. Мы можем сказать о Джонсе, что он пишет книгу в этомгоду. В течение этого времени Джонс, помимо всего прочего, спит. Однако тотфакт, что он спит в течение этого времени, не делает ложным утверждение отом, что он пишет книгу. Более того, предположим, что человек совершает В^,

где B-t — член множества, выделяемого предикатом «делать R». Тем не менее,отсюда не следует, что он делает именно R. Так, Джонс может копать яму, и, хотякопание ям относится к числу действий, совершаемых человеком, в отношениикоторого истинно утверждение, что он «сажает розы», мы не могли бы безоши-

192

бочно заключить, что Джонс сажает розы. Он может сажать сирень или простокопать яму. Или же предположим, что в течение какого-то времени Джонс со-вершает следующие действия: кладет семя в ямку, чешет голову, зажигает спич-ку, пускает кольцо дыма, думает о жене, и переступает с ноги на ногу. Если быего спросили в любой из этих моментов времени, что он делает, Джонс совер-шенно справедливо ответил бы: «Сажаю розы». Но только первое действие изэтой последовательности относится к множеству, выделяемому данным глаго-лом проекта. Так что в каком-то важном смысле чтение Идеальной хроники,описывающей этот отрезок утра Джонса, не даст нам реального представленияо том, чем он занимался, если, конечно, мы не способны отобрать только тедействия, которые, так сказать, вместе относятся к одному глаголу проекта «са-жать розы».Есть некоторая двусмысленность в слове «делать». Один его смысл пред-полагает, что, если бы нам было известно все о действиях человека в течениеопределенного промежутка времени, мы бы знали все, что он делал. Однако вдругом его смысле мы в этом случае располагали бы лишь предварительным158 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава VIII. Нарративные предложения 159

материалом для знания того, что он делал. В первом смысле Идеальная хрони-ка сообщает нам все, что мы хотим знать, во втором — нет. Неиспользованиеглаголов проектов означает недостаток необходимых языковых средств дляорганизации разнообразных утверждений, входящих в Идеальную хронику, но,что более важно, это означает неспособность Идеальной хроники описыватьто, что делают люди, но тем самым она лишается возможности фиксироватьпроисходящее в том виде, как оно происходит.Если мы все-таки позволим Идеальному хронисту использовать глаголыпроектов, чтобы он мог создавать понятные для людей описания происходя-

193

щего, не нарушим ли мы тогда наше ограничение относительно утвержденийо будущем? Если в Идеальной хронике допустимы утверждения о том, чтоДжонс сажает розы, когда он всего лишь кладет на плечо лопату и отправляет-ся к грядке с розами, то почем'у в ней не может быть сообщений о том, чтомиссис Ньютон дает жизнь автору «Начал», когда в буквальном смысле онавсего лишь производит на свет младенца со слабой шейкой? Любого бы уди-вило, если бы ему сказали, что по соседству родился многосторонне одарен-ный гений, хотя никого бы не удивило, если бы ему сказали, что по соседствукто-то сажает розы, хотя цветы нельзя будет увидеть еще в течение несколькихмесяцев. Я рискну предположить, что различие здесь заключается в характереутверждений о будущем, и далее постараюсь это разъяснить.Когда предложение типа «а сажает розы» может оказаться ложным? Вопросневероятно сложный, что наряду со многими другими причинами объясняетсянеопределенностью множества, выделяемого глаголом проекта, а также трудно-стями, связанными с понятием намерения. Если мы видим остановившегосячеловека, мы, без сомнения, не можем сказать, что применительно к нему пре-дикат «сажает розы» является ложным, несмотря на то, что в данный момент онсовершенно не занят какой-либо деятельностью — он просто отдыхает в ходеосуществления своего проекта. Если мы спросим его, что он делает, и он совер-шенно искренно ответит: «Сажаю сирень», это не опровергнет суждение о том,что он сажает розы, ибо, хотя в его намерения не входит сажать розы, в действи-тельности он именно этим и занимается, ошибочно полагая, что сажает семенасирени, тогда как на самом деле сажает семена роз. Если вырастут кусты сиренивместо роз, это, пожалуй, опровергнет суждение о том, что он сажал розы, приусловии, что никто тайком не заменил семена роз на семена сирени. Но если

194

розы не вырастут, это опровергнет наше суждение, поскольку любые из совер-шенных им действий, по современным критериям разведения роз могут бытьотнесены к выращиванию роз. Поэтому допустим, что имеется определенноемножество операций, в выполнении которых и состоит выращивание роз, а так-же предположим, что эти операции образуют необходимое условие для того,чтобы выросли розы (забудем о дикорастущих розах). В таком случае невыпол-нение этих операций не только гарантировало бы, что розы не вырастут («этиоперации» составляют необходимое для этого условие), но также опровергалобы утверждение, что данный человек сажает розы. С другой стороны, посколькуэти операции являются всего лишь необходимыми условиями, даже если бы авыполнил их все, это не гарантировало бы, что розы вырастут, — может нале-теть ураган и свести на нет все его усилия, — и все же было бы истинно, что асажал розы.Итак, возможны случаи, когда истинно, что а сажает розы, но при этомрозы не вырастают. Сформулируем это в более общем виде: если «делать/{» — любой глагол проекта, то возможны случаи, когда человек делает R,но при том что R не наступает, где R — общепризнанный результат указан-ной деятельности. Тогда можно вполне корректно сказать о человеке, чтоон чинит радио, — хотя ему не удастся его починить — при условии, конеч-но, что согласно общепринятым критериям этот человек совершает действия,которые относятся к «эластичному» множеству действий, выделяемому гла-голом проекта «чинить радио». Следовательно, предложение, в которомглагол проекта утверждается в отношении какого-либо лица, действитель-но может содержать ссылку на два разделенных во времени события: дей-ствие.^, которое человек совершает в буквальном смысле, и ожидаемый резуль-тат Л, и при этом описывать более раннее событие в свете более позднего, одна-ко истинность этого предложения логически не предполагает, что более позднее

195

событие должно произойти. Так что, когда мы справедливо утверждаем, что аделает R, осуществляемая при этом ссылка на будущее, не входит в число усло-вий истинности данного предложения 20. Следовательно, Идеальная хроникаможет сообщать о том, что а делает R, и при этом не утверждать ничего такого обудущем, что потом пришлось бы исправлять, если результат R не будет достиг-нут. Так что R не принадлежит к числу терминов, которые мы ранее называли«ссылающимися на будущее».Итак, Джонс, высаживая семена роз, сажает розы, что бы там ни про-изошло. Может так случится, что посаженные им розы вырастут и прине-сут ему победу на выставке. Это позволит описать те же действия, о кото-рых говорит предложение «Джонс сажает розы» в форме повествования:Джонс посадил розы, принесшие ему победу на выставке. Два свидетеля,наблюдавшие действия Джонса, могли бы соответственно сказать: «Джонссажает розы» и «Джон сажает розы, которые принесут ему победу на выс-тавке». Первое высказывание будет истинным, что бы ни случилось в буду-щем. Второе окажется ложным, если в будущем Джонс не получит дипломана выставке или если розы Джонса не вырастут вовсе. Если только второйсвидетель не говорит о своих надеждах или не пытается подбодрить Джон-са, его предложение должно удовлетворять более жестким условиям истин-ности, нежели предложение первого свидетеля. Истинность его предложе-ния логически предполагает, что в результате усилий Джонса действитель-но должны вырасти розы и эти розы должны получить диплом на выставке.В этом смысле второй свидетель делает более сильное утверждение о будущем,160 Артур Данто. Аналитическая философия истории

чем первый.Предложение в прошедшем времени «Джонс посадил розы, которые при-несли ему победу на вставке», если оно истинно, предполагает, что розы дей-ствительно выросли, тогда как предложение «Джонс сажает розы» этого не тре-бует. Таким образом, нарративное предложение не просто ссылается на два раз-деленных во времени события и описывает более раннее из них через ссылку на

196

более позднее. В дополнение к этому, чтобы быть истинным, оно логически пред-полагает, что оба события действительно произошли. Предложение в настоя-щем времени «Джонс сажает розы» не является предсказанием, а предложение«Джонс сажает розы, которые принесут ему победу на выставке» отчасти явля-ется предсказанием. Как предсказание, оно окажется ложным, если розы не вы-растут (или если они не принесут Джонсу победу на выставке). Если бы, такимобразом, в Идеальной хронике сообщалось, что «Джонс сажает розы, которыепринесут ему победу на выставке», и более позднее событие не состоялось бы,то понадобилось бы исправление. Чтобы исключить необходимость исправле-ний, мы дйлжны либо запретить использовать нарративные предложения в на-стоящем времени, либо снабдить Идеального хрониста особыми познаватель-ными способностями. Прежде чем рассматривать эту альтернативу, мне хоте-лось бы поговорить еще о некоторых затруднениях.Я утверждал ранее, что глаголы проектов могут быть истинными в от-ношении отдельного человека в течение длительного периода времени ипри этом от человека не требуется совершать в каждый момент этого пери-ода времени то или иное действие, относящееся к множеству, выделяемомуглаголом проекта. Это следует из того факта, что не один, а несколько гла-голов проектов могут быть истинными относительно данного человека втечение одного и того же отрезка времени: в июне а может писать книгу иухаживать за вдовой. Предположим, нам интересна не биография а в це-лом, а только история его книги. Тогда нам потребуются критерии для от-бора тех и только тех действий я, которые способствовали написанию кни-ги или имели к этому хоть какое-то отношение. Какие события из жизни амы в результате отберем, будет зависеть от наших критериев, по которыммы относим то или иное действие к написанию книги: объем собранногоматериала будет варьироваться в зависимости от строгости наших крите-риев. Более того, почти наверняка а окажется занят реализацией и другихпроектов в тот же самый период, так что между событиями, которые мыбудем отбирать в соответствии с нашими критериями, обнаружатся пробе-лы. События, которые мы отберем, составят подмножество тех действий,

197

которые а совершает в рассматриваемый период. Глагол проекта «делатьR» будет истинным относительно а до тех пор, пока а продолжает осуще-ствление этого проекта, но а занимается им только время от времени в тече-ние этого периода.Глава VIII. Нарративные предложения 161

Поскольку мы условились считать события протяженными во времени, про-екты являются протяженными во времени событиями. Принимая во внимание,что проекты обычно осуществляются по-разному, мы можем разделить собы-тия на непрерывные и дискретные примерно по аналогии со сплошными ипунктирными линиями. Пунктирная линия представляет собой ряд сплошныхотрезков, разделенных промежутками, а дискретное событие можно опреде-лить как ряд непрерывных событий, разделенных не относящимися к делу про-исшествиями. Правда, под микроскопом то, что кажется сплошным невоору-женному глазу, будет изрешечено разрывами. Так что в любом случае, это раз-личие лишь в степени, и у меня нет желания доказывать, так сказать, путемтрансцендентальной дедукции, что должны существовать действительносплошные линии. Ничуть не в большей мере я хотел бы доказывать, что долж-ны существовать непрерывные события, если мы располагаем их начальные иконечные точки достаточно близко на шкале времени. Для меня гораздо важ-нее, что должны существовать дискретные события в том смысле, которыйпредполагается в истории книги а. По существу, различие, которое я хотел быввести, это различие между проектом и последовательными событиями, кото-рые считаются членами множества действий, выделяемого соответствующимглаголом проекта. Говоря кратко, если Bi и В: принадлежат к множеству, выде-ляемому глаголом «делать /?», и если Bi совершается в момент времени t\,z.B-— в момент времени /j плюс дельта t и никакие другие действия, принадлежа-щие к данному множеству, не происходят в интервале между Bi и В-, то совер-

198

шение R будет дискретным событием, a Bin В- — непрерывными событиямиотносительно совершения R. События, которые являются дискретными в этомсмысле, я буду называть временными структурами.

Проекты, подобные написанию книги или ухаживанию за вдовой, отно-сятся к наиболее простым разновидностям временных структур. Некоторыепроекты, например, предполагают участие многих людей. Совершая некото-рое насилие над обычным словоупотреблением, мы можем сказать о бесчис-ленном множестве французов, что они занимались революционизированиемФранции в период около 1789 г. Используемый за неимением лучшего глаголпроекта «революционизировать Францию» не является, конечно, истинным от-носительно каждого человека во Франции в этот период времени, но являетсяистинным относительно некоторых людей за пределами Франции. И каждыйиз тех, относительно кого этот предикат истинен, вовсе не участвовал в рево-люции в каждый момент времени в течение этого периода. Так что не все, чтопроисходило тогда во Франции, охватывается множеством, выделяемым дан-ным глаголом проекта; иными словами, этот проект осуществлялся прерывис-то на территории Франции в XVIII веке. Какие именно происшествия на дан-ной территории и в данный период времени должны считаться частью времен-ной структуры, обозначенной термином «Великая французская революция»,напрямую зависит от наших критериев оценки значимости. Без сомнения, не-162 Артур Данто. Аналитическая философия историикоторые критерии принимаются всеми, так что в отношении определенныхсобытий разногласий не возникает. Но пока существует расхождение в отно-шении критериев, оппоненты будут отбирать разные события и по-разномувыстраивать временную структуру, и, конечно же, наши критерии будут ме-няться в свете новых открытий в области социологии и психологии. Возмож-но, прошлое и не изменяется, но изменяется наш способ его организации. Вер-немся к нашей метафоре о составлении карт из раздела II: в некотором смыслетерритории (читай: временные структуры), которые историк пытается нанес-ти на карту, изменяются. Они изменяются вместе с нашими критериями, а нашикритерии, по меньшей мере, всегда будут оставаться гибкими, как мы видели вслучае строительства корабля.Любой термин, который имеет смысл считать значением переменной х ввыражении «история х», обозначает временную структуру. Наши критерии дляидентификации а, где а является значением х, определяют, какие события будут

199

упомянуты в нашей истории. Если у нас нет критериев для установления, какиесобытия имеют отношение к делу, а какие — нет, мы просто вообще не в состо-янии писать историю 21. Временные структуры, конечно же, в какой-то мереприменяются ad hoc *. Одно и то же событие может быть составной частью внеограниченном количестве разных временных структур: событие Е вместе слюбым количеством событий, в ином отношении ничем не связанных, можетсоставлять отдельные временные целостности. Наше описание Е может, соот-ветственно, варьировать в зависимости от объединения его с разными совокуп-ностями событий в разных временных структурах. Так что описать Е при помо-щи нарративного предложения, соотнеся его с более поздним событием Ё', оз-начает поместить оба события Е и Е' в одну и ту же временную структуру. Но аpriori нельзя ввести никаких ограничений на количество нарративных предло-жений, каждое из которых будет давать истинное описание Е, и, следовательно,нельзя ввести никаких ограничений на количество разных временных структур,в которые историк помещает Е, организуя прошлое.Тем не менее, как разные контексты определяют, какое из неограниченногочисла возможных описаний объекта является подходящим для данного случая,так и конкретная временная структура, представляющая интерес для историка,зачастую определяет, какое из описаний данного события является правильным.Я выдвинул положение, что конкретное происшествие или событие приобрета-ют историческое значение благодаря своей связи с другим происшествием илисобытием, которое по какой-то причине представляет для нас особенный инте-рес или которому мы приписываем некоторую важность. Нарративные предло-жения, таким образом, зачастую используются для оправдания упоминания в по-вествовании некоторого происшествия или события, значение которого в иномслучае было бы непонятно читателю. Автор романа, например, может прерватьсвое повествование и дать пояснение некоторому обстоятельству, к которому он* Специально для данной цели (лат.). — Прим. перев.Глава VIII. Нарративные предложения 163хочет привлечь наше внимание. Например, «Смит и не подозревал о том, что егоневинная шутка обернется смертью епископа». Тем самым автор забегает вперед,ссылаясь на тот конкретный эпизод, благодаря которому кажущееся зауряднымболее раннее событие приобретает свое значение. Историки также часто прибега-ют к этому приему. Почему в истории Крымской войны * мы удостаиваем капита-на Нолэна особого упоминания, тогда как о многих солдатах не говорится ни сло-ва? Потому что, когда капитан Нолэн прибыл с приказом в штаб лорда Раглана,«это был роковой момент» 22. «Этому офицеру, смелому, блестящему, преданно-му, предназначено было судьбой стать орудием, которое направило легкую кава-лерию на верную смерть» 23.Такие слова, как «роковой», «предназначенный судьбой», «гибельный» при-званы подчеркнуть значение событий, и это существенный момент при организа-ции прошлого историком. «Атака легкой кавалерии» была примером безумнойславы, потрясающей воображение людей: она была вполне достойным предме-том даже для поэтического освещения **. Если бы этой атаки не было или если быона была вполне обычной и ее не окружал ореол славы, интерес историка никогдабы не коснулся капитана Нолэна или представил бы его в другом свете, напримерв какой-нибудь другой временной структуре, скажем истории кавалерии.Примеров такой имеющей «обратную силу» переорганизации прошлого можнопривести множество. Любое новое открытие в философии может, например, зас-тавить по-иному взглянуть на всю историю философии. В более ранних филосо-фах начинают видеть предшественников этого открытия, однако, по иронии судь-бы, люди могут принизить оригинальность идей автора открытия, который при-влек внимание к тем аспектам в высказываниях прежних философов, которые иначеоставались бы незамеченными. Кант с горечью говорил об этом 24. Недавно мыбыли свидетелями подобной переоценки творчества К. Моне в результате дея-тельности Нью-Йоркской школы абстрактных экспрессионистов. Можно устано-вить, что Моне не повлиял ни на одного представителя Нью-Йоркской школы, нопоскольку эти художники начали писать в особой манере, Моне в его позднихполотнах стал их предшественником. «Если бы, — писал Бергсон, — не былоРуссо, Шатобриана, де Виньи, Виктора Гюго, мы не только не смогли бы заметитьромантизм в классических произведениях прошлого, но его действительно там ине было бы», поскольку«этот романтизм классических авторов актуализировался только при рас-крытии определенных аспектов их произведений. Но это decoupure '

200

* Имеется в виду один из драматических моментов битвы за Севастополь 13 октября 1854 года,когда в результате безнадежной, но невероятно смелой атаки под Балаклавой, погиблабольшая часть британской легкой кавалерии. Приказ об атаке привез капитан Нолэн. —Прим. перев.* Этому событию посвящено множество литературных произведений, в частности, извест-ное стихотворение А.Теннисона. — Прим. перев.*** Открытие (франц.). — Прим. перев164 Артур Данто. Аналитическая философия историиего специфической форме не существовало в классической литературедо появления романтизма точно так же, как прихотливый узор не суще-ствует в проплывающем мимо облаке, пока его не увидит художник, сво-им воображением преобразующий бесформенную массу» 25.Это, конечно, звучит экстравагантно. Я бы, скорее, сказал, что элемен-ты романтизма присутствовали в классической литературе, ожидая своегооткрытия. Но для такого открытия нам необходимы понятие романтизма икритерии определения романтического. Но понятие романтизма естествен-но не существовало в период расцвета классической литературы. В скобкахзаметим, что какие бы элементы в работах классических авторов ни подво-дились под понятие романтизма, они, без сомнения, были включены в этипроизведения намеренно. Но о'ни не были включены намеренно в качестве«романтических элементов», поскольку авторы не имели в своем распоря-жении этого понятия. Это служит важным ограничением при использова-нии понятия Verstehen *. В намерения Аристарха не входило предвосхититьоткрытие Коперника, равно как в намерения Петрарки не входило поло-жить начало эпохе Возрождения. Чтобы дать подобные описания, необхо-димы понятия, которые станут доступными только в более позднее время.Из этого следует, что, даже обладая доступом к сознанию людей, действиякоторых он описывает, Идеальный хронист не способен оценить значениеэтих действий.Чтобы понимать историческое значение событий в тот момент, когда онипроисходят, необходимо знать, с какими более поздними событиями их свяжутисторики будущего в своих нарративных предложениях. Так что недостаточноодной способности предсказывать события будущего, необходимо знать, ка-кие будущие события окажутся относящимися к делу, для этого требуется пред-сказать интересы историков будущего. Теперь я хотел бы обратиться к вопро-су о предсказании событий. Однако мимоходом замечу, что если Идеальныйхронист должен будет предсказывать, то образцом для него послужат сочине-ния обычных историков, а не наоборот, как мы полагали ранее.Мы не можем назвать предложение 5 предсказанием просто потому, что оностоит в определенной форме времени, поскольку некоторые предложения могутбыть предсказаниями и стоять в прошедшем времени, хотя это для них нетипич-но. Так, «Аристарх предвосхитил открытие Коперника» является предсказани-ем в любой момент времени с 270 г. до н.э. по 1453 г. н.э 26Не зависит отнесениеS к предсказаниям и от намерения человека, высказывающего его, посколькучеловек может ошибиться в датах; соревнование, результаты которого он пыта-ется предсказать, возможно, уже состоялось и победитель определился к томувремени, когда он формулирует S 27. Я сформулирую не определение, но только* Понимание (нем.). — Прим. перев.Глава VIII. Нарративные предложения 165необходимое условие для предложения предсказания: S является предсказанием,если S ссылается на событие Е и Е не происходит ни раньше, ни одновременнос высказыванием предложения S 28.Тогда нарративное предложение, содержащее ссылку на упорядоченнуюотносительно времени пару событий £, и Е2, будет предсказанием при его ис-пользовании Идеальным хронистом, поскольку он записывает это предложение,когда происходит Е^ (напомню, что в нарративном предложении описы-вается более раннее из двух событий), а стало быть, раньше по времени, чемЕ2. Более того, чтобы Идеальная хроника оставалась окончательной, этипредсказания должны быть верными. Однако это существенно меняет задачуИдеального хрониста. Поскольку два события, о которых говорится в нар-ративном предложении, принадлежат к одной временной структуре, Идеаль-ный хронист должен точно так же структурировать будущее, как будущиеисторики будут структурировать прошлое. Поскольку Идеальная хроникадолжна быть полной, все нарративные предложения, истинные относитель-но Е,, должны быть записаны сразу, и соответственно Идеальный хронист,

201

должен «заложить» все временные структуры, в которые будет помещенособытие Е\. В результате в Идеальной хронике история будет написана дотого, как она произошла. Так что если мы теперь позволим фрагментамИдеальной хроники попасть в руки историков, последние узнают из нихнамного больше, чем что произошло и как произошло. Они узнают, чтопроизойдет (если события, описанием которых они располагают, как-тосвязаны с будущими событиями). Но тем самым мы нарушаем ассиметриюв нашем представлении о прошлом и будущем: прошлое и будущее теперьравны в отношении определенности. Это аналитика. Истинность р логи-чески вытекает из истинности высказывания «я верно предсказывает, и тор», а каждое предсказание Идеального Хрониста верно по определению.Таким образом, это все меняет. В частности, изменяются познаватель-ные возможности Идеального хрониста. Прежде он был посвящен в гораз-до большее количество подробностей, нежели это доступно человеку, одна-ко его способ познания представлял собой простое расширение обычнойпознавательной ситуации: он наблюдал события, о которых писал. Но не-возможно наблюдать будущие события, не изменив значение слова «наблю-дать». Как тогда он может знать о будущем? Остаются ли действия Иде-ального хрониста по-прежнему доступными нашему пониманию? Обратимсясначала к более обычным для человека ситуациям, в которых делаются пред-сказания, а затем вновь вернемся к данным вопросам.Когда в момент времени ?( человек предсказывает, что событие Е произой-дет в момент времени (2, мы всегда можем спросить, откуда он знает или поче-му он думает, что Е произойдет в момент времени t>- Таким образом, мы про-сим представить подтверждающие данные, и наше доверие к предсказаниюбудет зависеть от нашей оценки этих данных. Пусть предсказание будет та-166 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ким: «В момент времени ?2 пойдет дождь». В данном случае подтверждающиеданные могут включать все от приступа ревматизма и просто предчувствия,грозовых облаков и поведения птиц до результатов экспериментов в камереВильсона, рентгеновских лучей, электронной дифракции и тому подобного.Или же это может быть прогноз погоды, опубликованный в газете. В любомслучае эти подтверждающие данные будут приняты, только если можноответить на вопрос, почему они считаются основанием для веры в то, что вмомент времени t2 пойдет дождь. Ответы могут варьироваться от простогоиндуктивного обобщения до новейших метеорологических теорий. Корочеговоря, для предсказания нам нужно некоторое событие и то или иное законо-подобное предложение, которое позволит нам на основе этого события сде-лать заключение о том, что произойдет в будущем. Сейчас меня не интересуетвопрос, являются ли какие-то данные плохим или хорошим подтверждением,меня интересует только наиболее общее требование, которому они должныудовлетворять, чтобы вообще быть подтверждающими данными, а именно:какие бы данные ни приводились в подтверждение, они должны быть доступ-

202

ны в тот момент, когда делается предсказание. Если учесть нашу характерис-тику предсказания, то это требование точно исключает одну вещь: само пред-сказываемое событие. Любое утверждение о том, что Е произойдет, высказы-ваемое, когда Е уже произошло, будет автоматически ложным в силу того, чтооно искажает временное отношение между моментом, когда его высказывают,и событием Е. Следовательно, если Е предлагается в подтверждение предска-зания о нем самом, то это предсказание становится ложным.Итак, в момент времени /2 мы располагаем информацией, которая в прин-ципе недоступна человеку, предсказавшему, что произойдет в момент времени*2. Точнее говоря, теперь мы имеем возможность знать, было ли его предска-зание верным или нет. Если нас спросить, откуда мы знаем, что идет дождь,мы в принципе можем предъявить подтверждающие данные, которые дажесамый совершенный прогноз погоды не мог бы предоставить раньше: мы мо-жем указать на идущий дождь. Если нарративное предложение ссылается надва разделенные во времени события и является предсказанием до тех пор,пока не произойдет более позднее событие, то, видимо, после этого событияисторики могут приводить в подтверждение указанного нарративного предло-жения данные, которые в принципе были недоступны до того, как это событиепроизошло: они могут ссылаться на само событие. Таким образом, они имеютвозможность знать, истинно ли данное нарративное предложение, чего не могзнать никто до того, как это событие произошло. Было ли оно истинным рань-ше — на этот вопрос я отвечу в следующей главе. Сейчас меня интересуеттолько эпистемологическая сторона вопроса.Но если мы действительно проводим эпистемологический анализ, мы заш-ли слишком далеко. Предположим, что в момент времени /}

предсказывается,что событие Е произойдет в момент времени ?2. Тогда в момент времени <2

кто-Глава VIII. Нарративные предложения 167

203

то действительно будет располагать информацией, недоступной в момент време-ни / j , а именно самим событием, если предсказание окажется верным. Предполо-жительно, этот человек является свидетелем самого события Е, тогда как в мо-мент времени tl можно наблюдать только признаки Е. Но тогда свидетелем Еможно быть только в момент времени <2: в момент времени t^ уже слишком по-здно, как, впрочем, и в любой момент tn (где и > 3). Начиная с момента времени <3,мы находимся примерно в том же положении, что и тот, кто сделал предсказание вмомент времени t\: подобно ему мы можем наблюдать только признаки событияЕ, происшедшего в момент времени t2. В каком-то смысле мы находимся в менеевыгодном положении. Предсказатель может по крайней мере надеяться стать сви-детелем события, которое он предсказывает. Тогда как наши собственные аргу-менты систематически опровергают предложения «Я буду свидетелем £»,

если Епроизошло раньше, чем это предложение было высказано. Предсказатель имеетвозможность стать свидетелем, и, таким образом, он может узнать, верно егопредсказание или нет. Но этого не может сделать тот, кто предсказывает заднимчислом (retrodict).Этот недостаток частично компенсируется тем, что тот, кто предсказываетсобытие Е, и тот, кто предсказывает его задним числом, могут наблюдать различ-ные классы признаков события Е. Возможно, мокрые улицы являются не болеенадежным признаком того, что шел дождь, чем грозовые облака — признакомтого, что пойдет дождь, но экземпляры «De Revolutionibus Orbium Caelestium» *будут, без сомнения, более надежным признаком того, что кто-то написал этукнигу, чем любой признак (если таковой можно себе представить), говорящий отом, что ее кто-то напишет. В любом случае тот, кто предсказывает событие зад-

204

ним числом, может располагать свидетельствами очевидца события, которые, учи-тывая наше общее ограничение, совершенно исключены для обычного предска-зателя. Истории событий пишутся после того, как эти события произошли, а недо того.Признавая, что наше ограничение исключает возможность того, что кто-тоскажет, будто он был свидетелем события и теперь ждет, когда оно произойдет;признавая также, что мы сочли бы абсурдными слова человека о том, что его кни-га опубликована, поэтому ему лучше приняться за дело и написать ее; так не сле-дует ли нам сходным образом признать абсурдным заявление о том, что кто-тонаписал историю событий, хотя эти события только должны еще произойти! По-пробуем представить себе такой случай.Предположим, мы находим книгу, озаглавленную «Сражение за о. Иводзи-ма» **. Она описывает в мельчайших подробностях участников и ход этого сра-* Латинское название выдающегося труда Коперника «Об обращении небесных сфер» (1543),содержащего изложение гелиоцентрической системы мира. — Прим. перев.** Имеется в виду ожесточенное сражение за остров Иводзима (в Тихом океане) междуморскими пехотинцами США и японскими войсками в 1945 г. Именно во времяэтой операции была сделана знаменитая фотография морских пехотинцев, вод168 Артур Данто. Аналитическая философия истории

жения: сообщается, кто был ранен и когда, кто был убит и при каких обстоятель-ствах, а затем мы обнаруживаем, что эта книга была написана в 1815 г.! Несмотряна это, она сообщает больше сведений, чем нам известно, хотя мы являемся, ска-жем, лучшими экспертами по истории этого сражения. Используя эту книгу, мынаходим тех оставшихся в живых участников сражения, о которых нам раньшебыло неизвестно. И их свидетельства всегда согласуются с этой странной нару-шающей хронологию находкой, которая теперь становится бесценным руковод-ством для исторического исследования, подобно карте, на которой указан путь ксокровищам!В конце концов, человек может сначала составить карту, ведущую к сокрови-щам, а затем закопать их в соответствующем месте или велеть кому-то закопать ихтам. Человек может сначала разработать программу и затем начать ее выполнять

205

или велеть кому-то выполнить ее.'Это примеры «исправления фактов» 29. Почемуже тогда мы не можем написать историю прежде, чем произойдут события, о ко-торых мы пишем? Кто-то мог бы сказать, что это нельзя назвать историей, чтоистория по определению относится к прошлому и что, соответственно, говорить,будто история событий 1945 г. может быть написана в 1815 г., означает нарушатьправила словоупотребления. Я не хочу уйти от решения вопроса таким образом.Пусть это не называется «историей». Но предположим, мы обнаружили, что книгабыла написана в 1815 г., только после того, как приняли эту книгу за точное иокончательное описание сражения за о. Иводзима. Я нахожу слабое утешение втом, что мы не можем больше называть это историей. Именно возможность суще-ствования такой книги, как бы ее ни называли, приводит меня в замешательство.Маленький ребенок в своем лепете может случайно произнести ряд звуков,которые окажутся доказательством теоремы Ферма. Назовите это совпадением:один ряд звуков может быть равновероятным с любым другим рядом. Или со-чтите ребенка оракулом и пригласите математиков, чтобы они внимательно выс-лушали его лепет. Любое действие считается разумным в данном случае. Но пред-положим, что наша странная рукопись обнаружена в стопке бумаг, составляю-щих литературное наследие писателя XIX в., и вместе с ней найдены письма.Среди прочего в них часто встречаются фразы: «Я с головой ушел в работу надкнигой об Иводзиме. Работа продвигается медленно...». Достаточное количе-ство подобной сопутствующей документации убедит нас в том, что книга явля-ется результатом сознательного человеческого замысла. Мы видим, что некото-рые фразы зачеркнуты, и их заменяет правка, которая содержит точные факти-ческие сведения, и все это написано архаичным почерком XIX в. Каждый ска-

206

жет: рукопись подделана. Однако если бы мы нашли среди бумаг Ньютона картунебесного свода на 1960 г., проверили ее и убедились, что она совершенно вер-ружающих флаг США на одной из вулканических вершин острова, которая была по-ложена в основу создания военного мемориала на Арлингтонском национальном клад-бище в г. Вашингтон (округ Колумбия). Остров был возвращен Японии в 1968 г. —Прим. перев.Глава VHI. Нарративные предложения 169

на, мы бы не заподозрили обмана. Мы не ощущали бы неудобства, которое воз-никает, когда под угрозой оказывается фундаментальное понятие. Отчего так?Витгенштейн писал: «Будущее от нас сокрыто. Но думает ли так астроном,вычисляющий дату солнечного затмения?» 30 Вопрос риторический: совершен-но очевидно, что астроном так не думает. Но дело в том, что мы примерно зна-ем, чем занимается астроном: он определяет исходные положения небесных тел,решает уравнения и т.д. Наш прозорливый историк написал: «Работа продвига-ется медленно». Но что эта за работа? Мы не знаем. Мы только знаем, что это,возможно, не совсем то, что обычно делают историки: работают в архивах, ус-танавливают подлинность документов, критически анализируют свидетельства,беседуют с оставшимися в живых, изучают фотографии. Мы можем теперь на-чать склоняться к тому, чтобы сказать, что не может идти речь о написании исто-рии прежде самих событий, поскольку ничто (в данном случае) не может счи-таться историографией. Для астронома будущее сокрыто не больше, чем про-шлое, а предсказания и описания, сделанные задним числом, составляют одноцелое. Но существует особого рода асимметрия между признаками и «следами»событий, о которой мы говорили выше. Отпечатки ступней появляются послетого, как сделан шаг, а не до него. Фотографии, свидетельства очевидцев и томуподобное появляются после событий, которые они призваны удостоверить, а недо них. Именно с такого рода вещами имеет дело историография. Подумайте о

207

невероятных трудностях, возникающих при попытке определить, куда именнонаступит человек, проходя по полосе песка, и как легко задним числом указать,куда он наступил, пока видны следы.Это асимметрия уходит еще глубже. Глядя на грозовые облака, я могу ска-зать: «Пойдет дождь, если только не...», а видя мокрую улицу, я могу сказать:«Шел дождь, если только не...». Едва ли найдется фраза, которой можно былобы закончить оба предложения. Так, окончание «если только не проехала поли-вальная машина» вполне подходит ко второму предложению, но при измененииформы времени «если только не проедет поливальная машина» совершенно неподходит к первому. Или можно сказать, глядя на грозовые облака: «Пойдетдождь, если только ветер не переменится», но «Шел дождь, если только ветер непеременился» звучит странно, когда все вокруг мокрое. Более того, если чело-век является свидетелем события Е в момент времени t2, он по-прежнему счита-ется свидетелем в момента времени /3, но, хотя он и будет свидетелем события,он не считается свидетелем в момент времени ^.Однако если мы используем свидетельства очевидца как основание для опи-сания события задним числом, мы полагаемся на его память. Почему бы, в кон-це концов, здесь не могла бы существовать симметрия и почему мы не могли бывоспользоваться как основанием для предсказания заявлениями о своих предви-дениях * того, кто будет свидетелем? Назовем такого человека пред-свидете-* Имеются в виду «видения», в которых человек переживает то, что с ним лично произойдет вбудущем. — Прим, перев.170 Артур Данто. Аналитическая философия истории

лем (pre-witness). Пред-свидетель пред-видит то, чему он будет свидетелем, по-добно тому, как свидетель вспоминает то, чему он был свидетелем. Кто-то мо-жет возразить: утверждение о том, что а является пред-свидетелем, логическипредполагает, что а будет свидетелем события Е, а это, в свою очередь, логичес-

208

ки предполагает, что Е произойдет. Но мы не можем принять свидетельство акак пред-свидетеля в качестве подтверждения того, что Е произойдет, посколькусамо признание его пред-свидетелем логически предполагает, что событие Е про-изойдет, а именно в этом и состоит вопрос. К сожалению, совершенно анало-гичное рассуждение заставит отвергнуть и свидетельство очевидца, посколькупризнание человека в свидетелем Е логически предполагает, что в был свидете-лем Е, а это в свою очередь логически предполагает, что Е произошло. Такимобразом, признать в свидетелем и принять его свидетельство в качестве под-тверждения того, что Е произошло, значит уйти от вопроса. Истинностьр выте-кает из истинности «в помнит, что р», но тогда истинность р также вытекает изистинности «а предвидит, что/»».Конечно, даже если мы настаиваем на симметрии между предвидениеми памятью, мы должны будем исключить предвидение в качестве основа-ния, на котором наш «историк» может строить описание сражения за о.Ивод-зима, поскольку если мы не можем помнить события, свидетелями которыхмы не были, мы не можем предвидеть события, свиделелями которых мы небудет. А наш «историк» почти наверняка не будет свидетелем этого сраже-ния. Так что эта предполагаемая симметрия между памятью и предвидени-ем очень мало может нам помочь. Едва ли это обстоятельство сильно по-влияет на обычного историка, который в редких случаях является свидете-лем событий, о которых он пишет, но это непоправимо для человека, кото-рый пишет о событиях, которым он не будет свидетелем.Возможно, он обладает чем-то вроде второго зрения и основывает свои опи-сания на пророческих видениях. Тогда он сможет объяснить вносимые исправ-ления тем, что более позднее видение вытесняет раннее, примерно как при со-ставлении Корана. Однако мы можем спросить, откуда он знает, что он обладаетэтим вторым зрением, как он различает между подлинным видением и простой

209

фантазией. Возможно, когда он писал: «Работа продвигается медленно», он имелв виду: «Видения бывают очень редко». Но как он должен провести различиемежду своим случаем и случаем писателя с его непостоянной музой? Заметьте,что мы можем сопоставить нашего странного пророка с не менее странным че-ловеком, у которого бывают видения, обращенные в прошлое, человеком, кото-рый в 1960 г. пишет историю, происшедшую в 1815 г., основываясь только навидениях! Предположим, что этот человек создаст таким образом совершенноточное описание. Но в этом случае мы можем по крайней мере проверить еговидения, сличив их с описаниями, созданными обычным способом. Даже еслион сообщает о фактах, не упомянутых в обычных исторических сочинениях, мыв'принципе знаем, какого рода свидетельства понадобятся для того, чтобы про-Глава VIII. Нарративные предложения 171

верить то, что он говорит. Но в 1815 г. не было ничего подобного, с чем можнобыло бы сличить «Историю сражения за о. Иводзима». И уж во всяком случае,не было других описаний, поскольку в таком случае возник бы вопрос, как былисозданы эти описания. Если они также написаны на основании видений, мы толь-ко переведем проблему с одного описания на другое. Визионерская и традици-онная история могут прийти к одинаковым заключениям, однако в этом случаесуществует традиционный способ проверить и ту и другую версию. Но еслиописания созданы до того, как событие, о котором идет речь, произошло, несуществует ни традиционных описаний, ни традиционных способов их провер-ки. Могут существовать подобные видения. То, что у кого-то случаются виде-ния, — огромная удача, подобная рождению в вашей семье многостороннеодаренного гения. Поведение Пьеро да Винчи поучительно: он пытался точновоспроизвести обстоятельства, при которых был зачат Леонардо, с тем, чтобы

210

произвести на свет точную его копию. Вы можете сказать, он сделал именно то,что следовало, или совсем не то, что следовало. Нет никакой разницы. В концеконцов, неизвестно, что следует делать, а чего нет, если вы хотите произвестина свет многосторонне одаренного гения. Рецептов не существует.Однако когда астроном вычисляет дату будущего затмения, мы не пред-полагаем, что он при этом пользуется особым даром предвидения или обла-дает вторым зрением. Когда мы говорим, что будущее сокрыто, мы всеголишь имеем в виду, что у нас нет законов или теорий, подобных тем, чтоесть у астронома. Разве не мог наш прозорливый историк прибегнуть кпомощи науки? Тогда фразу «Работа продвигается медленно» надлежитпонимать так: невероятно трудно определить значения для всех перемен-ных, чудовищно трудно произвести сложнейшие расчеты, которые дедук-тивным путем приведут к выводам, представленным в «Истории сраженияза о.Иводзима». Что ж, это возможно, однако у нас есть достаточные осно-вания полагать, что в 1815 г. не было такого рода теорий. Их нет и сегодня.И мы не можем по-настоящему понять, поскольку мы сами не располагаемтакими теориями, какого рода вещи могли бы выступать в роли начальныхи пограничных условий. Но предположим, нашему автору это было извес-тно, и его работа была «научной». Он предсказал сражение подобно тому,как астроном предсказывает затмение.И опять-таки начнем с простых случаев. Предположим, что существует тео-рия Т, в соответствии с которой можно, исходя из события С, предсказать со-бытие Е. Пусть Г имеет следующий вид: «Всякий раз, как появляются грозо-вые облака, идет дождь». В состав словаря Г входят, таким образом, два специ-альных термина: «грозовые облака» и «дождь». Однако проливной дождь об-ладает множеством других характеристик, кроме той, что является проливнымдождем. Следовательно, мы можем с легкостью составить описание D для со-бытия Е, которое не может быть сформулировано при помощи ограниченноголексикона Т.172 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Событие Е, без сомнения, может быть предсказано с помощью теорииТ, но без использования описания D. Чтобы мы смогли это сделать, мыдолжны будем показать, что предикаты, используемые в описании D, яв-ным образом определимы при помощи терминов, уже включенных в Т, или

211

же — что более вероятно в данном случае — мы должны будем соответству-ющим образом пополнить наш набор терминов. В результате теория Т ста-новится более сложной, пропорционально произведенным изменениям, имы можем предположить, что теперь по своему уровню сложности Т соот-ветствует новейшим метеорологическим теориям. Исходя из того, что сло-варь Т теперь состоит из набора терминов F\, F2, F^.... Fn, мы можем ска-зать, что описание, используемое для предсказания Е, в идеале будет содер-жать либо каждый этот термин, либо противоположный ему. Таким обра-зом, это будет наиболее полное описание, которое позволяет дать совре-менная теория.Мы, конечно же, отдаем себе отчет в том, что любое подобное описание,каким бы полным оно ни было, проигрывает по сравнению с логически возмож-ным описанием, где каждый предикат языка (или его отрицание) может бытьприменен к Е, и что даже в этом случае, поскольку individuum est inefabile *,

свойства Е не будут исчерпаны. Богатство свойств Е превышает максимальныедескриптивные возможности языка in toto **. Но не это меня беспокоит. Пред-положим, что Е произошло в соответствии с тем, как его предсказывали, но мо-гут существовать описания Е, которые важны для нас, но которые не могут бытьвыражены средствами языка Т. Это может быть не просто проливной дождь, этоможет быть проливной дождь, во время которого затопило наш подвал или кото-рый смыл причал, построенный Смитом в 1912 г. Я не имею в виду, что подоб-ные обстоятельства нельзя предсказать. Я только хочу сказать, что их нельзяпредсказать исключительно при помощи одной теории Т, поскольку «затопитьподвал Джонса» или «смыть причал Смита» почти наверняка не входит в числотерминов, истинных относительно проливного дождя, которые включены в Тили могут быть эксплицитно определены с помощью ее терминов.Обычно признается, что научная теория не может предсказать событиепри любом истинном описании этого события. Действительно, в состав того, вчем, как мы полагаем, состоит деятельность ученного, входит поиск соответству-ющего языка для описания событий, в который включаются термины, обознача-

212

ющие важные, с нашей точки зрения, свойства событий, или же для этих целейвводятся новые термины. Достаточно знать начальное положение и характерис-тики движения тела, чтобы предсказать траекторию движения: нам не нужнознать, например, что это тело — фарфоровое пасхальное яйцо, сделанное длястаршей дочери Николая II. Так что окажется бессмысленным и в конечном сче-те пагубным для научной теории как таковой, если мы порекомендуем включить* Неделимое невыразимо (лат.). — Прим. перев.** Полностью, целиком (лат.). — Прим. перев.Глава VIII. Нарративные предложения 173

в теорию, подобную Т, термины, в которых мы хотели бы описать проливнойдождь, учитывая нашу собственную частную заинтересованность в подвалах ипричалах. Более того, это требование было бы невыполнимо, поскольку количе-ство временных структур, в которые историки будущего могут поместить Е, нео-граниченно. Данный дождь может стать известным как тот проливной дождь, вовремя которого окончательно рассорились Алиса и Бернар, или как тот пролив-ной дождь, во время которого родился человек, доказавший теорему Ферма. Такчто способность предсказать Е, используя хоть какое-то описание, составляетзначительное достижение. Положение (в справедливость которого в наши дниверят гораздо меньше, чем раньше) о том, что существуюет два различных видасобытий (фактов) — научные события, которые можно предсказать и объяснить,и исторические события, которые ни предсказать, ни объяснить нельзя, являет-ся ошибочным. Существует не два класса событий, но, возможно, два классаописаний. Наука, действительно, может оказаться не в состоянии предоставитьнам желаемую информацию о событиях, но лишь потому, что такая информацияне всегда может быть выражена в четко ограниченном языке научных теорий.Выдвижение подобных требования разрушило бы метеорологию как таковую.Итак, это возможно, но теперь нас интересует иная теория, которая исполь-

213

зуется не просто для того, чтобы предсказать, что случится сражение за о. Ивод-зима, но предсказать это событие в том его невероятно детальном описании,которое предлагает наша оспариваемая «история». В последней должны содер-жаться предложения типа: «В 3.30 утра 20 февраля сержант Мэллори, изгото-вившийся бросить гранату, был убит рядовым Кито. Это был пятый и единствен-ный успешный его выстрел в тот день». Где уж тут удивляться, что работа про-двигалась медленно! Огромный труд понадобился бы для того, чтобы написатьисторию с такими подробностями. В любом случае теория, которая использу-ется для того, чтобы все это предсказать, должна быть равна по своим вырази-тельным возможностям обычному языку. В конце концов, мы предполагаем, чтоописание, о котором идет речь, должно быть доступно простому читателю.Предположим, однако, что рукопись была обнаружена в 1890 г. Читателейудивили бы некоторые использованные в ней выражения (как сегодня нас удив-ляют некоторые их выражения), но пораженные богатством воображения авто-ра, они отнесли бы эту рукопись к тому же жанру, что и сочинения Жюля Верна,хотя оно и выглядело бы слишком многословным, слишком детальным для обыч-ного романа. Были бы опубликованы различные редакции, даже переложениядля детей. Лишь после 1945 г. люди смогли бы воспринять эту рукопись в каче-стве заранее написанной истории. Или, предположим, рукопись была обнаруже-на в 1944 г. и воспринята всерьез в качестве научного предсказания. Высшеекомандование может обсудить ее, сопоставить с собственными планами, воз-можно, даже изменить собственные планы. Сержант Мэллори постарается бытьв другом месте-в 3.30 20 февраля. И тогда вся работа, которая продвигалась такмедленно, пойдет насмарку: предсказания окажутся ложными! Люди откажутся174 Артур Данто. Аналитическая философия истории

214

следовать рукописи подобно взбунтовавшимся актерам, недовольным сценари-ем. Опровержения предсказаний достаточно распространены. Кто-то предска-зывает, что мяч упадет на землю в определенном месте, а кто-то другой его ло-вит. Безусловно, в интересах человека было бы опровергнуть предсказание, чтоон умрет в такое-то время, в таком-то месте. Предсказание может избежать все-го этого только одним способом — оно должно быть обнаружено после того,как событие произошло. Мы не можем, как вы помните, изменить прошлое.Возможно, тот человек в 1815г. отдавал себе в этом отчет. Может быть, ондаже предсказал, что рукопись попадет в руки людей в 1944 г., и они постарают-ся опровергнуть содержащееся в ней предсказание. Он не только предсказал,как они поступят, но и написал об этом! Если бы в руки людей в 1944 г. попалоэто «более полное» описание, сложилась бы та же самая ситуация, что и прежде.Мы не можем представить лишь одного: люди знают о предсказании и не имеютвозможности его опровергнуть, поэтому предсказанное событие происходит.Допустим, имеется предсказание, что кто-то сделает движение левой ногой вмомент времени tj и правой ногой — в момент времени t2- Человек пытаетсяопровергнуть это предсказание: в момент времени /j он старается стоять непод-вижно или двигать правой ногой, но, несмотря на все его усилия, предсказаниесбывается! Ноги его ступают туда, куда им предсказано; человек словно теряетконтроль над своим телом, и его конечности двигаются теперь сами по себе.Или представьте, что человек пытается сдержать крик, но обнаруживает, что,несмотря на все его усилия, крик вырывается у него из груди. Вообразите карти-ну боя, где массы людей испытывают это странное состояние отчуждения. Вужасе они обнаруживают, что целятся из ружей, их пальцы непроизвольно тя-

215

нутся к гранатам и выдергивают чеку; они пытаются крикнуть «Отходим», новместо этого у них вырывается предсказанное «Вперед!». Каждый наблюдает засобственными действиями почти как зритель, отстранение, зная заранее, чтопроизойдет, и не имея возможности ничего сделать, чтобы это предотвратить.Возможно, подобное случается в ночных кошмарах или в больном воображениибезумного ученого. Во сне мне может привидеться, что кто-то кричит: «Прекра-ти падать!», и я подчинюсь, прервав свое стремительное движение в простран-стве. «Прекрати падать!» в реальных условиях является образцом приказа, кото-рому мы не можем подчиниться. «Отодвинь правую ногу!» при обычных обсто-ятельствах — образец приказа, которому мы можем не подчиниться, если поже-лаем. Придуманный мной случай, который я подробно описал выше, мог быпроизойти, только если бы люди потеряли контроль над своими действиями.Единственная книга, которую невозможно представить в руках у участниковсражения за о. Иводзима, это «История сражения за о. Иводзима». Или, точнееговоря, невозможно представить, чтобы эта книга у них была и чтобы она оста-валась истинной.Таким образом, мы не знаем, что историки будущего скажут о нас. Еслибы мы знали это, мы могли бы опровергнуть их описания точно так же, как мыГлава VIII. Нарративные предложения 175

можем опровергнуть предсказания, сделанные до того, как мы совершили ка-кое-то действие, и это вполне подвластно человеку, возможности которого на-ука призвана расширять, а не ограничивать.Теперь предположим, что сражение было предсказано, и предсказание былообнаружено только после того, как событие произошло. Мы считаем это пред-сказание великим достижением и сожалеем лишь о том, что оно было обнару-жено слишком поздно. Поскольку оно было обнаружено слишком поздно, оно

216

истинно. Ничто не может случиться с прошлым, что опровергло бы это пред-сказание, но с течением времени, мы все больше и больше ощущаем необхо-димость создавать новые описания сражения за о. Иводзима. Какой-то рядо-вой выжил благодаря героическому поступку человека, в последнюю минутуподумавшего, что он пожертвовал своей жизнью ради такой незначительнойличности. Этот рядовой в дальнейшем совершает великие подвиги! Эпизодполучает особое значение, о нем рассказывают в школе. Дети с удовольствиемразыгрывают сцену спасения человека, который... И все больше нарративныхпредложений включается в описания этого сражения, предложений, о которыхдаже гений в 1815 г. не мог знать.Мог ли знать о них Идеальный хронист? Это зависит от нас. Он наше тво-рение, мы можем делать с ним, что пожелаем. В конце концов, это мы решили,что он способен в ту же минуту записывать все, что происходит, в том виде,как это происходит. Но зачем дальше следовать этой выдумке? Идеальный хро-нист выполнил свое назначение, и теперь о нем можно забыть. Как и об Иде-альной хронике, которую нам не удалось представить в таком виде, чтобы онасообщала не меньше, чем мы хотим знать, и не больше, чем мы можем знать.А что можно сказать о нашей не слишком удачной метафизической модели?Разве ее цель была не в том, чтобы в метафорической форме выразить ту мысль,что истинные предложения о прошлом не становятся ложными? Возможно,именно к этому сводится и положение о том, что «прошлое нельзя изменить».А истинные утверждения о будущем? Что ж, если нам удается опровергнутьутверждение о будущем, оно просто не является истинным. Если «изменениебудущего» означает только опровержение предсказаний, то мы, безусловно,можем изменить будущее. Почему же тогда мы не можем опровергнуть пред-

217

сказания, сделанные задним числом? В каком-то смысле мы могли бы это сде-лать. Если бы я знал, что кто-то задним числом предскажет, что я ел персик вмомент времени t\, я мог бы вместо персика съесть яблоко и опровергнуть этопредположение. Но именно этого я и не знаю. Если бы мы знали, что историкибудущего скажут о нас, мы смогли бы при желании опровергнуть их утвержде-ния, так же как мы можем опровергнуть предсказания, сделанные людьми донас. Почему мы не знаем будущее в этом смысле? Я не могу сказать. Но озна-чает ли высказывание Пирса, с которого мы начали, нечто большее, а не про-сто незнание нами того, что историки будущего скажут о нас? «Будущее от-крыто» означает только, что никто еще не написал историю настоящего.176 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Глава IXБудущие и прошлые случайностиС философской точки зрения, моя заключительная характеристика Иде-ального хрониста была надуманной. Едва ли можно предполагать, что адек-ватное рассмотрение проблемы опережающего * исторического знания — зна-ния истории событий до того, как они произошли, осуществляется так, чтосначала изобретается некий субъект, якобы обладающий таким знанием, а за-тем доказывается, что такого субъекта нет, ибо он является продуктом вымыс-ла. Вопрос не в том, существует ли в действительности такой субъект, а в том,может ли он существовать, и это приводит нас к вопросу о том, возможно литакое знание. В конце концов, существуют такие формы скептицизма, которыхникто не поддерживает, однако сам по себе этот факт отнюдь не опровергаетэтих форм. Кроме того, я не могу даже утверждать, что придумал существо,обладающее опережающим историческим знанием. Знание будущего иногдапридают Богу, приписывая Ему всеведение. Действительно, представителиспекулятивной философии истории временами рассматривали всю историю

218

как проявление некоторого Божественного промысла, который они обязаныраскрыть или частично уже раскрыли, возможно, благодаря откровению. По-этому, если я хочу всерьёз отвергнуть возможность опережающего историчес-кого знания, я должен привести какие-то позитивные аргументы. Поиском этихаргументов я и займусь в данной главе.Мне кажется, моё рассмотрение нарративных предложений позволяет сде-лать вывод о том, что при том описании, которое дают действиям людей нар-ративные предложения, эти действия очень часто не являются интенциональ-ными. Отсюда не следует, конечно, что указание на цели с точки зрения исто-рии несущественно. Действия курфюрста естественно объяснять, ссылаясь наего намерения: получить корону Богемии, а потеряв её, постараться возвра-тить. Его переговоры с Англией и Францией, его попытки добыть деньги ивступить в те или иные союзы — всё это можно рассматривать в свете егостремлений, являющихся частью того, что я назвал его «проектами». Однаковсякий раз его действия приводили к таким следствиям, которых он никак непредполагал и в силу своего незнания будущего не мог предполагать. Однакоименно благодаря этим следствиям, проявившимся в ходе Тридцатилетней вой-ны, его действия получили историческое значение. Короче говоря, мы видимэти действия в таком освещении, в каком не мог их видеть сам Фридрих вмомент их совершения. Он ужаснулся бы, узнав о том, с помощью каких нар-ративных предложений описывают его действия.* Имеется в виду знание чего-то до того, как это что-то произошло. — Прим. перев.Глава IX. Будущие и прошлые случайности 177

Это вполне типичный случай. Поэзия давным-давно открыла нам, что мывидим себя не так, как видят нас другие люди, что наше представление о себечасто отличается от того представления, которое складывается о нас у другихлюдей, что люди постоянно переоценивают или, напротив, недооценивают своидостижения, неудачи и характер. Такие расхождения редко разрешаются в пользупредставлений индивида, ибо наши критерии оценки тех или иных поступков

219

являются в значительной мере бихевиористскими. Наиболее велики эти расхож-дения в истории, в которой поведение человека мы оцениваем с точки зрениясобытий будущего. Историк обладает преимуществом, которого в принципе ли-шены действующие лица и их современники. Историк имеет уникальную воз-можность видеть действие во временной перспективе. Поэтому, как я уже нео-днократно повторял, глупо сетовать на то, что, будучи отдалены во времени оттех событий, которые интересуют нас как историков, мы не можем знать их так,как знали их очевидцы. Задача истории как раз и заключается в том, чтобы знатьсобытия не так, как знали их очевидцы, а как их знают историки — в связи сболее поздними событиями и в контексте времени. Желание отказаться от этогоуникального преимущества 1 неразумно и гибельно для истории, к тому же онои невыполнимо. Используя образ Платона, можно сказать, что это желание воз-вратиться в пещеру, в которой будущее всё ещё темно. Люди многое отдали быза то, чтобы видеть свои действия глазами будущего историка.Но вследствие того, что историк описывает действия не так, как описы-вает их само действующее лицо, и при этих описаниях данные действия немогут быть представлены как интенциональные, довольно трудно сказать,как обстоит дело со свободой воли в области истории. Существует есте-ственная склонность предполагать, что предикаты «быть свободным» и«быть детерминированным» являются противоположностями, так что еслидля некоторого действия один из них ложен, то второй будет истинным.Однако этот тезис плохо согласуется с тем фактом, что одно и то же дей-ствие может быть выражено любым числом истинных описаний, некото-рые из которых будут истинными нарративными предложениями, но лишьпри некоторых из этих описаний действие оказывается интенциональным.Я думаю, все согласны с тем, что для того, чтобы действие было свобод-ным, оно должно быть интенциональным. Анализ интенций является слож-ным и открытым вопросом, но, по крайней мере, это можно считать несом-ненным. Кроме того, можно считать несомненным и то, что некоторые дей-ствия являются интенциональными. С этим мог бы согласиться даже детер-

220

минист, который добавит только, что даже если действие интенционально,его ещё нельзя считать свободным только по одной этой причине 2. Но какбы то ни было, допустим, что существуют свободные действия, и каждоетакое действие интенционально. Однако остаётся ещё тот факт, что эти дей-ствия интенциональны только при некоторых описаниях, и существуютдругие описания, при которых они явно не являются интенциональными.178 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Если «а интенционально» является необходимым условием для «а свободно», тоотсюда следует, что а не является свободным при этих описаниях. Но можем лимы утверждать, что при таких описаниях оно детерминировано? Это можно бьшобы сказать, только приняв предположение о том, что если действие не свободно,оно детерминировано. Однако защитник свободы воли теперь должен согласитьсяс тем, что одно и то же действие, свободное при одних описаниях, не будет сво-бодным при других описаниях, и что если выражение «несвободный» автомати-чески истолковывается как «детерминированный», одно и то же действие ока-зывается и свободным, и детерминированным. Отсюда следовало бы, что этисубконтрарные предикаты могут быть оба истинны для одного и того же дей-ствия.С другой стороны, действительно ли мы готовы согласиться с тем, чтовыражение «несвободный» -является синонимом предиката «детерминиро-ванный»? Обычно считается, что детерминист по-своему истолковываетэтот предикат, который он хочет приписать каждому действию. Самоеменьшее, он понимает под ним приблизительно следующее: каждое дей-ствие есть следствие причин, наличие которых вытекает из того факта,что действие осуществлено и при данных причинах должно было осуще-ствиться. Однако даже такая минимальная характеристика сталкиваетсяс некоторыми острыми проблемами, когда действия выражены нарратив-ными предложениями.Рассмотрим уже упомянутый пример предложения, которое описывает Ари-старха Самосского как предшественника Коперника. Это предложение можновстретить в любой современной истории астрономии. Несомненно, никто нестал бы утверждать, что Аристарх намеренно стремился предвосхитить от-

221

крытие Коперника. Следовательно, с точки зрения защитника свободы воли,это не было свободным актом. Но мы могли бы сказать, что при таком описа-нии Аристарх был причинно вынужден предвосхитить открытие Коперника,что для этого были все причины. А если причины были даны, то это действиедолжно было осуществиться. Можно сказать и так. Но не будем ли мы тогдавынуждены признать, что и более поздние действия Коперника также должныбыли осуществиться? Нет сомнений, что Аристарх не смог бы стать предше-ственником Коперника, если бы Коперник позднее не осуществил то, что преж-де сделал Аристарх. Но тогда если действия "Аристарха детерминированы, т. е.должны осуществиться в силу имеющихся причин, то и действия Коперникадолжны осуществиться, и это должно быть истинно в то время. Не означаетли это, что все причины более позднего события уже существовали тогда, ког-да имелись причины более раннего события? Это приводит к весьма стран-ным следствиям, в частности к выводу о том, что историк, пытающийся рас-крыть причины поведения Коперника в XVI столетии, был бы совершеннодезориентирован: для его объяснения он был бы вынужден рассматривать со-бытия IV столетия до н.э.Глава IX. Будущие и прошлые случайности 179

Альтернативы тоже не очень привлекательны. Допустим, мы хотим сохра-нить нашу веру в то, что, по крайней мере, некоторые причины действия можнообнаружить во времени, непосредственно предшествующем данному событию,и что историки науки не заблуждаются, когда пытаются понять поведение Ко-перника в свете локальных причин. Но если событие Е2 (по крайней мере, отча-сти) детерминировано причинами, появившимися после более раннего событияЕ], с которым оно связано повествованием, то при требуемом повествователь-ном описании не все причины Е\ были в наличии, когда появилось Е\. В частно-сти, отсутствовали причины более позднего события, которого логически тре-бует нарративное предложение. Я думаю, это сильно ослабляет претензии де-

222

терминистов на высказывание предсказаний. Допустим, у нас есть два события£j и Е2, разделённых во времени, но связанных нарративным предложением, инекоторые причины Е2 появляются после Е\. В таком случае совершенно оче-видно, что даже идеально полное описание мира в момент появления £, не далобы нам адекватной информации для безошибочного предсказания Е2 и даже Е}

при данном нарративном предложении. Следовательно, существуют такие ис-тинные описания событий, при которых они не могут быть предсказаны дажепри совершенном знании предшествующих им причин. Можно сказать, что Е\детерминировано причинами, которые появились после того, как оно произош-ло, но такое обращение казуального отношения вступает в противоречие с инту-ициями историка. Отсюда вытекало бы, что какие-то причины события следуетискать в периоды, более поздние по отношению к моменту свершения события,например полное объяснение деятельности Аристарха потребовало бы исследо-вать причинные отношения, существовавшие, грубо говоря, во времена Копер-ника.Я полагаю, в распоряжении детерминиста имеются две альтернативы,если он согласится с моей минимальной характеристикой его позиции. Пер-вая альтернатива заключается в том, чтобы рассматривать нарративныепредложения как незаконные и провозглашать, что детерминизм подходитдля всех ненарративных описаний событий. Конечно, это героическая по-зиция, но я не уверен в том, что она приемлема, ибо именно посредствомнарративных предложений мы выражаем наше восприятие мира во време-ни. Если бы детерминист возразил, что ошибочно в восприятие мира вклю-чать временные отношения, то мы просто указали бы ему на то, что описа-ния одних событий в качестве причин других событий представляют собой,как я показал, частный случай нарративных предложений и уже принадле-жат к нашему восприятию мира во времени. Если же язык причинности не-правомерен, то о чём вообще тогда говорит детерминист? Вторая альтерна-

223

тива приходит почти к такому же результату. Она заключается просто вутверждении о том, что существуют такие описания событий, при которыхэти события-не детерминированы. Однако детерминист не в большей мересклонен отождествлять выражение «не детерминировано» с выражением «сво-180 Артур Данто. Аналитическая философия истории

бодно», чем защитник свободы воли склонен отождествлять «не свободно» с«детерминировано». По этим причинам трудно сказать, что делать в истории сконтроверзой «свобода воли — детерминизм». Когда мы имеем дело с нарратив-ными предложениями, трудно сказать, детерминированы действия или свобод-ны. Обычно они не являются ни тем, ни другим.Существует разновидность детерминизма, свободная от раздражающихвопросов причинности, которую иногда называют «логическим детерми-низмом». Она опирается на свойства предложений, якобы не связанные современем, а именно на их истинностные значения. Принимая тот или инойвариант корреспондентной теории истины, логический детерминист утвер-ждает, что если бы (например) я читал газету «Тайме» в определённый мо-мент времени t\, то предложение «Данто читает "Тайме" в момент f j » былобы истинным, а если бы я не читал в этот момент газеты, — ложным. Нотогда если это предложение истинно в любое время, то оно истинно в каж-дый момент времени, а это означает, в частности, что всегда было и всегдабудет истинным, что «Данто читает "Тайме" в момент /,». Не имеет значе-ния, произнёс ли кто-нибудь когда-то это предложение, было ли оно напи-сано и знал ли о нём кто-нибудь вообще. Из того, что оно истинно, и изтого, что если предложение истинно, оно не может быть ложным, следует,что это предложение не может быть ложным. Но если оно не может бытьложным, то не может случиться так, что я не читаю «Тайме» в момент f,.Короче говоря, всё, что случилось, должно было случиться, а всё, что не слу-чилось, и не могло случиться. Здесь нет ни слова о причинах. Логическийдетерминизм подвергался критике, например Райлом, указавшим на то, что:«Мы незаметно привыкаем к тому, чтобы... думать об истинах, по-явившихся до тех событий, относительно которых они истинны, како причинах этих событий, и только сравнение дат удерживает насот рассмотрения событий как следствий тех истин, которые былиустановлены после совершения событий» 3.

224

Но, я думаю, логический детерминист не совершает такой ошибки. Во-пер-вых, потому, что причины являются событиями,'существующими во времени, асуждения таковыми не являются; истинное предложение не есть нечто та-кое, что случается, скорее, если предложение истинно, то, о чём оно гово-рит, должно иметь место. Логический детерминист не претендует на знаниепричин. Несомненно, скажет он, события имеют причины; ведь что-то зас-тавило меня читать «Тайме» в момент / j . Но тогда независимо от времениистинно, что это заставило меня читать «Тайме» в момент f,, поэтому опять-таки независимо от времени истинно, что я должен читать «Тайме» в мо-мент ?,, следовательно, невозможно, чтобы я не читал «Тайме» в этот момент 4.Глава IX. Будущие и прошлые случайности 181

И когда Райл сам говорит об истинах, появившихся до тех событий, относитель-но которых они истинны, он принимает ту самую точку зрения, которую хочеткритиковать. Чтобы оценить особенность детерминистского аргумента, нужнопосмотреть сочинения фаталистов. Герой новеллы Дидро «Жак-фаталист» выс-казывает эту позицию в одном из бесконечных диалогов со своим хозяином.Отправив в постель разгулявшихся в трактире грабителей, он возвращается кпрерванной беседе:Хозяин. Черт, а не человек! Ты, значит, веришь...Жак. Ни верю, ни не верю.Хозяин. А если б они отказались лечь?Жак. Этого не могло быть.Хозяин. Почему?Жак. Потому что этого они не совершили 5.Попробуем реконструировать аргумент, лежащий в основе этой страннойпозиции. Предполагается, что каждое суждение либо истинно, либо ложно.Поскольку суждение не может быть одновременно истинным и ложным, по-стольку если оно истинно, оно не может быть ложным. Это вместе с правила-ми синонимии позволяет нам построить следующее рассуждение:(!)/> необходимо либо истинно, либо ложно.(2) Если/? истинно, то невозможно, чтобы оно было ложным.(3) Если невозможно, что/? ложно, то невозможно, что/? не истинно.(4) Если невозможно, что/? не истинно, то необходимо, что/» истинно.Следовательно, (5) Еслнр истинно, то необходимо, что/? истинно.

225

С помощью аналогичного рассуждения мы получаем:Следовательно, (6) Если р ложно, то необходимо, что р ложно.Из утверждений (1), (5) и (6) мы получаем:Следовательно, (7) Необходимо, что р истинно, или необходимо, что рложно.Здесь предполагается, что истина есть семантическое отношение междупредложением и событием, и хотя события происходят во времени, это отноше-ние, по-видимому, от времени не зависит. Кроме того, если некоторое предло-жение истинно, то данное отношение должно иметь место. Детерминист, не-сомненно, счёл бы абсурдным утверждение о том, что предложение о некоторомсобытии необходимо истинно, но событие может не произойти. Поэтому еслипредложение необходимо истинно, событие необходимо должно произойти. Та-182 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ким образом, наконец, если событие произошло, оно произошло необходимо иневозможно, чтобы оно не произошло. Таков, в общем, логико-философскийбагаж героя-фаталиста Дидро.Нарративные предложения не страшны для детерминизма такого рода и онине создают для него трудностей. В самом деле, он утверждает, что будущиесобытия детерминированы раз и навсегда быть такими, какими они будут.Хотя логический детерминизм, как я указал, не требует, чтобы истинныепредложения обязательно были написаны или известны, Жак-фаталист скло-нен думать, что это так. «Все, что случается с нами хорошего или дурного,— весело сообщает он своему хозяину, — предначертано свыше» 6. Это зву-чит почти как Идеальная хроника и весьма похоже на опережающее исто-рическое знание, когда история событий известна некоторому всеведающе-му существу ещё до того, как события произошли. «А разве вы знаете, су-дарь, какой-нибудь способ уничтожить это предначертание?» — спраши-вает Жак. Я склонен серьёзно отнестись к вызову, неявно содержащемуся вэтом вопросе, и хотел бы проанализировать логику опережающего истори-ческого знания в связи с логическим детерминизмом.Один вариант логического детерминизма был подвергнут критике Ари-стотелем в чрезвычайно сложном отрывке из трактата «Об истолковании».

226

Аристотель чувствует, что если аргументация детерминиста верна, она унич-тожила бы возможность действия и лишила смысла решения людей по по-воду своих действий. Он подозревает, что решения были бы бесполезными,если бы всё происходило по необходимости, и полагает, что предваритель-ное размышление в свете имеющейся информации полезно для совершениядействия 7. Поэтому он стремится опровергнуть аргумент детерминиста. Испособ, который он использует для этого, согласно большинству интерпре-таторов, таков: он утверждает, что (1) ложно. Вовсе не является необходи-мым, что каждое суждение истинно или ложно. Если это так, то это, безус-ловно, подрывает аргумент детерминиста, ибо при всей его формальнойправильности, если одна из его посылок ложна, то мы не обязаны согла-шаться с заключением. Аристотель считает, что (1) ложно потому, что длянего имеются исключения. Конечно, Аристотель мог либо критиковать рас-суждение своего оппонента, либо вывести свою собственную позицию, на-падая на другую посылку, а именно на (2), которая эквивалентна контрпо-зиции 8:(2а) Если возможно, что р ложно, то р не истинно.Утверждение (2а), очевидно, двусмысленно. Его можно истолковать (покрайней мере) двояко:'Глава IX. Будущие и прошлые случайности 183

(2Ь) Если возможно, что р ложно, то р ложно.(2с) Если возможно, что р ложно, то р не безусловно истинно.Но (2Ь) ложно, поэтому эквивалентная ему контрпозиция (2а) тоже ложна,а поскольку (2) требуется для детерминистского аргумента, этот аргумент раз-рушается при такой интерпретации. Однако интерпретация (2с) очень близ-ка собственной позиции Аристотеля. Он мог рассуждать так: если тольковозможно, что р ложно, то столь же возможно, что оно истинно. Но, ко-нечно, не безусловно истинно. И, опять-таки, не безусловно ложно. Поэто-му, если существуют суждения, о которых можно сказать, что они, воз-можно, истинны и они, возможно, ложны, то существуют суждения, кото-рые не являются безусловно истинными и не являются безусловно ложны-ми. Это противоречит утверждению (1).Такой вывод, однако, почти наверняка был бы оспорен детерминистом,который спросил бы, как интерпретируется слово «возможно». Если Арис-тотель истолковывает фразу «Возможно, что р истинно и возможно, что рложно» как означающую только: «Мы не уверены в том, истинно р или лож-

227

но», то он сам впадает в ошибку: «Если мы не уверены, истинно р или лож-но, то р не является ни безусловно истинным, ни безусловно ложным». Та-кой вывод, скажет детерминист, либо ложен, либо совершенно тривиален,ибо консеквент лишь повторяет то, что сказано в антецеденте. Если же, сдругой стороны, Аристотель имеет в виду не эпистемологическую интер-претацию — ив этом отношении детерминист не может к нему придраться,— а подразумевает, что р действительно, объективно не истинно и не лож-но, то такую интерпретацию детерминист отвергает. Он будет настаиватьна том, что при такой интерпретации высказывание «р возможно» ложнодля каждого значения р. Следовательно (с точки зрения материальной имп-ликации), (2Ь) истинно. Поэтому при таком истолковании (2а) трудностиотпадают. С другой стороны, истолкование (2а), благоприятное для пози-ции Аристотеля, предполагает тезис, который Аристотель хотел бы обо-сновать. Как и прежде, рассматриваемый вопрос должен быть соединён сдетерминистским утверждением, а Аристотель отвергает (1). Это логичес-кое отступление должно ясно показать, что фразе «Некоторые суждения неявляются ни безусловно истинными, ни безусловно ложными» Аристотельпридавал глубокий и не просто эпистемологический смысл — «по природевещей, а не только в отношении нашего знания или незнания вещей», каквыражает это Ричард Тэйлор '.«По природе вещей...»? Детерминист считает это неясным. Не хочетли Аристотель сказать, что в мире существуют ситуации, не являющиесяни тем ни другим? Ситуации, в которых <« есть F» и «s не есть F» не явля-ются ни истийными, ни ложными? Аристотель этого не говорит. Он неговорит, что существуют или когда-либо существовали такие ситуации.184 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Он пишет:«Итак, относительно того, что есть и что стало, утверждение или отри-цание необходимо должно быть истинным или ложным» 10.Это утверждение уже показывает, что Аристотель имеет в виду не просто«отношение к нашему знанию или незнанию», ибо существует бесчисленноемножество суждений о прошлых или настоящих ситуациях, относительнокоторых мы не можем сказать, истинны они или ложны. Тем не менее,Аристотель ясно утверждает, что они должны быть либо тем, либо дру-гим. Переходя к обсуждению суждений о будущих событиях, Аристотельпишет:«Однако не так обстоит дело с единичным и с тем, что будет» и.Именно утверждения о будущем или единичные утверждения о будущемявляются для Аристотеля единственными исключениями из принципа (1). Од-нако Аристотель не утверждает, что будут существовать ситуации, которые не

228

являются ни тем ни другим, что настоящее и прошлое когда-нибудь будут со-держать двусмысленные ситуации. Ибо в таком случае каждая прошлая и на-стоящая ситуация была бы двусмысленна. Однако он утверждает, что настоя-щее и прошлое недвусмысленны в этом отношении, и предложения о настоя-щем и прошлом, безусловно, либо истинны, либо ложны.Все это чрезвычайно неясно. Допустим, у нас имеется предложение «s бу-дет F», удовлетворяющее условию, высказанному Аристотелем в отрывке 18а35-36. Разве мы не можем сказать, что утверждение «5 будет F» будет истин-ным или ложным? Аристотель мог бы сослаться здесь на неопределённость.Он мог бы сказать, что это зависит оттого, использован ли глагол «будет» вподлинно временном смысле. Если это не так, то данное предложение выра-жает не более того, что он сам сказал в отрывке 18а 27-28, и истинно по опре-делению. Но если глагол «будет» употреблён в подлинно временном смысле,то это предложение не истинно и не ложно. Кроме того, при таком употребле-нии данное предложение не эквивалентно предложению «s будет F» являетсяистинным или ложным». Первое предложение говорит о будущем и не являет-ся ни истинным, ни ложным, а второе — если слово «является» употребляетсяво временном смысле — говорит о настоящем и ложно. В качестве альтерна-тивы этому Аристотель мог бы сказать, что из первого предложения следуетвторое, что второе предложение обладает тем же значением, что и первое, обаони ссылаются на будущее и оба ни истинны, ни ложны. Я думаю, Аристотельполучил бы тот же самый результат, рассматривая все суждения о будущемпросто как ложные. Сегодня мы уже привыкли к философским спорам, в кото-рых относительно некоторого класса предложений одна группа философовГлава IX. Будущие и прошлые случайности 185

229

утверждает, что такие предложения не истинны и не ложны, а другая группафилософов настаивает на том, что они ложны. Классическим примером явля-ется единичное предложение с пустым именем, например: «Нынешний корольФранции лыс», когда нет того объекта, о котором оно говорит. Эту другуювозможность Аристотель мог бы счесть нежелательной, поскольку дизъюнк-цию некоторого предложения и его отрицания он рассматривает как истиннуюп. Предложение «Завтра будет морское сражение или его завтра не будет» онсчитает истинным и даже логически истинным. Он чувствует, что если обачлена этой дизъюнкции признать ложными, то от этого придется отказаться.Но не лучше обстоит дело и в том случае, если оба члена дизъюнкции при-знать не истинными и не ложными. Между прочим, если бы он рассматривалпредложение о будущем и его отрицание как равно ложные и все-таки стре-мился спасти логическую истинность дизъюнкции «р или не-р», он мог быпредпринять более тонкий анализ предложений о будущем — анализ такоготипа, пример которого дал Рассел в своей знаменитой теории дескрипций. Этатеория показала, что выражения «Тот-то есть такой-то и такой» и его отрица-ние «Тот-то не есть такой-то и такой» в действительности не противоречат другдругу, и одно из них необязательно должно быть истинно. Но сам я не могупредложить такого анализа.Пытаются приписать Аристотелю ту точку зрения, что при использованиисингулярного термина существование его денотата («... не так обстоит дело сединичным...») является необходимым условием («предпосылкой») для того,чтобы предложение с данным термином обладало определённым истинност-ным значением. Тогда «5 будет F» и «s не будет F» не имеют определённогоистинностного значения, поскольку s не существует, его нет. Однако, я думаю,Аристотель не принял бы такой точки зрения. В этом случае, благодаря томуже самому критерию, предложения «s было F» и «.у не было F» оказались бы неистинными и не ложными, а это противоречит отрывку 18а 27-28. И нельзя

230

расширить необходимое условие следующим образом: для единичного терми-на требуется настоящее или прошлое существование денотата. Допустим, мыговорим о красоте пятьдесят седьмой жены Наполеона. Не было такой женщи-ны. Тем не менее, если Аристотель прав, утверждение о ней является утверж-дением о прошлом и должно быть истинно или ложно. Китаист, который мно-го усилий затратил, чтобы доказать, что такого человека, как Лао Цзы, никогдане существовало, едва ли согласится с тем, что это предложение не истинно,даже если в утешение ему мы добавим, что оно и не ложно. Поэтому предлага-емое расширение не помогает. Но необходимое условие в своей первоначаль-ной формулировке лишает определённого истинностного значения любое ут-верждение о прошлом. Если же вопреки этому настаивать на том, что предло-жения о прошлом все же обладают определённым истинностным значением,то возникает вопрос: а почему тогда таким значением не обладают предложе-ния о будущем? Поэтому, мне представляется, Аристотель не принял бы ни186 Артур Данто. Аналитическая философия истории

самого необходимого условия, ни его расширенного варианта в качестве пред-посылки истинности или ложности сингулярных суждений.Я хотел бы показать, что Аристотель действительно серьёзно учитывалвремя, и если оценивать его учение с этой точки зрения, то оно перестаёт бытьнеясным и оказывается нашим обычным способом рассмотрения вещей. Я по-пытаюсь реконструировать его идеи в этом направлении и покажу, что он при-нимал нечто близкое к указанным выше необходимым условиям. Этим и объяс-няется наше стремление приписать ему такую позицию.Будем использовать в подлинном временном смысле слова «будет», «есть»и «было». Для нашего анализа нам требуется шесть предложений:(4) s не было F,(5) s будет F,(6) * не будет F.

231

(1) s есть F,(2) s не есть F,(3) s было F,Теперь уточним, когда уместно использовать (5) и (6). Я утверждаю, чтоих уместно использовать в том случае, когда все предложения (1) —• (4) лож-ны. А они ложны тогда, когда s не имело и сейчас не имеет места. Я буду гово-рить, что когда s не имело и не имеет места, предложения (1) — (4) являютсяложными во времени (time-false), и предложения (5) и (6) уместно использо-вать в тех случаях, когда (1) — (4) ложны во времени. Мы можем даже сказать,если (1) — (4) ложны во времени, то предложения (5) и (6) истинны во време-ни (time-true). А вот если какое-либо из предложений (1) — (4) истинно вовремени — по той причине, что s имеет или имело место, — то (5) и (6) ложныво времени. Я буду говорить также, что если некоторое предложение ложно вовремени, то оно ложно. Однако отсюда не следует, что если предложение ис-тинно во времени, то оно является истинным. В частности, скажем, предло-жения (3) и (4) оба могут быть истинными во времени 13, но одно из них дол-жно быть ложно 14. Кроме того, Аристотеля можно понять таким образом, чтокогда предложения (5) и (6) истинны во времени, они не являются истиннымии ложными в каком-то еще смысле. Короче говоря, предложения (5) и (6) либооба ложны во времени и, следовательно, просто ложны, либо они оба истинныво времени, следовательно, не истинны и не ложны.Рассмотрим случай, когда они оба истинны во времени. Здесь возможнытри варианта:(A) s никогда не имеет места,(B) s имеет место и является F,(C) s имеет место и не является F..При варианте (А) предложения (5) и (6) всегда истинны во времени, а (1) —(4) всегда ложны во времени и, следовательно, ложны. Но приняв вариант (В)Глава IX. Будущие и прошлые случайности 187

или (С) (их нельзя принять вместе), мы получим следующую ситуацию. В неко-торый данный момент предложения (1) и (2) истинны во времени, причём одно

232

из них истинно, а другое ложно. В этот момент (3) — (6) ложны во времени, а (5)и (6) навсегда остаются ложными во времени и просто ложными. После этогомомента предложения (3) и (4) оба становятся истинными во времени, причёмодно из них истинно, а другое ложно. В этот момент предложения (1), (2), (5) и(6) все являются ложными во времени и, следовательно, просто ложными и ос-таются ложными навсегда. Но опять-таки, когда (1) — (2) и (5) — (6) все ложныво времени, предложения (3) и (4) остаются истинными во времени навсегда.Кроме того, если какое-то из них истинно, оно остается навсегда истинным, аесли какое-то ложно, оно навсегда остаётся ложным.Согласно сказанному, не существует истин, появившихся до тех действий,относительно которых они истинны, за исключением того случая, когда (1) —(4) ложны во времени: тогда (5) и (6) истинны во времени по определению, ноне истинны в другом смысле. Как я уже отметил, единичные высказывания обудущем на самом деле никогда не бывают истинными, они могут быть ложны-ми и они на самом деле ложны, когда ложны во времени. О них можно было быговорить как о становящихся истинными, но это, строго говоря, означает лишь,что в какой-то момент (а именно в тот момент, когда они «становятся истинны-ми») (1) и (2) являются истинными во времени, и одно из них является истин-ным. Но станут ли когда-нибудь (1) и (2) истинными во времени (и одно из нихпросто истинным), в значительной мере зависит от последующего развития мира,а это отчасти — но не в той мере, как предполагал Аристотель, — зависит отпредусмотрительности людей. Можно сказать, что мы делаем определенные суж-дения истинными или ложными и что истинность или ложность суждений зави-сит от положения вещей, а не наоборот, как полагает логический детерминист.Все это очень близко нашему обычному представлению об истине, времении мире. Но Аристотель всегда очень серьёзно относился к обыденному взгляду

233

на вещи. Трудности в позиции детерминиста обусловлены тем, что в отличие отАристотеля он не относится ко времени серьёзно. У логического детерминистаесть что ответить Аристотелю и я вскоре обращусь к рассмотрению этого отве-та. Но сначала я хотел бы обратить внимание на некоторые следствия позицииАристотеля в моей реконструкции — следствия, связанные с проблемами, кото-рые и являются предметом настоящей главы.Одной из проблем, поднимаемых учением Аристотеля, является проблемаоценки предложений, в которых смешаны разные временные формы времени.Я имею в виду, конечно, нарративные предложения, которые, несомненно, гово-рят о прошлом, но истинность или ложность которых зависит от истинностиили ложности каких-то предложений о будущем. Если предложения о будущемне истинны и не ложны, хотя истинны во времени, можем ли мы утверждать, чтологически зависящие от них предложения о прошлом также не истинны и неложны? Или мы должны считать их ложными, поскольку они ложны во време-188 Артур Данто. Аналитическая философия историини, хотя события, о которых они говорят, уже произошли и данные предложенияпо праву должны рассматриваться как истинные во времени, а их утверждениеили отрицание должно быть истинно?

Этот вопрос для нас важен. Если в будущем действительно существуют слу-чайности, то, как мне представляется, они должны существовать и в прошлом:нельзя установить определённых семантических отношений между несовмес-тимыми описаниями, налагаемыми, так сказать, на данное прошлое событие, исамим событиям до тех пор, пока что-то не произойдёт в будущем. Например,Талейран зачал ребёнка, который впоследствии написал несколько известныхкартин, включая полотно «Смерть Сарданапала». Сейчас мы можем сказать:(1) Талейран зачал человека, который написал «Смерть Сарданапала».В самом деле, что-то вроде этого могло прозвучать в картинной галерее,когда полотно было впервые выставлено. Но могли бы мы говорить об истин-ности или ложности предложения (1) до того, как картина была написана?

234

У Талейрана было множество детей, но лишь его побочный сын, Делак-руа, написал эту картину. Обладая этой информацией, сформулируем предло-жение (1) в таком виде:(2) Талейран зачал Делакруа, и Делакруа написал «Смерть Сарданапала».Это маленькая история, выраженная в нарративном предложении (1). Од-нако с формальной точки зрения это конъюнктивное суждение, и если оно ис-тинно, из него следует:(3) Делакруа написал «Смерть Сарданапала»,которое при этом также будет истинным. Но допустим, что предложение (2)утверждается после зачатия художника, но до написания картины. Тогда един-ственный способ истолковать предложение (2) состоит в том, чтобы сделатьего истинным во времени:(4) Талейран зачал Делакруа, и Делакруа напишет «Смерть Сардана-пала».Встаёт вопрос: истинно ли предложение (4), если оно истинно во време-ни? Едва ли можно сказать, что оно истинно, так как тогда было бы истиннымпредложение:'(5) Делакруа напишет «Смерть Сарданапала».•Глава IX. Будущие и прошлые случайности 189

Но (5) представляет как раз предложение такого вида, которые Аристотельсчитал не истинными и не ложными. Поэтому мы должны рассматривать пред-ложение (4) либо как ложное, либо как не истинное и не ложное. Я не вижубольшой разницы между этими альтернативами. В любом случае ясно, что (4) неэквивалентно (2). Поскольку (2) и (4) являются истолкованиями предложения(1) в разные моменты времени, постольку отсюда следует, что предложение (1)истинно в один момент времени и либо ложно, либо не истинно и не ложно —в другой.Лично мне представляется, что если мы разрешаем простым суждениямне иметь определённых истинностных значений, то у нас нет оснований зап-рещать неопределённые истинностные оценки также и для сложных сужде-ний. В самом деле, отрицательные суждения считаются сложными. Тогда

235

отрицание предложения (5) является предложением о будущем, и оно будет идолжно быть, с точки зрения Аристотеля, не истинным и не ложным, если само(5) не истинно и не ложно. В любом случае окажется, что каждое сложное суж-дение, которое не истинно и не ложно, в качестве одной из своих частей должносодержать простое суждение, которое не истинно и не ложно и, следовательно, сточки зрения Аристотеля, является истинным во времени сингулярным сужде-нием, говорящим о будущем. Когда такое сложное суждение содержит истинноево времени сингулярное суждение, говорящее о прошлом, сложное суждение вцелом, например (4), выражает прошлую случайность (past contingency). Поэто-му не всякое истинное во времени предложение о прошлом является истиннымили ложным. Если будущее открыто, прошлое не может быть полностью исчер-панным.Теперь мы можем обратиться к вопросу об опережающем историчес-ком знании. Этот вопрос особенно интересовал средневековых мыслите-лей, в значительной мере благодаря двум догматам христианской веры,которые им было трудно согласовать. Первый догмат гласил, что Бог все-ведущ; второй — что человек свободен 1S. Предполагалось, что Бог знаетвсё. Следовательно, он знает всё и о будущем. Поскольку предложение «азнает, что р» влечёт р, поскольку если Бог знает будущее и его знание безус-ловно истинно, то оно не может быть ложным. Таким образом, если я се-годня утром читал «Тайме», то предложение «Данто сегодня утром читал"Тайме"» истинно и оно всегда было известно Богу. Но могу ли я тогдавыбирать? Мог ли я тогда не читать «Тайме» сегодняшним утром? Сказать,что я мог делать что-то другое, значит отрицать всеведение Бога или отвер-гать положение о том, что из предложения «а знает, что р» следует р. УчениеАристотеля способно смягчить эту дилемму. Если предложение «а знает, что/?»действительно влечёт/? (а это центральный логический факт относительно зна-ния), то первое предложение выражает достаточное условие для второго. Одна-ко согласно аналогичному анализу, второе предложение выражает необходимое

236

условие для первого. В частности, если р не истинно, то предложение «а знает,190 Артур Данто. Аналитическая философия истории

что pf> не может быть истинным. Но с точки зрения Аристотеля предложения обудущем не истинны: они не истинны и не ложны. Следовательно, если/? естьистинное во времени сингулярное суждение, говорящее о будущем, то Бог неможет знать, что р. Ни Бог, ни кто-либо другой не могут знать будущего. Почтитот же результат можно получить, если рассматривать эти предложения как лож-ные: нельзя знать того, чего нет. Бог может тогда остаться всеведущим, еслиугодно сохранить этот тезис. Как указал Ричард Тэйлор, называть кого-то всеве-дущим — значит считать, что ему известно всё, что можно знать 16. Но тогдабудущего просто нельзя знать. Относительно будущего можно обладать рацио-нальными верованиями, но не знанием. И в этом отношении у Бога нет особыхпреимуществ по сравнению с нами. Таким образом, учение Аристотеля устра-няет опережающее историческое знание, хотя и оставляет возможность для опе-режающих исторических верований.Но если нельзя знать будущего, то и прошлое нельзя знать полностью. В тоймере, в какой логически запрещено знать будущее, логически запрещено знать ито, что выражено предложениями, говорящими о прошлых случайностях. Нар-ративные предложения можно знать лишь тогда, когда они истинны во времении истинны, а они не являются таковыми, когда содержат какое-нибудь истинноево времени сингулярное суждение, говорящее о будущем. Поскольку посред-ством именно нарративных предложений мы приписываем событиям истори-ческое значение, поскольку даже всеведущий Бог не мог бы знать, какое значе-ние имеют события до того, как они действительно получат это значение. По-этому в этом отношении Бог опять-таки не имеет каких-либо преимуществ посравнению с нами. Но тогда в каком смысле история может соответствовать из-

237

начально начертанному Божественному промыслу? Если Аристотель (в моёмистолковании) прав, то теперь, я думаю, мы можем дать ответ фаталисту Дидро.Может быть так, что всё случившееся предначертано la-haut *. Это был бы ин-тересный факт относительно универсума, но это предначертание не нужно былобы направлять, ибо даже Богу о нём не было бы известно, правильно ли оно.Правда, он мог бы довольно быстро установить, что оно ложно, но лишь в томслучае, если бы оно не изменяло своего грамматического времени по мере того,как происходили события. Предначертание быстро бы становилось ложным вовремени и, следовательно, ложным, если бы осуществилось в языке, учитываю-щем время. Однако предположим, что предначертание осуществилось в языке,не имеющем форм времени. Это предположение приводит нас к заключитель-ному столкновению между Аристотелем и логическим детерминистом.Логический детерминист может высказать недоумение по поводу ученияАристотеля о том, что суждения о будущем не истинны и не ложны, а тем болеепо поводу моего расширения этого учения с помощью понятий «истинности вовремени и ложности во времени». Он считает, что если какое-то суждение ис-тинно, оно истинно независимо от времени, и что вообще суждения истинны* Свыше (франц.). — Прим. перев.Глава IX. Будущие и прошлые случайности 191

(или ложны) независимо оттого, в какой момент времени они высказаны. Одна-ко это очевидно ложно. Конечно, есть суждения, для которых это справедливо,но в число условий истинности таких условий не входят временные факторы.Аристотель явно не говорит о таких суждениях и обсуждает лишь те суждения,для которых время имеет значение. Когда я говорю, что Смит ушёл из дома иСмит не ушёл из дома, я высказываю ложь, даже если в' следующий моментСмит уходит из дома. Когда жена Смита, отвечая по телефону и зная о том, что

238

он ещё не ушёл, но собирается вскоре уйти, говорит, что Смит ушел из дома, онавысказывает «невинную» ложь. Но независимо от своего свойства, ложь естьложь. Истинность или ложность предложений, имеющих форму времени, в зна-чительной мере зависит от момента их произнесения: именно этот момент мо-жет установить границу между истиной и ложью.Существует стандартное возражение против этого утверждения. Гово-рят, что предложения, имеющие форму времени, неполны, что на самом делеэто вовсе не предложения, а предложения-функции с неявной временной пе-ременной. Сделав эту переменную явной, например: «Смит ушёл из дома вfx», мы получим нечто такое, что не только не истинно, но также и не лож-но, как не истинно и не ложно выражение «х + 3 = 9» без указания значениях. Подставив теперь некоторую константу вместо переменной, скажем «Смитушёл из дома в момент fj», мы получим предложение, которое либо истин-но, либо ложно и которое, кроме того, истинно или ложно независимо отвремени своего произнесения. Поскольку предложение о будущем не ука-зывает точно времени события, о котором оно говорит, оно, по-видимому,не истинно и не ложно — оно вообще не является предложением. То же са-мое справедливо для других форм времени. Ограничения Аристотеля былислишком жесткими. Даже когда предложение имеет грамматическую фор-му будущего времени, но время в нем указано явным образом, такое пред-ложение истинно или ложно независимо от времени. Именно на таких пред-ложениях, может сказать логический детерминист, основывается его (логи-ческого позитивиста) тезис.Однако для отражения этого выпада имеется очевидная логическая за-щита. Дело просто в том, что не имеющее формы времени предложение«Смит (без ссылки на момент речи) уходит из дома в момент tj» не говорит нам,что действие уже совершено, что оно находится в прошлом, как это делает име-ющее форму времени предложение «Смит ушёл из дома». Конечно, в каком-токонкретном контексте, когда говорящий и слушатель знают, о каком моментевремени говорит предложение и в какой момент оно произносится, слушатель

239

способен сделать вывод о том, что действие было совершено в прошлом. Но этадополнительная информация, требуемая для уточнения контекста, не включенав само предложение. Вследствие этого у детерминиста нет оснований претендо-вать на устранение грамматического времени: он может лишь переместить его,так сказать, в контекст. Именно этого мы и могли ожидать в свете выводов гл. IV.192 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Для предложений, условия истинности которых содержат обстоятельства, свя-занные со временем, нельзя задать вневременных эквивалентов. Поэтому этотход неудачен.Аристотель мог бы продолжить, задав вопрос: не опирается ли аргу-ментация детерминиста на некий вариант корреспонденткой теории исти-ны? Если да, то как он мог бы истолковать утверждение о том, что предло-жение, выраженное в будущем времени, является истинным? Корреспон-дентная теория требует, чтобы существовало нечто, скажем какое-то собы-тие, которому соответствует — как бы это ни понималось — данное пред-ложение. Но существует ли что-либо, чему соответствует предложение обудущем? Если существует сейчас, то в каком смысле мы употребляем фор-му будущего времени? Если же детерминист отвечает, что сейчас не суще-ствует, но будет существовать-объект, которому соответствует данное пред-ложение, то не означает ли это использование языка временных форм? Не-сомненно, детерминист может ответить, что предложение в будущем време-ни можно истолковать как говорящее о том, что независимо от времениданное событие является более поздним, чем некоторое другое событие. Ноэто возвращает нас к первому аргументу, утверждающему, что независимоот времени Тридцатилетняя война состоялась позже, чем крушение Испан-ской Армады. Однако всегда остаётся вопрос: как может кто-то знать, чтоболее позднее событие является будущим, если ему не сказано, произошлоили нет более раннее событие? Мы можем лишь сказать, что более позднеесобытие является будущим для более раннего события, и что одно событиеможет быть будущим для другого события, не будучи просто будущим, на-

240

пример Тридцатилетняя война, хотя и является будущим для крушения Ис-панской Армады, всё-таки является прошлым.

С какой бы стороны ни подходить к этому вопросу, детерминист либоне может найти вневременных эквивалентов для предложений, имеющихформу времени, либо неявно протаскивает ту информацию о времени, ко-торую он надеялся устранить. Кроме того, даже формулировка его собствен-ной позиции нуждается в той именно информации о времени, от которой,как ему представляется, его позиция не зависит. Он не может освободитьсяот времени. Когда он указывает Аристотелю на то, что его (или моя) формули-ровка условий истинности для предложений, имеющих форму времени, предпо-лагает некоторую информацию о времени — предложения в прошедшем време-ни истинны во времени, если упоминаемое ими событие произошло, — это недолжно беспокоить Аристотеля. Напротив, это укрепляет его неявное убежде-ние в том, что нельзя говорить о времени, не используя с самого начала связан-ных с ним понятий. Относительно времени существует достаточно много про-блем, но в трактате «Об истолковании» они стоят как перед Аристотелем, так иперед его оппонентом. Можно считать неясным вопрос о существовании про-шлого, настоящего и будущего. Может вызывать затруднения асимметричностьГлава IX. Будущие и прошлые случайности 193

времени, выражаемая в асимметричности условий истинности предложений, длякоторых время существенно. Однако при наличии таких неясностей и затрудне-ний всегда полезно уточнить, каким должно быть время, чтобы эти неясностиисчезли. В конце концов, может оказаться, что выражение наших затруднений,связанных со временем, в действительности представляет собой просто описа-ние самого времени. Независимое от времени понятие истины логического де-терминиста оказывается понятием времени, независимым от времени. Тогда чтоможет он иметь в виду, утверждая, что будущее детерминировано?Можно оставаться детерминистом, несмотря на изложенные доводы.Можно спорить с Аристотелем относительно того, что решения о действи-

241

ях имеют значение, но в целом к вопросу следует подходить иначе. Я пола-гаю, Аристотель прав в описанном выше споре, и отсюда следует невоз-можность опережающего исторического знания. Однако это не означает,что мы не способны предсказывать событий в определённых пределах. Крассмотрению этого вопроса я обращаюсь в последующих двух главах, ибоего лучше всего обсуждать в контексте проблем исторического объяснения..••.

.- -194 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ГлаваХ 195Историческое объяснение: проблема общих законовВ конце главы VII, рассматривая возможность различения «простых» и «зна-чимых» повествований на том основании, что вторые объясняют излагаемыесобытия, я ограничился утверждением о том, что повествование уже по своемухарактеру представляет собой некоторую форму объяснения. В данной и в сле-дующей главах я постараюсь обосновать эту точку зрения.Хорошо известно, что если историк не является сторонником какой-тообщей исторической теории, например, марксистской, то, когда его попро-сят объяснить некоторые события, он в большинстве случаев непроизволь-но даст нам некое повествование. Да и сам он, когда хочет найти объясне-ние некоторого события, попытается создать «рассказ», то есть предста-вить последовательность событий, которая привела к данному событию.Однако это свойственно не только историкам. Если кто-то, например, по-пал в автомобильную аварию, и его просят объяснить, почему (или как) этослучилось, в ответ мы скорее всего услышим рассказ. Таким образом, име-ется некоторое основание считать, что исторические объяснения представ-ляют собой просто повествования, и слово «объяснение» в историческихконтекстах имеет именно такой смысл. Поскольку повествование не толь-ко объясняет некоторое событие, но и говорит нам о том, что происходилов течение какого-то времени, постольку это опять-таки внушает мысль, чтосообщение о случившемся и объяснение здесь происходят одновременно:повествование объясняет, сообщая о том, что произошло, и, сообщая о том,что произошло, оно это объясняет. Описание с помощью повествования и

242

историческое объяснение составляют одно целое.Тем не менее, на это можно возразить, указав, что человек иногда зна-ет, что произошло, но не может объяснить этого. Вообще говоря, это будетозначать, что ему известно последнее событие в некоторой последователь-ности событий, однако он не знает точно самой этой последовательности.Если бы на вопрос офицера полиции «Что* случилось?» кто-то ответил бы:«Произошла авария», офицер мог бы возразить, что это ему известно, ноне это его интересует. Он хотел бы услышать рассказ об аварии, он хотелбы сразу узнать не только о том, что случилось, но и почему случилось.Следующее изложении обычно удовлетворило бы оба эти желания (еслиздесь вообще можно говорить о двух желаниях, а не об одном, как мне пред-ставляется):«Легковой автомобиль двигался вслед за грузовиком; грузовик сталзабирать влево; водитель автомобиля, полагая, что грузовик хочетповернуть налево, стал обгонять его с правой стороны; но грузовик вдругрезко свернул направо, так как он взял влево с тем, чтобы сделать слож-ный правый поворот на перекрестке, которого водитель легкового авто-мобиля не заметил; вот так произошло столкновение».Если бы офицер полиции продолжал настаивать на том, что всё это ему из-вестно, но ему нужно объяснение, я думаю, мы оказались бы в затруднительномположении. Мы могли бы предложить ему более подробное описание, хотя и неболее ясное, ибо трудно найти какие-то дополнительные детали, благодаря ко-торым ему стало бы более понятно, почему произошла авария. Чего ещё он могбы желать? Конечно, из всей совокупности событий, случившихся перед столк-новением, мы выбираем очень небольшое и определенное множество, но этообусловлено тем, что мы применяем здесь наши критерии оценки значимостисобытий, и многие события, которые также имели место, мы не считаемчастью рассказа о происшествии или, иными словами, частью его объясне-ния. Быть может, в тот момент, когда грузовик начал забирать влево, влегковом автомобиле по радиоприёмнику звучала «Апассионата». Это со-бытие не будет упомянуто, как не имеющее значения. Конечно, оно моглобы иметь значение. Если бы водитель автомобиля оказался музыкантом, тоон мог бы с таким увлечением слушать эту сонату, что отвлёкся бы от ситу-ации на дороге. Но этого не было и это в любом случае не имеет значения,ибо водитель полагал, что грузовик поворачивает налево. Безусловно, этоможет быть ложью, и он мог быть увлечён музыкой, но если он лжёт, то он

243

не только не даёт правильного объяснения, но и не рассказывает о том, чтопроизошло. Таким образом, имеется некоторая prima facie * оправдание дляутверждения о том, что сообщать о происшествии посредством описатель-ного повествования и объяснять, почему это случилось, есть одно и то же:правильное объяснение Е есть просто истинный рассказ, последним эпизо-дом которого является Е.

Однако, опираясь на наше рассмотрение нарративных предложений, можновозразить, что существует много истинных историй с £ в качестве заключитель-ного эпизода, но не все эти истории можно считать объяснениями Е.

Можносказать, опять-таки, что существуют объяснения Е, которые обычно не выража-ются в форме рассказа. Действительно, серьёзное обоснование получила та точ-ка зрения, что корректное объяснение имеет совершенно иную форму, а именно,форму дедуктивного рассуждения, следствием которого является предложение,описывающее Е. Поэтому тот социологический факт, что повествования часто идаже типично предлагаются в качестве объяснений, и тот психологический факт,что часто и даже типично, когда нам нужно объяснение, мы хотим получитьистинный рассказ, сами по себе, без дальнейшего анализа, ещё не дают полногообоснования того положения, которое я хочу защищать. Однако, прежде чем* На первый взгляд, важнее (лат.). — Прим. перев.196 Артур Данто. Аналитическая философия истории

переходить к его защите, я хотел бы проанализировать некоторые конкурирую-щие подходы к истолкованию понятия исторического объяснения. Немногиепроблемы философии истории привлекали к себе столь пристальное вниманиефилософов, как проблема объяснения причём в центре обсуждения были вопро-сы адекватности тех подходов к историческому объяснению, которые радикаль-но отличаются от защищаемого мной подхода. Я начну с рассмотрения этогоразногласия, которое надеюсь разрешить. После этого я обращусь к анализуповествований.

244

Классический анализ исторического объяснения и объяснения вообще былдан проф. К. Гемпелем *. Основным элементом его концепции, вызвавшим наи-более ожесточённые споры, является утверждение о том, что в число необходи-мых условий адекватности объяснения е должно входить следующее усло-вие: е должно включать в себя по меньшей мере один общий закон. Еслиэтот тезис Гемпеля соединить с двумя известными фактами историческойпрактики, то можно представить себе, какой философский конфликт поро-дило это утверждение. Сейчас считается, что проблема исторического объяс-нения возникает в результате логической несовместимости трех следующихутверждений:(1) Историки иногда объясняют события.(2) Каждое объяснение должно включать в себя по крайней мере одинобщий закон.(3) Объяснения историков не содержат общих законов.Трудность заключается в том, что хотя при некоторых уточнениях мно-гие из нас готовы согласиться со всеми тремя утверждениями, логика зап-рещает нам это и позволяет принять только два из них. Независимо от того,какую именно пару утверждений мы выберем, из них будет следовать лож-ность третьего. В частности, из (1) и (2) следует не-(З); из (1) и (3) следует не-(2), а (2) и (3) приводят к не-(1). Таким образом, возможны три разных по-зиции, хотя их можно свести к двум, приняв в качестве общей основы, что(3) истинно. Более того, рассматривая примеры объяснений, предлагаемыхисториками, можно показать, что (3) истинно или в большинстве случаевистинно: эти объяснения почти никогда не содержат общих законов (на са-мом деле они почти всегда являются повествованиями). Тогда остаётся воп-рос: какое из двух утверждений — (1) или (2) — мы готовы принять вместес утверждением (3), если мы не можем принять оба эти утверждения? Нашвыбор в определённой мере будет зависеть от наших общих философскихпредпосылок — от того, считаем ли мы образцом для себя притязания изанятия историков или притязания и занятия логиков. Если эти две пози-ции выразить в образе двух персонажей, как это часто встречается в философс-ГлаваХ 197

кой литературе, то можно сказать, что Логик примет (2) и будет отвергать (1), аПростой человек (в данном случае Историк) будет принимать (1) и отвергать (2)2.

245

Подобно многим философским разногласиям эти позиции в своём наиболее рез-ком выражении непримиримы, а их сторонники, вовлеченные в ожесточённуюполемику, обмениваются элегантно сформулированными аргументами и контрар-гументами. К ним можно добавить две более сдержанные позиции: представи-тели одной горячо поддерживают Логика, но не склонны целиком отбрасывать ирассуждения Историка; напротив, представители второй поддерживают Исто-рика, но соглашаются с тем, что и в рассуждениях Логика есть доля правды.Таким образом, мы можем выделить две крайние и две умеренные позиции, за-щитники которых принимают утверждение (3) в качестве общего основания:(A) (2) абсолютно истинно, а (1) абсолютно ложно.(B) (2) абсолютно истинно, но (1) можно переформулировать более при-емлемым образом, хотя в данной формулировке оно ложно.(C) (1) абсолютно истинно, но (2) можно переформулировать более при-емлемым образом, хотя в данной формулировке оно ложно.(D) (1) абсолютно истинно, а (2) абсолютно ложно.Ясно, что (А) и (D) представляют радикальные, а (В) и (С) — умеренныепозиции. Кроме того, два умеренных философа могут держаться единойточки зрения и, тем не менее, ожесточённо спорить между собой, посколькутребуемые обоими переформулировки могут значительно отличаться однаот другой. Даже среди радикально настроенных философов могут существо-вать значительные расхождения во мнениях относительно причин, по кото-рым они считают абсолютно ложными (1) или (2). Таким образом, фило-софские расхождения и разные способы оценки исторической практикиобнаруживаются даже в этом несколько идеализированном изображенииполемики. Я попытаюсь выделить и охарактеризовать по одному предста-вителю каждой из обозначенных четырёх позиций. Причём все они придер-живаются разных подходов к объяснению истинности (3).(А) Нелегко найти хотя бы одного философа, который защищал бы по-зицию (А), хотя в общем ее придерживаются те мыслители, которых я будуназывать историческими идеалистами, например, Кроче, Дильтей, Коллин-гвуд и т. п. Несмотря на все индивидуальные различия, они единодушнонастаивают на том, что поведение людей принципиально отличается отповедения других отличных от людей существ и объектов, поэтому прово-дят резкую границу между группами наук, изучающих эти якобы разные

246

виды поведения. Первые науки называются гуманитарными, вторые — ес-тественными, или, если воспользоваться известными немецкими выраже-ниями, одни являются Geisteswissenschaften (науками о духе), а другие —Naturwissenschaften (науками о природе). Согласно воззрениям этой школы, за-198 Артур Данто. Аналитическая философия истории

дача естественных наук состоит в объяснении природных явлений, и они дости-гают этой цели, открывая законы, которым неизменно подчиняются явления.Следовательно, объяснить что-либо — значит подвести под закон, поэтому (2)оказывается абсолютно истинным. Однако для людей характерно и существен-но то, что они не действуют в соответствии с общими законами. Люди обладаютсвободой, а исторические события уникальны и неповторимы, поэтому действиялюдей следует оценивать с точки зрения некоторых внутренних событий — це-лей, мотивов, стремлений, которые нельзя приписать отличным от людей суще-ствам и объектам 3. Задача гуманитарных наук заключается в том, чтобы вос-произвести эти внутренние механизмы, а поскольку их нельзя наблюдать, дляэтого требуются какие-то иные средства. Наблюдать можно только внешнееповедение, но в случае людей оно непонятно, если не учитывать ненаблюдае-мые события, происходящие в еознании человека. Обнаружение этих событийосуществляется за счет эмпатического постижения внутренней деятельности со-знания другого человека. Этот процесс часто называют «пониманием» или, есливновь обратиться к известному немецкому слову, Verstehen. Следовательно, (1)абсолютно ложно. В качестве ученых-гуманитариев историки не объясняют, еслислово «объяснение» используется в том смысле, который оно имеет вNaturwissenschaften. Историки пытаются «понять» уникальные и никогда не по-вторяющиеся эпизоды, в которых принимали участие свободно действующиелюди. Таким образом, (3) тривиально истинно. Объяснения историков не содер-жат законов по той простой причине, что исторических объяснений не суще-

247

ствует. В книгах по истории мы не находим общих законов, ибо в них нет объяс-нений в строгом Naturwissenschaften (естественнонаучном) смысле этого слова.Однако это вовсе не порок, и требовать от историка объяснений значит не пони-мать природы истории, не понимать природы человека и его принципиальногоотличия от всех остальных сущих.(В) В какой-то мере в ответ на воззрения, кратко изложенное выше в каче-стве позиции (А), Гемпель опубликовал свою знаменитую статью о функцииобщих законов в истории. Одной из идей школы логического эмпиризма, вид-ным представителем которой является Гемпель, была идея единого научного

метода. По мнению сторонников этой школы, различия среди видов явлений недолжны приводить к разным способам научного представления свойств и пове-дения изучаемых объектов, и научный метод остаётся одним и тем же независи-мо от предмета исследования. Строго говоря, Гемпеля интересовали не сами посебе явления, а — в соответствии с программой логического эмпиризма — на-учный язык, используемый для описания явлений. Различия в предметах иссле-дования действительно выражаются в разных словарях, точнее, в «нелогичес-кой» части словаря той или иной науки, однако это не должно оказывать никако-го влияния на логическую структуру науки. Действительно, существовала тен-денция рассматривать базисный словарь любой науки как явно определимый спомощью терминов наблюдения или сводимый к предложениям, содержащимГлаваХ 199только термины словаря наблюдения. Эта программа противостояла убеждениюидеалистов, что поведение людей можно понять только в свете внутренних не-наблюдаемых событий. Однако тезис о единстве научного метода не обязатель-но должен быть связан с физикализмом, и Гемпель как раз стремился показать,что объяснение, в частности, имеет одну и ту же структуру независимо от того,

248

о чем идет речь — о поведении людей или о чем-то ином. Вдобавок, он хотел,конечно, обосновать мысль о том, что мы можем объяснять поведение людей иделаем это.Объяснить какое-то явление, с точки зрения Гемпеля, значит применить оп-ределённую операцию к предложению (к экспланандуму), описывающему этоявление. Гемпель полагал, что эта операция заключается в выведении данногопредложения из некоторого множества посылок, которые считаются адекватнойосновой для экспланандума (если у нас нет адекватных оснований, то как вооб-ще можно говорить об объяснении?). Множество посылок он называет экспла-нансом. Я буду называть это предположением о дедукции, хотя ясно, что логи-ческое свойство выводимости из посылок может рассматриваться только какнеобходимое условие объяснения, даже если мы согласимся с тем, что адекват-ное объяснение должно быть представлено в форме вывода. Безусловно, всегдасуществует возможность найти такие посылки, из которых можно вывести экс-планандум, хотя никто не стал бы рассматривать это как объяснение. Тем неменее, из предположения о дедукции и нашего неуточненного понятия неадек-ватности объяснения мы можем, как мне представляется, извлечь остальныеэлементы гемпелевского анализа посредством некоторого трансцендентальногорассуждения.(1) Поскольку экспланандум описывает конкретное событие, он дол-жен иметь форму сингулярного суждения. Пусть это будет предложение Ga.Само по себе предположение о дедукции очень мало говорит нам о фор-мальном составе посылок, принимаемых в качестве эксплананса для Ga,

разве только то, что они (по определению) не могут быть истинными, еслиGa ложно. Но последнему условию удовлетворяет очень много суждений:Ga является дедуктивным следствием самого себя, своего двойного отрица-ния, любой конъюнкции, членом которой оно является *, и т. п. Однаконикто не стал бы рассматривать такие выводы как объяснения, поэтому, невдаваясь в логические подробности, предположим, что обыкновенно мыобъясняем некоторое событие, ссылаясь на условия его существования, так

249

что хотя бы одна из посылок должна описывать какое-то условие существова-ния события, о котором говорит Ga, и эта посылка по своей форме должна отли-чаться от Ga. Поскольку это условие является конкретным, оно также должнобыть выражено сингулярным суждением. Пусть этим суждением будет Fa.(2) Однако из одного Fa никоим образом не следует Ga. Поэтому если быпосылки состояли только из Fa, то предположение о дедукции было бы наруше-* Имеется в виду классическое пропозициональное исчисление. — Прим. перев.200 Артур Данто. Аналитическая философия истории

но. Заметим, что Fa должно выражать условие, достаточное для появления со-бытия, описываемого Ga, ибо в противном случае может оказаться, что Fa

ис-тинно, a Ga ложно, и мы не получили бы адекватного объяснения того, почемуGa истинно. Если условие выполнено, а событие не происходит, то такое усло-вие не объясняет нам, почему же всё-таки событие имело место, и объяснениеоказывается неадекватным. Поэтому нам нужно уточнить, что условие являетсядостаточным, а признать Fa достаточным условием для Ga значит, согласно оп-ределению, утверждать, что Fa э Ga. Вот это условное предложение вместе сFa действительно дает Ga в качестве дедуктивного следствия.(3) Представим себе условие Fb, неотличимое от Fa во всём, за исключениемтого, что при наличии Fb отсутствует Gb, хотя при наличии Fa имеет место Ga.Иными словами, допустим, что а и b похожи, и условия Fa и Fb также похожи, нокогда имеет место Fb, предложение «G6» ложно, а когда имеет место Fa, предло-жение «Ga» истинно. Для простоты будем считать, что всё остальное остаётся темже самым. При таком предположении оказывается, что либо Fa и Fb не являютсянеразличимыми, либо Fa не является достаточным условием для Ga. Это означа-ет, что если не для каждого х (Fx э Gx), то Fa не является достаточным условиемдля Ga. Если предположить, что оно является достаточным условием, то тогда мыдолжны принять общее суждение, утверждающее, что при прочих равных усло-виях сходные обстоятельства порождают сходные явления. Действительно, если

250

это общее суждение ложно, у нас нет достаточного условия, следовательно, у наснет объяснения. В таком случае ясно, что наше объяснение предполагает наличиетакого общего условного предложения. Пусть им будет предложение «(x)

(Fx эGx)». Поскольку «Fa z> Ga» легко получается из «(x)(Fx гэ Gx)» посредством изве-стного правила вывода, его можно вычеркнуть из числа посылок.(4) Таким образом, эксплананс состоит, как минимум, из двух посылок —Fa и (x)(Fx Э Gx). При эмпирической интерпретации первое предложение выра-жает некоторое начальное условие, а второе — общий закон. Отсюда следует,что (эмпирически) объяснить некоторое событие означает связать данное собы-тие с каким-то условием посредством общего закона. Это — то, что говоритГемпель. И это удовлетворяет и предположению о дедукции, и нашим обычнымпонятиям.Заметим, что мы говорили здесь о понятии адекватного объяснения. Но явля-ется ли на самом деле неадекватное объяснение вообще объяснением? Если —нет, то нам вовсе не нужно к слову «объяснение» добавлять дополнительную ха-рактеристику «адекватное», как к слову «лицо» не нужно добавлять слово «истин-ное». Поэтому посредством своего трансцендентального рассуждения мы простоуточнили понятие объяснения.Гемпель и Оппенгейм 4 уточнили множество дальнейших синтаксических исемантических деталей. Здесь говорить о них не имеет смысла, и я остановлюсьлишь на том способе, посредством которого Гемпель применяет к истории ре-зультаты их анализа. •ГлаваХ 201Если считать, что он эксплицировал понятие научного объяснения, то наука,очевидно, способна объяснять единичные события. Из того, что нет двух собы-тий, которые всегда принадлежали бы только к одному и тому же классу, вытека-ет, что каждое событие в некоторой степени отличается от любого другого со-бытия. Вместе с тем, из того, что любая пара событий имеет по крайней мереодно общее свойство, следует, что нет уникальных событий. Историю нельзя

251

отличить от естественных наук на том основании, что она имеет дело с единич-ными событиями. Её нельзя отличить от науки и на том основании, что она зани-мается уникальными событиями, ибо таких событий не существует. На это мож-но было бы возразить, что общие свойства данного исторического события икаких-то других событий обычно являются совершенно тривиальными и неин-тересными, и что в каком-то смысле исторические события действительно уни-кальны. Тогда как можно подвести их под общие законы, о которых говоритГемпель? Когда сами историки пытаются объяснять какие-то события, то хотяони и не ссылаются прямо на законы, тем не менее, предполагают их существо-вание, поэтому их объяснения оказываются, по сути дела, энтимемами. С дру-гой стороны, сравнительная отсталость некоторых общественных наук выража-ется, в частности, в том, что эти подразумеваемые законы не могут быть сфор-мулированы в категорической форме. Поэтому если под «объяснением» мы по-нимаем дедуктивное выведение экспланандума из эксплананса, содержащегопризнанные научные законы, то, строго говоря, (1) является ложным.

Однакомы можем переформулировать (1). Можно сказать, что хотя объяснения истори-ков не являются объяснениями в собственном смысле этого слова, их можнорассматривать, говоря словами Гемпеля, как «наброски объяснений». В них от-мечены места, на которые со временем будут вставлены соответствующие об-щие законы, и эти наброски станут вполне удовлетворительными объяснения-ми. Такой набросок«состоит из более или менее смутного указания законов и исходных усло-вий, рассматриваемых как важные, и должен быть «дополнен» длятого, чтобы стать законченным объяснением» 5.Итак, Гемпель приходит к выводу о том, что (2) истинно, (1) истинно, если«объяснение» заменить словами «набросок объяснения», и (3) истинно, еслиучесть, что мы говорим о набросках объяснения, которые не содержат общих

252

законов, а лишь предполагают их.Общая идея представленной здесь концепции восходит к проф. КарлуПопперу б, и она пользуется широким признанием как среди философовэмпиристского направления, так и среди историков-авангардистов.Если моё утверждение о том, что концепция Гемпеля была направленанепосредственно против (А), справедливо, то две оставшиеся общие пози-ции (С) и (D) обычно принимаются философами, стремящимися опровергнуть202 Артур Данто. Аналитическая философия истории

(В) в той формулировке, которую придал ей Гемпель. Анализ Гемпеля опреде-лил характер последующих исследований по этой проблеме. Между прочим, былобы интересно попытаться объяснить, в гемпелевском духе, последующую фило-софскую дискуссию, толчок к которой дал его собственный анализ. Однако об-ратимся теперь к умеренной, а затем — радикальной критике (В).(С) Несомненно, в исторических объяснениях обычно стремятся найти при-чины некоторого события, и утверждать, что какое-то К причинно обусловлива-ет событие Е, значит признавать существование некоторого общего закона, гла-сящего, что /Г-подобные события причинно обусловливают ^-подобные собы-тия. Пока что это согласуется с тем смыслом «значимости» событий, о которомшла речь в ранее приведенном примере. Если нам удалось указать действитель-ные или предполагаемые причины события, то мы получили то, что соответ-ствует гемпелевскому понятию -наброска объяснения. Но имеем ли мы правопредполагать, что для превращения данного наброска в подлинное объяснениенеобходимо только, чтобы в него была вставлена формулировка соответствую-щего закона? Как отмечали многие, закон может носить вероятностный харак-тер. Можно знать, что произошло Е и произошло К, и считать вероятным, что Кпричинно обусловливает Е на том основании, что /С-подобные и ^-подобныесобытия часто появляются вместе. Допустим, однако, что известны случаи, ког-да ^-подобному событию не предшествовало /^-подобное событие, хотя в боль-

253

шинстве случаев связь между ними имеется. Используя такой вероятностныйзакон, мы не можем из предложения, описывающего К, строго вывести предло-жение, описывающее Е. Точнее говоря, у нас отсутствуют адекватные основа-ния для экспланандума «... Е... », ибо логически возможно, что это предложе-ние ложно, в то время как «. .. К. . » и соответствующий вероятностный законистинны. С этой точки зрения, мы не получили бы объяснения Е, даже если бысформулировали данный закон в явном виде. Вполне возможно, что законы, пред-полагаемые в исторических объяснениях, все носят такой характер, поэтому сих помощью мы никогда не сможем объяснять события. Даже если существуеткакой-то другой, строго универсальный закон, мы о нём не знаем и не можемпредполагать его существования. Во всяком случае, это не может быть закон,связывающий КсЕ, ибо — по предположению — связь между ними носит лишьвероятностный характер. Поэтому нам потребовалось бы иное начальное усло-вие, чем мы используем и, соответственно, мы не можем рассматривать нашеобъяснение лишь как набросок некоторого окончательного объяснения — на-бросок, требующий дополнения универсальным законом. Скорее, мы должныбыли бы его отбросить. С другой стороны, вполне возможно, что вероятност-ные законы являются окончательными, и мы не можем надеяться получить объяс-нение в гемпелевском смысле. Однако это может случаться не только в историии в обыденной жизни, но также и в науке, и мы вынуждены заключить, что нипростой .человек, ни историк, ни учёный вообще не способны получить объяс-нения явлений. Тогда встаёт вопрос: действительно ли наша объяснительнаяГлава X 203

деятельность столь безнадёжно бесплодна или же критерии удовлетворительно-

254

го объяснения, установленные Гемпелем, настолько жёстки, что никогда не мо-гут быть выполнены? Быть может, следует отказаться от предположения о де-дукции? Но как только мы устраним его, мы сразу же устраним основания всегогемпелевского анализа, ибо он, как я показал, является логическим следствиемэтого предположения. Можно более внимательно присмотреться к употребле-нию слова «объяснение». В каком-то, возможно, главном, смысле этого терминаисторики, простые люди и учёные достигают успеха в объяснении вещей и со-бытий. Они «делают более ясными», «более понятными» те вещи и события,которые были неясными и непонятными. Но в этом смысле (1) безусловно ис-тинно. Историки делают для нас понятным и ясным, почему события происхо-дили так, а не иначе. В своих изощрённых семантических и синтаксических уточ-нениях Гемпель совершенно упустил из виду центральную прагматическую сто-рону понятия объяснения.И всё-таки (2) не является абсолютно ложным. Оно ложно лишь постольку,поскольку утверждает, что подразумеваемые законы являются категорическимии включаются в объяснения в качестве главных посылок дедуктивного вывода.Как мы видели, законы могут носить вероятностный характер и не обеспечиватьтребуемой дедуктивной связи. Но поставим все же под сомнение предположе-ние о дедукции: и в этом случае мы смогли бы придать приемлемый смысл тойидее, что законы участвуют в объяснениях, и сформулировать (2) таким обра-зом, что оно не будет вызывать возражений и в то же время будет совместимо спрагматической стороной объяснения. Например, когда кто-то объясняет Е, ссы-лаясь на К, его могут попросить оправдать данное объяснение. Тогда он можетпривести некоторый общий закон или хотя бы приблизительно указать, какойзакон мог бы оправдать это объяснение. Но по каким причинам мы считаем та-

255

кой закон частью объяснения? Нет таких причин. На самом деле закон можетбыть частью оснований объяснения, и отсутствие такого закона оставляет намобъяснение, лишённое оснований. Но для любого объяснения имеется многооснований разных видов, и нет необходимости приводить их все. Например, когдапри объяснении Е мы ссылаемся на К, мы должны обладать некоторой уверен-ностью в том, что «... К...» истинно, но обязаны ли мы считать частью объяс-нения те свидетельства, которые подкрепляют нашу уверенность в этом? ДажеГемпель не заходит так далеко. Почему же тогда все основания он хочет считатьчастью объяснения?Таким образом, если выражение «включает общий закон» понимать втом смысле, что в число оснований объяснения должен входить по крайнеймере один общий закон, то (2) оказывается не только приемлемым с фило-софской точки зрения, но даже истинным или почти истинным. В своёмпоиске оснований для объяснения мы в лучшем случае можем надеятьсянайти лишь общее законоподобное предложение, которое едва ли будетзаконом в гемпелевском смысле этого слова. Нужно ослабить требования,204 Артур Данто. Аналитическая философия истории

предъявляемые к законам, и считать законами общие утверждения даже в техслучаях, когда они допускают исключения и отклонения. Нам нужно объяснить,почему Джон растапливает печь. При объяснении мы можем сослаться на то,что ему холодно. Сможем ли мы привести строгий закон, оправдывающий этообъяснение? Это отнюдь не легко сделать. Люди порой терпят холод, не растап-ливая печи (аскеты) или растапливают печь, не чувствуя холода (истопники), абывает так, что они испытывают холод и растапливают печь, но одно с другимникак не связано (это их работа, а не удовлетворение собственных потребнос-тей). И всё-таки мы согласны с тем, что когда человеку холодно, он растаплива-ет печь. Мы имеем в виду «закон», который мог бы выглядеть следующим обра-зом: люди (обычно), когда испытывают (достаточно сильный) холод, растапли-

256

вают (ту или иную) печь. К такого рода общим тривиальностям и обращаютсяисторики при оправдании своих объяснений. Однако мы не можем устранитьоговорок, стоящих в скобках, и тем самым превратить их в законы природы.Эту точку зрения и некоторые аргументы в её пользу высказал МайклСкриви 7. Особое внимание на использование в истории тривиальных обоб-щений первым обратил внимание проф. Карл Поппер 8, однако в отличие отСкривна он рассматривал скорее их дедуктивную, а не оправдательную роль.Эрнст Нагель подчёркивал значение вероятностных законов и хотя осознавал,что они непригодны для дедукции, всё-таки, в отличие от Скривна, считал ихчастью объяснения, а не только частью оснований объяснения 9. То обстоятель-ство, что так называемые законы природы даже в науке (где наиболее естествен-но их искать) носят caeteris paribus * в высшей степени идеализированный ха-рактер, и их применение в любом данном контексте сопровождается многочис-ленными допущениями и оговорками, хорошо известно в философии приклад-ных наук. А то, что большая часть обобщений, относящихся к поведению лю-дей, представляет собой тривиальности, подтверждается любым социологичес-ким исследованием.(D) Нелегко найти среди философов радикального критика Гемпеля, кото-рый безоговорочно настаивал бы на абсолютной ложности (2). Быть может,среди всех авторов, писавших о данной проблеме, ближе всего к этой позицииподходит проф. Уильям Дрей. Скриви, высказавший сомнения относительнотого, существуют ли вообще законы требуемого вида, тем не менее, допускает,что некоторые предложения («нормативные предложения»), будучи основойдля объяснения, «включены» в само объяснение. Для Дрея это слишком боль-шая уступка. Он пишет, «что историки вообще не используют законов в любомобычном смысле этого слова» 10, и выделенные курсивом слова выражают егокрайнюю позицию по данному вопросу. Однако в его книге встречаются более

257

сдержанные высказывания, показывающие, что это было сказано, может быть,излишне резко. Как бы то ни было, направление его критики указано процити-рованной фразой, и его откровенное стремление разрушить то, что он называ-* При прочих равных условиях (лат.). — Прим. перев.Глава X 205

ет «моделью охватывающего закона», побуждает меня остановиться на его рас-суждениях.Вопрос о том, используют ли историки законы «в любом обычном смыслеэтого слова», является фактическим вопросом, открытым для эмпирическогоисследования, и Дрей понимает, что не о нём идёт речь. Даже если они исполь-зуют законы, то важно следующее: является ли использование законов истори-ками необходимым условием для построения ими объяснений и служат ли зако-ны достаточным условием для объяснения? На эти вопросы Дрей даёт отрица-тельный ответ. Он опирается на тот психологический факт, что историк вполнездраво может придерживаться данного им объяснения, не чувствуя потребностиобратиться к какому-то закону, который охватывает данное событие, поэтомузакон не предполагается его объяснением. Опять-таки, историк может признатьданный закон истинным и даже охватывающим рассматриваемое событие, ноне считать его объясняющим данное событиеИ. Проиллюстрируем первый слу-чай: тот факт, что Людовик XIV утратил популярность к концу своей жизни,историк объясняет тем, что он проводил политику, наносящую ущерб нацио-нальным интересам Франции, но историку трудно найти закон, оправдываю-щий это объяснение. Если какой-либо логик будет настаивать на том, что такойзакон должен существовать, историк предложит ему сформулировать этот за-кон. Это объяснение не предполагает какого-либо закона, но историк уверен,

чтоон правильно объяснил данный факт. Проиллюстрируем второй случай: если бы

258

при объяснении того факта, что сэр Брайан Тьюк был кривоногим, историк со-слался бы на то, что все средневековые рыцари были кривоногими, его коллеги(полагает Дрей) сочли бы это объяснение невразумительным.Если для исторического объяснения мы отвергаем так называемую модельохватывающего закона, то какую модель мы можем принять вместо неё? Дрейпредлагает, со многими оговорками, модель непрерывных серий 12: мы объяс-няем крупное событие, расщепляя его на последовательности более мелких со-бытий до тех пор, пока не придём к таким событиям, которые нам понятны и нетребуют объяснений. Однако Дрей не обнаруживает большого энтузиазма в от-ношении этой модели, во-первых, потому, что в ней возникают трудные пробле-мы, а во-вторых, потому, что нет оснований предполагать, будто существует ка-кая-то одна модель, которой должно соответствовать каждое признанное исто-рическое объяснение. Историки могут строить самые разные объяснения, и, еслисудить по завершающей части его книги и его последующим публикациям 13,Дрей выдвигал программу феноменологического, так сказать, исследования ис-торических объяснений. Как и Скриви, Дрей подчёркивал прагматические ас-пекты объяснения. Объяснение всегда относительно, оно всегда связано с кон-текстом и уровнем достигнутого знания.Если я прав, приписывая Дрею мнение о том, что (2) абсолютно ложно, а (1)абсолютно истинно, то мы можем заметить, что признание им истинности (3)совершенно не зависит от тех свидетельств в пользу (3), которые он мог бы из-206 Артур Данто. Аналитическая философия истории

влечь из сочинений историков. Мы просто не можем надеяться отыскать законыв объяснениях историков. Можно, конечно, объяснять отсутствие законов такимобразом, однако нам следует обратиться к истории проблемы и к недостаткам

259

модели охватывающего закона, чтобы понять, что отсутствие законов вполнеестественно 14

Мы представили основные позиции в рассмотрении проблемы истори-ческого объяснения. При этом следует иметь в виду, что участники дискус-сии подходят к решению этой проблемы, опираясь на разные философскиепредпосылки и с разным представлением о том, что считать решением фи-лософской проблемы. Это делает спор бесконечным, и совершенно неясно,что могло бы считаться удовлетворительным решением. Многие расхожде-ния между теми или иными философами отчасти являются чисто словесны-ми, и оппоненты спорят, по сути дела, об употреблении каких-то ключевыхслов. Например, проф. Скриви настаивает на том, что объяснение должнодавать понимание объясняемых явлений и событий. Неясно, почему проф.Гемпель оспаривает это утверждение. Он мог бы обратиться к анализу «по-нимания» и заявить, что подлинное понимание (в отличие от псевдо-пони-мания?) дают лишь такие (подлинные) объяснения, которые обладают де-дуктивной структурой. А в ответ на замечания проф. Дрея по поводу того,что общее предложение «Все средневековые рыцари были кривоногими»обладает ничтожной объяснительной силой в отношении того факта, чтосэр Брайан Тьюк был кривоногим, проф. Гемпель мог бы сказать, что сна-чала нужно посмотреть, удовлетворяет ли данное предложение критериям дляобщих законов, а уж он не хуже других осознаёт, как трудно сформулироватьтакие критерии. Во всяком случае, если это предложение истинно, то вряд лионо так уж бесполезно для объяснения, как полагает Дрей. Оно указывает на-правление, в котором следует искать объяснение, обращает наше внимание нато, например, что сэр Брайан был рыцарем, в отличие от аналогичного общегопредложения «Все представители семейства Тьюков были кривоногими». Пер-вое предложение говорит о том, что кривоногость сэра Брайана была приобре-тённым, а не наследственным свойством. Что же касается утверждения сторон-ников Дрея и Скривна о том, что историки объясняют, следовательно, дают объяс-

260

нения событиям, то Гемпель мог бы сказать, что он с этим согласен, но для це-лей своего философского анализа предпочитает называть эти объяснения на-бросками объяснений. Зачем спорить о словах?Хотя в некоторой степени спор носит характер спора о словах, в нём всё-такипроявились разные позиции по отношению к истории. Дрей и Скриви считаютисторическое исследование вполне удовлетворительным, но Гемпель, не высту-пая открыто за реформирование истории в духе физики — этого образца науч-ности, безусловно, содействовал возникновению среди некоторых историковмнения о том, что история нуждается в ревизии. Он явно не согласен с тезисом,Глава X 207

что такая ревизия невозможна и что различие между историей и любой есте-ственной наукой носит принципиальный характер, на чём настаивали защитни-ки историцизма. Скриви полагает, что это различие действительно не являетсяпринципиальным, и то, что действительно делают физики, очень похоже на то,что действительно делают историки. Гемпель ошибается относительно логи-ческой структуры самой образцовой науки, что и приводит его к неверному убеж-дению, будто история нуждается в ревизии. Нет противоположности между ис-торией и физикой как таковыми, но имеется противоположность между истори-ей и физикой (и любой наукой), с одной стороны, и идеализированной моделью,соответствующей не реальной науке, а лишь фантазиям логиков, — с другой.Но здесь выражаются принципиально разные позиции по отношению к зада-чам философии. На обвинения Скривна Гемпель мог бы ответить, что он не стре-мится описывать науку. Это занятие лучше предоставить социологам. Как и по-добает философу, он пытается дать рациональную реконструкцию понятия науч-ного объяснения. Он стремится уточнить условия, при выполнении которых мы

261

получаем адекватные основания для того, что участвует в объяснении. Ему пред-ставляется вполне естественным, что у нас имеются адекватные основания дляэкспланандума в том случае, когда мы можем дедуцировать его из посылок, вы-полняющих определённые условия 15. На утверждение о том, что общие законыявляются частью оснований объяснения, на чём настаивает Скриви, и использу-ются для оправдания объясненения, он мог бы ответить вопросом: как пониматьслово «оправдание»?16 Несомненно, Скриви расширил область дискуссии, вклю-чив в неё прагматические факторы, но не является ли вопрос об использованиизаконов для оправдания объяснения — как он выражается, вопрос «о роли кри-териев оправдания», — решающим? Эти «критерии оправдания» привлекаютсяв тех случаях, когда тому, кто строит объяснение, приходится отвечать на возра-жение, что «не существует причинной связи между явлением и его предполага-емым следствием». На это возражение можно ответить только посредством до-казательства, что такая связь существует. Не влечёт ли это обращение к соответ-ствующему общему закону? А раз так, разве оправдание не сведется просто кдедукции? Если же этого не происходит, то это означает, что оправдание в дей-ствительности не было дано. Таким образом, если «оправдание» не предполага-ет дедукцию, то значение этого понятия остаётся совершенно неясным.Таким образом, несовместимость наших первоначальных трёх сужденийвоспроизводится в различных попытках устранения этой несовместимости, аэти попытки опираются на альтернативные способы уточнения значения ключе-вых терминов в соответствии с разными позициями по отношению к языку, ис-тории и самой философии. Но точно так же, как в наших первоначальных трёхсуждениях, так и здесь, в каждой из концепций, выдвинутых для преодолениявозникших трудностей, имеются элементы истины. И нелегко принять одну из

262

них, если это требует полного отказа от всех остальных. Я надеюсь, теперьможно выделить этот элемент истины из всех четырёх конфликтующих по-208 Артур Данто. Аналитическая философия истории

зиций и предложить такой анализ роли законов в историческом объяснении, ко-торый удовлетворит всех соперников. Этот анализ преодолевает трудности, по-казывая, что названные четыре позиции являются скорее взаимодополнитель-ными, нежели взаимоисключающими. После того, как это будет сделано, мыможем обратиться к рассмотрению того, в каком смысле форма историческогообъяснения является формой повествования.Четыре позиции, выделенные мной, занимаются, в основном, структу-рой эксплананса и обсуждают вопрос о том, включаются ли в него общиезаконы. (А) и (В) отвечают на этот вопрос утвердительно, но расходятся повопросу о существовании исторических объяснений. (С) и (D) вместе с (В)признают существование исторических объяснений, однако полагают, чтозаконы не включаются в эксплананс. В то время как (С) признаёт, что в некото-ром смысле законы участвуют в объяснении, (D) начисто это отрицает. Однакопредставители всех этих позиций обсуждали только анатомию эксплананса ипрошли мимо вопроса об анатомии экспланандума. Я постараюсь показать, чтоимеются такие экспланандумы, которые логически предполагают общие зако-ны, и такие экспланандумы, которые этого не делают. Поэтому решение вопро-са о том, включать или не включать в эксплананс общие законы, зависит от на-шего исходного описания события, которое мы стремимся объяснить. Я поста-раюсь показать, далее, что если первоначальный экспланандум не предполагаеткакого-то общего закона, то его можно заменить другим, который требует тако-го закона, и наоборот, поэтому вопрос об общих законах в некотором важномсмысле связан с вопросом о том, как описаны явления и события.Здесь я должен высказать очевидное и тривиальное замечание. Явления как

263

таковые не объясняются. Объяснять можно только такие явления, которым даноописание, поэтому, говоря об их объяснении, мы всегда должны иметь в видуэто описание. Таким образом, объяснение какого-то явления всегда относитель-но, оно всегда связано с определённым описанием данного явления. Когда мыобъясняем явление Е, представленное описанием D, всегда можно найти другоеописание D' этого явления, при котором первоначальное объяснение уже не смо-жет выполнить своей функции. Если имеется бесконечно много возможных опи-саний некоторого явления, то может существовать бесконечно много разныхобъяснений этого явления и могут существовать такие описания данного явле-ния, при которых его вообще нельзя объяснить.Пока нет явного или подразумеваемого из контекста описания, нет смыслатребовать объяснения названного явления. Сначала я буду говорить об анали-зе Гемпеля. Теперь я могу сказать, что, строго говоря, нельзя объяснять илитребовать объяснения Гражданской войны, как нельзя объяснять или требо-вать объяснения листа бумаги из рукописи. Совершенно неясно, что означаеттребование: «Объясни этот лист бумаги!», до тех пор, пока не подразумевает-ся, так сказать, какое-то его описание, например, то, что он белый, или нахо-дится здесь, или запачкан вареньем. Выражения «Гражданская война» или «листГлава X 209

бумаги из рукописи» в лучшем случае являются обозначающими выражения-ми. Они могут стоять на месте подлежащего или дополнения в предложении,однако сами по себе они предложениями не являются, следовательно, не могутбыть истинными или ложными. Поэтому совершенно очевидно, что они немогут выступать в качестве заключений дедуктивных выводов. Короче говоря,их только тогда можно подвести под закон, когда они включены в предложе-

264

ние, а обозначаемые ими объекты лишь тогда подводятся под закон, когда онипредставлены описанием. Они непонятны вне языкового окружения. Однакомогут существовать, в принципе, такие описания, которые не позволяют под-вести их под общие законы.Рассмотрим, например, сомнительное понятие полного описания Е. Пред-ставим, что оно образуется следующим образом: берём все логически различи-мые истинные предложения относительно Е, выделяем из них предикатные вы-ражения и конъюнктивно соединяем их. Конъюнкция предикатов, приписывае-мых Е, будет включать в себя столько предикатных выражений, сколько имеетсяистинных предложений относительно Е. Дело не ражений, сколько имеется ис-тинных выражений относительно Е. Дело не в том, что мы не можем получитьтакого полного описания. Согласно принципу тождества неразличимых, для двухявлений Е и Е' логически невозможно получить двух тождественных полныхописаний. Но тогда при полном описании Е его нельзя подвести под какой-либозакон, ибо сфера действия такого закона была бы ограничена единственнымпримером и его нельзя было считать законом.Однако мы не обязаны ограничиваться только полными описаниями. Со-гласно собственным критериям Гемпеля для общих законов, закон L не можетвключать в себя таких «вхождений обозначений конкретных объектов, которыеявляются неустранимыми». Поэтому если описание D явления Е содержит та-кие обозначения, это явление при данном описании D нельзя подвести под об-щий закон. Вопрос о том, можно ли в принципе устранить все такие обозначе-ния, является спорным. Допустим, однако, что он решён положительно и в прин-ципе мы можем устранить из D все такие обозначения, получив, таким образом,другое описание D', которое их не содержит. Тем не менее, при описании Dявление Е нельзя подвести под общий закон несмотря на то, что при описании

265

D это можно сделать. Но именно это, как я покажу, и является решающим об-стоятельством. Некоторое явление можно подвести под общий закон только втом случае, если мы даём его описание, не содержащее неэлиминируемых обо-значений. Или, говоря короче, подвести событие под общий закон можно лишьпосле того, как мы дали его общее описание. Но тогда легко найти такие описа-ния явлений, при которых их нельзя подвести под закон и, соответственно, нельзяобъяснить в духе Гемпеля. Отсюда непосредственно следует, что любое истори-ческое сочинение будет содержать множество таких описаний событий, при ко-торых эти события нельзя объяснить, если признать верной модель Гемпеля. Ноотсюда не следует, что его модель неверна или рассматриваемые события необъяс-210 Артур Данто. Аналитическая философия историинимы. Они не объяснимы лишь при тех описаниях, которые мы им дали. Чтобыобъяснить эти события, им нужно дать другое описание. В самом деле, если мыспособны дать иное описание событий, то это, в некотором смысле, уже означа-ет, что мы объяснили их. Часто только благодаря другому описанию мы прихо-дим к объяснению, включающему в себя общий закон.Проиллюстрируем эти рассуждения примером, который типичен для целогокласса исторических объяснений — объяснений, ссылающихся на историю того,что требуется объяснить. Во время последнего fete national monagasque *, ули-цы, как и следовало ожидать, были украшены флагами Монако. Но рядом с нимиможно было видеть американские флаги. Можно удивиться и спросить, почемуэто именно американские флаги вывешены вместе с флагами монегасков, а нефлаги каких-нибудь других стрдн, например, Англии, Франции или Германии?Здесь чувствуется потребность в объяснении, по крайней мере, двух вещей: на-личие американского флага рядом с национальным флагом и отсутствие флаговдругих стран. Нам могут дать вполне правдоподобное объяснение: князь Мона-ко женат на американке. При этом мы действуем по сценарию проф. Дрея: мыможем сказать, что не знаем такого закона, который связывал бы событие К (же-нитьба князя Рене III на актрисе Грейс Келли) с событием Е (вывешивание аме-риканских флагов монегасками во время их национального праздника). Действи-тельно, при таком описании нет закона, связывающего эти два события, однакопри подходящем новом описании каждого из этих событий достаточно легкопредставить закон, который и допускает это новое описание, и сам допустим сего точки зрения. Более того, благодаря новому описанию мы можем сформули-ровать наше объяснение в виде дедукции.Вот три разных описания события Е:a) Монегаски вывесили американские флаги рядом со своими нацио-нальными флагами.b) Монегаски чествовали княгиню американского происхождения.c) Представители одной нации чествовали княгиню иной национальнойпринадлежности.

.Можно рассматривать а как описание события до получения его объясне-ния. Мы можем продолжать называть его экспланандумом. Предложение b мож-но рассматривать как описание того же самого события после того, как собы-тие получило объяснение. Если бы это описание было нам известно с самогоначала, то нам не нужно было бы объяснять ни наличия американских флагов,

266

ни отсутствия флагов других стран. Предложение с мы можем рассматриватьопять-таки как описание того же самого события, хотя это могло бы быть описа-нием многих других событий того же рода. Действительно, предложение с мож-но рассматривать как результат устранения терминов, обозначающих конкрет-* Национальный праздник монегасков (франц.). — Прим. перев.ГлаваХ 211ные объекты, и замены их общими обозначающими терминами, экстенсионалыкоторых включают в себя первоначально названные конкретные объекты. Я будуназывать предложение с экспланатом (explanatum). Фактически предложение bтоже можно квалифицировать как экспланат. Переход от b к с осуществить дос-таточно легко. Гораздо труднее переход от а к Ь. Он связан с преобразованиемчувственного восприятия объектов, которые в зрительном поле остаются неиз-менными, но теперь рассматриваются в совершенно иной сетке взаимоотноше-ний. Выявляется их подлинный смысл. Уступая философской склонности к дис-тинкциям, можно о b и с говорить как о конкретном и абстрактном эксплана-тах. Последний из них служит для подведения события под формальный закон.Но какой закон? Я думаю, тому, кто перешёл от описания а к описанию Ь,нетрудно будет, хотя бы в неопределённом виде, сформулировать некий общийзакон. Он мог бы выглядеть следующим образом:L. Всякий раз, когда граждане имеют правителя иной национальнойпринадлежности, они в соответствующих случаях чествуют его соот-ветствующим образом.

• Мы предполагаем, что нам известно:/fj. Княгиня Монако не принадлежит к народу монагасков. .К^. Fete national monagasque является соответствующим случаем для че-ствования правителей Монако.Kj. Вывешивание флагов той страны, из которой приехал правитель, яв-ляется соответствующим способом его чествования.Установив все эти и подобные им связи, мы можем больше не сомневаться втом, что в конечном итоге смогли бы представить с в качестве их дедуктивногоследствия. По-видимому, это объяснение будет вполне корректным, хотя требу-ется ещё дальнейшая работа для придания ему формального вида дедуктивноговывода. Поэтому я не стал бы возражать, если бы кто-то назвал это лишь на-броском объяснения. Я слишком неопределённо сформулировал закон и соот-ветствующие начальные условия. И я не стал бы возражать, если бы кто-то ска-зал мне, что здесь никакого объяснения не требуется, что все, о чем я говорю, ибез того вполне понятно человеку, которому я пытаюсь дать объяснение. С праг-матической точки зрения все это несущественно, но мы имеем дело с философ-ским вопросом. Представители формальной логики в равной мере могли бысчесть скучным выявление всех шагов, требуемых для формального вывода зак-лючения, с которым они интуитивно уже согласны.Нам остаётся обсудить ещё много вопросов, однако здесь я должен сделатьпаузу и показать, что данный выше анализ приемлем для представителей трёхпозиций из четырёх, рассмотренных выше.212 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Без сомнения, этот анализ должен удовлетворить Гемпеля. У нас есть закон,под который подводится событие. Мы предложили набросок объяснения, кото-рый при соответствующей обработке может быть превращён в законченное объяс-нение, и — если не касаться замечаний относительно экспланандума и экспла-ната — этот анализ вполне выдержан в духе Гемпеля. С другой стороны, ондолжен удовлетворить также и Дрея. Начать с того, что закон L не охваты-вает события Е как такового и Е не подпадает под него при описании а —при описании такого рода, который обычно можно встретить в книгах по

267

истории. Кроме того, мы не можем дедуцировать экспланандум (опять-такиа) из эксплананса. Дедуцировать можно то, что я назвал экспланатом, иДрея вполне может устроить то, что мы получаем возможность сформулироватьэкспланат и наш закон только после того, как получим объяснение (или найдёмего сами). Он не может счесть неправомерной замену экспланандума на экспла-нат (а на Ъ и затем на с). Это, по сути дела, пример того, что он называет «объяс-нением-что» в истории. Для успокоения Дрея можно сказать, что тот, кто далобъяснение, не использовал закона L. Однако для человека, незнакомого с обы-чаем чествования, с национальной символикой и связанными с этим идеями ипредставлениями, данное объяснение прозвучало бы совершенно непонятно. Вэтом случае объясняющий должен был бы явно сослаться на закон типа/,, чтобыоправдать своё объяснение. Это приводит нас к позиции Скривна. Закон выпол-няет не только роль оправдания, о которой он так много говорит, но и представ-ляет собой тривиальность или, как он говорит, «нормативное предложение».Кроме того, закон придаёт некоторый смысл понятию оправдания — смысл, до-пускающий дедукцию. Всё это вполне совместимо с теми контекстуальными ипрагматическими соображениями, которые он так тщательно описал.Мне представляется, что если обратить внимание на вопрос о том, какимобразом описаны явления, то можно разработать теорию, освещающую рольобщих законов в истории, которая, если отвлечься от деталей, примирит междусобой представителей трёх основных позиций. Но мы должны ещё как-то дого-вориться с представителями позиции А. К этому я теперь и обращаюсь.Приведённые выше рассуждения могут показаться, строго говоря, совер-шенно несовместимыми с позицией А, ибо в них очевидным образом под-держивается мнение Гемпеля о том, что структура объяснения никак не свя-зана с различием между тем, что имеет отношение к человеку, и тем, что неимеет, или с предполагаемой границей между «гуманитарными» и «естествен-

268

ными» науками. Действительно, с моим примером связаны два соображения,показывающие, что на практике мы оцениваем и понимаем поведение людей всвете очень общих понятий, которые при явной формулировке могли бы при-нять вид общих законов. Во-первых, это тот очевидный факт, что объясняя вы-вешивание американских флагов ссылкой на национальное происхождение суп-руги правителя Монако и обладая хотя бы небольшой исторической информа-ГлаваХ 213

цией, большинство людей непроизвольно «усматривают» связь между ними, незанимаясь поисками подходящего общего закона, который устанавливает этусвязь. Сам факт, что им не нужно явно формулировать этот общий закон и онине требуют этого от других, показывает, что мышление с помощью общих поня-тий совершенно естественно и почти безотчётно. Поэтому очень легко понять, сучетом того психологического факта, что требуемые законы никогда сознатель-но не привлекаются (или привлекаются очень редко), почему философы при-шли к выводу о том, что общих законов нет или они не нужны для того, чтобыпонять объяснение. Второе соображение заключается в том, что потребность вобъяснении, ощущение неясности чаще всего возникают в тех случаях, когдамы неспособны подвести явление под данное общее понятие. Мы думаем: ага,флаги вывешены в честь дружественной нации. Но это не подходит. Почемутогда не вывешены флаги других дружественных наций? Наше недоумение свя-зано именно с принятым общим представлением о том, что означает вывешива-ние флагов, и это опять-таки показывает, сколь выдающуюся роль играют об-щие законы даже в отношении прагматических аспектов этой проблемы. Тот,кто незнаком с применением общих понятий, скажем, ребёнок, испытал бы лишь

269

чувство недоумения, когда ему в первый раз стали бы внушать соответствую-щие обобщения. Не ведая о них, он не испытывает потребности в объяснении.Между прочим, неправильно говорить, что события, требующие объяснения,нельзя подвести под общий закон по той причине, что они оцениваются как ис-ключения из некоторого общего закона. Отсюда следует только то, что они явля-ются исключениями из некоторого общего закона, который был ошибочно при-менён к ним, а не то, что эти события являются исключениями из всякого обще-го закона. При объяснении возникает нечто вроде иллюзии. Вывешивание фла-гов могло бы быть чествованием дружеского государства. В данном случае былоне так, и недоумение могло возникнуть просто благодаря попытке подвести дан-ный факт под это общее понятие. Однако иллюзия рассеивается, когда мы начи-наем видеть это событие не как исключение из первоначально предложенногообщего закона, а как подлинный пример совершенно иного общего закона.Я ещё вернусь к этим соображениям. До сих пор мы имели дело с сильнымконтраргументом против одного из базисных положений позиции А. Тем не ме-нее, нельзя не признать, что можно кое-что высказать и в пользу этой позиции.Начнём с указания на некоторые дальнейшие особенности анализа Гемпеля. Онутверждал, и за это его сурово критиковали 17, что с логической точки зренияобъяснение и предсказание представляют собой одно и то же. Мы используем вточности одну и ту же процедуру и когда объясняем уже случившееся событие,и когда предсказываем событие, которое только ещё случится, если эта процеду-ра удовлетворительна. Различие состоит лишь в том, что мы используем эту про-цедуру в разные моменты по отношению ко времени свершения события. Мож-но сказать, что мы успешно объяснили некоторое событие тогда и только тогда,когда мы могли бы предсказать это событие ещё до его появления, используя тот

270

214 Артур Данто. Аналитическая философия историиже самый закон. Сторонники позиции А безусловно отвергли бы это утвержде-ние, ибо они принимают тезис о свободе воли человека 18. Предсказуемостьчеловеческого поведения представляется им совершенно несовместимой с че-ловеческой свободой. Если принять сформулированное Гемпелем правило пе-ревода объяснений в предсказания и vice versa, то оказывается: если поведениелюдей можно объяснить, то его можно и предсказать. Таким образом, если сто-ронники позиции А считают, что поведение людей непредсказуемо, то они дол-жны считать, что оно и необъяснимо с помощью общих законов. Я не хочу сей-час обсуждать вопрос о том, правы они или нет, связывая предсказуемость сотрицанием человеческой свободы. Тем не менее, я надеюсь, что можно пред-ложить более тонкий анализ взаимоотношений между объяснением и предска-занием, который сделает приемлемым для них моё истолкование общих законови спасёт, пб крайней мере, часть отстаиваемых ими положений. Я вновь хочууделить некоторое внимание вопросу описания.Мне представляется, что если бы нам был известен закон L и если бы к томуже мы знали, что княгиня монегасков не является местной уроженкой и что fetenational является подходящим поводом для чествования государей, то мы смог-ли бы с определённой долей уверенности предсказать рассматриваемое собы-тие. Или, лучше сказать, мы могли бы предсказать его при описании с или в —при описании, которое мы охарактеризовали как экспланат. Но отсюда не следу-ет, что, основываясь на той же самой информации, мы могли бы с такой же уве-ренностью предсказать это событие при описании а. Несмотря на то, что а, в ticявляются описаниями одного и того же события и что в и с являются дедуктив-ными следствиями закона L и указанных нами начальных условий, а не являет-ся таким следствием. Теперь я должен сказать, что закон L, как и великое множе-ство (если не все) других законов, используемых для объяснений в истории, отно-сится к классу, который является открытым и неоднородным. Это объясняется тем,что экстенсионалами описаний, выступающих в качестве экспланатов, являютсяоткрытые и неоднородные классы событий. Обратившись к моему примеру, можносказать, что существует множество разных событий и множество действий, совер-шаемых монегасками, которые одинаково охватываются описанием с (или в) изаконом L. Вывешивание флагов представляет собой лишь один из примеров,удовлетворяющих этому общему описанию. При соответствующих соглашени-ях из описания а следует описание с, но из с не следует а. При тех же соглашенияхс совместимо с не-я. Государыню-иностранку можно чествовать, и не вывешиваяфлагов её родной страны. Поэтому можно было бы правильно предсказать с, непредсказывая при этом а, или правильно предсказать с (или в), но неправильнопредсказать а. Вместо а вполне могло бы произойти другое событие, скажем, d, кото-рое подводится под тот же самый закон L и под то же общее описание с. Поэтому нельзяпросто говорить, что мы можем предсказать событие. Вопрос заключается в том,при каком описании событие может быть предсказано.Этот вопрос связан с моими более ранними рассуждениями о составленииГлаваХ 215повествований на базе документальных и концептуальных свидетельств. Стре-мясь заполнить пробелы в историческом знании, когда не хватает документаль-ных источников («истории-как-свидетельств»), мы можем в качестве пробы и наоснове некоторого общего закона или понятия о типе события постулировать,что произошло некоторое событие или множество событий. Так, случайно мыможем натолкнуться на то, что в действительности произошло. Но понятие отипе именно таково: оно выражает то, что обычно случается, и совместимо сцелым рядом качественно различных событий. Все эти события удовлетворяютнекоторому общему описанию, и любое из них могло бы произойти. Но чтобыузнать, какое из этих событий действительно произошло, нам нужны докумен-тальные свидетельства. Концептуальное свидетельство в лучшем случае под-тверждает лишь правдоподобность истолкования.Законы, которые, согласно подходу Гемпеля, неявно включены в типичныеисторические объяснения, достаточно неопределённы в том смысле, что ониподходят для любого числа качественно различных примеров. Эти законы неисключают возможность созидания, ибо класс охватываемых ими событий от-крыт в том смысле, что в принципе мы всегда можем вообразить некоторыйпример, входящий в этот класс, но не обязательно похожий на прошлые приме-ры. Приблизительно в такой же ситуации мы оказываемся, когда классифициру-ем в качестве произведений искусства такие вещи, которые вовсе не похожи на

271

уже имеющиеся произведения искусства. Это позволяет художникам стремить-ся к созданию нового, и когда им это удаётся, новизна их творений не исключаетавтоматически эти творения из класса произведений искусства. Фактически мыздесь имеем дело с тем, что Витгенштейн обсуждал под названием теории «се-мейного сходства». Семья по природе своей такова, что близкое сходство междуеё членами чаще всего является исключением, а не правилом. Законы, к кото-рым мы обращаемся в исторических объяснениях, могут быть включены прак-тически в неисчерпаемый класс объяснений (или могут их оправдывать), ни одноиз которых, как справедливо утверждал Дрей, в действительности не предпола-гает закона. С другой стороны, эти объяснения могут предполагать закон, когдаони соединены с тем, что я мог бы назвать правилами переописания, позволяю-щими нам заменять данное описание некоторого события более общим описа-нием. По-видимому, это множество правил трудно определить. Каковы, напри-мер, критерии, согласно которым мы классифицируем нечто как произведениеискусства? Кроме того, не всегда легко осуществить такое переописание, ибособытие может казаться подходящим под одно общее описание, в то время какна самом деле оно требует совсем другого описания. Именно это оставляет ло-гическую возможность того, что я назвал иллюзией объяснения.Существует одно очевидное возражение, которое можно выдвинуть противданного истолкования общих законов. Допустим, что кто-то объяснил некотороесобытие в полном соответствии с моим анализом, т. е. подвёл его под общий законпосле того, как дал ему более общее описание. Он осуществил переход от экспла-216 Артур Данто. Аналитическая философия истории

нандума к экспланату. Однако мы могли бы использовать тот же самый экспланати тот же общий закон, хотя объясняемое событие было совсем не тем, что про-изошло в действительности и было описано с помощью совсем другого экспланан-дума. Таким образом, одна и та же объяснительная процедура используется незави-симо от того, произошло на самом деле объясняемое событие или нет. Пусть Е бу-дет рассматриваемым событием, a D — его экспланатом. Предположим, что Е яв-ляется событием, качественно отличным от Е, но, тем не менее, также подходя-щим под общее описание D. Теперь встаёт вопрос: если наши объяснительныесредства безразличны к различиям между событиями, которые они охватывают,то на каком основании мы утверждаем, что объяснили именно Е, хотя с тем жеуспехом мы могли бы объяснить Е?? Допустим, кто-то скажет, что на самом делемы не объяснили, почему вместо IE? произошло Е. Из описания D не следует ниЕ, ни Е?, хотя из каждого из них при соответствующих правилах будет вытекатьD. А раз объяснение совместимо с другими возможными событиями, то можноли есо вообще считать объяснением? Как пишет Алан Донаган:«Если предполагают, что объяснение не обязательно логически влечёт то,что оно объясняет, и что оно может быть совместимо с различными ины-

272

ми возможностями, то оно не объясняет, почему не была реализована таили иная возможность и почему должно было произойти объясняемоесобытие, а не что-то другое» *9.Любопытно, что утверждение Донагана, высказанное им в качестве аргу-мента в пользу модели Гемпеля, в действительности может рассматриваться каквозражение против одного из вариантов гемпелевской модели. С другой стороны,не вполне верно утверждать, что объяснение логически не влечёт того, что оно при-звано объяснить. Оно влечёт экспланат. Проблема в том, что оно не влечёт тех илииных конкретных примеров, охватываемых одним и тем же экспланатом. Поэто-му мы должны различать два смысла выражения «другие возможности».Начать с того, что в одном смысле наше объяснение исключает другие воз-можности. Рассмотрим вывешивание американских флагов наряду с флагамиМонако в день fete national. Это событие может быть выражено любым чис-лом различных общих описаний или экспланатов. Его можно, например, подве-сти под описание «чествование иностранной державы», но можно подвести ипод общее описание «нанесение оскорбления соседней нации»: вывешиваниеамериканских флагов действительно может рассматриваться как выпад противФранции. Это событие одновременно может оказаться и тем, и другим. Однакоесли наше объяснение правильно, оно устраняет эти общие описания в качестве«других возможностей». Быть может, правда, не стоит столь категорично утвер-ждать, что они устраняются, ибо всегда сохраняется возможность множествен-ной детерминации. Даже если мы принимаем принцип достаточного основанияи заявляем, что для существования каждой вещи должны быть достаточные ос-ГлаваХ 217

нования, это не препятствует существованию более чем одного достаточногооснования. Точно так же и наличие одного объяснения не может служить аргу-ментом против существования другого объяснения того же самого события.

273

Одним камнем люди часто убивают двух птиц, идут гулять и одновременно де-лать покупки, и монегаски могут чествовать свою государыню, чествовать одноиностранное государство и наносить оскорбления другому, причём осуществ-лять всё это посредством одного действия. Но все эти сложности мы можемпока опустить и сказать просто: если мы подвели событие под правильный экс-планат, то при отсутствии множественной детерминации все остальные возмож-ные общие описания устраняются. Однако при этом сохраняются «другие воз-можности» во втором смысле, а именно, другие со-возможные события, выра-жаемые конкретными описаниями, которые удовлетворяют одному и тому жеобщему описанию. А поскольку общее описание не различает конкретных опи-саний, постольку оно и не устраняет ни одного из них. Из истинного общегоописания мы не можем вывести заключения о том, какое конкретное событиеимеет место. Такого рода вещи можно установить только независимым истори-ческим исследованием, и как раз благодаря тому, добавлю я, что невозможноаналогичное историческое исследование будущего, наше знание будущего оста-ётся общим и абстрактным по сравнению с нашим знанием прошлого. Дажеесли бы мы знали все общие законы, мы не смогли бы предсказать событийбудущего в их конкретных описаниях. Но рассматриваемое возражение состоитв том, что мы не можем и объяснить событий при таких описаниях.Таким образом, можно говорить о «других возможностях» в двух смыслах.Во-первых, в том смысле, что одно и то же событие может подводиться подразные общие описания. Именно благодаря этому оказываются возможнымимножественная детерминация и иллюзия объяснения. Во-вторых, в том смысле,что под одно и то же общее описание могут подводиться качественно разныесобытия. Этим объясняется общий характер нашего знания о будущем и тот факт,

274

что без документальных источников (истории-как-свидетельств) наше знание опрошлом осталось бы таким же общим и абстрактным, как наше знание о буду-щем. Наше объяснение указывает (исключая множественную детерминацию),какому из тех классов, к которым могло бы принадлежать данное событие, онодействительно принадлежит. Я буду говорить, что оно устраняет другие воз-можности в смысле классов. Однако, выделяя класс, к которому принадлежитданное событие, оно не позволяет нам сказать, какое из возможных событийэтого класса действительно произошло. Я буду говорить, что оно не устраняетдругих возможностей в смысле элементов классов. Это не имело бы большогозначения, если бы элементы класса были однородны, но поскольку это не так,постольку это можно считать недостатком данной теории объяснения.Я не уверен, что смогу удовлетворительно ответить на это возражение 20.Тем не менее, кое-что можно сказать. Во-первых, это возражение предполагаетсуществование других возможностей в смысле элементов класса. Если бы их не218 Артур Данто. Аналитическая философия истории

было, то трудно было бы обвинить теорию объяснения в том, что она их не раз-личает. Но поскольку другие возможности в смысле элементов класса конкрети-зируются относительно общего описания и общего закона, примерами которыхони являются, постольку данное возражение предполагает именно ту характе-ристику общих описаний и законов, которую я им дал. Таким образом, данноевозражение неявно принимает разработанную мной структуру и признаёт, покрайней мере, отчасти, её значение. Во-вторых, допустим, нам удалось найтиописание некоторой средней степени общности между аис (илив), относитель-но которого некоторые из прежних возможностей в смысле элементов классапревращаются в другие возможности в смысле классов. Но даже и при такомновом экспланате некоторые из прежних затруднений сохраняются, ибо всё ещё

275

остаются некоторые другие возможности в смысле элементов класса. Эти зат-руднения будут преследовать нас до тех пор, пока мы не придём к такому описа-нию события, относительно которого не остаётся никаких других возможностейв смысле элементов класса. Такие описания разделяются на два вида: либо этоописания типа а, либо это общие описания, относящиеся к классам однородныхэлементов. В первом случае перед нами встаёт вопрос об общем законе, из которогодедуктивно следует а: поскольку этот закон включает в себя обозначения конкрет-ных объектов, постольку — согласно критерию Гемпеля — он будет автомати-чески исключён из числа общих законов. Во втором случае трудно было бы ска-зать, каким должен быть этот закон, и почти безусловно неверно утверждение отом, что такие законы используются в исторических объяснениях, ибо любойтакой закон относится к неоднородным и открытым классам. Вопрос о том, смо-жем ли мы когда-нибудь получить такие законы, является спорным, и я не могурешить a priori, какой ответ на него будет дан.Между прочим, отнюдь не просто заранее сказать, что представляют собойдругие возможности в смысле элементов класса, ибо трудно установить, из ка-ких элементов состоит класс. Быть может, этого вообще нельзя сделать, ибо все-гда сохраняется возможность того, что человеческая изобретательность создастновый пример, который мы впоследствии сочтём принадлежащим классу, хотяникак не могли его предвидеть. Можно предсказать лишь общее описание, подкоторое подводится данный пример. Аналогичным образом, если нам известнасклонность человека совершать добрые постугГки, и мы знаем, что данная ситу-ация такова, что можно ожидать от него совершения этих поступков, совсем непросто сказать, что в точности он совершит. Быть добрым человеком значит

276

творить добро, быть внимательным и радовать окружающих своей исключитель-ной тактичностью. Такая предрасположенность человека оставляет широкое про-странство для творчества, ибо доброта не сводится к соблюдению каких-то ри-туалов и не существует исчерпывающего списка тех дел, в которых она можетпроявиться. Многие черты характера принадлежат к этому типу, поэтому такчасто повторяемый детерминистами тезис, что если бы мы точно знали харак-тер человека и нам были известны условия его деятельности, то мы могли быГлаваХ 219

безошибочно предсказать его поведение, верен лишь наполовину. Мы способнывысказать лишь общее описание: без риска ошибиться можно сказать, что добрыйчеловек может совершать добрые поступки, остроумный человек будет поступатьостроумно. Однако это не означает, что мы могли бы предсказать конкретные про-явления добросердечности первого или насмешничества и bons mots * второго.Мы можем осознать их как примеры общего описания лишь после их появле-ния, но не способны предсказать их.В свете этих рассуждений требование объяснить, почему произошло Е, а некакое-то событие, со-возможное с Е в смысле элементов классов, кажется до-вольно-таки бессодержательным. Можно, конечно, указать некоторое возмож-ное событие Е', констатировать, что Услужит той же цели, что и Е, и поставитьвопрос: почему вместо Е не произошло Efl Однако объяснение отсутствия Ё',хотя и может принимать различные формы — данному человеку никогда не при-ходило в голову совершить Ef или он отверг Е/ по тем или иным причинам, — впринципе не требует каких-то иных законов. Иногда такое объяснение могло быпоявиться, но в конце концов оно встречает точно такие же возражения. Поэто-му при отсутствии законов иного рода данное возражение раскрывает существен-

277

ную особенность структуры объяснения, и оно удобно для представителей по-зиции Л.Может быть, слишком удобно. Кто-то мог бы сказать, что подобранный мнойпример был специально таким, чтобы представить А в лучшем свете. Но это несовсем верно. Он был взят в качестве типичного примера исторического объяс-нения, и вначале мы показали, что он соответствует всем другим позициям, однаиз которых была прямо противоположна позиции А. С другой стороны, остаётсявопрос, что нам нужно для выбора общего описания, не должны ли мы выяс-нять какие-то факты относительно мышления монегасков или их интенций длятого, чтобы дать общее описание вывешиванию флагов? Нам не нужно осуще-ствлять эмпатического проникновения для верификации любого из этих фактов.Во-первых, элемент созидания, который я подчеркивал, уже ограничивает эмпа-тию. Когда мы сами поступаем творчески, то часто обнаруживаем, что что-тосоздали, но не имеем ясного представления, как это произошло или что проис-ходило в нашем мышлении в момент творчества. Поэтому даже если бы кто-тополностью эмпатически воспроизвёл наши ментальные процессы, то он понялбы не больше, чем мы сами. Во-вторых, существуют такие общие описания дей-ствий, при которых действие оказывается неинтенциональным, и эмпатия про-сто не нужна. И, наконец, в некоторых случаях общее описание (экспланат), ко-торое дают событию сами его участники, может быть ошибочным, может пред-ставлять собой лишь иллюзию объяснения, что и выясняется в ходе последую-щего исторического исследования. Но в этом случае объяснение события приего новом, более правильном описании будет значительно отличаться от объяс-нения, данного участниками события. Поэтому участники событий, как показа-* Острословия (франц.). — Прим. персе.220 Артур Данто. Аналитическая философия истории

278

Глава XI. Историческое объяснение: роль повествований 221

ла, я надеюсь, моя глава о нарративных предложениях, не имеют никаких пре-имуществ при построении исторических объяснений.Итак, я пытался спасти ту долю истины, которая есть в каждой из рассмот-ренных позиций, и сформулировать синтетическую теорию роли общих зако-нов в историческом объяснении. Этот синтез должен удовлетворить предста-вителей всех четырёх позиций и соответствовать реальной практике. Но оста-ётся ли при этом место для той позиции, которую собираюсь защищать я сам?На первый взгляд, синтезированная мной теория представляется полной. Чтонужно делать при объяснении событий помимо подведения их под общие опи-сания и, следовательно, под общие законы? Каким должен быть следующийшаг? Для чего нам нужны повествования? Этим вопросам посвящена следую-щая глава.Глава XI-

IИсторическое объяснение: роль повествованийПока мы привели только одно подтверждение в пользу того, что рассказы,или повествования, являются формами объяснения. Я имею в виду то прагма-тическое соображение, что в определенных контекстах люди, испытывающиепотребность в объяснении, обычно ожидают (или хотят услышать) всего лишьправдивый рассказ. По крайней мере, так обстоят дела, и? по всей вероятнос-ти, это не подлежит сомнению. Кроме того, не подлежит сомнению, что этапотребность обычно исчезает, как только в качестве объяснения предлагаетсяопределенного вида рассказ, а те, к кому обращаются за объяснением, такжеобычно рассказывают историю. Остается только установить, каким условиямдолжны удовлетворять такого рода рассказы.Для начала я еще раз обращусь к описанию того, чему мы ищем и даем

279

объяснение. В дискуссиях по поводу исторических объяснений и объясненийвообще, хотя и отмечался, но не был по достоинству оценен тот факт, что эксп-ланандум описывает не просто событие — то, что произошло, а изменение.

Дей-ствительно, наличие изменения часто предполагается самим языком, которыймы используем для описания: описание неявно ссылается на прежнее состоя-ние предмета, подвергшегося изменению. Я уже говорил об использовании«языка времени» в главе V. Здесь мы вновь обнаруживаем, что неявная ссылкана какой-то отрезок времени уже встроена в экспланандумы. Если при описа-нии автомобиля мы упоминаем о вмятине, то этим мы неявным образом ссы-лаемся на прежнее состояние этого автомобиля, когда вмятины не было. Когдаже мы просим объяснить наличие этой вмятины, мы, соответственно, хотимзнать о происшедшем изменении. От рассказов мы ожидаем, что они облада-ют началом, серединой и концом. Тогда объяснение состоит в заполнении «се-редины» между крайними временными точками происшедшего изменения. Ос-новная трудность для отнесения утверждения S из главы VII, к категории рас-сказа, состоит в том, что на первый взгляд отсутствуют связи между упорядо-ченными во времени событиями, которые в нем упоминаются. Ни одно из болеепоздних событий не отсылает явным образом к более раннему, и, следователь-но, ни одно промежуточное событие не служит серединой между граничащимис ним во времени другими событиями. Таким образом, S состоит из серии начали концов, но относятся они к разным рассказам. Или, возможно, упомянутые в Sсобытия являются серединами рассказов, начала и концы которых не включеныв S. Рассказ — это описание, а я бы сказал, объяснение того, как происходилоизменение от начала и до конца, при этом и начало, и конец являются частями

280

экспланандума.222 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Рассмотрим два примера, предложенные недавно философами истории:пример проф. Гардинера * (его использует и проф. Дрей) о том, что ЛюдовикXIV умер непопулярным и пример проф. Нагеля о перемене во взглядах герцо-га Бекингема 2. По всей видимости, если мы говорим, что Людовик XIV умернепопулярным, мы предполагаем, что Людовик не всегда был непопулярен,поскольку в противном случае его непопулярность вряд ли можно было быобъяснить, сославшись на проводимую им политику, которая, как тогда счита-ли, шла вразрез с национальными интересами Франции. Приводимые обстоя-тельства служат для объяснения изменения, происшедшего в отношении наро-да к королю. Они примерно и составляют «середину» в рассказе о том, какизменилось отношение французов к Людовику. Начало и конец рассказа явля-ются крайними временными точками изменения и в равной мере принадлежатк экспланандуму.Опять-таки, когда Нагель говорит об объяснении того, почему герцог Бе-кингем стал противником намечавшегося брака принца Карла с испанской ин-фантой *, явно предполагается, что герцог не всегда был противником этогобрака (иначе не о чем было бы и рассказывать), но произошла явная переменав его отношении к этому браку. Мы хотим получить объяснение не простотому факту, что герцог Бекингем стал противником этого брака, поэтому не-верно считать экспланандумом предложение «Герцог стал противником бракав момент времени /j». Мы хотим получить объяснение именно происшедшейперемене, и более подходящим экспланандумом было бы нарративное предло-жение, ссылающееся на два разделенных во времени события, например, каксформулировал его Нагель: «Бекингем изменил свое мнение относительно же-лательности этого брака и стал противником этого плана». Важно отметитьиспользование ссылающихся на время выражений в этом предложении, пре-

281

тендующем на роль экспланандума. «Герцог изменил свое мнение», «герцогстал противником» — эти выражения предполагают, что прежде он либо за-нимал нейтральную позицию, либо был сторонником этого брака. Следова-тельно, было бы ошибкой рассматривать упоминаемое более раннее событиекак часть эксплананса, поскольку это событие иначе расположено на логичес-кой карте структуры исторического объяснения. По сути, мы могли бы опи-сать более раннее событие при помощи нарративного предложения, в кото-ром ссылка на более позднее событие выражалась бы не в виде «Герцог былсторонником брака в момент времени ?0», а в виде «Герцог, впоследствии став-ший противником этого брака, до начала 1623 года поддерживал идею данно-го союза». Не имеет значения, говорим ли мы, что при этом повествователь-* Герцог Бекингем Джордж Вильярс, английский государственный деятель (1592—1628), пра-вая рука Якова I (1612—1625). Первоначально он поддерживал происпанскую поли-тику Якова и даже отправился с Карлом инкогнито в Мадрид. Они провели там восемьмесяцев и вернулись ни с чем. После этого герцог Бекингем встал на сторону парла-мента и стал выступать против этого брака. — Прим. перев.Глава XI. Историческое объяснение: роль повествований 223

ном описании объясняем более позднее или более раннее событие, посколькуобъяснению подлежит именно связь между событиями.Эта связь не является причинной, скорее, события, о которых идет речь, свя-заны как крайние точки растянутого во времени изменения, как начало и конецнекоторой временной целостности, и именно изменению, представленному та-ким образом, нужно найти причину. На мой взгляд, Нагель неправильно пони-мает эту связь, когда отмечает, что «трудно представить себе приемлемое обоб-щение, позволяющее от С0 [Бекингем считает желательным брак Карла с испан-ской инфантой] заключить, что С12 [Бекингем изменяет свое мнение]3. По егословам, «видимо, не существует никакой другой связи между С0 и С]2

(действие,которому предлагается объяснение), кроме той, что они "противоположны" другдругу». Но такая связь существует, и Нагель, в действительности, уже сформу-

282

лировал ее. Просто он искал связь иного рода. А здесь мы имеем связь части сцелым. Более раннее событие является частью того, что требуется объяснить, иссылка на него уже содержится в описании «Герцог изменил свое мнение». Еслиэто так, то предполагать, будто более раннее событие относится к средствам,используемым для объяснения происшедшего изменения, значит уходить от воп-роса. Оно само составляет часть этого изменения и, таким образом, часть того,что требуется объяснить.Когда мы говорим об изменении, мы неявно предполагаем непрерывнуюсамотождественность объекта, подвергающегося изменению. Традиционно ус-матривали некую метафизическую необходимость в том, что неизменная суб-станция должна пройти через изменение, иначе было бы некорректно вообщеговорить об изменении. Не останавливаясь на вопросе о субстанциях, мы всеже должны рассмотреть объект, подвергающийся изменению, каким бы мета-физическим статусом он ни обладал. Итак, возвратимся к нашим примерам ипродолжим анализ того, что в них предполагается. Пример Гардинера-Дреяимеет дело с изменением отношения французов к своему королю: они измени-ли свое отношение. Пример Нагеля имеет дело с изменением мнения герцогаБекингема: он изменил мнение. Именно эта неявная ссылка на непрерывныйво времени объект, подвергающийся изменению, придает единство историчес-кому повествованию. И это еще одно основание для того, чтобы не считать Sповествованием: в нем не говорится об одном и том же. Поскольку нет объек-та, подвергающегося изменению, нет, строго говоря, и самого изменения.Экспланандум в историческом объяснении может быть представлен в сле-дующей форме:Е: х есть F в момент времени 11, и х есть G в момент времени t^,FviG —'• предикатные переменные, которые должны быть заменены проти-воположными предикатами; х — индивидная переменная, которая должна быть224 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава XI. Историческое объяснение: роль повествований 225

283

заменена единичным выражением, обозначающим объект, подвергающийся из-менению. Таким образом, мы получаем:Е: Герцог Бекингем является сторонником данного брака в момент вре-мени t\, и Герцог Бекингем является противником данного брака в мо-мент времени tyПереход от F к G и составляет изменение в х, которое требуется объяснить.А чтобы объяснить этот переход, необходимо обратиться к тому, что случилосьс х в момент времени (2, — к тому событию (какой бы степени сложности оно нибыло), которое причинно обусловило изменение в х. Так что я предлагаю следу-ющую модель в качестве структуры повествовательного объяснения:(1) х есть F в момент времени t\.(2) Н происходит с х в момент времени (2.

(3) х есть G в момент времени t$.

(1) и (3) вместе образуют экспланандум, (2) — это эксплананс. Предоста-вить (2) — значит объяснить (1)—(3). Не обращаясь пока к проблеме общихзаконов, хотелось бы подчеркнуть, что теперь должно быть совершенно ясно, вкаком смысле историческое объяснение принимает форму повествования. В томсмысле, что (1), (2) и (3) уже имеют структуру рассказа. В объяснении есть нача-ло (1), середина (2) и конец (3).На это можно возразить, что моей модели, если я вправе так ее называть,на самом деле удовлетворяет любое каузальное описание. Например, мы легкоможем подогнать ее под пример Юма: бильярдный шар А покоится в моментвремени /р по нему бьет бильярдный шар В в момент времени t2, и шар Адвижется в момент времени /3. Но если это так, то, согласно рассматриваемо-му возражению, мой анализ не позволяет отличить историческое объяснениеот каузального объяснения в целом. Однако я не склонен считать это возраже-ние серьезной критикой. Меня вполне удовлетворило бы, если бы мне удалосьпоказать, что не существует коренного различия между историческим и кау-зальным объяснением и что все каузальные объяснения в действительностиимеют форму рассказов. Конечно, может быть так, что в науке существуют

284

объяснения, не имеющие формы повествования. Например, если взять физи-ческую систему, все состояния которой, в соответствующем смысле, детерми-нируются произвольно выбранным начальным состоянием, то объяснение на-хождения системы в некотором конкретном состоянии состоит в выведениипо определенным алгоритмам значений переменных, описывающих данное со-стояние, из значений переменных в начальном состоянии системы. Однако,как отмечал Рассел, понятие причины неприменимо при таком описании сис-темы 4. Меня же интересуют только каузальные объяснения.Во-вторых, кто-то мог бы возразить, что любое такое объяснение в принци-пе можно реконструировать таким образом, чтобы получить дедуктивный вы-вод. Возможно, это справедливое замечание, но в лучшем случае это дает лишьформальное различие, другой способ выражения объяснения. Но этим не затра-гивается мое утверждение о том, что повествование является формой

объясне-ния. Между тем следует отметить, что Гемпель, которого обычно считают наи-более бескомпромиссным приверженцем модели дедуктивного вывода, разби-рая свой известный пример о треснувшем радиаторе, предлагает объяснение,которое по форме безошибочно является повествованием 5. Как мне представ-ляется, существует столько же оснований для утверждения, что мы можем ре-конструировать «научное объяснение» как повествование, сколько и для обрат-ного утверждения, и объяснение в форме повествования не утратит своей пер-воначальной объяснительной силы, если, конечно, оно ею обладало.Попутно заметим, что существует определенное сходство между повество-вательной моделью и знаменитой диалектической схемой, которая, по мнениюГегеля, проявляется во всем на протяжении всей истории. В какой-то степениэто просто нумерическое совпадение: структура «тезис, антитезис, синтез» мож-

285

но отобразить на структуру «начало, середина, конец». Благодаря применениюповествовательных описаний, мы могли бы придать смысл утверждению Геге-ля о том, что тезис «содержит» в себе антитезис и синтез. Однако трудно ска-зать, как далеко распространяется данная аналогия, и я не буду пытаться здесьэто установить. Я обращусь к вопросу о месте общих законов в повествова-тельном объяснении.Мне представляется бесспорным, что как бы мы ни решили вопрос о том,что составляет главную «середину» в повествовании, событие Н (то, что про-исходит с х и является причиной изменения х) должно выбираться с учетомнекоторого общего понятия, представленного, возможно, в виде общего зако-на. Н должно быть событием, которое может произвести изменение F-D всубъекте х. Здесь можно заметить, что повествования — это не столько на-броски объяснения, отмечающие место, где нужно вставить законы, напротив,их следует рассматривать как результаты, добавление в наброски объясненияобщих законов, отмечающих место, где нужно вставить описание события.

Другими словами, тогда, когда мы знаем, к какому закону необходимо прибег-нуть, но не знаем, что в точности произошло, повествование представляет со-бой описание, в котором общее знание о том, какого рода событие должнобыло произойти, заменяется конкретным знанием о том, какое именно собы-тие в действительности произошло. Это намного больше напоминает набро-сок, чем любое реальное превосходное историческое повествование, которое,хоть и кажется на первый взгляд наброском, таковым вовсе не является, буду-чи, напротив, завершенным и окончательным объяснением.Проиллюстрируем это на простом примере: предположим, мы знаем, чтомежду моментом времени (^ и моментом времени /3 произошло изменение в226 Артур Данто. Аналитическая философия истории

некотором х, скажем автомобиле. Изменение касается внешнего вида бампера:появилась вмятина там, где ее раньше не было. Мы хотим объяснить это измене-ние. Как правило, a priori мы принимаем что-то вроде детерминистической мак-

286

симы: с автомобилями подобные изменения сами по себе не происходят, онипоявляются, только если с автомобилями что-то случается. Вряд ли это являетсязаконом, скорее, это методологическое указание, убеждающее нас в необходи-мости составить рассказ и найти происшествие, послужившее причиной данно-го изменения. Но мы располагаем не только этим указанием: обычно мы спо-собны в общих чертах определить, какого рода происшествие это могло быть. Аэто значит прибегнуть к общему понятию, которое позволит нам вставить обла-дающую объяснительной силой «середину» в рассказ, начало и конец которогонам известны. Мы можем лишь подвести послужившее причиной происшествиепод примерно следующее общее описание: «Некоторый у ударил х с определен-ной силой в момент времени ^»- Таким образом, исходя только из общих прин-ципов, мы можем знать истинность следующего повествования:1. На автомобиле нет вмятины в момент времени /j.2. у ударяет автомобиль в момент времени t2.3. На автомобиле есть вмятина в момент времени tj.Однако в действительности, это лишь набросок объяснения для повество-вания, повествование же мы получим только тогда, когда будем знать, что икогда ударило автомобиль. Таким образом, посылка II отмечает место, куда, всоответствии с известным общим законом, необходимо вставить описание кон-кретного события, чтобы перевести набросок объяснения в полное (повество-вательное) объяснение. Искомое описание может быть получено только в ре-зультате исторического исследования 6, направляемого имеющимся наброс-ком повествования и общим законом, в соответствии с которым он был состав-лен. Помимо исторического исследования, у нас нет иного способа опреде-лить, каков был конкретный случай, подпадающий под известные нам общийзакон и общее описание. Исходя только из общего закона и общего описания,мы не могли бы заключить, чтоf

287

П. Грузовик ударил автомобиль в 3.30,поскольку набросок повествования может быть истинным, а повествова-ние, полученное в результате замены II на 1Г, ложным. Тем не менее, II' являет-ся тем видом события, которое могло бы сделать рассказ законченным и объяс-нить происшедшее изменение (одновременно рассказать и объяснить, что про-изошло). Вместе с тем те же общие принципы, на основе которых мы заключи-ли, что набросок повествования является истинным и что при замене II на 1Гповествование могло бы быть истинным, позволяет нам также заключить, чтоГлава XI. Историческое объяснение: рольповествований 227

II". Водитель машины закашлялся в 3.30,•несмотря на то, что это событие имело место, и произошло оно в течениевременного интервала между t\ и t^. Я не хочу сказать, что в итоге нам непридется упомянуть П" в своем рассказе: приступ кашля у водителя мог бытьсильным, он мог отвлечь его внимание от дороги и привести к аварии. Но по-добного рода сложные обстоятельства я не буду здесь учитывать, посколькустремлюсь показать только то, что и для создания повествования, и для приня-тия его в качестве объяснения необходимо обращение к общим законам. Однакообщий закон, как мы видели, должен быть дополнен правилами, которые позво-лят нам определить происходящие события как случаи, подпадающие под об-щее описание, созданное в соответствии с общим законом. Так, общему описа-нию в моем наброске повествования удовлетворяет не только И', но и следую-щее утверждение:II'". Владелец ударил по своему автомобилю кувалдой в 3.30,Общий закон, как и общее описание II, не может сообщить нам, что же насамом деле произошло. Для этого нам необходимо то, что я назвал «докумен-тальным источником». А это задача исторического исследования. С другой сто-роны, хотя И" совместимо с любым из описаний, оно больше подходит к пове-ствованию, в которое включено II', а не II"'.

288

Проблема несколько усложняется, когда речь заходит об объяснении изме-нения отношения герцога Бекингема к браку Карла. Действительно, мы можемсказать, что нечто должно было повлечь за собой подобную перемену, но этоутверждение почти равносильно методологическому указанию искать причи-ну. Более того, наше общее знание об автомобилях позволяет нам сказать, невдаваясь в дальнейшие расследования, что если есть вмятина, то должен былбыть удар определенной силы. Но не так-то просто сказать, что вообще можетзаставить одного человека изменить отношение к браку другого человека. В дан-ном случае нам необходимо знать, что за человек был герцог Бекингем. Предпо-ложим даже, нам известно, что он был гордым человеком. Однако в лучшемслучае мы смогли бы предложить в качестве «середины рассказа» следующееобщее описание: нечто заставило проявиться этой черте характера при измене-нии отношения герцога к браку Карла. Тем не менее, по-прежнему, будет великавероятность осуществления других возможностей в смысле классов *. Герцог,например, мог оказаться проницательным политиком, поняв, что союз с испан-* Другие возможности в смысле классов и в смысле элементов классов разъясняются Данто вглаве X настоящего издания. — Прим, перев.228 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ской династией Габсбургов идет вразрез с национальными интересами Англии.Он мог следовать собственным амбициям, желая такого брачного союза для прин-ца, который принес бы ему самому выгоду. Так что мы сталкиваемся с двойнойпроблемой. Во-первых, исключить другие возможности в смысле классов в слу-чае с помятой машиной — это решалось почти само собой; и, во-вторых, исклю-чить другие возможности в смысле элементов класса. Пока неизвестен закон,применимый в данном случае, историческое исследование до определенной сте-пени ничем не направляется. Однако как только у нас есть объяснение, нетрудно

289

найти соответствующее общее описание или общий закон. Объяснение дается вформе следующего краткого описания:, J «Сын [короля Якова I] и королевский любимец Бекингем, возмущенныеприемом, оказанным им в Испании, куда они отправились для ускорения! • переговоров, вернулись в Англию и объявили, что далее они не намерены;» ., принимать участие в этом нечестивом союзе» 7.-t* •Это, без сомнения, менее детальное описание, чем то, что дает Тревель-ян в своем труде «Англия при Стюартах» 8. Но Веджвуд работает над болеешироким полотном. Изменение отношения герцога Бекингема к браку Карлас инфантой — само по себе представляющее рассказ — входит как часть вболее широкий рассказ об изменении планов в отношении женитьбы Кар-ла. А он, в свою очередь, входит как часть в еще более обширный рассказоб изменении политики Якова I в отношении курфюрста. Последний жеобразует часть еще одного рассказа об изменении отношения Англии к войнемежду протестантами и католиками в Германии, а этот входит в рассказ обизменении положения Габсбургов, изменения позиций католической церк-ви... и т.д.Каждое из этих изменений является частью рассказа, объясняющего сле-дующее упомянутое изменение, последний же рассказ содержит их все. Нозатем, чтобы дать объяснение последней истории, мы должны проделатьвесь путь обратно, шаг за шагом, вплоть до перемены отношения герцогаБекингема к браку Карла с инфантой. Одни изменения помещаются внутридругих изменений, и истории требуют все более сложно выстроенных «се-редин» для объяснения самого последнего изменения. В графической фор-ме это можно представить следующим образом:() -.-,,.'. . : ., , . . . ' ., . > « а ; ' . , - ' . . . ,. ,<•.•.„:-.,•,-,:

..,;:•(( )) :.»•.- - •• ^<v •:>•> ж;,: ,.;<,".: ^ -,^. ••,•:..Глава XI. Историческое объяснение: роль повествований 229

очевидно, это слишком уж красиво, поскольку мы можемми случаями: иметь дело и с таки-которые поднимают вопрос о многофакторной причинности и множественнойдетерминации, а также с такими случаями, где имеют место наложение однихчастей на другие: •••Но если исключить все эти сложности, которые в конечном счете связаныс понятием причинности, я полагаю, никаких особых проблем в связи с отно-

290

шением между повествованиями и общими законами не встает. В философс-ком плане на этом можно закончить рассмотрение данного вопроса. Однако яхотел бы добавить несколько слов по поводу понятия причинности.Во-первых, как мне представляется, для анализа причинности в исто-рии не требуется какого-то другого анализа, классического анализа Юма.В любом из рассмотренных мной случаев происходит, как я полагаю, лишьсоединение подобных случаев с подобными. Разумеется, нам самим не нуж-но создавать все эти ассоциации, выполняя лично индуктивные обобще-ния, которые позволяют строить каузальные объяснения. Здесь действуетсоциальная наследственность, и большая часть используемых нами обоб-щений создавалась поколениями и встраивалась в понятия, которые боль-шинство из нас применяет для организации своего опыта и для объясненияпроисходящего. В большинстве случаев мгновенно находим описание слу-чаю, который подпадает под то или иное понятие, поэтому легко понятьубеждение некоторых философов в том, что в этом случае проявляется осо-бая способность — интуитивное понимание, или Verstehen, как если бы мысразу и непосредственно знали или могли знать, что вызвало то или иноеизменение в том или ином предмете. И мы действительно, в каком-то смыс-ле, знаем это. Особенно, когда это касается человеческого поведения, по-скольку мы (большинство из нас) гораздо лучше знакомы с тем, как ведутсебя люди, чем с тем, как ведут себя другие существа и предметы. Но еслибы наше знание находилось на таком же уровне в отношении любого родаповедения любых объектов — животных, механизмов, электронов — мы вовсех случаях реагировали бы столь же быстро и уверенно 9. Философы мо-гут утверждать, что никакой закон не требуется (и не используется) дляобъяснения подобного поведения — объяснение просто «видно». Возможно, этои верно с точки зрения психологии, однако здесь совершенно не затрагиваютсялогические свойства объяснения, и если бы произошло что-то совершенно бес-прецедентное, абсолютно непохожее на любые известные нам изменения, будь230 Артур Данто. Аналитическая философия историиГлава XI. Историческое объяснение: роль повествований 231

даже это человеческое поведение, мы были бы, я убежден, не способны хотя быподступиться к объяснению и «увидеть», чем вызвано это изменение, пока намне удалось бы подвести это событие под общее описание и причислить его к

291

группе подобных случаев. Если у кого-то это вызывает сомнения, я могу только,в духе Юма, попросить его привести пример, пусть даже воображаемый, кото-рый был бы настолько непохож на когда-либо виденное нами, что полностьюопровергал бы эту естественную операцию человеческого разума. В анналахистории, конечно же, не найдется такого совершенно девиантного происшествия.Признавая в основном убедительность анализа Юма, я должен, однако, вне-сти некоторые уточнения, которые, как мне представляется, необходимы приобсуждении исторического объяснения. Хотя эти уточнения выходят за рамкиобъяснения Юма, их ни в коей мере нельзя считать несовместимыми с ним.Они расширяют и развивают его объяснение и помогают понять, почему такчасто люди считали, что в истории теорию Юма настигает возмездие в видеуникальных событий и беспрецедентных причинно-следственных связей.Во-первых, чтобы согласиться с тем, что похожие события имеют похо-жие причины и что говорить о причинах — значит говорить об устойчивыхсвязях, необходимо при этом уточнить, что о сходстве можно говорить толь-ко на определенном уровне обобщения. Когда мы ждем объяснение, нашазадача состоит в том, чтобы найти верное общее описание рассматривае-мого события, увидев его тем самым в определенной причинной перспекти-ве. Если нам удается этого достичь, подобрать подходящий закон будет не-трудно, и делаем мы это почти автоматически, поскольку нам известно, хотяпо-прежнему в достаточно общих чертах, какого рода причины должны по-влечь за собой данное изменение. Однако между установлением этой связии определением конкретного события, подпадающего под данное общее опи-сание, расстояние немалое. Это особенно справедливо для истории, где су-ществует бесконечное количество случаев, подпадающих практически пододно и то же общее описание. История отчасти тем и привлекательна, чтона протяжении веков демонстрирует бесконечное многообразие различных

292

действий и страстей людей, которые при этом допускают то же общее опи-сание и подводятся под те же общие принципы, которые мы используем вповседневной жизни и которые, будучи сформулированными, оказывают-ся не чем иным, как трюизмами. Именно по этой причине история немного-му может нас научить, если иметь в виду новые общие принципы, которыебы не достались нам уже как часть нашего культурного наследия. Именноэто, в свою очередь, подтверждает часто высказываемое утверждение, чтоистория не является наукой. Если среди прочего мы ожидаем от науки открытияновых общих принципов, то это обвинение безусловно справедливо. Конечно,это не мешает нам при желании собрать вместе все эти трюизмы, которые, воз-можно, подтверждаются гораздо большим количеством случаев, чем любой на-учный закон, и назвать их наукой. Но тогда мы должны были бы и здравый смыслсчитать наукой, а это лишь затемнило бы ряд важных различений. С другой сто-роны, эти прекрасно подтвержденные общие принципы, дополненные самымбуйным воображением, никогда не позволили бы нам предсказать бесконечноеразнообразие конкретных воплощений этих принципов в прошлом.Во-вторых, нетрудно понять, почему каузальные объяснения в истории, по-чему в истории должны восприниматься как нестрогие, почему в истории нельзяощутить неизбежность причинно-следственной связи, которую, как мы счита-ем, мы должны чувствовать. Юм блестяще проанализировал психологическиеоснования понятия причинной необходимости, доказывая, что она заключенане в самих событиях и в этом смысле не является объективной, но привноситсяв соединения событий, которые, соответственно, называются причиной и след-ствием, и в этом смысле является привычкой нашего ума. Однако сходными пси-хологическими основаниями можно объяснить, почему не ощущается необхо-димой связь между событиями, которые называются причиной и следствием в

293

истории. Это объяснение заключается в том, что необходимость выявляется толь-ко на том уровне обобщения, который обычно не свойственен нашим рассужде-ниям об исторических событиях. Бильярдные шары Юма ничем не отличалисьот любых бильярдных шаров, необходимо приложить старания, чтобы увидетьразличие между любыми двумя бильярдными шарами. Если бы человек могвыбрать из набора бильярдных шаров именно тот шар, которым он играл годназад в Потакете, он проявил бы проницательность, неведомую большинствуего собратьев, которые обращаются с подобными предметами как с анонимны-ми. С точки зрения практических целей они правы, обращаясь с ними такимобразом, хотя a priori мы знаем, что различие существует. То, что справедливо вотношении бильярдных шаров, a fortiori справедливо в отношении случаев стол-кновения между ними. Однако совершенно очевидно, что явления, подпадаю-щие под общие описания, — скажем под описание «революция» — зачастуюочень сильно отличаются друг от друга. Мы не думаем автоматически о какойугодно революции, когда имеем в виду Великую французскую революцию. Тог-да как вмятины на автомобилях происходят от сходных причин. У нас есть дос-таточно четко очерченное представление о том, что должно было случиться савтомобилем, чтобы на нем появилась вмятина, но что может заставить такогочеловека, как герцог Бекингем, изменить свое мнение по поводу брака принца,не так уж просто вычислить заранее. Когда мы знаем, как это было достигнуто,мы можем довольно легко подвести это под общий принцип. Но в то же времяодин и тот же общий принцип допускает такое множество и такое разнообразиеслучаев, что мы не видим оснований, почему именно это, а не что-то другоедолжно было вызвать перемену во взглядах герцога, и, таким образом, мы в

294

меньшей степени ощущаем здесь необходимость и определенность связи, чем вслучае с бильярдными шарами или помятым автомобилем. Вместе с тем на опре-деленном уровде обобщения не существует различия между этими случаями.Мы можем сказать, что, если бы герцог был менее высокомерным или же испан-232 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава XI. Историческое объяснение: роль повествований 233

цы были более снисходительными к его манере поведения, он, быть может, неизменил бы своего мнения. Возможно, это и так. Но если бы бильярдный шар Вобладал меньшей массой или же бильярдный шар А, приклеенный к столу, былболее устойчив к удару, А не пришел бы в движение при столкновении с В.

Раз-молвка герцога с испанцами, наряду с общими антигабсбургскими настроениямиангличан, повлияла на изменение политики Якова I. Но мы также могли бы в мо-мент удара наклонить бильярдный стол и сказать, что оба эти действия стали при-чиной движения Л. Возникающие контрфактические проблемы одинаковы в обо-их случаях.То, что экспланандум в обычном историческом объяснении должен бытьописанием изменения (или предполагать описание изменения), следует, какя полагаю, из того факта, что то, что в ходе объяснения ищут и, в идеале,находят именно причину (или набор причин). Предположим, мы ссылаемсяна некоторый у как на причину того, что х есть G в момент времени tn.

Совершенно очевидно, что для существования законоподобной связи меж-ду событием у и тем, что х есть G, недостаточно просто показать, что уимело место, и что после этого (в момент времени /п) х есть G,' и что собы-тия, похожие на у, могут вызывать или обычно действительно вызываютто, что похожие на х предметы есть G, поскольку все перечисленные усло-вия могут удовлетворяться, и все же у может не быть причиной того, что хесть G. Предположим, например, что х — самка млекопитающего и х бере-менна в момент времени /п, и пусть у обозначает сношение х с самцом т всоответствующее время, предшествующее /п. Несомненно, это событие от-носится именно к тому виду событий, которые являются причиной того,что х есть G. Однако отсюда никоим образом не следует, что сношение х ст явилось причиной беременности лс, поскольку причиной могло быть дру-гое сношение и с другим самцом. Стало быть, в принципе, мы могли быуказать набор законов и условий, которые полностью удовлетворяли бымодели Гемпеля и тем не менее не объясняли бы, почему х есть G. Для одно-

295

го вида информации Гемпель не предусмотрел места в своей модели, а имен-но для сведений о состоянии х до у. Так, предположим, у происходит в мо-мент времени /2> х есть G в момент времени./-,, и у может быть причинойтого, что х есть G. Вместе с тем, если х был G в момент времени /]; т. е. какдо, так послед, то совершенно очевидно, что у не является причиной того, что*есть G. Событие, после которого х остается в том же состоянии, в каком было идо него, не может быть причиной этого состояния х. Причина должна повлечь засобой изменение. Таким образом, если мы ищем причину, когда пытаемся объяс-нить, почему что-то находится в том или ином состоянии, отсюда следует, чтоэкспланандум, хотя бы в неявном виде, является описанием изменения. Еслирадиатор треснул до похолодания, похолодание не может быть объяснением по-явления трещины в радиаторе.Я столь подробно излагаю эти совершенно очевидные вещи, поскольку да-леко не всегда ясно, что мы в действительности имеем в виду изменение, когдахотим объяснить какое-либо событие, и поскольку может показаться большойнатяжкой истолкование экспланандумов в терминах начал и концов. Возьмем,скажем, мой собственный пример с вывешиванием американских флагов под-данными Монако в дни их fete national. Можно вполне резонно утверждать, чтов данном случае мы ищем лишь объяснения этому событию и вовсе не воспри-нимаем его, так сказать, как конечный пункт некоторого изменения. Конечно,мы могли бы заметить те или иные изменения. Скажем, в пятницу в Монако небыло флагов — обстоятельство, которое вряд ли бы привлекло больше нашеговнимания, чем тот факт, что в пятницу в Монте Карло не было орлов. Но в суб-боту весь город украсился флагами. Объяснение этому изменению состоит втом, что наступил fete national. Однако не это изменение интересует нас, и, посути, утверждается, что нас вообще не интересуют никакие изменения, но толь-ко факт появления американских флагов на улицах. Так ли уж необходимо рас-

296

сматривать это событие как часть изменения, да и что мы могли бы назвать егоначалом? Мой ответ заключается в том, что объяснение события предполагаетуказание на то, что послужило ему началом, поскольку это объяснение сообща-ет нам, какое именно изменение произошло. Для объяснения рассматриваемогособытия мы сослались на женитьбу князя Монако на урожденной американке ипредложили для него общее описание «чествования правителя иной националь-ной принадлежности». Не вызывает сомнения, что если это действительно

яв-ляется объяснением данного события, то монегаски не должны были вывеши-вать американские флаги на fetes nationales до женитьбы князя, а если вывеши-вали, то женитьба князя не может служить объяснением этому обычаю. Теперьобъяснение могло бы выглядеть так: «Князь женился на американке, и населе-ние стало вывешивать американские флаги в дни национальных праздников».Однако начало этого обычая не совпадает с тем, что я назвал началом измене-ния. Начало изменения относится к обычаю, каким он был до того, как про-изошло событие, которым якобы объясняется этот обычай 10.Общий смысл сказанного состоит в том, что мы всегда можем опровергнутьисторическое объяснение (равно как и любое причинное объяснение), согласнокоторому нахождение х в состоянии G является следствием некоторого проис-шествия у, продемонстрировав, что х был G до того, как произошло у. Это осо-бенно очевидно, когда мы объясняем происхождение чего-либо. Так, возьмемобычай украшать елку на Рождество; вполне правдоподобным объяснением егопроисхождения является следующее: в конце Средневековья в Альзации * ра-зыгрывали представления накануне Рождества (в день Адама и Евы), изображаяпроисшедшее в Эдемском саду; для этого развешивали яблоки по деревьям, вданном случае — хвойным, поскольку только они в это время года имели зеле-

297

ный покров; и'если учесть естественную для человека склонность к украше-* Современный Эльзас. — Прим. перее.234 Артур Данто. Аналитическая философия истории

нию, со временем наряжать елки стали все более и более пышно. Кто-то можетопровергнуть такое объяснение происхождения обычая украшать рождественс-кую елку — подобного рода опровержение во многом и составляют задачу исто-рии — обнаружив, что хвойные деревья украшались на Рождество и до этого.В свете этих рассуждений становится понятным, почему иногда в качествеобъяснения того, что х есть G, указывают, что х всегда было G. Это, конечно,следует понимать так, что не нужно давать никаких особых объяснений тому,что х есть G сейчас. Так, человек несведущий может попросить объяснить, по-чему Джонс раздражен этим утром, и ему ответят, что Джонс бывает разд-раженным каждое утро. Или жеё кто-то может спросить, почему поддан-ные Монако вывешивают американские флаги в свой национальный праз-дник, и ему ответят, что так они поступали всегда. Но, конечно же, и в томи в другом случае объяснение-(если это можно так назвать) способно выз-вать последующие вопросы, например об источнике раздражительностиДжонса или о происхождении обычая подданных Монако, а они, в своюочередь, выражают просьбу указать причины и, следовательно, предпола-гают наличие изменения.Начало, как оно указывается в экспланандуме, представляет собой, та-ким образом, состояние х до того, как х перешло в его нынешнее состоя-ние. Этот факт позволяет использовать особый класс нарративных предло-жений, которые в негативной форме описывают, каким х был до изменения.Эти описания опять-таки зачастую были бы странными и бессмысленны-ми, если предположить, что их могли бы дать в то время. Так, историк,который пишет историю Эльзаса, может сказать об определенном периодеэтой истории, что жители Эльзаса еще не приобрели своего оригинальногообычая развешивать яблоки на хвойных деревьях в канун Рождества. Ноесли поставить это предложение в форму настоящего времени, едва ли мож-но было бы ожидать, что оно встретится, например, в записках какого-ни-будь путешественника того времени о его пребывании в Альзации. Это про-

298

изводило бы столь же нелепое впечатление, как и дипломатическое посла-ние из Саксонии в Париж в 1617 г., в котором говорилось бы, что Тридца-тилетняя война еще не началась — хотя мы не находим ничего странного висторическом сочинении, посвященном истории Европы этого периода, еслив нем сообщается, что это было накануне Тридцатилетней войны. Междутем я могу представить себе ребенка, который неожиданно открывает длясебя прошлое, узнав, что когда-то давно у людей не было елок на Рожде-ство. Этиологические * мифы часто начинаются с таких же слов.Таким образом, наш выбор начала повествования определяется его кон-цом — правомерность этого заявления обусловливается тем, что начало по-вествования описывается со ссылкой на его конец. Одна из основных задач* От греч. ajtia (причина) и logos (учение). Имеются в виду мифы, в которых объясняетсяпроисхождение вещей. — Прим. перев.Глава XI. Историческое объяснение: роль повествований 235

повествования состоит в том, чтобы охарактеризовать арену действия, котороеведет к концу, а описание последнего служит объяснением изменению, крайни-ми точками которого являются начало и конец повествования. Я говорил о вре-менных целостностях, когда обсуждал нарративные предложения, и выдвинулпредположение, что для истории характерна организация прошлого во времен-ные целостности. Я понимаю, что такие слова, как «целостность», трудно ана-лизировать, и что под «целостностью» мы иногда имеем в виду нечто большее,чем простое собрание частей. Мы подразумеваем единое собрание частей, и ос-новная трудность, возможно, связана с понятием единства. Конечно, слово «един-ство» зачастую используется для оценки: мы одобряем или не одобряем произве-дение искусства в соответствии с тем, несет оно в себе единство или нет, состав-ляют ли его части целое или нет. Без сомнения, мы имеем разные критерии един-ства в зависимости от жанра оцениваемого произведения искусства — являетсяли оно, скажем, стихотворением, живописным полотном или музыкальным сочи-

299

нением, но меня здесь интересует понятие единства только применительно кповествованию. На мой взгляд, чтобы определить критерий единства повество-вания, мы могли бы для начала серьезно отнестись к предположению, что пове-ствование и дедуктивный вывод составляют альтернативные формы объяснения.Если это так, то определенные формальные ошибки и промахи в дедуктивномвыводе, не позволяющие ему достичь цели, могут иметь свои аналоги в повество-ваниях. Стало быть, мы могли бы найти ряд условий, которые при несоблюденииих дедуктивным выводом делают повествование некорректным. Таким образом,они были бы необходимыми условиями для корректного вывода. По аналогиимы могли бы составить из них необходимые условия для «корректного» пове-ствования. Я не утверждаю, что таким образом мы можем выявить все необхо-димые условия для единства повествования, но все же мы можем выявить некото-рые из них. Более того, исследуя аналогию между дедукцией и повествованием,мы начнем понимать, где эта аналогия не проходит, а это позволит, я надеюсь,установить, какую особую и незаменимую роль играет повествование в истори-ческом объяснении.Я возьму простейший случай, вывод modus ponens, удовлетворяющийкритериям объяснения Гемпеля:.(1) (x)Fx^3 Gx(2) Fa,(3) Ga,.где (3) — экспланандум (предложение, описывающее единичное событие),а (1) и (2) совместно образуют эксплананс, соответственно, как общий закон иначальное условие. Я буду считать, что эксплананс удовлетворяет всем крите-риям Гемпеля и что, более того, (3) следует по одним только правилам логикииз (1) и (2). Я уже высказал свою неудовлетворенность этой моделью; мое глав-236 Артур Данто. Аналитическая философия истории

300

ное возражение состоит в том, что Fa-Ga является изменением, что именноэтому изменению мы хотим получить объяснение, что эти изменения не всегдаподпадают под общие законы, хотя связь между ними и некоторой припи-сываемой причиной изменения обычно подпадает под общий закон, и т. д.Тем не менее даже с этой упрощенной моделью мы можем выдвинуть не-сколько логико-эстетических положений.(A) Предположим, что нам нужно заменить (2) на Fb. Это было бы на-рушением правила естественной дедукции, и из посылок в таком случаебольше не следовало бы Ga. Сходным образом, предположим, что мы дол-жны заменить (3) на Gb. Это заключение больше не вытекало бы из (1) и (2).По законам логики необходимо, чтобы одна и та же переменная заменя-лась одними и теми же константами на протяжении всего вывода. В случаеповествования мы могли бы говорить о единстве субъекта. В приведенномвыше выводе заключение не может содержать констант, которые бы не со-держались в посылках. Что касается повествования, то «возможно, именнонепрерывность и постоянство элементов, подчеркиваемых характерно исто-рическим объяснением, служат для того, чтобы экспланандум — представ-ленный некоторым человеческим действием или последовательностью дей-ствий — был доступным пониманию и оправданию» и. Существует неверо-ятно сложная проблема в онтологии истории, а именно какие элементы со-храняют постоянство при изменении. Она решается достаточно просто, еслинас интересует перемена в позиции герцога Бекингема. Однако она гораз-до сложнее и вызывает немало метафизических возражений, когда нас ин-тересуют изменения подобные, скажем, разложению феодализма, возник-новению национализма, или, если на то пошло, распространению обычаяукрашать рождественскую елку. Как бы ни решалась эта проблема, с фор-мальной точки зрения повествование предполагает постоянного субъекта.(B) В логической теории является общим местом то, что в заключениидедуктивного вывода не может содержаться предикат, который не содер-жался бы в посылках. Предположим, что наше заключение удовлетворяетусловию (А), но содержит дополнительные сведения. Например, в нем утверж-дается конъюнкция двух суждений об а — Ga и На. Ясно, что сами по себе (1) и(2) не обеспечивают достаточных оснований для утверждения этой конъюнк-ции, и, соответственно, объяснение было бы неполным. Однако аналогичное

301

положение справедливо и в отношении повествования, неважно историческогоили вымышленного. Допустим, что в конце пьесы нам известно и то, что Мак-бет мертв, и то, что его ненавидит Макдуф, но сама пьеса дает объяснение толь-ко первому обстоятельству. Поскольку автор дает понять (по нашему предполо-жению), что Макдуф ненавидит Макбета, но не показал почему, мы, естествен-но, ощутили бы пробел в рассказе, художественное несовершенство пьесы. Этотпробел и несовершенство исчезнут, когда в пьесу будут включены сцены, показы-вающие, что враждебные чувства Макдуфа к Макбету вызваны тем, что МакбетГлава XI. Историческое объяснение: роль повествований 237

был виновником смерти жены и детей Макдуфа. Фактически в конце о Макбетеможет быть известно много таких сведений, которым не дается объяснения походу пьесы. Из их числа лишь несколько фактов отбираются для повествова-тельного объяснения. Это, конечно же, справедливо для любого объяснения, ане только исторического. Еще раз хочу подчеркнуть, что мы объясняем не собы-тия как таковые, а события, которым даны определенные описания. Выбор опи-сания важен в равной мере и в истории, и в науке. Но когда описание выбрано,события должны быть самым тщательным образом объяснены относительноэтого описания.(С) Предположим, мы просто добавили Еа в качестве посылки (За). Де-дукция выполнялась бы как и прежде, но (За) не имела бы отношения клогическому выведению. Она была бы излишней, дедуктивно неактивной инарушала бы правило дедуктивной простоты, в соответствии с которымкорректный дедуктивный вывод должен содержать те и только те предло-жения, которые необходимы для заключения. В эстетическом плане и при-менительно к повествованию аналогом этого было бы несоблюдение тре-бований художественного вкуса. Если в повествовании содержатся эпизо-ды, не имеющие отношения к действию, это его изъян. Примером подобно-го безотносительного к действию эпизода в повествовании может послу-жить сцена с пьяным привратником в «Макбете», которую именно за это и

302

критиковали. Это, конечно же, не означает, что наличие этого эпизода впьесе не может быть оправданно как-то иначе. Например, его назначениеможет состоять в том, чтобы ослабить напряжение, возникающее в резуль-тате непосредственно предшествующей ему сцены убийства. Так же и исто-рики могут вводить в свои повествования безотносительные к рассматри-ваемому действию сведения. Однако меня здесь интересуют только аспектыповествования, направленные на объяснение.Таким образом, на основании этих аналогий, думаю, мы можем сфор-мулировать некоторые необходимые условия для единства повествования.Так, если N повествование, то N не имеет единства, если только (А) оно неповествует об одном, и том же субъекте, (В) не дает адекватного объяснения из-менению в этом субъекте, которое описывается экспланандумом, и (С) не содер-жит ровно столько сведений, сколько необходимо для (В), и не более того. Я неутверждаю, что это единственные критерии единства. Возможно, существуют идругие критерии для оценки удовлетворительного исторического сочинения,которые могут даже вступать в противоречие с некоторыми из перечисленныхкритериев, например с (С). Но я не хочу чрезмерно усложнять обсуждаемуюпроблему этими деталями, поскольку нам предстоит еще объяснить роль пове-ствования.Указанные аналогии между дедуктивным выводом и повествованием под-крепляют мое утверждение о том, что если дедуктивный вывод является фор-238 Артур Данто. Аналитическая философия истории

мой объяснения, то и повествование является формой объяснения. Однако сей-час я хотел бы показать, где эта аналогия не проходит, и, соответственно, поче-му повествования не всегда можно свести к дедуктивному выводу.До сих пор я рассматривал рассказ в следующем минимальном виде:(i) Fa;(") У\(iii) Ga,<>««'• :,' ла<НШ Л;'Шс:иШ« .V,iao;% '' Ч£У{ ,'i.!qOT;>a fl'H £?;::,.?* ,iuH:-:^-j Я НЭЖЬл К.

где Fa и Ga (именно в таком порядке) представляют изменение в а. Это измене-

303

ние может не подпадать под общий закон, но как только мы ссылаемся на неко-торое событие у как причину изменения, мы обращаемся к некоторому общемузакону и принимаем то общее-допущение, что подобные у события являютсяпричиной изменения подобных а предметов. Повествование такого вида я будуназывать атомарным повествованием, содержащим начало (i), конец (iii) и се-редину (ii). Графически его можно представить следующим образом:F GI . I•— где косые черты обозначают крайние пункты изменения, а точка — причинуизменения.Однако могут происходить такие изменения, для объяснения которыхне существует одной причины. В этом случае мы можем предположить, чтосубъект изменения а подвергся целой серии изменений и, соответственно,для объяснения главного изменения необходимо установить серию причин.Примерно так же, как человек может, скажем, добраться из Вестчестера вНайроби, воспользовавшись (в следующем порядке) подземкой, самолетом,поездом и лодкой, ибо не существует единого вида транспорта, которыйбы доставил его в конечный пункт назначения. В подобных случаях, когданельзя одной причиной объяснить изменение, но нужна серия причин, каждаяиз которых объясняет одно из последовательных изменений, я буду говорить омолекулярных повествованиях, которые в графической форме можно предста-вить следующим образом:F G H Iгде F — G, G — Н и H — / — обозначают три последовательных изменения.В молекулярном повествовании каждое звено /./ подпадает под общий законтого вида, который я охарактеризовал выше, но необязательно существует за-кон, охватывающий все изменение в целом. Может возникнуть вопрос: зачемГлава XI. Историческое объяснение: роль повествований 239

нам потребовалось понятие молекулярного повествования, почему бы не рас-сматривать молекулярное повествование просто как целую серию атомарныхповествований? Ответ на это прост: потому что нас интересует общее измене-

304

ние F—/, частями которого являются промежуточные изменения. А это, в своюочередь, служит ответом на возражение как против нашего подхода, так, по сути,и против исторического исследования в целом. Возражение следующее: разведля объяснения /нам нужно что-то еще, кроме последнего звена в цепочке ато-марных повествований? Разве причина, обозначенная точкой в звенеHII . I,не является причиной П Зачем в таком случае проделывать весь путь назад к F?На это мы ответим, что причина, о которой идет речь, действительно явля-ется объяснением /, но нас интересует не конкретно /, а изменение F—I, а дляэтого изменения указанная причина недостаточна. Это возражение — еще односледствие ошибки, которая возникает в результате истолкования экспланандумаисторического объяснения как простого описания события. Когда же, напротив,мы осознаем, что исторический экспланандум описывает изменение и частокрупное изменение, охватывающее, быть может, целые столетия, мы сразу пони-маем, почему нельзя свести повествовательное объяснение к его финальномуэпизоду, или атомарному повествованию.А как насчет нашей аналогии между повествованием и дедуктивным выво-дом? Во-первых, можно сказать, что точно так же, как мы должны обращаться кнескольким изменениям и, следовательно, к нескольким причинам, чтобы объяс-нить крупное «молекулярное» изменение, так и в дедуктивном выводе нам мо-жет понадобиться несколько разных посылок, чтобы вывести заключение, хотяиз каждой в отдельности посылки оно не следует. Так, учитывая сформулиро-ванное выше условие (В), мы не смогли бы, например, вывести На всего из двухпосылок Fa и (дг) (Fx Z) Gx). Однако, добавив дополнительную посылку, мы неможем получить корректный вывод. Согласно модели Гемпеля, добавленная

305

посылка должна быть или общим законом, или формулировкой еще одного на-чального условия, или тем и другим вместе. Предположим, мы добавляем об-щий закон (х) (Gx Э Нх). Это дало бы нужный результат, но дело в том, что мыможем отказаться от двух общих законов в пользу одного, поскольку, если мыможем корректно вывести р '^Drvap'Dq nq^>r, два закона сливаются в один —(х) (Fx D Нх). Но такая операция, очевидно, не может быть произведена в каж-дом корректном повествовании. Так, предположим, у нас есть повествованиеFGH1.1.1 ' •240 Артур Данто. Аналитическая философия истории

которое предполагает наличие двух общих законов и ссылается на две раз-личных причины, например К-1 и К-2. Тогда законы выглядят следующимобразом:Глава XI. Историческое объяснение: роль повествований 241КЛ F—G;К-2 G—H.Возможно, нам удастся соединить два эти закона в один более широ-кий по охвату, а тем более обнаружить единую причину для измененияF—Н. Так что здесь аналогия не срабатывает.С другой стороны, существует еще одна возможность. Предположим,мы заменяем наш общий закон другим (х) (Fx.Gx. ID .Я*.) и добавляем еще одноначальное условие Ga. В этом случае ни из Fa, ни из Ga в отдельности не следу-ет заключение, и закон предполагает их конъюнкцию в качестве своего антеце-дента. Этот вывод, без сомнения, имеет аналог в повествовании, которое требу-ет более одной причины для объяснения крупного изменения. По сути, мы мог-ли бы иметь даже законы, в которых требуемые начальные условия должны удов-летворяться в определенной последовательности, например (х) (Fxt^ . Gxt2 . ЭНх), где нижние индексы указывают, в каком порядке должны удовлетворятьсяначальные условия. Можно было бы назвать подобные законы исторически-ми. Тогда с помощью исторических законов при таком указании разделенныхво времени начальных условий мы действительно могли бы вывести наше зак-

306

лючение. Такие законы позволили бы нам делать предсказания или, лучше ска-зать, небезусловные предсказания. Поскольку можно доказать эквивалентностьдвух форм (р • q) э г ир Z) (д • г), из этого следует, что если у нас есть истори-ческий закон видаи если С° происходит в момент времени /0, мы можем предсказать, что произой-дет Е при условии, что С'.-.С11 будут происходить в надлежащей временной пос-ледовательности. Примерно так же мы могли бы сказать (предсказать), что ра-кета пролетит определенное расстояние при услрвии, что произойдут три пос-ледовательных взрыва, и затем, предполагая, что первый взрыв действительноимеет место, предсказать, что ракета пролетит необходимое расстояние, еслипроизойдут два оставшихся взрыва.Возможно, исторические законы существуют. Возможно даже существуютисторические законы в истории. Но если бы они были открыты, они не добави-ли бы новых доводов в пользу детерминизма по сравнению с неисторическимизаконами. Не давали бы они оснований и для вывода о существовании истори-ческой неизбежности, а если бы давали, то не в большей мере, чем общие зако-ны неисторического типа дают нам право признать неизбежность в природе.Так что открытие исторических законов не прибавило бы аргументов в пользусубстантивной философии истории с ее пророческими притязаниями.Между тем, я думаю, мы вправе утверждать, что возможность преобразова-ния молекулярного повествования в дедуктивный вывод, зависит от ответа навопрос, существуют ли исторические законы. Более того, если бы некоторые ис-торические законы были открыты, все равно оставался бы нерешенным вопросо том, можно ли найти общий закон для каждого молекулярного повествования.Как бы там ни было, по крайней мере, в истории известно очень мало исто-рических законов (если они вообще известны), но это ни в коей мере не умаляет

307

и не подвергает сомнению объяснительную силу повествований. Если что и под-вергается сомнению, так это философская позиция, согласно которой необходи-мым условием любого объяснения является возможность его переформулиров-ки в дедуктивном виде. Я вполне допускаю, что это может быть достаточнымусловием, но, если мы признаем молекулярное повествование формой объясне-ния, это не может быть необходимым условием. Это вовсе не означает, что пове-ствование может быть создано без обращения к общим законам, но оно не нуж-дается в едином общем законе, который бы охватывал все изменение в целом,объясняемое данным повествованием.Роль повествований в истории должна быть теперь ясна. Они используютсядля объяснения изменений и, что наиболее характерно, широкомасштабных из-менений, охватывающих периоды времени, огромные по сравнению с отдель-ной человеческой жизнью. В задачу истории входит выявить эти изменения,организовать прошлое во временные целостности и объяснить эти изменения,одновременно рассказывая о том, что произошло, и используя временную перс-пективу, отражаемую в языке в виде нарративных предложений. Каркас пове-ствования имеет следующий вид:но этот каркас может обрасти дополнительными описаниями, поучитель-ными историями, моральными суждениями и тому подобным. Однако всеэто, по крайней мере с философской точки зрения, представляет меньшийинтерес.Одно слово в заключение. Даже если предположить, что у нас есть поис-тине необыкновенные исторические законы, содержащие большое множествопеременных и охватывающие огромные периоды времени, это все же не дава-ло бы оснований утверждать, что связь между этими законами и временнымицелостностями, в которых они проявляются, была бы более жесткой, чем связьмежду законами, о которых шла речь, и их конкретными проявлениями. Такчто предсказания, которые мы смогли бы делать при помощи этих необыкно-

308

венных законов; не только были бы условными, но и общими. В лучшем слу-чае они сообщали бы нам о том, что произойдет только в весьма общих описа-242 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ниях, и при условии, что будут последовательно выполнены определенныеначальные условия, опять-таки описанные весьма обобщенно. Поэтому ещераз оказались бы опровергнутыми пророческие притязания субстантивныхфилософов истории и опять встала бы проблема написания истории со-бытий до того, как они произошли — задача, которую существование ис-торических законов не снимает. Наше знание о будущем по-прежнему ос-тавалось бы абстрактным по сравнению с нашим знанием о прошлом. Изадача истории по-прежнему заключалась бы в рассказе о том, что же дей-ствительно произошло, даже если бы рассказ подводился под историчес-кий закон как его частный случай, и даже если бы этот закон был намизвестен. Только истории было бы под силу продемонстрировать потря-сающее разнообразие временных целостностей, которые при этом охва-тываются одним историческим законом. Наше желание знать подробнос-ти прошлого, скорее всего, возросло бы еще больше. Сонеты не кажутсянам менее интересными и прекрасными оттого, что все они, как известно,имеют неизменную форму. Наше восхищение поэтическим творчествомтолько возрастает, когда мы понимаем, как много совершенно непохо-жих друг на друга произведений было создано в соответствии с наиболеестрогим и неизменным сводом правил..•••..;• '••••••Глава XII 243Глава XIIМетодологический индивидуализм и методологический социализмЯ пытался представить доводы против субстантивной философии истории,подчёркивая определённые логические особенности так называемого языка вре-мени. В ходе этой критики я старался уточнить наше понятие истории, предпо-ложив, что субстантивная философия истории опирается на неправомерное рас-пространение способов описания, характерных для истории, за пределы облас-ти их применимости. Затем я попытался очертить границу, которую мы посто-

309

янно стремимся преодолеть, однако не можем этого сделать. Анализ истории ианализ субстантивной философии истории взаимосвязаны приблизительно также, как трансцендентальная аналитика и трансцендентальная диалектика в «Кри-тике чистого разума» Канта: диалектика показывает, какая прискорбная судьбаожидает разум, когда формы рассудка, описываемые аналитикой, он пытаетсявывести за пределы области их применения, а именно области опыта. Я хотелбы, чтобы мои рассуждения были поняты в духе критической философии.Какими бы неудовлетворительными ни были мои доводы, я ничего не могук ним добавить. Но прежде чем закончить, я хотел бы ответить на упрёк иногорода, который иногда предъявляют субстантивной философии истории, а имен-но будто она поддерживает то воззрение, согласно которому историю творятне люди, движущими силами истории являются определенные сверхчелове-ческие или сверхъестественные сущности. Я не хочу сказать, что этот упрёкнесправедлив, но я не вижу здесь чего-то философски предосудительного. Дажеесли философствующие историки принимают такие сущности, то независимооттого, ошибаются они или нет, их ошибка будет фактической и эмпиричес-кой, а не концептуальной или философской. Однако, чтобы убедиться в этом,нужен тщательный концептуальный анализ, ибо вопрос чрезвычайно запутан,и его обсуждение требует обращения к сложным темам в онтологии, теориизначения, методологии и философии языка, для распутывания которых врядли найдутся энтузиасты. Я попытаюсь здесь осуществить такой анализ в на-дежде на то, что при этом нам удастся продвинуться ещё дальше в пониманииисторических предложений.Под историческим предложением я буду понимать предложение, фор-мулирующее некоторый факт относительно прошлого. Исторические со-чинения состоят, главным образом, из исторических предложений и вдо-бавок отличаются ещё и тем, что значительное число входящих в них ис-торических предложений в качестве грамматического подлежащего ис-

310

пользуют имена собственные (например «Фридрих V») или определённые дес-крипции (например «Курфюрст в 1618 г.») реально существовавших людей.244 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Однако эти лингвистические особенности немного дают для адекватной ха-рактеристики исторических сочинений. Исторические предложения встреча-ются не только в исторических сочинениях, и хотя (с логической точки зре-ния) трудно себе представить, что историческое сочинение не содержит исто-рических предложений, гораздо легче вообразить историческое сочинение, вкотором исторические предложения не используют выражений, прямо ссыла-ющихся на каких-то реально существовавших людей. В самом деле, гораздотруднее было бы вообразить себе историческое сочинение, все предложениякоторого используют такие выражения.Отдельные люди являются не единственными индивидами, на которых пря-мо указывает подлежащее исторических предложений. В дополнение к нимимеется ещё и то, что я буду называть социальными индивидами. Предвари-тельно их можно охарактеризовать как такие индивиды, которые в качествесвоих частей содержат отдельных людей. Примерами социальных индивидовмогут служить общественные классы («немецкая буржуазия в 1618 г.»), наци-ональные группы («баварцы»), религиозные организации («протестантскаяцерковь»), события крупного масштаба («Тридцатилетняя война»), широкиесоциальные движения («контрреформация») и т. п. Но и отдельные люди, исоциальные индивиды не исчерпывают класс тех индивидов, к которым можетотноситься и подлежащее исторических предложений, поэтому предложения,говорящие о конкретных личностях и о социальных индивидах, ещё не охва-тывают всех исторических предложений. Тем не менее я буду рассматриватьздесь именно эти два вида исторических предложений.

311

Я думаю, каждый согласится с тем, что из языка историков нелегко устра-нить предложения каждого из этих видов. Например, трудно понять, какимобразом историк смог бы выразить — с помощью одних лишь предложений,говорящих о конкретных людях, — информацию, которую просто и ясно сооб-щает предложение: «Тридцатилетняя война началась в 1618 г.». Однако не-смотря на то, что такие предложения значительно облегчают передачу инфор-мации и построение повествований, некоторые историки и философы выра-жали определённые сомнения в отношении использования этого последнеговида предложений — сомнения, порождённые недоверием к социальным ин-дивидам. Эти мыслители проявляют вполне простительное отвращение к мыслио том, что общество состоит из отдельных людей и других, сверхчеловеческихиндивидов, которые хотя и включают в качестве своих частей отдельных лю-дей, но не вполне тождественны этим частям и живут, так сказать, своей соб-ственной жизнью. Эти авторы полагают, в том или ином смысле, что обществосостоит только из конкретных людей и нет ничего такого, что состояло бы изконкретных людей, но наряду с ними было бы равноправным элементом соци-ального мира. Таким образом, на первый взгляд кажется, что обсуждаемыйвопрос является онтологическим. Например, философ Дж. Уоткинс пишет:Глава XII 245

«Первичными элементами социального мира являются отдельные люди,которые действуют, в большей или меньшей степени сообразовываясьсо своим пониманием окружающих условий. Каждая сложная ситуация,установление или событие есть результат конкретной конфигурации ин-дивидов, их убеждений и предрасположенностей, их физических ресур-сов и окружающих условий»И историк проф. А.-Ж. Мару, который не устаёт предупреждать нас отом, что на земле и на небесах есть многое такое, что и не снилось нашейфилософии, пишет:«Се qui "a reelement existe", се n'est ni le fait de civilisation, ni le systemeou le supersysteme, mais 1'etre humain dont 1'individualite est le seulveritable organisme autentiquement fourni par 1'experience» 2.Почти несомненно, что слово «цивилизация» употреблено здесь в це-

312

лях полемики с хорошо известным тезисом проф. Тойнби, гласящим, чтоцивилизации обладают собственной жизнью и, более того, являются наи-меньшими единицами исторического исследования. Но на самом деле онотвергает все предполагаемые сверхчеловеческие сущности в истории:«A lire certains travaux contemporains, on а Г impression que les acteursde 1'histoire ne sont plus des hommes, mais des entities, la Cite antique,la feodalite, la bourgoisie capitaliste, le proletariat revolutionnaire. II уa la un exces» 3.Уоткинс, в общем, также отвергает предположение о том, что «в исто-рии действуют некоторые сверхчеловеческие силы или факторы», напри-мер «долговременные циклы в экономике, которые якобы осуществляют-ся сами по себе, не регулируются человеческой деятельностью и не могутбыть выражены через неё», и настаивает на том, что «люди являются...единственными движущими силами — агентами истории» 4.В процитированных отрывках наши авторы проявляют такое едино-душие, что кажется излишним педантизмом пытаться выяснять различияв их позициях. Тем не менее мне представляется, что на самом деле онивыражают разные и даже независимые точки зрения. Позиция проф. Марусовершенно недвусмысленно относится к онтологии. Он утверждает, чтов социальном мире существуют только конкретные люди, а сверхчеловечес-кие, или социальные, индивиды не существуют. Его критерий применимостивыражения <« существует» очевидно является эпистемологическим: х суще-ствует тогда и только тогда, когда мы переживаем х в опыте. Напротив, проф.Уоткинс, возможно, и не защищает онтологический тезис. Он утверждает лишь,246 Артур Данто. Аналитическая философия истории Глава XII 247

что люди являются первичными (ultimate) элементами социального мира, иконтекст совершенно ясно показывает, что под первичностью он подразуме-вает только то, что люди являются единственными движущими силами в соци-альном мире. Однако из того, что люди являются единственными движущимисилами в социальном мире, не следует, что они являются единственными эле-ментами этого мира: в социальном мире могут существовать и другие элемен-ты, но они не являются движущими силами. Поэтому даже если бы Уоткинс иприсоединился к онтологическому тезису Мару, он в действительности выска-зывает некоторый тезис относительно объяснения. Он хочет сказать приблизи-тельно следующее: даже если социальные индивиды и существуют, их поведе-

313

ние в конечном счете следует объяснять, только ссылаясь на поведение конк-ретных людей, а не ссылаться на поведение других социальных индивидов. Иэто потому, добавил бы он, что только люди являются действующими причи-нами в истории.Имеются, как мы увидим, и ещё некоторые различия, на которые намполезно будет обратить внимание. Поскольку, однако, каждая из указан-ных позиций в чем-то близка ещё к одному, третьему возможному тезису,утверждающему, что предложения, говорящие о социальных индивидах,«сводимы» к предложениям, которые ссылаются только на конкретныхлюдей, постольку важно понять, что ни одна из них не защищает редукци-онизм. В нынешних или недавних философских дискуссиях такой редук-ционизм получил приблизительно следующее выражение: если у нас естьмножество {S} предложений с терминами вида Т, обозначающими объек-ты вида О, и другое множество {s} предложений с терминами вида t, обо-значающими объекты вида о, и если каждое предложение «...Г...» из {S}мы можем заменить одним или несколькими предложениями «...Л..» из {s},то в своей онтологии мы обязаны принимать только объекты вида о. Дажеесли бы такая программа была успешно выполнена, то отсюда, конечно,ещё вовсе не следовало бы, что объекты вида О не существуют. Это гово-рило бы лишь о том, что мы не обязаны предполагать существования та-ких объектов. Ни один из авторов не считает, что предложения, говоря-щие о социальных индивидах, в том или ином смысле устранимы из языкаисториков. Действительно, я думаю, что даже если бы проф. Мару былнепреклонен в своём отрицании социальных индивидов, он едва ли смогбы отрицать, что предложения такого рода играют необходимую роль висторических сочинениях. Для него эта роль заключается не в выражениикаких-то фактов относительно социальных индивидов, а в сообщении фактово конкретных людях — фактов, которые, быть может, трудно было бы выра-зить с помощью предложений, говорящих об отдельных личностях, если ихвообще можно выразить таким образом.К чему бы ни привел в конечном счете наш анализ понятия социально-го индивида, я думаю, здесь целесообразно обратиться к конкретному при-меру выражения историком некоторого факта относительно социального инди-вида. В этом примере историк пытается объяснить некоторое изменение, в кото-ром так или иначе принимало участие множество конкретных людей, но которо-

314

го тем не менее они, кажется, не осознавали. Это изменение происходило «нео-щутимо» и совершилось приблизительно за семнадцать лет 5. Оно описываетсяследующим образом: утрата «(Тридцатилетней войной) какого бы то ни былодуховного смысла». Важно обратить внимание на то, каким образом даются ссыл-ки на конкретные личности. Причины этого изменения мисс Веджвуд(Wedgewood) описывает следующим образом:«В то время как возросший интерес к естественным наукам открылдля учёного мира новую философию, трагические результаты рели-гиозных столкновений дискредитировали представителей церкви вкачестве духовных наставников государства. Дело не в том, что вераослабела в массах, даже в образованных слоях она прочно сохраня-лась. Однако она стала более личной, стала связываться с отноше-нием между отдельным индивидом и его Создателем...Как неизбежное следствие духовная сила ушла из общественнойжизни, хотя семена религии прорастали в частной жизни, и священ-ники и пасторы, лишённые поддержки государства, вели безнадёж-ный бой против философии и науки. В то время как истощеннаяГермания ещё была погружена во мрак, над Европой уже занималсяновый рассвет, начавшийся в Италии и охвативший Францию, Ан-глию и север Европы. Декарт и Гоббс уже писали свои сочинения,открытия Галилея, Кеплера и Гарвея заняли своё место в общеприз-нанной системе знания. Восхваление разума вытесняло слепые по-рывы духа.Но, в сущности, это были лишь восхваления. Небольшая группа об-разованных людей, способных оценить значение новых учений, немогла оказать большого влияния. Место прежних духовных убеж-дений заняло пробудившееся национальное чувство.Принципы абсолютизма и представительной власти утратили под-держку религии и стали опираться на национализм. Это даёт ключк пониманию хода войны на заключительном этапе. Термины "про-тестант" и "католик" постепенно теряли своё значение, но всё болееосязаемый смысл приобретали слова "немец", "француз" и "швед". Борь-ба династии Габсбургов со своими противниками постепенно переста-ла быть столкновением двух религий и превратилась в борьбу наций завлияние...»*.Кратко и чрезвычайно точными штрихами мисс Веджвуд описывает иобъясняет здесь, каким образом Тридцатилетняя война превратилась из248 Артур Данто. Аналитическая философия истории

религиозного конфликта в политический, и когда она ссылается на конкрет-ных индивидов, она делает это, главным образом, для того, чтобы проиллюст-рировать это изменение или подтвердить, что изменение действительно про-

315

изошло. Они позволяют оценить, так сказать, поток истории. Вот примеры:«Престарелый император, курфюрсты Саксонии, Бранденбурга и Ба-варии, шведский канцлер, Ришелье... все ещё придерживались пре-жней политики. Однако их окружало уже новое поколение воинов игосударственных деятелей. Вскормленные войной, они несли на себеотпечаток чуждых их отцам осторожности, цинизма и презрения к7 духовным идеалам»Вот ещё один:«Фридрих Богемский потерял свою корону вследствие того, что егоподданные не захотели подчиняться кальвинистским священникам;его сын, принц Руперт, кальвинист в религии и морали, в Англииборолся против пресвитериан и индепендентов, поскольку для него,как и для большинства представителей его поколения, религия быласугубо личным делом каждого человека» 8.Эти разные индивиды и связанные с ними факты выбраны не потому,что они интересны сами по себе, на самом деле они могут вообще никого неинтересовать, а благодаря их историческому значению: они показывают нам,насколько велико было изменение во взглядах и поведении людей, принад-лежащих к одному социальному слою. Рассмотрим ещё один пример. Бое-вым кличем солдат во время битвы у Белой Горы был «Сайта Мария!».Позднее, в битве при Нердлингене уже звучало: «Да здравствует Испания!».Конечно, свидетели этих двух битв вряд ли оценили бы значение этих воз-гласов. Важна разница между ними, та разница, в которой историк усмат-ривает признак того, что «незаметно и быстро крест уступил место нацио-нальному флагу».Я думаю, очень немногие из этих изменений входили в чьи-то намере-

ния. Люди преследовали свои собственные цели, действовали, руковод-ствуясь собственными представлениями об окружающих условиях, не заду-мываясь о «значении» того, что они делают. Более того, описанные здесь изме-нения нельзя проследить в биографии какого-либо отдельного человека, жив-шего в то время. Это напоминает пример, восходящий к Лейбницу: можно из-менить цвет голубого порошка, добавив к нему жёлтый порошок, так что всясмесь приобретёт зелёную окраску, но при этом ни одна отдельная частицапорошка не изменит своего цвета. Даже если какие-то люди действительноизменились, это ещё не даёт нам оснований судить о размахе изменений и дажеГлава XII 249

316

при наличии полных биографий всех людей, живших в то время, мы должныбыли бы осуществить их тщательное сравнение, чтобы придти к выводу о том,что изменение действительно произошло. Если говорить открыто и прямо, тоизменение произошло не в отдельных людях, а в обществе.

Мне кажется, рассматриваемый период даёт прекрасный пример того, чтоУоткинс называет «органикоподобным социальным поведением» и описываетследующим образом:«Члены социальной системы (т. е. совокупности индивидов, кото-рые препятствуют или содействуют деятельности друг друга) совме-стно приспосабливаются к ситуациям, создаваемым другими, такимобразом, что без всякого руководства свыше это приводит к равно-весию, сохранению или к развитию системы» '.Далее Уоткинс говорит, что:«Такое крупномасштабное органикоподобное поведение, в которомпринимают участие широко рассеянные в- пространстве люди, ниче-го не зная друг о друге, нельзя просто наблюдать. Его можно рекон-струировать лишь теоретически — дедуцируя отдалённые социальныепоследствия типичных реакций большого числа людей на повторяю-щиеся ситуации».Примером этого может служить описание мисс Веджвуд, однако сей-час я хочу обратить внимание на тот факт, что социальные изменения, окоторых она говорит, сами по себе не наблюдаемы. Всё, что можно наблю-дать — если пока отвлечься от вопросов, связанных с верификацией ут-верждений о прошлом посредством наблюдения, — это поведение отдель-ных людей. Но это поведение тем не менее должно оцениваться и истолко-вываться в свете изменения социальной системы, и его следует считатьсвидетельством, подтверждающим изменение системы. Только встав напозиции крайнего верификационизма, мы могли бы сказать, что описа-ние системы говорит о конкретных индивидах. Утверждения о поведениииндивидов, возможно, предоставляют единственные данные для верификацииутверждений об изменении социальной системы.Имея это в виду, мы можем теперь понять упомянутые выше дальней-шие различия между позициями Уоткинса и Мару. Из того факта, что мыможем наблюдать лишь поведение множества индивидов, но не социальныесистемы как таковые, следует, согласно критерию Мару, что социальныесистемы не «существуют». Однако он готов согласиться с тем, что поня-тие социальной системы теоретически полезно в том смысле, что такоепонятие может потребоваться нам для объяснения поведения отдельных250 Артур Данто. Аналитическая философия истории

людей. Я полагаю, он утверждал бы, что электромагнитные поля также не «су-

317

ществуют», и использование теорий поля не заставляет нас считать поля час-тью физического мира. Подобно социальным системам, поля должны быть«абстракциями». Таким образом:«Meme s'il apparait а Гехатеп de toutes donnes documentaires, que telphenomene historique s'explique par 1'un de ces abstraits socio-culturels,1'historien devra toujours se garder d'oublier et de laisser oublier, que cen'est la qu'un construction de 1'esprit, inevitable, sans doute (comme etantle seul moyen de saisir la complexite du reel) et, dans les limites d'emploi,legitime •— mais tout de тете une abstration, un produit derive, et non pasde reel lui-meme, ni, comme on fmit toujours par le croire, du surreal!» 10

Напротив, Уоткинс вполне готов допустить, что наряду с конкретнымииндивидами (которые тем не менее могут быть «первичными элементами»)социальный мир содержит социальные системы, поведение которых явля-ется «органикоподобным». В действительности, он занят как раз объясне-нием таких систем, однако в отличие от проф. Мару он не считает — и этодля него главное, — что нам обязательно нужны какие-то факты относитель-но этих систем для того, чтобы объяснять другие факты, связанные с ними.Теории, использующие факты такого рода, он называет «половинчатымитеориями» и противопоставляет им «твердо обоснованные объяснения»:«Мы не получим твердо обоснованных объяснений таких крупныхсоциальных явлений до тех пор, пока не выведем их описание из ут-верждений, говорящих о предрасположенностях, убеждениях, сред-ствах и взаимоотношениях конкретных индивидов» И._Отсюда ясно, что Уоткинс не считает, будто говоря о таких крупныхявлениях, мы говорим просто о конкретных индивидах — об их убежде-ниях, предрасположенностях, средствах и взаимоотношениях. Если бы этобыло так, то потеряло бы смысл его различие между «половинчатыми те-ориями» и «твердо обоснованными объяснениями».Теперь я приступаю к критическому анализу позиции Уоткинса, которую онназвал «методологическим индивидуализмом»12. Мне представляется, что воз-зрения проф. Мару лучше оценивать, опираясь на этот анализ.Начну с того, что существует несколько тесно взаимосвязанных, нотем не менее различных положений, которые следует тщательно отделитьот методологического индивидуализма. Имеется нечто такое, чем он неявляется.(1) Он не является теорией значения. Он не утверждает, что каждоевысказывание о социальных явлениях «на самом деле» или «в конечномJ лава ЛИ

счёте» является высказыванием о конкретных индивидах. Он не стремится до-

318

казывать, что каждый предикат, номинально истинный для социальных инди-видов, должен быть явно определим посредством предикатов, относящихся кконкретным индивидам. Следовательно, методологический индивидуализм неявляется аналитической теорией, согласно которой предложения о социальныхиндивидах без потери содержания должны быть переводимы, по крайней мерев принципе, в предложения, говорящие только о конкретных людях. С другойстороны, он действительно требует наличия определённого отношения меж-ду этими двумя классами предложений. Например, вполне может быть, чтотолько посредством верификации с помощью наблюдения определённых пред-ложений, говорящих о конкретных людях, мы способны подтвердить предло-жения, говорящие о социальных системах. Однако это не означает, что пред-ложения о социальных системах истолковываются как говорящие о людях, на-блюдение за поведением которых их подтверждает. Методологический инди-видуализм необязательно связан с верификационным критерием значения.Действительно, как мы увидим, эти два класса предложений обладаютзначениями разных видов. В общем, было бы ни к чему доказывать, чтопредложения о социальных индивидах (или социальных явлениях, как быих ни истолковывали) «нередуцируемы».(2) Если это не аналитическая теория, то это и не конструктивистскаятеория. Методологический индивидуализм не принимает знаменитой мак-симы Рассела, гласящей, что во имя экономии все производные сущностидолжны быть заменены логическими конструкциями. Он не считает обще-ства логическими конструкциями, состоящими из конкретных людей, втом смысле, в котором Рассел считал столы и звёзды логическими конст-рукциями из чувственных данных. Методологический индивидуалист несторонник Logische Aufbau der Gemeinschafftswelt *. Подобно своему ана-литическому аналогу, такая программа может быть интересной или спор-ной с философской точки зрения, даже важной, однако жизнеспособностьметодологического индивидуализма не зависит от её жизнеспособности,и крушение такой программы нисколько не потревожило бы методологическо-го индивидуалиста. Когда Уоткинс говорит о конструкциях, он имеет в видуконструирование научной, а не метафизической теории, цель которой — неустранить, а объяснить социальные системы. В основе такой теории действи-

319

тельно лежат предложения, говорящие о конкретных людях, однако мы прово-дим различие между основой теории и остальным её содержанием. Совершенноочевидно, что понятие основы потеряло бы всякий смысл, если бы в теории небыло ничего, кроме основы: здание не может состоять из одного фундамента.(3) Методологический индивидуализм не является онтологической теори-ей, утверждающей, что в социальном мире реальны только конкретные люди.* Логического построения социального мира (нем.). Намек на работу Р. Карнапа «Логическоепостроение мира». Вена, 1928. —Прим. перев.252 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Кто-то может сказать, что существование обществ, или социальных индиви-дов, зависит от конкретных людей, и если бы не было конкретных людей, то небыло бы и социальных индивидов. Ясно, однако, что если нечто существует взависимости от чего-то еще, оно всё-таки существует. Методологический мо-нист не придерживается метафизического монизма, и его спор с оппонентамивовсе не аналогичен спору между теми, кто считает ментальные образы про-стыми состояниями мозга, и теми, кто с этим не согласен. По сути дела, онпочти воинствующий дуалист. Его позиция аналогична позиции эпифеноме-налиста, который отличает образы сознания (и вообще ментальные состоя-ния) от мозговых процессов (и вообще от физических событий), но тем неменее настаивает на том, что первые причинно обусловлены вторыми и ихможно объяснить только на основе вторых.(4) Поэтому методологический индивидуалист не отвергает с порога мысльо том, что существуют и могут быть обнаружены общие законоподобные пред-ложения, говорящие о связи различных свойств социальных систем. И он неутверждает, что если бы такие законы были обнаружены, они непременно дол-жны были бы описывать поведение конкретных людей. Скорее, как я предпо-ложил, он будет настаивать на том, что подтвердить такие законы можно толь-ко посредством верификации предложений, говорящих о конкретных людях.

320

Но отсюда никак не следует, что эти законы на самом деле не описывают сово-купное поведение социальных индивидов.Таким образом, мы видим, что методологический индивидуализм не име-ет ничего общего с теми интересными и спорными позициями, на которые егомогли бы счесть похожим. Если говорить кратко, он утверждает следующее:(а) предложения о социальных индивидах логически независимы от предло-жений о конкретных людях; (Ь)социальные индивиды онтологически отличныот конкретных людей; (с) социальные индивиды причинно обусловлены пове-дением конкретных людей, но не наоборот; (d) объяснения поведения соци-альных индивидов нельзя рассматривать как окончательные до тех пор, покаони не выражены в терминах, относящихся к поведению конкретных людей;(е) объяснение поведения конкретных людей никогда не должно выражаться втерминах, относящихся к поведению социальных индивидов. Положение (а)представляет собой утверждение о значении, (Ь) и (с) — утверждения о мире,(d) и (е) — утверждения об идеальной форме социальной науки.Естественную методологическую позицию, противоположную методоло-гическому индивидуализму, я буду называть методологическим социализмом.Опять-таки возможны точки зрения, аналогичные указанным в пунктах (1) —(4), которые похожи на методологический социализм, но тем не менее отлича-ются от него. Так, кто-то может считать, что предложения о конкретных людяхпереводимы в предложения о социальных индивидах или что социальные ин-дивиды реальны, а конкретные люди — нет, и т. п. По-видимому, Гегель присо-единился бы к этим утверждениям. Однако во избежание бесцельного отходаГлава XII 253

от нашей главной темы я охарактеризую методологический социализм следу-ющим образом: в положениях от (а) до (е) предыдущего абзаца просто заме-ним везде выражение «конкретные люди» на выражение «социальные индиви-

321

ды», а выражение «социальные индивиды» — на «конкретные люди». Полу-чившиеся в результате такой замены утверждения (а) — (е) теперь будут ха-рактеризовать методологический социализм. Заметим, что эти перестановкине затрагивают утверждений (а) и (Ь). Противоположность между двумя ука-занными позициями ограничивается, таким образом, утверждениями (с), (d) и(е), и если индивидуалист утверждает, что в каком-то смысле первичными эле-ментами социального мира являются конкретные люди, то социалист в этомслучае будет утверждать, что такими первичными элементами являются соци-альные индивиды.Неудивительно, что наиболее значительным примером теории, удовлетво-ряющей данной характеристике методологического социализма, является мар-ксизм, и также неудивительно, что именно марксизм был главной мишеньюдля методологических индивидуалистов, например для Уоткинса и Поппера.Теперь нам следует понять, какого рода объяснения характерны для каждой изэтих методологических позиций. Та часть марксистской теории, которая и слу-жит главной иллюстрацией методологического социализма, известна под на-званием исторического материализма. Маркс считал (и полагал, что дока-зал), что между социальными процессами и, по крайней мере, некоторымипсихическими процессами существует одностороннее взаимодействие: нашимысли и наши действия объясняются нашими отношениями к господствую-щей системе производства, но изменения в системе производства не вызыва-ются конкретными действиями людей. Грубо говоря, какие-то факты, связан-ные с системой производства, мы объясняем, ссылаясь на другие факты, свя-занные с системой производства. Однако мы никогда не объясняем никакихфактов, связанных с системой производства, ссылаясь на какие-то факты, свя-занные с индивидуальным человеческим поведением. И, наконец, мы никогда

322

не объясняем никаких фактов, связанных с конкретным человеческим поведе-нием, ссылаясь на другие факты того же рода.Пусть S представляет какой-то факт относительно социального индивида,а /> — факт относительно психики конкретного индивида. Тогда эту позициюмы можем схематически представить следующим образом:

PI P2 т т5, -» S2 -

т (А)—>

Здесь стрелки указывают направление причинной детерминации, а отсут-ствие стрелки между двумя точками означает отсутствие причинной связи.254 Артур Данто. Аналитическая философия истории

С другой стороны, теория, удовлетворяющая условиям методологическо-го индивидуализма, в схематическом изображении будет выглядеть следую-щим образом (при сохранении принятых выше соглашений):Р\ —> PI —* РЗ ~*•I <1 •!• (В)5] 52 53

Вместе с тем методологический социализм может признавать предва-рительные или «половинчатые» теории следующего видаР\ PI ^з > ' •"где ряд точек представляет лишь кажущуюся причинную связь. Соответ-ственно, mutatis mutandis * методологический индивидуализм способенпризнать предварительные или половинчатые теории следующего вида:(D)Важно подчеркнуть, что марксизм является лишь примером теории, со-ответствующей методологическому социализму, а позиция (В) дает лишьпример теории, соответствующей методологическому индивидуализму. Пос-ледний отнюдь не заставляет нас признавать вполне самостоятельный те-зис, утверждающий, что факты относительно социальных индивидов мож-но объяснить с помощью психологических фактов, относящихся к конкрет-ным индивидам. Психологизм представляет собой, так сказать, лишь частныйслучай теории, удовлетворяющей критериям методологического индивидуализ-ма 13. Но, безусловно, ни один даже самый пылкий индивидуалист не стал быутверждать, что только по одной этой причине он верен. В лучшем случае онмог бы сказать, что такая теория приемлема.Теперь перед нами встаёт вопрос: имеются ли какие-либо основания длявыбора между методологическим индивидуализмом и методологическим со-

323

циализмом? Здесь я хочу рассмотреть чрезвычайно интересное обсуждениеэтого вопроса проф. Морисом Мандельбаумом *4, который, если я его пра-вильно понимаю, как раз и стремится представить серьёзные основания дляотвержения методологического индивидуализма, по крайней мере в качествеобщей методологической программы. Проф. Мандельбаум обосновывает су-ществование и автономию так называемых социологических [societal] фактов,которые, утверждает он, «столь же фундаментальны, как и психологическиефакты» и «не могут быть без остатка сведены к понятиям, относящимся к мыс-* С известными оговорками (лат.). — Прим. перев.Глава XII 255

лям и действиям конкретных людей» 15. Социологические фактами «являютсяфакты относительно форм организации, существующих в обществе» 16. Ман-дельбаум многое говорит об отношениях между психологическими и социоло-гическими фактами. Я суммирую его высказывания в виде четырёх основныхтезисов.-at (1) Предложения о социологических фактах нельзя перевести в пред--.'.!•• ложения о психологических фактах без потери «социологического»<;», остатка 17.f j»> (2) Предложения о социологических фактах должны быть («необходимо»),;< отчасти переводимы в предложения, говорящие о фактах в отношении••••;:. индивидов, иначе «у нас не будет средств для верификации каких-либоутверждений о социологических фактах» 18.щ (3) Существование социологических фактов может зависеть «от су-'' ществования людей, обладающих определёнными способностями к-о? мышлению и деятельности». Однако отсюда не следует, что первое•;>г множество фактов тождественно множеству фактов, от существова-ч\. ния которых оно зависит 19.(4) Из существования социологических фактов не вытекает, что нетад фактов в отношении индивидов или что конкретные индивиды не «су--•*'.•> ществуют». Скорее, существует два разных множества фактов, кото--;» рые можно считать «взаимодействующими». Таким образом: «суще-,jw. ствуют социологические факты, навязывающие конкретным индиви-•'-&* дам внешние ограничения, но точно так же существуют факты, свя-*,"3: занные с проявлениями индивидуальной воли, часто вступающей вvia конфликт с навязываемыми ограничениями» 20.

324

-&гТеперь должно быть ясно, что очень немногое из этого несовместимо с ме-тодологическим индивидуализмом в моей характеристике, в худшем случае этоможет быть несовместимо с чем-то похожим на методологический индивидуа-лизм. Единственное расхождение связано с тезисом (4), в котором — посколькусовершенно ясно, что речь идёт о двустороннем взаимодействии, — возникаетнесовместимость характеристики (с) с утверждением, лежащим в основе рас-суждений Мандельбаума, а именно:•а (5) При понимании или объяснении действий конкретного человека.voi мы часто вынуждены обращаться к социологическим фактам, т. е. кnor фактам, относящимся к организации общества, в котором человекел живёт 21.-хрvi;r Теперь взглянем более пристально на рассуждения, посредством кото-рых Мандельбаум обосновывает утверждение (5). Они разделяются на две час-256 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ти — неформальную (или витгенштейнианскую) и формальную (не-витгенштей-нианскую). Неформальная часть такова: человеку, незнакомому с нашей культу-рой, нельзя объяснить, что делает представитель нашей культуры, когда подаетбанковскому служащему бланк для снятия вклада, если не объяснить одновремен-но, каким образом функционируют эти бланки в нашей банковской системе. Носсылка на банковскую систему есть ipso facto * ссылка на социологический факт,следовательно, мы не можем объяснить чужестранцу действий данного челове-ка, не включив в своё объяснение ссылки на социологический факт. Заметим,как здесь используется слово объяснять. Оно употреблено в таком смысле:

объяс-нить кому-то то, чего человек не понимает. Именно в этом смысле учитель объяс-няет урок или значение какого-то слова. В примере Мандельбаума учитель разъяс-няет то, что представителям нашей культуры кажется несомненным и использу-ется ими при совершении банковских операций.

325

Формальная часть его рассуждений представляет собой, по сути дела, ут-верждение о непереводимости, т. е. тезис (1). Мандельбаум говорит здесь следу-ющее. Допустим, у нас есть язык/л, содержащий только термины, которые обо-значают социологические факты, например «учреждение», «нравы», «идеоло-гия», «социальное положение», «класс», и т. п., и предположим, имеется язык/,/,содержащий термины только для описания мыслей, действий и способностейконкретных людей. Мандельбаум утверждает, что мы не можем перевести пред-ложения языка Ls в язык Li «без остатка». На самом деле Мандельбаум не со-всем уверен в этом. Он даже допускает, что, в конце концов, такой перевод тео-ретически возможен, его лишь чрезвычайно трудно осуществить практически,и он лишён научного интереса 22. Однако вопрос не в том, соглашается он, какследует анализировать социологические понятия, а в том, как объяснить

дей-ствия индивидов, а это возвращает нас к неформальной части его рассуждений.Утверждение о наличии двух языков я считаю ошибочным. Оно заслужива-ет нескольких слов, хотя сам Мандельбаум оговаричается, что это не принципи-альный, а лишь практический вопрос, лишенный философского интереса. Делов том, что если бы мы не могли осуществить такого перевода, то для позицииМандельбаума это было бы хуже. В языке Ls мы говорим о социологическихфактах, в Li — о конкретных индивидах, он же хочет найти способ говорить обиндивидах, ссылаясь на социологические факты. Я думаю, он требует именноэтого. Есть термины, относящиеся к мыслям и действиям конкретных индиви-дов и при этом предполагающие что-то связанное с социологические фактами,и есть термины, также относящиеся к мыслям и действиям конкретных индиви-дов, но не содержащие таких предположений. Не знаю, существуют ли на самомделе термины последнего вида, но допустим, что существуют. Теперь любой

326

термин, правильное применение которого к конкретным индивидам предпола-гает какой-то факт, связанный с организацией общества, я буду называть 5-пре-дикатом, а термины, правильное применение которых к конкретным индивидам* В силу одного этого (лат.). — Прим. перев.Глава XII 257

не опирается на такое предположение, —/-предикатами. Предложение с 5-пре-дикатами будет называться 5-предложением. Предложение, содержащее только/-предикаты (в качестве нелогических терминов) я буду называть /-предложени-ем. Таким образом:(5j) Банковский кассир заверяет бланк для снятия вклада;($2) Человек ставит отметку на листке бумагипредставляют собой примеры, соответственно, S- и /-предложений. Одна-ко предложение(53) Человек заверяет бланк для снятия вкладатакже является .^-предложением, ибо содержит не только /-предикат, нотакже и 5-предикаты.Все эти три предложения можно использовать для описания одного итого же события. Можно сказать далее, что (s\) и (53) предполагают, a fo)не предполагает какой-то факт, связанный с организацией общества. Жи-теля Тробрианских островов можно было бы научить понимать предложе-ние ($2), ничего не сообщая ему о таких фактах. Можно сказать, что /-пре-дикаты являются транскультурными. Любой термин, значение которогоможет быть усвоено без привлечения каких-либо фактов, относящихся кособенностям организации данного общества, естественно отнести к /-сло-варю. Теперь тезис Мандельбаума мы можем представить следующим об-разом: 5-предложение нельзя перевести без остатка в какое-то /-предложе-ние или в множество /-предложений. Возникает вопрос: как истолковатьвыражение «без остатка»? Я попытаюсь истолковать его таким образом,что это будет не только соответствовать намерениям Мандельбаума, но ипродемонстрирует мой собственный вариант его тезиса.Рассмотрим следующий перечень терминов, разбитый на два столбца:справа помещены /-термины, слева — соответствующие 5-термины:банковский кассирзаверяетбланк для снятия вкладамужчинаделает отметкулисток бумагиМежду терминами одного столбца и соответствующими терминами дру-гого столбца нет отношения логического следования. Из того, что некто

327

есть банковский кассир, нельзя вывести, что он — мужчина, и наоборот. Некаждый банковский кассир является мужчиной, и не каждый мужчина яв-ляется банковским кассиром; не всякий листок бумаги является бланкомдля снятия вклада, и даже если бы каждый кредитный бланк для снятия258 Артур Данто. Аналитическая философия историиГлава XII 259

вклада per accidens * оказался листком бумаги, логически нетрудно было быпредставить себе банк, который решил ввести пластиковые бланки для снятиявкладов; наконец, можно заверить бланк для снятия вклада, не делая никакихотметок (банковский кассир мог бы просто сказать «О'кей!»), и совершенно оче-видно, что не всякая отметка на бумаге означает, что что-то заверяется (дажекогда кассир что-то отмечает на бланке для снятия вклада, он может написать«Не выдавать»). Поэтому вполне возможно, что когда выражение «...мужчина...»предлагается в качестве перевода выражения «...банковский кассир...», первоеможет оказаться ложным, а второе истинным. Эти выражения не удовлетворяютдаже самому слабому условию перевода — они экстенсионально не эквивален-тны, следовательно, первое не является переводом второго.Однако могут существовать общества, в которых выводимость такого родаимеет место. В определённый период английской истории вполне могло бытьтак, что только мужчины могли быть банковскими кассирами. Это было бы обус-ловлено какими-то особенностями организации британского общества в опре-деленный период времени, т. е. было бы обусловлено социологическим фактом.Тогда перевод можно было бы осуществить, опираясь на такое предложение:«В данном обществе все банковские кассиры являются мужчинами». А такоепредложение было бы ^-предложением.Таким образом, под выражением «без остатка» я буду понимать следу-ющее: 5-предложение нельзя перевести в /-предложение, не опираясь на другое5-предложение. Эта истина носит общий характер. Поэтому когда кто-то пред-лагает устранить посредством перевода 5-предикаты и заменить их/-предика-

328

тами, он может сделать это, только опираясь на предложения того же самоговида, который он стремился устранить. Любая программа такого устранениявнутренне порочна, следовательно, невозможна.Можно ли, однако, сказать более точно, что представляют собой эти социо-логические факты, на которые опирается любоь такой перевод и которые дол-жен усваивать чужеземец? Я полагаю, что это правила, нормы и соглашениятипа: «Только мужчины могут быть банковскими кассирами». Действительно,мне представляется это наиболее естественной интерпретацией утверждения (4)Мандельбаума, ибо мы привыкли говорить, что люди вынуждены действовать всоответствии с каким-то правилом или что людям не нравится какое-то правило,и они хотят его изменить. Так, например, женщина, которая страстно мечтаетстать кассиром в каком-нибудь крупном банке, будет чрезвычайно расстроенатаким правилом и это в какой-то мере можно рассматривать как пример взаимо-действия индивида с социальным фактом.При таком истолковании уже трудно считать, что утверждения (4) или (5)несовместимы с методологическим индивидуализмом. Методологический ин-дивидуалист, очевидно, не отрицает, что существуют правила, что люди дей-ствуют в соответствии с ними, изменяют их, расстраиваются по поводу их и т. д.* Случайно (лат.). — Прим. перев.

\Поскольку утверждение (5) говорит почти то же самое, что и тезис о значении,постольку индивидуалист вполне может согласиться с Мандельбаумом относи-тельно того, что при объяснении какого-то поведения чужестранцу — в том смыс-ле слова «объяснять», который подразумевается в таких контекстах, — мы мо-жем сообщить ему о некоторых наших правилах, нормах и соглашениях. Он,далее, может согласиться также с тем, что в упомянутом выше смысле мы пони-

329

маем действия при определённом описании их и со ссылкой на некоторые пра-вила, нормы и соглашения. Однако это не тот смысл слова «объяснять», кото-рый интересует методологического индивидуалиста. Он укажет на то, что пра-вила нарушаются постоянно, но если некоторое правило нарушено, это ещё недаёт оснований считать его отменённым. Нарушить можно только действую-щее правило. Однако, добавит он, его интересуют законы — в том самом смыс-ле, в котором мы говорим о научных законах. Когда нарушается такой закон, тоэто показывает, что это вовсе не «закон», и здесь не о чем говорить. Он не хочетобсуждать вопроса о том, существуют ли правила в указанном выше смысле иопираемся ли мы на них при описании действий. Его интересуют другие вопро-сы: существуют ли законы, охватывающие поведение обществ? Являются ли этизаконы фундаментальными? Можем ли мы в социальных науках объяснять дея-тельность обществ просто посредством ссылки на поведение отдельных людей?Следовательно, утверждения Мандельбаума, даже после их уточнения, не толь-ко совместимы с методологическим индивидуализмом, но оказываются дажесовершенно несущественными для решения вопроса о статусе последнего. Этообусловлено, в конечном счёте, двусмысленностью слова «объяснять».Методологический индивидуалист, естественно, стремится доказать ло-гическую невозможность методологического социализма. Если бы это уда-лось, то его собственная позиция приобрела бы статус логически необходи-мой. Уоткинс попытался обосновать логическую невозможность истори-ческого материализма. Конечно, опровержение исторического материализ-ма не в большей мере подрывает методологический социализм, чем опро-вержение психологизма подрывает методологический индивидуализм, ибои тот и другой являются лишь конкретными примерами общих позиций.Однако аргументацию Уоткинса нетрудно направить и против более об-щей позиции, если выразить ее в следующих четырех утверждениях:(а) Существуют предикаты, относящиеся к социальным индивидам.(Р) Существуют предикаты, относящиеся к конкретным индивидам,(у) Е является адекватным объяснением явления е только в том слу-

330

чае, когда предложение, описывающее е, представлено в качестве де-дуктивного следствия посылок.(8) В заключении дедуктивного вывода не может быть нелогического тер-мина, который не входит в посылки этого вывода.260 Артур Данто. Аналитическая философия историиГлава XII 261

Если теперь существует какое-то объяснение Е индивидуального поведе-ния е, то его экспланандум, т. е. предложение, описывающее е, должно ис-пользовать предикаты, относящиеся к конкретным индивидам. Пусть S

будеттаким предложением. Объяснение требует, чтобы S было дедуктивным след-ствием посылок, и в число этих посылок должно входить хотя бы одно предло-жение, содержащее по крайней мере один предикат, относящийся к конкрет-ным индивидам. Из посылок, которые содержат только предикаты, относящи-еся к социальным индивидам, предложение S вывести нельзя, следовательно,е нельзя объяснить. Как говорит Уоткинс:«Никакое описание, сколь бы полным оно ни было, производственнойорганизации общества или любых других непсихологических факто-ров не даст нам возможности вывести из него единичного психоло-гического заключения, ибо психологические утверждения логическиневозможно вывести из одних непсихологических утверждений» 23.добавляет: И«Если вы объясняете некое социальное явление действием человечес-ких факторов, вы не можете затем объяснять сами эти факторы по-средством иных, отличных от человеческих детерминант. Это необходи-мая истина» 24.Я не считаю эту истину необходимой, хотя согласен с тем, что она явля-ется необходимым следствием утверждений (а) — (5). Однако главная труд-ность для методологического индивидуалиста заключается в том, что точ-но такое же рассуждение показывает порочность методологического инди-

видуализма^. Это рассуждение легко построить, заменив в приведённом вышевыражении «предикаты, относящиеся к социальным индивидам» на «пре-дикаты, относящиеся к конкретным индивидам», и наоборот. Поэтому дан-ное рассуждение является обоюдоострым. Если оно убедительно и обосно-вывает невозможность методологического социализма, то оно точно также обосновывает невозможность методологического индивидуализма. Наи-более мудрым здесь будет перейти к логическому разоружению и мирномуфилософскому сосуществованию.

331

С другой стороны, конфликт между нашими методологическими пози-циями, если теперь каждую из них мы считаем возможной, можно предста-вить в ином виде. Согласимся с общим уточнением четырёх утверждений(а) — (5) и посмотрим более внимательно, что получается, если мы прини-маем эти утверждения и считаем в то же время обе наши методологические по-зиции возможными. Мне представляется необходимым ввести следующее уточ-нение: объяснение поведения некоторого социального индивида, приемлемоедля методологического индивидуализма, в числе своих посылок должно содер-жать хотя бы одно предложение, которое включает в себя по крайней мере одинпредикат, относящийся к социальным индивидам. Аналогичное условие при-мем и для методологического социализма: среди посылок своих

объяснений ондолжен допускать наличие хотя бы одного предложения, в которое входит покрайней мере один предикат, относящийся к конкретным индивидам. Это усло-вие может быть выполнено. Более того, выполнив его, мы получим возможностьгораздо лучше представить наши методологические позиции, чем это было сде-лано раньше. Это условие будет выполнено, если среди посылок объясненийимеется хотя бы одно законоподобное предложение следующего вида:(L2) (y)(x)(Ps у ^ Pi х),где Pi есть предикат, относящийся к конкретным индивидам, Ps — преди-кат, относящийся к социальным индивидам, и антецедент понимается какописание множества начальных условий для положения дел, описываемогоконсеквентом. Любое объяснение, включающее в число своих посылок за-коноподобное предложение вида (L\), будет приемлемо для методологичес-кого индивидуализма, поскольку факты, связанные с поведением конкретныхлюдей, были бы тогда начальными условиями для фактов, относящихся к соци-альным индивидам. И точно так же любое объяснение, включающее в числосвоих по.сылок законоподобное предложение вида (L2), будет приемлемо дляметодологического социализма. Между прочим, исторический материализм как

332

раз и утверждает, что существуют известные законы вида (L2), в которых факты,относящиеся к господствующей системе производства, выступают в качественачальных условий для психологических фактов, относящихся к конкретныминдивидам.Теперь можно дать более общую интерпретацию этих законоподобныхпредложений. Мы можем просто постулировать правило, согласно которо-му предикаты антецедента относятся к явлениям иного вида, нежели преди-каты консеквента. Тогда такие законоподобные предложения можно былобы истолковать как описания каузальных связей между феноменами раз-личных видов, например как описание каузальной связи между определён-ными состояниями мозга некоторого индивида и психическими состояния-ми этого индивида, предполагая, что «состояния мозга» и «психические со-стояния» являются примерами явлений разного вида. Именно установлениезаконоподобных предложений такого рода позволяет нам говорить о редук-ции в научном смысле. Важно подчеркнуть, что о редукции — в отличие отобычного каузального объяснения — можно говорить только тогда, когда мы имеемдело с явлениями разных видов. В этом смысле редукция будет означать объясне-ние феноменов одного рода с помощью явлений иного рода. Это каузальная

ре-262 Артур Данто. Аналитическая философия истории

дукция, которую, конечно, следует отличать от философской редукции, т. е. пере-вода данного множества терминов в другое, более предпочтительное множествотерминов. Я уже подчёркивал, что методологический индивидуализм не являетсяфилософским редукционизмом и не стремится доказывать, что значение предика-тов, относящихся к социальным индивидам, должно быть выразимо посредствомпредикатов, относящихся к конкретным людям. Но теперь я могу сказать, что онсвязан с научной редукцией. Действительно, он не смог бы принять оба видаредукционных программ, ибо научная редукция предполагает, что мы имеем делос разными видами явлений, в противном случае любая редукция свелась бы про-

333

сто к установлению определений. Я считаю, далее, что методологический соци-ализм также говорит о научной редукции, и если такое представление верно, тометодологический индивидуалдзм утверждает, что в социальных науках толькообъяснения, использующие законы вида (L{), должны считаться окончательны-ми, или «твердо обоснованными», объяснениями, а законы вида (L2) и опираю-щиеся на них объяснения должны быть отвергнуты. Методологический же со-циализм утверждает прямо противоположное.Выразив конфликт таким образом, мы вновь можем поставить вопрос:можно ли найти какие-либо основания для выбора между методологическиминдивидуализмом и методологическим социализмом? Я сразу же должен ска-зать, что не способен найти таких оснований. Тем не менее полезно посвя-тить несколько слов анализу конфликта, представленного в таком виде, что-бы увидеть, почему так трудно найти основания для предпочтения той илидругой позиции.Понятие редукции в науке было тщательно проанализировано Эрнстом На-гелем. Я буду предполагать, что его анализ в сущности корректен 25, и отсылаючитателя к его книге за дополнительными аргументами. Разумеется, он не несётответственности за следующие ниже рассуждения.Допустим, мы говорим о макро- и микросвойствах обществ. В качестве моде-ли можно представить себе, что конкретные индивиды находятся приблизительнов таком же отношении к обществу, в котором отдельные молекулы находятся ккакому-то объёму газа. Эта аналогия может оказаться ошибочной, однако она по-лезна для постановки некоторых проблем. В втношении газов мы говорим о ре-дукции в следующем смысле: некоторые связи и пропорциональные соотноше-ния макросвойств газа можно объяснить с помощью связей и пропорциональныхсоотношений между молекулами. Например, изменения температуры газа объяс-

334

няются с помощью изменений средней кинетической энергии хаотически движу-щихся молекул, следовательно, с помощью механического поведения совокупно-сти молекул. Если методологический индивидуалист согласится с такой аналоги-ей, то он мог бы истолковать редукцию точно в таком же смысле: отношения меж-ду свойствами обществ на макроуровне объясняются с помощью отношений междуконкретными индивидами, т. е. при рассмотрении обществ на «микроуровне».Глава XII 263

Однако в XIX столетии, до того как была осуществлена редукция термоди-намики к механике, учёные уже имели достаточно ясные критерии применениятерминов термодинамики к газам и существовали достаточно ясные лаборатор-ные способы измерения величин, обозначаемых этими терминами, следователь-но, существовали достаточно ясные способы подтверждения или опровержениязаконоподобных предложений, описывающих взаимосвязи и взаимозависимос-ти этих свойств. Всё это сохранилось и после получения редукции. Осталисьвсе известные законы термодинамики. Было добавлено (говоря очень приблизи-тельно) лишь следующее: поведение газов, описываемое термодинамикой, те-перь можно объяснить на основе поведения молекул, описываемого механикой.При желании механику можно рассматривать как более «фундаментальную» изэтих двух теорий, а молекулы — как «первичные элементы» газов. В общем, всёэто можно выразить следующим образом: если 7^ есть теория, объясняющая ипредсказывающая поведение явлений />,, а Т2 есть теория, объясняющая и пред-сказывающая поведение явлений Р2, и если Т2 сводима к Т1 в том смысле, чтомы можем объяснить и предсказать поведение Р2 на основе Р\, то Т\ являетсяболее фундаментальной теорией, чем Т2. Возвращаясь к выражением Уоткинса,можно сказать, что Т2 является половинчатой теорией для Р2, а Т1 — «твердо

335

обоснованной» теорией для Р2. Это не означает, конечно, что Р2 не «существу-ют» или что предложения о Р2 «на самом деле говорят о» PJ.Допустим теперь, что существует некая теория общества, сравнимая стермодинамикой, т. е. теория, рассматривающая общество на макроуров-не. Представим себе, что в число терминов этой теории входят такие терми-ны, как «социальная плотность» и «культурно-экономическая упругость»,и имеются хорошо подтверждённые законы типа «Социальная плотностьизменяется обратно пропорционально кубу культурно-экономической уп-ругости». Если бы такая теория существовала, методологический индиви-дуалист мог бы сказать: дать окончательное объяснение вариаций этихсвойств, найти окончательное истолкование связей между ними можно толь-ко посредством теории, говорящей о поведении конкретных индивидов.Именно к такой теории мы должны редуцировать нашу макроуровневуютеорию общества. Но, конечно, чтобы говорить о редукции в научном смыс-ле, сначала нужно иметь две теории. Безусловно, методологический инди-видуализм можно интерпретировать как запрещение искать макротеорииобщества. Но при такой интерпретации чрезвычайно трудно понять, чтотеперь следует понимать под «редукцией» или под «первичностью индиви-дов». Кроме того, сам же методологический индивидуалист признаёт, чтообщества обладают свойствами, совершенно отличными от свойств конк-ретных индивидов. Можем ли мы отказаться от истолкования таких свойств?Основной тезис методологического индивидуализма заключается в том, чтовсе связи и пропорциональные соотношения таких свойств в конечном счё-те должны быть объяснены на основе поведения конкретных индивидов. Поэто-264 Артур Данто. Аналитическая философия истории

му если бы методологический индивидуалист согласился с таким запрещением,он впал бы в противоречие с самим собой. Когда Уоткинс называет методоло-гический индивидуализм регулятивным принципом, который отчасти призван за-держать исследования в определённых направлениях, он загоняет сам себя в дву-смысленное положение: жизнеспособность его методологической программы за-висит от успешности как раз тех исследований, которые она призвана дискреди-тировать. Мы можем завершить эту ужасную диалектику, высказав совершенно

336

аналогичные утверждения относительно методологического социализма.Но допустим, что социальные науки достигли таких успехов, что однаждыоказалось возможным осуществить ту редукцию, которой так пылко жаждетсердце методологического социалиста! Поведение конкретных людей

действи-тельно получило объяснение на основе крупномасштабных изменений соци-альных макросвойств! Результат во многих отношениях был бы обратным тому,что мы имели в примере с газом. Было бы не только иным направление объясне-ния — von oben bis unten *, но и операциональные проблемы были бы такжеиными. Макросвойства газов лежат в области наблюдаемого, а микросвойства— в области ненаблюдаемого. Напротив, поведение конкретных индивидов на-ходится в области наблюдаемого, в то время как давным-давно известно, чтонельзя наблюдать деятельность общества как таковую. Вот это различие менятеперь и интересует.Мне кажется достаточно тривиальным, что когда в науке некая кау-зальная теория утверждает, что изменения зависимой переменной Vj объяс-няются и предсказываются на основе изменений независимой переменнойv2, то у нас обязательно должны быть независимые средства для измеренияизменений этих двух переменных. Так, закон Бойля-Шарля подтверждает-ся наблюдениями, использующими термометры и манометры. Допустим,что единственным способом приписать некоторое значение кинетическойэнергии ненаблюдаемых молекул было бы измерение температуры наблю-даемого объёма газа. Тогда закон, утверждающий, что изменения темпера-туры объясняются и предсказываются на основе изменений значений кине-тической энергии молекул газа, вызвал бы недоумение. Вообразите челове-ка, который утверждает, что движение угря в воде обусловлено одновре-менным движением миллионов микроскопических вёсел, прикреплённых кбокам угря, так что он напоминает чудовищную галеру. Когда частота взма-хов ненаблюдаемых вёсел возрастает, угорь движется быстрее, однако, кнесчастью, единственный способ приписать какое-то значение «частотевзмахов» этих «первичных элементов» угря состоит в том, чтобы измеритьскорость, с которой движется угорь. Учёные могут отбросить эту аналогию, как

337

совершеннейшую сказку, однако редукция термодинамики к механике действи-тельно заключается не просто в утверждении связи между изменениями мик-ро— и макросвойств газов. Это отношение является гораздо более сложным, и* Сверху вниз (нем.). — Прим. перев.Глава XII 265

сама механика пережила долгую и примечательную историю, прежде чем достиг-ла той ступени развития, на которой оказалось возможным применить её к тепло-вым явлениям. На самом деле существуют разные способы приписывания значе-ний кинетической энергии молекул, находящихся в хаотичном движении, однакоизмерение никогда не относится к самим молекулам. Они остаются за предела-ми наблюдений, и наши суждения о них являются косвенными, опирающимисяна лабораторные опыты и математический аппарат. Это оставляет почву для со-мнений относительно молекул. Радикальные эмпиристы продолжают попыткиустранить всякие ссылки на них и построить теорию, использующую толькопредикаты наблюдения. Или их можно рассматривать так, как рассматриваетпроф. Мару свои социокультурные абстракты, — просто как понятия, несом-ненно полезные для организации опыта. Однако все эти попытки имеют дело свопросами онтологии и значения, а то, что данная теория, бесспорно, обладаетобъяснительной и предсказательной силой, ни у кого не вызывает сомнений.Те же самые возможности выбора сохраняются и для предложенной мнойредукционной теории. Радикальный эмпирист или инструменталист способенпредложить интерпретацию законов и языка этой теории, аналогичную той, ко-торая была предложена для кинетической теории теплоты. С точки зрения не-наблюдаемости нет большой разницы между молекулами и органическими со-циальными системами. Все эти позиции никак не связаны с методологическим

338

индивидуализмом, который говорит лишь одно: такая теория не является «фун-даментальной», даже есяирго tempore * она обладает подлинной предсказатель-ной и объяснительной силой. Его возражения не могут опираться ни на онтоло-гические основания, ни на соображения по поводу осмысленности, которые вдох-новляют радикального эмпириста. Но в таком случае на что опираются его воз-ражения? В чём ошибочность такой теории? Мне трудно сказать об этом. Мнекажется, я знаю, каких следствий этой теории он опасается, и вскоре обра-щусь к ним. Однако прежде я хотел бы обратить внимание на то, сколь ничтож-но философское содержание этой контроверзы. Философское значение имеютдругие, гораздо более интересные вопросы, связанные с ней. В отрыве от нихона быстро вырождается в совершенно нефилософскую научную фантастику.Односторонность опасна тем, что способна превратиться в самодовольство. Со-циальный учёный, убеждённый в том, что теории определённого вида сомни-тельны, способен отказаться от поиска таких теорий. В конечном счете это мо-жет привести как раз к тем следствиям, которых опасается методологическийиндивидуалист.Я полагаю, опасения индивидуалиста заключаются в следующем. Он чув-ствует, что отвергаемые им теории приводят к выводу о том, что наша судьба независит от нас самих, что мы подчинены развитию социальных индивидов, час-тью которых мы являемся и которые живут своей собственной жизнью 26. Но дажеесли бы эти теории действительно приводили к таким выводам, отказ от их по-* Временно, пока что (лат.). — Прим. перев266 Артур Данто. Аналитическая философия истории

иска совершенно противоречит самому духу философии. Можно с пониманиемотнестись к тем убеждениям, которые, согласно легенде, побудили пифагорей-цев изгнать человека, открывшего, что не существует рационального числа, квад-рат которого равен 2. Однако их едва ли можно одобрить. С другой стороны, мне

339

представляется, что обсуждаемые теории не приводят к таким выводам, и ихпостроение означает важный шаг на пути к тому, чтобы мы могли взять своюсудьбу в свои собственные руки. Из того, что мы успешно объясняем изменениятемпературы газов на основе механического поведения молекул, вовсе не следу-ет, что мы не способны контролировать механическое поведение молекул. На-гревая или охлаждая данный объём газа, мы можем изменять величину кинети-ческой энергии его молекул. Совершенно аналогично этому, даже если бы мыобъясняли поведение конкретных людей на основе крупномасштабных процес-сов в социальных индивидах, ничто не помешало бы нам сходным образом кон-тролировать эти процессы, действуя на «микроуровне», т. е. на уровне конкрет-ных людей. Наука не ограничивает нашего контроля над вещами.Тем не менее, даже если согласиться с методологическим индивидуализмомотносительно того, что социальные процессы являются результатом сложногопереплетения индивидуальных действий, всё-таки наш контроль над собствен-ной судьбой до некоторой степени ограничен. Я пытался показать, что обычнорезультаты наших действий редко сознательно предполагаются нами, и сами дей-ствующие лица не осознают подлинного значения своих действий, ибо они сле-пы в отношении будущего. Это особенно хорошо видно в том небольшом исто-рическом описании, которое приведено в начале данной главы. Изменения, опи-сываемые мисс Веджвуд, были «неощутимы», и только очень немногие люди ихосознавали. Дело не в том, что нужны более тонкие инструменты, чтобы их за-метить: эти изменения вообще не могли быть зафиксированы в то время, иботолько в свете будущих событий обнаружилось их значение. Способность конт-ролировать такие изменения или влиять на них опирается на недоступную лю-

340

дям возможность — рассматривать свои собственные действия в историческойперспективе, с позиции будущего историка. Не зная, как наши действия будутоцениваться с точки зрения истории, мы не можем контролировать настоящего.Если существует неизбежность в истории, то она обусловлена не столько соци-альными процессами, развёртывающимися благодаря их внутренней энергии ив соответствии с их собственной природой, сколько тем, что мы осознаём ре-зультаты своих действий лишь тогда, когда уже поздно что-либо изменить. «СоваМинервы вылетает только ночью». Философия истории пытается познать буду-щее, не понимая того, что если бы мы знали будущее, мы могли бы управлятьнастоящим и фальсифицировать утверждения о будущем, которые, таким обра-зом, оказываются бесполезными. Мы узнаём будущее лишь тогда, когда оно ста-новится прошлым и ускользает от нашей власти. Но мы можем понять его зна-чение, в этом и состоит работа историка: он создает историю.-Сноски 267ПримечанияГлава I1 Маркс К. и Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К. и Энгельс Ф.ПСС, т. 3, с. 31—32: «... как только появляется разделение труда, каждый при-обретает свой определенный, исключительный круг деятельности, который емунавязывается и из которого он не может выйти: он охотник, рыбак или пастух,или же критический критик и должен оставаться таковым, если не хочет ли-шиться средств к жизни, — тогда как в коммунистическом обществе, где ник-то не ограничен исключительным кругом деятельности, а каждый может со-вершенствоваться в любой отрасли, общество регулирует все производство иименно поэтому создает для меня возможность делать сегодня одно, а завтра— другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься

341

скотоводством, после ужина предаваться критике, — как моей душе угодно, —не делая меня, в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком».Нежелание Маркса вдаваться в детали по поводу бесклассового общества со-ответствовало, конечно, его общей концепции, согласно которой формы жиз-ни и сознания отображают материальные условия существования людей («про-изводство идей, представлений, сознания первоначально непосредственно впле-тено в материальную деятельность и в материальное общение людей, в языкреальной жизни» (Там же, с. 24). Стало быть, как можно говорить об «идеях,представлениях и т.п.», которые только еще будут существовать при некото-рой форме материального бытия, еще никогда не существовавшей? Кроме того,в бесклассовом обществе люди в любом случае освобождены от действия ма-териальных причин и вольны сами распоряжаться своей жизнью. Поэтомуможно лишь сказать, что в то время обстоятельства будут «противоположны»существующим, и, таким образом, можно дать лишь их отрицательную харак-теристику. Однако в позитивном смысле нелегко указать, что должно обозна-чать «не-Л». См.: Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности игосударства // Маркс К., Энгельс Ф. ПСС., т. 21, с. 85: «Таким образом, то, чтомы можем теперь предположить о формах отношений между полами послепредстоящего уничтожения капиталистического способа производства, носит,по преимуществу негативный характер, ограничивается в большинстве случа-ев тем, что будет устранено»:2 «Но если бы все противоречия были раз навсегда устранены, то мы при-шли бы к так называемой абсолютной истине, — всемирная история была бызакончена и в то же время должна была бы продолжаться, хотя ей уже ничего неоставалось бы делать. Таким образом, тут получается новое, неразрешимое про-тиворечие» (Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой фи-

342

лософии // Маркс К. и Энгельс Ф. ПСС, т. 21, с. 278). Энгельс говорит здесь оГегеле, однако то же самое «противоречие» возникает и в его собственной си-стеме. К бесклассовому обществу или к постреволюционной истории маркси-стская теория.истории неприменима. См. след, примечание.3 По-видимому, с марксистской точки зрения, теория истории возможна268 Артур Данто. Аналитическая философия истории

лишь до тех пор, пока люди подчиняются силам, над которыми они не власт-ны. Однако в бесклассовом обществе люди будут свободны от принуждения,следовательно, сами будут «творить свою» историю вместо того, чтобы под-чиняться ей. Таким образом, «условия жизни, окружающие людей и до сихпор над ними господствовавшие, теперь подпадают под власть и контрольлюдей, которые впервые становятся действительными и сознательными пове-лителями природы, потому что они становятся господами своего собственно-го объединения в общество. То объединение людей в общество, которое про-тивостояло им до сих пор как навязанное свыше природой и историей, стано-вится теперь их собственным свободным делом. Объективные, чуждые силы,господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самихлюдей. И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами тво-рить свою историю... Это есть скачок человечества из царства необходимости вцарство свободы» (Энгельс Ф. «Развитие социализма от утопии к науке» //МарксК., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 227—228).4 Кант И. «Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане». Соч.М.-Марбург, 1994. Т. 1, с. 81—83.5 Lowith К. Meaning in History (Chicago, 1957), с. 1. См.: «Программы, накоторые обычно ссылаются как на концепции "философии истории", на ко-торые обычно ссылаются программы, в общем, преследуют цель сформули-ровать исчерпывающее истолкование исторического процесса, чтобы "при-дать ему смысл"» // Gardiner P. Introduction to «Meaning in History», p. 7.6 «Здесь так и хочется сказать: колесо, которое можно крутить, не приводяв движение все остальное, не относится к машине». Витгенштейн Л. Фило-

343

софские исследования, 271 // Философские работы. Часть 1. М., Гнозис, 1994,с. 178.7 Lowith К., op. cit., p. 1. Однако я не могу принять оснований Левита длятакого утверждения. Мне кажется, они носят характер простой риторики.8 Различие между предсказанием и пророчеством я заимствовал у КарлаПоппера. См. его работу «Предсказание и пророчество в социальных науках»(Gardiner P., op. cit., с. 276). Под «пророчеством» Поппер понимает безуслов-ное предсказание. Он признает только условные предсказания (т. е., если даноусловие С, то Е) или предсказания, выводимые из них. Он утверждает, чтоисторицисты не только высказывают безусловные предсказания, но и делаютих относительно таких систем, для которых этого делать нельзя. Безусловныепредсказания правомерны только в том случае, если они выведены из обус-ловленных предсказаний в отношении «изолированных, устойчивых и рекур-рентных систем». Однако общество «открыто». По-видимому, я используюпонятие пророчества не совсем в этом смысле. И в отличие от Поппера я несчитаю историцизм совершенно ошибочным. См., в частности, его работу«Нищета историцизма» (Boston, 1957), гл. II и в других местах. Отчасти я ка-саюсь этого вопроса в гл. XII.' Например, Гитлер в начале 1940-х годов утверждал: «Война выиграна».Самоуверенные описания настоящего в свете будущего, даваемые Гитлером,до некоторой степени объясняют его удивительную власть над умами людей.10 Williams D. More on the Ordinariness of History // Journal of Philosophy, v.LII, No. 10, p. 272.Сноски 269

11 Walsh W.H. "Meaning" in History // Gardiner P., op. cit., c. 296.12 Гегель. Философия истории. Соч., т. VIII, М.-Л., 1935, с. 330: «Крометого, в Восточной Европе мы находим огромную славянскую нацию... Эти пле-мена основали государства и мужественно боролись с различными нациями;иногда они как авангард, как народы, находившиеся между враждебными си-лами, принимали участие в борьбе христианской Европы и нехристианскойАзии, — поляки даже освободили осажденную Вену от турок, и часть славян

344

приобщилась к западному разуму. Однако вся эта масса исключается из наше-го обзора потому, что она до сих пор не выступала как самостоятельный мо-мент в ряду обнаружений разума в мире. Здесь нас не касается, произойдет лиэто впоследствии, так как в истории мы имеем дело с прошлым». И вновь: «Мырассматривали только это развитие понятия и были вынуждены отказаться от при-влекательного, более подробного описания счастья, периодов процветания наро-дов, красоты и величия индивидуумов, их судьбы в счастье и в несчастье. Филосо-фия имеет дело лишь с блеском идеи, отражающейся во всемирной истории (Там

же, с. 422).13 Burkhardt Y. Force and Freedom: Reflections on History. New York, 1943, p.80.14 Ibid.Глава II1 Фукидид. История. М.: Ладомир, 1999, с. 1: «И в самом деле эта войнастала величайшим потрясением для эллинов и части варваров и, можно ска-зать, для большей части человечества. И хотя то, что предшествовало войне,а тем более что происходило еще раньше, установить точно не было возмож-ности в силу отдаленности от нашего времени, но все же на основании прове-ренных и оказавшихся убедительными свидетельств я пришел к выводу, чтовсе эти исторические события далекого прошлого не представляли ничего зна-чительного как в военном отношении, так и в остальном» (кн. 1,1). Это ут-верждение было совершенно неправильно истолковано Шпенглером. «...Со-вершенно неисторическое... чувство Фукидида, — пишет он, — заявляет осебе на первой же странице его книги в неслыханном утверждении, что собы-тия в мире, предшествовавшие его времени (около 400!), не представлялиничего значительного» (Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1, М., 1993. Введение,4, с. 137). Фукидид не говорит ничего подобного, он лишь констатирует, что,насколько ему известно из наилучших свидетельств, не было ничего столь зна-чительного, как война между Спартой и Афинами. «... Что совершенно закры-

345

то от него (Фукидида), — говорит Шпенглер, — так это тот перспективныйвзгляд на историю столетий, который в нашем случае как нечто само собойразумеющееся принадлежит к представлению об историке» (Там же, с. 136).Несомненно, у Фукидида не было предшественника, столь же даровитого, какон. И его скрупулезная точность, о которой даже Шпенглер отзывается одоб-рительно, привела к тому, что его книга «навеки» осталась полезной. «Кто-тосказал: «Умершие авторы далеки от нас, ибо мы знаем гораздо больше, чемони». Точно: именно они и есть то, что мы знаем» (Eliot T. S. Traditional and270 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Individual Talent // Selected Essays: 1917—1932. New York: Harcourt Brace,1932, p. 6).2 Фукидид. История, кн. 1, 22: «Что же касается событий этой войны, то япоставил себе задачу описывать их, получая сведения не путем расспросовпервого встречного и не по личному усмотрению, но изображать, с одной сто-роны, лишь те события, при которых мне самому довелось присутствовать, ас другой — разбирать сообщения других со всей возможной точностью. Ос-новательная проверка сведений была делом нелегким, потому что свидетелиотдельных событий давали разное освещение одним и тем же фактам, в зави-симости от их расположения к одной из воюющих сторон или силы памяти»(с. 16—17). Знаменитое описание чумы является прекрасным примером это-го: «Скажу только, каким образом эта болезнь возникла, и опишу ее проявле-ния, чтобы, исходя из этого, в случае если она снова возникнет, ее можно былобы распознать. Я ведь сам страдал от этой болезни и наблюдал ее течение удругих» (кн. 2, 48, с. 112—113). Это, между прочим, показывает, какого родапользу, как надеялся Фукидид, способна принести его книга. См. след. сн.3 «Мое исследование при отсутствии в нем всего баснословного, быть мо-жет, покажется малопривлекательным. Но если кто захочет исследовать дос-товерность прошлых и возможность будущих событий (могущих когда-нибудь

346

повториться по свойству человеческой природы в том же или сходном виде),то для меня будет достаточно, если он сочтет мои изыскания полезными. Мойтруд создан как достояние навеки, а не для минутного успеха у слушателей»(Фукидид, кн. 1, 22, с. 17).4 Греческое выражение: тоюштсс каЧ яаралА/пта— «such and such-like».Liddel and Seodt. Greek-English Lexicon. New York; Harpers, 1948, p. 1110. —Это должно означать «похоже или в точности похоже».5 «Его метод был индуктивным. Он приводит факты, а затем выводит изних заключения. Он верит в цикличность истории и стремится помочь разви-тию цивилизации, показывая людям, каким образом в прошлом при данныхобстоятельствах правильно или ошибочно действовали отдельные индивидыи целые сообщества, для того чтобы в будущем можно было избежать ошибокпрошлого» (Grundy G. В. Thucydides and the History of his Age. London: JohnMurray, 1911, p. 8).6 См. сн. 1: «Из прежних событий, до Пелопонесской войны, самым важнымбыла мидийская война, однако и она быстро разрешилась двумя битвами на мореи двумя на суше. Напротив, нынешняя война длилась очень долго... Никогда небыло захвачено и разрушено столько городов — будь то варварами или воюющи-ми сторонами... никогда еще не было столько изгнаний и кровопролития (как входе военных действий, так и вследствие внутренних распрей). То, что раньшебыло известно только по преданию, а в действительности не всегда подтвержда-лось, теперь оказывалось обычным делом: страшные землетрясения одновремен-но распространились на большую часть страны...» (Фукидид, кн. 1, с. 17).7 Например, его первоначальное указание на масштаб данной войны мог-ло иметь цель подчеркнуть важность предмета его истории «как гораздо болеезначительного и интересного, нежели у его предшественника — Геродота»(Grundy, op. cit., p. 3). См. также об отличиях от Персидской войны, цит. в сн.1 данной главы.Сноски 271

8 Taylor R. Fatalism // Philosophical Review, v. LXXI, 1 (January, 1962), p.56—66.

347

9 Конечно, если бы ею действительно воспользовались, то будущее не былобы столь похоже на прошлое. Отмечая районы, где люди погибали в зыбучихпесках, надеются на то, что в будущем, по крайней мере, в этих районах жертвне будет.1° «Мы можем по крайней мере представить себе изменение в теченииприроды, а этого достаточно для доказательства того, что подобное изменениене абсолютно невозможно. Образование ясной идеи о какой-либо вещи пред-ставляет собой неопровержимый аргумент в пользу ее возможности и уже самопо себе является опровержением всякой попытки доказать обратное» (Юм Д.Трактат о человеческой природе. Кн. 1. М.: Канон, 1995, с. 160). Согласно кри-терию Юма, если что-то можно вообразить, то оно логически возможно. По-этому мы не можем доказать, что такого изменения не будет. И мы не можемобратиться к опыту, ибо это — уклонение от решения вопроса. Но при реше-нии мы можем опираться только на доказательство или на опыт. Критерии Юмаслишком туманны, чтобы прояснять их здесь.Глава III1 Первым философом, который придерживался этой или по крайней мереблизкой к ней точки зрения, был Пирс. «Нельзя отрицать, — писал он, — чтонекритичные выводы могут ссылаться на прошлое именно как на прошлое; нос точки зрения прагматизма, вывод на основе рассуждений должен говорить обудущем. Своим значением он отсылает к поведению, и, будучи аргументиро-ванным выводом, должен отсылать к обдуманному поведению, которое явля-ется контролируемым. Но единственным контролируемым поведением явля-ется будущее поведение... Таким образом, убеждение в том, что Колумб от-крыл Америку, в действительности говорит о будущем». (Peirce С. S. CollectedPapers, ed. by C. Hartshorne and P. Weiss: Cambridge, Mass.; Harvard University

348

Press, 1934, V, para. 461). И вновь: «Истинность суждения о том, что Цезарьперешел Рубикон, состоит в том факте, что чем дальше продвигаются нашиархеологические и иные изыскания, тем прочнее будет укореняться это убеж-дение в нашем мышлении — это будет происходить вечно, если нашим изыс-каниям не суждено завершиться» (Collected Papers, V, para. 544).2 По мнению Рассела, каждое осмысленное суждение должно быть либоистинным, либо ложным. Его знаменитая теория дескрипций была разработа-на специально для анализа предложений, значение которых было ясно и по-нятно, но которым трудно было приписать истинностную оценку, ибо (1) этипредложения, казалось, предполагали реальное существование тех объектов,к которым относились их термины, стоящие на месте субъекта, но (2) такиеобъекты не существовали. Для того чтобы не изобретать каких-то особых сущ-ностей для таких предложений, как «Нынешний король Франции лыс», Расселпереформулирует эти предложения так, что они уже не требуют новых сущно-стей, и приписывает этим предложениям и их естественным контрадикторнымпротивоположностям оценку «ложь», сохраняя в то же время принцип непро-272 Артур Данто. Аналитическая философия истории

тиворечия. Короче говоря, все предложения, в которых субъектом являетсяединичный термин, не имеющий референта, оказываются ложными. См., вчастности: Рассел Б. Введение в математическую философию. М.: Русское фе-номенологическое общество, 1994, гл. XVI. Немногие работы в сфере совре-менного философского анализа вызвали столь острое обсуждение, и недав-нюю историю всей англо-американской философии нельзя было бы описатьбез упоминания теории дескрипций. Важнейшая критическая атака была пред-принята в ст.: Strawson P. On Reffering // Mind, v. LIX (July, 1950). Последую-щая литература достаточно обширна.3 Я провожу различие между выражениями «а сомневается в том, что/?» и

349

«а скептически относится кр». Из первого следует, что а считает, что не-р, вто время как из второго следует, что у а нет оснований для выбора между р ине-/? и веры в то или другое.4MacDonaldM. Some Distinctive Features of Arguments used in Criticism ofthe Arms // Reprinted in Problems in Aesthetics / M. Weitz (ed.). New York;Macmillan, 1960, p. 696.5 Ницше Ф. По ту сторону добра и зла, отдел четвертый, 68 // Ницше Ф.Соч. в 2-х т. Т. 2. М.:Мысль, 1990, с. 291.• Глава IV1 См.: Lewis С. I. Mind and the World Order. New York; Dower, 1956, pp. 148-153. Льюис возвращается к этой проблеме в работе «An Analysis of Knowledgeand Valuation» (Lasalle, 111.; Open Court, 1946), p. 197—200. Обсуждение неко-торых из этих проблем см. в ст.: MasiA. A note on Lewis's Analysis of the Meaningof Historical Statements // Journal of Philosophy, v. XLVI, No 21 (1949), p. 670—674; Scheffler I. Verifiability in History: a Reply to Miss Masi // Journal ofPhilosophy, v. XLVII, No 6 (1950), p. 158—166. Шеффлер высказывает важноезамечание о том, что анализ Льюиса связан скорее с «интенсиональным значе»нием», чем с «объективной референцией». Но я не уверен, что сам Льюис осоз-навал это различие и что если бы он его осознавал, то смог бы совместить эторазличие со своим анализом. А если отбросить «объективную референцию»,то как быть с «будущим»?2 Mind and the World Order, p. 140.3 Ibid., p. 142.4 Или, как он выразился, «переведено в». См.: An Analysis of Knowledge andValuation, ch. VII, passim, особенно p. 182—18S.5 Mind and the World Order, p. 149. См.: An Analysis of Knowledge andValuation, p. 197: «Истолковывая значение предложения «Цезарь умер» как то,что может быть верифицировано нами в будущем возможном опыте, эта кон-цепция может заслужить упрек в том, что она переводит прошлое в то, чтоявляется исключительно будущим».6 Dewey J. Realism without Monism or Dualism: I. Knowledge Involving thePast//Journal of Philosophy, v. XIX, No 12 (1922), p. 314. Yoi iaeaieaa пе{ая фор-мулировка Дьюи того, что мы назвали общим тезисом прагматизма. Такие кри-

350

тики прагматизма, как Бланшард, Лавджой и Сантаяна, всегда подчеркивалиСноски 273его уязвимость. Современное обсуждение см. в ст.: Gale R. Dewey and theProblem of the Alleged Futurity of Yesterday // Philosophy and PhenomenologicalResearch, v. XXII, No 4, p. 501 ff.7 Dewey J. The Influence of Darwin on Philosophy. New York; Holt, 1910, p.160—161.8 Mind and the World Order, p. 151.9 Mind and the World Order, p. 151.10 Ibid., p. 153.11 Юм Д. Трактат о человеческой природе. Кн. 1, ч. 1, гл. 3 // Юм Д. Соч. в 2т. Т. 1. М.: Мысль, 1996, с. 69: «... (И)деи памяти гораздо живее и сильнее идейвоображения и краски, которыми первая способность рисует свои объекты, бо-лее отчетливы, нежели те, которыми пользуется вторая». Ср.: указ, соч., ч. III, гл.5. Позднее Юм использовал тот же самый критерий для проведения различиямежду «идеями» и «впечатлениями» при ответе на вопрос: как я могу знать, вос-принимаю ли я некий х или только думаю о нем? (См. его «Исследования о чело-веческом познании», гл. П.)12 Holland R. F. The Empiricist Theory of Memory // Mind, v. LXIII, No 252(1954), p. 466.13 Russell В'. The Analysis of Mind. London; Allen and Unwin, 1921, p. 162.Это не единственный критерий, предлагаемый Расселом: он упоминает такжео «величине контекста». Заметим, что «чувство прошлого» требуется для раз-личения близких и отдаленных воспоминаний: «чувство известности» нужнодля проведения различия между воспоминаниями ueberhaubt [вообще (нем.).— Прим. перев.] и воображением. Как бы то ни было, попытки Рассела опира-ются на признание важности того вопроса, которым занимался Юм: «По-ви-димому, должен существовать некоторый признак, благодаря которому состо-яние воспоминания можно отличить от состояния воображения. Поэтому можнопоставить вопрос: что это за признак?» (HollandR. F., loc. cit., p. 465). Эту жепроблему ставит Льюис.14 Waters В. The Past and the Historical Past // Journal of Philosophy, v. LII(1955), p. 253—264.15 См., например: An Inquiry into the Forgery of the Etruscan Terracota Warriors

351

in the Mertopolitan Museum of Art // The Metropolitan Museum of the Art Papers,no. 11(1961).16 Mind and the World Order, p. 150. См.: An Analysis of Knowledge andValuation, p. 200, где высказано такое же пожелание.17 Например, Бертран Рассел.18 Ayer A. I. Language, Truth and Logic, 2nd ed. London, Gollenz, 1946, p.102.19 Ibid.20 Ayer A. I. The Problem of Knowledge. Penguin Book, 1956, p. 154.21 Ayer A. I. Language, Truth and Logic. Предисловие ко второму изданию, р.119.22 Ayer A. I. The Foundation of Empirical Knowledge. London, Macmillan,1940, p. 167—168.23 Витгенштейн Л. Логико-философский трактат, 6. 4311.24 Ayer A. I. Language, Truth and Logic, Предисловие ко второму изданию.274 Артур Данто. Аналитическая философия истории

25 О затруднениях, связанных с этим понятием, см.: Hospers J. An Introductionto Philosophical Analysis. New York, Prentice Hall, 1953, p. 442.26AyerA. I. The Problem of Knowledge, ?. 160.27 Ibid. 2* Но мы могли бы, например, иметь в нашем языке не только граммати-ческие времена, но и «пространства». Так, изучая спряжение глаголов, учащи-еся должны были бы усвоить «правое настоящее в изъявительном наклоне-нии», «левое будущее» и т.п. Тогда перед нами встала бы проблема простран-ственно нейтрального перевода такого грамматически измененного языка. Насамом деле, у нас есть средства для выражения любой информации о простран-ственных положениях, как в языках, не имеющих форм времени (например вкитайском) имеются средства для выражения информации относительно на-правленности референции во времени. В строгом грамматическом смысле ан-глийский язык имеет всего два различных времени. Однако ниже я покажу,что, помимо времени глагола, большая часть нашей лексики является времен-ной.29 Ayer, op. cit, р. 160. 30 См.: ProirA. N. Time and Modality. Oxford; Clarendon Press, 1957, p. 9.31 См. гл. VII.32 Ayer, op. cit, p. 161..Глава V

352

1 Можно придраться к предположению о том, что существуют ложные вос-поминания. Если то, о чем я, как мне кажется, помню, не происходило, то япросто не помню этого. Следовательно, у меня нет об этом воспоминаний. Сэтой точки зрения, утверждение «Если а помнит Е, то Е действительно было»,является аналитическим. Может быть, и так. Однако это означает лишь пере-формулировку проблемы, ибо теперь встает вопрос: какие из моих воспоми-наний действительно являются воспоминаниями? Скептик полагает, что на этотвопрос нельзя ответить, в частности, на него нельзя ответить, опираясь на про-стой анализ наших кажущихся воспоминаний. Но что мне тогда остается? Оче-видно, я не могу проверить, к чему относятся мои воспоминания. Во всякомслучае, я буду надеяться, что мое употребление выражения «ложные воспоми-нания» не приведет к недоразумениям.2 Price H. H. Thinking and Experience. Cambridge, Mass.; Harvard UniversityPress, 1953, p. 84. 3 Юм. Д. Трактат о человеческой природе. Кн. I, ч. III, гл. 3 // Соч. в 2-х т. Т.1.М.: Мысль, 1996, с. 138. 4 Russell В. The Analysis of Mind. London: Allen & Unwin, 1921, p. 159—160.5 To есть, когда после «знает» стоит имя некоторого объекта в винитель-ном падеже. Это то, что я называю выведением существования (existenceentailing).Аналогично «а знает, что р» обеспечивает выведение истинности(truth-entailing), ибо отсюда логически следует истинность р.6 Заметим, однако, что «называется так-то и так» есть нейтральный в отно-шении времени предикат приблизительно в том же смысле, в котором «кажет-Сноски 275ся таким-то и таким» можно назвать нейтральным в отношении существова-ния. Он не столь категоричен, как предикат «является таким-то и таким». Вы-ражение «х называется отцом» совместимо с выражением «х не является от-цом».7 Russell В. Op. cit., p. 160.8 «Напротив, представление о том, что мир возник пять минут назад вмес-те с обитателями, которые «помнят» все не существовавшее прошлое, являет-ся привлекательным, но неприемлемым» (Butler R. Y. Other Dates // Mind, v.

353

LXVII, No269, 1959, p. 16).9 Литература по этому вопросу весьма обширна. Из лучших недавних ра-бот на эту тему см., в частности: Гемпель К. Дилемма теоретика: исследованиялогики построения теории // Логика объяснения. М.: Дом интеллектуальнойкниги, 1998, с. 147—216; Sheffler I. Prospects of a Modest Empiricism // Reviewof Metaphysics, v. X, No 3 and 4, 1958.10 За исключением Пирса, воззрения которого на философию истории всееще недостаточно изучены. Он пишет, например: «Когда я говорю о том, чтодедуктивный вывод вообще не является предметом веры, я сталкиваюсь с тем,что имеются определенные выводы, которые с точки зрения науки, безуслов-но, являются гипотезами, но практически — совершенно несомненны. Таким,например, является вывод о том, что Наполеон Бонапарт действительно жил вначале нашего [XIX-го] столетия. Мы принимаем эту гипотезу для объяснениясогласованных свидетельств в виде сотен воспоминаний, мемуаров, традиций,бесчисленных памятников и реликвий. Безусловно, было бы явным безумиемвысказывать сомнения относительно существования Наполеона». Тем не ме-нее, последнее «находится совершенно в стороне от целей науки... Оно внена-учно» (Peirce С. S. Collected Papers, v. V, para. 589).11 Ср.: «Теоретические утверждения дают объяснения фактов, но не с по-мощью других фактов» (Herbst P. The Nature of Facts // Essays in ConceptualAnalysis / Flew A. (ed.), London Macmillan, 1956).12 Конечно, не вполне справедливо рассматривать инструментализм какспособ нейтрализации атак скептицизма. Первоначально он возник как пози-тивная и безусловно устойчивая теория, а не как своего рода подвернувшеесяприбежище.13 Это допущение взято из ст.: Taylor R. The «Justification» of Memories andthe Analogy of Vision // Philosophical Review, v. LXV, No 2, 1956, p. 198.14 Butler R. Y. Other Dates, p. 16.15 Это в точности тот ход, который делает Льюис. Все утверждения о фи-зических объектах переводимы в множества условных высказываний, относя-щихся к действиям и восприятиям.16 ц это утверждение едва ли приемлемо даже с точки зрения инструмен-

354

талистского критерия, ибо оно плохо служит для организации настоящего.17Раш1 Г. Понятие сознания. М.: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной кни-ги, 2000, с. 149—153 и в других местах.Глава VI276 Артур Данто. Аналитическая философия истории1 Beard Ch. Written History as an Act of Faith // The American Historical Review,XXXIX, 2 (1934), p. 219. Переиздано в: The Philosophy of History in Our Time.

Ed. Meyerhoff H., New York, Anchor Books, 1959, p. 140. Постраничные ссылкиданы по последнему изданию.2 Ibid.3 Бирд, видимо, не считал это таким уж привычным взглядом на историю:«Хотя это определение истории, на первый взгляд, может показаться каверз-ным тем, кто с легкостью пишет о «науке истории» и «научном методе» в исто-рическом исследовании и истолковании, оно фактически согласуется с наибо-лее глубокими современными размышлениями об истории...» (Ibid.) Это выс-казывание примечательно и тем, что Бирд считает свою характеристику исто-рии глубокой, и тем, что, по его мнению, история не совместима с использова-нием «научного метода».4 Ibid.

5 Butler R. Other Dates, p. 32.

6Я, конечно же, имею в виду здесь важный анализ Витгенштейном «виде-ния как» и «слепоты к аспекту» в «Философских исследованиях» (См. Витген-штейн Л. Философские работы. Ч. 1. М., Гнозис, 1994, с. 277—300). См. так-же: Hanson N.R. Patterns of Discovery. Cambridge University Press, 1954, p. 181—182.7 Beard, op. cit, p. 324.8 Пруст М. В поисках утраченного времени: По направлению к Свану. М.,1992, с. 48 (пер. Любимова Н. М.)9 См. блестящую работу Дэвида Пирса: Pears D. Time, Truth, and Reference// Proceedings of the Aristotelian Society. V. LVI. Переиздана в качестве гл. XI в:Essays in Conceptual Analysis. Ed. Flew A.10 Ср.: AyerA.J. The Problem of Knowledge, p. 152. Во многом точно такое жесоображение применимо, я думаю, и к его дейктическому определению преди-ката «есть настоящий». «Понятие настоящего ... можно определить остенсивно... как класс событий одновременных с этим, где это является любым событием,выбираемым для указания на данный момент времени».

355

11 Beard С. That Noble Dream // The American Historical Review, XLI, 1 (1935),p.74—87. Переиздано в: The Varieties of History. Ed. Stern F. New York, MeredianBooks, 1956, p. 323. Постраничные ссылки даны по последнему изданию. От-метим, что слово «объективно» в этом контексте противопоставляется «видетьчерез что-то» и поэтому означает «воспринимать непосредственно». Говоряконкретней, Бирд имеет в виду, что в науке не.нужно выводить суждений обобъекте изучения на основе воспринимаемого, поскольку объект изучения вос-принимается как он есть. А в истории как раз наоборот.12 Bernard С. Introduction a la Medecine Experimentale. Paris, 1865, p. 67. Ци-тата приводится Пьером Дюгемом в кн.: Duhem P. The Aim and Structure of PhysicalTheory. Ed. Wiener P. Princeton, Princeton University Press, 1954, p. 181—182.13 Duhem, op. cit, p. 182.14 Beard, op. cit., p. 324.15 «Термодинамику можно свести к механике, какой она была после 1866 г.,но ее нельзя свисти к механике, какой эту науку воспринимали в 1700 г. Сход-Сноски 277ным образом, определенные разделы химии сводимы к физической теории, ка-кой она была после 1925 г., но не столетие назад». (Nagel E. The Meaning ofReduction in the Natural Sciences // Science and Civilization. Ed. StaufferR., Madison,University of Winconsin Press, 1949. Переиздано в: Philosophy of Science. Eds.Danto A., Morgenbesser S. New York, Meridian Books, 1960, p. 307).16 Beard,/oc. cit., p. 32417 Duhem, op. cit, p. 183.18 Из недавних работ наиболее хорошо это излагается в: Presley C.F. FrancisBacon: His Method and His Influence // The Australian Journal of Science, XIX, 4(1957), p. 138—142.19 «... Бэконовский метод индукции ...при его последовательном примене-нии ... оставил бы науку в ее прежнем состоянии» (WhiteheadA.N. Process andReality. New York, Macmillan, 1929, p. 7).20 Walsh W.H. An Introduction to Philosophy of History. London, Hutchinsons'university Library, 1951, p. 103.2* Ibid.

22 Ibid., p. 10723 Ibid.24 Ibid., p. 106.25 «Здравый смысл представляет собой сложно разветвленную систему за-конов, охватывающих мельчайшие подробности поведения людей; об этом сви-

356

детельствует тот факт, что у нас очень редко вызывают удивление наши каж-додневные поступки и наблюдения за поведением других людей. Конечно, идети не столь часто бывают удивлены; для ребенка, не имеющего еще общихпредставлений, каждый опыт оказывается случайным, одновременно предви-димым и неожиданным, и поэтому ребенок неосознанно овладевает принци-пом недостаточного основания» (Danto A. On Explanations in History //Philosophy of Science, XXIII, 1 (1956), p. 27).26 Ср.: Grice H.P., Strawson P.P. In Defence of a Dogma // Philosophical Review,LXV, 2 (1956), особенно р. 150ff.27'Bradley F.H. The Presuppositions of Critical History // Collected Essays byF.H.Bradley. Vol. 1. Oxford University Press, 1935. Walsh, op. cit., p. 108.Г ТГГТ Глава VII1 Danto A. On Historical Questioning // Journal of Philosophy, 1954, v. LI, p.89—99.2 «Поскольку история любого периода охватывает все относящиеся к немуфакты, а имеющиеся документы, да и само исследование, всегда носят фраг-ментарный характер, из этого следует, что реальность во всей полноте факти-чески недоступна ни одному историку, каким бы кропотливым, беспристраст-ным и правдивым он ни был. История, как она действительно была... неизвес-тна и не может быть известна, с каким бы усердием мы ни следовали «идеалудостижения объективной истины» (Beard С. That Noble Dream, p. 324).3 Я берусь утверждать, что ни одно сочинение, которое не отвечает этимтребованиям, не может быть названо историческим. Сходная позиция пред-278 Артур Данто. Аналитическая философия историиСноски 279

ставлена в статье Кристофера Блейка (Blake С. Can History be Objective // Mind,1955, v. LXIV, p. 61—78. Опубликована также в кн.: Gardiner P. Theories ofHistory, p. 329—343). Блейк предостерегает нас от использования слова «объек-тивный» применительно к описаниям, которые мы не можем даже предста-вить себе не только потому, что объективное описание чрезвычайно трудносоздать, но и потому, что совершенно непонятно, что мы подразумеваем подобъективным описанием. Указав на невозможность определения этого поня-

357

тия в данном контексте, он замечает, что «мы не можем с точностью сказать,как будет выглядеть объективное описание чего-либо» (Р.343). Он напоминаетнам, что «прежде чем задавать этот вопрос, нам следует знать, как это словоупотребляется».4 Сгосе В. History — Its Theory and Practice / Tr. D.Ainslee. New York: Russelland Russell, 1960. См. в особенности первую главу, которая почти полностьювоспроизведена в хрестоматии Гардинера (Gardiner P. Op. cit). (Перевод нарусский язык: Кроче Б. Теория и история историографии / Пер. с ит. И. М.Заславской. М., 1998. — Прим, перев.)5 Walsh W. H. Introduction to Philosophy of History, p. 31. Он замечает, однако:«Мне хотелось бы подчеркнуть, что хотя во всей письменной истории можнообнаружить эти два уровня — хроники и собственно истории, хотя можно обна-ружить элементы хроники в самой совершенной истории, а элементы собствен-но истории — в наиболее примитивной хронике, в идеале историк всегда стре-мится уйти от уровня хроники и приблизиться к истории» (ibid., p. 33). Со своейстороны, я хочу подчеркнуть, что не существует двух видов повествования, эле-менты которых можно было бы обнаружить в любом историческом сочинении.Это различие не является даже различием между видами деятельности, подоб-но, например, экспериментальной и теоретической физике.6 Древняя Месопотамия, кон. III тыс. до н.э. — Прим. перев.7 Испания, нач. XVII в.: мориски — мусульманское население Пиренейско-го п-ва, обращенное в христианство. —Прим. перев.8 Аргентина, XIX в. — Прим. перев.9 Город в Италии, на месте которого находился древний этрусский город-государство. Необходимо заметить, что все объяснения, как отмечает далее исам Данто, даны неверно. — Прим. перев.10 В последующих рассуждениях я не намерен выдвигать аргументы adhominem против самого Уолша. Я буду рассматривать его утверждения как ут-верждения общего порядка и на их основе выскажу некоторые общие положе-ния. Уолш очень ясно и подробно изложил некоторые довольно широко рас-пространенные представления.11 Walsh P. Op. cit., р. 32.

358

12 Ibid., p. 33.13 Peirce Ch. S. Collected Papers. V. 5, para. 146. См. также рассмотрениеабдукции в кн.: Hanson N.R. Patterns of Discovery, p. 85 ff. Сходный подход вотношении истории, основанный на теории фальсификации Карла Поппера,представлен в работе: Agassi J. Towards an Historiography of Science // Historyand Theory. 1963, Beiheft 2.14 Но мы едва ли смогли бы представить себе огромное многообразие изоб-ражений Этого сюжета, если будем принимать во внимание лишь направлениеот Кастаньо до Веронезе. Отношение между понятием и конкретным случаемпринадлежит к числу наиболее важных, и я обращусь к нему в связи с анали-зом исторического объяснения.15 «Создать историю древнегреческой живописи — это совсем не простая за-дача», пишет Мери Гамильтон Суиндлер в труде, внесшем значительный вклад вразработку этой темы (Swindler M.H. Ancient Painting. New Haven: Yale UniversityPress, 1931, p. 109.) Начать с того, что сами великие творения утрачены. Но «этоне означает, что до нас совсем не дошли работы древних или что мы не в состоя-нии составить адекватного представления о них» (р. 110). Кроме того, очень не-многие сохранившиеся античные тексты восходят ко времени до III в. до н.э., аценность одной из основных работ — Плиния Старшего — снижается за счеттого, «что он зачастую не понимал авторов, отрывки из которых включал в своипроизведения». Но мы в состоянии определить, по крайней мере, эти неточности.Наконец, на основании разного рода сведений, мы имеем представление о том,что искусство имело подчиненный статус в Древней Греции, — факт, который непозволял нам правильно оценить смысл некоторых данных. Несмотря на все это,мы можем написать историю древнегреческой живописи.16 «К 1891 г. Мане и Сера уже не было в живых; Писсарро, Моне и Ренуарбыли в расцвете своего таланта; Сезанн уже открыл другие миры. «Воскрес-ный день на острове Гранд Жатт» и «Завтрак на траве», «Музыка в Тюильри»,

359

«Женщины в саду», охристые фермы и рыжевато-коричневые холмы Экс-ан-Прованса были здесь, на холсте, вывешенные для обозрения — открытые вос-приятию любого, кто готов был их видеть. Но были ли они увидены? (...) Векимпрессионистов был также веком помпезности и внешних приличий, мебеликрасного дерева и полуподвальных кухонь, тяжело заставленных интерьеров иотделанных лепниной загородных домов; это был век, который преклонялсяперед старыми, богатыми, заносчивыми дамами и удачливыми банкирами, когдаместа для увеселения публики, украшенные пилястрами, были огромны и вуль-гарны, и каждый, кто не был спортсменом, бедным или слишком юным, уса-живался на стул с жесткой спинкой три раза в день, поглощая бесконечныезавтраки, обеды и ужины на свежем воздухе» (Bedford S. A Legacy, III, p. 1).17 Аналог можно обнаружить в случае с памятью, когда воспоминания сти-раются не по прошествии определенного времени, а вследствие увеличиваю-щегося числа накладывающихся на них переживаний. Это можно подтвердитьэкспериментально.18 Ibn Khaldun. An Arab Philosophy of History / Transl. and arranged by Ch.Issawi. London: John Marray, 1950, p. 31-32.19 См.: Stawson P.P. Individuals: An Essay in Descriptive Metaphysics. London:Methuen, 1959, p. 20 ff.20 Walsh W.H. Op.cit. P.32.21 Ranke von. Preface to Histories of the Latin and German Nations from 1494-1514 // The Varieties of History, p. 55-60.22 См., например, кн.: GeylP. Debates with Historians. N.Y.: Meridian Books,1958. Ch.l: «Ранке следует искать в его работах».23 Или он имел в виду понимание событий так, как их понимали пережив-шие их люди. Но тогда, пишет Дж. Рандалл, «понять Грецию wie es eigentlichgewesen не только невозможно, но это даже не может быть убедительной иде-280 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ей знания» (Randall J.H. Nature and Historical Experience. N.Y.: ColumbiaUniversity Press, 1958, p. 64.) Рандалл не приводит никаких аргументов.24 Walsh W.H. «Plain» and «Significant» Narratives in History // Journal ofPhilosophy, v. LVIII, 1958, p. 479-484. Эта работа представляет собой ответ на

360

мою статью, которая, в свою очередь является более ранним вариантом частиданной главы (Danto A. Mere Chronicle and History Proper // Journal of Philosophy.L, 1953, p. 173-182.)Глава VIII'1 Charles S. Pierce's Letters to Lady Welby / Ed. Lieb I. New Haven: Whitlock's,1953, p. 9. Пирс пишет об этом в ходе обсуждения своей теории категорий. Этодостаточно сложно, но он также en passant [попутно (франц.). — Прим. пе-

рев.} излагает причины, которые, по всей видимости, привели Канта к заклю-чению, что время является «исключительно формой внутреннего ощущения».Из контекста не вполне понятно сам ли Пирс формулирует это утверждение,или он прописывал его Канту, или же он предполагает, что Кант заочно подпи-сался бы под ним. Оно появляется в ходе запутанного и сбивчивого изложе-ния, однако я не исследую здесь взгляды Пирса как таковые, я лишь используюего утверждение как пример широко распространенного взгляда. Ср.: «[Люди]... обладают очень разными представлениями о прошлом и будущем. Прошлое,как полагают, находится «там», застывшее, не подлежащее изменениям, на-вечно записанное в анналы времени, независимо оттого, можем мы их про-честь или нет. В отношении же будущего не только считается, что оно по боль-шей части неизвестно, но и по большей части неопределенно... Таким обра-зом, будущее, как полагают открыто, тогда как прошлое — закрыто» (AyerA.J.The Problem of Knowledge. L.: Macmillan, 1956, p. 188).2 Pierce C.S. Loc.cit., p. 9.3 Я имею в виду, конечно, работу П. Ф. Стросона «О референции» (Strawson

P.P. On Referring // Mind. 1950), опубликованную также в кн.: Essays inConceptual Analysis / Ed. A. Flew. London: Macmillan, 1956. Я не приемлюосновного тезиса Стросона (см. мою статью: Danto A. A Note on Expressionsof the Referring Sort // Mind, 1958.) Так что применимость этого тезиса к ссыл-кам на предполагаемые будущие события должна быть доказана независимо.В целом трудность возникает из-за той точки зрения, что истинность или лож-

361

ность предложения S не зависит от времени произнесения S. Стросон должендоказать, что предложения как таковые никогда не бывают истинными илиложными; истинными и ложными бывают только утверждения; истинностьили ложность последних в значительной мере определяется временем, когдаих высказывают. Но если трактовать предложения, лишенные соответствую-щей временной информации, как неполные, то мы можем считать предложе-ния, надлежащим образом дополненные, истинными независимо от времениих произнесения. Однако это не решает ни одной из эпистемологических про-блем, которые я рассматриваю.4 Введение в данную проблематику можно обнаружить в книге А. Рейтин-га (HeytingA. Intuitionism: an Introduction. Amsterdam: North Holland Publishing 1

Сноски 281

Co., 1956, p. 1 ff.) Хейтинг вполне правомерно определил бы мое «расшире-ние» как «метафизическое».5 Broad C.D. The Mind and its Place in Nature. London: Kegan Paul, Trench,Trabner, 1925, p. 252.6 Ibid.7 Райл Г. Понятие сознания. М., 2000, с. 301— 304 и след.8 Так, Б. Рассел в своей книге «Анализ материи» (Russell В. The Analysis ofMatter. L., 1927) пишет: «Ни одно событие не длится больше нескольких се-кунд» (р. 294). Под «событием» Рассел понимает составную часть объекта,имеющую физическую структуру. С другой стороны, он же утверждает: «На-зывать или нет битву под Ватерлоо событием — всего лишь дело словоупот-ребления» (р. 293). См. также кн.: Mandelbaum M. The Problem of HistoricalKnowledge. N.Y., 1938, p. 254 and passim. Мандельбаум рассматривает Рефор-мацию как событие. Ниже я предлагаю термин «временная структура» для обо-значения очень больших событий.9 Galilei G. Dialogo sopra i due massimi sistemi del mondo // Opere, v. VII.Florence, 1929—1939, p. 129. (Речь идет о «Диалоге о двух главнейших систе-мах мира». —Прим. перев.)

1()Я вполне отдаю себе отчет в том, насколько важно, чтобы карты былинеполными. «Когда наша карта становится такой же большой, как картогра-

362

фируемая территория, повторяя ее во всех аспектах — даже задолго до этого,— она утрачивает способность служить целям, для которых была предназна-чена. Карта в масштабе один к одному не может существовать, поскольку со-кращение входит в саму природу составления карт» (Goodman N. AmericanPhilosopher at Work. N.Y.: Criterion Books, 1956, p. 84.) И конечно же, моя

карта не является точной копией: существует такое же различие между собы-тием и его описанием, как между Питтсбургом и точкой на карте. Более того,цели, для которых предназначена моя «карта», требуют ее полноты.11Я вовсе не утверждаю, что это единственные проблемы, возникающие вотношении карт.12 Сгосе В. History: Its Theory and Practice, passim.

13 В своей книге «Интенция» Энском указывает, что существует множествоописаний действия, но лишь при некоторых из них действие является интенци-ональным. Я полагаю, что это очень важная мысль, и я хотел бы особо отметить,что на мои рассуждения книга мисс Энском оказала непосредственное влияние(Anscomb G.E.M. Intention. Oxford: Basil Blackwell, 1957.)14 WhiteheadA.M. Adventures of Ideas. N.Y.: Macmillan, 1933, p. 246.15 См.: Mandellbaum M. Op.cit. Ch.I, IV.16 Black M. Why Cannot an Effect Precede its Cause? // Analysis, v. XVI, 1956,p. 49—58.17 По понятным причинам. По определению, р образует необходимое ус-ловие q, если ~р 15 - q. Но это равносильно q ~D p. А это как раз формулируетутверждение, что q образует достаточное условие р. Короче говоря, всякийраз, когда/? образует необходимое условие q, q образует достаточное условиер, и наоборот.18 Хотя так называемое механическое состояние физической системы s оп-ределяет любое другое состояние s при любом значении /, включая все более282 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ранние по времени состояния s.19 Хэнсон сказал бы, что мы видим не то же самое, что видели они, и дажесовременный историк науки и его жена, которая не проявляет ни малейшегоинтереса к истории науки, увидят не одно и то же, посетив этот дом, несмотряна тождественное изображение на сетчатке их глаз. См.: Hanson N.R. Patternsof Discovery, esp. ch.l.

363

20 Конечно, когда 5; включают в множество В\...Вп, выделяемое глаголом«делать R», то, без сомнения, на основании убедительных свидетельств в пользутого, что й; обычно приводит к R или что невозможность совершения 5; при-водит к невозможности достижения R. Действительно, если порассуждать обистории языка, вполне может оказаться, что глаголы проекта именно такимобразом закрепляются за различными действиями. Однако как только согла-шение стало частью обычного словоупотребления, приписывание 5 ; не пред-полагает предсказания, что R непременно будет достигнут.21 Более подробно этот вопрос обсуждается в моей ст.: Danto A. MereChronicle and History Proper // Journal of Philosophy, v. L, 1953.22 Woodham-Smith C. The Reason Why. N.Y.: McGraw-Hill, 1954, p. 167.23 Ibid. Достаточно всего лишь выбрать наугад любую историческую кни-гу, чтобы найти примеры подобной манеры изложения. Например: «В тотсамый момент, когда, казалось, папство собрало все свои силы для противо-стояния врагам, оно само ввергло себя в кризис, известный как Великий рас-кол, который на сорок лет разделил западную христианскую церковь на двечасти» (Pirenne M. History of Europe. N. Y., 1956, v. II, p. 122); «Неприятныйинцидент произошел, когда Эразм покидал Англию в январе 1500... Однакоэта неприятность имела огромное значение и для человечества, и для самогоЭразма. Человечество этому событию обязано тем, что были созданы «Adagia»(«Пословицы»), а Эразм — славой, которая началась с этого произведения»(Huizinga J. Erasmus and the Age of Reformation. N.Y.: Harper Torchbooks, 1958, p.34— 35.); «Однако это занятие, само по себе мало привлекательное, имело ог-ромное значение для истории человечества. Церковь, притом, что ее крайниесекты становились все более замкнутыми и исключались из общего хода разви-тия, в течение последующих 1500 лет сохраняла единство многонациональнойИмперии под натиском варваров, иногда даже заслоняя собой идею националь-ного своеобразия, поскольку она была сильнее государства и культуры, но тем

364

самым сохранила и то, и другое. В ней одной заключается сущность византий-ства» (BurckhardtJ. The Age of Constantine the Great. N.Y.: Anchor Books, 1954, p.302); «Работа Орезма была шагом на пути к созданию аналитической геомет-рии, а также к введению в геометрию идеи движения, которая отсутствовала вгреческой геометрии» (CrombieA.C. Augustine to Galileo: The History of Science:A.D. 400— 1650. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1953, p. 261) Этотпоследний пример, а количество их можно умножать до бесконечности, проци-тирован в важной статье Джозефа Т. Кларка: Clark J. T. The Philosophy of Scienceand the History of Science // Critical Problems in the History of Science / Ed. ByMarshall Clagett. Madison; University of Wisconsin Press, 1959, p. 127. Все приве-денные мною примеры являются случаями того, что отец Кларк называет dievon unten bis oben geisgeschichtliche Methode [всецело методом истории духа],методом, особенно подходящим к тому, что он называет «precursitus» (Loc. cit.,Сноски 283

p. 103 и сноска 2, р. 138). Precursitus (если это период времени), как и Methode,описанный отцом Кларком, в целом многим обязаны повествовательному опи-санию — описанию, которое движется von spaeter bis frueher [ретроспектив-но].24 Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей возник-нуть в смысле науки. М., 1993, ( 3, с. 29: «Впрочем, те, которые сами не раз-мышляют, имеют, однако, достаточно проницательности, чтобы выслеживатьто, что им показали, в том, что говорилось ранее, и в чем прежде никто этихидей не находил» (пер. B.C. Соловьева).25 Bergson H. La Pensee et le Mouvant. Paris: Felix Alcan, 1934, p. 23. Этототрывок цитирует Мандельбаум (Mandelbaum M. Op.cit., p. 29). Я признателенпроф. Мандельбауму, обратившему мое внимание на взгляды Бергсона по это-му вопросу.26 Возможно, это предложение, хотя и грамматически правильное, пред-ставляет собой коъюнкцию, одним членом которой является предложение в

365

будущем времени. Так, в нем утверждается (а) Аристарх сделал то-то и то-то вмомент времени t j ; (b) Коперник сделает то-то и то-то в момент времени t2', (с)/I предшествует t2', (d) совершенное Аристархом совпадает с совершеннымКоперником. Однако (Ь) меняет свою форму времени после 1543 г., и это под-тверждает мое рассуждение, которое последует далее.27 Возможно, это спорно. Возьмем, например, случай лжи. Человек хочетсолгать, но, сам того не зная, говорит правду. Должны ли мы сказать, что, не-смотря ни на что, он солгал, ибо намерения солгать достаточно для того, чтобысчесть его высказывание ложью? Или же мы должны сказать, что он пыталсяили намеревался солгать, но ему это не удалось? Я бы выбрал второе. Я бы так-же сказал, что человек пытался сделать предсказание, но ему это не удалось. Но,возможно, я ввожу этим новое словоупотребление.28 Даже это требует дополнения. Предположим, Е никогда не произойдет,так что я не могу находиться ни в каком временном отношении к Е. Как мнекажется, должно предполагаться некоторое временное ограничение, т. е. вмомент времени tl высказывается предсказание, что Е произойдет в моментвремени ?2, так что полное предсказание выглядит следующим образом «Е вмомент времени <2». Если Е не произойдет в момент времени ?2> предсказаниеокажется ложным. Вполне понятно, что мы не всегда можем делать такие уточ-нения. Я могу предсказать, что я умру, но, за исключением особых случаев,точная дата скрыта от меня.29 См. ниже.30 Витгештейн Л. Философские исследования // Философские работы. Ч.1,М.:Гнозис, 1994, с. 311.Глава IX1 Конечно, некоторые историки оценивают свою отдаленность во времениот событий как преимущество, а не как препятствие в их занятиях. Так, Маррупишет: «II ne faut pas projeter indument les developpements ulterieurs sur la situationprecedente, rendre par example Platon "responsable" du skepticisme de la Nouvelle284 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Academie, ni St-Augustin de Jansenius. Mais F'effort meme qui me conduit a etablir

366

que la Jansenisme est un developpement batard de T'Augustinisme m"aidepuisamment a mieux comprendre ce dernier» («He следует проецировать послед-ствия непосредственно на предшествующую им ситуацию, делая, например,Платона "ответственным" за скептицизм Новой Академии или Августина Бл.— за янсеннизм. Однако сама попытка установить то, что янсеннизм являетсяпоследствием учения Августина, помогает мне значительно глубже понять этоучение [Августина Бл.]».) (Marrou H.-J. De la Connaissance Historique. Paris:Editions de Seuil, 1959, p. 46^7).2 Ясно, что интенциональность действия а не является достаточным усло-вием того, что а свободно.3 Ryle G. Dilemmas. Cambridge University Press, 1956, p. 21; Райл Г. Поня-тие сознания. М.: Идея-Пресс, 2000, с. 388.4 Оппонент Аристотеля рассуждает тоньше, чем Райл: «Однако безразлич-но, выскажет ли кто-либо подобное противоречие или не выскажет, ибо ясно,что дело с чем-то обстоит так-то и так-то, хотя бы один не утверждал что-либо, а другой не отрицал. Ведь не потому, что утверждают или отрицают что-то, оно будет или не будет, и это верно относительно десяти тысяч лет не бо-лее, чем относительно любого времени. Так что если бы дело обстояло во вся-кое время так, что одно из [противоречащих друг другу высказываний] истин-но, то необходимо, чтобы произошло именно это; и со всем происшедшимдело всегда обстояло бы так, что оно произошло бы по необходимости. И есликто-то правильно сказал, что это будет, то оно и не может не произойти; и опроисшедшем всегда было истинно сказать, что оно будет» (Аристотель. Обистолковании. 18-19а// Соч. в 4 т., т. 2. М.: Мысль, 1978, с. 101 (все ссылки наАристотеля даются по этому изд. — Прим. перев.)5 Дидро Д. Жак-фаталист // Соч. в 2 т., т. 2. М.: Мысль, 1991, с. 131.6 Там же, с. 130.7 «Если же эти (выводы) несостоятельны (ибо мы видим, что будущие со-бытия имеют своим истоком и решения, и некоторую деятельность, и что во-обще у того, что деятельно не постоянно, возможность быть и не быть одина-кова; у него возможно и то, и другое, т. е. быть и не быть, а потому и произой-

367

ти, и не произойти» (Аристотель, 19а // Там же, с. 101).8 Этот шаг, как и весь ход рассуждений был подсказан мне интересныманализом, содержащимся в ст.: Streng С. Aristotle and the Sea Battle // Mind, v.LXIX, 1960, p. 463. Я должен сказать, однако, что в последующем в своих рас-суждениях я даже отхожу от аргументов Стрэнга, ибо я стремлюсь скорее по-нять и реконструировать взгляды Аристотеля, чем опровергнуть его оппонен-та. Даже если его оппонент ошибается, задача позитивного решения пробле-мы остается. Именно это меня интересует.9 Taylor R. The Problem of Future Contingencies // Philosophical Review, v.LXVI, 1957, p. 3. Тэйлор в прим. 2 приводит хорошую библиографию совре-менных работ на эту тему. Я думаю, настоящий анализ отчасти, но только от-части, совместим с превосходной концепцией самого Тэйлора.10 Аристотель. Об истолковании, 18а, 27—28 // Там же, с. 99.11 Там же, с. 35—36.Сноски 285

12 Иначе говоря, хотя «s будет F» и «.у не будет F» не истинны и не ложны, ихдизъюнкция истинна. На самом деле при моей формулировке она не обязатель-но истинна. Предположив, что завтра будет морское сражение, мы можем утвер-ждать, что оно будет гибельным для одной из сторон или не будет таковым. Од-нако оно не обязано быть гибельным или не быть таковым, если оказывается,что сражение не произошло. Безусловно, высказывание «Завтра будет морскоесражение или завтра не будет морского сражения» может быть необходимо ис-тинным (при условии, что речь идет об одном и том же «завтра» и это завтракогда-нибудь наступит).13 То есть, если s действительно имело место.14 То есть, если s действительно имело место, s было либо F, либо не-/1.15 См. превосходный анализ в работе: Prior A. N. Formal Logic. Oxford:Clarendon Press, 1955, part III, ch. II, sect. 2.16 Taylor R. Loc. Cit., p. 26.Глава X1 Гемпелъ К. Г. Функция общих законов в истории // Логика объяснения. М.,1998, с. 16—31 (см. также: Hempel С. G. The Function of General Laws in History// Journal of Philosophy, v. XXXIX (1942). Эта статья часто перепечатывалась, я

368

буду ссылаться на издание: Theories of History / P. Gardiner (ed.). Следует отме-тить, что почти всё опубликованное по этой теме так или иначе связано с перво-начальной формулировкой Гемпеля независимо от того, согласны авторы с Гем-пелем или нет. Библиографию послевоенной литературы см. в кн.: Rule С.Bibliography of Works in the Philosophy of History, 1945—1957, опубликованнойв качестве дополнения 1 к «History and Theory», (1961).2 На первый взгляд, едва ли можно принять (3) в качестве общей основы,а затем отвергать (1), ибо как можно установить, что объяснения историковне содержат общих законов, если при ложности (1) таких объяснений вооб-ще не существует? (Если (3) истинно, то (1) и, следовательно, (2) должныбыть ложны) Тем не менее, когда некоторые авторы принимают (3) и отвер-гают (1), они имеют для этого достаточно уточнений, как выяснится из пос-ледующего обсуждения.3Я говорю скорее об исторических идеалистах, а не об историцистах, таккак последнее обозначение либо слишком неопределённо, либо ассоциирует-ся с его использованием проф. Карлом Поппером, воззрения которого я хотелбы оставить в стороне вследствие их специфического характера.4 Гемпелъ К. Г., Оппенгейм П. Логика объяснения // Гемпелъ К. Г. Логикаобъяснения. М., 1998, с. 89—146.5Гемпелъ К. Г. Функция общих законов в истории IIГемпелъ К. Г., цит. соч., с. 24.6 См.: Поппер К. Нищета историцизма. М., 1997, с. 122 и в других местах.7 Scriven M. Truisms as Grounds for Historical Explanations // Theories ofHistory / P. Gardiner (ed.); Scriven M. Explanations, Predictions, and Laws //Scientific Explanation, Space, and Time / H. Feigl and G. Maxwell (eds.); MinnesotaStudies in the Philosophy of Science, v. Ill (Minneapolis; University of Minnesota286 Артур Данто. Аналитическая философия историиPress, 1962), pp. 170ff.*Поппер К. Открытое общество и его враги. М., 1994, с.: «Когда мы объяс-няем, например, первый раздел Польши в 1772 г., указывая на то, что она немогла противостоять объединённым силам России, Пруссии и Австрии, то мынеявно пользуемся тривиальным универсальным законом «Если из двух ар-мий, которые приблизительно одинаково вооружены и имеют командованиеодного уровня, одна значительно превосходит другую по своей численности,то вторая никогда не победит»... «Такой закон можно назвать законом социо-логии вооружённых сил, однако он слишком тривиален для того, чтобы по-рождать какие-либо проблемы для социологов или привлекать их внимание».9NagelE. The Structure of Science. New York; Harcourt Brace & World, 1961.10 Dray W. Laws and Explanations in History. Oxford; Oxford University Press,1957, p. 57.11 Конечно, утверждения о том, что событие может быть подведено подзакон и что описание события можно дедуцировать из объяснительных посы-лок, включающих в себя общий закон, могут рассматриваться как разные тези-сы. Так они и рассматриваются Аланом Донаганом в его ст.: Donagan A. ThePopper—Hempel Theory of Historical Explanation // History and Theory, IV, I,1964. Донаган защищает дедуктивистский подход, но отвергает концепциюохватывающего закона.12 Dray, op. cit. , pp. 66ff.13 См., например: Dray W. «Explaining What» in History // Theories of History/ P. Gardiner (ed.)14 Близкую точку зрения можно найти в кн.: Passmore J. Explanation inEveryday Life, in Science, and in History // History and Theory, II (1962), 2.1

369

15 Если бы эксплананс Es мог быть истинным при ложности эксплананду-ма Ет, то в каком смысле можно было бы объяснять Ет с привлечением EslКонечно, этого ещё недостаточно для обоснования того, что объяснение тре-бует дедуктивной процедуры, но если это не выполнено, то как вообще можноговорить об объяснении?16 Гемпелъ К. Г., Оппенгейм П. Логика объяснения // Гемпель К. Г., цит.соч., ч. III.17 Наиболее ярко представлено в ст.: Scheffler I. Explanation, Prediction, andAbstraction // British Journal for the Philosophy of Science, v. VII (1957), 28. Пе-репечатано в кн.: Philosophy of Science / Danto A., Morgenbesser S. (eds.), p.274.18 См.: Donagan A., op. cit., ch. 7. Я думаю. Донаган не является истори-цистом.19 Donagan A. Explanation in History // Mind, v. LXVI (1957). Перепечатанов кн.: Theories of History / P. Gardiner (ed.), p. 430.20 В этой связи нелегко понять, каким образом Донаган, принимая допу-щение о том, что историки дают объяснения, может затем выдвигать требова-ние дедукции и одновременно отрицать требование наличия охватывающихзаконов.•' •.'• -.\ ':. :Сноски 287Глава XI1 Gardiner P. The Nature of Historical Explanation. Oxford: Oxford UniversityPress, 1952.2 Nagel E. The Structure of Science, p.564 ff.3/Ш., p. 565.4 Russell B. On the Notion of Cause, with Applications to Free-will Problem // Readings in Philosophy of Science / Feigl H., Brodbeck M. (eds).5 Гемпель К.Г. Функция общих законов в истории // Логика объяснения.М., 1998, с. 17—18.6 В котором, по моему собственному выражению, осуществляется переходот концептуальных к документальным источникам.7 Wedgewood С. V. The Thirty Years War. Penguin Books, 1957, p. 167.8 Trevelyn G.M. England Under the Stuarts. N.Y., 1906. Cited in Nagel. Op.cit,p. 564—565.9 См.: Danto A. On Historical Questioning...10 Так, вы не можете сказать, что Людовик XIV умер непопулярным, пото-му что съел отравленного омара, поскольку это объясняет только, почему онумер. По сути, это обстоятельство даже не вошло бы в объяснение, почему онумер непопулярным.11 Gallie W.B. Explanations in History and the Genetic Sciences // (reprinted in)Theories of History / Ed. P. Gardiner, p. 386 ff..Глава XII1 Watkins J. W. N. Historical Explanation in the Social Sciences // BritishJournal for the Philosophy of Science, 1957. Перепечатано в кн.: Theories ofHistory / Gardiner P. (ed.). Постраничные ссылки даны по изданию Гардине-pa, р. 505.2Marrou H.-I. De la Connaissance Historique. Paris: Editions de Seil, 1959, p.177: «To, что «действительно существует» есть не факт цивилизации, системыили сверхсистемы, но человеческое существо, индивидуальность которого един-ственно настоящий организм, соответствующим образом питаемый опытом».Строго говоря, процитированное утверждение ложно: опыт предоставляет нампримеры множества организмов, отличных от людей. Действительно, суще-ствуют организмы, включающие в себя в качестве своих частей другие орга-низмы. Вопрос о том, даны ли нам в опыте такие организмы, которые в каче-

370

стве своих частей включают отдельных людей, является спорным. Но, безус-ловно, именно этот вопрос интересует здесь Мару.3 «При чтении некоторых современных исторических исследований воз-никает впечатление, что в истории действуют не люди, но сущности: антич-ный Город, феодализм, буржуазия эпохи капитализма, революционный проле-тариат. Это уже перебор» (Ibid.)4 Watkins, loc. cit., p. 505.5 Wedgwood C. V. The Thirty Years War. Pelican Books, 1957, p. 339. 6 Ibid., p. 339—340.288 Артур Данто. Аналитическая философия историиТ Ibid.*Ibid.9 Watkins, loc. cit., p. 511.10Marrou H.-L, op. cit, p. 177: «Но как видно из анализа всех документаль-ных источников, такие исторические явления объясняются посредством од-ной из этих социокультурных абстракций. Историк всегда должен охранятьпрошлое, поскольку это не более чем мыслительная конструкция, которая не-избежно и несомненно (являясь единственным способом выразить сложностьреального мира) и в определенных рамках использования, легитимна — новсе равно это абстракция, результат (след ствие), и не является ни самой ре-альностью, ни, поскольку всегда заканчивают верой, ни сверхъественным!».Ср. p. 163ff.11 Watkins, loc. cit., p. 505.12 Литература, посвященная методологическому индивидуализму, доста-точно обширна, однако по большей части в ней не проводятся те различия,которые я считаю решающими. Что касается истории вопроса, см. более ран-нюю статью Уоткинса: Watkins. Ideal Types and Historical Explanation // BritishJournal for the Philosophy of Science, 1952; перепечатана в кн.: Readings in thePhilosophy of Science / Feigl H., Brodbeck M. (eds). New York, 1953. Критическиеаргументы можно найти в ст.: Mandelbaum M. Socail Facts // British Journal for thePhilosophy of Science, 1955; Goldstein L. The Inadequacy of the Principle of theMethodological Individualism // Journal of Philosophy, 1956; GellnerE. Holism versusIndividualism in History and Sociology // Proceedings of the Aristotelian Society,1956. Статья Мандельбаума и статья Геллнера перепечатаны в указанном из-дании под ред. Гардинера, которое содержит также краткую заметку Геллнера:Gellner E. Reply to Mr. Watkins. В добавление к этому см. более ранние обсуж-дения этой темы: HayakF. A. Individualism and the Economic Order; The CounterRevolution of Science, а также работы К. Поппера «Открытое общество и еговраги» и «Нищета историцизма».13 Следовательно, проф. Поппер совершенно прав, когда в гл. 14 работы«Открытое общество и его враги» осуждает психологизм и одобрительно от-зывается о методологическом индивидуализме, а вот м-р Геллнер совершаетлогическую ошибку, когда пытается опровергнуть методологический индиви-дуализм посредством критики психологизма, не умея провести различие меж-ду ними. См. его ст.: Gellner E. Holism versus Individualism in History and theSocial Sciences // Gardiner, op. cit., p. 509 и прим. 9.14 Ссылки даны по изд.: Gardiner, op. cit..15 Ibid., p. 479. Я не думаю, что прилагательное «конкретный» должно рас-сматриваться как отрицание ссылки на анонимных индивидов.16 Ibid., р. 478.17 Ibid., p. 483.18 Ibid.19 Ibid., p. 486.20 Ibid., p. 488. Философ-пуританин энергично восстал бы против пред-ставления о том, что факты способны взаимодействовать или даже вступать впротиворечие друг с другом. Взаимодействовать могут вещи, в противоречиемогут вступать вещи и суждения. Однако это более расплывчатое употребле-Сноски 289ние слова «факт» не приносит существенного вреда рассуждению Мандельба-ума, и его легко можно изменить.21 Ibid., p. 481.22 Ibid., p. 482. Если бы была доказана «теоретическая возможность» тако-го перевода, несмотря на его «практическую невозможность», то хотя это «былобы важно с точки зрения общей онтологии, но никак не затронуло бы моихаргументов в пользу автономии социальных наук».

371

23 Watkins. Historical Explanation in the Social Sciences, p. 509.24 Ibid.25 См., в частности, гл. И его книги: Nagel E. The Structure of Science:Problems in the Logic of Scientific Explanation. New York: Harcourt, Brace & World,1961.26 «Реальный источник спора я усматриваю в следующем: социальных уче-ных можно приблизительно разделить на две основные группы — тех, кто счи-тает, что социальные процессы развиваются, так сказать, сами по себе, соглас-но собственной природе и своим законами и увлекают вместе с собой людей,включенных в них; и тех, кто считает социальные процессы сложным резуль-татом деятельности отдельных людей» (Watkins J. W. N. Personal letter, Januaryl l th 1962). Marrou H.-L De la Connaissance Historique. Paris: Editions de Sell,1959, p. 177: «To, что «действительно существует» есть не факт цивилизации,системы или сверхсистемы, но человеческое существо, индивидуальность ко-торого единственно настоящий организм, соответствующим образом питае-мый опытом».«При чтении некоторых современных исторических исследований возни-кает впечатление, что в истории действуют не люди, но сущности: античныйГород, феодализм, буржуазия эпохи капитализма, революционный пролетари-ат. Это уже перебор» (Ibid.)«Но как видно из анализа всех документальных источников, такие истори-ческие явления объясняются посредством одной из этих социокультурных аб-стракций. Историк всегда должен охранять прошлое, поскольку это не более,чем мыслительная конструкция, которая неизбежно и несомненно (являясьединственным способом выразить сложность реального мира) и в определен-ных рамках использования, легитимна — но все равно это абстракция, резуль-тат (следствие), и не является ни самой реальностью, ни, поскольку всегдазаканчивают верой, ни сверхъественным!». Ср. p. 163ff.Научное издание-АРТУР С. ДАНТО:АНАЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ•Перевод с английскоготт и п т> г А. Л. Никифорова и О. В. ГавришиноиПод редакциейЛ. Б. Макеевой.iКорректор М. РубштейнХудожественное оформление Идея-ПрессХудожник В. КоршуновОригинал-макет Н. Татариновой.,, j-, Идея-ПрессИД No00208 от 10 октября 1999123056 Москва Тишинская пл. д. 6 кв. 31-Наши книгиспрашивайте в московских магазинахСправки и оптовые закупки по тел. 247.17.57 (маг. "Гнозис"),939.47.13 (Воробьевы горы, МГУ, 1-й гум., отд. маг.)'Подписано в печать 12.11.2001Формат 70x100/16. Гарнитура Тайме Нью-РоманПечать офсетная. Бумага офсетная No 1. Печ. л. 18,25Тираж 1000 экз. Заказ No 8178Отпечатано в соответствии с качеством предоставленных диапозитивовв Производственно-издательском комбинате ВИНИТИ,140010, г. Люберцы Московской обл., Октябрьский пр-т, 403.Тел. 554-21-86Издательство «Идея-Пресс»

372

имеет честь предложить Вашему вниманиюиздательский проект к 80-летию ВЕНСКОГО КРУЖКА1. Виктор КРАФТ. Венский кружок. 256 с.Книга представляет особую ценность в качестве единственного и «из пер-вых рук» (В. Крафт — член Венского кружка) описание истории созданияуникального в XX в. объединения интеллектуалов и подробный анализосновных положений логического позитивизма до 1937 г.2. ВЕНСКИЙ КРУЖОК И «ERKENNTNIS». 560 с.Сборник имеет целью представить Венский кружок и его печатный орган- журнал «Erkenntnis» — публикациями наиболее значимых и интерес-ных статей за период с 1930 по 1937 гг. Практически все материалы будутвпервые переведены на русский язык. Это статьи М. Шлика; Р. Карнапа;О. Нейрата; Г. Фейгля; О. Гана; Ф. Вайсманна; Э. Цильцеля на вечные иактуальные темы: единство науки, истина, значение, взаимоотношенияпсихологии и логики, реализм, смысл понятий этики и др.3. ДРУЗЬЯ И КОЛЛЕГИ (1930—1952). 720 с. в 2 тт.Сборник(и) статей, представляющие попытку реконструкции панорамыстановления и развития программы логического позитивизма в работахчленов Берлинской группы Венского кружка (Гемпель К., Рейхенбах Г.,Греллинг К., Дубислав В.); членов Львовско-Варшавской школы (Лукасе-вич, К. Айдукевич, Лесьневский, Завирский, А. Тарский и др.), коллег вАнглии (Льюис С., Рамсей Ф., Айер и др.), США (Куайн У., Нагель Е.,Чизом Р., Селларс У.) Практически все материалы будут впервые переведе-ны на русский язык.4. ТРАГЕДИЯ И ТРИУМФ ВЕНСКОГО КРУЖКА: судьбы логическогопозитивизма во второй половине XX в. (1952—1970). 800 с. в 2 тт.Сборник(и) статей представляют попытку хронологической реконструк-ции лет логического завершения разработки теории логического позити-визма и одновременной его (само)ликвидации, а также реконструкциивлияния идей логического позитивизма на философию XX в., их развитиекак на Западе, так и в России. Большинство работ будут впервые пред-ставлены на русском языке. Среди авторов: Гемпель К., Рейхенбах Г.,Куайн У., Пап А., Нагель Э., Карнап Р., Айер, Брейтуэйт, Ф. Франк,Крэйг и др. В сборник предполагается включение статей российских фило-софов, разрабатывающих проблематику логического позитивизма.Предполагается написание вступительных статей и поиск иллюстратив-ного материала для оформления всех книг.В издательстве «Идея-Пресс» и «Дом интеллектуальной книги» вышлив свет книги:•НИКИФОРОВ А.Л. «КНИГА ПО ЛОГИКЕ». — 240 стр.НИКИФОРОВ АЛ. «ФИЛОСОФИЯ НАУКИ». — 256 стр.ГЕМПЕЛЬ К. Г. «ЛОГИКА ОБЪЯСНЕНИЯ». — 240 стр.•

ПАТНЭМХ. «ФИЛОСОФИЯ СОЗНАНИЯ». — 240 стр.«СОВРЕМЕННЫЙ ЛИБЕРАЛИЗМ». — 256 стр.БОРРАДОРИДЖ. «АМЕРИКАНСКИЙ ФИЛОСОФ». — 208 стр.АНАЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ: Становление и развитие. — 540 стр.РАССЕЛ Б. «ИСКУССТВО МЫСЛИТЬ». — 240 стр. т

ФИЛОСОФИЯ В XX в.: Швейцария. КЮНГГ. «ОНТОЛОГИЯ И ЛОГИЧЕСКИЙАНАЛИЗ ЯЗЫКА». — 240 стр.•ОСТИН ДЖ. «ИЗБРАННОЕ». — 336 стр.РАССЕЛ Б. «ИССЛЕДОВАНИЕ ЗНАЧЕНИЯ И ИСТИНЫ». — 400 стр.УОЛЦЕР М. «КОМПАНИЯ КРИТИКОВ: Социальная критика и политическиепристрастия в XX в.» — 372 стр.!40 стр. ФЛЕКЛ. «ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ НАУЧНОГО ФАКТА». — 240 <РАЙЛ Г. «ПОНЯТИЕ СОЗНАНИЯ». — 400 стр.УОЛЦЕР М. «О ТЕРПИМОСТИ». — 208 стр.КОЗЕРЛ. «ФУНКЦИИ СОЦИАЛЬНОГО КОНФЛИКТА». — 224 стр.КУЛИ Ч. «ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРИРОДА И СОЦИАЛЬНЫЙ ПОРЯДОК». — 320 стр.ПРИСТ С. «ТЕОРИИ СОЗНАНИЯ». — 264 стр.ДАНТО А. «НИЦШЕ КАК ФИЛОСОФ». — 272 стр.НАГЕЛЬ Т. «ЧТО ВСЕ ЭТО ЗНАЧИТ? Очень краткое введение в философию». — 84 стр.НИКИФОРОВ А. Л. «ПРИРОДА ФИЛОСОФИИ». — 168 стр. и др.

373