Міністерство освіти і науки, молоді та спорту України Одеський національний університет імені І.І. Мечникова Кафедра історії стародавнього світу та середніх віків

LIBRA

ЗБІРКА НАУКОВИХ ПРАЦЬ

КАФЕДРИ ІСТОРІЇ СТАРОДАВНЬОГО СВІТУ

ТА СЕРЕДНІХ ВІКІВ

Випуск II

Одеса 2012

2

УДК 94(100) «01/17» (08) ББК 63.3(0)3/51

Libra: Збірка наукових праць кафедри історії стародавнього світу та середніх віків / Під ред. І.В. Нємченко. – Вип. II. - Одеса, 2012. – 138 с. У другому випуску збірки «Libra» представлено матеріали міжнародного круглого столу, присвяченого 100-річчю з дня народження Ірини Володимирівни Зав’ялової, який відбувся на історичному факультеті ОНУ імені І.І. Мечникова 25 листопада 2011 р. Збірка містить публікації ad memoriam Римми Дмитрівни Бондар (1937 - 2011), доцента кафедри історії стародавнього світу та середніх віків. У статтях співробітників та випускників кафедри висвітлено актуальні проблеми історії Візантії XI – XII ст., під новим кутом зору розглянуто наукову спадщину П.М. Біциллі. Збірку підготовлено в межах наукової теми «Цивілізація Європи: історична еволюція доби античності, середніх віків та раннього модерного часу» (№ держреєстрації - 0106U012138)

Редактор І.В. Нємченко

Технічний редактор О.М. Луговий

Рецензенти:

Сорочан Сергій Борисович, д.і.н., професор, завідувач кафедри історії стародавнього світу та середніх віків Харківського національного університету імені Каразіна

Хмарський Вадим Михайлович, д.і.н., професор, завідувач кафедри історії України Одеського національного університету імені І.І. Мечникова

Рекомендовано до друку Вченою радою історичного факультету Одеського національного університету імені І.І. Мечникова 13 листопада 2012 р., протокол №4.

ISBN 978-966-96181-10-8 © Кафедра історії стародавнього світу та середніх віків ОНУ імені І.І. Мечникова

3

ЗМІСТ

Від редактора…………………………………………………………... 5

Матеріали міжнародного круглого столу, присвяченого

сторіччю з дня народження Ірини Володимирівни Зав’ялової (25 листопада 2011 р.)

Немченко И.В. Ирина Владимировна Завьялова: страницы биографии……………………………………………………………...... 7

Перелік головних наукових публікацій І.В. Зав’ялової……………… 13

Дёмин О.Б. Англоведческие исследования в научно-педагогическом наследии И.В. Завьяловой…………………………... 14

Тоцкий П.Н. Профессионал по призванию………………………….. 31

І.В. Зав’ялова у спогадах учнів

Урсу Д.П. Моральный авторитет……………………………………... 38

Добролюбский А.О. Моя Завьялова…………………………………. 43

Попова Т.Н. «Среди миров…»……………………………………….. 48

Дёмин О.Б. Ирина Владимировна Завьялова: учитель, педагог, коллега………………………………………………………………….. 49

Шевчук Н.А. Из воспоминаний о педагоге (к 100-летию со дня рождения Ирины Владимировны Завьяловой)……………………….. 57

Багацкий В.В. Незабвенная Ирина Владимировна…………………. 65

Альтшуль (Жебеленко) О.Н. «Тени воспоминаний...»……………. 66

Милова М.И. Из воспоминаний об Ирине Владимировне Завьяловой………………………………………………………………. 68

4

Гриськов А.С. Посланник культуры и добра (несколько слов об Ирине Владимировне Завьяловой)…………………………………….

70

Руссев Н.Д. Встречи с Ириной Владимировной Завьяловой – счастливые случайности………………………………………………..

75

Ad Memoriam

Булатович С.А. Памяти Риммы Дмитриевны Бондарь……………... 80

Іванченко А.В. Р.Д. Бондар як дослідниця Орловки……………….. 85

Перелік головних наукових публікацій Р.Д. Бондар……………….... 90

Variae

Горнова І.С. Соціальна структура Візантії ХІ ст. очима Михаїла Пселла…………………………………………………………………… 93

Луговий О.М. Хрисовул 1189 року та історія німецького й французького кварталів Константинополя…………………………… 104

Довгополова О.А. Стратегії пам’яті в гуманітарних традиціях: забуття, контрабанда, ілюзії повернення……………………………... 129

Відомості про авторів…………………………………………………... 137

5

Від редактора

Шановні колеги! Пропонуємо вашій увазі другий випуск «Лібри» - наукової збірки

кафедри історії стародавнього світу та середніх віків ОНУ імені І.І. Мечникова. Цією публікацією ми підтверджуємо свій намір, висловлений у першій книжці (2010 р.), перетворити збірку на періодичне видання та розширити коло її авторів. Здійснити останнє було тим приємніше, що наша сумісна дитина, на щастя, була ласкаво сприйнята науковим загалом.

За своїм змістом і структурою випуск відповідає науковим інтересам співробітників та друзів кафедри, а також викликам часу, деколи безжальним. 18 жовтня 2011 року померла Римма Дмитрівна Бондар, історик – античник та археолог, доцент кафедри історії стародавнього світу та середніх віків. Ми вшановуємо світлу пам'ять Римми Дмитрівни публікацією двох статей, присвячених її життю, науковій та викладацькій діяльності, списку її наукових робіт та низки фотографій.

Окремий розділ «Лібри» становлять матеріали міжнародного круглого столу, присвяченого 100-літтю з дня народження Ірини Володимирівни Зав’ялової, доцента кафедри історії стародавнього світу та середніх віків, історика-медієвіста, педагога, незабутньої особистості. У конференції, що відбулася 25 листопада 2011 р., взяли участь випускники історичного факультету 50–80-х рр., які вчились у Ірини Володимирівни, а деякі згодом працювали поряд з нею.

Перші виступи на «круглому столі» були присвячені маловідомим сторінкам біографії І.В. Зав’ялової та розгляду головних напрямків її наукових досліджень; три відповідні статті містить наша збірка. Другу, більшу за обсягом, частину складають спогади про Ірину Володимирівну її учнів, більшість з яких обрала життєвий шлях науковця й викладача. На жаль, серед учасників «круглого столу» вже не було Р.Д. Бондар, яка свого часу писала дипломну роботу під керівництвом І.В. Зав’ялової, та однієї з улюблених учениць Ірини Володимирівни – Ольги Миколаївни Жебеленко (Альтшуль).

Ольга Альтшуль, починаючи з січня 1992 р., перебувала в Ізраїлі, викладала, як і в Одесі до еміграції, естетику та історію мистецтв у низці навчальних закладів Єрусалима. У березні 2011 р. Ольга Миколаївна надіслала мені – своїй близькій подрузі – спогади про історичний факультет доби нашого студентства. Через два місяці, у травні 2011 р., вона загинула в автомобільній катастрофі.

Сподіваюсь, вона б схвалила мій вчинок: підчас «круглого столу» на історичному факультеті я зачитала фрагмент її спогадів, присвячений

6

І.В. Зав’яловій. Ми публікуємо цей фрагмент у «Лібрі» як данину пам’яті обох – вчителя та гідної учениці.

Окрім згаданих матеріалів збірка містить дві наукові статті з проблем історії Візантії XI–XII ст. Їх автори О.М. Луговий та І.С. Горнова – молода генерація візантиністів Одеського університету – закінчили аспірантуру та захистили кандидатські дисертації по кафедрі історії стародавнього світу та середніх віків. Дослідження О.М. Лугового присвячене недостатньо висвітленим в історіографії аспектам взаємин Візантії з країнами Західної Європи. Статтю супроводжує авторський переклад хрисовулу імператора Ісаака Ангела, датований червнем 1189 р., - джерела, що є головним предметом аналізу.

У центрі уваги І.С. Горнової – погляди Михаїла Пселла на сучасне йому візантійське суспільство й притаманну йому соціальну стратифікацію. Авторка розглядає ставлення цього видатного інтелектуала XI ст. до різноманітних станів та соціальних верств.

Нарешті, розвідка О.А. Довгополової – водночас історика та філософа – відображає традиційний для нашої кафедри інтерес до видатних античників та медієвістів Одеського (Новоросійського) університету. Петро Михайлович Біциллі, якому присвячена стаття, - зірка першої величини.

Маємо надію, що другий випуск «Лібри» - тільки початок її подальшого мандрування у світі наукових періодичних видань нашої країни.

І.В. Нємченко

7

МАТЕРІАЛИ МІЖНАРОДНОГО КРУГЛОГО СТОЛУ,

ПРИСВЯЧЕНОГО СТОРІЧЧЮ

З ДНЯ НАРОДЖЕННЯ

ІРИНИ ВОЛОДИМИРІВНИ ЗАВ’ЯЛОВОЇ (25 листопада 2011 р.)

__________________________________

И.В. Немченко

ИРИНА ВЛАДИМИРОВНА ЗАВЬЯЛОВА:

СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ

Ирина Владимировна Завьялова прожила долгую жизнь – она

родилась в 1911-м, умерла на 90-м году жизни 7 марта 2001 г. То, что мы сегодня называем «советским периодом», началось и закончилось на ее памяти. С лета 1946 года она преподавала на историческом факультете Одесского государственного (c 2000 г. – национального) университета имени И.И. Мечникова. Таким образом, более 50 лет жизни Ирины Владимировны связаны с истфаком. 50 лет – немалый срок не только для человека, но и для учебного заведения. Поколения студентов, тысячи выпускников, сотни дипломных сочинений, тысячи лекционных часов… Дело, однако, не только в этих впечатляющих цифрах, этих, так сказать, количественных показателях, но в незаурядной человеческой личности, которая оставила яркий след в истории факультета. Созидательным

8

трудом таких людей, как Ирина Владимировна – высокообразованных, преданных своей работе, рос и укреплялся наш факультет.

Сегодня И.В. хорошо помнят ее ученики, младшие коллеги, вообще бывшие студенты истфака. Об этом красноречиво свидетельствуют недавно изданные мемуары Д.П. Урсу1 и А.О. Добролюбского2. Дмитрий Павлович и Андрей Олегович присутствуют на конференции, и нет нужды выступать в роли посредника между ними и собравшейся аудиторией.

Разумеется, многим сегодня есть что вспомнить об И.В. – историке, преподавателе, научном руководителе, старшем коллеге. Мое выступление, однако, не мемуарного характера. Скорее, это опыт просопографического исследования, попытка реконструкции биографии И.В., точнее, того периода ее жизни, о котором мало известно - до 1946–47 гг., т.е. до поступления на работу на исторический факультет Одесского государственного университета имени И.И. Мечникова. Насколько можно судить, такая попытка предпринимается впервые. (Замечу, что научная и педагогическая деятельность И.В. Завьяловой тоже до сих пор остаются вне поля зрения академической историографии.)

Источниковую базу составили, во-первых, документы из личного дела (дел) И.В., которые сохраняются в научной библиотеке и архиве ОНУ имени И.И. Мечникова и в архиве Одесского археологического музея, где после войны работала И.В. Это написанные рукой И.В. автобиографии, личные листки по учету кадров и др. Привлечены также материалы Одесского областного архива. Наиболее полную и ценную информацию содержат фонды архива Одесского археологического музея. Я благодарна за содействие руководству Музея и особенно – старшему научному сотруднику Л.Ю. Полищук.

Вторая – и бесценная! – составляющая – устная информация, полученная от Ирины Георгиевны Костенко, дочери близкой подруги И.В. Елены Михайловны Белоусовой. (Елена Михайловна много лет проработала на химическом факультете ОНУ). И.В. большое внимание уделяла воспитанию своей «крестницы» (девочка была названа в ее

1 Урсу Д.П. Факультет. Воспоминания. Разыскания. Размышления. – Одесса, 2006. 2 Добролюбский А.О. Одессея одного археолога. — СПб., 2009. Уже после проведения круглого стола, посвященного 100-летию И.В. Завьяловой, мне стало известно, что своими воспоминаниями о И.В. поделился и выпускник исторического факультета Г. Гребенник, см. Гребенник Г. Записки обитателя одесского истфака// «Дерибасовская – Ришельевская»: Литературно-художественный, историко-краеведческий альманах. - №47, 2011.

9

честь), возила ее по городам и весям, водила в музеи, рассказывала. Хочу выразить глубокую благодарность Ирине Георгиевне, без ее помощи восстановить некоторые фрагменты биографии И.В. было бы невозможно.

Вопреки заявленному выше, не удержусь от некоторых воспоминаний. Как это часто бывает с популярными преподавателями, об И.В. Завьяловой в студенческой среде ходили различного рода легенды. Одна из них особенно бередила мое воображение. Говорили, что до того, как стать историком, И.В. была балериной (легенда, увы, не подтвердилась). Однажды, уже после окончания университета, я набралась храбрости и осторожно спросила у И.В., не занималась ли она в прошлом балетом. И.В. не ответила, она загадочно полуулыбнулась и сказала: «Я вам покажу фотографию». Эту фотографию она мне так и не показала.

Не ошибусь, если скажу, что Ирина Владимировна, как и многие люди, жившие в ее время и в соответственных социально-политических условиях, была достаточно закрыта, сдержанна, скрытна в том, что касалось ее прошлого, ведь в этом прошлом могла таиться опасность для настоящего. Речь идет, разумеется, не о юношеских занятиях танцем.

Начать с того, что в доступных нам сегодня официальных документах отсутствует точная дата рождения И.В. В автобиографиях разных лет мы читаем: «Я родилась в ноябре 1911г. в Ленинграде». Аналогично – в личных листках по учету кадров. Она не была ни сиротой, ни подкидышем, дата рождения была ей известна, но И.В. упорно избегала ее указывать. Только познакомившись с И.Г. Костенко, я узнала, что в паспорте И.В. значилась дата 5 ноября. Но это в паспорте нового образца. Ирина Георгиевна хорошо помнит старый паспорт И.В. В нем значилась дата, забыть которую советскому человеку было не дано – 7 ноября. Дата, настолько не любимая И.В., что она изменила ее при получении нового паспорта.

Встает вопрос – почему? Из антипатии к «главному событию XX века»? Точного ответа мы уже не получим. Но кое о чем можно сказать с уверенностью: неточности, неясности и просто не отвечающие реальности данные попадали в автобиографии и личные листки, когда происхождение человека не вполне соответствовало приоритетам эпохи.

10

Происхождение И.В. было непролетарским и поэтому опасным. В автобиографиях она указывает: мать и отец – артисты драмы (в автобиографии 1950 г. – уточнение: русской драмы, не под влиянием ли борьбы с «безродным космополитизмом?»). Мать была также и пианисткой. Сведения о матери достоверны, более того, актрисой была и бабушка И.В. (Намного пережившая свою дочь, она снималась в одном из фильмов Александра Довженко.) Отец же И.В., если и был артистом, то уж никак не потомственным. По словам И.Г. Костенко, он принадлежал к дворянскому сословию. Союз с актрисой его родные не одобряли, считая мезальянсом. Брак и впрямь оказался непрочным. Вероятно,

вследствие развода маленькую И.В. в 1913 г. увозят из Санкт-Петербурга. Детство И.В. проходит на Южном берегу Крыма, в Ялте. И.В.

получила хорошее домашнее воспитание, гувернантка обучала девочку иностранным языкам. Но времена менялись, и вот в автобиографии мы читаем: закончила 7-летнюю трудшколу. (И.В. исполнилось 9 лет, когда в ноябре 1920 года по Крыму прокатилась волна красного террора, а за ней следовал голод.)

Страшный год для юной И.В. 1927-й. (Ей 16 лет) В этот год умерли ее родители (автобиогр.), к счастью, была жива бабушка. И еще это год, когда случилось печально знаменитое крымское землетрясение. Оно произошло в ночь с 11 на 12 сентября 1927 года и, по многочисленным свидетельствам, «вызвало настоящую катастрофу». В течение 11 часов произошло 27 сильных толчков, а за несколько последующих дней – более 200 толчков. Землетрясение вызвало сильные разрушения: так, в районе Ялты, где жила И.В., пострадало 70% построек. Жертв, по официальной статистике (возможно, заниженной), было сравнительно немного: 3 человека погибли и 65 были ранены. Но очевидцы свидетельствуют, что землетрясение вызвало небывалую панику и «острые психические реакции»: уж очень страшно оно проходило. В горах грохотали обвалы и оползни, шум доносился и со дна моря. У Севастополя по морю ходили огромные огневые столбы – вследствие возгорания метана, выходящего со дна моря через образовавшиеся трещины. Электричество отключилось, и по улицам во мраке носились стаи обезумевших от ужаса воющих собак. Картина вполне

В детские годы

11

апокалиптическая. Не удивительно, что многие люди, пережившие землетрясение 1927 года, навсегда покинули Крым.3

Среди них была и И.В. В автобиографии это выражено лаконично: «После Крымского землетрясения переехали в г. Киев».

С 1928 г. по 1930 г. включительно И.В. учится на Государственных Курсах иностранных языков им. М. Гельца «по отделу английского языка», получает специальность «переводчица». В 1931–1938 гг. работает в Киевском отделении «Интуриста» в должности гида-переводчика.

Наконец, в 1936 г. И.В. поступает на исторический факультет Киевского государственного университета. О студенческих годах почти ничего не известно, кроме того, что И.В. была отличницей. Но это «почти» дорогого стоит: в автобиографии 1944 года, оповещая о своей общественной работе (как без этого?) она пишет: «В Университете была несколько лет секретарем научного кружка по истории средних веков у профессора Беркута» (автобиогр. 12.05.1944). Леонид Николаевич Беркут! Блестящий украинский медиевист, источниковед, имя под пеленой забвения в советскую эпоху. Теперь понятно, откуда школа, откуда выучка! И никогда, спустя годы – ни слова о нем. Поколение, застегнутое на все пуговицы...

Яснее становится видно и другое. Долгое время И.В. – уже доцент кафедры истории древнего мира и средних веков ОГУ – вела научный студенческий кружок истории культуры эпохи Возрождения, прививая студентам истфака вкус и любовь к искусству и литературе Ренессанса. Доклады на заседаниях кружка отличались, как я понимаю сейчас, весьма высоким уровнем. Мы, тогдашние кружковцы, и представления не имели, что происходит чудо, передача незримого факела… Нам просто было интересно ходить на кружок к Ирине Владимировне.

Но вернемся в предвоенный Киев. В 1940-41 гг. занятия в университете И.В. совмещает с работой в Государственном архитектурно-историческом заповеднике «Софийский музей» на должности младшего научного сотрудника. Заканчивает университет она в возрасте 29 лет. Собирается поступать в аспирантуру, успевает даже сдать экзамен по английскому языку. Но на дворе 1941 год. Начало войны. Вместо аспирантуры - эвакуация в Казахстан. С 18.11.1941 по 5.04.1943 И.В. живет в г. Алма-Ата. В течение года она работает учителем неполной средней школы №64. И вдруг узнает, что

3 См. Двойченко П. А. Черноморское землетрясение 1927 года в Крыму // Черноморские землетрясения 1927 года и судьбы Крыма. - Симферополь, 1928.

12

в г. Байрам-Али Туркменской ССР находится в эвакуации Одесский государственный университет. 10 апреля 1943 г. И.В. поступает в аспирантуру по кафедре истории средних веков, которую возглавляет (и, похоже, составляет) профессор Николай Николаевич Розенталь. Заканчивает аспирантуру она уже после реэвакуации, в Одессе в 1946 г. Живет в этот период по адресу: пл. Розы Люксембург, 1. (личный листок, заполненный 29.10.1944) Кандидатскую диссертацию на тему

«Внешняя политика Англии в конце XV – начале XVI вв.» И.В. Завьялова защитила 19 июня 1948 г.

С 31.11.1944 по 11.06.1947 И.В. работает в Одесском археологическом музее (тогда это Одесский государственный историко-краеведческий музей) научным работником, а позднее – заведующим античным отделом. Документы, хранящиеся в личном деле И.В., свидетельствуют, что тогдашнее руководство Музея не слишком благоволило к молодой сотруднице: мелочные придирки, объяснительные записки… Летом 1946 г. И.В. начинает читать лекции по истории средних веков на заочном отделении исторического факультета Одесского государственного университета имени И.И. Мечникова. С января 1947 г. И.В. официально – старший преподаватель, а с сентября 1956 г. – доцент кафедры всеобщей истории, которую возглавляет профессор Константин Павлович Добролюбский, а с 1953 г. Константин Дмитриевич Петряев.

В 1963 г. в структуре исторического факультета появилась кафедра истории древнего мира и средних веков. Ее первым заведующим стал (тогда – доцент) Петр Осипович Карышковский. В Одесском областном архиве сохраняется штатный формуляр за 1963 г., где значатся имена пяти первых преподавателей кафедры4. Доцент И.В. Завьялова была в ее составе - с тех пор и до последних дней своей жизни.

4 Доценты Петр Осипович Карышковский, Ирина Владимировна Завьялова, Мойсей Сергеевич Синицын, Марк Ефимович Беркович, Яков Петрович Зинчук. ДАОО – Ф.р-1438. – Оп. 12 – Спр.287. – Арк.13-14.

Лето 1952 г.

13

С этого времени появляется та Ирина Владимировна, которую вспоминают – с разными чувствами, но чаще всего с благодарностью и восхищением, ее ученики. А может, это и есть истинная биография Учителя?

ПЕРЕЛІК ГОЛОВНИХ НАУКОВИХ ПУБЛІКАЦІЙ

І.В. ЗАВ’ЯЛОВОЇ

1. Внешняя политика Англии в конце XV – начале XVI вв. – Диссертация кандидата исторических наук. – Одесса, 1947. – 188с. (рукопис)

2. Історія Англії першої половини XVI ст. в англійській буржуазній історіографії // Праці Одеського державного університету. – Т.146. – 1956. – Серія іст. наук. – Вип.5. – С.149-166.

3. Деякі питання історії Франції XVI ст. у французькій буржуазній історіографії XX сторіччя // Праці Одеського державного університету. – Т.148. – 1958. – Серія історичних наук. – Вип.6. – С.129-145.

4. Вопросы социально-экономического развития Франции XVI в. в современной французской и советской историографии // Проблемы историографии. – Воронеж: Изд-во Воронежского университета, 1960. – С.105-107.

5. Из истории Франции 60-х – 70-х годов XVI века. Учебное пособие для студентов-заочников исторического факультета университета. – Одесса, 1962. – 55 с.

6. Советская историография конца 50-х – начала 60-х годов о чартизме и демократическом движении в Англии // Проблемы истории рабочего и демократического движения в странах Западной Европы. – Уфа, 1963. – С. 56-60.

7. Аграрные отношения во Франции XVI века в освещении французской буржуазной историографии. Учебно-методическое пособие для студентов-заочников исторического факультета университета. – Одесса, 1969. – 58 с.

8. Социально-экономическое развитие Лиона в XVI веке в освещении Р. Гаскона // Средневековый город. – Саратов, 1981. – Вып. 6. – С. 169-171.

9. Николай Николаевич Розенталь // Видные учёные Одессы. – Вып. 2. – Одесса, 1992. – С. 82-85. (в соавт. с З.В. Першиной)

14

О.Б. Демин

АНГЛОВЕДЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

В НАУЧНО-ПЕДАГОГИЧЕСКОМ НАСЛЕДИИ И.В.ЗАВЬЯЛОВОЙ

Для исторического факультета Одесского государственного

университета имени И.И.Мечникова 50–80-х г. ХХ в. имя Ирины Владимировны Завьяловой было своеобразной визитной карточкой. Сдача курса истории средних веков, который неизменно читала она в четвертом семестре, в студенческом сообществе факультета воспринималось в качестве подтверждения первого квалификационного уровня, свидетельства возможности быть историком. Уже к концу обучения на факультете приходило понимание того, насколько И.В.Завьялова была талантливым педагогом высшей школы и значительным историком-ученым. В последующие годы, особенно когда студенты сами становились преподавателями университета, это понимание крепло. Но приходило и осознание несоразмерности ее педагогического таланта и значимости ее научного наследия. Сегодня можно говорить, что перипетии личной судьбы, исторической судьбы страны, специфика университетской провинциальной деятельности существенно повлияли на эволюцию ее как ученого-медиевиста, не дали возможности раскрыться ее научному потенциалу.

Научное наследие И.В. Завьяловой достаточно четко разделяется на две части: диссертация по истории средневековой Англии, статьи по английской проблематике и работы по историографии Франции раннего нового времени.

В советской украинской медиевистике она многое начинала буквально с чистого листа. В ХIХ в. в университетах Российской империи англоведческие работы были редкостью. В университетах украинских земель не было ученых, которые ориентировались исключительно на исследования средневекового прошлого Англии. В Новороссийском университете города Одессы эпизодически писали на эту тему философ Р.В. Орбинский (1868 г.) об английской философии XVI–XVII вв. и историк-византинист Ф.И. Успенский (1885 г.) об англо-саксонской общине1. В годы первой мировой войны в Новороссийском университете были изданы две книги одесских профессоров – историка В.Э. Крусмана «На заре английского гуманизма» и юриста К.А. Кузнецова «Английская

1 Лиман С.И. Идеи в латах: Запад или Восток? Средневековье в оценках медиевистов Украины (1804 – первая половина 1880-х гг.) – Харьков, 2009. – С. 268-283.

15

палата общин при Тюдорах и Стюартах»2. Но В.Э. Крусман писал о XIV – начале XV вв., а К.А. Кузнецов рассматривал в основном время перед Английской революцией, лишь мимоходом затронув правление Генриха VIII.

В межвоенный период английской средневековой проблематикой в Одессе практически никто не занимался. Статья К.П. Добролюбского об английской церкви XV в.3 основывалась на собранном еще в дореволюционный период материале (одним из научных руководителей К.П. Добролюбского в студенческие годы был В.Э. Крусман), а может быть, была попыткой найти свой путь в исторической науке, учитывая, что речь шла о недостатках церкви. Но тема заранее была обречена на провал вследствие своей более чем не актуальной для советской идеологии проблематики. Таким образом, получился прерыв нарождавшейся в начале ХХ в. традиции одесского англоведения – И.В. Завьялова даже не вспомнила работы историков Новороссийского университета и не включила их (за исключением статьи К.П. Добролюбского) в список литературы диссертации.

Основной работой И.В. Завьяловой стала ее кандидатская диссертация «Внешняя политика Англии в конце XV – начале XVI вв.»4, защищенная в Одессе в 1948 г. Пока сложно сказать, какие причины определили выбор такой необычной для одесской исторической науки и Одесского университета темы. Основное, что сразу бросается в глаза – малоизученность вопроса в советской историографии. Симптоматично, что в появившемся в 1941 г. первом томе «История дипломатии» избранный И.В. Завьяловой период практически вообще не затрагивался5. Даже в 70-е гг. известный советский медиевист-англовед В.В. Штокмар в своей книге «История Англии в средние века» обошла вниманием вопросы внешней политики Генриха VII6.

2 Крусман В.Э. На заре английского гуманизма. Английские корреспонденты первых итальянских гуманистов в ближайшей своей обстановке. – Одесса, 1915; Кузнецов К.А. Английская палата общин при Тюдорах и Стюартах. – Одесса, 1915. 3 Добролюбский К.П. Недостатки английской церкви половины XV века в изображении ее представителя // Журнал научно-исследовательских кафедр в Одессе. – Вып. 7. – Одесса, 1924. – С. 28-36. 4 Завьялова И.В. Внешняя политика Англии в конце XV – начале XVI вв. Диссертация … канд. ист. наук. – Одесса, 1947. – С. 2-3. 5 История дипломатии / Под ред. В.П.Потемкина. – Т. 1. – М., 1941. 6 Штокмар В.В. История Англии в средние века. – Л., 1973.

16

И.В. Завьялова поступила в аспирантуру в то время, когда Одесский университет находился в эвакуации в Средней Азии, где не было библиотеки иностранной литературы. Можно предположить, что тема ее диссертации определялась предыдущими наработками, скорее всего, темой дипломной работы, подготовленной еще в Киевском университете. И руководителем диссертации в эвакуации мог быть назначен только Н.Н. Розенталь – единственный на тот момент доктор исторических наук по всемирной истории в университете, хотя его научные интересы относились к периоду поздней античности и раннего средневековья. Впрочем, в биографии Н.Н. Розенталя, одним из авторов которой была И.В. Завьялова, ни слова не говорится о его аспирантах и научном руководстве диссертантами7.

Почти не изменилась ситуация с возможным научным руководством и после реэвакуации Одесского университета. Никто из работавших в то время преподавателей всеобщей истории, ни профессор К.П. Добролюбский, ни профессор А.Г. Готалов-Готлиб, ни все тот же профессор Н.Н. Розенталь не занимались ни историей Англии, ни историей внешней политики. К тому же выбранная тема не была актуальной или выигрышной в политическом плане. В избранной формулировке она никак не напоминала политически заостренные темы будущих диссертационных исследований московских медиевистов Т.С. Осиповой, Ю.М. Сапрыкина, А.Н. Чистозвонова8. Предметом их работ выступала задекларированная захватническая политика Английского королевства в Ирландии и Нидерландах. Тем самым советские историки доказывали приверженность Англии к агрессивным действиям уже со времен средневековья.

Диссертация защищалась в Одессе в июне 1948 г., через три года после окончания Великой Отечественной войны. На характер выполнявшейся И.В. Завьяловой работы, ее оценок исторических событий и результаты историографических поисков наложила отпечаток атмосфера послевоенной идеологической политики коммунистической партии и советского руководства.

Хотя основной удар по научной интеллигенции был нанесен в конце 40-х – начале 50-х гг., первые проявления новых идеологических подходов – за русский патриотизм, против тлетворного влияния Запада –

7 Завьялова И.В., Першина З.В. Николай Николаевич Розенталь // Видные ученые Одессы. – Вып. 2. – Одесса, 1992. – С. 82-85. 8 См. например: Чистозвонов А.Н. Англо-французская интервенция в Нидерланды 1572–1583 годов и ее социальные причины. Диссертация … канд. ист. наук. – М., 1950.

17

наметились еще в 1944 г. В высших партийных органах было обращено внимание на книгу украинского академика К.Г. Воблого «Организация труда научного работника», в которой положительно оценивалась работа немецких ученых. Организационно же кампания идеологических чисток началась с постановления пленума Центрального комитета Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) о журналах «Звезда» и «Ленинград» в августе 1946 г. В докладе члена политбюро Центрального комитета А.А. Жданова, по которому было принято постановление, главными линиями работы партии определялись борьба против формализма и безыдейности в литературе, искусстве и против преклонения деятелей культуры и науки перед Западом9.

Вслед за этим в 1947 г. были созданы суды чести, рассматривавшие «антипатриотические, антиобщественные» поступки и действия ученых, прошла первая из серий «научных дискуссий» – философская, посвященная критике книги академика Г.Ф. Александрова «История западноевропейской философии», усилилась кампания идеологических проработок в институтах и университетах страны.

События 1946 г. затронули и Одессу. В одесской газете «Большевистское знамя» от 14 сентября 1946 г. появилась критическая статья «Кафедра, оторванная от жизни» о кафедре педагогики Одесского государственного университета и ее заведующем профессоре А.Г. Готалове-Готлибе (одновременно заведовал и кафедрой истории средних веков). Одно из главных обвинений в адрес заведующего кафедрой сводилось к тому, что он преувеличивал влияние немецко-австрийского образования на славянские страны и обходил молчанием указания Крупской и Макаренко10. Однако А.Г. Готалов-Готлиб сумел и сам уйти от репрессий, и увел кафедру из-под разгрома. Более того, уйдя с должности заведующего кафедрой педагогики, он в 1946 г. стал заведующим кафедрой истории древнего мира и археологии11. То есть И.В. Завьялова, работая на историческом факультете с А.Г. Готаловым-Готлибом, прекрасно знала ситуацию на идеологическо-историческом фронте.

9 Урсу Д. Ученые Одессы – жертвы идеологических кампаний 1946–1953 годов // Юго-Запад. Одессика. – Вып. 10. – Одесса, 2010. – С. 116-117. 10 Там же. – С. 118. 11 Нємченко І.В. Готалов-Готліб Артемій Григорович // Професори Одеського (Новоросійського) університету. – т. 2. – Одеса, 2005. – С. 335.

18

Как отмечала исследователь истории советской науки А.Н. Еремеева12, общественно-политическая обстановка определяла своеобразие поведенческой стратегии ученых и преподавателей вузов. В частности, следовало пропагандировать исключительно советские достижения, стремиться не ссылаться на зарубежных авторов, в крайнем случае, резко критически оценивать их и приводить отечественные аналоги. Изложению материала должно было предшествовать методологическое введение, включавшее высказывания классиков марксизма-ленинизма.

Вместе с тем И.В. Завьялова принадлежала уже к новому поколению советских историков, которые искренне восприняли положения марксизма-ленинизма и сталинской книги «История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс» со школьных и студенческих лет. Поэтому использование положений и цитат из трудов К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина, И.В. Сталина им представлялось совершенно обоснованным.

Не менее значимым фактором подготовки диссертации были сложные жизненные и производственные условия. И.В. Завьяловой пришлось работать практически одновременно на трех трудовых направлениях: в Археологическом музее, на историческом факультете Одесского государственного университета по совместительству и над окончанием диссертационного труда.

В совокупности это отразилось на самой диссертации. Она носит явственные следы спешного завершения текста. Так, грамматические и стилистические исправления, пропуски слов вносились вручную пером или даже карандашом (по правилам, должен был вклеиваться напечатанный правильный текст). Иногда предложения на английском языке или ссылки на иностранных языках впечатывались между строчек. Впрочем, подобные недочеты в то время оказывались почти неизбежными, учитывая технологию написания текста на печатных машинках. Поэтому ограниченное количество опечаток и ошибок на странице даже допускалось директивными документами.

Та же тенденция видна и в структуре работы. Она выражается в неравномерном распределении материала по главам: первая состоит из 25 страниц, вторая – из 37 страниц, а третья – из 102 страниц. Однако события, описываемые в последнем разделе, разбиты на три параграфа, достаточно четко структурированные по проблематике, но без названий и без отражения в оглавлении к работе. Первый параграф (состоит из 38

12 Еремеева А.Н. Российские ученые в условиях социально-политических трансформаций ХХ века. – СПб., 2006. – С. 121-131.

19

страниц) посвящен проблеме Бретани во внешней политике Англии конца 80–90-х гг. XV в., во втором параграфе (26 страниц) показаны англо-шотландские отношения и в третьем (37 страниц) – англо-испанские отношения. Фактически эти параграфы вполне могли бы быть самостоятельными главами. Однако, скорее всего, это отражение времени, когда действовали факторы формального, внутреннего, то есть министерского порядка, определившие такую структуру.

Недоработанность, с позиций современных требований, присуща выводам, которые поданы в достаточно общем, теоретико-обобщенном плане и несут следы идеологического воздействия, самоконтроля, придавая результатам работы в целом разоблачительный по отношению к миру капитала, но отвлеченный от конкретно-исторического материала характер.

Вместе с тем И.В. Завьялова достаточно четко видела новизну своей работы, определяя ее как первую диссертацию, в которой «на основе марксистско-диалектического метода» анализировалась внешняя политика Англии того времени, когда элементы новой социально-экономической формации «начинали играть все большую роль в жизни английского общества»13. В то же время она реалистически оценивала свое диссертационное исследование, говоря о «первой скромной попытке» рассмотрения английской внешнеполитической истории.

Обращает на себя внимание «Предисловие» диссертации. Именно в нем должно было содержаться методологическое обоснование рассматриваемого вопроса. Но оно совершенно небольшое по объему (всего две страницы), к методологии относится только один абзац в десять строк и двух предложений, и содержит одну цитату из «Краткого курса история ВКП (б)»: «… важно прежде всего не то, что кажется в данный момент прочным, но начинает уже отмирать, а то, что возникает и развивается…». Правда, цитате предшествует указание о том, что эти «мудрые слова Иосифа Виссарионовича» были основным руководством во время работы над историей Англии эпохи первоначального накопления14. И в следующем предложении сказано о «гениальном «Капитале» К.Маркса, благодаря которому в глазах автора (И.В. Завьяловой – О.Д.) Англия конца XV – начала XVI вв. выделилась в особую эпоху, «изучение которой мне (И.В. Завьяловой – О.Д.) казалось особенно нужным и полезным»15. На 24-ю главу «Капитала» К. Маркса

13 Завьялова И.В. Указ. соч. – С. 2-3. 14 Там же. – С. 1. 15 Там же.

20

она сослалась и в выводах по работе16. Значительно больше цитировались классики во второй главе, посвященной социально-экономическому развитию Англии: «Капитал» К. Маркса – 5 раз, работы Ф. Энгельса – 3 раза.

Таким образом, И.В. Завьялова в «Предисловии» необычайно лаконично, с определенным ударением на личное, субъективное восприятие изучаемой эпохи обозначила методологическую базу диссертационного исследования. Несколько шире присутствовали положения марксизма при рассмотрении периода первоначального накопления капитала, используясь в работе в качестве своеобразных реперов, вокруг которых группировался исторический материал.

Учитывая отсутствие российской дореволюционной и советской традиции изучения внешней политики Англии конца XV – начала XVI вв. (И.В. Завьялова специально подчеркнула это в «Предисловии»), она в первой, историографической главе поставила цель критически (это отражено и в названии главы «Краткий критический обзор основных произведений западноевропейских буржуазных историков по истории Англии XV–XVI вв.») проанализировать только работы зарубежных, в основном английских, историков.

Помимо критического анализа, достоинством ее историографического обзора было и то, что И.В. Завьялова очень точно сделала акцент на ключевом историческом вопросе характеристики внешней политики Англии конца XV – начала XVI вв. – укоренившемся в западной литературе и английском общественном мнении принципе миролюбия. Поэтому она обратила пристальное внимание на оценки европейских авторов причины происхождения такого объяснения сути политики Генриха VII.

Безусловно, И.В. Завьяловой было крайне сложно писать работу по Англии конца XV – начала XVI вв., работая в Одессе, не имея доступа к новейшей литературе. Но вместе с тем она сумела проанализировать основные работы западных авторов, писавших или затрагивавших вопросы истории внешней политики Англии конца XV – начала XVI вв. Причем историографический обзор сделан достаточно профессионально, хотя и с использованием марксистских идиоматических выражений-штампов критического характера в адрес западной буржуазной историографии. Однако марксистко-ленинские положения не притянуты к тексту, они к месту входят в ткань излагаемого материала, свидетельствуя об органическом восприятии и использовании марксистского метода. И.В. Завьялова без какой-либо натяжки исходит из преимуществ,

16 Там же. – С. 170.

21

предоставляемых при анализе исторических событий марксистско-ленинской методологией.

Вместе с тем несколько странным, особенно на фоне разворачивавшейся кампании провозглашения всего советского как превосходящего все западное, выглядит практически полное отсутствие упоминаний о работах советских медиевистов. Конечно, никто из советских авторов не писал по избранной И.В. Завьяловой теме, но уже был издан ряд обобщающих работ страноведческого, регионального и тематического характера, затрагивавших вопросы диссертационного исследования, книга О.Л. Вайнштейна «Историография средних веков»17, а также два издания учебника «История средних веков» (в двух томах) для высших учебных заведений страны. Кроме того, имелось значительное число работ, посвященных труду К. Маркса «Капитал» и вопросу первоначального накопления капитала в Англии конца XV–XVI вв. Уже на основании их можно было сделать вывод о «превосходстве» марксистско-ленинско-сталинской методологии в изучении истории средних веков. Однако И.В. Завьялова не пошла по этому пути и не стала превозносить советских историков.

Выделив историографию в отдельную главу, И.В. Завьялова не предприняла подобного в отношении источников, ограничившись фразой, что автору «удалось в процессе работы использовать почти все основные английские опубликованные документы и литературные источники той эпохи». Впрочем, она тут же сделала оговорку, что ряда французских и фландрских источников физически нет в библиотеках Советского Союза, а некоторые представлены в цитатах из трудов позднейших историков18. Вероятно, этим объясняется отсутствие в списке источников английских хроник, в частности Э. Холла «Союз двух благородных и достославных родов Ланкастеров и Йорков» и Р. Холиншеда «Хроники Англии, Шотландии и Ирландии». Кроме этого, прекрасно владея английским и французским языками, читая на немецком, И.В. Завьялова практически не привлекала документы на латинском языке (для этого требовалась специальная подготовка по средневековой латыни), которым широко пользовались в европейской, особенно дипломатической, практике конца XV – начала XVI вв.

17 Лозинский С.Г. История папства в средние века. – М., 1934; Кудрявцев А.Е. История Испании в средние века. – М., 1938; Щеголев П.П. Очерки истории Западной Европы XVI–XVII вв. – Л., 1938; Вайнштейн О.Л. Историография средних веков в связи с развитием исторической мысли от начала средних веков до наших дней. – М.-Л., 1940. 18 Завьялова И.В. Указ. соч. – С. 2.

22

Вторую главу, посвященную социально-экономическому положению Англии в конце XV – начале XVI вв., И.В. Завьялова начала не с положений классиков марксизма-ленинизма, как это можно было предположить, а с цитирования английских источников. При этом приведенные отрывки рисовали благополучную и даже сытую жизнь английского сельского жителя, и И.В. Завьялова делает вывод, что «описания современников надо признать соответствующими действительности»19. Это позволяет И.В. Завьяловой подтвердить верность высказывания К. Маркса, приведенного в «Капитале», о том, что английский рабочий класс из «своего золотого века» прямым путем, без «переходных ступеней попал в железный век»20. Подводя итог главе, И.В. Завьялова подчеркивала: «В старом по форме учреждении появилось совершенно новое содержание. Это новое все больше и больше становилось главным и диктующим как во внутренней жизни страны, так и во внешней политике, тесно связанной с внутренним развитием государства и являющейся своего рода выражением этого развития»21.

Глава написана с широким использованием источников, причем для освещения социально-экономического развития Англии привлекались публикации дипломатического характера. При анализе ряда вопросов И.В. Завьялова полемизировала со взглядами западных и российских историков. В совокупности это позволяет говорить о самостоятельном, в рамках марксистско-ленинской методологии, подходе автора к освещению социально-экономического и внутриполитического положения Англии конца XV – первого десятилетия XVI в.

Непосредственно материал диссертационной работы представлен в третьей главе, которая называется «Основные вопросы внешней политики Англии». Она состоит из трех параграфов, которым присуща четко выраженная географическая и хронологическая привязка.

Начальный параграф в основном посвящен месту Бретани во внешней политике Генриха VII и охватывает 1485–1492 гг. Вопрос Бретани для Англии конца ХV ст. был во многом французской проблемой. И.В. Завьялова анализирует ее в широком контексте взаимоотношений Генриха VII не только непосредственно с герцогом Бретани и королем Франции, но и с правителями Священной Римской империи немецкой нации, Кастилии и Арагона, Фландрии, Милана, Шотландии. Не рассматривая подробно причины вмешательства Англии в континентальные дела, она показывает эволюцию внешней политики

19 Там же. – С. 31-32. 20 Там же. – С. 32. 21 Там же. – С. 67.

23

страны и место Бретани в ней. Излагая политическую канву событий, И.В. Завьялова сверяла ход своих рассуждений с позициями западных авторов. Так, она критикует Ф. Бэкона и Д. Юма за их обвинения в адрес Генриха VII относительно потери Бретани. Она считала, что в то время Англия была не способна обеспечить независимость Бретани, а английские авторы не могли этого признать, исходя из своей классовой принадлежности22. Историки ХIХ в., по ее мнению, переносили на ХV в. силу и могущество современной им Великобритании. Достаточно доказательно полемизировала она с историками и относительно наличия или отсутствия в английском обществе антифранцузских настроений.

Итоговый документ, давший приемлемое решение вопроса о месте Бретани в англо-французских отношениях – мир 1492 г. в Этапле, по мнению И.В. Завьяловой, стал доказательством «умения государственных деятелей маленькой Англии проводить самостоятельную политику»23. Этот вывод сопровождается заключением, содержащим ответ на один из главных вопросов, поставленных диссертантом в первой главе – в чем истоки мирной иностранной политики Генриха VII. И.В. Завьялова дает его в рамках задекларированной (а по-другому быть не могло в тех условиях) марксистско-ленинской методологии: Генрих VII «объективно выступал в интересах новой зарождающейся английской буржуазии, которой нужен был мир» и показал себя правителем, в первую очередь, «передовой части господствующего класса в Англии»24. Этот вывод грешит излишней заидеологизированностью, хотя по существу, реально, даже с позиций исторической науки ХХI в., объясняет политику английского короля новой посталобелорозовской● Англии. Сохранение единства страны требовало проведения мирной внешней политики, а Генрих VII действовал как один из ранних представителей формирующейся английской (и не только) внешнеполитической доктрины государственного интереса.

Второй параграф посвящен отношениям Англии с Шотландским королевством и охватывает время с 1488 г. по 1508 г. Свой анализ И.В. Завьялова начала с констатации того, что «ключи от шотландской политики находились в руках французских королей»25. И действительно, с 1488 г. – года убийства Якова III и вступления на престол Якова IV (в

22 Там же. – С. 79. 23 Там же. – С. 106. 24 Там же. – С. 104, 106. ● Неологизм О.Б. Демина. – Прим. ред. 25 Там же. – С. 106.

24

действительности – Джеймса, но в российской и советской историографии закрепилась практика называть европейских правителей российскими аналогами) в Шотландии усиливаются позиции Франции, а окружение короля ориентируется на Париж. И.В. Завьялова отмечает роль договоров 1488, 1494, 1497 гг. Англии с Шотландией, указывает на успех Генриха VII в 1507 г., когда был заключен брак его дочери Маргариты с шотландским королем Яковом IV. С этих пор и до конца правления Генриха VII в англо-шотландских отношениях не возникало серьезных проблем. Даже франко-шотландские переговоры 1508 г. не смогли нарушить прочность установившихся связей. Поэтому И.В. Завьялова охарактеризовала шотландскую политику Англии как политику дальнозоркости Генриха VII26.

В третьем параграфе описываются англо-испанские отношения 1496–1513 гг., то есть большей части правления Генриха VII и четырех лет правления Генриха VIII. И.В. Завьялова отмечает, что в последние двенадцать лет правления первого Тюдора англо-испанские отношения «приняли несколько иной характер»27, впрочем, не объясняя, в чем суть изменений. Основным событием двусторонних отношений 1496 г. стало подписание 1 октября договора о браке сына Генриха VII Артура, принца Уэльского с Екатериной Арагонской и о союзе Англии с Испанией. Последующие пять лет, до ноября 1501 г., будут для Генриха VII наполнены дипломатической борьбой за реализацию этого соглашения.

При чтении диссертации привлекает внимание манера изложения исторических событий по главам и параграфам в целом. Она заключается, прежде всего, в самостоятельности подачи исторических фактов, изящном, глубоком и логическом анализе исторического и историографического материала, стройности описания событийного ряда, живом, эмоциональном стиле письма. Более того, цитирование классиков марксизма-ленинизма, крайне умеренное и научно оправданное, производит впечатление приверженности автора декларируемым марксистским положениям. Стремление добиваться структурности внутренней организации текста присуще и всем ее другим публикациям.

Диссертационная работа И.В. Завьяловой предположительно могла стать началом серьезных исследований по истории средневековой Англии в Одесском университете. Об этом говорит тот факт, что ее научный руководитель Н.Н. Розенталь в 1949 г. в качестве научно-исследовательской работы запланировал проблему «Шекспир и

26 Там же. – С. 130. 27 Там же. – С. 133.

25

государственная власть»28. О ее актуальности свидетельствует то, что подобная тематика успешно была реализована московскими и ленинградскими историками и литературоведами десятилетия спустя29. Учитывая, что одна из глав работы И.В. Завьяловой называлась «Социально-экономическое положение и королевская власть в Англии в конце XV – начале XVI вв.», можно предположить, что и обращение Н.Н. Розенталя к изучению именно королевской государственной власти Англии XVI–XVII веков было не случайным.

После диссертации И.В. Завьялова опубликовала еще две статьи англоведческого характера, хотя и по историографической проблематике. Первая из них появилась в «Працях Одеського державного університету імені І.І. Мечникова» на украинском языке в 1956 г.30 В определенной мере, прежде всего хронологически, статья продолжала проблематику диссертации. Основным предметом исследования стали вопросы движущих сил развития английского общества XVI в. и английская Реформация короля Генриха VIII. Для советской медиевистики середины 50-х гг. ХХ в. подобная проблематика была новаторским выбором.

В статье рассматривались работы английских авторов, включая и публикации середины ХХ в. Представлены в основном книги, охватывавшие почти всю историю Англии или её значительные периоды, и не привлекались специальные монографические исследования, что во многом определило направление статьи. Характерно обращение И.В. Завьяловой к классическим трудам XIX в. Так, она начала историографический обзор с «Истории Англии» Т. Маколея. Далее И.В. Завьялова обратилась к трудам наиболее значимых историков второй половины XIX – начала ХХ вв. Д. Фруда, Д. Грина, Д. Гэрднера, А. Полларда. Они являлись представителями различных школ и направлений английской исторической мысли, по-разному оценивали роль и значение королевской власти, парламента и Реформации. Признавая профессионализм этих английских авторов, значимость их обращения к документальным, особенно архивным, материалам изучаемой эпохи, И.В. Завьялова постоянно указывает на их методологическую несостоятельность.

28 Урсу Д. Указ. соч. – С. 123. 29 Шведов Ю.Ф. Исторические хроники Шекспира. – М., 1964; Барг М.А. Шекспир и история. – М., 1976; Комарова В.П. Шекспир и Монтень. – Ленинград, 1983. 30 Зав’ялова І.В. Історія Англії першої половини XVI ст. в англійській буржуазній історіографії // Праці Одеського державного університету імені І.І.Мечникова. – Т. 146. – Серія історичних наук. – Випуск 5. – К., 1956. – С. 149-165.

26

В конечном итоге, И.В. Завьялова резко негативно оценила работы английских историков, писавших об истории Англии первой половины XVI в. Она сделала вывод о том, что, не признавая классовой борьбы, они основным в истории страны считали борьбу нации во главе с дворянством, буржуазией и парламентом с королевской властью. Особое внимание она обратила на наличие в трудах английских историков стремления к воспеванию национальных особенностей и специфических «народных свобод», которые способствовали закреплению и культивированию в английской историографии чувства национального превосходства. В связи с этим проблемы английской Реформации и английского абсолютизма оказались так и не решены в буржуазной историографии Англии.

Статья И.В. Завьяловой помещена в сборнике, который анонсирован как результат научно-исследовательской работы исторического факультета в 1955 г. Учитывая реалии того времени, предполагавшие сдачу отчетного материала в конце года, статья писалась в конце 1955 г. или в самом начале 1956 г. Сборник носил тематический характер и был посвящен 50-летию первой российской революции 1905–1907 гг.; в соответствии с формально-научной и методологической матрицей того времени в статьях предполагались ссылки на работы К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина и все еще на работы И.В. Сталина. Но, учитывая, что факультетский том был подписан в печать 21 июля 1956 г. (см. выходные данные в конце книги), то есть после ХХ съезда КПСС (14–25 февраля 1956 г.) и разоблачительного доклада Н.С. Хрущева, отношение к цитированию положений Сталина должно было бы измениться. Тем более, что ответственным редактором сборника статей выступал бывший секретарь Одесского обкома ВКП(б) С.М. Ковбасюк.

Однако в тексте статьи И.В. Завьяловой ссылка на отчетный доклад Сталина на ХVIII съезде сохранилась. Еще ссылка на сочинения И.В. Сталина и на «Историю ВКП (б). Краткий курс» присутствует в передовой статье декана факультета К.Г. Мигаля и доцента К.Д. Петряева31. Доцент П.А. Некрасов в тексте статьи пересказал указание недавнего советского вождя на негативные проявления внешней

31 Мигаль К.Г., Петряєв К.Д. П’ятдесятиріччя російської революції (1905–1907 рр.) – першої народної революції епохи імперіалізму // Праці Одеського державного університету імені І.І.Мечникова. – Т. 146. – Серія історичних наук. – Випуск 5. – К., 1956. – С. 15, 16.

27

политики Наполеона, но ссылку все же успел убрать32. Остальные семь статей сборника уже не содержали подобных отсылок. Более того, доцент М.Е. Раковский вставил ссылку на отчетный доклад Н.С. Хрущева ХХ съезду КПСС33. Почему И.В. Завьялова не убрала из своей статьи ссылку на положение Сталина, не ясно.

Такую статью, как и диссертацию по всемирной истории, И.В. Завьяловой писать в то время в провинциальной Одессе было необычайно сложно из-за отсутствия источников и литературы на иностранных языках. Сказывалось и отсутствие у И.В. Завьяловой научного руководителя по английской истории, контактов с англоведами Советского Союза, обмена мнений, что ограничивало возможности развития ее как историка-специалиста по средневековой Англии.

Может быть, поэтому в статье не представлен по-настоящему взвешенный анализ работ английских историков, он подменяется обвинительным приговором в неспособности реакционной буржуазной историографии раскрыть природу английского государства в XVI веке. И хотя И.В. Завьялова поставила новую для советской историографии тему, но решала ее, во многом, в соответствии с установками советской исторической науки времени острой идеологической борьбы в ходе нагнетания «холодной войны».

Представляется, что переход непосредственно к действительно историографическим исследованиям И.В. Завьялова сделала уже в первой половине 60-х гг. Об этом говорит обзор советской литературы о чартизме, вышедшей в 1957–1962 гг.34

Работы советских авторов 60-х гг. все еще находились под жестким идеологическим контролем. Поэтому публикации историков сопровождались внесением в текст обязательных ссылок на труды классиков марксизма-ленинизма, на партийные документы КПСС, обличением западной историографии. Практически все статьи и сообщения сборника, в котором опубликовалась И.В. Завьялова, несут на

32 Некрасов П.А. Участь українського народу в боротьбі проти наполеонівської навали в 1812 році // Праці Одеського державного університету імені І.І.Мечникова. – Т. 146. – Серія історичних наук. – Випуск 5. – К., 1956. – С. 122. 33 Раковський М.Е. Роль комітетів бідноти у формуванні Червоної армії Східного фронту (Із історії початку громадянської війни та іноземної воєнної інтервенції в СРСР) // Праці Одеського державного університету імені І.І.Мечникова. – Т. 146. – Серія історичних наук. – Випуск 5. – К., 1956. – С. 104. 34 Завьялова И.В. Советская историография конца 50-х – начала 60-х годов о чартизме и демократическом движении в Англии // Проблемы истории рабочего и демократического движения в странах Западной Европы. – Уфа, 1963. – С. 56-60.

28

себе отпечаток той эпохи и той атмосферы. В силу этого и в сообщении И.В. Завьяловой вначале указывалось на благотворное влияние ХХ съезда КПСС на развитие советской исторической науки (в целом это соответствовало действительности – О.Д.).

Отметив, что после тридцатисемилетнего перерыва советские историки обратились к углубленному изучению чартистского движения, она подчеркнула важность прошедшей на страницах журнала «Новая и новейшая история» дискуссии о чартизме. Основным ее результатом, посчитала И.В. Завьялова, стало признание чартистов первой политической рабочей революционной партией. Среди книг и статей советских авторов Б.А. Рожкова, Н.А. Ерофеева, Е.Б. Черняка, В.В. Галкина, Л.И. Гольмана она, как несомненное достижение советской историографии, выделяет монографические исследования Е.Б. Черняка. Отметив положительные стороны его книг, она сделала замечания о необходимости выводов относительно закономерностей, присущих массовому движению в Англии, и об отсутствии характеристик вождей и участников движения. Кроме того, по ее мнению, историкам следует решить задачу создания монографий по истории демократической и социалистической мысли изучаемого времени.

В последующей части сообщения И.В. Завьялова остановилась на проблемах, частично уже затронутых советскими специалистами, но без которых невозможно раскрыть сущность, цели и задачи чартистского движения: деятельность К. Маркса, Ф. Энгельса и чартизм, интернационализм чартистов, их отношение к колониальной политике Англии. Большим достижением, по ее словам, стало пионерское исследование советских литературоведов о чартистской литературе и массовой английской поэзии конца ХVIII – начала ХIХ вв. В заключение И.В. Завьялова указала на недостатки советской историографии: отсутствие периодизации чартистского и демократического движения, невнимание к роли аграрного вопроса в чартизме. Резко критически высказалась она о разделе второго тома учебника по истории нового времени, посвященного чартизму и демократическому движению, написанного Н.Е. Ерофеевым и А.С. Черняевым, который «представляет собою печальный образец серого, лишенного интереса изложения». Пособие для учителей, подготовленное В.Э. Куниной, во многом перекликается с учебником и мало может помочь учителю35.

Симптоматично, что И.В. Завьялова обратилась к проблеме, которая фактически не разрабатывалась в полном объеме советскими историками. Сообщение хорошо структурировано, написано ярко, четко, с

35 Там же. – С. 59.

29

пониманием сути рассматриваемого вопроса. Текст более чем критичен, в отличие от многих других публикаций, и этого сборника в том числе. Создается впечатление, что И.В. Завьялова искренне поверила в необходимость самоочищения исторической науки и попыталась подойти с сугубо научной меркой к публикациям советских историков. Учитывая малую разработанность темы, возможно, И.В. Завьялова собиралась заняться этой проблематикой, но замечания в адрес московских историков могли быть восприняты неблагожелательно, и она отошла от истории чартизма.

Если принять данное объяснение, то становится с большой долей вероятности понятным, почему английская историография не получила продолжения в последующих работах И.В. Завьяловой и она перешла к изучению французской историографии.

По разным причинам И.В. Завьялова работала трудно. Как представляется, это было связано и со сложностями печатания статей в то время (ограниченное количество научных изданий, жесткие требования к материалу, малая политическая актуальность медиевистических публикаций и т.д.), и со спецификой преподавательского труда, и с личностными особенностями. Вместе с тем следует учитывать, что она занималась политической историей, исследования которой считались не соответствующими современному политическому моменту и не поощрялись. Возможно, это было одной из причин ее перехода к историографическим темам.

Эволюционировал со временем и стиль изложения исторических событий. Яркий, образный, в целом живой, несмотря на критическую риторику и социально-политическую проблематику, слог диссертации сменился в статьях суховатым научным стилем, хотя достаточно искренним в собственных оценках. Но характерной особенностью научного почерка И.В. Завьяловой осталось стремление обобщить проанализированный материал. Это проявляется и в диссертации, и в обеих статьях.

Большой личный архив И.В. Завьяловой, включавший выписки из источников и литературы, подготовительные материалы к лекциям и спецкурсам, тексты лекций, переписку с коллегами, утрачен. Однако сохранились учебная документация, студенческие конспекты лекций, письма от И.В. Завьяловой. В совокупности они могли бы прояснить ее методологические установки и взгляды.

Кандидатская работа И.В. Завьяловой выполнялась на заре становления новой советской медиевистики. Это не могло не сказаться на ее судьбе: фактически ее основные оценки и положения оказались забытыми уже к концу ХХ столетия. Не удивительно, что современная украинская историография, в той или иной мере затрагивающая вопросы,

30

поставленные И.В. Завьяловой, практически не знает вклада одесского автора в советскую историческую науку36. Неизвестной оказалась диссертация и для многих одесских историков. Между тем именно эта работа, невзирая на исторические перипетии, лежит у истоков современных одесских исследований истории Великобритании.

Вместе с тем многое из своего научного исследовательского багажа И.В. Завьялова постоянно излагала в общем курсе истории средних веков, в спецкурсах, спецсеминарах и особенно в непосредственном общении со студентами. В этом ее педагогический посыл органически объединялся с ее научно-исследовательскими способностями и передавался следующим поколениям одесских историков.

36 Ціватий В.Г. Франко-іспанські відносини кінця XV – початку XVI століття. Автореферат дис. … канд. іст. наук. – Запоріжжя, 1995; Легкоступ А.І. Вплив ідей англійського Просвітництва на економічне життя Англії другої половини XVIII ст. Автореферат дис. … канд. іст. наук. – Донецьк, 2012.

31

П.Н. Тоцкий

ПРОФЕССИОНАЛ ПО ПРИЗВАНИЮ

Наш факультет с момента своего возникновения, а был он в числе первых подразделений Новороссийского университета, всегда славился своими превосходными кадрами и выпускниками, которые постоянно вносили и вносят достойную лепту в развитие различных отраслей исторических знаний. В мои студенческие годы, например, получили известность на факультете и далеко за его пределами имена его профессоров и доцентов: медиевиста, источниковеда, нумизмата и археолога. П.О. Карышковского, англоведа и африканиста Д.П. Урсу, украиниста А.Д. Бачинского, американиста С.И. Аппатова и многих других. В этом созвездии корифеев науки и учебного процесса нашего факультета вполне заслуженно следует выделить и имя доцента кафедры истории древнего мира и средних веков, проработавшего на ней порядка полувека, Ирины Владимировны Завьяловой, столетний юбилей которой мы отмечаем в этом году.

Указанное обстоятельство позволяет нам сказать о творческом пути И.В. Завьяловой в контексте некоторых авторских раздумий о терниях и звездах профессии преподавателя.

Для целого ряда поколений выпускников нашего факультета (к числу которых автор этих строк относит и себя) незабвенная Ирина Владимировна осталась замечательным наставником-педагогом, преподавателем-эрудитом, лектором-профессионалом, блистательно и в то же время столь доходчиво и понятно для студенческой аудитории излагающим основы медиевистики. Великолепное знание русского языка и владение западноевропейскими языками - английским, французским и немецким - придавали особый шарм её академическому повествованию. В среде студентов и её коллег она всегда производила впечатление человека высших моральных устоев и воплощенного профессионального долга и призвания. Исторический материал никогда не был для неё абстрактной догмой, которая преподавалась аудитории в силу формально трактуемой службисткой необходимости.

Она умела придать своему рассказу о реалиях средневековой Франции, Германии, Англии определенную одушевленность, шла ли речь о королях, сервах, крестоносцах, миннезингерах, монахах.

Такая одухотворенная одушевленность очень способствовала усвоению студентами учебного материала и несла в себе и определенный оттенок воспитания в духе эстетики истории.

В современном учебном процессе средства и методы изучения информативно-учебного материала различны. Это и интернет, и другие

32

средства массовой информации, и книга - испытанное на протяжении веков оружие интеллектуального обогащения людей, и некоторые другие. Но ничто не в состоянии заменить главное – слово преподавателя-лектора в академической студенческой аудитории – постоянно самоутверждающейся, жаждущей образного, свежего, универсального, но в тоже время и полемического знания. Работать в такой аудитории весьма непросто: ведь студенчество – это своего рода живой барометр науки. Настоящий авторитет в его среде приобретают только профессионалы по призванию. Ирина Владимировна и была таким человеком. Студенты (заочники и стационар) особо её и выделяли среди других преподавателей факультета, уважительно называли её «бабушкой».

Она слыла в их среде очень строгой, требовательной, но в тоже время справедливой и объективной преподавательницей. Её факультетский образ был окутан и определенной романтикой, связанной с её внешним имиджем и некоторыми белетризированными студенческим фольклором обстоятельствами её биографии. Скромно, но всегда элегантно одетая, с легкой спортивной походкой, она по достаточно прочно утвердившейся студенческой легенде в молодости была балериной Большого театра. Не осмелюсь утверждать или опровергать это (ввиду отсутствия у меня документальной информации на сей счет), но в это легко было поверить.

Я могу вспомнить об Ирине Владимировне и как студент-заочник и как её коллега по кафедре. С теплым чувством вспоминаю её очень взыскательную, но в тоже время весьма объективную рецензию на мою дипломную работу.

Отношение Ирины Владимировны к студентам и коллегам-преподавателям всегда было достаточно ровным. Её легкая ирония по поводу учебного процесса и успеваемости студентов могла, правда, иногда задевать людей. Я не был в этом отношении исключением: доставалось и мне. Но её иронический тон никогда не был злословием, попыткой как-то унизить человека. И мы воспринимали его как само собой разумеющееся благожелательное ворчание убеленного сединой патриарха кафедры. Вне всяких сомнений, она была очень добрым человеком.

Уроки Завьяловой для меня как молодого преподавателя кафедры имели значение в том плане, что она меня как бы «благословила» на чтение спецкурса по истории Франции XVI века, который сама читала долгие годы. Мне как начинающему специалисту по истории Франции было приятно стать преемником в чтении этого спецкурса такого прекрасного профессионала истории, каким была Ирина Владимировна.

С изучением истории Франции позднесредневекового периода связана значительная часть научной деятельности Ирины Владимировны.

33

Мне хотелось бы без какой-либо претензии на всестороннюю характеристику сказать все же несколько слов об Ирине Владимировне как специалисте по истории Франции.

Её научное наследие в этой области, казалось бы, невелико: учебные пособия «Из истории Франции 60-70х годов XVI века» (1962 г.) и «Аграрные отношения во Франции XVI века в освещении французской буржуазной историографии» (1969 г.), а также отдельные статьи.

Проигрывая количественно, эти работы великолепно выглядят качественно. Хотя они и именуются скромно учебными пособиями для студентов, перед нами, по сути дела, две небольшие научные монографии, основанные на солидном знании источников, а также историографии (в особенности французской). По уровню научного обобщения и анализа они не уступают историографическим обзорам по истории позднесредневековой Франции таких известных специалистов в этой области, как А.Д. Люблинская и Б.Ф. Поршнев.

Отметим некоторые направления научного изыскания Ирины Владимировны в плане историографического обзора работ французских и отечественных историков Франции позднесредневекового периода.

И.В. Завьялова привлекает внимание к тем малоизученным у нас в ту пору работам французских историков, объектом изучения которых была локальная история французской деревни. В частности, мы находим у неё достаточно обстоятельный анализ фундаментального исследования Анри Сэ, в котором детально рассмотрены аграрные отношения в Бретани с XVI по XVIII век. Отдавая должное скрупулёзности автора этого труда, явившегося результатом изучения множества архивных документов, Ирина Владимировна отмечает и весьма существенные и для указанного автора, и целого ряда других французских историков-аграрников противоречия, связанные с анализом особенностей развития сельского хозяйства и структуры феодальной деревни в переходный период.

Её замечания очень существенно дополняют критические констатации Б.Ф. Поршнева и А.Д. Люблинской по поводу изучения аграрной истории позднего средневековья во Франции.

Прекрасно владея методом логического сопоставления конкретной семантики исторических фактов и вытекающих из неё выводов, она более рельефно, нежели другие советские исследователи, показала ряд существенных недостатков исторического анализа в работах не только Анри Сэ, но и таких известных французских историков-аграрников как Франсуа Симиан, Поль Раво, Робер Мандру.

С легкой доброжелательной иронией в духе исторического реализма она, например, констатирует острые противоречия в концептуальных постулатах французских коллег по вопросу крестьянской собственности.

34

Для Ф. Симиана, П. Раво и Р. Мандру существование крестьянской собственности в XVI в. выступает некой константой указанного времени, которую надо воспринимать как аксиому. Земельная собственность более не принадлежит в Бретани и других регионах Франции только дворянам и духовенству, значительная часть земли находится в распоряжении буржуазии и крестьян, - пишет А. Сэ1.

Однако, когда он, как на это вполне резонно указывает И.В. Завьялова, пытается дать определение сущности этой крестьянской собственности, которая все еще не свободна от «сеньориального режима», логика его рассуждений не выдерживает критики. Наша уважаемая коллега очень четко указывала на эту «ахиллесову пяту» понимания крестьянской собственности в условиях феодализма как А. Сэ, так и многих других западных исследователей.

«С одной стороны, автор [А. Сэ – П.Т.] считает её [крестьянскую собственность] – современной буржуазной частной собственностью, с другой же – вынужден признать, что лично свободные крестьяне – собственники подвергались сильной эксплуатации со стороны феодала вплоть до революции 1789 года. И это несмотря на то, что сам «сеньориальный режим» приходит в упадок. Необъяснимое противоречие»2.

Ярко иллюстрируя это противоречие концепции французского исследователя, Ирина Владимировна на последующей странице тонко подмечает то, что «с большим знанием дела Сэ прослеживает, как феодалы, которые сохраняли в Бретани и свои судебные права, забирали у крестьян почти весь урожай»3.

Совершенно справедливым является в указанной связи и более обобщенное замечание Завьяловой о постоянных попытках многих французских авторов как из школы «Анналов», так и других, описывать сеньориальный строй в терминах буржуазного права. С этим мы сталкиваемся, по ее мнению, в трудах Ж. Дюби, Р. Мандру, Э. Ле Руа Ладюри. Считая анализ источников в работе Э. Ле Руа Ладюри во многом образцовым для историка, отмечая как позитивное явление стремления указанного автора анализировать источники с точки зрения демографической, экономической и социальной истории, одесская исследовательница очень аргументировано показывает в то же время

1 See H. Les classes rurales en Bretagne du 16e siècle à la Révolution. – Paris, 1906. - Р.60. 2 Завьялова И.В. Аграрные отношения во Франции XVI века в освещении французской буржуазной историографии. – Одесса, 1969. – С.17. 3 Там же. – С.18.

35

определенный отход указанного автора от тех позиций исторического реализма в данной проблеме, на которых уже стояла школа «Анналов» в лице Марка Блока.

М. Блок видел основные причины развития аграрного строя и отношений собственности в соотношении классов. Э. Ле Руа Ладюри, несмотря на то, что многие из его расчетов относительно роли сеньориальной и государственной налоговой системы в развитии и разорении крестьянского хозяйства XVI в., несомненно, заслуживают внимания, гораздо более субъективен в своем анализе, нежели Блок.

Это и отмечает исследовательница из Одесского университета, констатируя, что «по его мнению, основная причина бедствий крестьянства заключается в присущих этому обществу мальтузианских законах его развития»4.

Очень аргументировано критикуя позицию французских историков по проблемам аграрного развития Франции, одесская исследовательница никогда не опускается до уровня штампов идеологического критиканства в духе некоторых «модных» в послевоенный период веяний тогдашней историко-партийной науки.

Не соглашаясь с позицией своих французских коллег, она в то же время никогда не упускает возможности отметить ценные новации в их работах, особенно в трудах представителей разных поколений школы «Анналов». Очень конкретными и справедливыми были её замечания по поводу достижений научного анализа французских историков относительно «соотношения аграрного и капиталистического мира», хозяйственной деятельности феодальных собственников и крестьян, реального содержания рент, десятины, налогов, которые уплачивали крестьяне.

Солидаризируясь в целом по указанному кругу проблем аграрной истории с позицией таких известных советских историков, как С.Д. Сказкин, Б.Ф. Поршнев, А.Д. Люблинская, Ирина Владимировна никогда не придерживались стереотипов узкодогматического, истматовского «прокрустова ложа» в оценке авторов-немарксистов, стараясь быть объективным исследователем. Тогдашнее понятие «буржуазная историография» не было для неё знаком «родового проклятия», как это достаточно часто проявлялось в работах многих авторов-философов и историков того периода.

Так, например, сравнивая позиции Э. Ле Руа Ладюри и А,Д. Люблинской по вопросу об «островках» капитализма во французской деревне XVI в., она считает позицию французского историка

4 Там же. – С.28.

36

более аргументированной, хотя и не разделяет его методологических постулатов5.

Как объективный исследователь И.В. Завьялова позволяла себе и некоторые замечания, которые по меркам того времени могли оцениваться как своеобразное академическое фрондерство.

Выступая с марксистских позиций, она не хотела быть в то же время слепым поклонником догм истмата. Хотя в своих работах она и придерживается официальной риторики советского периода относительно работ классиков марксизма, последние все же фактически выступали для неё не как «полубоги» от науки, а как исследователи, с которыми также можно полемизировать.

Так, по вопросу об аграрных отношениях в Англии и Франции у неё чувствуется элемент скрытой полемики с К. Марксом в связи с некоторыми особенностями их развития. Как бы солидаризируясь с В.И. Лениным по поводу того, каким путем должен идти исследователь при оценке действительного состояния хозяйства крестьянина, она в то же время пишет, что в своем труде «Развитие капитализма в России» Ленин ничего не говорит о том, что собой представляла социальная дифференциация в предшествующие эпохи, когда феодальные отношения находились в расцвете6.

В годы, когда обвинение в «неклассовом подходе» и «буржуазном объективизме» могло быть причиной для преследования неугодного автора, подобного рода ремарки на страницах академического издания могли восприниматься как «ересь». Историку с такими «непричесанными» мыслями сложно было претендовать тогда на издание монографических трудов.

Как историк не слепо копирующий, но ищущий, И.В. Завьялова в другом своем историческом обзоре по истории гражданских войн во Франции XVI в. сумела внести свою небольшую, но достойную лепту в рассмотрение этого сложного феномена. Весьма интересными, рожденными в ходе полемики с французскими и отечественными историками, являются её замечания о необходимости уточнения роли Екатерины Медичи в событиях 60-70 гг. XVI в., причинах недовольства различных сословий политикой правительства, истоках поддержки королевского режима со стороны крестьянства Франции7.

5 Там же. – С. 40-41. 6 Там же.- С. 26. 7 Завьялова И.В. Из истории Франции 60-70-х годов XVI века. - Одесса, 1962.- С.41-42.

37

Подводя некоторый итог нашим рассуждениям о научных изысканиях по истории Франции И.В. Завьяловой, отметим, что она предстает перед нами как исследователь, прекрасно владеющий и источниковым, и историографическим материалом на высоком профессиональном уровне.

В завершение могу сказать с полным правом, что у нас всегда будет пробуждаться доброе чувство при воспоминании об этой замечательной женщине, педагоге-гуманисте, профессионале-историке большого призвания и высокого класса. Выражаясь словами классика украинской литературы Т.Г. Шевченко, мы всегда можем вспомнить её «незлым, тихим словом».

Помять о ней заслуживает того: творящему добро добром и воздается.

38

І.В. ЗАВ’ЯЛОВА У СПОГАДАХ УЧНІВ _______________________

Д.П. Урсу,

выпускник истфака 1958 г.

МОРАЛЬНЫЙ АВТОРИТЕТ

Среди преподавателей нашего факультета в прошедшее после войны полстолетия особое место занимала Ирина Владимировна Завьялова, доцент кафедры истории древнего мира и средних веков. В памяти тысяч выпускников она осталась замечательным педагогом, строгим и справедливым, прекрасным лектором, доступно объясняющим сложные вопросы европейского «темного тысячелетия». Она владела сокровищницей мировой культуры и щедро делилась своими знаниями с учениками, изумительно красиво и правильно говорила по-русски, читала на английском и французском. Но главным, определяющим в ее жизненной позиции и учебной деятельности было воспитание личным примером высоких моральных ценностей, этических идеалов, безукоризненных нравственных устоев. Коллегам и ученикам она запомнилась человеком слова, долга и чести. Тот моральный императив, о котором писал Кант, стал стержневым принципом ее биографии, и она вместе с основами медиевистики с успехом преподавала его ученикам.

Столетний юбилей Ирины Владимировны – хороший повод задуматься о сложностях нашего ремесла. Профессия преподавателя высшей школы обладает странной особенностью: профессора и доценты с годами незаметно слабеют, стареют, а обучаемым всегда по 20 лет. Так было во все времена; и школярам средневековой Сорбонны было чуть больше 20, и студентам Соловьева, Ключевского, Грушевского. Такой возраст и у наших слушателей. Уверен, что и через много - много лет аудитории университетов по-прежнему будут заполняться двадцатилетними.

Кажется, студенты никогда не взрослеют, будто время над ними не властно. Древние утверждали: «Tempus edax rerum». Это означает: все боится времени, но и время боится… нет, не пирамид, ныне они быстро разрушаются; время боится студентов. Они – вечно молодые, всегда непоседливые, говорливые, часто непослушные и, к великому сожалению, слабо подготовленные к изучению наук. Говоря так, я вспоминаю слова молодого Пушкина:

В порабощенные бразды Бросал живительное семя

39

Но потерял я только время В этом – вечная драма учительской профессии: сеять разумное,

доброе, вечное в почву, которая не всегда подготовлена надлежащим образом. Тем не менее, мы вновь и вновь начинаем посевную, надеясь на обильную жатву. И каждый раз преподаватель несказанно рад, когда среди пустоцветов и плевел вырастает полновесный колос. В нем золото знаний должно быть облагорожено бриллиантом нравственных качеств. Образцом такого редкого сочетания, точнее сплава, и была Ирина Владимировна.

На историческом факультете она стала непререкаемым моральным авторитетом для всех, кто ее окружал – коллег и студентов. Среди преподавателей она была единственной, кто проходил сквозь годы и десятилетия все такой же легкой походкой, не сгибаясь, не опускаясь, не старея. Ее стройная фигура балерины Большого театра оставалась юной, мысль острой и точной, речь ясной и внятной. Лишь голубые глаза светлели, да на волосы садился густой серебряный иней. Я ее впервые увидел, когда она перешагнула сорокалетний рубеж. Ее сверстницы на факультете казались уже старушками и получили у студентов ласково-презрительные прозвища «баба Дуня», «баба Маня» и «баба Нина». Выглядели они постаревшими не столько из-за внешнего вида – тогда все ходили бедно одетыми, - а прежде всего из-за манеры поведения, унылого голоса, раболепия перед начальством.

На этом фоне выделялись две факультетские дамы – Завьялова и Першина. Замечу в скобках, что вторую из названных я узнал ближе, лишь поступив в аспирантуру. Несмотря на разницу в возрасте, они между собой дружили. Очевидно, с тех пор, как в 1944-1946 годах были любимыми ученицами профессора Н.Н. Розенталя: одна – аспиранткой (Завьялова), другая (Першина) писала под его руководством курсовую работу о Жанне д’Арк, которая была отмечена как лучшая в университете студенческая работа.

Я, уже став заведующим кафедрой, бывало, заходил по делу к декану, а там они вдвоем сидят и что-то оживленно обсуждают. Приходилось ретироваться, не решив вопроса.

Вообще говоря, я не знаю, с кем Ирина Владимировна дружила. Мне она казалась мало эмоциональной, холодной что ли, со всеми держала определенную дистанцию. Какие имела отношения с коллективом кафедры, не имею понятия. Единственное, что замечал – это подругу, доцента кафедры политэкономии, с мужеподобной внешностью и прокуренным голосом.

Знал я Ирину Владимировну в продолжение 33-х лет, от поступления в университет до отъезда в Крым (1953-1986), с несколькими перерывами разной продолжительности: после получения диплома я

40

учительствовал на Херсонщине, потом уезжал на учебу в Москву и Париж, преподавал в Африке. В бытность мою за морями несколько раз садился писать письмо Ирине Владимировне, но каждый раз останавливался. Хотелось, конечно, узнать факультетские новости: за несколько дней до отъезда, в начале сентября 1972 года, на моей кафедре сменился заведующий – место профессора К.Д. Петряева занял пришлый, и, как вскоре оказалось, неподготовленный человек. Писать Завьяловой, повторяю, я не осмелился. Хотя уверен, что она тоже была романтиком и любила дальние странствия. Один мой знакомый встречал ее на Соловецких островах.

В годы моего студенчества и позже основную рабочую, скажем, тягловую силу на факультете составляли доценты. Это были в истории университета уникальные 15 лет (1953-1968), когда у нас не было ни одного профессора. Лишь однажды приезжий с Сахалина по фамилии Сенченко мелькнул и скоро исчез. Последними «могиканами» с профессорским званием были К.П. Добролюбский и упомянутый выше Н.Н. Розенталь. После них настал период беспрофессорства, что, скажу прямо, на качестве выпускников не отразилось. Только начиная с 1968 года, стала появляться следующая серия профессоров в таком порядке: Раковский, Петряев, Карышковский, Першина, Аппатов. Все названные были одаренными людьми с большими достоинствами и немалыми пороками, которые они не умели скрыть. Ирина Владимировна стояла за этим кругом. Она обладала таким нравственным превосходством, что с факультетской аристократией не сливалась, стоя над нею со своей безукоризненной репутацией.

Прежде чем рассказать о нескольких эпизодах, связанных с нашими личными отношениями, должен затронуть один деликатный вопрос, которого не могу не коснуться. Иначе я уклонюсь от истины, чего делать никак нельзя. Речь пойдет о ее малой научной продуктивности, ведь за столь долгую жизнь она напечатала едва десяток статей. Это сильно контрастирует с ситуацией, что сложилась сегодня: вчерашние посредственные студенты еще в аспирантуре имеют множество публикаций, в том числе и толстые монографии. И пошло – поехало… Чем объяснить пассивность Завьяловой?

Выскажу несколько предположений. Первая, самая невероятная, такова: ученый мало или вовсе ничего не печатает из протеста к насквозь идеологизированной официальной науке, какой в те годы была история. Даже в медиевистике установились строгие догмы и стереотипы, преступить которые было невозможно. Но некоторые ученые, протестуя, тем не менее, писали «в стол», как например А.И. Неусыхин. Другое объяснение чисто прагматическое: негде было печатать свои труды, так как исторических журналов издавалось очень мало. Но вновь-таки можно

41

выставить возражение: П.О. Карышковского много и охотно печатали в центральных журналах. Помню, как другой наш медиевист, доцент М.Е. Беркович, мне показывал выпуск «Средних веков» со своей статьей о титулатуре в Священной Римской империи. Так что мои гипотезы, скорее всего, ошибочны.

Есть и третья мысль, о которой скажу, начав с некоторых обобщений. Наука есть призвание, страсть и Божье наказание. Эту триаду в полном объеме сможет вынести далеко не каждый, причастный к науке. Если нет внутреннего импульса к творчеству, то и писание научной работы превращается в пустую трату времени. Хорошо пишется только тогда, когда есть органическая потребность высказаться и приходит вдохновение. Все это я говорю не в упрек Ирине Владимировне, так как свою главную и основную функцию, учебно-воспитательную, она выполняла лучше многих маститых профессоров, имеющих в своем багаже сотни публикаций, которые не выдержали испытания временем и представляют сегодня лишь историографический интерес.

В заключение расскажу о нескольких эпизодах с участием Ирины Владимировны, которые мне запомнились лучше других. Два из них произошли в 1954-55 учебном году, когда я учился на втором курсе, а она руководила моей курсовой работой. Мне выпала тема ««Песнь о Роланде» как исторический источник», проблема на стыке фольклористики, литературоведения и собственно истории. Понятно, что на французском языке этому сюжету посвящены сотни научных трудов, но тогда я его не знал, а учил английский. Так случилось, что наш «англичанин», молодой человек, которого мы звали Шуриком, задал мне для дополнительного чтения книжку Ральфа Фокса «People and the novel». В написанной, как я позже узнал, с марксистских позиций работе английский журналист поместил небольшой раздел с рассуждениями о средневековом французском эпосе. Я старательно его перевел и, сделав необходимую ссылку, процитировал, а в списке использованной литературы среди прочих гордо указал Фокса и его книгу.

Ирина Владимировна сразу заметила мою новацию, похвалила и объяснила, почему в научной работе всегда надо стараться использовать книги и статьи зарубежных авторов. Этот урок запомнился мне на всю жизнь. Сейчас я, в свою очередь, пытаюсь передать эту эстафету следующим поколениям историков. И мне искренне жаль тех, кто при элементарном знании языков лишают себя удовольствия узнать неизвестные факты, которых не найти в отечественной литературе. Иностранные труды отличаются и новыми подходами к теме, оригинальными идеями, дающими дополнительную пищу для размышлений, для дискуссий. Короче, такая литература сильно расширяет

42

кругозор ученого, помогает ему выйти из стереотипных, избитых представлений к новым горизонтам.

На этом же курсе у меня произошла другая встреча с Ириной Владимировной, уже неприятная. На экзамене по средним векам мне попался вопрос о «Золотой булле» венгерского короля Андрея Второго. Отвечал я, помнится, неуверенно, хотя к экзаменам готовился усердно и в зачетке были одни «пятерки». Завьялова совершенно объективно поставила мне «четверку». А это означало, что я лишался повышенной стипендии, бывшей для меня единственным источником пропитания. Скажу для не знающих моей биографии: с 10-летнего возраста я воспитывался в сиротском приюте, а став студентом, жил или, точнее, выживал на одной стипендии, ниоткуда не получая помощи. Думаю, что Ирина Владимировна знала об этом и, тем не менее, из принципа лишила меня куска хлеба. Ее поступка не могу оправдать до сих пор. Сейчас эту дилемму я бы решил, как советует мудрый Далай-лама: любую абстрактную идею, например, справедливость, следует смягчать милосердием.

После этого инцидента я долго держал обиду на Ирину Владимировну. Помирились мы окончательно тридцать лет спустя, когда встал вопрос о рекомендации моей докторской диссертации к защите. Тут возникла процедурная заминка: как заведующий, я не мог вести заседание кафедры. Кроме того, работа шла по редкой специальности 07.00.00. – историография, источниковедение и методы исторических исследований. На факультете, да и во всем городе, специалистов по этой дисциплине не было, а требовалось на обсуждение пригласить эксперта. Выход был найден в рамках установленной процедуры: заседание кафедры вела декан факультета профессор Першина, в качестве эксперта согласилась выступить Завьялова, преподававшая курс историографии средних веков. Она самым тщательным образом изучила мой труд (к защите в Институте востоковедения АН СССР была принята монография в 20 авторских листов, выпущенная в Москве издательством «Наука»). Она подвергла его обстоятельному анализу, нашла слабые места, которые, увы, уже нельзя было исправить. Я еще раз удивился ее эрудиции и широте познаний, книга ведь была посвящена экзотическому для нее сюжету – историографии стран Тропической Африки. Несмотря на новизну темы, с задачей эксперта Завьялова справилась как нельзя лучше.

В последний раз мы виделись летом 1991 года, когда я был приглашен в Одесский университет в качестве председателя ГЭК. Перед итоговым заседанием Совета факультета я подошел к ней, поприветствовал. Она сильно сдала, усохла как будто, а не постарела, глаза стали небесно-голубыми, а голова – белой. Ирина Владимировна спросила, как мне работается в Крыму, как отнеслись к варягу-одесситу

43

коллеги по кафедре, получил ли я квартиру. Короткий разговор закончился грустной констатацией: «Стареем, батенька, стареем». Больше я ее не видел.

Завершить свои заметки я хочу проникновенными словами великого поэта, как будто написанными по адресу нашего незабвенного учителя и коллеги Ирины Владимировны Завьяловой:

Учитель! Перед именем твоим Позволь смиренно преклонить колена…

А.О. Добролюбский,

выпускник истфака 1971 г.

МОЯ ЗАВЬЯЛОВА

Ирина Владимировна Завьялова была доцентом кафедры истории древнего мира и средних веков. Она и преподавала у нас историю средних веков. Внешне она была строгой, чопорно-безупречной, красивой и изысканной ученой дамой. Завьялова питала ко мне слабость, потому что во время оно была влюблена в моего дедушку, профессора Константина Павловича Добролюбского, который в эпоху ее научной молодости был деканом исторического факультета и заведовал кафедрой всеобщей истории. Разумеется, не как в мужчину, а как в человека и ученого. А саму кафедру, где она работала в период моего студенчества и аспирантуры, возглавлял профессор Петр Осипович Карышковский, в которого я влюбился сразу, на первом курсе, едва он вошел в аудиторию. С тех пор прошло почти полвека. Я никогда в жизни ничего подобного не видывал. Это был не человек, а истинное произведение искусства. Причем, очевидный и общепризнанный шедевр. Мне жаль людей, которые не видели «эту Мону Лизу». Мне страшно повезло – именно эти люди и стали моими первыми учителями истории, самыми любимыми, и на всю жизнь.

Ирина Владимировна была великолепнейшим преподавателем. Обстоятельная, требовательная, чрезвычайно внимательная. Но ее характер было трудно выдержать. Строга и придирчива, очень квалифицирована. Часто утверждала, что все вокруг неграмотные, кроме Петра Осиповича. Ну, разве что, кроме еще нескольких человек. Завьялова очень высоко ценила и, можно сказать, восторженно обожала моего деда. «Вот это был человек! Не то, что сейчас». Правда, не забывала упоминать о его невыносимых тиранических замашках. Когда

44

она работала ассистенткой, Константин Павлович, будучи уже довольно больным, ходил к ней на занятия по источниковедению средних веков, слушал, а потом въедливо разбирал текст лекции: «Вот так говорить нельзя. Вы должны серьезнее относиться к материалу. Здесь источниковедчески не профундировано. Студенты не поймут. Вы сами плохо понимаете, что говорите». От него можно было сойти с ума. Дед всегда необычайно добротно относился к своему делу. Тому же учил своих выкормышей. Завьялова мне сама об этом рассказывала. Я помню, не мог сдать экзамен по новой истории Вадиму Сергеевичу Алексееву-Попову, который тоже был учеником деда. Он мне, конечно, поставил пять, потому что у нас была семейная дружба, и Вадим Сергеевич не хотел огорчать моих родителей. Но придирался ужасно, ругал, читал нотации. Я пытался защищаться: «Посмотрите на остальных, они все отвечают гораздо хуже». Алексеев-Попов отвечал: «Им можно так отвечать, а вам нельзя».

И я «поселился» на кафедре истории древнего мира и средних веков, Петр Осипович предложил мне остаться в университете. Разговор состоялся еще на третьем курсе. Я как-то зашел на кафедру, П.О. мне и говорит: «У нас Зинчук плохо себя чувствует. У него камень в почках, он все время о нем думает и мечтает уйти на пенсию. Вот мы можем тебя оставить ему на смену». Якова Петровича не отпускали, потому что некому было работать. Археологов на кафедре было достаточно, а специалистов по средним векам не хватало. А я знал языки. Короче, мне светило место. Карышковский посоветовал мне поработать с Завьяловой, написать у нее курсовую, а потом и диплом. Завьялова сказала: «Очень хорошо! Вот и поработайте, если вы знаете французский язык». Я признался, что не так уж его и знаю. «Ничего, есть хорошая тема, справитесь».

Французская историческая литература к нам не поступала и носила почти самиздатовский характер. Разве что, не считалась запрещенной. Причем даже такое не следовало хранить — «компетентные органы» этого не любили. Все что не было издано официально в Советском Союзе, считалось запрещенным. Даже порнография, хотя она никак не подрывала устои советской власти. Завьялова хотела, чтобы я «въехал» в проблематику по-настоящему, научился читать по-французски на языке XVII века. А заодно, чтобы мозги прочистил. Не исключено, на подсознательном уровне, она отыгрывалась на мне за то, что мой дедушка в свое время донимал ее своей педантичностью.

Ирина Владимировна издевалась надо мной довольно изощренно. Так, она мне велела подготовить тезисы доклада для рядовой студенческой конференции. Я показал ей текст перед выступлением. Она быстренько прочла и сказала, что более безграмотной работы не читала. Я

45

переписал. Завьялова посмотрела снова и сказала, что это еще хуже, чем было. Я переписал в третий раз. Завьялова морщилась: человек с моим культурным развитием не может допускать тавтологий и повторения одного и того же слова на одной странице. «Ну, куда это словоблудие годится? Вы хоть что-то соображаете? Это же совершенная невнятица! Повторяете одно и то же». С девятнадцатого раза она меня все-таки выпустила на трибуну. «Вы должны писать именно то и так, как вы думаете, а не комбинировать механистически чужие слова, мысли и выражения». До сих пор я бесконечно благодарен ей за такую выучку. Так и надо работать.

Научная особенность темы моей дипломной работы заключалась в том, что невозможно было заниматься западноевропейской медиевистикой, не зная материала, который публиковался на соответствующих языках. Иначе это просто профанация. Между тем, доступ к архивным документам средневековой Европы для советского студента-историка был практически невозможен. Как недостижима и мечта поехать во Францию и поработать там в архивах.

Но Завьялова меня выручила. Она была знакома со знаменитой в те времена другой ученой дамой - Александрой Дмитриевной Люблинской, которая работала в Ленинграде, в Институте истории. Занималась французским абсолютизмом эпохи Людовика XІІI. Все прекрасно знают эту эпоху по «Трем мушкетерам». Люблинская издала неизвестные ранее документы, которые отражают внутриполитическую и экономическую ситуацию во Франции. Точнее, в Лангедоке, Дофине и Провансе. Документы на старофранцузском языке о том, чем занимались интенданты в этих французских провинциях. Заявьялова предложила мне писать диплом на эту тему. А также дала гору французских книг на французском же языке. В виде фотокопий — ксерокс в те времена массам не был доступен. Среди прочих книжек выделялся труд тогда еще не знаменитого историка-анналиста Эммануэля Леруа Ладюри «Крестьяне Лангедока». Тогда же я впервые узнал о школе «Анналов».

История этих документов примечательна. Они родом из архива канцлера Пьера Сегье. Сегье был главным налоговиком Франции при Мазарини. Все донесения интендантов об обстановке в провинциях стекались к нему. Это тридцатые, сороковые годы семнадцатого века, перед Фрондой. Мне поручалось изучить обстановку, которая привела к возникновению Фронды 1648 года, откуда взялась «Фронда принцев», «Фронда нищих»... Этим профессионально занимались всего два человека в Советском Союзе. Первым был профессор Поршнев, который потом отвлекся на палеолит. Им издана еще в 1940-е годы огромная книга: «Народные восстания во Франции перед Фрондой». Вторым оказалась профессор Люблинская. Они оба были превосходными специалистами, но

46

научными конкурентами, и потому терпеть друг друга не могли. Люблинская публично говорила, что Поршнев не знает языка, и документы неправильно им переведены. Тот, со своей стороны, утверждал, что она сама не больно грамотная. Такие отвратительные, но достаточно распространенные отношения – не редкость в научной среде.

Архив канцлера Сегье хранился в Бастилии. Через сто пятьдесят лет крепость была взята народом в ходе Великой французской революции. Этот самый народ все документы вышвырнул на улицу. Мимо проезжал в карете тогдашний русский посол во Франции Петр Дубровский. Увидел это дело, выскочил и стал собирать бумаги прямо на площади. Ему не мешали, потому что бумаги никого больше не интересовали. Дубровский собрал, сколько мог, погрузил в карету и перевез архив в Петербург. Культурный, интеллигентный человек. В Питере эти документы стали едва ли не основой Императорской библиотеки, главным хранителем которой и был назначен Дубровский. Ныне эта библиотека носит имя Салтыкова-Щедрина. Документы там хранились и никого не интересовали еще примерно сто пятьдесят лет. Пока не появилась Люблинская и не взялась за это дело. Она опубликовала их частично. Вот это все мне и вручила Заявьялова со словами: «Noblesse oblige!».

Тогда, в конце 1960-х гг., о французской исторической школе «Анналов» в нашей стране никто толком и не ведал. Кроме Завьяловой. Была опубликована лишь одна книга Марка Блока «Характерные черты французской аграрной истории» (1957), а работы нынешних патриархов-анналистов второго поколения на французском языке были совершенно недоступны. Но Завьялова ухитрилась раздобыть в «самиздатовском» варианте оба тома диссертации Э.Леруа Ладюри «Крестьяне Лангедока» (1966) и заставила меня их проштудировать. С той же исключительной тщательностью и придирчивостью.

В итоге, к окончанию университета у меня получился довольно качественный диплом. Он явно выделялся среди прочих дипломных работ тогдашнего исторического факультета….

… В дальнейшем мне не привелось с ней работать. Я поступил в аспирантуру по археологии к Петру Осиповичу. Как аспиранту, мне полагалась педагогическая практика. И мне было поручено читать курс истории средних веков студентам-вечерникам. Ирина Владимировна ходила на все мои лекции. И точно так же, как мой дедушка вел себя с ней, она дотошно и скрупулезно разбирала со мной каждую фразу, не жалея ни сил, ни времени. Именно она меня «выдрессировала» как преподавателя на всю оставшуюся жизнь.

И когда, двадцать дет спустя, я пришел к своей первой учительнице после докторской защиты, чтобы поблагодарить за выучку, она меня

47

обняла, расцеловала и чуть не заплакала от радости и гордости. Значит, она со мной мучилась не совсем даром.

Тогда же я начал преподавать в педагогическом университете историю европейского средневековья. Кроме того, мне было поручено разработать и читать курс «Введение в специальность историка». И я снова пошел за советом к Ирине Владимировне. И она меня научила делать это, прежде всего, на примере Франции, используя опыт историков-анналистов. Потому что лучшего опыта, по ее мнению, просто не имеется. И я обложился трудами историков-анналистов, которые стали вполне доступными – даже бывшие советские историки-медиевисты не могли устоять перед «чарами „Анналов”». Сейчас я точно знаю, что только благодаря Ирине Владимировне, убежденной прозелитке этой школы, мы с моей дочерью, ныне профессором Ю.А. Добролюбской, которая, кстати, тоже успела поучиться у самой Завьяловой, сумели написать учебник «Школа „Анналов”» - новая историческая наука».

Сказать, что я был в нее влюблен, было бы не точным. Скорее, это чувство можно назвать трепетным восхищением. Ее основные личностные качества я бы определил как суровую и бескомпромиссную интеллигентность.

Если судить с точки зрения моих нынешних представлений о профессиональных качествах ученого-историка, то Ирина Владимировна, наряду с Петром Осиповичем, была действительно блистательным специалистом высочайшего класса, «по гамбургскому счету». Ее источниковедческая и историографическая добротность, принципиальность и бескомпромиссность мне и сегодня кажутся исключительными. Как, впрочем, и большинство чисто человеческих достоинств, о которых я могу сейчас вспоминать лишь в превосходной степени.

Ирина Владимировна в своей научной выучке воплощала в себе те традиции одесской исторической школы медиевистов, которая была представлена Е.Н. Щепкиным и В.Э. Крусманом. Эти историки были учителями моего деда, К.П. Добролюбского. А Завьялова считала себя его ученицей. Совершенно ясно, что ее научное кредо формировалось и под непосредственным влиянием общения с такими незаурядными учеными-медиевистами, как О.Л. Вайнштейн, Н.Н. Розенталь и Н.Л. Рубинштейн. Ее мастерство и интуиция в диагностике и нюансировке историографических сюжетов были просто исключительными.

Поэтому ее уроки для меня незабываемы. И сегодня, вслед за Завьяловой, я заставляю своих аспирантов перерабатывать тексты статей и диссертаций десятки раз, тщательно выверяя точность, уместность, приемлемость и адекватность каждого слова и выражения.

48

Т.Н. Попова,

выпускница 1971 г.

«СРЕДИ МИРОВ…»

Чем дальше простирается собственный профессиональный путь, тем ярче всплывают отдельные фрагменты из студенческого прошлого, высвечивающие мастерство наших Учителей. Перерабатывая информацию ушедших лет, казалось, уже забытую, наш персональный компьютер, отвечая на запрос текущего дня, выдает требуемый образ, в котором концентрируется необходимый ответ.

… - «А как же?» - задавала Она свой коронный риторический вопрос после очередного фактологического каскада, обрамленного безупречной аргументацией; при этом – ослепительно улыбалась, сверкая серо-голубой эмалью глаз.

Четкая логика, обширные знания, намного превосходящие необходимый объем специализированного багажа, и наряду с этим – тонкая актерская игра: в модуляциях слегка приглушенного голоса, в изяществе поз, повороте серебряной головы, скупой, но выразительной жестикуляции. Все направлено на установление особого диалога между завораживаемой аудиторией и главным Актором, органично совмещающим роль феи-сказительницы и режиссера-постановщика такого сложного спектакля, каким всегда была университетская лекция.

Обычно Она не стояла за кафедрой, чаще – возле, положив одну руку, согнутую в локте, на край столешницы, а второй рукой обхватывая кисть первой. Голова склонялась к плечу по мере потока рассуждений, глаза интригующе лучились: все, что произносилось, нравилось и было интересно Ей самой, а потому и увлекало нас, заставляя вслушиваться в слова в поисках смысла этого магического вещания.

Каждый, кому довелось быть на Ее лекциях, а затем пойти по той же стезе, будет испытывать бесконечную благодарность судьбе за встречу с Ней, за прикосновение к этой неповторимой личности.

49

О.Б. Дёмин,

выпускник истфака 1973 г.

ИРИНА ВЛАДИМИРОВНА ЗАВЬЯЛОВА:

УЧИТЕЛЬ, ПЕДАГОГ, КОЛЛЕГА

В судьбе каждого неизбежно, чаще всего неосознанно, есть

человек, оказавший наибольшее влияние на жизненный путь. В университетской и научной среде такую роль зачастую играют преподаватели и научные руководители диссертаций. Но только некоторые из них становятся Учителями, и только некоторые из нас могут сказать, что у них были Учителя. Мне повезло, ибо у меня было несколько Учителей: кандидат исторических наук, доцент кафедры истории древнего мира и средних веков Одесского государственного университета имени И.И. Мечникова Ирина Владимировна Завьялова, кандидат исторических наук, доцент кафедры истории нового и новейшего времени Одесского государственного университета имени И.И. Мечникова Вадим Сергеевич Алексеев-Попов и доктор исторических наук, профессор, заведующий отделом истории средних веков Института всеобщей истории Академии наук СССР (г. Москва) Александр Николаевич Чистозвонов.

Самое раннее влияние на формирование моего исторического мышления и, как оказалось, самое радикальное вмешательство в мою судьбу осуществила И.В. Завьялова. Без нее моя научная и преподавательская карьера, возможно, и не началась бы, а если бы жизнь и привела к ней, то она бы, вероятно, пошла в другую сторону. По сути, встреча с И.В. Завьяловой и работа под ее руководством в течение четырех студенческих лет определили всю мою судьбу.

В начале II курса (конец октября или начало ноября 1969 г.), вернувшись из колхоза, мы должны были выбирать тему курсовой работы. К этому времени определились мои студенческие научные интересы, связанные с историей первобытного общества.

Поэтому я хотел писать курсовую по истории первобытности. И с этим своим желанием я отправился к В.Н. Станко, которого видел своим руководителем. Но он мне объяснил, что на втором курсе все студенты пишут курсовые работы только по истории средних веков (тогда существовало правило писать курсовые не по специализациям и кафедрам, а по историческим периодам). Пообещав мне посодействовать, он повел меня на кафедру, где изложил И.В.З. мою просьбу. Это было в преподавательской кафедры истории древнего мира и средних веков, маленькой второй комнате аудитории № 9 (ул. Советской Армии /Преображенская 24), слева от гардеробной, сразу после подъема по

50

лестнице. Первая комната была кафедральным кабинетом, во второй стоял стол заведующего кафедрой П.О. Карышковского и столы преподавателей (кажется, только два).

Помню, эта встреча оставила тревожные чувства. Я встретился с женщиной, как мне показалось, намного старше, жестче, требовательнее, чем те преподаватели кафедры, которые работали с нами на первом курсе. Хотя она достаточно открыто и резко высказалась о моей блажи писать по первобытной истории, но постаралась в чем-то пойти навстречу такому настырному студенту. По крайней мере, она тут же, сидя посреди малой преподавательской на стуле, сформулировала мне тему, которой не было в списке названий курсовых: «Социальная структура общества салических франков по «Салической правде», обосновав ее наличием значительного источника, присовокупив, что это будет полезно для молодого человека. Уже потом, на мои робкие возражения В.Н. Станко, что предложенная проблема далека от первобытной истории, он ответил, что по-другому быть не может и лучше с Ириной Владимировной не вступать в конфронтацию.

Делать было нечего, и я принялся за работу уже в первом семестре. Во-первых, наученный опытом первого курса, я старался сделать ее как можно скорее, освободив себе время для других занятий. Во-вторых, приобретя уже некую библиографическую практику, я подготовил список литературы на библиографических карточках. Это удивило И.В. на одной из первых консультаций по курсовой работе, и она практически ничего не добавила к списку, т.к. там было уже более 30-ти позиций.

Но ее некая поддержка окрылила меня, заставила более внимательно слушать лекции И.В. Хотя я и так воспринимал их по-другому, чем лекции Я.П.Зинчука в первом семестре. В отличие от него, И.В. больше внимания уделяла историографии, называла больше имен советских историков, вспоминала медиевистов Одесского университета. Отступления от основной темы у нее были редки и носили органический характер (то есть не были личными воспоминаниями или сентенциями о нравах современной молодежи), Запомнились два таких момента, оба касавшиеся работ А.Я. Гуревича (может потому и запомнились). Первое относилось к критике книги о генезисе феодализма. И.В. осторожно говорила, что критики во многом не правы, категорически отбрасывая роль политического фактора в генезисе феодализма, о роли которого писал А.Я. Гуревич. Во втором случае речь шла о книге А.Я. Гуревича «Категории средневековой культуры». Здесь И.В., высоко оценивая книгу, критически отмечала, что А.Я. Гуревич по сути использовал идеи преподавателя Новороссийского университета П.М. Бицилли (даже названия обеих книг близки – у П.М. Бицилли «Элементы средневековой культуры»), практически ничего не сказав о нем.

51

Но значительно больше меня впечатляло то, как И.В. вела практические занятия. Прежде всего, они почти никогда не сводились к выступлениям студентов или их опросу. Мы работали напрямую с источниками, занимаясь либо комментированием текстов, либо реконструкцией исторической картины конкретного средневекового эпизода на основании источника. «Салическую правду» читали и разбирали. Изучая полиптих аббата Ирминона, мы подсчитывали количество земельных держаний, их размеры и как итог работы рисовали схему владений аббатства. Прелесть этих занятий, быть может, была и в том, что к ним не надо было готовиться, и это воодушевляло. Впрочем, восхищение такой методикой не было всеобщим. Как вспоминает Светлана Паламарчук (выпускница 1976 г.), «меня колебали подсчеты акров на практических занятиях» (Речь шла об изучении «Сотенных свитков»). Но для меня этот педагогический прием показался ценным и впоследствии, читая историю средних веков, я пошел по этому пути, даже сделал в начале 80-х гг. малодоступный тогда ксерокс документов, чтобы все студенты группы были обеспечены текстами источников.

Написание этой курсовой работы дало неожиданный результат. Кафедра получила приглашение прислать студентов для участия в III Всесоюзной студенческой медиевистической конференции в Ленинграде. В конце второго семестра второго курса И.В. вызвала меня, объяснила ситуацию, показала, как написать тезисы, проконтролировала их написание (кстати, у всех ее подопечных, тезисы написаны по одному образцу, которому следовала и она).

Так в конце января 1971 г. я вместе с однокурсником Колей Шевчуком (мы уже третьекурсники) и пятикурсниками Андреем Добролюбским, Владимиром Ковбасюком, Сергеем Мохненко попали в Ленинград. При подготовке доклада И.В. загрузила меня чтением книг О. Тьерри, С.В. Ешевского, еще кого-то. Хотя и было боязно перед лицом А.Д. Люблинской и других ленинградских медиевистов, но я смело вещал и о списках «Салической правды», и о переходном этапе, и о специфике лита. Кажется, они понимали студенческий характер доклада и снисходительно даже не задали вопросов.

Мое участие в этой конференции стало для И.В. аргументом против меня весной 1971 г., когда пришло приглашение участвовать в студенческой конференции по военной истории в Киеве. Так как я уже вовсю занимался первобытной историей, то желания что-то писать по более поздним периодам у меня не было. Но И.В. умела находить доводы, и по ее настойчивой рекомендации я активно занялся изучением армии Кромвеля (И.В. читала еще и начало курса новой истории, по крайней мере, лекции по Английской революции). В университетской библиотеке было лондонское издание писем Кромвеля, и я приступил к их чтению,

52

что давалось с трудом. Тезисы я подготовил и передал И.В., причем они были написаны по ее совету в другой манере, чем первые – в виде развернутого плана. Однако по какой-то причине конференция не состоялась, и история кромвелевской армии отошла в сторону.

На четвертом курсе И.В. вела спецсеминар, посвященный истории общественной мысли Англии и Франции XVI в. Памятуя опыт предыдущих спецсеминаров, я постарался взять одно из первых заданий, приходившееся на начало семинара, чтобы скорее освободиться и потом заниматься другими делами. Как правило, первыми в перечне стояли темы по историографии, и я подготовил такой доклад. Мне он показался достаточно пристойным, особенно для человека, занимающегося поздним палеолитом. Однако на семинаре мое выступление подверглось уничтожающей критике И.В., как я сейчас понимаю, за поверхностность, механистическое соединение обзора работ российских и советских авторов (не помню, использовал ли иностранные работы). В общем, закономерный результат, ибо, не вникнув в суть проблемы (а я не очень-то и хотел вникать), даже простой историографический обзор не подготовишь. Но И.В. преподала мне нравственный, хотя и излишне категорический урок: вначале она игнорировала меня на занятиях спецсеминара, не отвечала на мои «Здравствуйте!», «Добрый день, Ирина Владимировна!», а затем, поставив зачет, еще с месяц что-то бурчала в ответ на мои попытки войти в контакт. В общем, она ясно показала свое отношение к моей работе. Уже в конце четвертого курса она пояснила, что если студент может делать больше, то и спрос с него больше, и он не имеет никакого права халтурить, обладая потенциальными возможностями для подготовки хорошего доклада. Между прочим, когда я начал писать диссертацию о внешней политике Англии второй половины XVI в., то знание литературы, приобретенное на спецсеминаре, мне пригодилось.

И.В. вела еще ряд интересных спецкурсов и я, уже работая в университете и бывая у нее дома на улице Пастера 29а, кв. 127 (во дворе Холодильного института), видел огромный рукописный материал, который, к огромному сожалению, куда-то пропал. В равной мере там были представлены и тексты лекций, и выписки из англо- и франкоязычных работ.

Одним из любимых исторических периодов И.В. была эпоха Возрождения. Темы дипломных и курсовых работ, большое количество книг в домашней библиотеке, спецкурс, о котором я слышал, но который не слушал, и научный студенческий кружок. О последнем я забыл, но недавно, перебирая свой домашний архив, наткнулся на рукопись заметки старосты кружка Светланы Жеребчук о его заседаниях. Она сохранилась, потому что со второго курса я стал редактором «Бюллетеня НСО»,

53

настенного печатного органа научного студенческого общества исторического факультета. Одна из рубрик касалась работы кружков. В заметке С. Жеребчук рассказывалось о тематике докладов и, в частности, описывалось последнее заседание кружка, которое было посвящено поэзии Возрождения; оказывается, я там читал стихи.

Но с третьего курса я все больше внимания стал уделять первобытности, причем не археологии, а истории первобытного общества. Поэтому для меня как гром среди ясного неба стало озвученное накануне факультетского распределения кафедральное решение о направлении в аспирантуру по специальности всеобщая история – история средних веков. Я срочно разыскал В.Н. Станко, но он страшно разочаровал меня, заявив, что это коллегиальное решение и оно ушло уже наверх, и теперь просто нельзя подводить кафедру. Тем более что, по его словам, это была инициатива И.В.

И.В. сыграла значительную роль в момент решения моей дальнейшей судьбы после окончания аспирантуры. Последние полгода аспирантуры я активно писал текст работы. Я особенно не задумывался о будущем, рассчитывая решить все в конце срока. Хотя были какие-то разговоры с моим научным руководителем о работе в Москве, меня вызывали в отдел аспирантуры, когда весной приезжали в Институт за кадрами представители нескольких российских университетов. Были определенные обстоятельства и личного порядка.

В Одессе, которая в то время была в глазах советских людей хотя и не первым, но и не вторым городом Украины, существовала тенденция ориентации в большей степени на Москву, чем на Киев. К тому же сложились определенные связи между истфаком Одессы и Институтом всеобщей истории. Не последним обстоятельством было и то, что заместителем директора Института был Иван Иванович Жигалов, специалист по новейшей истории Великобритании, выходец из Одессы. Вероятно, какие-то слухи о разных перспективах моего трудоустройства дошли до Одессы, и незадолго до окончания аспирантуры И.В. приехала в Москву, нашла меня и просто попросила приехать в Одессу, потому что некому читать историю средних веков в связи с уходом Я.П. Зинчука на пенсию. Этот шаг И.В. стал определяющим в моем дальнейшем решении.

В мои студенческие годы И.В. была прекрасным историографом, понимавшим суть данной дисциплины, а не просто знавшим литературу по проблеме. Это я понял в аспирантские годы, когда обратился к ней за консультацией по историографическому обзору моей диссертации. Мой руководитель в аспирантуре А.Н. Чистозвонов раскритиковал мой проблемно-хронологический подход в изложении литературы темы, часть, относящуюся к дореволюционной российской историографии, рекомендовал существенно сократить, а пару абзацев о литературе 1905–

54

1917 гг. вообще выбросить. Сказав, что А.Н. Чистозвонов ничего не понимает в историографическом процессе, она тут же очень емко и наглядно обрисовала значение работ по политической истории российских историков-англоведов и, в частности, работ начала ХХ в., появившихся в новых исторических условиях первой российской революции и послереволюционной свободы научной мысли. О справедливости историографических суждений И.В. говорило то, что мои возражения А.Н. Чистозвонову, изложенные в русле советов И.В., были им приняты почти без сопротивления.

Она с каким-то уже забытым мной восторгом рассказывала об историографической конференции где-то в Горьком (?), где она выступала с докладом о французском историке Оларе и была вынуждена вступить в дискуссию с ведущим советским специалистом по истории Франции А.Д. Люблинской.

Представляется, И.В. как историограф была на голову выше всех коллег по факультету, которые утверждали, что занимаются историографией, т.к., изучая историю средних веков и нового времени, знала и понимала закономерности становления и развития историографии как науки. В этом истоки ее критических отзывов в адрес историографических работ П.Г. Чухрия, К.Д. Петряева, С.И. Аппатова, В.П. Ващенко.

Она внимательно следила за современной советской и, насколько это оказывалось возможным, иностранной литературой, была чувствительна к новейшим методологическим веяниям, знала их, хотя и воспринимала несколько скептически. В научной библиотеке университета у нее были знакомые, кажется наши бывшие студенты, от которых она всегда получала последние журналы. Приходя на кафедру, с большим удовольствием начинала пересказывать содержание прочитанной книги, неважно, была ли она научная, научно-популярная или художественная. В этом случае ее оценки были вообще безапелляционны и «бездарная работа» была самой безобидной, благо, авторы этого не слышали.

Знание, жизненный опыт, длительный период работы на факультете, в том числе и то, что она была преподавателем у ряда уже ведущих доцентов факультета, в том числе и декана факультета доцента З.В. Першиной, делали ее слово авторитетным и уважаемым. На кафедре истории древнего мира и средних веков И.В. была неформальным авторитетом, но, прежде всего, в научно-педагогическом и этическом плане. Она высоко ценила заведующего кафедрой профессора П.О. Карышковского за его энциклопедические знания, эрудицию, научные работы, говорила, что его место не в провинции, а в столице, в Москве, и только смерть Сталина помешала ему перебраться туда

55

(планировалось создание в системе АН СССР института византиноведения, и для П.О. Карышковского там было зарезервировано место; требовалась только резолюция вождя. После смерти Сталина идея создания института ушла в небытие). С деканом факультета у И.В. установились некие особые дружественные отношения, связанные с обменом и чтением дефицитных и модных книг и журналов, близкими оценками людей и событий, какой-то общностью судьбы.

С необычайным пиететом И.В. относилась к В.С. Алексееву-Попову. Она считала его наиболее талантливым ученым факультета, но крайне несобранным, из-за чего он не смог защитить докторскую диссертацию. Очень тепло отзывалась об Анатолии Диомидовиче Бачинском и сожалела, что не сложилась научная судьба у Василия Терентьевича Галяса.

Вместе с тем она не любила бездарей и неучей и поэтому позволяла себе высказывать в их адрес достаточно резкие, нелицеприятные слова. Особенно, если таковыми оказывались студентки, причем сравнения их с травой были мягкими. В адрес студентов таких замечаний было меньше, но и они звучали очень экспрессивно. На экзаменах она была достаточно требовательной, но на нашем курсе только несколько человек пересдавали экзамен. Но как вспоминает С. Паламарчук, на её курсе (в 1972 г.) И.В. поставила 17 двоек («Я точно помню это число»). По словам Екатерины Гагауз (Попаз), выпускницы 1973 г., И.В. Завьялова запомнилась «как очень интеллигентный, строго справедливый преподаватель. Было просто стыдно не знать материал, поэтому мы все (соседки по комнате в общежитии – ред.) очень старательно готовились к ее занятиям и к экзамену. Причем это каким-то своеобразным образом сочеталось (у И.В. – ред.) с чувством юмора».

Ее принципиальность и требовательность, вероятно, были одним из факторов выдвижения И.В. в народные заседатели.

И.В. была человеком высокой внутренней культуры. Она, в отличие от ряда преподавателей, особенно кафедры истории СССР, не позволяла себе опаздывать на занятия и заканчивать лекции раньше времени. Обращала внимание на внешний вид преподавателя. Подчеркивала, что молодой преподаватель должен тщательно следить за формой одежды. Мне сделала однажды замечание за расстегнутый пиджак, причем это было еще в студенческие годы. Как вспоминает С. Паламарчук, «она была непростым человеком, но мне нравились ее скептицизм, ироничность, некая ехидность … ».

Ее педагогический талант раскрывался в ежедневном общении со студентами, невзирая на личности. Как говорит Е. Гагауз: «И по сей день вспоминаю очень часто ее разборы моих уроков во время педагогической практики в средней школе № 118. И сейчас, как и тогда, они вдохновляют

56

и заряжают бодростью. Она говорила, что то, о чем вы рассказываете, ваши ученики услышат только раз, поэтому тщательно продумывайте, какой материал нужно отобрать, что вы им будете говорить, продумайте, какие эмоции вызовет ваш рассказ. Еще запомнилось ее правило, что требования учителя к ученику должны быть доведены до конца. У меня в классе был очень подвижный мальчик, который все время мешал уроку. Я ему сделала несколько замечаний, в том числе пообещала выгнать с урока, но не сделала этого. Находившаяся на уроке И.В. Завьялова попеняла мне, сказав: «Вот вы пообещали выгнать и не выгнали». Я тогда на следующем уроке взяла и действительно выгнала его за подобное поведение. Но на перемене И.В. говорит: «Вот вы выгнали ученика с урока, это ЧП. Вы подумали, что с ним, дома ли он?» Я как сорвалась и побежала к нему домой – он действительно сидит дома и ест борщ».

Не удивительно, что ученики всех поколений с теплотой вспоминали И.В. Выпускник нашего факультета 50-х гг. академик НАНУ И.Ф. Курас писал у нее дипломную работу, и во многом вследствие его поддержки (так говорит народная молва) она получила квартиру после пожара во флигеле Холодильного института, где проживала.

Написав эти воспоминания, я осознал, насколько моя судьба оказалась связана с И.В. Фактически она определила все мою дальнейшую судьбу историка-медиевиста. Уже не от нее зависели дальнейшие повороты моей жизни. Она их понимала и принимала. Но уроки Ирины Владимировны Завьяловой остались навсегда в моей памяти, как и в памяти многих поколений студентов исторического факультета Одесского университета.

57

Н.А. Шевчук,

выпускник истфака 1973 г.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О ПЕДАГОГЕ

(к 100-летию со дня рождения Ирины Владимировны Завьяловой)

Со студенческих лет запомнилась поговорка, озвученная на занятиях по немецкому языку: «Die Studentenjahre sind die goldene Jahre», что в переводе означает «Студенческие годы – золотые годы». Не такими уж золотыми, на самом деле, выглядели студенческие годы в повседневной жизни, хотя время укрывает их позолотой. Эти годы были важным периодом становления личностного и профессионального опыта, который, понятно, приобретался также с помощью университетских педагогов. Их образы, в большей или меньшей мере, сохраняются в нашей памяти. Особое место среди них занимает образ Ирины Владимировны Завьяловой.

Хронологию моего студенчества составляют 1968-1973 гг. Ирина Владимировна вошла в жизнь мою и однокурсников с осени 1969 г., начав читать на втором курсе историю Средневековья. От студентов старших курсов мы получили информацию о ее авторитете, основанном на знании предмета, требовательности и справедливости.

Ирина Владимировна читала лекции запоминающимся по тембру голосом, спокойно и неторопливо. Была возможность хорошо услышать, понять и записать лекцию. Сохранился конспект ее лекций. Из него следует, что определение основного для Средневековья понятия «феодализм» давалось на основе анализа двух течений в западной историографии – германизма и романизма. Изложение российской историографии начиналось с указания факта, что Н.В. Гоголь, ставший впоследствии известным писателем, являлся преподавателем истории средних веков в Петербургском университете. Как нам известно из биографии писателя, преподавательская стезя оказалась не его судьбой, и он сам отказался от профессуры в 1835году. Упоминая выдающегося российского историка П.Г. Виноградова, Ирина Владимировна с уважением называла также имена Д.М. Петрушевского, Е.А. Косминского, В.М. Лавровского, В.Ф. Семенова. В ряду советских историков указывались имена С.Д. Сказкина, В.В. Стоклицкой-Терешкович, Н.В. Пигулевской, Н.А. Сидоровой.

Излагая в лекции идею имперского универсализма на примере формирования и развития Священной Римской империи, Ирина Владимировна прокомментировала тезис о культурном превосходстве Запада над Востоком. «Но ведь в это время центр культуры был в Византии, а также у арабов, поэтому концепция превосходства Запада над

58

Востоком здесь совершенно неуместна», - заключила она с улыбкой. Как определенную аналогию этому утверждению привожу для сегодняшних студентов тезис из эссе экс-президента ФРГ Романа Херцога о правах человека, которым утверждается вклад как Запада, так и Востока в концептуальное обоснование прав человека.

В продолжение к сказанному, в моем конспекте были записаны, например, такие факты и суждения о кортесах Кастилии. Указывалось, что они состояли из представителей сословий духовенства и дворянства, а также горожан и крестьян. Зачастую парламентарии выносили решения в пользу этих последних. И далее в записи: «Сила их была в позванивании мечами на кортесах. Это управление, даже можно сказать, носило, в какой-то мере, демократический характер». В новейших учебниках такому утверждению Ирины Владимировны имеется определенное подтверждение. Добавлено лишь пояснение, что ведущая роль в кортесах представителей городского сословия обуславливалась также тем, что духовенство и знать не принимали в их работе активного участия1.

Об изучении истории средневековой Испании Ирина Владимировна представила студентам интересное суждение: «Сами испанские историки плохо изучают историю Испании. Нашим историкам нет доступа к архивам Испании, поэтому необходимо пользоваться трудами историков других стран». И указала на историков французской школы «Анналов». Не могу ничего сказать о том, плохо или хорошо изучали тогда свою историю испанские историки, но тезис о закрытости архивов Испании для советских историков несколько позже подтвердился для меня самым непосредственным образом. В годы моей учебы в аспирантуре в Институте всеобщей истории АН СССР в Москве я познакомился с советским испанистом доктором исторических наук Светланой Петровной Пожарской. В моей личной библиотеке хранятся подаренные ею собственные книги по истории Испании. Она весьма охотно делилась как с коллегами, так и с аспирантами новой информацией по изучению истории Испании. В начале 80-х гг. прошлого века ей разрешили научную командировку в Испанию. В Институте этот факт обсуждался как событие большого значения, как своего рода прорыв блокады.

Запомнилась сказанная на лекции Ириной Владимировной с особым акцентом фраза об организации труда в средневековых цехах: «Каждый мастер должен был работать от утреннего церковного колокольного звона и до первого вечернего звона, подмастерья – до

1 История средних веков: В 2-х т.: Учебник/ Под. ред. С.П. Карпова. Т1. – 2-е изд. – М.: Изд-во МГУ; ИНФРА – М., 2000. – C.451.

59

второго вечернего звона, а ученики – до третьего». Был ли в этих словах намек на соотносимую работоспособность студентов, не знаю. Но они врезались в память и в дальнейшем подкреплялись фактами из жизни разных европейских художников, почерпнутыми уже из специальной литературы.

Излагая взгляды историков на те или иные исторические события, Ирина Владимировна чаще всего соотносила свое мнение с кем-нибудь из них, включая возможную коллективную точку зрения. Например, обращаясь к средневековой Италии, она заявляла о том, что часть советских историков считает, что на развитие Италии большое влияние оказало историческое наследие Римской империи. При этом акцент делался на том, что если бы в Италии не было новых исторических обстоятельств для перспективного развития, то само по себе «влияние римского наследия не оказало бы такого значительного воздействия». К этой точке зрения Ирина Владимировна присоединила собственную позицию.

С особым интересом рассказывала она о Флоренции, подчеркивая, что уже в XIII в. этот город «становится колыбелью и центром культуры», а также «производственным центром, в то время как Венеция являлась купеческим центром». Другие города Италии, по ее заявлению, были в некотором отношении похожи на Флоренцию, «но в них не было таких элементов демократизма, той революционной активности, что были там».

Воодушевленно читала она тему «Италия в эпоху Возрождения». Было много обращений к взглядам немалого числа историков. Начинала она с обращения к Марксу и Энгельсу, «которые впервые указали на связь эпохи Возрождения со значительным сдвигом в области экономического и социального развития, то есть связывали культуру эпохи Возрождения с новыми капиталистическими отношениями. Эту культуру они считали не возрождением прошлой культуры, а оценивали как зарождение новой культуры». На лекции по этой теме ею разбирались и новые идеи, научные подходы известных специалистов М.М. Бахтина и Л.М. Баткина. Она анализировала тезис Бахтина о народности культуры эпохи Возрождения, подчеркивая, что для него он связан с сущностью «празднества и смеха, которые противостоят культуре господствующего класса». Она ссылалась на мнение Н.И. Конрада и Д.С. Лихачева, которые подчеркивали в тогдашнем обществе стремление к индивидуализму. Она обращалась к исследованиям выдающегося искусствоведа В.Н. Лазарева, не соглашалась с отдельными его положениями.

Анализируя творчество Данте Алигьери, Ирина Владимировна подчеркивала неправоту тех специалистов, которые считали, что Данте «использует искусственный язык». Она отмечала, что Данте являлся создателем нового литературного языка, но этот язык не был тогда новым.

60

И приводила суждения Данте, который сравнивал латынь с пшеничным хлебом, доступным лишь немногим, а народный язык – с ячменным, который доступен всем. Чувствовалось, что ей была близка и цитируемая мысль Данте о том, что человек создан для постижения знания и доблести.

Более близкое мое общение с Ириной Владимировной произошло в ходе написания под ее руководством курсовой работы на втором курсе. Избранная мной тема касалась исторических событий религиозных, или, равным образом, гражданских войн во Франции второй половины XVI в. Как известно, драматические события этой истории привлекали внимание как историков, так и писателей. В ходе первой встречи, связанной с подготовкой курсовой работы, Ирина Владимировна дала консультацию о проблематике темы и ее историографии. При этом особое внимание она обратила на необходимость использования опубликованных документов по истории Франции середины XVI в. Ими оказались оригинальные французские письма того времени, которые хранились в библиотеке Салтыкова-Щедрина в тогдашнем Ленинграде. Они были опубликованы параллельно на французском и русском языках в сборнике «Средние века» Т.П. Вороновой и Е.Г. Гурари под редакцией А.Д. Люблинской, а также отдельным изданием. Ирина Владимировна говорила о важности использования источников для качественной подготовки курсовой работы, ибо именно они служат основанием для самостоятельного осмысления фактов истории и выводов по ним.

До начала работы над означенной темой я мало что знал о ней. Думается, не погрешу против истины, если скажу, что с большим увлечением изучал проблематику гугенотских войн. У меня до сих пор сохранились подробные выписки из опубликованных французских писем. Цитирую их сегодняшним студентам. Большое влияние на меня оказали научные публикации по данной теме профессора Киевского университета св. Владимира И.В. Лучицкого. В моей памяти с того времени четко зафиксировалось имя профессора Ленинградского университета А.Д. Люблинской. Определенно, изучение темы курсовой работы расширило мой исторический кругозор и принесло творческое удовлетворение. Курсовая работа была защищена мною на отличную оценку, чему рада была и Ирина Владимировна как научный руководитель.

Как оказалось впоследствии, дело успешной защитой курсовой работы не закончилось, а имело неожиданное для меня продолжение. На третьем курсе Ирина Владимировна предложила мне подготовить доклад на научную конференцию, проведение которой планировалось в Ленинградском университете. Тему доклада она предложила сформировать на основе моей курсовой работы. Определились с ее

61

названием: «Положение королевской власти во Франции (1559-1562 гг.)». Преисполненный радости и гордости за оказанное доверие, я взялся за работу. Ее выполнение казалось мне тогда делом несложным, ведь фактический материал был мне известен.

Вскоре я представил рукописный текст доклада на суд Ирины Владимировны. Каково же было мое удивление, когда я увидел его после проверки. Весь текст пестрел красными пометками – исправлениями. Мне кажется, что тогда и мое лицо выглядело красным. Получив разъяснения, взялся более тщательно за работу. Но и во второй раз по пестроте красных чернил возвращенный текст мало чем отличался от первоначального. За вторым текстом подобным образом последовал и третий. Мой энтузиазм начал исчезать, и мне уже не особенно хотелось ехать на конференцию. А Ирина Владимировна продолжала говорить о том, что я должен хорошо усвоить то, с какой высокой научной школой придется мне иметь дело в Ленинградском университете. Еще она советовала мне читать А.П. Чехова для улучшения стиля. Не помню точно, на каком варианте текста доклада мы остановились, но он, в конце концов, был одобрен. Преподанный Ириной Владимировной урок я запомнил навсегда.

На конференцию от нашего университета поехали пятеро студентов: с пятого курса – А. Добролюбский, В. Ковбасюк, С. Мохненко и с третьего курса – О. Демин и я. Возглавлял эту пятерку профессор Петр Осипович Карышковский. Третья Всесоюзная медиевистическая конференция студентов и аспирантов, участниками которой мы являлись, проходила 28-31 января 1971 г. в Ленинградском университете. К моей большой радости, на конференции я увидел и получил возможность беседовать с профессором Александрой Дмитриевной Люблинской. Волнуясь, выступил с докладом. Приняли благосклонно. Слушал интересный доклад подававшего большие надежды аспиранта А.Д. Люблинской Юрия Малинина, с которым познакомился лично. В 2008 г. приобрел его книгу «Франция в эпоху позднего средневековья. Материалы научного наследия», вышедшую в издательстве Санкт-Петербургского университета. Из вступительного текста от составителей книги узнал, что Юрий Павлович Малинин безвременно ушел из жизни 1 февраля 2007 г.

Останавливаюсь на этом примере, чтобы подчеркнуть действительно высокий уровень участников тогдашней научной конференции. Пророческими оказались слова Ирины Владимировны, когда она «муштровала» меня, стремясь к тому, чтобы я «не ударил в грязь лицом» перед такой серьезной научной школой. Я очень благодарен ей за это.

Уместно здесь вспомнить об одном разговоре Ирины Владимировны с Петром Осиповичем Карышковским, невольным

62

свидетелем которого случайно я стал. Ирина Владимировна упрекала Петра Осиповича в том, что он не создал в университете своей научной школы. В дополнение к этому, можно было бы указать на тот факт, что все пятеро одесситов-участников ленинградской конференции впоследствии поступили в аспирантуру. Двое из них – в академическую аспирантуру в Москве. Все успешно защитили диссертации, в том числе две докторские.

На третьем курсе нам предстояло определиться со специализацией. На историческом факультете существовало тогда три специализации: всемирная история, отечественная история и общественные науки (философия, история КПСС). В результате оказалось, что на нашем курсе большее число студентов выбрали отечественную историю, второе место было за общественными науками и третье – за всемирной историей.

Студентов, которые выбрали специализацию по всемирной истории, их коллеги называли «дважды самоубийцами», так как им предстояло «пройти по второму кругу» тех преподавателей, которые из-за своей требовательности считались «грозой» для студентов. Среди таких преподавателей числились Ирина Владимировна и В.С. Алексеев-Попов, в меньшей мере – П.О. Карышковский. Я не колебался, когда выбирал всемирную историю.

В группе, которая специализировалась по всемирной истории, мне довелось дружить с Олегом Деминым, Валерием Варзацким и Юрием Требиным. В памяти сохранилось событие, связанное с вступлением в брак Олега Демина. Торжественная для него дата росписи была назначена на 19 ноября 1971 г. на 12 часов дня. В этот день первую пару занятий на факультете проводила Ирина Владимировна. В связи с предстоящим торжественным событием я сказал Варзацкому: «Если Ирина Владимировна узнает о том, что Олег женится, она скажет: «Так вот почему он был так задумчив, и все время смотрел в окно!» Когда же Ирина Владимировна узнала об этом факте, она спокойным голосом, мило улыбаясь и обращаясь к нам, его товарищам, сказала: «Теперь вы должны последовать его примеру, и тогда ваша бурса уже распадется».

Ирина Владимировна читала нам спецкурс по истории эпохи Возрождения. В рамках его программы я готовил реферат по произведению Этьена де Ла Боэси «Рассуждение о добровольном рабстве». Перед прочтением этой книги Ирина Владимировна предупредила: «Здесь можно зубки поломать». Книгу прочитал с большим интересом и увлечением и в деталях помню ее содержание по сей день. Думаю, в этом произведении есть что почерпнуть современным политикам и государственным деятелям. Помню также интересное обсуждение книги Н.И. Конрада «Запад и Восток» на научном студенческом кружке под руководством Ирины Владимировны.

63

Обсуждение книги в дискуссионном формате заняло два заседания научного кружка. Об этом факте интересно вспомнить, ибо сегодня на постсоветском пространстве не утихают дискуссии о предпочтении западного или восточного вектора общественного развития, в том числе и для Украины, и для России.

30 ноября 1971 г. беседовал на факультете с Ириной Владимировной о Бодене и Боэси. Мы оба остались довольны общением. Затем она попрощалась и вышла из кабинета, но тут же возвратилась и спросила, работаю ли я в развитие темы по истории Франции, по которой писал курсовую работу и выступал с докладом. На ее вопрос я ответил почему-то утвердительно, хотя это не было правдой. Кое-что, связанное с прежней темой, по инерции попадало в поле моего внимания, но не более того. Да и вообще, в последнее время я редко подходил к Ирине Владимировне. В тот же день она сказала, что желала бы, чтобы я подготовил новую тему (как я понимал, под ее руководством), с которой выступил бы на научной конференции в апреле месяце. Ее предложение меня подбодрило и вызвало чувство глубокой признательности.

В марте 1972 г. Ирина Владимировна через Олега Демина пригласила меня к себе на кафедру. Как оказалось, мою курсовую работу перепечатывали на пишущей машинке для отправления на конкурс научных студенческих работ. Ирина Владимировна должна была написать на нее отзыв. Она хотела, чтобы я продолжал работать по тематике Средневековья. Указала на возможную перспективу поехать в следующем году на научную конференцию в Москву. Я согласился с такой перспективой. В тот день Ирина Владимировна была в хорошем настроении. Спросила, не могу ли я достать ей журнал «Подвиг» (1969, №3), в котором напечатан роман Адама Холла «Берлинский меморандум». По нему был поставлен кинофильм «Меморандум Квиллера». Действительно, мы смотрели сначала фильм, широкая популярность которого у советской аудитории вызывалась поднятой проблемой неофашизма в жанре захватывающего детектива. Позже наши зрители получили возможность прочитать и опубликованный текст. Лично я прочитал роман «с подачи» Ирины Владимировны. Фильм же смотрел три раза, что было для меня редкостным случаем.

В марте месяце библиотекарь Ольга Михайловна передала пакет, в котором оказались тезисы ленинградской конференции. Они были выполнены в машинописном варианте на второсортной бумаге, соответствующей размером сегодняшнему стандартному листу А4. Сегодня имеются совсем другие возможности для научных публикаций, хотя и реализуются они часто за счет самих авторов. Опубликованные тезисы были моей первой научной публикацией. В марте у меня была «беготня» с оформлением научной работы на конкурс. Ирина

64

Владимировна указала на ряд грамматических ошибок в ней, сделала некоторые другие замечания, но в целом осталась довольна ее содержанием.

Организуя, как мы тогда говорили, мероприятия для студентов, Ирина Владимировна выходила на контакт с преподавателями других факультетов. В конце ноября 1972 г. (мой пятый курс) перед лекциями я встретил Якова Яковлевича Нейдорфа, который преподавал в нашей группе немецкий язык и пользовался у нас огромным авторитетом. Он сообщил о том, что Ирина Владимировна попросила его выступить перед студентами истфака с воспоминаниями о встречах с писателями ГДР. Это предложение Ирина Владимировна сделала под впечатлением прочитанной статьи Г. Вайса, опубликованной в журнале «Новый мир» (1972, №10). Этот факт, как мне кажется, говорит о разносторонности интересов Ирины Владимировны.

Вспоминаются благодарственные слова в адрес уважаемой Ирины Владимировны Завьяловой, сказанные мною в заключительном слове после защиты дипломной работы, в присутствии членов ГЭК и коллег-студентов: «Она была первым преподавателем, кто научил меня исторически верно мыслить».

Через пять лет после окончания университета судьба свела меня с коллегой Ирины Владимировны по аспирантуре Лидией Всеволодовной Гладкой. В своей жизни она занимала высокие должности на комсомольской и партийной работе, была заведующей кафедрой в технологическом институте холодильной промышленности. Общение с ней дает мне основание утверждать, что она обладала интеллектом высокой пробы. Лидия Всеволодовна очень хорошо отзывалась об Ирине Владимировне. В своих объемных мемуарах, которые появились в конце ее большого жизненного пути, Лидия Всеволодовна написала и об Ирине Владимировне. Она указала, в частности, на то, что Ирина Владимировна по характеру была старой девой (характеристика дана к ее 30-летнему возрасту). Отметила также, что она была «образованна, умна, свободно владела английским языком, до войны работала переводчиком в Интуристе, ко всему подходила методично, основательно…, диссертацию защитила в срок…и была одним из наиболее квалифицированных университетских историков»2.

Для себя я давно определил отношение к Ирине Владимировне: пока буду жив, всегда буду с благодарностью хранить в памяти ее уроки, которые оказали большое влияние на мою жизнь.

2 Гладкая Л.В. Записки очевидца. Портрет среднего советского человека на фоне двадцатого века: Мемуары. – Одесса: «Печатный дом», 2009. – С.179.

65

В.В. Багацкий,

выпускник истфака 1974 г.

НЕЗАБВЕННАЯ ИРИНА ВЛАДИМИРОВНА

…Невозможно было себе представить неакадемическую ситуацию на факультете в присутствии И.В. Завьяловой, более того, – на лекции или семинаре, – настолько ответственно она относилась к учебному процессу. И тем не менее, такая ситуация возникала, но только по инициативе самой Ирины Владимировны. Да и кто еще, кроме нее, мог себе это позволить? Даже заведующий кафедрой истории древнего мира и средних веков профессор П.О. Карышковский предпочитал не говорить лишнего при И.В., чтобы не нарваться на едкое замечание в ответ. Ирина Владимировна могла вдруг разразиться филиппикой по чьему-либо адресу или отпустить очередную колкость. На это она была большой мастерицей. И.В., всегда подтянутая, аккуратная, сдержанная в манерах и выражениях, могла внезапно обратиться к какой-нибудь из студенток: «А почему это у вас такой сексуальный вид?». Замечу в скобках, что разговор происходил во времена, когда о сексе девушки думали только заливаясь горячим румянцем и оглядываясь, – не услышал ли кто их «стыдные мысли».

А то и покруче замечание могла сделать эта женщина очередной жертве своей наблюдательности: «Вот если бы вы не обжимались на задней парте с мальчиками во время занятий, то смогли бы получить у меня на экзамене «отлично»!». Одна из «жертв» спустя годы рассказала мне эту историю, с гордостью подчеркнув, что «сама» Завьялова милостиво обратила внимание на провинившуюся.

Да, в ситуации удава и кролика при встрече с Ириной Владимировной мог оказаться кто угодно из студентов. Особенно она не любила всевозможных активистов и общественных деятелей, а также именных стипендиатов. Обращаясь к такому студенту, который в свое оправдание, почему не готов к занятиям, нес очередную чушь, И.В. строго изрекала, нацелив на разгильдяя перст указующий: «Вместо того чтобы отираться в деканате, вы бы больше времени проводили в библиотеке!».

И.В. настолько любила свой предмет и читаемый ею курс, что не уставала повторять: «А вы знаете, что такое средние века? Это потрясающее время в истории человечества!».

66

Ольга Альтшуль (Жебеленко),

выпускница истфака 1977 г.

«Тени воспоминаний загромождают пути моего воображения».

И.Бабель «Одесские рассказы» … Ирина Владимировна Завьялова – это не просто преподаватель.

Это мой Учитель. На втором курсе я опять выбрала тему курсовой работы, связанную

с искусством. По-моему, тема звучала так: «Зарождение реализма в творчестве Джотто». Почему искусство? Начиная с первого курса, я уже поняла, что никогда не буду «настоящим» историком. Современность меня уже пугала, марксистский подход не радовал. А в искусстве, с одной стороны, можно было от всего этого спрятаться, с другой стороны, я просто его любила, еще толком не понимая почему. Мне нравилось изучать стили и направления, сравнивать их и анализировать произведения искусства именно с исторической точки зрения. И Ирина Владимировна Завьялова научила меня историческому подходу к живописи. По сегодняшний день, уже читая лекции по истории искусств, я понимаю глубину и преимущество этой «русско-советской» школы. Гораздо позже я смогла сравнить и изучить различные школы в истории искусств и понять, на сколько «наша» школа глубже и последовательнее, она и сегодня имеет свое продолжение во всем мире.

Со второго курса и до последнего, включая дипломную работу, Ирина Владимировна была моим научным руководителем. Сначала она вела меня как "слепого котенка", раздражалась и требовала от меня работать вдумчиво, опираться на достойные источники, познакомила с работами выдающихся ученых. И, в конце концов, поверила в меня и, думаю, что полюбила.

Я и Ира Немченко на втором курсе стали членами кружка истории культуры эпохи Возрождения. Фактически постоянных членов кружка на весь факультет было всего трое – мы с Ирой и Галя Серкина. Каждый из нас изучал свою тему. На втором же курсе мы с Ирой даже выступали с докладами на научной конференции студентов и аспирантов в МГУ.

Ирина Владимировна была грозой всех студентов, так же, как и Алексеев-Попов, она, думаю, понимала причину нашей «дремучести» и не прощала ее. Теперь мы больше ее понимаем. Прочитав статью Иры Немченко «Ирина Владимировна Завьялова: страницы биографии», я дополнила уже сложившийся в моей голове образ. Понятно, откуда образованность, знание языков и природная интеллигентность, - все это было получено не в советской школе. Да, она действительно была

67

представителем поколения «застегнутого на все пуговицы». Скупые факты ее скупой биографии были предсказуемы, происхождение угадывалось. В те годы Ирина Владимировна была уже немолодым человеком. Она была одинока, и о ее личной жизни мы ничего не знали. Уже после окончания университета я продолжала с ней сотрудничать и побывала у нее дома. Жила она во дворе Холодильного института напротив главного корпуса университета, на улице Пастера. Я вошла в темный, загроможденный коммунальный коридор, в торце которого жила Ирина Владимировна. Она жила в двух комнатах, одна поменьше служила кухней. Жилая комната была не очень просторной, посередине стоял круглый стол, для меня был накрыт чай. Почему-то помню, что для приборов были специальные подставочки. Посуда, мебель, фотографии, книги – все это говорило о том, что здесь живут давно, скромно, интеллигентно и одиноко.

О годах, прожитых в довоенном Киеве, Ирина Владимировна иногда рассказывала. Так, когда-то на кружке она с восторгом вспоминала спектакль камерного еврейского театра «Король Лир» с Михоэлсом в главной роли. Она сказала, что более гениального исполнения она в своей жизни не видела. Так иногда и только на кружке Ирина Владимировна «расстегивала пуговицы», но это были редкие моменты.

В Киев же Ирина Владимировна меня послала уже после моего окончания университета к своему однокурснику, ученому историку, специалисту по истории Англии А.А. Уфимцеву. Он предложил мне написать статью о трактате Уильяма Хоггарта «Анализ красоты». Для меня это была увлекательная работа, потому что предметом ее были не просто гравюры Хоггарта, а и его теоретический, эстетический трактат о линии Красоты, которую художник искал всю свою жизнь.

Еще несколько лет я занималась научной работой, занималась эстетикой, даже пыталась писать диссертацию, но по разным причинам из этого ничего не вышло. Жизнь меня закрутила, я начала преподавать в Одесском художественном училище.

Ирине Владимировне я благодарна по сегодняшний день. Создавая свои курсы по истории искусств, в одном из Иерусалимских колледжей, я всегда помню и весьма успешно использую «методологию Завьяловой» в изучении искусства. Этот подход позволяет дать студентам не только конкретные знания, но и сформировать их исторический кругозор, общий уровень культуры, способность мыслить и анализировать. Идти от общего к частному в изложении материала оказалось не так очевидно. Оказывается, историю искусств можно изучать вне хронологической последовательности, а, значит, и вне истории. И мой, казалось бы, такой традиционный подход превратился в новаторство. Благодаря «методологии Завьяловой» меня стали приглашать читать лекции в разных колледжах. …

Иерусалим, 2011 год.

68

М.И. Милова,

выпускница истфака 1977 г.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ОБ

ИРИНЕ ВЛАДИМИРОВНЕ ЗАВЬЯЛОВОЙ

Наверное, нет ни одного студента (ни двоечника, ни отличника), учившегося на истфаке в 70–80-е годы, кто бы не имел что вспомнить и сказать о таком преподавателе, как Ирина Владимировна Завьялова, доценте кафедры истории древнего мира и средних веков, красивейшей, неповторимой женщине, своеобразном, возможно даже уникальном преподавателе, которую с любовью называли «Бабушкой».

Я – одна из них, Маша Миткова, или теперь уже Мария Ильинична Милова, профессор кафедры политологии Института социальных наук Одесского национального университета имени И.И. Мечникова.

Очень многое можно было бы вспомнить и рассказать об Ирине Владимировне. Я благодарна ей за всё, но, пожалуй, остановлюсь на двух моментах. Первый – она учила нас добросовестности в изучении истории и умению не просто выучить, а увязать выученное, системно (целостно) взглянуть на исторический процесс. Она, в отличие от многих других, формировала у нас историческое мировоззрение.

Никогда не забуду составленную с её помощью схему основных исторических событий, от античности до наших дней, где замечательно укладывались вертикально и горизонтально Византийская империя, фактически вся средневековая Европа и Евразийская степь, про историю которой мы мало знали, а тем более, комплексно осмыслить не могли. Наверное, сегодняшних историков надо готовить именно так, увязывая не только историю отдельной страны, региона или материка. Возможно, магистрам надо читать такие общие курсы, которые замыкали бы в одно целое всё, что они знают по отдельным странам. Я только тогда поняла, что такое исторический процесс и чему я должна была научиться на истфаке. И в этом пыталась помочь своему сыну – магистру и выпускнику нашего факультета 2012 года. Эта карта – схема была составлена для преподавания истории в Маякской средней школе Беляевского района Одесской области, куда я была направлена на работу учителем истории и проработала там всего один год. Карта сохранялась в кабинете истории ещё десяток лет, и по ней изучалась история многими учениками этой школы.

Ирина Владимировна не терпела халтуры в подготовке к занятиям, требовала знания источников, была очень требовательна, как мне

69

казалось, к сильным студентам. Была справедлива в оценке знаний, за что её и любили и даже за «двойки» не обижались. Например, на втором курсе я выполняла под её руководством курсовую работу, посвященную восстанию Уота Тайлера. Постоянно меня подбадривая и нахваливая, поощряя мои старания, Ирина Владимировна поставила мне «4», хотя предварительно оценивала мой труд выше. Она считала, что я что-то недоделала и не представила работу на «5». Я не была обижена, да и вряд ли кто мог тогда обидеться на преподавателя. По крайней мере, среди своих сокурсников, многие из которых стали кандидатами наук, доцентами и профессорами, я таких не знаю. Мне кажется, что воспитанные «Бабушкой» работать в полную силу, мы потом старались быть в научном своём становлении порядочными, добросовестными и корректными. Ирина Владимировна со своими резкими высказываниями и замечаниями всё равно оставалась для тогдашних студентов на недосягаемой высоте, которую мы впоследствии пробовали взять.

И второе, связанное с первым, - это лекции. Оценивая то время с высоты более чем 35-летнего личного опыта чтения лекций по социальным дисциплинам в высшей школе, хочу отметить, что я очень часто вспоминала отдельные лекции И.В. Завьяловой, методику проведения и состояние души, если так можно сказать, которое передавалось аудитории. Одна из таких лекций, запомнившаяся мне на всю жизнь, - по истории Столетней войны, посвященная Жанне д’Арк. Во время лекции у меня было впечатление, что в аудитории находилась сама Орлеанская дева, ведущая борьбу против англичан за освобождение Орлеана. Лектор так много рассказывала о самой Жанне, её какой-то особой любви, увязав это с подвигом женщин во время Великой Отечественной войны, глубоко любивших своих мужчин, не дождавшихся их с фронта, но сохранивших им верность. Это не было принято в тогдашнем преподавании. Личностные характеристики были подчинены более общим и значимым социально-классовым аспектам. Мы слушали как завороженные. Она была неузнаваема.

Потому как преподаватель и как женщина она осталась в моей памяти навсегда. По большей части она делала ставку на рационализм, заставляла интересными вопросами на лекции думать и работать вместе с ней, что и я пытаюсь делать сегодня. Глубокий ей поклон за профессионализм, добросовестность, уважение к знаниям и умение передать их другим.

70

А. Гриськов,

выпускник истфака 1978 г.

ПОСЛАННИК КУЛЬТУРЫ И ДОБРА

(несколько слов об Ирине Владимировне Завьяловой)

Удивительная штука – время. Оно, как гибкая клавиатура

компьютера, позволяет одним только нажатием на воображаемые клавиши памяти извлекать отдельные буквы, собирать их в слова, а потом и в целые предложения. Так возникают воспоминания, появляются образы дорогих тебе людей, наших незабываемых университетских преподавателей, которые приложили столько усилий для того, чтобы у каждого из нас сложилась своя линия жизни, своя линия судьбы, своя биография. К числу таких моих любимых преподавателей, наставников жизни, неутомимых сеятелей добра, несомненно, принадлежит и Ирина Владимировна Завьялова.

Талантливый педагог, прекрасный преподаватель, удивительнейшая женщина, оставившая после себя в моей памяти целый шлейф самых светлых воспоминаний. Но если бы я при ее жизни, тем более в присутствии кого-либо из посторонних, осмелился произнести в её адрес нечто подобное, не сомневайтесь, тут же был бы прерван на полуслове и подвержен публичному осуждению. Славословий и пустозвонства она органически не переносила. Реакция на такие вещи у неё была достаточно жёсткая, мгновенная и незамедлительная.

Это был человек величайшей внутренней культуры, щедро отдававший всего себя, без остатка, делу воспитания молодых людей, будущих историков, гуманитариев, педагогов, общественных деятелей.

Мне посчастливилось учиться на историческом факультете в 70-е годы прошлого столетия (подумать только!). И я, как человек из глубинки, из далёкого от берега Чёрного моря Подолья, моей родной Хмельнитчины, входил в пору ранней юности со своим «мешком обезьян». А надобно отметить, что этот «мешок» часто наполнялся историями, которые весьма охотно преподносили нам старшекурсники, а ты (в силу отсутствия жизненного опыта) воспринимал эти рассказы, граничащие с легендами, искренне, всерьёз и надолго.

«Завьялова, - часто повторяли они, - это же «железная леди Тэтчер», холодный рационализм, никаких внешних проявлений эмоций, полное отсутствие сентиментальности, любых проявлений теплоты и искренности чувств и т.д., и т.п.» И вот с этим всем ты впервые оказываешься в аудитории, среди своих сокурсников, где после звонка появляется она – Ирина Владимировна Завьялова.

71

Но что удивительно, проходит всего несколько занятий, пока ты адаптируешься, пока настраиваются мозг и глаза на восприятие, и ты начинаешь просто физически ощущать, как этот айсберг, эта глыба льда начинает таять у тебя буквально на глазах, а пространство аудитории наполняется звуками её неповторимого голоса, и ты уже подвержен очарованию её своеобразной манеры изложения материала, способности креативного мышления и парадоксальности выводов. Более того, она умеет тонко и замечательно пошутить, а над удачной репликой кого-либо из твоих соседей по аудитории может разразиться безудержным, совершенно искренним и неподражаемым смехом.

Однако это ни в коей мере не умаляет ценности её интеллектуального труда, связанного с подачей материала, с авторской манерой изложения, с требовательностью и справедливостью оценки результатов работы её учеников. Всё продумано и рационально, как в игре в шахматы. Каждый владеет своими фигурами и играет строго по правилам. Более того, сама же И.В.Завьялова может их изменить по своему усмотрению в силу привходящих или сложившихся обстоятельств.

Приведу один пример. Со слов моей сокурсницы Акулины Федоренко (Тодоровой), одно время она проживала в студенческом общежитии с чешской студенткой Ярославой Червеной (а иностранные студенты были на истфаке тогда большой редкостью). Но случилось непредвиденное, накануне защиты курсовой работы Ярослава заболела, её свалила высокая температура, поразило обострение ангины. Голос сел, звонить на кафедру по телефону было уже бессмысленно. Защита курсовой оказалась под угрозой срыва, а сама ситуация, казалось, вышла из-под контроля.

По своей собственной инициативе Акулина Федоренко обратилась за помощью к Завьяловой. Ирина Владимировна только переспросила: «Вы отвечаете за свои слова?», и Федоренко ответила: «Да». Ирина Владимировна тотчас же согласилась перенести защиту. Вскоре ситуация со здоровьем нормализовалась, и курсовая работа была успешно защищена.

Мне думается, что в данном случае у И.В. Завьяловой это был не экспромт, а чёткое делегирование своих полномочий и чувства ответственности за результат ранее проделанной работы. Просьба о помощи оказалась вовремя услышанной, а само доверие к словам обычной рядовой студентки сквозь годы оказалось, в понимании Акулины Федоренко, многократно выше полученной положительной оценки.

В целом, для освоения курса истории средних веков всем студентам приходилось много работать. Ирина Владимировна оказалась неистощимой на идеи, она подкупала новизной, умела увязать отдельные

72

события из далёкой истории Германии, Франции, Великобритании, Италии, Испании с современностью. Для самостоятельного изучения рекомендовала разнообразную литературу, часто ссылаясь на отдельные события и эпизоды, изложенные в тех или иных изданиях.

Скажу откровенно, не верьте общеупотребимым штампам, что «в Советском Союзе секса нет!», как раз наоборот. Именно после остроумных рекомендаций Ирины Владимировны многие из моих сокурсников зачитывались «Декамероном», любовными сонетами средневековых поэтов.

Только теперь понимаешь, как важно во все времена прививать молодёжи культуру взаимоотношений между мужчиной и женщиной, уделяя должное внимание воспитанию сексуальных чувств и отношений. Самое удивительное при этом, что Ирина Владимировна, которую студенты в обиходе любя называли «Бабушкой», могла легко управляться со столь щепетильной темой именно в молодёжной студенческой среде, не акцентируя внимание на отсутствии собственной семьи и личного женского счастья. Не следует также забывать, что все её потенциальные женихи встретили Великую Отечественную войну 30-летними и в подавляющем большинстве пали на полях сражений.

Мне запомнились и некоторые другие примеры, касающиеся нравственности в контексте истории, в неповторимом изложении Ирины Владимировны.

Взять хотя бы пример с чашей Хлодвига, описанный в хронике Григория Турского. После победы у Суассона среди захваченной добычи оказалась драгоценная церковная чаша, которую епископ просил ему вернуть. Хлодвиг сразу же согласился, но проблема заключалась в том, что захваченное подлежало разделу между всеми воинами. Король попробовал исключить чашу из этого раздела, попросив войско дать ее ему сверх положенной доли. Но среди воинов нашелся один убежденный защитник норм военной демократии, который разрубил чашу с мечом со словами: “Ты не получишь ничего сверх того, что тебе достанется по жребию”. Хлодвигу оставалось лишь передать посланцу прелата обломки священного сосуда. Он умел владеть собой и понимал формальную правоту смельчака, но и забыть подобный вызов не мог. Когда через год ему довелось проводить очередной смотр своего войска, король придрался к якобы плохому состоянию оружия у этого воина и лично разрубил ему голову, сказав во всеуслышание: "Так поступил ты с чашей в Суассоне!" Это подействовало, короля стали бояться. Духовенство же быстро оценило «добрую волю» молодого монарха, и епископ письменно признал его власть в качестве администратора римской провинции.

Широкую известность приобрело физическое устранение Хлодвигом всех своих сородичей, как возможных соперников в борьбе за

73

власть. Кровавые распри в королевских семьях встречались у германцев, вообще говоря, издавна. Хлодвиг придал им небывалый масштаб, включив в арсенал средств своей внутриполитической борьбы коварство, вероломство, убийство.

Сколько потом, в реальной жизни, встречалось у каждого из нас подобных «хлодвигов», готовых к различным проявлениям нетерпимости, коварства и вероломства, но пример, прозвучавший в аудитории в педагогической практике Ирины Владимировны, сослужил добрую службу в жизни в освоении уроков нравственности на исторических примерах.

Мне было интересно работать под руководством Ирины Владимировны над темой «Гуманизм Эразма Роттердамского». За давностью лет многие детали ушли, но в памяти осталось её искреннее восхищение многогранностью талантов титанов эпохи Возрождения, стремление подогреть интерес студентов к освоению новых знаний. Причём это И.В. Завьялова делала исподволь, часто приводя примеры творческого подхода, а порой находок и даже открытий в самостоятельном научном поиске некоторых наиболее одарённых студентов старших курсов. Для меня лично чаще всего звучали имена Ольги Жебеленко (к сожалению, рано ушедшей от нас) и Ирины Немченко (старосты кружка по истории культуры эпохи Возрождения). С ними мне довелось лично познакомиться на заседаниях кружка, которым руководила Ирина Владимировна, а их выступления запомнились добротностью и глубиной изложения.

Мне трудно определить причины, по которым И.В.Завьялова со временем предложила мне возглавить этот научный студенческий кружок.

Поначалу я отказывался, ссылаясь на большие пробелы в знании иностранных языков и на наличие ярких и любознательных студентов из числа моих более талантливых сверстников. Но по каким-то причинам она настояла на своём, и я, с её лёгкой руки, получил первоначальный управленческий опыт в студенческой среде и не только…

Стоило хотя бы сослаться еще на один пример, изумительно описанный моим сокурсником, ныне профессором ОНУ им. И.И.Мечникова Г.П. Гребенником в его зарисовках по памяти «Мои главные уроки на истфаке» (декабрь 2009 г.). Он вспоминает о замечательной интеллектуальной дуэли между подлинным энциклопедистом, профессором П.О. Карышковским и доцентом В.С. Алексеевым-Поповым, состоявшейся в рамках заседания нашего кружка, по вопросу о вкладе в развитие европейской и мировой цивилизации Вольтера и Руссо. Каждый из маститых и уважаемых учёных с блеском представил свою интерпретацию взглядов вышеуказанных исторических личностей, о чём в деталях поведал

74

Г.П. Гребенник. И, казалось, что к этому уже нечего было добавить. Ан-нет …

С моей точки зрения, автор упустил весьма существенную деталь, которую он мог и не знать, а я отчётливо помню. Именно Ирине Владимировне Завьяловой принадлежала сама идея пригласить корифеев истфака на заседание студенческого кружка. Мы, тогда совсем молодые люди, получили блистательный урок ведения научной дискуссии, нам удалось прикоснуться к творческому поиску исторической истины, посмотреть на нее глазами наших авторитетнейших современников, искренне порадоваться их удивительным открытиям и живому слову, прозвучавшему в весьма представительной аудитории тогдашних преподавателей и студентов поколения 70-х гг.

Сейчас, с позиций быстротечного времени, мне кажется, что это было не только интеллектуальное состязание, где каждый из учёных защищал свой сундук с историческими раритетами, а настоящая схватка за умы и сердца окружающих. А вдохновить их к публичной дискуссии с весьма непредсказуемым результатом могла только удивительная женщина, женщина с большой буквы, и имя её – Ирина Владимировна Завьялова.

По моему глубокому убеждению, в наши дни, когда границы познания окружающего нас мира существенно расширились, когда Интернет и возможность путешествий позволяют приобщиться к бесценным хранилищам библиотек и музеев, к величайшим сокровищам европейской цивилизации, мы должны с особой благодарностью вспоминать о тех, кто в условиях тогдашнего «железного занавеса» прививал нам общеевропейские ценности и был олицетворением живого, пытливого ума, потрясающего педагогического таланта, трудолюбия и высокой нравственности.

Словами великого поэта можно было бы сказать в адрес дорогой Ирины Владимировны: «Подъезжая под Ижоры, я взглянул на небеса и воспомнил ваши взоры, ваши синие глаза». Думается, что незабываемые глаза Ирины Владимировны Завьяловой ещё долго будут согревать души и сердца тех, кто её лично знал и имел несравненное счастье у нее учиться.

75

Н.Д. Руссев,

выпускник истфака 1980 г.

ВСТРЕЧИ С ИРИНОЙ ВЛАДИМИРОВНОЙ ЗАВЬЯЛОВОЙ

– СЧАСТЛИВЫЕ СЛУЧАЙНОСТИ

Чем дольше я живу, тем чаще задумываюсь о том, сколь велико в жизни человека значение случайностей. Изначально в жизни биологической, затем, пожалуй, еще больше – в социальной. Наконец, роль фактора случайности многократно возрастает и является определяющей в интеллектуальной жизни. Там, где попытки самоактуализации стремятся стать стилем жизни. Там, где человек находится в состоянии перманентного личного выбора.

Учителя наши не те, кто нас учит, а те, у кого мы учимся. Для меня первыми учителями по медиевистике стали Е.В. Агибалова и Г.М. Донской – авторы учебника по истории средних веков для 6 класса, выдержавшего десятки изданий и в 1973 г. удостоенного Государственной премии СССР. Содержание этой знаменитой книжки с яркой миниатюрой на черной обложке я затвердил от корки до корки еще в 3-м или 4-м классе, воспринимая сленг нашего школьного библиотекаря Евгении Исааковны «Агибалова-Донской» как заветный пароль в полную загадок эпоху.

Вживую с людьми, профессионально занимающимися историей средних веков, я познакомился значительно позднее на историческом факультете Одесского университета. Ирина Владимировна Завьялова была среди первых из них. В годы моего студенчества (1975-1980) она была уже человеком пенсионного возраста. Между собой мои сокурсники ее звали «Бабка». Седовласая и стройная, она всегда одевалась строго, часто в сарафан серого цвета и блузку с отложным воротником. Такой костюм обычно дополняла крупная овальной формы брошь. Словом, классная дама из дореволюционных времен. При этом внешний вид Ирины Владимировны как бы подчеркивал ее внутреннюю независимость.

Более всего меня впечатляла манера преподавания доцента Завьяловой. Каждый рассказанный ею эпизод – это сцена-монолог с некоторой импровизацией и многозначительной паузой в финале. На мгновения умолкшую речь замещали совершенно неподражаемая улыбка и стальной взгляд, живописно освещавшие неподвижную фигуру преподавательницы. Вновь возвращал к действительности аудиторию звучавший в ее устах как-то насмешливо риторический вопрос: «А как вы

думали?»

76

Спору нет, в лекторском деле она могла дать фору многим молодым коллегам. Говорила четко, используя хорошо отточенные формулировки. Слушателей подкупала ее ироничная речь и в чем-то парадоксальная логика. Казалось, Ирина Владимировна всегда пребывает в тонусе, а ее профессионализм не подвержен времени. В 65 лет она с искренним удивлением и сожалением в голосе могла ошарашить нас неожиданным вопросом: «Вы что, ни разу в море на яхте не ходили?». Мы как анекдот пересказывали друг другу колкое замечание, якобы высказанное ею в адрес одного из истфаковских деятелей: «Опять

отправился в Африку искать пролетариат…». И на девятом десятке она читала лекции, сохраняя в памяти множество фактов, с большим душевным задором и молодой лукавинкой. Поэтому прозвище «Бабка» я готов признать справедливым разве что в сочетании с ультрасовременным эпитетом «прикольная».

Обладая незаурядным природным артистизмом, И.В. Завьялова излагала исторические события средневековой эпохи в непрестанном движении между общим и частным, обществом и личностями, возвышенным и низким. Преподавательница ловко погружалась в темные глубины веков, стремясь увлечь за собой и нас. Как английский проповедник второй половины XIV в., вопрошала: «Когда Адам пахал, а

Ева пряла, где был тогда джентльмен?» Это просто изумляло наши неискушенные головы. Рассказывая о непримиримой борьбе между лидером протестантизма – «женевским папой» Жаном Кальвином и испанцем Мигелем Серветом, беспощадно окунала нас в критическую фазу трагической истории середины XVI в.: «Решив физически

уничтожить своего идейного противника, Кальвин не сжег его. Он его

поджарил!..» Наступали секунды звенящей от напряжения тишины, вслед за которыми звучало расслабляющее резюме: «А как вы думали?»

Такие миниспектакли, которые нравились далеко не всем студентам, ставились вовсе не для смакования неприглядных деталей эпохи. Они давали нам возможность пропустить через себя дух времени. Задолго до знакомства с творчеством Милорада Павича, Пауло Коэльо, Умберто Эко и Патрика Зюскинда я был свидетелем и в какой-то степени участником антропологических опытов Завьяловой. В отличие от перечисленных писателей, она гораздо бережнее относилась к источникам. Тем не менее, вряд ли погрешу против истины, если скажу, что Ирина Владимировна читала свои лекции по средневековью как историческую антропологию.

Упоминание ныне модного предмета в советской историографии вполне могло восприниматься как вода, вылитая на мельницы «буржуазных фальсификаторов истории». К счастью, отношение к французской школе «Анналов» было более щадящим. Она создавала поле,

77

на котором И.В. Завьялова могла свободно соотносить обширные конкретно-исторические познания с не вполне марксистской теорией. Я специально проверил по своим конспектам и точно установил, что именно в курсе истории средних веков мы много говорили не только об изданных в Советском Союзе «Боях за историю» Люсьена Февра и «Апологии истории» Марка Блока. От Ирины Владимировны мы впервые узнали о глобальных построениях Фернана Броделя и экзотических исследовательских экспериментах Эммануэля Ле Руа Ладюри. С ее подачи я запомнил-таки это трудно произносимое имя, а затем открыл для себя нетрадиционные подходы к источникам, прочитав единственное переведенное тогда на русский язык исследование этого автора по истории климата Европы с 1000 года.

Еще одной гранью проявления ее индивидуальности был студенческий научный кружок, основу проблематики которого составляла культура эпохи Возрождения. В самом общем виде он представлял собой собрание благородных девиц, едва превозмогавших в себе склонность к эмоциональному восприятию эпохи. Именно это трудное преодоление следует считать главной заслугой руководителя. Причем делалось это главным образом через осознание цены титанических завоеваний отдельных личностей.

По определению Ирины Владимировны, «первый в своей жизни научный доклад» я посвятил деятельности Николая Кузанского, значение которого для истории Европы XV в. могу по достоинству оценить сейчас. Начиная работу над темой, я получил не только список из 5-6 наименований подлежащих изучению книг и статей. Мне была поставлена сверхзадача – понять самому и передать слушательницам характер поведения выдающегося творческого человека в условиях переломного времени. Однако главное, что я тогда усвоил из наставлений И.В. Завьяловой, можно свести к трем пунктам: 1. Докладчик должен знать гораздо больше, чем обязан рассказать. 2. Заинтересовать слушателей, значит, завести беседу и отправиться вместе от известных истин к неизвестному. 3. Поведенческие мотивы всегда обусловлены потребностями и атмосферой эпохи.

В назначенный день «юный докладчик» в моем лице предстал перед испытующими взглядами старшекурсниц. Никаких сенсаций не последовало, хотя я довольно долго рассуждал о «квадратуре круга», растолковывал никчемность «церковной унии» и раскрывал схоластическую сущность «ученого незнания». Ответы на вопросы возражений не вызвали. Наша староста Ира Немченко выглядела деловитой и удовлетворенной. Не оказалось причин для недовольства и у И.В. Завьяловой. Она похвалила меня за использование трудов Николая Кузанского, а затем блестяще охарактеризовала тупиковое состояние

78

Европы времени, которое сам Кузанец воспринимал как закат средних веков.

Профессиональных медиевистов из нашего кружка вышло мало: И.В. Немченко да я, вскоре сдвинувший свои интересы из Западной Европы в Восточную. Однако основной смысл внеаудиторной работы Ирины Владимировны, как мне думается, был в другом. Посредством личностных примеров и опытов «вживания» в исторический контекст она очень успешно «вправляла мозги» своим кружковцам. Не осовременивая прошлого, мы начинали мыслить самостоятельнее, легче выходили за пределы пропагандистских клише. Приучались вслед за А.Я. Гуревичем воспринимать время и пространство как явления культуры. Наконец, пытались, подобно «сказочному людоеду» Марка Блока, находить человека с его проблемами в прямых свидетельствах изучаемой эпохи.

Пристрастие к источниковедению настолько захватило меня, что я самонадеянно решил подготовиться к экзамену И.В. Завьяловой не «по

былинам нашего времени». К летней сессии 1976-1977 учебного года собрал в родительском доме несколько десятков книг Данте, Боккаччо, Чосера, Шекспира, Макиавелли, Сервантеса, а также множество хрестоматий по истории и литературе средних веков, с удовольствием нырнул в их глубины и чуть там не утонул…

На экзамен я пришел без какого бы то ни было оптимизма. Надвигавшийся провал материализовался в вопросе об Итальянских войнах, ответ на который не обрел в моей голове даже смутные очертания. Ирина Владимировна, чтобы долго не слушать жалкий лепет, лаконично возмутилась: «Как же Вы этого не знаете?!» Я вышел за дверь с записью «хорошо» в зачетке, чувствами стыда и досады в сердце. Случившее тогда со мной недоразумение так и осталось не понятым ею, а «четверка» по истории средних веков была одной из немногих в моем красном дипломе.

* * * В конце 2011 г. на встречу, организованную на одесском истфаке в

честь 100-летия со дня рождения И.В. Завьяловой, собралось сравнительно немного людей. Но почти все присутствующие говорили о юбиляре теплые слова, делились дорогими каждому воспоминаниями, показывали старые фотографии. В такой атмосфере оживающего прошлого, я вдруг почувствовал, что стою на пороге открытия. Меня поразила мысль о «родстве» покойной Ирины Владимировны Завьяловой из Одессы и здравствующей Наталии Ивановны Басовской из Москвы. Как оказалось, двух неординарных женщин сближают не только преданность медиевистике, портретное сходство и совпадения манер. Проверяя свои интуитивные ощущения, я легко выяснил, что проф. Басовская долгие годы вела студенческий кружок, в центре внимания

79

которого были судьбы исторических деятелей средневековья. Она и теперь читает лекции по истории Западной Европы этой эпохи и разрабатывает круг научных проблем, занимавших в свое время И.В. Завьялову. В 1988 г. Н.И. Басовская защитила докторскую диссертацию на тему «Англо-французские противоречия в

международных отношениях Западной Европы второй половины XII –

середины XV вв.» Сорока годами ранее в Одессе Ирина Владимировна завершила свою кандидатскую диссертацию «Внешняя политика Англии в

конце XV – XVI вв.» Чем дольше я живу, тем чаще задумываюсь о том, сколь велико в

жизни любого человека значение случайностей. Счастливых случайностей!

80

AD MEMORIAM

ПАМЯТИ РИММЫ ДМИТРИЕВНЫ БОНДАРЬ

18 октября 2011 г. после тяжелой болезни ушла из жизни кандидат

исторических наук, доцент Одесского национального университета Римма Дмитриевна Бондарь.

Р.Д. Бондарь родилась 12 ноября 1937 г. в пос. Ильино Великолукской области РСФСР в семье служащих. Отец, Бондарь Дмитрий Александрович, по образованию историк, долгое время находился на партийной работе, в течение 12 лет был редактором районной газеты. Мать, Мария Павловна, - учительница младших классов. У Риммы Дмитриевны были два брата и сестра. Все получили высшее образование, но только Римма Дмитриевна продолжила семейную традицию, став историком и преподавателем (оба брата закончили технические вузы, сестра – медицинский).

Во время войны семья жила в эвакуации в с. Конево Омской области. В 1944 г., по возвращении на родину, Римма Дмитриевна поступила в 1-й класс Тумановской средней школы Смоленской области. В 1954 г., окончив школу с серебряной медалью, она в том же году была принята на исторический факультет Одесского государственного университета, где выбрала специализацию по археологии. Ее наставниками были такие выдающиеся ученые-античники, как М.Ф. Болтенко и П.О. Карышковский. Первый опыт полевой работы

81

Римма Дмитриевна еще в студенческие годы получила на раскопках Роксоланского городища (античный Никоний) под руководством М.С. Синицына. Уже тогда Римма Дмитриевна проявила интерес к научным занятиям – была активной участницей студенческого научного археологического кружка, выступала с докладами на студенческих научных конференциях.

После окончания с отличием университета в 1959 г. Р.Д. Бондарь по распределению получила назначение на работу (как было принято в советское время) в Николаевскую область. Здесь она работала сначала воспитателем Вознесенского детского дома, а затем учителем истории и немецкого языка, а также завучем в Первомайской средней школе (до 1961 г.). Все эти годы не прерывалась связь с Одесским археологическим музеем и университетом. Во время каникул Римма Дмитриевна продолжала работать в составе Роксоланской экспедиции.

В дальнейшем Р.Д. Бондарь работала также в составе других экспедиций Одесского археологического музея и университета, Института археологии АН УССР и Института археологии АН СССР – Тирской (1962 г. под руководством И.Б. Клеймана), Пруто-Днестровской (1967–1968 гг. под руководством Г.Б. Федорова), Днестро-Дунайской (1968 г., нач. Н.М. Шмаглий), Таманской (1968 г., нач. Н.И. Сокольский).

С 1962 по 1974 г. трудовая деятельность Р.Д.Бондарь связана с Одесским археологическим музеем, а с октября 1974 по ноябрь 2011 г. – с Одесским университетом.

В Одесском археологическом музее Римма Дмитриевна прошла путь от смотрителя залов (в течение месяца, т.к. другой вакантной должности в этот момент не было), научного сотрудника фондов и экскурсионного отдела до (с 1965 г.) старшего научного сотрудника экспозиционного отдела.

В начале 60-х гг. было установлено, что известный еще в XIX в. римский памятник у с. Орловка (Картал) интенсивно разрушается из-за добычи камня. В связи с этим Одесское археологическое общество организовало на нем охранные раскопки. Их выполнили в 1963 г. во время полевой практики студенты Одесского университета (под руководством доцента И.Д. Головко) и группа археологов музея, среди которых была Р.Д. Бондарь. Это событие оказалось поворотным в ее судьбе.

Исследование археологического памятника, известного как "городище у с. Орловка", стало главным делом жизни Риммы Дмитриевны. Под ее бессменным руководством раскопки памятника продолжались с небольшими перерывами около 30 лет (до 1993 г.) В 90-е годы отсутствие средств для проведения экспедиции и тяжелая болезнь не позволили Римме Дмитриевне продолжить раскопки в Орловке.

В результате многолетних исследований Р.Д. Бондарь пришла к выводу, что, помимо более ранних эпох, интенсивным периодом жизни на городище был ранний железный век от VIII в. до н.э. до начала III в. н.э.

82

Внутри этого периода здесь существовали два крупных укрепленных поселения – одно гетское, другое римское, возведенное в период оккупации Нижнего Подунавья римлянами.

С первых лет исследований Орловской крепости Римма Дмитриевна регулярно выступала с сообщениями и докладами об итогах раскопок на научных археологических конференциях в Одессе, Москве, Ленинграде. После одного из выступлений Римма Дмитриевна получила приглашение в аспирантуру Института археологии СССР. Успешно сдав вступительные экзамены, она была зачислена в целевую аспирантуру (1969 г.). Научным руководителем Р.Д. Бондарь был один из самых авторитетных специалистов в области античной археологии доктор искусствоведения В.Д. Блаватский.

В 1975 г. Римма Дмитриевна защитила кандидатскую диссертацию на тему: "Строительное дело Нижнедунайского лимеса (провинции Нижняя и Верхняя Мезия, Дакия) в I – сер. III в. н.э.". Официальными оппонентами были проф. В.И. Кузищин, заведующий кафедрой истории древнего мира МГУ им. М.В. Ломоносова, специалист в области римской истории, и к.и.н. И.Д. Марченко, заведующий отделом археологии Музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина, специалист по истории культуры античного мира и античных государств Северного Причерноморья и античного градостроительства.

Окончив аспирантуру, Римма Дмитриевна вернулась в Одессу, в археологический музей и возобновила раскопки в Орловке. Уникальность памятника (единственной римской крепости на левобережье Нижнего Дуная) вызывала живой интерес у отечественных и зарубежных археологов, с которыми она вела переписку, обсуждая проблемы истории крепости и ее места в системе римского лимеса.

В 1974 г. Римма Дмитриевна переходит на работу в Одесский государственный университет имени И.И. Мечникова сначала в должности старшего преподавателя, а затем (с 1978 г.) – доцента кафедры истории древнего мира и средних веков. В 1975 г. ей присуждена ученая степень кандидата исторических наук, а в 1983 г. присвоено звание доцента.

Римма Дмитриевна читала общие курсы по археологии и истории древнего мира, ряд спецкурсов для студентов специализации и магистров ("Актуальные проблемы истории древнего мира", "Введение в специализацию", "Культура Рима в I–II веках", "Дунайские провинции Рима Нижняя Мезия и Дакия в I-II вв. н.э. История и культура" и другие). Ее научные интересы включали античную археологию и античную нумизматику, историю Нижнедунайских провинций Римской империи и римского лимеса, фракийский гальштат и гето-дакийскую культуру. В течение нескольких лет Римма Дмитриевна руководила госбюджетной научной темой "История и археология Нижнего Подунавья в античное время", на средства которой проводились раскопки Орловской крепости.

83

Преподавательская и воспитательная работа в университете занимала много времени. Помимо чтения общих курсов и разнообразных спецкурсов, Римма Дмитриевна была заместителем декана вечернего отделения на общественных началах (с 1975 по 1979 г.), временно исполняла обязанности заведующего кафедрой, а также вела активную общественную работу (избиралась зам. секретаря партбюро исторического факультета, была в составе Совета факультета, как отвечающая за проведение производственной практики студентов, была редактором факультетской стенной газеты "Историк").

Долгие годы Римма Дмитриевна возглавляла кружок по истории древнего мира и археологии, руководила студенческой практикой, базой для проведения которой было Орловское городище. Вместе с первокурсниками на памятнике работали студенты старших курсов, члены археологического кружка, с которыми Римма Дмитриевна щедро делилась опытом полевой работы. После отъезда студентов первого курса экспедиция продолжала работать вплоть до начала нового учебного года. Не балуя себя отдыхом и путешествиями, Римма Дмитриевна большую часть двухмесячного отпуска проводила в поле, на раскопках. В экспедициях лучше всего познается характер человека. Как в песне В. Высоцкого, "там поймешь, кто такой". Работа на Каменной горе, где располагалась крепость, не была легкой. Приходилось ежедневно карабкаться по крутой тропинке наверх под палящим солнцем, иногда под проливным дождем преодолевать крутой спуск вниз. Нельзя было расслабляться и в лагере – надо было позаботиться не только о быте и работе студентов, но и об организации их досуга.

«Какой была Римма Дмитриевна в экспедиции? – рассказала к.и.н., ученица Риммы Дмитриевны Татьяна Агафонова. – Да наверное, такой же, как в жизни, только еще немного строже и требовательней (не терпела расхлябанности, неаккуратности, неуважительного отношения к раскопу и труду археолога). Бесконечно и увлекательно могла рассказывать о римлянах, которые жили в укреплении возле Орловки. При этом говорила о таких бытовых подробностях из их жизни, что иногда казалось, будто она изобрела машину времени и видела то, о чем рассказывала, собственными глазами. Надо сказать, что Римма Дмитриевна очень любила Орловку и ее жителей. Вспоминала, как приехала сюда еще совсем молодой и была для местных этакой «городской штучкой», но потом стала своей. И орловчане платили ей уважением и любовью, часто советовались с ней по каким-то своим глубоко личным проблемам, приезжали к ней Одессу и могли подолгу гостить. Римма Дмитриевна всех принимала, просто не могла иначе».

Р.Д. Бондарь опубликовано около 40 научных работ, которые лишь в малой степени отражают ее личный вклад в развитие археологической науки. За почти тридцатилетний период раскопок в Орловке ею накоплен богатейший материал по древней истории нашего края. Полевые

84

исследования всегда были приоритетной формой ее деятельности как археолога.

В 1959 г. с организацией Одесского археологического общества Р.Д. Бондарь становится активным его членом, регулярно выступает с отчетами о раскопках в Орловке на его собраниях. Более того, средствами ее экспедиции, если в тот или иной сезон их не удавалось использовать полностью, через Общество не раз обеспечивались охранные исследования других важных археологических памятников Одесской области, например, курганов у с.Усатово.

Оценивая научные достижения Р.Д. Бондарь, следует отметить ее диссертационное сочинение, оставшееся, к сожалению, в силу разных причин объективного и личного характера, неопубликованным в виде монографии. Отдельные фрагменты диссертации, однако, легли в основу ряда статей, докладов на научных конференциях и авторских спецкурсов.

Римма Дмитриевна была человеком разносторонним, хорошо знала классическую и современную литературу, музыку, живопись. Могла объясняться на немецком, польском и румынском языках, читала на французском и итальянском. Любовь к литературе Римма Дмитриевна стремилась привить студентам – одним из обязательных элементов подготовки студентов к экзаменам и зачетам по ее лекционным курсам было чтение исторических романов и повестей, памятников античной словесности.

Будучи человеком коммуникабельным, Римма Дмитриевна легко находила общий язык с людьми разных возрастных и социальных категорий. У нее было много друзей в Москве, где она училась в аспирантуре, в археологическом музее, в библиотеке университета, в селе Орловка, где находилась база экспедиции. В Орловке Римму Дмитриевну помнят и сейчас, хотя со времени ее последнего полевого сезона прошло почти два десятилетия.

Последний год своей жизни Римма Дмитриевна болела, но находила в себе силы добросовестно исполнять все разнообразные обязанности, связанные с преподавательской деятельностью. Добросовестность и принципиальность были отличительными чертами ее характера. Она обо всем имела собственное мнение, была неравнодушным человеком, принимавшим близко к сердцу все, что происходило вокруг, и всегда готова была прийти на помощь. Эти качества высоко ценили студенты, с которыми она работала и которые ей доверяли.

Коллеги, студенты, друзья навсегда сохранят светлую память о Римме Дмитриевне Бондарь.

С.А.Булатович

85

А.В. Іванченко

Р.Д. БОНДАР ЯК ДОСЛІДНИЦЯ ОРЛОВКИ

Римма Дмитрівна Бондар відома, передусім, як знаний викладач кафедри історії стародавнього світу та середніх віків історичного факультету Одеського національного університету імені І.І. Мечникова. Вона викладала історію Стародавнього Сходу та Стародавнього Риму. Однак, значну частину наукової діяльності Римми Дмитрівни складали також і археологічні дослідження. Найбільше часу вона присвятила Орловській археологічній експедиції. Саме цій стороні діяльності Р.Д. Бондар і присвячується дана стаття.

Вперше дослідниця побувала в селі Орловка Ренійського рaйону Одеської області у 1963 р. В цей період експедицією керував І.Д. Головко, однак, починаючи з 1964 і до 1993 р. (з перервами) дану експедицію очолювала вже Р.Д. Бондар. За моїми власними спогадами, Римма Дмитрівна дуже тепло відзивалася про Орловку. Вона казала про неї: «моя Орловка».

Орловське городище (або городище Картал), яке розташоване на лівому березі Дунаю, за 1 км на північ від русла річки і за 1,5 км на захід від с. Орловка, на думку багатьох провідних вітчизняних та зарубіжних дослідників, є безперечним історико-археологічним феноменом у Північно-Західному Причорномор’ї.

Слід сказати, що розкопки городища розпочалися за доволі драматичних обставин. У 1956–1957 рр. безпосередньо на території пам’ятки почав діяти кар’єр, де відкритим способом видобувався сланець із застосуванням свердловибухових засобів. Останнє, звісно, призвело до знищення культурних шарів городища. У 1962–1963 рр. спеціальна археологічна комісія Одеського археологічного товариства неодноразово відвідувала пам’ятку та дійшла висновку про необхідність проведення тут охоронних розкопок. Культурний шар на цей час був знищений майже на половині території городища і значно пошкоджений на решті його площі1.

Перші охоронні розкопки, що були проведені двічі в 1963 р., дали різноманітний археологічний матеріал. Їх результати були опубліковані у статті «Археологічні дослідження поблизу с. Орловка Болградського

1 Бондарь Р.Д. К истории исследования римской крепости у с. Орловка (Картал) // 150 лет Одесскому обществу истории и древностей. – Одесса, 1989. – С. 49.

86

району Одеської області»2. Дана публікація містить короткий огляд історії вивчення пам’ятки та аналіз археологічного матеріалу, виявленого під час розкопок. Проведені дослідження дозволили дійти висновку, що населення городища зберегло свої самобутні навички та традиції, незважаючи на безпосередні контакти з римською цивілізацією. Вірогідно, серед жителів фортеці переважали вихідці з середовища місцевих племен3.

Наступна публікація «Археологічні розкопки поблизу с. Орловка»4 стала результатом дослідження пам’ятки у 1968 р. Дана робота Р.Д. Бондар присвячена розгляду виявлених знахідок, а також вивченню питань, пов’язаних з початком та кінцем існування римської фортеці5.

Розкопкам пам’ятки у 1969 р. була присвячена стаття «Розкопки Орловського городища»6. Цього року охоронно-рятівним роботам підлягала ділянка «В», у центральній частині городища, котра, у значній мірі, була пошкоджена земляними роботами. Як і під час попередніх розкопок, тут були виявлені будівельні залишки та черепиця з клеймами І Італійського та V Македонського легіонів, а також значний керамічний матеріал7.

Римма Дмитрівна велику увагу приділяла також і нумізматичним знахідкам. Однією з публікацій, присвячених цій категорії речового матеріалу, стала стаття «Знахідка бронзових монет Антоніна Пія в Орловці»8. Дана публікація містить повідомлення про те, що під час розкопок у серпні 1976 р. був виявлений невеликий скарб з трьох бронзових монет, тезаврований у другій половині 50-х рр. ІІ ст. н.е.9 Називаючи дану знахідку скарбом, дослідниця мотивувала це тим, що

2 Головко И.Д., Бондарь Р.Д., Загинайло А.Г. Археологические исследования у с. Орловка Болградского района Одесской области // КС ОГАМ 1963 г. – Одесса, 1965. – С. 68-80. 3 Там же. – С. 79. 4 Бондарь Р.Д. Археологические раскопки у с. Орловка // Археологические исследования на Украине в 1968 г. – К., 1971. – С. 66-70. 5 Там же. – С. 66-70. 6 Бондарь Р.Д. Раскопки Орловского городища // Археологические открытия 1969 года. – М., 1970. – С. 260-261. 7 Там же. – С. 260-261.

8 Бондарь Р.Д. Находка бронзовых монет Антонина Пия в Орловке // Нумизматика античного Причерноморья. – К., 1982. – С. 133-135. 9 Там же. – С. 133, 134.

87

житловий комплекс, поблизу якого був виявлений останній, носить сліди пожежі.

Три виявлені монети належать до римського карбування. Одна з них – асс із зображенням та ім’ям імператриці Фаустіни Старшої, дружини Антоніна Пія. Монета є звичайною. Подібні їй карбувалися у 40-х та 50-х рр. ІІ ст. н.е. і не піддаються більш точному датуванню.

Інші дві монети – дупондії Антоніна Пія. Вони належать до рідкісного різновиду (їх немає, наприклад, у багатому зібранні Британського музею). Вказівка на дев’ятнадцятий рік трибунської влади імператора свідчить про те, що вони були випущені у 155/56 рр. н.е.10

Р.Д. Бондар пише, що «…находка римских бронзовых монет на одном из поселений нижнедунайского лимеса приобретает еще большее значение, если проследить политическую ситуацию на этом участке римского пограничья в конце правления Антонина Пия»11. Вона пропонує відмовитися від уявлення про порівняно мирний період правління цього імператора, оскільки археологічні та нумізматичні матеріали, що були досліджені на північних кордонах провінцій Норіка та Паннонії, а також дакійського лімесу, Р. Ноллем та М. Кіцеску, дозволяють зробити висновок, що на дунайському кордоні Імперії ще до початку Маркоманнських війн склалася тривожна ситуація12.

Невеличка замітка 1984 р. «Городище біля с. Орловка»13 містить короткий огляд історії дослідження пам’ятки, а також розгляд питань стосовно появи та зникнення римського укріплення. Дослідниця відзначає, що у матеріальній культурі пам’ятки «отчетливо проступают черты взаимодействия двух культур – римской и местной гето-дакийской»14.

Стаття Р.Д. Бондар до 150-річчя Одеського товариства історії і старожитностей «До історії дослідження римської фортеці біля с. Орловка (Картал)»15 є розглядом історії дослідження городища. Авторка провела аналіз результатів багатолітніх досліджень пам’ятки та дійшла висновку,

10 Там же. – С. 133-134.

11 Там же. – С. 134.

12 Там же. – С. 134.

13 Бондарь Р.Д. Городище у с. Орловка // Античные государства Северного

Причерноморья. – М., 1984. – С. 31-32. 14 Там же. – С. 32. 15

Бондарь Р.Д. К истории исследования римской крепости у с. Орловка (Картал). – С. 48-50.

88

що вигідне розташування «Кам’яної Гори», яка є пануючою над місцевістю і знаходиться поблизу переправи через Дунай, було у повній мірі оцінено давніми жителями цього краю. В VІІ–VІ ст. до н.е. вона була зайнята одним з поселень культури фракійського гальштату, а у подальшому на цій самій височині виникло гето-дакійське укріплення, одне з тих, що були створені місцевим населенням у зв’язку з загрозою римського завоювання. Захоплене римськими військами швидше за все на рубежі 50–60-х рр. І ст. н.е., під час правління мезійського легата Тиберія Плавтія Сільвана, воно перетворилося на добре укріплений кастель, який прикривав переправу від Новіодунума на північний берег Дунаю. Можливо, це Аліобрікс або Кремніск, які згадуються античними авторами в цьому регіоні. Фортеця також надійно контролювала шляхи з сарматських степів у Мезію та на Балкани16.

Розкопкам 1987 р. була присвячена стаття «Знахідки з Орловки»17. Автори роботи (Р.Д. Бондар та С.А. Булатович) повідомляють, що монети з римського укріплення поблизу с. Орловка є важливим джерелом для вивчення грошового обігу на лівобережжі Нижнього Дунаю в античний час18. Ця публікація виявилася дуже доцільною, оскільки, беручи до уваги деяку своєрідність грошового ринку фортеці біля с. Орловка у порівнянні з землями, які розташовані далі на схід, слід особливо уважно ставитися до кожної нової монетної знахідки на цій пам’ятці. Робота містить перелік та опис монет, виявлених під час розкопок польового сезону 1987 р.19

На початку 90-х рр. більша частина «Кам’яної Гори» була знесена. Рентабельність кар’єру впала, і роботи тут були згорнуті. Разом з ними завершилися дослідження укріпленої частини поселення – «Кам’яної Гори». Від її первинної площі, яка складала близько 2 га, на сьогодні збереглося не більше 1500 кв. м20.

Тим не менш Р.Д. Бондар продовжувала публікувати матеріали Орловського городища і після завершення його розкопок. Однією з таких праць є стаття «Деякі підсумки археологічного вивчення городища

16 Там же. – С. 50. 17

Бондарь Р.Д., Булатович С.А. Находки из Орловки // Нумизматические исследования по истории Юго-Восточной Европы. – Кишинев, 1990. – С 100-104. 18 Там же. – С. 100. 19

Там же. – С. 100-104. 20 Бруяко І.В., Дзиговський О.М. Методичні вказівки та програма навчальної археологічної практики. – Одеса, 2009. – С. 6-7.

89

Орловка (Картал) на Дунаї»21. Вона також містить короткий огляд історії дослідження пам’ятки та висновки, до яких дослідниця дійшла в результаті спостережень над стратиграфією пам’ятки та археологічними матеріалами. Зокрема, хронологічними рамками життя на городищі слід визнати VІІІ ст. до н.е. – сер. ІІІ ст. н.е., виключаючи більш ранні нечисленні матеріали.

Застосування методів типологічного та статистичного аналізу до вивчення знахідок городища дозволило Р.Д. Бондар вважати, що:

- найбільш інтенсивним життя на городищі було в І–ІІ ст. н.е.; - значну частину гарнізону складали місцеві жителі, оскільки

відсоток привізного посуду, виключаючи амфори, є невеликим, а типологія місцевого посуду переконує у спадкоємності традицій її виготовлення ще з епохи фракійського гальштату;

- городище поблизу с. Орловка як пункт, який знаходився на перехресті торгових шляхів біля переправи через Дунай, відігравав особливу роль у регіоні, а саме – сприяв товарообміну з сусідніми племенами, Середземномор’ям та містами Понта Евксинського;

- у монетному обігу регіону V–ІV ст. до н.е. переважають електрові малоазійські статери і, хоча на самому городищі вони не знайдені, виявлений за 5 км від нього скарб електрових монет м. Кізіка можна співвіднести з культурним шаром городища, який датується цим проміжком часу. В елліністичний період в обігу були срібні драхми та мідні монети західнопонтійських міст, а починаючи з І ст. до н.е. і до кінця існування фортеці – республіканські, а потім імператорські денарії;

- дані нумізматики свідчать, що фортеця вже існувала у другій половині І ст. (монети І ст. н.е. складають майже одну третину від загальної кількості імператорських). Цьому висновку не суперечить аналіз та датування виробів зі скла22.

Нумізматичному матеріалу була присвячена ще одна робота, а саме «Орловське городище у пам’ятках нумізматики»23. Це перша публікація, яка містить огляд монетних знахідок у повному складі. На підставі цієї категорії речового матеріалу було зроблено висновок, що римська

21 Бондарь Р.Д. Некоторые итоги археологического изучения городища Орловка

(Картал) на Дунае // Древнее Причерноморье. – Одесса, 1996. – С. 9-11. 22

Там же. – С. 9-11. 23 Бондарь Р.Д., Булатович С.А. Орловское городище в памятниках нумизматики // Stratum plus. – 2001 – 2002. – № 6. – С. 171-183.

90

фортеця на «Кам’яній Горі» виникла у другій половині І ст. н.е. та припинила існування в перші десятиліття ІІІ ст.24

Таким чином, дослідження Римми Дмитрівни Бондар за період багатолітнього вивчення городища Орловка (Картал) складають значний доробок. У той же час необхідно зазначити, що певна частина матеріалів розкопок цієї пам’ятки ще чекає свого осмислення.

ПЕРЕЛІК ГОЛОВНИХ НАУКОВИХ ПУБЛІКАЦІЙ Р.Д. БОНДАР

1. Новые пополнения Одесского археологического музея в 1962 г. //

Краткие сообщения Одесского государственного археологического музея, 1962. – Одесса, 1964.

2. Археологические исследования у с. Орловка Болградского р-на Одесской области // Краткие сообщения Одесского государственного археологического музея, 1963. – Одесса, 1965, (в соавторстве с И.Д. Головко и А.Г. Загинайло).

3. Новый гето-дакийский могильник у с. Орловка // Археологические открытия 1968. – М., 1969.

4. Археологические открытия у с. Орловка // Археологические открытия 1969. – М., 1970.

5. Археологические исследования городища у с. Орловка // Археологические исследования на Украине в 1968 г. – Киев, 1971.

6. Некоторые проблемы нижнедунайского лимеса // Вестник древней истории, 1973, № 3.

7. Рецензия на книгу В. Пырвана «Дакия. Античные цивилизации карпато-дунайских стран». – Бухарест, 1972 // Общественные науки за рубежом. Реферативный журнал ИНИОН, серия 5, 1974, № 5.

8. Находки бронзовых монет Антонина Пия в Орловке // Нумизматика античного Причерноморья. – Киев: Наукова Думка, 1982.

9. Находки римских монет в Орловке // Памятники римского и средневекового времени в Северо-Западном Причерноморье. – Киев: Наукова Думка, 1982, (в соавторстве с C.А. Булатович).

10. Insediamenti genovesi sul Mar Nero alla luse delle indagini archeologiche degli ultimi decenni // Gli insediamenti genovesi nel Mar Nero. – Genova, 1982.

11. К находкам византийских монет в Орловке // Северное Причерноморье. Материалы по археологии. – Киев: Наукова Думка, 1984, (в соавторстве с С.А. Булатович).

24 Там же. – С. 176.

91

12. Городище у с. Орловка // Археология СССР. Античные государства Северного Причерноморья. (ред. Г.А. Кошеленко). – М.: Наука, 1984.

13. Нумизматические памятники из Орловки // История и археология Нижнего Подунавья. – Рени, 1989 (в соавторстве с С.А. Булатович).

14. История исследования римской крепости у с.Орловка (Картал) // 150 лет Одесского общества истории и древностей // Тезисы конференции. – Одесса, 1989

15. Находки из Орловки // Нумизматические исследования по истории Юго-Восточной Европы. – Кишинев: Штиинца, 1990.

16. О дунайском лимесе провинции Нижняя Мезия // Древнее Причерноморье. – II-е чтения памяти проф. П.О. Карышковского. // Тезисы докладов. – Одесса, 1991.

17. Некоторые особенности проникновения римских монет на Левобережье Нижнего Дуная // Северо-Западное Причерноморье – контактная зона причерноморских степей. – Киев, Наукова Думка, 1991, (в соавторстве с С.А. Булатович).

18. К вопросу о домостроительстве первых веков нашей эры городища у с. Картал (Орловка) // Археология и история Нижнего Подунавья. – Вып. 2., – Рени, 1991.

19. Проблемы изучения истории Нижнего Подунавья и раскопки городища у с. Орловка // Воспитание историей. – тезисы II-й научно-методической краеведческой конференции ОГУ. – Одесса, 1991.

20. К истории исследования римской крепости у с. Орловка (Картал) // Историческое краеведение Одещины. – Вып. 1. – Одесса, 1992., Нумизматические памятники Нижнего Подунавья // Историческое краеведение Одещины. – Вып. 2. – Одесса, 1992 (в соавторстве с С.А. Булатович).

21. К проблеме исследования строительного дела Нижнедунайского лимеса (провинции Нижняя Мезия и Дакия) // Древнее Причерноморье. Краткие сообщения Одесского археологического общества. – Одесса, 1993.

22. From the History of Money Circulation on the Low Danube // I International Symposium Numismatic & Sphragistic Contribution. – Dobrich (Bulgaria), 1994. (coauthor S.A.Bulatovich).

23. On the history of money circulation in the Roman fort near Orlovka on the Lower Danube // Dobrudja, 12/1995. – Numizmatic and sphragistic contributions to ancient and medieval history of Dobroudja. Dobrich, 1993. - P.84-88. (coauthor S.A.Bulatovich).

24. К вопросу о взаимоотношениях Римской империи с племенами Нижнего Подунавья (по материалам раскопок у с. Орловка) // История, археология и экология Нижнего Подунавья. – Рени, 1995.

92

25. Некоторые итоги археологического изучения городища Орловка (Картал) на Дунае // Древнее Причерноморье. – III-и чтения памяти проф. П.О. Карышковского. – Одесса, 1996.

26. Из истории Дунайского лимеса Верхней Мезии // Записки iсторичного факультету ОДУ. – Вип. 3. – Одеса, 1996.

27. Из истории создания дунайского лимеса провинции Дакия // Записки iсторичного факультету ОДУ. – Вип. 4. – Одеса, 1997.

28. Из истории дакийских войн и сооружения Tropeum Traiani в Нижней Мезии // Записки iсторичного факультету ОДУ. – Вип. 5. – Одеса, 1997.

29. Kastell Aliobrix. Eine Festung der Römer an der unteren Donnau // Morgen. Kultur – Zeitschrift aus Niederösterreich. – № 107. – Wien, 1997. (у співавторстві з М.К. Поповим).

30. Римская крепость у с. Орловка: история и нумизматика // История археология и экология Нижнего Подунавья. – Рени, 1997. (в соавторстве с С.А. Булатович).

31. Некоторые аспекты истории римского укрепления у с. Орловка по нумизматическим данным // Шестая Всероссийская нумизматическая конференция. – СПб, 1998. (в соавторстве с С.А. Булатович).

32. Модестов В.I. Iсторик та фiлолог-античник // Професори Одеського (Новоросiйського) унiверситету. Бiографiчний словник. Т. III. – Одеса: Астропринт, 2000. (в соавторстве с Ф.А. Самойловым).

33. Курган эпохи энеолита-бронзы // Древности Степного Причерноморья и Крыма. – Запорожье, 2000.

34. Римские монеты из Орловки (Картал) // Arheologia Moldovei XXVI Iaşi, 2002. (в соавторстве с С.А. Булатович).

35. Загинайло Анатолій Георгійович // Овідіопольський район: Енциклопедичний довідник / С.С.Аргатюк, В.В. Левчук, І.Т. Русєв, І.В. Сапожников. – Одеса: ВМВ, 2011. – С.120-121. (посмертно)

36. Пам’яті Анатолія Георгійовича Загинайла // Записки історичного факультету. – Випуск 21. – Одеса, 2010. – С.246-252. (опубл. посмертно у 2011 р.)

93

VARIAE

___________________

І.С. Горнова

СОЦІАЛЬНА СТРУКТУРА ВІЗАНТІЇ ХІ СТ.

ОЧИМА МИХАЇЛА ПСЕЛЛА

Стаття присвячена вивченню соціальних поглядів видатного

візантійського інтелектуала XI ст. Михаїла Пселла. Розглянуто

ставлення цього автора до родовитості, змальовані його уявлення про

соціальний склад візантійського суспільства свого часу та виявлена його

точка зору щодо ролі кожного із станів у державному житті Візантії.

Горнова И.С. Социальная структура Византии ХІ в. глазами Михаила Пселла

Статья посвящена изучению социальных взглядов выдающегося

византийского интеллектуала XI ст. Михаила Пселла. Рассмотрено

отношение этого автора к родовитости, обрисованы его представления

о социальном составе византийского общества своего времени и

выявлена его точка зрения относительно роли каждого из сословий в

государственной жизни Византии.

Gornova I.S. Michael Psellus’ View on the Byzantine Social Structure of the 11th Century

The article is devoted to the study of social views of Michael Psellus,

outstanding Byzantine intellectual of 11th

century. The attitude of this author to

the gentility was examined, his ideas about the social structure of Byzantine

society of his time were described and his views on the role of each of the

classes in the public life of Byzantium were discovered.

В рамках даної статті ми сфокусуємось на уявленнях про соціальну дійсність імперії ромеїв ХІ ст. одного з найяскравіших представників візантійської інтелектуальної традиції – Михаїла Пселла. Досить значний за об’ємом комплекс робіт, присвячених цьому видатному мислителю та його працям, має виразний ухил у бік літературознавства: вивчається письменницька майстерність Пселла, його навички та вміння ритора, стильові та жанрові особливості творів. Водночас Пселл як історик вивчений в історіографії недостатньо, а його соціальні погляди досі не ставали об’єктом спеціального дослідження, що обумовлює наукову актуальність запропонованої теми.

94

У «Хронографії», його головній праці, найчастіше фігурують наступні категорії населення: синклітики, військові, духівництво, міське населення і хлібороби1. Однак функціональна стратифікація суспільства не виглядає у Пселла жорсткою і строго визначеною. Іноді він поділяє константинопольців на знать та плебс, всередині якого, в свою чергу, виділяє «самостійних осіб» і ремісників2. Найчастіше рушійними силами різних подій у нього виступають воїни та цивільні чиновники3. Так, описуючи правління Зої та Феодори, Пселл зауважував: «Цивільні та військові згідно визнали над собою владу жінок і підкорилися їм з більшою охотою, ніж якби їм почав суворо наказувати якийсь поважний чоловік». Іноді цей самий принцип постає у формі протиставлення «синклітики і військовий стан» або «люди вельможні і воєначальники»4.

На особливу увагу заслуговує ставлення Пселла до родовитості і шляхетного походження. У «Хронографії» Пселл в багатьох випадках демонстрував чітко виражений становий підхід до опису родовитості своїх героїв. Так, він підкреслював, що імператриці Зої підшукували нареченого зі знатних, відкидаючи людей неблагородного походження. Дружину Михаїла VІІ Марію він прославляв за стародавність роду, не згадуючи про які-небудь інші її чесноти. Родовитість надавала виключне право на чини, і Пселл відзначав як незвичайне явище те, що молодий Константин Мономах, який перевершував інших родовитістю, не отримав високих посад5. Повідомляючи про відсторонення від влади і заслання Зої, Пселл з особливим пафосом описував образу, яку завдав «худородний вискочка» Михаїл V своїй «шляхетній» прийомній матері. До цього ж ряду слід включити міркування Пселла, в яких він цілком у дусі вузькостанової традиційності обурювався з приводу вискочок, які досягли свого становища, не відзначаючись ані родовитістю, ані будь-якими чеснотами6. В одному з місць «Хронографії», захопившись своєю місією викривача такого вискочки, який влаштував змову проти імператора Константина Мономаха, історик побивався, що у Візантії начальниками

1 Μιχαήλ Ψελλός. Χρονογραφία : ∆εκατέσσερις αυτοκράτορες του Βυζαντίου / µετ. Σιδέρη Α. – Αθήνα, 1993. 5. 16; 7. 40. 2

Каждан А.П. Социальный состав господствующего класса Византии XI–XII веков. – М., 1974. –С.66. 3 Μιχαήλ Ψελλός. Op.cit. 1.3; 6.1; 7.1. 4 Ibid. 6.1; 7.30; 6.120. 5 Ibid. 6. 10; Mich. 9; 6.15. 6 Μιχαήλ Ψελλός. Op.cit. 6. 135; 6.136; 6.140.

95

часто ставали куплені у варварів раби і влада доручалася не «Періклам і Фемістоклам, а позбавленим честі Спартакам»7.

Втім, слід зазначити, що Пселла обурював не стільки факт переходу людини з низького соціального розряду у високий, скільки стрімкість і несправедливість цього переходу. Йому здавався неприпустимим пропуск проміжних щаблів при сходженні по соціальних сходах. Він засуджував Михаїла VІ за порушення порядку в роздачі посад: замість того, щоб підносити чиновника послідовно, василевс піднімав його через щабель або навіть через декілька. Описуючи початок правління Константина ІX, він з осудом зазначав, що «хоча цивільні чини розташовані в певному порядку і існують незмінні правила їх присвоєння», імператор змішав їх, і «мало не весь ринковий набрід зарахував до синкліту». Послідовний рух по службових сходах є для нього одною з позитивних якостей особистості. Характерною у цьому відношенні є його оцінка бунтівного полководця Георгія Маніака, людини «досконалого розуму, благородства, твердої і мужньої душі», який був незнатного походження, проте пройшов всі щаблі «від носія до полководця»8.

Разом з тим у свідомості Пселла співіснували принципи, що мало поєднуються один з одним. В «Хронографії» і в інших творах Пселла наявні судження, які дозволяють зробити висновок про те, що для нього шляхетне походження і знатність не були факторами, які істотно визначають долю і вчинки людини. Про це свого часу писав Я.М. Любарський9. Слід, однак, дещо уточнити його спостереження. Пселл дійсно надавав першорядне значення шляхетності, яка розумілася ним як сукупність моральних чеснот і талантів людини. Успадкована від батьків і дідів «родова» шляхетність мала поєднуватися, за уявленнями Пселла, з особистими чеснотами. Своєрідність його ставлення до питання про цінність людини з найбільшою повнотою виявляється в оцінці Іоанна Мавропода, Константина Ліхуда, Іоанна Ксифіліна. Кожному з них він присвятив твори, в яких прославляв їх чесноти10. Всі вони досягли

7 Ibid. 6. 134. 8 Ibid. 7. 2; 6. 29; 6.74; 6.75. 9

Любарский Я.Н. Исторический герой в «Хронографии» Михаила Пселла // Византийский временник. – 1973. – Вып.33. – С. 98. 10

Μιχαήλ Ψέλλος. Εγκώµιον εις Ιωάννην τον θεοσεβέστατον µητροπολίτην Εύχαϊτων και πρωτοσύγκελλον // Συλλογή ανεκδότον µνηµείων της ελληνικής ιστορίας: 7 τ. / επισ. ΣάΘα Κ.Ν. – Αθήνα; Παρίσι, 1872 – 1894. – (Μεσαιωνική Βιβλιοθήκη). – Т.Έ (5). – 1876. – Σ. 142 – 167; Μιχαήλ Ψέλλος. Επιτάφιος εις τον µακαριώτατον

96

високого становища у суспільстві завдяки своїм знанням та вченості. Варто зазначити, що Пселл захоплювався «блиском громадянських чеснот» Ліхуда, який досяг високого рангу месазона, а згодом патріарха, хоча відомо, що він не пройшов при цьому всіх щаблів ієрархічних сходів. Сам Пселл увійшов до числа придворних, за його власним висловом, завдяки своєму розуму і талантам. Про себе він повідомляв, що «вражав красномовством і був більше відомий мистецтвом слова, аніж родовитістю»11.

Отже, з одного боку, у свідомості Пселла був наявний принцип, згідно з яким родовитість підносить людину над іншими членами суспільства, а з іншого – для нього важливі особисті чесноти. Складається враження, що все ж головним критерієм значення особистості для Пселла були вченість, інтелект і високий культурний рівень. Проте він був людиною свого часу, і саме тому соціальні градації чітко проступають у його праці.

Серед світських вельмож на першому місці Пселл розташовував синклітиків. Вони для нього складали «вибраний стан»12. Що стосується ще однієї групи в складі вищої правлячої верстви, царських рідних, то вона мало фігурує в «Хронографії». Так, докладно описуючи оточення Зої та Феодори, Пселл перераховував жезлоносців, мечників, секироносців, фаворитів, свиту, синкліт, не згадуючи членів сім’ї. Разом з тим при описі правління Михаїла VІІ Пселл приділив значну увагу сім'ї імператора, оскільки, за його словами, підчас його царювання справа йшла до встановлення колективного фамільного управління. Інший подібний випадок стосується правління Ісаака Комніна, який підняв заколот в 1057 р. і довірив «охорону своєї особи кровним родичам». Однак потім він змінив ставлення і «... свою рідню він нічим більше не відрізняв від інших людей»13. Здається, що, за Пселлом, вплив царських родичів здійснюється (поряд з царськими наближеними) настільки, наскільки вони наділені чинами.

Ставлення Пселла до військових заслуговує на особливу увагу. В «Хронографії» можна знайти чимало висловлювань про важливість військового стану і необхідність постійно дбати про військо. Відзначимо,

πατριάρχην κυρ Ιωάννην τον Ξιφιλίνον / Συλλογή ανεκδότον µνηµείων της ελληνικής ιστορίας: 7 τ. επισ. ΣάΘα Κ. Ν. – Αθήνα; Παρίσι, 1872 – 1894. – (Μεσαιωνική Βιβλιοθήκη). – Т.∆´(4). – 1874. – Σ. 421 – 462; Michele Psello. Orazione in memoria di Constantino Lichudi / ed. Criscuolo U. – Messina, 1983. – 212 p. 11 Μιχαήλ Ψελλός. Χρονογραφία. 7. 66; Сonst. 7. 12 Ibid. 6. 3. 13 Μιχαήλ Ψελλός. Op.cit. Eud. Rom. 14; Eud. Rom. 15; 7.8; 7. 71.

97

що, будучи виключно цивільною людиною, Пселл, однак, претендував на знання військової справи і склав невеликий трактат «Про військовий порядок», написаний, щоправда, не для воєначальника, а для філософа, який забажає познайомитися з військовою справою14.

В «Хронографії» є чимало піднесених описів чеснот провінційних полководців, у тому числі бунтівних. Так, загибель при Фокеї ватажка повсталих, Варди Фоки, Пселл назвав «прикрим і гідним жалю видовищем». В іншому місці, описуючи наближених Ісаака Комніна, представника «військової партії», Пселл відзначав, що серед них були «перші люди, доблесні нащадки шляхетних родів, які статурою не поступалися стародавнім героям»15.

Пселл вважав, що ідеальним правителем був би той, хто міг би й військо очолити, і державою правити16. І все ж він вочевидь побоювався військових і відчував до них недовіру, а то й відверту ворожість. Дуже показові його взаємини з двома з них. До Ісаака Комніна історик демонстрував шанобливе ставлення на початку його кар'єри. Проте активні дії імператора злякали Пселла, і він взяв участь у змові проти нього. Ще більш відверто його позиція виявилась у ставленні до Романа Діогена. Жоден з імператорів не викликав такої відрази у історика. Роман Діоген порушив плани Пселла, який прагнув політичної влади. Хоча Пселл прекрасно розумів, що імперія опинилася в складній зовнішньополітичній ситуації і для її порятунку необхідно боєздатне військо з компетентним воєначальником на чолі, він діяв всупереч з державними інтересами. Він вміло інтригував проти імператора-воєначальника, який намагався протистояти полчищам сельджуків, на користь ставленика «громадянської партії», бездарного і не здатного до державної діяльності Михаїла Парапінака. Зауважимо, що його інтриги принаймні опосередковано вплинули на нищівну поразку при Манцикерті, яка відкрила Малу Азію для безперешкодного наступу турків. Звідси випливає, що проголошений Пселлом в теорії принцип пріоритету загального блага відступає, коли справа стосується його особистого блага, а його слова про важливість військового стану для благополуччя імперії також в значній мірі носять декларативний характер.

Незважаючи на свої заяви про високу компетентність у військовій сфері, Пселл не вмів правильно оцінити стан візантійської армії, в тому числі такого явища, як «найманство». Наявність загонів «тавроскіфів»,

14 Михаил Пселл. О военном строе // Para Bellum. – 1998.– Вып. 6. – С.12–22.

15 Μιχαήλ Ψελλός. Χρονογραφία. 1.17; 7. 24. 16 Μιχαήλ Ψελλός. Op.cit. 7. 4.

98

франків, а також івірів на службі Візантійської держави він сприймав як природне явище. Він не усвідомлював, що поява найманців була наслідком деградації візантійської армії. Наймані лицарі – «напівварвари», яких щедро нагороджували земельними пожалуваннями, не тільки протистояли візантійцям як іноземці, які розмовляли на чужих мовах, але були відділені від народу соціальною межею17. Деякі з них захоплювалися політичними авантюрами, як, наприклад, італо-нормандський найманець Ерве Франкопул, який підчас правління Михаїла VI намагався створити незалежну державу в східній частині Малої Азії.

Таке суперечливе ставлення історика до військових не заважало йому, проте, бачити, що стрижневим моментом політичного життя візантійської держави було протиборство двох угруповань знаті (столичного чиновництва і провінційних військових). Так, описуючи початок заколоту Ісаака Комніна проти Михаїла VI, Пселл зазначав, що «військовий стан і раніше хотів забрати владу над Ромейською державою і служити царю-воїну...»18. У тексті «Хронографії» розкидано чимало зауважень, які дозволяють зробити висновок, що в цьому протиборстві письменник знаходився на боці столичної бюрократії.

Розглянемо тепер ставлення Пселла до духівництва та церкви. Текст «Промови проти Михаїла Кіруларія» виявляє глибокі знання Пселла в області канонічної літератури та історії візантійської церкви. У «Промові» Пселл намагався інкримінувати Михаїлу Кіруларію замах на імператорську владу. У зв'язку з цим він висловив свої погляди на питання про взаємини між імператорською владою та церквою. Як відомо, для візантійського державно-правового мислення протягом всієї історії Візантії був характерний принцип примату світської влади над духовною19. «Хронографія» та інші твори Пселла за своїм змістом і загальним настроєм не залишають сумнівів у тому, що історик був прихильником цього принципу офіційної ідеології, зафіксованого в Кодексі Юстиніана. В «Промові проти Михаїла Кіруларія» Пселл висловився в дусі VI новели Кодексу: «Коли Бог відділив священство від

17 Каждан А. П. Культура Византии. – М., 1968. – C.95.

18 Μιχαήλ Ψελλός. Op.cit. 7.6. 19

Скабаланович Н.А. Византийское государство и церковь в XI в.: от смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: в 2 кн. – СПб., 2004. – Кн. I. – 2004. – C.235.

99

царства, останнє поставив на чолі мирських справ, священству ж доручив турботу про душі»20.

«Промова проти Михаїла Кіруларія» рясніє богословською риторикою. «Хронографія» ж носить зовсім інший, відверто світський характер і містить вкрай мало відомостей про життя церкви. І все ж виділити деякі аспекти ставлення історика до церкви виходячи з цього тексту можливо. Пселл засуджував надмірні витрати на церковне будівництво. Імператору Роману ІІІ, який виділив величезні кошти на зведення храму Марії Перівлепти, варто було б, на його думку, замість цього «поповнити казну» або виділити кошти «на військові потреби». У ставленні до церковної розкоші Пселл висловлював ідеї, близькі до іконоборських. «Чим можуть сприяти божественному благочестю, – запитував Пселл, – співмірність стін, окружність колон, розвішані тканини, розкішні жертви та інша пишність, якщо для цього достатньо розуму в божественних шатах, душі, скропленої духовним пурпуром, пропорційності справ, благочиння думки...». Далі він заявляв, що з простоти духу споруджується всередині людини «інший храм, люб'язний і приємний Господу»21.

У творах Пселла наявні відомості про вищих ієрархів візантійської церкви. Однак вони цікавили його в різній мірі. Вкрай мало повідомляв Пселл про Олексія Студита. І хоча Олексій, який обіймав патріарший престол протягом вісімнадцяти років (1025–1043), був помітною політичною фігурою (він активно захищав станові привілеї духівництва, а також брав участь у повстанні в квітні 1042 р. і позбавленні влади Михаїла V), Пселл присвятив йому в «Хронографії» лише кілька дрібних ремарок22. Найбільш змістовною з них є та, де він засуджував патріарха за той факт, що він не заборонив шлюб між Зоєю і Константином Мономахом, адже для кожного з них він був третім, а це заборонялось візантійським канонічним правом23.

Більш чітко у творчості Пселла проступає постать патріарха Михаїла Кіруларія (1043–1059), з яким письменника пов'язували складні взаємини. Кіруларій на сторінках «Хронографії» охарактеризований як жорстка і затята людина, що активно втручалася в політичне життя Константинополя.

20 Михаил Пселл. Обвинительная речь против Михаила Кируллария // Безобразов

П.В. Материалы для истории Византийской империи // Журнал Министерства народного просвещения. – 1889. – Ч. 265.– С. 58. 21 Μιχαήλ Ψελλός. Χρονογραφία. 3.15. 22

Oxford Dictionary of Byzantium: 3 vol. / ed. Kazhdan A. P. – Oxford University Press, 1991. Vol. III. – 1991. – Р. 67. 23 Μιχαήλ Ψελλός. Op.cit. 6.20.

100

В іншому тоні описані Константин Ліхуд (1059–1063) та Іоанн Ксіфілін (1063–1064), які послідовно займали патріаршу кафедру після смерті Михаїла Кіруларія. Константин Ліхуд отримав від Пселла розлогу та дифірамбічну характеристику. Пселл захоплювався гармонійним поєднанням в його особистості громадянських чеснот з якостями священнослужителя. Відзначимо, до речі, що для Пселла радше за все громадянин – це людина, яка сумлінно виконує свої посадові обов'язки. Іоанна Ксіфіліна Пселл називав людиною «досконалої чесності і гідною священного трону»24. Знаменно, що Ксіфілін удостоюється такої високої оцінки Пселла, незважаючи на те, що в кінці життя вони розійшлися у поглядах на деякі філософські питання.

Якщо оцінювати відомості Пселла про наведених вище візантійських патріархів, то перш за все помітно, що він не розглядав безпосередньо їх діяльність. Щоправда, «Промова проти Кіруларія» начебто є винятком. Але ця промова була політичним замовленням, а відтак звинувачення патріарха в чаклунстві та участі в містеріях, що фігурують в ній, навряд чи відповідають дійсності.

Пселл, таким чином, писав тільки про тих патріархів, з якими тісно перетинався в житті. При цьому Кіруларій, який вороже ставився до діяльності очолюваного Пселлом «гуртка інтелектуалів», що існував при дворі Константина ІХ Мономаха, а також до схильності Пселла до античної спадщини, отримав негативну характеристику історика. З Константином Ліхудом та Іоанном Ксіфіліном Пселла зв'язували відносини особистої дружби, обидва вони були однодумцями Пселла під час існування гуртка інтелектуалів при дворі Константина Мономаха, тому удостоїлися його високих похвал. Разом з тим звертає на себе увагу те, що при характеристиці Ліхуда і Ксіфіліна Пселл жодного разу не згадав про боротьбу Ліхуда з монофізитами або про спроби Ксіфіліна знайти компроміс з вірменською церквою, чи про будь-які інші їх справи. Захоплюючись освіченістю Ксіфіліна, Пселл ні слова не зронив ні про його праці, присвячені правознавству, ні про його агіографічний твір. Отже, Пселл обмежився емоційною оцінкою особистих якостей патріархів. Критерії, якими він при цьому керувався, цілком світські: освіченість, філософський склад розуму, громадянські чесноти.

Є у Пселла висловлювання і з приводу ченців. Після короткочасного перебування в монастирі на горі Олімп історик писав про згубний вплив ченців на імператрицю Феодору: «А всьому провиною ці мерзенні, всяку міру перевершуючі, не ангели, які доставляють їй веління Всевишнього, але тільки ззовні їм наслідують, а в серці лицеміри; я маю на увазі наших назиріїв...». Історик з обуренням писав про двоєдушність

24 Ibid. 7. 66; Сonst. 26.

101

ченців, які зовсім «душі в святому не наставляють, людські пристрасті не смиряють», але вводять в оману простодушних людей 25.

Отже, справи церкви та її інститутів не були об'єктом пильної уваги Михаїла Пселла. Не виходячи за рамки офіційного православ'я, він помічав лише окремі елементи церковної структури, до яких дозволяв собі ставитися з позицій раціоналістично мислячого світського інтелектуала, тобто критично.

Нам залишається розглянути, яке місце відводить Пселл у своїх творах таким соціальним групам візантійського суспільства, як простий народ і раби. Ставлення Пселла до народу виявляється відверто, хоча цій темі в його творах приділено небагато місця. Міський житель і царський наближений, Пселл був далеким від розуміння становища сільського населення. У нього було найзагальніше уявлення про сільську працю. Так, бажаючи підкреслити низьке походження імператора Михаїла V, історик перераховував, чим, на його думку, займаються селяни. «Його батько, – писав Пселл, – не сіяв і нічого не вирощував, бо не було у нього і шматочка землі, не ходив за стадами, не пас овець, не розводив тварин і не мав, вочевидь, ніяких засобів до життя». В іншому місці «Хронографії» історик згадував сільських жителів для того, щоб підкреслити виключне милосердя імператора Константина Х Дуки, який нібито був єдиним з описуваних ним правителів, хто надав селянам небувалу милість (обдарував їх «милосердними промовами» і «ще більш милосердними діяннями» нарівні з іншими прошарками)26. Однак з тексту «Історії» Михаїла Атталіата випливає, що Константин Х Дука спирався на синклітиків (і меншою мірою на городян), і саме їм були призначені «милосердні діяння» імператора27. В даному випадку згадка про благодіяння сільським жителям не що інше, як енкоміастичний прийом.

Село для Пселла – спосіб відійти від «ринкової метушні й мішури»28. Як землевласник, історик ставився до селянства з недовірою, якщо не з ворожістю, що відбилося в його листуванні. Особливе неприйняття викликали у Пселла спроби селян відстояти свої права на землю29 .

Термін «народ» присутній в творах Пселла, але він не застосовує його до селянства. Під «простим народом» історик розумів, як правило,

25 Μιχαήλ Ψελλός. Op.cit. Theod.18. 26 Μιχαήλ Ψελλός. Op.cit. 4. 26; Сonst.16. 27 Michael Attaleiates. Historia / ed. Brunet de Presle W.; Bekker I. – Bonn, 1853. – Р. 71. 28 Ibid. Сonst. 6. 29

Любарский Я.Н. Пселл в отношениях с современниками (опыт характеристики личности) // Византийский временник. – 1976. – Вып.37. – С. 99.

102

населення Константинополя. Так, Пселл повідомляв, що замисливши вигнати імператрицю Зою, її чоловік Михаїл V спочатку шукав підтримки у синклітиків, тобто у вищого чиновництва, а потім почав «обробляти простолюдинів». «Прості люди» при цьому виступають у нього якоюсь загальною масою, яку використовують політичні діячі, що рвуться до влади і підпорядковують її своїй волі30.

Більш диференційовану картину населення столиці Пселл надав підчас опису наростання загального невдоволення політикою Михаїла V, причиною якого, як вже зазначалося, історик намагався представити ображені монархічні почуття константинопольців. Він почав перелік невдоволених з «людей вельможних», «служителів вівтаря», «родичів і домочадців імператора». Потім пригадав «майстровий люд» і навіть «союзників і іноземців». Під «майстровим людом» Пселл мав на увазі константинопольських ремісників, тобто «людей з ергастеріїв». У повстанні в описі Пселла фігурував також «ринковий народ», тобто торгове населення Константинополя, яке, за його словами, прийшло в надзвичайне збудження. Історик намагався представити це повстання як стихійний порив простих константинопольців, підтриманих «кращими людьми». Разом з тим він різко засудив загін, який оточив храм, де сховався імператор. Він назвав їх «самозванцями». Його лякав натовп, який увірвався до храму, і він порівняв його зі «зграєю диких звірів»31.

Дещо з іншим відтінком вжите слово «народ» в «Промові проти Михаїла Кіруларія». Пселл згадав події, пов'язані з повстанням проти імператора Михаїла VI Стратиотика, в якому брав участь Кіруларій в якості одного з ватажків константинопольського населення. Навмисно ігноруючи той факт, що ватажок табору військових, Ісаак Комнін, який став у результаті повалення Михаїла VI імператором, спочатку порозумівся з патріархом і залишив його на патріаршій кафедрі, Пселл звинуватив Кіруларія в тому, що той став ватажком «мерзенних зловмисників». Мабуть, навколо Кіруларія групувалася якась частина торговців і ремісників Константинополя, а також духівництва. Вони становили так звану «партію» Кіруларія. Підкреслюючи одіозність патріарха, Пселл заявив, що в числі його прихильників були ті, кого «проклинає народ». Говорячи про прихильників патріарха, історик, назвав їх «черню». Під «народом» тут слід розуміти тих, хто не підтримав Кіруларія. Таким чином, в даному випадку слово «народ», як, втім, і «чернь» вживається з риторичною метою32 .

30 Μιχαήλ Ψελλός. Op.cit. 5. 15; 5. 17; 5.33. 31 Ibid. 5. 25; 5. 26; 5. 37; 5.39; 5.41. 32 Михаил Пселл. Обвинительная речь против Михаила Кируллария // Безобразов П.В. Материалы для истории Византийской империи // Журнал Министерства народного просвещения. – 1889. – Ч. 265.– С. 54.

103

Як зазначалося вище, під натовпом Пселл найчастіше розумів населення Константинополя. Однак є в «Хронографії» фрагмент, де слово «натовп» застосовується до населення провінції. Мова йде про повстання македонського полководця Лева Торніка. Пселл вказував способи, за допомогою яких, на його думку, Торнік підпорядкував собі натовп. Замість роздачі хліба та грошей Торнік дарував «простим людям» зменшення податків і дозвіл забирати собі здобич після набігів. Вельможним же людям та синклітикам, яких історик відокремив від натовпу, були роздані різноманітні цивільні та військові посади.

На думку Пселла, населення Константинополя зобов'язане бути відданим імператору, тому обіцянка Константином Мономахом нагороди за підтримку імператора під час облоги міста Торніком викликала несхвалення Пселла. В цьому контексті слово «народ» виступає в найбільш звичному для історика сенсі: йдеться про просте населення столиці, торгівців, ремісників та ін.33

В «Хронографії» Пселл також вживав слово «раб». Це слово у нього найчастіше означало душевну несвободу, скутість думки. Так, розмірковуючи про різні типи душ, він особливо цінував володаря такої душі, який під ударами долі не жахається, і «не перетворюється на раба». Крім того, слово «раб» вживалося у нього не в розумінні особистої несвободи, а в сенсі беззастережного підпорядкування кому-небудь, найчастіше правителю. Так, Іоанн Орфанотроф, умовляючи Зою усиновити майбутнього імператора Михаїла V, обіцяв їй: «... він для тебе буде рабом і місце займе найнижче». І все ж є в «Хронографії» одна згадка про рабів, де історик мав на увазі не стан душі, а соціальну групу. Він протиставляв вільних і рабів, відзначаючи, що раб – це людина, позбавлена громадянства34. Пселл розумів під «громадянством» правоздатність вільної людини.

Отже, можна зробити висновок про те, що соціальні симпатії Пселла знаходились на боці столичної чиновної бюрократії. Оперуючи поняттям «народ», Пселл демонстрував обмежений світогляд царедворця. Він не цікавився «народом» і його життям у звичайних умовах, а торкався лише його поведінки підчас повстань і політичних конфліктів. При цьому для його описів характерний, з одного боку, тон легкого презирства стосовно «натовпу», а з іншого, страх перед потужною стихією народного виступу.

33 Μιχαήλ Ψελλός. Op.cit. 6. 104; 6. 117; 6. 117; 6. 120. 34 Μιχαήλ Ψελλός. Op.cit. 6. 97; 4. 22; Сonst. 29.

104

О.М. Луговий

ХРИСОВУЛ 1189 року

та ІСТОРІЯ НІМЕЦЬКОГО й ФРАНЦУЗЬКОГО КВАРТАЛІВ

КОНСТАНТИНОПОЛЯ

Статтю присвячено аналізові свідчень імператорського

хрисовула, виданого у 1189 р., а також інших сучасних джерел з історії німецького та французького емволів Константинополя. Створені, скоріш

за все, в період Другого хрестового походу, ці квартали мали різну долю

та значення.

Німецький квартал служив символом союзних відносин між

Візантією та Священною Римською імперією; економічне значення цього

кварталу було мізерним. Листування між правителями двох держав

показує, що саме вояки з Німеччини, які служили у Візантії, були

об’єктом уваги обох сторін, особливо їх потреба у власному храмі. Цю

роль могла виконувати церква св. Ірини Перамської. Тісні зв’язки

німецького купецтва з Венецією обумовили та полегшили передання

емволу аламанів саме республіці Св. Марка.

Емвол франкігенів, скоріш за все створений за угодою із французьким королем, на практиці слугував торговим інтересам

окситанського купецтва, яке визнавало підданство не Франції, а Арагону.

Вочевидь, головну роль тут відігравав Монпельє, чий граф навіть зумів

добитись династичного союзу з Комнінами. Саме розрив цього союзу міг послужити однією з причин передання емволу Венеції.

Луговой О.М. Хрисовул 1189 года и история немецкого и французского кварталов Константинополя.

Статья посвящена анализу сведений, имеющихся в императорском

хрисовуле, изданном в 1189 г., а также других современных источниках

по истории немецкого и французского эмволов Константинополя.

Созданные, скорее всего, в период Второго крестового похода, эти

кварталы имели различную судьбу и значение.

Немецкий квартал служил символом союзных отношений между

Византией и Священной Римской империй; экономическое значение этого

квартала было незначительным. Переписка между правителями этих

государств показывает, что именно воины из Германии, служившие в

Византии, были объектом внимания обеих сторон, особенно их

потребность в собственном храме. Эту роль могла исполнять церковь св.

Ирины Перамской. Тесные связи немецкого купечества с Венецией

обусловили и облегчили передачу эмвола аламанов именно республике св.

Марка.

Эмвол франкигенов, скорее всего созданный по соглашению с

французским королем, на практике служил торговым интересам

105

окситанского купечества, признававшего подданство не Франции, а

Арагона. Очевидно, главную роль тут играл Монпелье, чей граф даже

смог добиться династического союза с династией Комнинов. Именно

разрыв этого союза мог послужить одной из причин передачи эмвола

Венеции.

Lugovyi O.M. The Chrysobullos of 1189 and the History of German and French Quarters of Constantinople.

The article is dedicated to the analysis of information from emperor's

chrysobullos issued in 1189 and also of other sources on the history of German

and French emboloi in Constantinople. Created most likely in the time of the

Second Crusade these quarters had different fate and significance.

German quarter was a symbol of alliance between Byzantium and the

Holy Roman Empire. It’s economical role wasn’t considerable.

Correspondence between the rulers of these states shows, that German

warriors in the service of the Byzantine Empire were that very object of

attention from both sides, especially their need in their own church. This could

be the church of S. Eirene at Perama. Close connections of the German

merchants with Venice conditioned and facilitated transfer of Alamans’

embolos exactly to the Saint Marcus republic.

Frankigens’ embolos probably established by the accordance with the

French king practically served the trading interests of Oxitanian merchantry,

that paid duties to Aragon, not France. Obviously the main role here was

played by Montpellier. It’s count even succeeded to conclude a dynastic

alliance with the Comneni. It was the break of this alliance that could cause the

transfer of the embolos to Venice.

Взаємини Візантійської імперії та Венеції впродовж більшої

частини ХII ст. можна назвати союзними. Однак цей союз був досягнутий ціною серйозних поступок з боку Візантії, тому приховане невдоволення його умовами зростало. 12 березня 1171 р. внаслідок крайньої напруженості у відносинах між Венецією та візантійським імператором Мануїлом Комніном, за наказом останнього усі венеціанці, які перебували на той час в Константинополі, були заарештовані, а їхнє майно конфісковане. Будь які стосунки із Венецією перервані. Хоча 1179 р. арештовані венеціанці отримали волю, але суть конфлікту вичерпана не була, і лише дож Оріо Мастроп’єро (роки правління 1178-1192) досяг перших успіхів у вимогах компенсації втрат та відновлення привілеїв. Андронік Комнін висловив перші обіцянки щодо компенсації. Ісаак Ангел 1187 р. пішов іще далі та видав три хрисовули, якими підтверджував давні комерційні привілеї Венеції у Візантії, гарантував венеціанцям їхній старий квартал у Константинополі та укладав із Венецією військовий

106

союз1. Однак питання компенсації втраченого майна залишалось досі нерозв’язаним.

Нарешті, у 1189 р. імператор Ісаак Ангел вирішив розплатитись із венеціанцями за втрати останніх під час погрому 1171 р. за рахунок факторій та причалів німецьких та французьких купців на Золотому Розі. На вимогу венеціанських послів в червні 1189 р. було видано хрисовул, який став предметом цього дослідження.

Грецький текст хрисовулу 1189 р. не зберігся, латинський же переклад хрисовулу був внесений венеціанською канцелярією до Першої (ХII ст.) та Другої (ХIII ст.) „Книг Договорів” (Liber Pactorum). В ХIV ст. дож Андреа Дандоло переписав текст хрисовулу також до «Liber Albus», де зібрав копії усіх договорів Венеції із заморськими (не італійськими) країнами. Таким чином у Державному архіві Венеції збереглось три копії латинського перекладу хрисовулу Ісаака Ангела2.

Цей документ є єдиним джерелом, яке повідомляє про факт існування в Константинополі емволів, тобто торгових кварталів з окремим статусом, які використовувались німецькими та французькими купцями та іншими мандрівниками з цих країн. Історія зазначених кварталів загалом в літературі не досліджена за браком інших джерел. Питання розміщення хрисовулів в науці практично не підіймалось3, та часто-густо їх існування в оглядових працях до сього дня ігнорується4.

Єдине питання, яке дискутувалось дослідниками у зв’язку із нашим хрисовулом – якими були причини раптового знищення вказаних установ? Традиційно для пояснення обставин та причин передачі німецького та французького емволів Венеції дослідники відштовхувались

1 Nicol D.M. Byzantium and Venice. A Study in Diplomatic and Cultural Relations. – Cambridge University Press, 1988. – P. 97-111. 2 Текст відповідного хрисовулу опубліковано в: Urkunden zur Älteren Handels und Staatsgeschichte der Republik Venedig mit Besonderer auf Byzanz und die Levante / Hrsg. G.L.Fr. Tafel und G.M. Thomas. – I Thiel (814-1205). – Wien, 1856. – S. 206-211. Нова публікація: Pacta Veneta. – Vol. 4. I trattati con Bisanzio, 992-1198 / A cura di M. Pozzo e G. Ravegnani. – Venezia, 1993. – P. 101-110. Див. також: Dölger Fr. Regesten der Kaiserurkunden des Oströmischen Reiches. 2 Teil. – 1995. – S. 299, Reg. 1590. 3 Brown H.F. The Venetians and the Venetian Quarter in Constantinople to the Close of the Twelfth Century // The Journal of Hellenic Studies, vol. XL, 1920. – P. 68-88; Соколов Н.П. Венецианская доля в византийском «наследстве» // Византийский временник, 6. – 1953. – С. 156-185;. 4 Balard M. Un marché à prendre: l'invasion occidentale // Constantinople 1054-1261. – P., 1996. – P.187-198; Kaplan M. Constantinople et l’économie erbaine // La Monde Byzantin. – T.2. L’Empire Byzantine, 641-1204. – P., 2006. – P. 255-257

107

від аргументації, запропонованої в самому хрисовулі – емволи не використовувались на повну силу, відвідувались лише небагатьма купцями, людьми неавторитетними, користі від цього Імперія не отримувала. Такої точки зору дотримувались фактично всі дослідники, які взагалі залучали документ до розгляду: В. Гайд5, А. Шаубе6, Д. Нікол7, Дж. Равеньяні8. Кр.Н. Сіґґаар зазначає, що формулювання хрисовулу могло відобразити депопуляцію обох кварталів внаслідок погромів латинян, що відбулись 1183 р. та привели до воцаріння у Константинополі Андроніка Комніна9. Д. Якобі дивується, навіщо Німеччині взагалі були потрібні пристані, коли її купці прибували до Константинополя суходолом10? Однак ці аргументи не є вичерпними, навіть якщо формальний привід передачі емволів венеціанцям і відповідає дійсності. Інтереси торгівлі та правильного використання міської площі навряд чи самі по собі могли обумовлювати настільки серйозне рішення, яке припиняло дію кількох попередніх хрисовулів та було здатне вплинути на відносини Імперії із іншими європейськими державами. Тим більше, є ознаки того, що й після Третього хрестового походу в Константинополі мешкала певна кількість німців11. Чарльз Бранд, згідно своєї концепції протистояння Візантії та країн Заходу в кінці ХII ст., висловлював думку, що передача німецького та французького кварталів Венеції була обумовлена ворожим відношенням Ісаака до німецького війська Фрідріха Барбаросси, що наближувалось, та небезпекою з боку французьких хрестоносців12.

Попри те, що обсяг джерел з історії німецького та французького кварталу у Константинополі є недостатнім, а історіографія питання вкрай

5 Heyd W. Histoire du commerce du Levant au Moyen-âge. – Leipzig, 1885-1886. – T.I. – P. 263-264. 6 Schaube A. Handelsgeschichte der romanischen Völker des Mittelmeergebiets bis zum Ende der Kreuzzüge. – München-Berlin, 1906. – S. 249 7 Nicol D.M. Byzantium and Venice...– P. 116. 8 Pacta Veneta. – Vol. 4. – P. 102-103. 9 Ciggaar Kr.N. Western Travellers to Constantinople. The West and Byzantium, 962-1204: Cultural and Political Relations. – Leiden, 1996. – P.200. 10 Jacoby D. The Venetian Quarter of Constantinople from 1082 to 1261. Topographical Considerations // Novum Millenium. Studies on Byzantine History and Culture dedicated to Paul Speck. 19 December 1999. – Ashgate, 2001. – P. 158, n. 32. 11 Луговой О.М. Немецкий квартал в Константинополе ХII в. // Дриновський збірник, V. – София, 2012. – С. 249-257. 12 Brand Ch.M. Byzantium Confronts the West. 1180-1204. – Cambridge, Mass., 1968. – P.199.

108

мала, сам факт існування цих кварталів вимагає наблизитись до розкриття низки питань: обставин, за яких вони з’явились; їх значення у відносинах Візантії із відповідними країнами. При розгляді цих питань, як і традиційного - про причини ліквідації емволів - необхідно пам’ятати про те, що вони з’явились та існували як окремі установи з цілком індивідуальними характеристиками и лише хрисовул 1189 р. поставив їх в один ряд. Тому і в нашому дослідженні історія кожного емвола буде аналізуватись окремо.

Емвол аламанів Нам вже доводилося торкатися обставин, за яких постало питання

про створення у Константинополі німецької церкви13. Вочевидь, у 1142-1143 рр., коли мало місце листування з цього приводу між Конрадом II з одного боку та Іоанном і Мануїлом Комнінами з іншого, німецького кварталу ще не існувало. Однак впродовж 1140-х років він повинен був з’явитись. Цьому сприяли шлюб Мануїла Комніна зі зведеною сестрою Конрада Бертою фон Зульцбах в 1146 р. і перебування самого імператора в Константинополі під час Другого хрестового походу14. Впродовж подій цієї кампанії Конрад мав декілька нагод отримати згоду Мануїла на заснування кварталу – при проходженні повз Константинополь у вересні 1147 р., при поверненні до нього на запрошення Мануїла на початку 1148 р. та зимою з 1148 на 1149 р., коли Конрад вів перемови із Мануїлом і, згідно із повідомленням Іоанна Кіннама, вдруге підтвердив права Візантії на Італію15. Хрисовул 1189 р. свідчить про те, що створення емволу німців (як і емволу французів) було свого часу теж санкціоноване імператорським хрисовулом.

Немає сумнівів у тому, що питання організації німецького кварталу мало економічну та політичну вагу. Крім того, у випадку існування німецької церкви16, саме в ній концентрувалось би духовне життя тих німців, які служили у візантійській армії. Хоча загалом дослідники не

13 Луговий О.М. Найманці німецького походження у візантійській армії ХІ-ХІІІ століть // Libra. – Вип. 1. – 2010. – С. 38-39. 14 Першим таке припущення відносно як німецького, так і французького кварталів, здається, висловив Адольф Шаубе: Schaube A. Handelsgeschichte der romanischen Völker... – S. 249. 15 Joannis Cinnami Historiarum // PG, 133. – Col. 411-412. 16 В чому сумнівається більшість авторів: Janin R. Les sanctuaires des colonies latines à Constantinople // Revue des études byzantines, tome 4, 1946. – P. 175; Janin R. La géographie ecclésiastique de l’Empire Byzantin. T.III Les églises et les monastéres. – P., 1969. – P. 575; Jacoby D. The Venetian Quarter... – P. 158.

109

вважали військових потенційними насельниками кварталу17, однак свідчення Оттона Фрайзінгенського не дають можливості впевнено вести мову й про купецький статус константинопольських німців-прихожан. У першому листі Конрада до імператора Іоанна йдеться вже точно не про торгівців: «Militibus quoque imperii nostri, Alemannis scilicet, qui aput te sunt…». Чи ті ж самі milites криються під «hominibus imperii nostri, Teutonicis videlicet, qui Constantinopoli morantur»18, які особливо потребують власної церкви, чи ні, напевно сказати неможливо. Проте джерела в масі свідчать про те, що в ромейській столиці німецьких купців було не так вже й багато. Крім того, серед купців, котрі прибували зі Священної Римської імперії, певний (і чималий) відсоток мали складати іудеї. Але для них існував особливий квартал на протилежному березі Золотого Рогу, в Пері. Питання церковної побудови їх також не стосувалося. Таким чином, імператора Конрада скоріше турбувала доля „знатних лицарів”, котрі служили у Візантії, аніж нечисленних купців.

В своєму листі до імператора Мануїла Комніна імператор Конрад обіцяв надати військову допомогу Візантії певною кількістю вояків, на що звернув увагу іще Вільгельм Бернгарді19. Судячи з усього, перемови про таку допомогу вів патрикій Никифор взимку 1144-1145 рр. Як і інші листи, що відображають взаємовідносини двох імперій всередині 1140-х рр., текст листа зберіг Оттон Фрайзінгенський в „Діяннях Фрідріха”. Конрад писав буквально наступне: „Щодо п’ятисот воїнів (de quingentis militibus), котрих прохає твоя шляхетність, то цим відповідаємо тобі, що дамо не лишень п’ятсот, але відішлемо ще й дві чи три тисячі, якщо є така необхідність"20. Домовленість цілком конкретна. Умовою є полюбовні відносини між двома державами, підкріплені династичним шлюбом, котрий таки відбувся. Після важких переговорів договір був укладений та вірогідно виконаний. До речі, це чи не єдине свідоцтво про кількість німецьких вояків, що діяли у візантійській армії. На жаль, не вистачає лише вказівки на те, що вони дійсно прибули до Константинополя.

Той таки Оттон Фрайзінгенський виказує і стратегічну мету військової допомоги Візантії, що не розкрита відверто в збереженому листі. Він зазначає, що, коли Мануїл був знесений на царство, то він в першу чергу оновив через своїх послів союзний договір (confederatio) із

17 Heyd W. Histoire du commerce du Levant... T.I. – P. 225-226, 263-264; T.II. – P. 728-729; Janin R. Les sanctuaires des colonies latines... – P. 175 18 Gesta Friderici. I, 25 19 Bernhardi W. Konrad III. – T.I, 1138-1145. – Leipzig, 1883. – S. 414-415. 20 Gesta Friderici. I, 25. Той же лист окремо опубліковано в MGH DD IX. Conradi III et filii eius Heinrici diplomata. - № 126. – Viennae, 1969. – P. 226-228.

110

Конрадом, спрямований проти короля Рожера Сицилійського, котрий напав на обидві імперії (Chronica, VII, 28)21. Досить промовистою була також присутність у складі почту Берти фон Зульцбах бунтівних нормандських князів Роберта Капуанського з роду Дренго та Рожера Аріанського22.

Варто нагадати, що через кілька років саме в діях проти сицилійських військ вперше після довгої відсутності спливає німецький („германський”) загін на Корфу23. Якщо придивитись до цього повідомлення під кутом зору минулих домовленостей між Конрадом та Мануїлом, додавши до того ж пряму можливість для певної кількості німців-учасників хрестового походу залишитись у Константинополі під приводом офіційного союзу проти Рожера, то воно отримує цілком вагомі аргументи на користь того, що „германи” на Корфу були дійсно німцями.

Очевидно, що існування аламанського емволу значною мірою

обумовлено союзними відносинами між Священною Римською та Візантійською імперіями. Відповідно, відкритий конфлікт між ними в період Третього хрестового походу дійсно міг призвести до ліквідації емволу, як вважають деякі дослідники24. Втім таке однозначне трактування викликає деякі труднощі. З одного боку, в червні, коли сталася передача німецького емволу Венеції, конфлікт ще не розпочався; Фрідріх із військом знаходився на території Угорщини і, судячи з прийому 2 липня в Бранічево, першому візантійському укріпленні на шляху хрестоносців, візантійська сторона поки що виявляла посильну гостинність, що цілком узгоджувалось із Нюрнберзькою угодою щодо пропуску німецьких військ через Балканські володіння25. З іншого боку, в червні-таки розпочались перемовини Ісаака Ангела із Салах ад-Діном26.

21 Ottonis Episcopi Frisingensis Chronica sive Historia de Duabus Civitatibus / Rec. A. Hofmeister. – Hannoverae et Lipsiae, 1912. – P. 355. 22 На цьому наголошував зокрема німецький історик Еріх Каспар: Caspar E. Roger II (1101-1154) und die Gründung der normannisch-sizilischen Monarchie. – Innsbruck, 1904. – S. 364. 23 Nicetae Choniatae Historia Byzantina // PG, 139. – Col. 425 (Manuelis Comneni. II, 6). Див. про дискусію з цього приводу: Луговий О.М. Найманці німецького походження у візантійській армії ХІ-ХІІІ століть // Libra. – Вип. 1. – 2010. – С. 39. 24 Brand Ch.M. Op. cit. – P.199 25 Успенский Ф.И. История крестовых походов. – СПб., 2000. – С. 148-149. 26 Заборов М.А. Крестоносцы на Востоке. – М., 1980. – С. 181; Lilie R.-J. Byzantium and the Crusader States, 1096-1204. – Oxford, 1993. – P. 240-241; Dölger Fr. Op. cit. – S. 299-300, Reg. 1591.

111

Тоді ж, вірогідно в 20-х числах червня, після придушення заколоту Феодора Манкафи, Ісаак заарештував послів Фрідріха на чолі з архієпископом Мюнстерським. Хоча Фрідріх мав довідатись про ці події, як і про ліквідацію емволу, а також про агітацію проти хрестоносців в столичних церквах, під час зупинки в Філіппополі27, однак жодної реакції саме на втрату емволу не послідувало.

Більше того, коли протистояння із Візантією досягло максимуму, Фрідріх відправив з Адріанополя листа своєму сину Генріху, в якому просив навесні відрядити кораблі супроти Константинополя з міст Італії, серед інших з Венеції28. В січні 1190 р. Ісаак II запросив миру і конфлікт було залагоджено. Проте, джерела мовчать про відновлення статусу німецького кварталу. Очевидно, що даного конфлікту недостатньо для пояснення дій Ісаака відносно німецького кварталу. Власне німецькі джерела не помітили втрати цього володіння у Константинополі поряд із іншими злодіяннями греків. Або ліквідація німецького емволу не вважалась таким вже злодіянням, або ж була занадто незначною втратою для Фрідріха.

Ми вже відзначали, що близькі економічні стосунки південнонімецьких купців та Венеції змушували їх користуватися фактично однією інфраструктурою29. Особливо актуальним це положення стало після замирення у Венеції 1177 р. Фрідріха Барбаросси та папи Александра III30. Венецію пов’язували із заальпійськими землями шляхи переміщення товарів, необхідних для торгівлі, в самому місті успішно діяв Bernhardus Teotonicus, котрого Ґерард Рюш характеризував як одного з найбагатших людей Венеції та виключно важливу фігуру в історії торгівлі між Венецією та Німеччиною31. Нарешті, 1228 роком датується перша згадка окремого німецького емпорія на території міста – Фондако деї Тедескі (fonticum comunis Venetiarum, ubi Teutonici hospitantur)32, який

27 Куглер Б. История крестовых походов / Пер. с нем. – Ростов-на-Дону, 1995. – С. 259. 28 Опль Ф. Фридрих Барбаросса / Пер. с нем. И.О. Ермаченко. – С-Пб., 2010. – С. 205. 29 Луговой О.М. Немецкий квартал... – С. 249-257. 30 Опль Ф. Указ. соч. – С. 229. 31 Rösch G. Venezia e l’Impero, 962-1250. I rapporti politici, commerciali e di traffico nel periodo imperiale Germanico / trad. di C. Vinci-Orlando. – Roma, 1985. – P. 132-135. Дом цього німецького представника у Венеції фігурує в описі Хрестового похода Фрідріха: Historia de expeditione Friderici Imperatoris. – Pragae, 1827. – P. 45. 32 Simonsfeld H. Der Fondaco dei Tedeschi in Venedig und die Deutsch-Venetianischen Handelsbeziehungen. – Stuttgart, 1887. – Urkunde 2. – S. 1-2. Г. Сімонсфельд згадує

112

республіка Святого Марка була змушена надати німецьким купцям, потік яких через Венецію став занадто потужним.

Тут варто зазначити, що в цілому структура італійських фондако була дуже близькою до візантійських емволів в двох можливих значеннях цього терміну (комплекс будівель, територіально відокремлений від міста та наданий певному політичному партнеру для господарчого використання – µητάτον; складське приміщення та водночас постоялий двір і місце для торгівлі, що не має особливого юридичного статусу, власне „емвол”). Італійське слово fondaco, до того ж, походить від грецького ж терміну τό πανδοχειον, який з античних часів позначав таверну або будь-яке злачне місце в найширшому розумінні, включаючи пізніше і придорожні заклади, постоялі двори. Нарешті, функції пандохіонів частково перетинались із ксенодохіями (τό ξενοδοχείο), які частіше згадуються у якості домів для притулку прочан при монастирях. Цей термін був відомий італійським авторам33, проте не отримав поширення, на відміну від fondaco. Поняття „фондако” у значенні виокремленого юридично на основі міжнародних домовленостей торгівельного кварталу отримало найширший ужиток в ХII ст. та застосовувалось як до християнських кварталів у мусульманських країнах (зокрема Александрія мала фондако пізанців, венеціанців, генуезців, барселонців, флорентійців та марсельців), так і до місць розташування купців та товарів з іншої країни у власне західнохристиянському світі (генуезький фондако в кастильській Альмерії з 1146 р.)34. Тож німецький фондако у Венеції виконував такі ж функції, що й німецький емвол в Константинополі, і на тому самому географічному векторі торгівельних відносин, але набагато ближче. Товари, призначені Священній Римській імперії, тепер діставались її венеційськими суднами і лише тут викуплялись німецькими купцями.

також Мілезіо, архіваріуса Фондако на початку ХVIII ст., який вважав, що появу торгового подвір’я німців у Венеції треба датувати часом перед 1200 р. Simonsfeld H. Der Fondaco dei Tedeschi in Venedig und die Deutsch-Venetianischen Handelsbeziehungen. – Stuttgart, 1887. – Band II. – S. 8. М.П. Соколов передав цю версію, як думку самого Г. Сімонсфельда. Див.: Соколов Н.П. Образование Венецианской колониальной империи. – Саратов, 1963. – С. 253; Кінцем ХII ст. датує надання німецьким купцям фондако у Венеції також Дж. Луццато: Экономическая история Италии / Пер. с ит. М.Л. Абрамсон. – М., 1954. – С. 257. 33 Див. наприклад: sinochagia градського патріархату в „Хроніці патріархів Градо”, завершеній подіями ХI ст.: Chronica patriarcharum Gradensium // MGH, SS. rer. Langobard. – Bd. I. – Hannover. 1878. – P. 394. 34 Constable O.R. Funduq, Fondaco, and Khān in the Wake of Christian Commerce and Crusade // The Crusades from the Perspective of Byzantium and the Muslim World. – Dumbarton Oaks, 2001. – P. 145-156.

113

Об’єднанню двох кварталів сприяло також і їхнє близьке розміщення на березі Золотого Рогу. Встановленням точного місця розташування німецького та французького емволів ми завдячуємо Давиду Якобі35. Дослідивши динаміку кордонів венеційського кварталу, Д. Якобі встановив, що емволи, приєднані до нього 1189 р. мали знаходитись на сході від району, переданого венеціанцям, та відповідно на захід від пізанського кварталу.

Але від самого початку свого існування венеційський квартал на сході межував із Євраїкою – районом компактного розселення константинопольських іудеїв, ліквідованим, за висновком Д. Якобі, десь близько 1044 р. Усі євреї були переселені в Перу, на інший бік Золотого Рогу. Таким чином, емволи німців та французів розміщувались в межах колишнього єврейського району – Євраїки. Як раз в недовгий період існування аламанського та франкігенського емволів Константинополь відвідав Веніамін з Тудели та змалював незавидне становище єврейської громади Пери36.

Через багато років після ліквідації емволу аламанів пам’ять про минулу належність району німцям зберігалась, і в хартії 1207 р. про передачу кількох ділянок землі вказувалось: „власність, що колись належала алеманнам”, лежить проти території церкви св. Ірини Перамської37. Церква Св. Ірини в Перамі стояла на межі пізанського кварталу за морською стіною Константинополя (у вказаній хартії 1207 р. також підкреслюється – foris muri) на самісінькому березі Золотого Рогу38. Нікіта Хоніат (Μανουήλ του Κοµνηνου, VII, 3), перераховуючи будівельні проекти імператора Мануїла, відзначає серед них і плани відновлення храму Св. Ірини на березі моря (προς θάλασσαν της ‛αγίας Ειρήνης), побудованого колись Маркіаном, тобто церкви Ірини Перамської. Будівельні роботи не були доведені до завершення, проте, тим не менш,

35 Jacoby D. The Venetian Quarter... – P. 158-159. 36 Російський переклад ХIХ ст. див.: Книга странствий раби Вениамина, пер. П.В. Марголина // Три еврейских путешественника. – М., 2004. – С. 90-91; Англійський переклад: The Itinerary of Benjamin of Tudela, transl. by M.N. Adler. – L., 1907. – P. 14. Див. також: Jacoby D. Les Juifs: protection, divisions, ségrégation // Constantinople 1054-1261. – P., 1996. – P. 174-175; Jacoby D. The Jewish Community of Constantinople from the Komnenan to the Palaiologan Period // Византийский временник. – Том 55 (80). – Часть 2. – 1998. – P. 31-41. 37 TTh. – II Thiel. – S. 4-8. 38 Відзначимо в цьому зв’язку, що під час будівництва церкви Маркіан «відтіснив море», як говорить одна з версій його житія. Див.: Mango C. The Shoreline of Constantinople in the Fourth Century // Byzantine Constantinople: monuments, topography and everyday life. – Brill, 2001. – P. 19.

114

закономірним є питання, чи не був пов’язаний проект відновлення церкви Св. Ірини із обіцянкою надати окрему церкву німцям в Константинополі? Адже Берта фон Зульцбах, дружина Мануїла Комніна, була перехрещена в православ’я під іменем Ірини. І саме церква Св. Ірини є єдиним надійним маркером німецького кварталу.

Інтереси венеціанців та інших латинських насельників Євраїки перетинались на причалах цього району. Євраїка прилягала до „морських мурів” Константинополя як мінімум в районі двох воріт – Єврейської брами (Porta Ebraica) та розташованої трохи східніше брами Святого Марка (Porta S. Marci). Перші ворота визначали кордон венеціанського кварталу на сході, а другі згадуються вже в його межах в 1229 р.39 Відповідно вони були західніше кордонів Пізанського кварталу. Porta Ebraica зазвичай ототожнюють із пізнішою стамбульською Брамою рибного базару – Балик-пазар капуси (лат. Porta Piscaria)40. В такому випадку Брама Святого Марка має відповідати стамбульській Бахчі капуси (Садовій брамі) – наступній на сході41. Вона знаходилась приблизно в основі сучасного Галатського мосту. Втім в ХVI ст. „Єврейською” чи „Іудейською” (Чіфуткаписи або Яхудікаписи) називали якраз таки Садову браму через щільне заселення району караїмами, переміщеними звідти лише на початку ХVII ст. в Хаскьой (північно-східний берег Золотого Рогу) задля звільнення місця для будівництва мечеті Єні Валіде42.

Судячи з первісних меж Венеціанського кварталу 1082 р., надані йому в 1148 р. пристань св. Макріана та трохи згодом пристань Кузугала43 також були частиною колишньої Євраїки. Варто припустити, що з міста до них можна було дістатись через Porta Ebraica. Очевидно, що ця брама була не просто кордоном між двома кварталами, але й використовувалась задля потреб обох земляцтв. У фонді Сан Джорджо Маджоре Державного архіву Венеції зберігається копія контракту, датованого вереснем 1188 р. (за рік до передачі Венеції емволів), за яким константинопольський грек Феодор (Theodorus de Calo Techaristo) винаймав певне приміщення (mansio), що є володінням монастиря Сан Джорджо та

39 Brown H.F. The Venetians and the Venetian Quarter... – P. 78. 40 Ibidem. – P. 78. 41 Див. наприклад план Стамбула 1818 р. (ГИМ-58542): Фоменко И.К. «Карта Босфора Фракийского с Константинополем…» (1818 г.) // Причерноморье в средние века, VII. – СПб., 2009. – С. 228. 42 Мантран Р. Повседневная жизнь Стамбула в эпоху Сулеймана Великолепного / Пер. с фр. Ф.Ф. Нестерова. – М., 2006. – С. 75. 43 Jacoby D. The Venetian Quarter... – P. 157.

115

константинопольско-венеційської церкви Сан Марко. Розташування цього приміщення документ визначає наступним чином: „… posite in Constantinopoli supra Sarum qui discurrit in scala que dicitur Ebreaky iusta mansione concessa Petro da Vidore…”44. Sarum тут, як і в деяких інших венеціанських документах, позначає „струмок” та походить від грецького σάρρα – каміння в руслі потоку45. Таким чином, венеціанський монастир Сан Джорджо (як і певний П’єтро з Відора, що поблизу Тревізо на венеційській Террафермі) мав домоволодіння в безпосередній близькості від Porta Ebraica, власне на березі струмка, що стікав до Золотого Рогу біля причалу Євраїки.

Підсумуємо. Німецькі купці та інші мандрівники доволі часто та традиційно використовували венеційську інфраструктуру для поїздок у Константинополь, в тому числі і в період існування німецького емволу в 1148-1189 рр. Емволи венеційський та німецький в самому Константинополі межували. Для загальних потреб використовувалась одна міська брама, причали також межували одне з одним. Цілком можливо, що фактичне взаємопроникнення інфраструктури обох емволів вже розпочалось до 1189 р. Тому об’єднання венеційського та німецького кварталів Константинополя можна вважати геополітично та економічно обумовленим. Не дивно, що після 1204 р. німці не виявили ніякого бажання повернути собі маєтність, хоча за районом залишалась офіційна назва Аламанського і там продовжували мешкати німці46.

Але на тій же території, також межуючи із венеціанським кварталом знаходився „емвол франкігенів”. Французькі купці не були прив’язані до венеціанської торгівлі, як німецькі, та й обставини виникнення французького емволу повинні бути іншими.

Емвол франкігенів Судячи з усього, історія французького емволу жодного разу не

заторкнута у спеціальних дослідженнях. Перед тим, як аналізувати обставини, за яких французи могли отримати власний квартал у Константинополі, необхідно зазначити, що під терміном "франкігени" у Візантії могли бути відомі південноіталійські нормандці, які хоч і перебували часто в стані війни із Візантією, але напевно в мирні періоди вели й торгівлю із її містами. Але така версія є доволі малоймовірною,

44 Nuovi Documenti del Commercio Veneto dei sec. XI-XIII a cura di A. Lombardo e R. Morozzo della Rocca. – Venezia, 1953. – Doc. 40, p. 46. 45 ∆ηµητράκου ∆. Μέγα Λεξικόν όλης της Ελληνικής Γλώσσης. – Τοµ. ХII. – Αθ., 1953. – Σελ. 6474; Jacoby D. The Venetian Quarter... – P. 155. 46 TTh. – II Thiel. – S. 53; Jacoby D. The Venetian Quarter... – P. 159, 162; Луговой О.М. Немецкий квартал... – С. 249-257.

116

оскільки найактивніше в морській торгівлі з усіх міст володінь нормандського короля було задіяне місто Амальфі, яке мало в Константинополі окрему колонію47. Отже не дивно, що під "франкігенами" хрисовулу 1189 р. завжди розуміють французів, але кого саме?

Загалом створення французького емволу відносять до подій того ж таки II Хрестового походу. Цьому є лише побічні докази. Одон Дейльський, французький історіограф цієї кампанії, зазначає, що 1146 р. в Регенсбурзі Людовик VII зустрівся із послами грецького імператора, котрі зачитали йому листа від свого сюзерена, що стосувався умов перебування французької армії на теренах Візантії. Імператор Мануїл за традицією вимагав від французького короля клятви повернути Візантії усі міста, захоплені в неї мусульманами в минулому, та наголошував, що власне і сама Імперія веде війну із сельджуками48. Одон далі зазначає, що імператорові посли навзамін наобіцяли Людовикові багато такого, що не було виконано49. А саме: „сприятливий торг, відповідний обмін та інше, що нашим здається корисним” (forum idoneum, concambium competens, et alia quae nostris utilia visa sunt)50. Детальніші домовленості були відкладені до безпосередньої зустрічі двох правителів. Політичний контекст цієї дипломатичної акції було добре продемонстровано В. Грюмелєм на прикладі двох збережених листів Мануїла Папі Римському від 1146 та 1147 років51. К.Н.Сіґґаар підкреслює, що перемовини 1146 р. були першим офіційним контактом Візантії та Франції на загальнодержавному рівні після значної перерви52.

Візантійський історик Іоанн Кіннам змальовує події зустрічі імператора Мануїла та короля Людовика у підкреслено мажорному тоні:

47 Симеонова Л. Пътуване към Константинопол. Търговия и комуникации в Средиземноморския свят (края на IХ – 70-те години на ХI в.). – София, 2006. – С. 169. 48 Lilie R.-J. Op.cit. – P.150. 49 Ciggaar Kr.N. Op.cit. – P.164. 50 Odonis de Diogilo de Ludovici VII Francorum Regis Cognomento Junioris Profectione in Orientem. Lib. II // PL, 185. – Col. 1212. Російський переклад цього фрагменту: О странствовании Людовика VII, франкского короля, на Восток / Пер. М.М. Стасюлевича // История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. – Том III. – СПб., 1887. – С. 362. 51 Grumel V. Au seuil de la IIe croisade. Deux lettres de Manuel Comnène au pape // Études byzantines, 3 (3). – 1945. – P. 143-167. Див. також: Lamma P. Comneni e Staufer. Ricerche sui rapporti fra Bizanzio e l'Occidente nel secolo XII. - Vol. I. - Roma, 1955. - P. 61-62. 52 Ciggaar Kr.N. Op.cit. – P.164, 171.

117

король радо прийняв візантійських послів, сам був прийнятий при дворі імператора та удостоєний візиту до Влахернського палацу, виявляючи при цьому істинно королівське (по відношенню до імператора) смирення53. Певний відгук грецька куртуазність отримала й у Одона Дейльського, втім його оповідь скоріше підкреслює взаємні підозри, що були супутні перебуванню короля в Константинополі. Однак, хоча французькі хрестоносці і не здобули візантійську допомогу в обіцяному об’ємі, все ж певні наслідки попередні домовленості та безпосередній контакт двох володарів могли мати. Саме тому час заснування французького кварталу напевно має бути близьким до осені 1147 року.

Надання французьким торговцям окремого осередку в Константинополі могло на той час бути обумовлено й відповідною економічною кон’юнктурою. Після знищення в 972 р. бази мавританських піратів у Фраксинеті (араб. Фарахшаніт), поблизу від сучасного Сен-Тропе, окситанські купці отримали можливість прямого виходу до Середземного моря54. Головними діючими сторонами тут ставали купці з Марселю, Арлю, Сен-Жіля в Провансі та Нарбонни в Лангедоці. Останнє місто було зв’язане жвавим шляхом з Тулузою і далі Гаронною до Бордо55.

Але найчастіше в якості контрагента греків у Франції за джерелами виступає молоде місто Монпельє. Через Монпельє, Сен-Жіль та Шартр грецькі посли прямували до Парижу в 1160-х рр. В ті ж самі роки Монпельє відвідав рабин Беніамін з Тудели. Він охарактеризував Монпельє як зручний торговий пункт. Серед купців, котрі його відвідують, поіменовані мешканці грецької землі та й взагалі Східного Середземномор’я56. В Леванті монпельєжці почали утверджувати свої позиції ще до хрестових походів. Вільям Мальмсберійський (De Regum Anglorum. IV, 388) стверджував, що мешканці Аскалону здали своє місто саме Раймону Тулузькому через те, що до його володінь тоді належало місто Монпельє, чесноти купців якого були добре відомі аскалонітам57. Вочевидь, не останню роль тут зіграла присутність у війську Раймона графа Монпельє Гійома V.

53 Joannis Cinnami Historiarum // PG, 133. – Col. 405-408. 54 Симеонова Л. Пътуване към Константинопол... – С. 89. 55 Самаркин В.В. Историческая география Западной Европы в средние века. – М., 1976. – С. 155. 56 Книга странствий раби Вениамина... – С. 68. 57 Willelmi Malmesbiriensis monachi Gesta Regum Anglorum atque Historia Novella. – L., 1840. – P. 604

118

Гійом VIII, граф Монпельє в 1172-1202 рр., зробив особливо багато для ствердження міста на міжнародній арені. У 1178 р. він уклав торгівельний договір із Пізанськими консулами, у 1185 р. – з єпископом та віконтом Аґда 58. Нарешті, купці Монпельє разом зі своїми колегами з Марселю, Барселони та Сен-Жіля отримали привілей на безмитну торгівлю та власний консулат в Леванті у місті Тір59. Привілей був виданий тамтешнім володарем, номінальним васалом єрусалимського короля Конрадом Монфератським за допомогу в його боротьбі із Салах ад-Діном, що того ж року захопив Єрусалим. Певні свободи гарантувались “hominibus Montis Pessulani” також і хартією єрусалимського короля Гі де Лузіньяна, даною марсельцям під Сен-Жан-д’Акр 25 жовтня 1190 р.60

Піднесення ролі Монпельє у міжнародній торгівлі співпало з правлінням Мануїла Комніна, але вже 1189 р. французький емвол ліквідований. Вирішальним у цій ситуації міг стати дипломатично-династичний аспект, котрий, на жаль, жодною мірою не відобразився у візантійських джерелах. Найбільш обізнаним історичним джерелом про династичні зв’язки між Комнінами та графами Монпельє є „Книга діянь”, написана перед смертю арагонським королем Хайме (1218-1276), котрий доводився онуком візантійській царівні61, або від імені короля кимось з його близьких62. Племінниця Мануїла Євдокія, дочка його брата севастократора Ісаака63 (Хайме вважав її дочкою Мануїла), була обіцяна арагонському королю Альфонсу II, але на той час, коли вона прибула до Арагонських володінь (портом для яких також слугував Монпельє), той відмовився від шлюбу, оскільки вже встиг одружитись із кастильською

58 Germain A. Histoire de la commune de Montpellier depuis ses origines jusqu’a son incorporation définitive a la monarchie Française. – T. I. – Montpellier, 1851. – P. LXV; публ. договору з Пізою див.: Germain A. Histoire du commerce de Montpellier. – T. I. – Montpellier, 1861. – P. 180-181. 59 Méry L., Guindon F. Histoire analytique et Chronologique des Actes et des Délibérationes du corps et du Conseil de la Municipalité de Marseille depuis le X siècle jusqua nos jours. – T.I. – Marseille, 1842. – P. 190-192; Germain A. Histoire de la commune de Montpellier... – T. I. – P. LXVI; Germain A. Histoire du commerce de Montpellier. – T. II. – P. 1-2. 60 Méry L., Guindon F. Op.cit. – T.I. – P. 194-195; Germain A. Histoire du commerce de Montpellier. – T. II. – P. 1-2. 61 The Chronicle of James I of Aragon / Trans. J. Forster. – Cap. II. - http://libro.uca.edu/chronicleofjames/chronicle.htm 62 Люблинская А.А. Источниковедение истори средних веков. – Л., 1955. – С. 238. 63 Stiernon L. Notes de titulature et de prosopographie byzantines. Sébaste et Gambros // Revue des études byzantines, 23. – 1965. – P. 236.

119

принцесою. Залучивши іще одне джерело – Пізанські аннали, складені сучасником цих подій юристом Бернардо Марангоне (пом. близько 1188 р.)64, німецький дослідник Вінфрід Гехт довів, що передбачуваним чоловіком Євдокії мав бути не Альфонс II, а його молодший брат Рамон-Беренгар, якого Альфонс зробив графом Прованса.

Аннали Марангоне допомагають встановити декілька важливих фактів: візантійське посольство прибуло на Південь Франції в 1178 р. (відповідно через два роки після шлюбу Альфонса із Доньєю Санчою) і було тим самим посольством, яке привезло назад до Константинополя французьку принцесу Агнес в якості нареченої для сина та спадкоємця Мануїла, майбутнього імператора Алексія II. Заручини Євдокії із Рамоном-Беренгаром зірвались не через поспішність Альфонса, а через міжнародні обставини, що змінились. Граф Прованса мав визнавати двох сюзеренів – Арагонського короля та імператора Священної Римської імперії. Відносини же Мануїла із Фрідріхом Барбароссою тим часом загострились, і Фрідріх чинив тиск на Прованс. Династичний шлюб із візантійською царівною за цих умов був виключений. Натомість Монпельє знаходився за межами Священної Римської імперії65.

Гійом VIII, васал та родич Альфонса66, цілком згідно зі своєю міжнародною політикою, прийняв неймовірно сміливе рішення та фактично змусив візантійських послів видати Євдокію заміж за нього. Місцевий історик А. Жермен у ХIХ ст. у своєму напівлітературному викладі навіть припускав, що граф Монпельє розраховував на візантійську корону67. Король Хайме підкреслював активну підтримку, виказану Гійому Радою міста Монпельє, що складалась як із лицарів графа, так і з багатих та впливових міських патриціїв, володарів купецького капіталу, які напевно передбачали перспективи такого союзу.

Євдокія здобула славу серед провансальських трубадурів, але шлюб не був щасливим. Не давши Гійому спадкоємця, візантійська

64 Про це джерело: Люблинская А.А. Указ.соч. – С. 222; Classen P. Res Gestae, Universal History, Apocalypse: Visions of Past and Future // Renaissance and Renewal in the Twelfth Century. – Medieval Academy of America, 1991. – P. 396. В. Гехт знайшов важливі для нас відомості не в латинському тексті хроніки, який переривається 1175/1178 рр., а в італійському її перекладі, що має продовження до 1180-х рр. 65

Hecht W. Zur Geschichte der «Kaiserin» von Montpellier, Eudoxia Komnena // Revue des études byzantines, 26. – 1968. – P. 161-169. 66 Germain A. Histoire de la commune de Montpellier... – T. I. – P. XXXV; Ададуров В. Історія Франції. Королівська держава та створення нації (від початків до кінця ХVIII століття). – Львів, 2002. – С. 115-116. 67 Germain A. Histoire de la commune de Montpellier... – T. I. – P. XLIII.

120

принцеса завершила свої дні в абатстві Аньян, недалеко від Монпельє. Лише її донька все ж таки стала дружиною Педро Арагонського. Монпельє, на думку К.Н. Сіґґаар, мав отримати від міждинастійного шлюбу такого рівня значні вигоди68, а той факт, що шлюб взагалі став можливим з точки зору візантійської влади, на перший погляд підтверджує висловлену вище думку про значимість саме цього міста на західноєвропейському векторі зовнішньої політики Константинополя.

Але не менш промовистим є й умовчання візантійських авторів про, по суті, провал дипломатичної місії, спрямованої на Арагон, але аж ніяк не на одного із найдрібніших його васалів. Вимушений шлюб Євдокія мала прийняти незадовго до смерті Мануїла, що повергла Константинополь у хаос двох послідовних переворотів: 1183 та 1185 рр. За тих обставин всесвітня імперія була неспроможна адекватно діяти на далекій західній окраїні Середземномор’я, тож у Константинополі воліли краще забути про Євдокію. Гійом розірвав шлюб із Євдокією 1187 р. – за два роки до ліквідації емволу франкігенів у Константинополі. Чи не була ця ліквідація негласною та єдиною можливою реакцією Ісаака Ангела на образу, нанесену його кузині, а відповідно і йому самому? І чи не означає це, що емвол франкігенів був в першу чергу емволом монпельєжців? Залишається також питання, який стосунок мав емвол франкігенів, особливо в його монпельєзькому трактуванні, до володіння у Константинополі, відомого як Campus Prouincialium et Hyspanorum, розподіленого між Латинською імперією та Венеційською республікою наказом імператора Робера де Куртене 20 лютого 1224 р.69?

Таким чином, можна констатувати що з 1140-х років внаслідок встановлення нових дипломатичних відносин, які в свою чергу були наслідком не лише Другого хрестового походу, але й нової структури економічних стосунків, з’явилась можливість організувати у Константинополі так звані емволи аламанів та франкігенів. Вони були розміщені на березі Золотого Рогу між кварталами венеціанців та пізанців, на землі, якою колись користувались константинопольські євреї. Квартали існували трохи довше ніж 40 років. Емвол аламанів, судячи з усього, надавав притулок не тільки і не стільки купцям, скільки німецьким воякам, які прибували на службу до Візантії. На час існування емволу припадає серія політичних конфліктів між двома імперіями, що не сприяло інтенсивному та раціональному використанню вказаної інституції. Ще з Х ст. морський шлях німців лежав крізь Венецію, що зумовило остаточну передачу німецького кварталу Константинополя Республіці Св. Марка в той час, як наближення війська Фрідріха

68 Ciggaar Kr.N. Op.cit. – P.165. 69 TTh. – II Thiel. – S. 255.

121

Барбаросси до кордонів Візантії загрожувало призвести до відкритого військового конфлікту.

Французький емвол натомість був в першу чергу торгівельною установою (у нас немає фактів щодо присутності у візантійській армії вояків з території королівства Франція), і як така надавав притулок купцям та товарам, що надходили з південних міст Франції, які в той час визнавали сюзеренітет королівства Арагон. Тому його стосунок до власне Франції є досить проблематичним. Скоріш за все, головними насельниками емволу були купці з Монпельє, міста, яке відігравало в ХII ст. головну роль в Оксітанії у торгівлі із Константинополем. До закриття цього емволу могли призвести не лише ворожі стосунки між імператором Ісааком та королем Людовиком, але й династичний конфлікт між Гійомом VIII Монпельєжським та родиною Комнінів, до якої Ангели мали найближче родинне відношення.

Нижче надаємо латинський текст та український переклад хрисовулу 1189 р., виконаний за останньою його публікацією: Pacta Veneta. – Vol. 4. I trattati con Bisanzio, 992-1198 / A cura di M. Pozzo e G. Ravegnani. – Venezia, 1993. – P. 101-110

Privilegium Isaachii imperatoris constantinopolitani

Confirmata equis est iam conventionibus scriptis, per sacramenta corroboratis a nobilissimo et imperii nostri fidelissimo duce Venetie, Aurio Magistropetro, qui dignitate protosevasti a aostra sublimitate decoratus est, et ab universa Venetie plenitudine imperio nostro et Romanie, fides et servitium Veneticorum nichilque deest eorum inviolabilissime securitati. Quoniam vero oportunum erat Venetie satisfieri in iis, que a nostra serenitate ei promissa sunt, videlicet in redditione rerum, que Venrticis ablate fuerunt tunc, cum a semper memorando imperatore et desiderantissimo celsitudinis nostre patruo, domino Manuele Comnano capti fuerunt, et exhibitione centenariorum quattuordecim yperperorum, que ultra eam ipsis promissa sunt ob causam, que in chrysobulo pro iisdem edito notificantur, ob quos et unum centenarium yperperorum eis preimpensum est. Quippe et nuncii ad nostram clementiam missi sunt, primo quidem Petrus Michael, Octavianus Quirinus et Iohannes Michael, conventionem suam, quam imperio nostro et Romanie fecerunt, iuramento corroboratam equidem offerentes, et que ipsis promissa sunt per chrysobulum ut dictum est exigentes, deinde vero sororius nobilissimi et imperio nostro fidelissimi ducis Venetie Petrus Cornarius et Dominicus Memmus, procurator ecclesie Sancti Marci, iniunctum profecto habentem agendi simul cum precedentibus; reppererunt quidem clementiam nostram ipsorum peticioni annuentem, et ad perfectionem eorum, que ab ipsis postulantur, paratam. Verum universalis annulatio et perditio rerum, que ablate ipsis fuere, voluntati bone serenitatis nostre, quam erga ipsos clementia nostra habebat, impedimento

122

equidem stabat. Idcirco nostra serenitas illos imitata viatores, qui a via, ducente ad id quod volunt diversorium, modicum declinantes, quando quidem sic casu, que recte vie sunt, prospere eis non iacent, per aliam viam ad idem pervenire coguntur, et ad eundem finem deveniunt, quamquam per aliam viam. Et ad verba veniens cum iam dictis legatis pro rerum eorum inventione, quia in possibili eam iacentem nequaquam comperiebat, alium modum eis precipit reperire, per quem talio eis fiat rerum eorum, que ceu superius notificatum est ex promissione reddi quidem debebant, non autem reperiebantur, et ob hoc suam redditionem inter imposibilia ponebant. Ipsi autem multum habentes studium, sue terre proficuum invenerunt. Et habundanter nostre supplicant serenitati super iis, que ad restaurationem sibi fieri volunt, et parti Venetie dari poscunt per embolum et per pensionalia et scalas maritimas, embolo pridem ab hiis habito adiacentes, annuum introitum librarum yperperorum quinquaginta. Et nostra pia tranquillitas huiusmodi eorum peticionem nullo modo rennuit. Quamquam enim grave celsitudini nostre videtur, latitudinem infra magnam urbem gentibus exhibere; verumtamen, quia non ut alienigenas, immo ut aborrigines Romanos genus Veneticorum nostra serenitas reputat, tantumque pro Romania dolent, quantum et ipsi Romani, tantamque erga eam habent devotionem, quantam et erga terram, que eos emisit, non eis tantum, quantum Romanie, donandum esse videtur, quantumcumque eis largiatur?

<1> Quapropter et nostra clementia iubet per presens chrysobulum verbum, habere Veneticos universa alia, que a nuntiis eorum postulata sunt, ipsosque embolos Alemannorum et Francigenarum et maritimas eorum scalas, que in presentia gramaticorum nostre serenitatis, Constantini Pediadite et clarissimi protonobilissimi Nichite Valiamte, ab adesimotato Constantino Petriota per practicum eis tradita sunt; quod debet corroborari quidem per superscriptionem pansevasti sevasti et nostre sublimitati familiaris archicancellarii, domini Iohannis Duce, cognitum autem fieri et congruis secretis cum presenti chrysobulo imperii nostri. Quorum equidem omnium annuus introitus quinquaginta libris constat yperperorum, secundum quod ex traditionis istorum practico composito patet. Quamvis enim et per chrysobula verba manifesti emboli cum maritimis scalis Alemannis et Francigenis collati sint; verumtamen, quia non toti genti Alemannorum et Francigenarum, set paucis quibusdam extorribus et maxime incognitis, nec determinatam quantitatem aliquam servitio Romanie imponentibus, set tantam quantam casu provenit huiusmodi benefitium Romanie factum fuit, quoniam multum quidem est lucrum sic embolos et scalas habentibus, modicum autem est proficuum ex eis Romanie proveniens, convenienter servitium ex universitate gentis Romanie proveniens servitio paucorum et ex dispersione congregatorum nostra excellentia pretulit. Et vacationem quidem crisobulum eorum irrogat; embolos vero eorum et scalas Veneticis confert, concedens possidere ipsos tarn omnia alia, quam et huiusscemodi embolos, secundum quod et eum quem nunc habent

123

embolum, quousque erga imperium nostrum et Romaniam suam conventionem inviolatam custodiunt nunc existens nobilissimus dux Venetie et post eum futuri duces Venetie et universa eius plenitudo, nec non et omnia, que per conventionem ab iis promissa sunt et iureiurando corroborata, conservant; et omnem introitum eorum accipere, nequaquam a fisco vel ab aliqua personarum, quibus hec attinent et quibus hec ablata ipsis dantur, infestationem aliquam manifestis Veneticis subire debentibus, quamquam monasteria sint sive sancte domus aut imperio nostro propinque vel alie; quoniam clementia nostra introitus de his provenientes talionem eis factura est, possessionemque horum inseditiosam Veneticis facit.

<2> Porro serenitas nostra benignitatem, quam eis exhibuit nequaquam hucusque statuit, immo et alium centenarium unum yperperorum eis largitur ultra ante datum eis centenarium unum yperperorum et residua quattuordecim centenaria yperperorum; de quibus duo quidem cum dimidio extemplo iam eis dari precepit quippe et data sunt, reliqua vero duodecim cum dimidio eis dari per annos sex, debente eis per unumquemque annum dari quantitate proporcionali. Et accipient equidem hec XII sic. Erunt autem et tradita ipsis omnia possidentes, ut dictum est, quousque ea, que per conventionem prespoponderunt et iuramento confirmaverunt, nunc existens nobilissimus dux Venetie et post eum futuri duces Venetie et universa eius plenitudo custodiunt, servant quoque firmiter et que a legatis eorum, sororio scilicet nobilissimi ducis Venetie, Petro Cornario, Petro Michaele, Octaviano Quirino, Iohanne Michaele et Dominico Memmo, procuratore ecclesie Sancti Marci, per conventionem nunc promissa sunt et iureiurando corroborata.

<3> Concedit equidem nostra sublimitas Veneticis accionem movere contra homines imperii nostri, qui, ceu ipsi suggesserunt, res astulerunt ipsorum iussione semper memorandi imperatoris et desideratissimi patrui celsitudinis nostre, domini Manuelis, tunc, cum capti(s) fuerunt, subtraxerunt autem et non obtulerunt secundum quod in predimisso chrysobulo celsitudinis nostre de hoc constitutum est, omnia alia actione debiti, que Veneticis contra Romeorum quempiam, vel contra ipsum fiscum, vel Romeis et fisco contra Veneticos ante captionem ipsorum convenerit, irritari debente ab utrisque partibus.

Presente chrysobulo verbo imperii nostri firmo et inviolabili permanere debente. Facto mense iunio presentis septime indictionis VI millesimi VI centesimi nonagesimi septimi anni, in quo et nostrum pium et a Deo promotum subsignavit imperium.

Isaakius in Christo Deo fidelis imperator et moderator Romanorum Angelus.

Привілей Ісаакія, імператора Константинопольського

Затверджені віднині справедливими писемними угодами, клятвами скріплені найшляхетнішим та нашої імперії найвірнішим дукою Венеції

124

Ауріо Магістропетро1, пожалуваним від нашої Величності2 званням протосеваста, та повнотою влади нашої над Венецією та Романією3, вірність та служба венеціанців і хай ніщо не стане на заваді їх найнепорушнішій безпеці. Тому можливим є для Венеції отримати задоволення в тому, що нашою ясновельможністю їй було обіцяно, а саме у відплаті за майно, що було у венеціанців відібрано тоді, як за пріснопам’ятного імператора та найдорожчого нашої Високості4 дяді, володаря Мануїла Комнана (sic)5 вони захоплені були, та у наданні зверх того чотирнадцяти кентенаріїв іперпірів, що обіцяні були з причини, що в хрисовулі з цього приводу відзначена, для чого один кентинарій іперпірів

1 Ауріо Мастроп’єтро – дож Венеції в 1178-1192 рр. Варто уваги, що він, разом із Себастьяно Дзані, був одним з лідерів венеціанської колонії в Константинополі в період погрому 1171 р. Див.: Brown H.F. The Venetians and the Venetian Quarter... – P. 85. 2 Титулування візантійського імператора в даному документі передані шістьма гоноровими чеснотами: „Величність” (Sublimitas), „Світлість” (Tranquillitas), „Милість” (Clementia), „Світлість” (Serenitas), „Високість” (Celsitudo), „Превосходительство” (Excellentia). Чотири з них у середньовічній латині виразно імператорські: Niermeyer J.F. Mediae Latinitatis Lexicon Minus. – Leiden, 1976. – P. 164, 388, 961. „Наша Величність” (Nostra Sublimitas не плутати із Maiestas, що також позначає величність і як і попередній титул у Вульгаті застосовується лише до Бога) до них не належить. Цей титул присвоювався королям, герцогам та єпископам: Du Cange D. Glossarium mediae et infimae Latinitatis… - T. VII. – 1886. – P. 631. У трактатах Аббона де Фльорі імператор звертався до своїх вельмож „Sublimitas tua”, а не навпаки: Mostert M. The political theology of Abbo of Fleury. – Neuweg, 1987. – P. 161. Грецький відповідник - ἡ Μεγαλειότης. 3 Вочевидь, у грецькому тексті значилось ‛Ρωµανία, офіційна назва Візантійської імперії, що увійшла в ужиток в імператорській канцелярії за імператора Алексія I. Сам політонім відомий вже Іоанну Малалі та «Хронографу» Феофана. Історії цього політоніму присвячені статті: Wolff R.L. Romania: The Latin Empire of Constantinople // Speculum, vol. 23, n. 1, 1948. – P. 1-34; Lounghis T.C. Some Questions Concerning the Terminology Used in Narrative Sources to Designate the Byzantine State // Συµµεικτα, 11. 1997. – P. 11-22. 4 „Наша Високість” (Nostra Celsitudo) – королівське та імператорське титулування, добре відоме у пізній латині, застосовуване у капітуляріях Карла Великого. Його вживає Маркульф у формулі конфірмації податкового імунітету церковного майна від імені франкського короля: Marculfi Formularum liber I, 16 // MGH Formulae Merowingici et Karolini aevi. – 1886. – P. 53-54. Грецький відповідник - ἡ Ὑψηλότυς. 5 Ісаак Ангел був онуком Феодори Комніни, молодшої сестри імператора Іоанна II. Отож, Мануїл Комнін приходився Ісаакові двоюрідним дядьком.

125

вже виплачений6. Адже й посли до нашої Милості7 були відряджені, передусіма Петро Мікаель, Октавіан Квірін та Іоанн Мікаель, які пропонували свою угоду, яку з владою нашою та Романії уклали, істинно клятвою скріплену, і вимагали те, що обіцяно хрисовулом, далі же зять8 найшляхетнішого та імперії нашій найвірнішого дуки Венеції Петро Корнарій та Домінік Мемм, прокуратор церкви святого Марка, були приставлені, аби діяти сумісно із попередниками. Стяжали вони ласку нашу, до їхніх вимог прихильну й до звершення того, що ними вимагається, готову. Однак загальне знищення та втрата майна, яке відібране було, звісно стояли на заваді добрій волі нашої Світлості9, яку по відношенню до них мала наша Милість.

Зважаючи на це, наша Світлість, подібно до тих мандрівників, які дещо відхилились з путі, що прямує до того місця, де вони вирішили знайти пристановище, коли до того ж так сталося, що є прямі шляхи, та їм не пощастило їх віднайти, то збираються дістатись іншою дорогою, та до тієї ж мети прибувають, хоча і іншим шляхом. Так же само вчиняючи з вже вказаними послами щодо знаходження їх майна, оскільки в можливо колись їм належному [майні] жодним чином не було впізнано, іншим способом їм наказує відшкодувати, так щоб рівною була відплата майну їхньому, що, як вище зазначено, за обіцянкою вони мають собі повернути. Самі однак багато маючи сумлінності, своїй землі корисне зробили

6 Франц Дельґер допускав, що Ісаак посилається тут на свій попередній незбережений хрисовул, в якому обіцяв вказану суму: Dölger Fr. Regesten... 2 Teil. – 1995. – S. 298, Reg. 1589. Проти цього недостатньо обґрунтованого джерелами припущення виступив Ч.М. Бранд. За його думкою, йдеться про хрісовул Андроніка Комніна, котрий виплатив Венеції один кентенарій компенсації за втрати майна за Мануїла. Хрисовулом Андроніка в якості компенсації були обіцяні, але до 1189 р. так і не сплачені ще 14 кентенаріїв іперпірів. Ісааку було ідеологічно невигідно відкрито посилатися на свого попередника-узурпатора, фактично схвалюючи його рішення. Brand Ch.M. Op.cit. – P. 367. 7 „Наша Милість” (Nostra Clementia). Clementia, давньоримська богиня милосердя та одночасно відповідна імператорська чеснота, загалом в якості титулатури на заході Європи не популярна. Вона зустрічається хіба у повних титулах імператорів Священної Римської імперії, але тут як чеснота Бога у формулі „милістю божою” – quidam divina ordinante (propiciante, repropiliante, favente) clementia imperator augustus. Натомість вона добре відома у латинській титулатурі ранньовізантійських імператорів. Вірогідний грецький відповідник у цьому тексті – τό Ἔλεος. 8 Sororius – власне чоловік сестри. 9 „Наша Світлість” (Nostra Serenitas) – імператорський (а також феодальний та архієпископський) титул у середньовічній латині. Щодо спектру значень див.: Du Cange D. Glossarium mediae et infimae Latinitatis… - T. VII. – 1886. – P. 436

126

можливим. Та уклінно нашу Світлість молять щодо того, що відновлення прагнуть, і країні Венеції дати просять в якості емвола, та в якості пенсіоналія, й пристаней морських, емвол, що попередньо поблизу їхнього [емвола] суміжно перебував (habito adiacentes), із річним доходом в п’ятдесят лібрів іперпірів. І наша благочестива Світлість жодним чином не відхиляє такого роду їхню петицію. Хоча воістину тяжко Високості нашій, вочевидь, розлогі простори під містом іноземцям передавати; однак, оскільки не як інородців, але навпроти як аборигенів ромеїв народ венеційський наша милість розглядає, і так вони про Романію печуться, як і самі ромеї, і таку по відношенню до неї мають відданість, як і по відношенню до землі, яка їх породила на світ, то ж чи не так, як підданців Романії, скільки б їх не було, належить їх щедро одарити?

1) Тому і наша Милість наказує словом цього хрисовулу венеціанцям мати все, що їхніми послами вимагається, та цілі емволи алеманнів та франкігенів та морські їхні пристані (maritimas eorum scalas), що в присутності граматиків нашої світлості Константіна Педіадіта та ясновельможного протоновеліссіма Нікіти Валіаніта, практиконом10 Константіна Петріоти їм передаються. Це має бути затверджено з його боку резолюцією (superscriptione) пансеваста севаста та нашої Величності наближеного архіканцеллярія, пана Іоанна Дуки11. Відповідним секретам12 імперії нашої [належить] ознайомитись з цим хрисовулом. Їх усіх повний річний дохід дорівнює п’ятдесяти ліврам іперпірів, що практикою підраховано задля цієї передачі. Хоча же за словами хрисовулів вказані емволи з морськими пристанями алеманнам та франкігенам були даровані; однак, оскільки не всьому племені алеманнів та франкігенів такого роду благодіяння Романією зроблене, але деяким небагатьом вигнанцям, переважно невідомим та таким, що приносять невизначену кількість служби Романії, та й то лише такої, яку випадково траплялось здійснити, оскільки з іншого боку вони мають великий зиск від цих емволів та пристаней, однак малу користь Романії приносять, то відповідно віддає перевагу наше Превосходительство13 службі,

10 Практикон (πρακτικόν) – різновид візантійської актової документації – інвентар, що містить дані про податки, земельні володіння тощо. Найдавніший відомий – ХI ст. Вочевидь для правильної передачі емволів новим власникам необхідним був підрахунок, в результаті якого з’явився відповідний практикон. 11 Севастократор Іоанн Дука, рідний дядька Ісаака Ангела, займав посаду логофета дрома та був в цей період другою особою в Імперії після імператора. 12 Секрет (σέκρετον) – узагальнений термін, яким позначались візантійські відомства та канцелярії. 13 „Наше Превосходительство” (Nostra Excellentia) – титул до ХIV ст. властивий імператорам Священної Римської імперії, а до того – королям франків та

127

запропонованій Романії від усієї сукупності народу, проти служби небагатьох та з розсіяння зібраних. І звільнення також хрисовул їх визначає; емволи же їхні та пристані на венеційські обертає, дозволивши так володіти усім іншим так, як і такого ж роду емволами, а відповідно і тим емволом, який нині мають, до тих пір поки по відношенню до імперії нашої та Романії своїх домовленостей недоторканно дотримуватимуться нині існуючий найшляхетніший дука Венеції та після нього майбутні дуки Венеції та уся її спільнота, а рівною мірою і усе, що ними обіцяно та присягою скріплено, збережуть. Й увесь прибуток їм приймати, а не фіску або будь-яким іншим особам, якими те затримується та якими те відбирається, що їм (венеціанцям) дарується, тим, хто викаже будь-яку неприязнь до венеціанців, повинним підкоритись, хай це буде монастир або ж святий дім, або ж влади нашої наближений, або інший хто. Адже наша Милість прибуток, що від цього походить, рівною відплатою їм вершить та робить їхнім недоторканим венеційським володінням.

2) Далі, Милість наша щирість, яку їм виказала, жодним чином не зупиняє на цьому, навпроти й інший один кентенарій іперпірів їм дарується щедро зверх попередньо вже даного їм одного кентенарія іперпірів та чотирнадцять кентенаріїв іперпірів, що залишились; з них два з половиною зараз же негайно їм дати належить, адже вже дано, інші же двонадцять з половиною їм віддавати впродовж шести років, передаючи в кожний рік пропорційну частку. І таким чином певна річ отримають 1214. Будуть же вони передані тим власникам, як сказано, до того самого часу, що за угодою попередньо оговорили і клятвою скріпили, нині сущий найшляхетніший дука Венеції і після нього майбутні дуки Венеції і вся її спільнота це додержувати, зберігати непорушно й що легатами їхніми, а саме зятем найшляхетнішого дуки Венеції Петром Корнарієм, Петром

лангобардів. Римський папа Ніколай I звертався таким чином і до візантійського імператора Михаїла ІІІ. Буквальний відповідник у грецькій мові - ἡ Ἐξοχώτης / ὁ Ἐξοχώτατος або ἡ Ἐνδοξότητα. Див.: Du Cange D. Glossarium mediae et infimae Latinitatis… - T. III. – 1884. – P. 343 ; Niermeyer J.F. Mediae Latinitatis Lexicon Minus. – Leiden, 1976. – P. 388. 14 Венеційські документи підтверджують виплати компенсації з візантійської скарбниці у 1191 та 1193 р. Отримані гроші були розподілені між купцями, які подали прохання про компенсацію збитків від погромів 1171 р. У 1195 р. позначений у хрисовулі період часу минув, а борг так і не був сплачений. Імператор Ісаак Ангел втратив трон. Його наступник Алексій на початку свого правління відмовився відновляти виплати, хоча можливо в подальшому й робив певні кроки в цьому напрямку. Збережений за Візантією борг, безсумнівно, зіграв свою роль у формуванні венеціанської політики в період Четвертого хрестового походу. Див.: Nicol D. Op.cit. – P. 117; Brand Ch.M. Op.cit. – P. 200.

128

Мікаелєм, Октавіаном Квіріном, Іоанном Мікаелєм та Домініком Меммом, прокуратором церкви Святого Марка, за угодою нині обіцяється та присягою підтверджується.

Прощає звісно наша Величність венеційське діяння, спрямоване проти людей влади нашої, які, немовби на власний розсуд, майно принесли їх (венеціанців?) за наказом завжди пріснопам’ятного імператора та найбажанішого дяді Високості нашої, володаря Мануїла, тоді, коли захоплене воно було, потім же умовчали і не пред’явили, як в попередньому хрисовулі Високості нашої про це було постановлено. Усі інші діяння, будь-то венеціанців проти будь-кого з ромеїв, або ж проти їхнього фіску, будь-то проти венеціанців перед захопленням їхнім звершені, повинні вважатися недійсними від обох сторін.

Даного хрисовула слова влади нашої міцно та непорушно завжди дотримуватись належить. Складено в місяці червні цього сьомого індикту VI тисяч VI сотень дев’яносто сьомого року, в чому і наша милосердна та Богом керована підписалася влада.

Ісаакій, Христу Богу вірний імператор та правитель ромеїв Ангел.

129

О.А. Довгополова

СТРАТЕГІЇ ПАМ’ЯТІ В ГУМАНІТАРНИХ ТРАДИЦІЯХ:

ЗАБУТТЯ, КОНТРАБАНДА, ІЛЮЗІЇ ПОВЕРНЕННЯ

Розглянуто проблему специфіки пам’ятання дослідника в наукових

традиціях в умовах наявності та зникнення ідеологічного контролю.

Запропоновано методологію вивчення долі наукового спадку через

поняття забуття, інтелектуальної контрабанди, повернення.

Пропонується вивчення складу теоретичних елементів, що пройшли та

не пройшли в заборонений простір. Дослідницьку розвідку здійснено на

прикладі аналізу наукової спадщини П.М. Біциллі в радянській,

пострадянській та болгарській гуманітаристиці.

Довгополова О.А. Стратегии памяти в гуманитарных традициях: забвение, контрабанда, иллюзия возвращения

Рассмотрена проблема сохранения памяти об исследователе в

научной традиции в условиях наличия и исчезновения идеологического

контроля. Предложена методология изучения научного наследия через

понятия забвения, интеллектуальной контрабанды, возвращения.

Предложено изучение состава теоретических элементов, которые

прошли или не прошли в запрещенное пространство. Исследовательская

разведка осуществлена на примере анализа научного наследия

П.М. Бицилли в советской, постсоветской и болгарской

гуманитаристике.

Dovgopolova O.A. The Strategies of Memory in Humanitarian Traditions: Oblivion, Intellectual Contraband, Retrieval

Author analyzes the problem of researcher’s memorizing in scientific

tradition in times of ideological control’s existence and vanishing. The

methodology of scientific heritage’s study through the notions of oblivion,

intellectual contraband, and retrieval has been proposed in article. Author

proposes to analyze the composition of theoretical elements that had appeared

in or hadn’t appeared in prohibited area. The Analysis had been fulfilled on

materials of P.M. Bitzilly’s scientific heritage in Soviet, Post Soviet and

Bulgarian traditions.

Пам'ять про людину в певній спільноті спрямовується скоріш не характеристиками людини, яку пам’ятають, але обрієм розуміння світу в даний момент та в даному просторі. Людина науки є вписаною в колективну пам'ять через традиції, до яких долучилася. Отже, характер

130

пам’ятання дослідника є особливим способом пізнання наукової спільноти, яка його згадує.

Стратегії пам’ятання в наукових традиціях стали в останні роки темою дослідження Центру імені Г. Флоровського, створеного в 2009 р. на філософському факультеті Одеського національного університету імені І.І.Мечникова. В даному тексті пропонується фрагмент дослідження, включеного в програму Центру, та присвяченого еволюції «присутності» в вітчизняній гуманітарній традиції блискучого медієвіста Петра Михайловича Біциллі (1879–1953), якій до 1920 р. викладав в Новоросійському університеті (Одеса), а після еміграції став професором університету в Софії. Складність дослідження місця П.М. Біциллі в наукових традиціях полягає в тому, що як в радянській, так і в болгарській гуманітаристиці історик завдяки своїй відвертій антимарксистській позиції опинився в просторі замовчування. Отже, ми говоримо саме про «присутність», а не про образ дослідника в наукових традиціях. Аналіз подібних прикладів прихованої присутності є особливим модусом питання про те, «як суспільства пам’ятають».

Представлене дослідження здійснюється на перетині двох областей сучасної гуманітаристики – області, що в останні десятиліття прийнято називати «біциллієзнавством», та проблематики вивчення наукових традицій та феномену Університету. Повноцінний аналіз біциллієзнавчого напрямку не може бути наданий внаслідок обмеження обсягу статті, зазначимо тільки, що історіографічний напрямок біциллієзнавства (М.А. Бірман, А.Н. Горяїнов, Б.С. Каганович, В.В. Павленко, В.А. Потульницький, Л.О. Сиченкова, Д.О. Шумейко та інші) встановлює переважно місце П.М. Біциллі в сучасній йому науковій традиції (російська медієвістика першої чверті ХХ ст., емігрантська публіцистика, тощо). Спроби описати культурно-історичні підвалини теорії П.М. Біциллі було здійснено в роботах Н.І. Ашурової, Ю.В. Курамшиної, А.А. Морозова, М.Н. Рудмана, цінуючи досягнення яких, можна завважити, що в трактовці теорії історика відбулися певні тематичні зсуви, причини яких ми спробуємо проаналізувати в цьому тексті. Проблема зв’язку теорії П.М. Біциллі з подальшим розвитком філософсько-історичної думки ХХ ст. було поставлено Т.М. Поповою, що, на наш погляд, відкрило нову сторінку як в біциллієзнавстві, так і в дослідженнях еволюції наукових традицій. Проблема ж прихованої присутності думок П.М. Біциллі в радянській гуманітаристиці та модусу їх презентації в пострадянських та болгарських дослідженнях спеціально не ставилася, в чому ми вбачаємо прогалину сучасного біциллієзнавства.

131

Проблему пам’ятання в наукових традиціях у вигляді питання про можливість континуальності університетських традицій в умовах їх зламів в ХХ ст. було проаналізовано, зокрема, Я. Пеліканом1, дослідження якого створює підґрунтя для конкретних розвідок на широкому тлі долі Університету. Саме в річищі цього напрямку було поставлено проблему прихованої присутності ідей гуманітарія в ідеологічно-несприятливих умовах. У вітчизняній науці таку розвідку на матеріалах прихованої презентації думок небажаного Гусерля в трудах М. Мамардашвилі здійснив В. Кебуладзе2. Проблема методології вивчення вказаного явища стала предметом обговорення на круглому столі «Феномен інтелектуальної контрабанди: гуманітарні традицій та ситуації межі»3, який було проведено в рамках науково-освітнього семінару «Есхатос: філософія історії в контексті ідеї межі» (Одеса, 2011).

Отже, запропоноване дослідження модусів пам’ятання П.М. Біциллі в радянській, пострадянській та болгарській традиціях постає необхідним та методологічно обґрунтованим кроком в розвитку як біциллієзнавства, так і проблематики зламів університетських традицій. Мандрування думки в просторі ідеологічного контролю, мабуть, якнайкраще розкривають специфіку існування наукових традицій. Дослідження такого роду можуть здійснюватись виключно як case studies. Випадок Біциллі є одним з найбільш плідних казусів для вивчення долі наукової традиції внаслідок своєї насиченості та багатошаровості.

Висхідним припущенням представленої в даному тексті розвідки є теза про залежність сучасної репрезентації від специфіки присутності теорії П.М. Біциллі в гуманітарних дослідженнях доби «неприйнятності». Отже, метою дослідження є аналіз модусу присутності думок медієвіста в просторах з ідеологічним контролем та після його (контролю) зникнення. Аналіз здійснюватиметься через поняття «забуття» чи «позбавлення голосу», «ідеологічної контрабанди», «повернення».

Концепція П.М. Біциллі внаслідок її яскравого антимарксистського забарвлення опинилася в подвійному просторі замовчування – як в радянській, так і в болгарській науці. В обох просторах наприкінці 80-х – на початку 90-х років ХХ ст. відбулося гучне повернення робіт

1 Пелікан Я. Ідея університету. Переосмислення. – К.: Дух і літера, 2009. – 394с. 2 Кебуладзе В. Феноменологические мотивы в «Картезианских размышлениях» Мераба Мамардашвили // Sententiae. - XVI-XVII. – (2007, № 1-2). 3 Феномен интеллектуальной контрабанды: гуманитарные традиции и ситуации «предела» (материалы круглого стола) // Эсхатос-II: философия истории в контексте идеи «предела» : сб. статей. – Одесса : ФЛП «Фридман А.С.», 2012. – С. 162-225.

132

П.М. Біциллі (як каже Т.М. Попова, П.М. Біциллі навіть не «увійшов», а «увірвався» в науку4) з наступним успішним розвитком історіографічної лінії біциллієзавства та певним зсувом в розумінні концепції видатного медієвіста в «культурних студіях». Пропонована дослідницька розвідка включає розгляд прихованої присутності здобутків П.М. Біциллі в радянській науці, специфіку бачення перспектив в період «повернення», а також модус інтересу до особистості вченого в останні роки в болгарській та пострадянській гуманітаристиці.

Запропоноване поняття «інтелектуальної контрабанди» в контексті вивчення спадщини П.М. Біциллі потребує пояснень. Поняттям «інтелектуальної контрабанди» ми пропонуємо позначити явище, достатньо поширене в просторах з ідеологічним контролем: рішення дослідника, якому важливо внести в науковий простір певне заборонене явище, репрезентувати його під іншим ім’ям. Приклад долі ідей П.М. Біциллі в радянській науці є гранично показовим в контексті проблеми контрабанди. Контрабандна складова мандрів думки видатного медієвіста вже ставала предметом розгляду в публікаціях автора цих рядків5. Нагадаймо контури проблеми.

Радянська історична наука не рекомендувала користуватися здобутками П.М. Біциллі внаслідок різких випадів дослідника проти марксизму. В шістдесяті роки з’явилися перші позитивні згадки про професора в контексті появи спогадів М.Л. Рубинштейна и О.Л. Вайнштейна6. Можна сказати при цьому, що в освітньому процесі ідеї дослідника циркулювали (автор цих рядків, читаючи вже перевидані твори П.М. Біциллі, впізнавав лекції з історії середніх віків І.В. Зав'ялової), а дореволюційні видання історика можна було купити в букіністичному магазині.

Згадавши цей момент, хотілося б навести два приклади «позбавлення» П.М. Біциллі голосу з зовсім різною інтенцією авторів. В 1972 р. вийшло з друку дві роботи, показові у цьому відношенні. Першою

4 Попова Т.Н. Бициллиеведение: проблемы институционализпции // Curriculum Vitae. – Вип. ІІ: Творчество П.М. Бицилли и феномен гуманитарной традиции Одесского университета. – Одесса: ФОП Фридман А.С., 2010. – С. 15. 5 Довгополова О.А. “Casus Бицилли”: феномен интеллектуальной контрабанды и судьбы научных традиций // Эсхатос-II: философия истории в контексте идеи «предела»: сб. статей. – Одесса : ФЛП «Фридман А.С.», 2012. – С. 203-225. 6 Попова Т.Н. Украинский ландшафт бициллиеведения: историографический контекст // Эсхатос: философия истории в предчувствии конца истории. – Одесса, 2011. – С. 16-30.

133

є нарис В.І. Рутенбурга «Автобіографія Пітті та італійська література»7, що було надруковано у виданні «Хроніки» Бонаккорсо Пітті. Описуючи автобіографічну традицію в італійській літературі, В.І. Рутенбург торкається твору італійського хроніста ХІІІ ст. Салімбене де Адама. Відомо, що цій постаті П.М. Біциллі присвятив блискучу монографію, смисловим центром якої є проблема особистісної свідомості середньої людини доби середньовіччя. Ця проблема, зокрема, стала предметом напруженої полеміки між П.М. Біциллі та Л.П. Карсавіним, отже, створила дуже помітний вузол розвитку дореволюційної російської медієвістики. В згаданому нарисі В.І. Рутенбурга завважується спорідненість автобіографічної традиції Салімбене та Бонаккорсо Пітті, а також акцентується поява проблеми свідомості середньої людини в книзі Крістіана Бека «Купці-письменники: діловий світ та гуманізм у Флоренції 1377–1434» (1967)8. В.І. Рутенбург не міг не знати про існування досліджень П.М. Біциллі та Л.П. Карсавіна. Складається враження, що саме тому він настільки ретельно обходить питання про існування досвіду дослідження згаданої проблематики в вітчизняній традиції.

В тому самому 1972 р. вийшла з друку ще одна книга – доленосні для радянської медієвістики «Категорії середньовічної культури» А.Я. Гуревича9. Як назва, так і численні змістовні моменти монографій П.М. Біциллі та А.Я. Гуревича не просто перетинаються, але викликають враження дуже прозорого посилання. Достатньо положити поряд Вступи до «Елементів середньовічної культури» П.М. Біциллі та «Категорій середньовічної культури» А.Я. Гуревича, щоб «контрабанда П.М. Біциллі» постала з очевидністю.

Я свідомо навела приклад нарису В.І. Рутенбурга, щоб показати, що в 1972 р. відходу від образу «епігона буржуазного позитивізму» годі було й очікувати. Як старанно одному з найвідоміших ленінградських істориків доводилося обходити небезпеку навіть непрямого посилання на дореволюційне дослідження! А.Я. Гуревич був одним з небагатьох, хто надавав в своїх творах посилання на П.М. Біциллі (для когось саме з досліджень А.Я. Гуревича ім’я П.М. Біцилли загалом стало відомо) та хто був готовий внести в інтелектуальний простір радянської медієвістики матеріали «неприйнятного» автора.

7 Рутенбург В.И. Автобиография Питти и итальянская литература // Бонаккорсо Питти. Хроника. – Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1972. – С. 201–217. 8 Там само. – С. 210. 9 Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. – М.: Искусство, 1972. — 318 с.

134

Зазначивши факт «контрабандної» присутності ідей П.М. Біциллі в радянський медієвістиці, спробуємо з’ясувати, наскільки феномен контрабанди працює у підтримці континуальності наукових традицій та у відновленні традиції після зламу. В цьому контексті доля одесько-петербурзької медієвістики перших десятиліть ХХ ст. постає дуже показовою.

Здається, що після знищення ідеологічних перепон та обмежень все має відновитись майже автоматично. Тим більш, що у особі П.М. Біциллі ми маємо приклад вченого європейського масштабу, роботи якого далеко не вичерпали свій потенціал. Декілька сторінок нарису середньовічної автобіографічної свідомості з «Салімбене» чи аналіз сутності історичної свідомості з «Очерків теорії історичної науки» є досі не перекритими аналогічними дослідженнями. Недаремно в передмові до видання творів П.М. Біциллі в Болгарії в 1993 р. Т. Галчева писала, що тексти історика спокушають до нового прочитання10. Але еволюція гуманітарних традицій ХХ ст. зіграла з напрочуд плідним теоретичним спадком злий жарт. Напевно, для читача книг П.М. Біциллі у дев’яності роки природно було переживати дежавю – це не могло бути написане в 1916 чи 1919 рр.! це було винайдене істориками школи «Анналів»! Тенденції, що були закладені в трудах П.М. Біциллі, дісталися нашого інтелектуального простору у вигляді зовсім інших традицій. Ми щиро вважали, що інтерес до середньої людини середньовіччя, до повсякденної культури, до автобіографії було закладено школою «Анналів». Дуже часто в роботах П.М. Біциллі прочитується переважно те, що відомо по більш «магістральному» напрямку авторитетної французької школи. Внаслідок цього в текстах П,М. Біциллі вбачаються тільки «Аннали». В цьому контексті ним нехтують як істориком, якій нібито намітив напрямок досліджень, що був реалізований плеядою блискучих гуманітаріїв від Марка Блока до Жака Ле Гоффа. Колективна пам'ять наукової традиції погоджується бачити те, що й так знає. Традиція не має механізму бачення нереалізованих шляхів наукової думки (не тупикових, а саме нереалізованих внаслідок якихось обставин). Отже, ми бачимо наукові традиції ХХ ст. як щось вже здійснене, завершене, та віримо, що наука не могла оминути щось продуктивне. Оцінюючи текст, що залишався певний час поза увагою дослідників та створений в завершеному вже ХХ ст., ми намагаємось вписати його до однієї з існуючих традицій, збагативши її

10 Галчева Т. П.М.Бицилли – опыт возвращения // П.М. Бицилли. Избранное. Историко-культурологические работы. – Т. 1. – София: Издателство на Министерството на отбраната «Св. Георги Победоносец» Университетске издателство «Св. Климент Орхидски», 1993. – С. 7-40.

135

через те новими фарбами та відтінками. Але не визнати існування нереалізованого напрямку.

Отже, ідеї П.М. Біциллі були присутні в радянській науці приховано, контрабандно. Постає законне питання – що вдається пронести повз частокіл ідеологічних заборон, а що не проходить та назавжди залишається поза увагою та розумінням дослідників, вигодуваних контрабандою? Отже, зрозуміло, що недремне око можна обдурювати тільки до певної межі, чимось неминуче доводиться жертвувати в героїчному зусиллі протягнути цінність в заборонений простір.

Що ми маємо у «сухому залишку», говорячи про контрабанду думок П.М. Біциллі? Для А.Я. Гуревича важливою та актуальною була проблематика, пов’язана зі школою «Анналів». Він скористався в першу чергу тим, що було суголосне «Анналам» – проблемою середньої людини; масштабуванням погляду історика (часи «довгої протяжності» та мікроаналіз); увагою до масових духовних рухів; закликом вивчати джерела «поза-еталонні», таки, що дозволяють зазирнути за «лаштунки» канону. Все це знаходимо й у анналістів. Відмова від спокуси пояснити відмінність середньовічної людини виключно «забобонами», визнання її самостійною, відмінною від нас істотою, граничним Не-Я. «Інші середні віки» - це те, про що писали П.М. Біциллі та Л.П. Карсавін.

Але П.М. Біциллі – не предтеча «Анналів». Він значно ширший. Контрабанда привела в радянську науку лише невеликий клаптик його концепції. Отже, якщо ми придивимось саме до того, що не пройшло, чи не з’являться в нас додаткові ракурси бачення проблеми життя наукових традицій? Чи не полягає головна методологічна цінність вивчення контрабанди саме в розгляданні того залишку, який контрабандним шляхом не проводиться?

Авторові цих рядків найбільш наочним наслідком контрабандного прочитання П.М. Біциллі є слабка увага до, мабуть, найбільш насиченої в теоретичному плані роботи історика – «Нарисів теорії історичної науки»11. Її празьке видання 1925 р. залишається єдиним на тлі численних перевидань «Елементів середньовічної культури», «Салімбене» та інших робіт історика. На наш погляд, перевидаються саме ті роботи, в яких найлегше прочитати «Аннали».

Попередній аналіз «нерозчинного» залишку концепції П.М. Біциллі ставить перед дослідником питання не тільки про роль зламів університетських традиціях, але й про періодичну актуалізацію в гуманітаристиці певних змістовних вузлів. Сучасний інтерес до деяких

11 Бицилли П.М. Очерки теории исторической науки. – Прага, 1925. – 334 с.

136

елементів концепції П.М. Біциллі спричинений скоріш не зміною ідеологічного стереотипу, а переорієнтацією гуманітарного погляду в більш широких масштабах. Загальний напрямок мислення П.М. Біциллі дивним чином перетинається з постмодерністською філософією історії, проблематикою співвідношення пам’яті та історії, проблематикою реконструкції в історичному дослідженні, тощо.

Фігура П.М. Біциллі в сучасному гуманітарному просторі набуває, на наш погляд, певних нових контурів. Дивним чином дослідження спадщини П.М. Біциллі стимулюють роздуми про феномен університету, буття гуманітарія в світі, що руйнується. Автор цих рядків відносив цей поворот скоріш не до тенденції часу, а до спільного інтересу дослідників Центру імені Г. Флоровського, але нещодавно отримав підтвердження цієї лінії вивчення П.М. Біциллі з боку болгарських колег. Сьогодні вже можна сказати, що болгарські біциллієзнавці пройшли той самий шлях, що й вітчизняні. У нарисі Т. Галчевої «П.М. Біциллі – досвід повернення», що відкриває виданий в 1993 р. двотомник творів видатного історика, звучить впевненість у неминучості повернення завдяки спокусі нового прочитання. Тональність матеріалів, розміщених на створеному Т. Галчевою в 2012 р. сайті Saved Archives, дещо інша12. Увага тут сконцентрована саме на науковому подвигу людей, що служили Університету за будь-яких умов.

Підсумувати ж представлену дослідницьку розвідку, можна стверджувати, що дослідження модусів пам’ятання дослідника є одним зі шляхів вивчення розвитку наукових традицій. Пам’ятання та замовчування, контрабандна присутність, склад залишку, що не проходить навіть контрабандно, – це все надає можливість вивчити наукову традицію з того ракурсу, який неможливий в будь-якій іншій оптиці. Спадщина П.М. Біциллі контрабандно існувала в радянській науці у вигляді перегуків зі школою «Анналів» та саме в такому ракурсі розуміння відкрилася в пострадянській науці (переважно, культурних студіях). Сучасний же момент розвитку гуманітаристики розкриває дивну суголосність постмодерністської філософії історії та теорії історії П.М. Біциллі, що відкриває перспективи аналізу перегуку певних моментів в еволюції гуманітарних традицій в широкому масштабі.

12 Галчева Т. Об Андрее Павловиче Мещерском, его архиве и тексте «в ящик» [Электронный ресурс. Режим доступа http://savedarchives.net/ru/article/ob-andree-pavloviche-meshterskom-ego-arhive-i-tekste-%C2%ABv-iashtik%C2%BB. Заглавие с экрана. Язык рус.]

137

ВІДОМОСТІ ПРО АВТОРІВ

Альтшуль (Жебеленко) Ольга Миколаївна (1955–2011), педагогічний директор Асоціації вчителів-репатріантів ІГУМ, Єрусалим, Ізраїль.

Багацький Володимир Варламович, доцент кафедри культурології філософського факультету Одеського національного університету імені І.І. Мечникова.

Булатович Світлана Андріївна, кандидат історичних наук, доцент кафедри археології та етнології України історичного факультету Одеського національного університету імені І.І. Мечникова.

Горнова Ірина Сергіївна, завідувач Центром підвищення наукової та освітньої кваліфікації Інституту міжнародної освіти Одеського національного університету імені І.І. Мечникова.

Гриськов Антон Станіславович, член правління Одеської обласної організації Національної спілки краєзнавців України.

Добролюбський Андрій Олегович, доктор історичних наук, професор кафедри всесвітньої історії Південноукраїнського національного педагогічного університету імені К.Д. Ушинського.

Довгополова Оксана Андріївна, доктор філософських наук, професор кафедри філософії природничих факультетів Одеського національного університету імені І.І. Мечникова.

Дьомін Олег Борисович, доктор історичних наук, завідувач кафедри Нової та Новітньої історії історичного факультету Одеського національного університету імені І.І. Мечникова.

Іванченко Анна Володимирівна, аспірантка кафедри археології та етнології України історичного факультету Одеського національного університету імені І.І. Мечникова.

Луговий Олег Михайлович, кандидат історичних наук, доцент кафедри історії Стародавнього світу та Середніх віків історичного факультету Одеського національного університету імені І.І. Мечникова.

Мілова Марія Іллівна, доктор політичних наук, професор кафедри політології Інституту соціальних наук Одеського національного університету імені І.І. Мечникова.

Нємченко Ірина Вікторівна, кандидат історичних наук, доцент, завідувач кафедри історії Стародавнього світу та Середніх віків історичного факультету Одеського національного університету імені І.І. Мечникова.

Попова Тетяна Миколаївна, кандидат історичних наук, професор кафедри Нової та Новітньої історії історичного факультету Одеського національного університету імені І.І. Мечникова.

138

Руссєв Микола Дмитрович, доктор хабілітат історії Університету «Вища антропологічна школа», м. Кишинеу, Молдова.

Тоцький Павло Микитович, старший викладач кафедри історії Стародавнього світу та Середніх віків історичного факультету Одеського національного університету імені І.І. Мечникова.

Урсу Дмитро Павлович, доктор історичних наук, професор кафедри Нової та Новітньої історії історичного факультету Одеського національного університету імені І.І. Мечникова.

Шевчук Микола Андрійович, кандидат історичних наук, доцент, завідувач кафедри історії світової політики Інституту соціальних наук Одеського національного університету імені І.І. Мечникова.