1

ОСТРОВ ВЕЧНОЙ ОСЕНИ

С О Д Е Р Ж А Н И Е

Остров вечной осени...........................................................2

Дураки и шотландское виски...........................................114

Встреча...............................................................................117

Сюрприз.............................................................................119

Малиновый август............................................................123

Расплата.............................................................................125

Мангры, или собачья история.........................................130

Душа..................................................................................143

Смерч.................................................................................147

Непридуманная история..................................................149

Март...................................................................................157

2

ОСТРОВ ВЕЧНОЙ ОСЕНИ

Мы живём у свинцового моря, Где сбегаются Юг и Восток ,

Остров, в прошлом прибежище горя, Нынче, спит, как уставший игрок.

Не тревожит его звон кандальный Арестантских оков поутру,

Кукабары лишь хохот скандальный Разрывает туманную мглу.

(Из писем приятелям)

ПРОЛОГ – Глеб, ты же знаешь, я не вынесу австралийской жары. – Ничего, Тая. Мы переедем на большущий остров Тасманию. Лето там подмосковное, а зима – вспомни январские Гагры. Разве плохо? – А что мы там будем делать? – Как что? Искать тасманийских волков. Найдём – получим сразу миллион, – пошутил я. Такой телефонный диалог между супругами состоялся за месяц до перелёта жены с сыном из заснеженной Москвы в знойный Брисбен, а спустя ещё одиннадцать месяцев, наша семья уже прогуливалась по холлу парома, переправлявшегося через Бассов пролив к острову. Опасения за здоровье жены, попавшей сразу с корабля на бал в тропический Квинсленд, были небеспочвенны и встал вопрос о перемене места жительства. Выбор пал на Тасманию, – самый южный и прохладный штат Австралии. Позже начались сомнения и переезд неоднократно откладывался. Конец раздумьям положил нежданный звонок из Лонсестона от русской четы, телефонное знакомство с которой состоялось несколькими месяцами ранее. Далёкие приятели в два голоса нахваливали Тасманию, её мягкий климат и неторопливый уклад жизни. – В чём проблема? Остановитесь пока у нас, дети учатся в Хобарте и две комнаты пустуют. Своё жильё получите в две недели, здесь полно свободных домов, – это вам не Россия! Есть и университет для вашего сына, – пообещали новые друзья. – Да, и ещё, – добавили они, – здесь совсем нет комаров. Отсутствие москитов – факт для Австралии немаловажный. Появившаяся уверенность в наличии временной крыши над головой подтолкнула нашу семью на решительный шаг и, закрыв глаза на сложности с финансами, мы засобирались в дорогу. Ночевать в отелях по понятным причинам не предполагалось, поэтому готовились к цыганской жизни в палатке до самого Мельбурна. Вот только всё никак не могли рассчитать, сколько дней понадобится нашей «старушке» (так мы ласково называли свою «ладу») для

3

преодоления расстояния в две тысячи километров до парома, и дата отплытия менялась на билетах трижды. После долгих раздумий, глава семьи (сиречь я) решил, что семи дней вполне достаточно. «Вы что, пешком пойдёте?» – не преминул пошутить по этому поводу сосед, немец из Америки. Но мы, мигранты, были тверды, – надо иметь запас во времени. И тут опять звонок из Тасмании. Взволнованный голос строго вопрошал: – Скажите, так вы приедете или нет? – Уже собрались, билеты на руках, – засуетились мы. – Вещи скоро отправим на ваш адрес. – Какая прелесть! Смотрите, приезжайте и позвоните с дороги. Мы вас очень, очень ждём. Милые люди чуть ли не больше переселенцев радовались передислокации русской семьи на новое местожительство. Очевидно, соотечественников не густо в этом прохладном углу Австралии, раз приезд ещё одних такое праздничное событие. Отослав коробки со скарбом на адрес новых знакомых и выкинув массу нужных вещей, не желавших умещаться в машине, 29 октября 1999 года во второй половине дня наша эмигрантская семья рассталась с солнечным Квинслендом. Теперь самое время представиться, пока мы только начаем свой маршрут, а также поведать о климатической зоне, куда отчаянные мигранты отправились. Перед Вами – пенсионеры Валеевы с сыном, девятнадцатилетним последышем Сашей. Родители впредь будут стараться величать себя полными именами, и не только из-за уважения к своему возрасту. Имя-отчество – атрибутика, которой ещё придерживаются некоторые русские за рубежом. Я – глава семьи, Валеев Глеб Дмитриевич, плотный седой мужчина, когда-то может и высокий, но теперь придавлен годами и, как говорят, «укатан» жизнью. Моя жена, Валеева Таисия Яковлевна, слыла женщиной интересной, моложе супруга, но слабее здоровьем и страдает мигренью. В лихолетье наша семья перебралась в Подмосковье к родне Таисии Яковлевны, однако к большой досаде, её мужу не удалось прижиться на новом месте. По своей натуре я оказался необщительным человеком, очень медлительным во всём, хотя последнее качество не помешало главе семьи закончить два института, не заполнившие, – твердили острословы, – пробелы в бойкости моего мышления. Со стороны, почти вся жизнь главы семьи выглядела вереницей житейских неудач, что всегда раздражает уравновешенные коллективы. В юности я собирался стать биологом, затем... и это просто невероятно – путешественником! Девственная природа с детства манила, представляясь источником бесконечных радостей и беспокойных устремлений. Думается, по-молодости не один я был таким мечтателем. К сожалению, серая действительность крепко встряхнула фантазера за шиворот и указала ему место в обществе. Началось с хрущевского постановления о ликвидации естественных учебных заведений. Факультет, где готовился будущий биолог, расформировали, и завершил я свое образование механиком. Правда, спустя годы, закончил ещё одно отделение, – эколого-математическое, но больших положительных сдвигов в судьбе это уже не дало. Мною «заткнули» пустой угол в заводском конструкторском бюро, заставив десятилетиями сутулиться за кульманом «от звонка до звонка», чтобы каждые полмесяца получать за труд в одну ладонь, как писал небезызвестный мастер пера Фенольо, горсть монет, а в другую – пригоршню пепла, остававшуюся от того, что было днями

4

однообразной жизни. Сказано игриво, но в сути верно. Моим родителям не нравились такие художественные сравнения. Люди практичные, они терпеливо внушали мне, что человек рождён для карьеры. Став поневоле конструктором, я следовал этому золотому правилу, старался, но... не получалось, отчего стремление сделать карьеру всё больше тускнело с годами, пока не уступило место устойчивому равнодушию к ней. Итак, согласно меркам поколений, «в люди» Глеб Дмитриевич не вышел, и этого для привередливой публики оказалось достаточным, чтобы в её глазах конструктор Валеев прослыл бесцветным середнячком. Неудачи на служебном поприще часто компенсируются различными увлечениями: аспирантурой, спортом, женитьбой, выпивкой. Иногда – политикой. Я увлёкся... Ииэх! И чем только я в своей жизни не увлекался! И мюллеровской физкультурой, и диссертацией, и венгерской живописью, и опасной политагитацией, задевавшей людей достойных. Собрать вещи времени мне не дали, отчего глава семьи, бросив всё, включая и семью, попросту бежал. Мне удалось приобрести билет в турагентстве, затеряться в одной из многочисленных, плодившихся как вирусы, туристских групп и перебраться в Австралию, страну своих отроческих грёз – утешительная развязка! Вопреки прогнозам, заграница встретила мою персону насторожённо и в компании с другими иммигрантами швырнула в пропасть правил и законов, глубиною в долгие годы. Ценою немалых усилий главе семьи всё же удалось выкарабкаться в синяках и ссадинах на противоположный край провала, отстояв статус беженца, и сейчас семья в неполном составе (в России оставался старший сын) двигалась по живописнейшим дорогам восточного побережья Австралии на крайний юг материка. Из книг, Тасмания – это оседлавший «ревущую» сорок вторую параллель гористый остров у юго-восточной оконечности континента, по площади чуть меньше Ирландии. Остров неспешно можно объехать на автомобиле по периметру дня за три. Около двадцати процентов территории Тасмании покрыто девственными лесами, являющимися объектом промысла древесины. Климат морской, с очень мягкой зимой и прохладным бесхарактерным летом, то-есть самый умеренный и благоприятный в мире для самочувствия человека, согласно мнению международных учёных. (Не учли творцы науки только регулярного злого ветра до сорока узлов, когда и при +12С небо от холода кажется в овчинку, но об этом читатели узнают позднее.) С материковой Австралией Тасманию разделяет Бассов пролив. По нему юго-западные циклоны гонят антарктическую воду в Тасманово Море, отчего север острова на полтора градуса прохладнее его южной части. Наша цель – Лонсестон, расположен на севере и удалён от моря на шестьдесят километров. Дождливых дней больше ста в году. Летними днями температура здесь иногда поднимается до +24С, зимою она в пределах +11С с ночными заморозками до минус 3С – чем не средне-европейская осень! Правда, на высоком центральном плато зима просто холодная, там выпадает снег и люди катаются погожими днями на лыжах. В целом среднегодовые показатели разных регионов Тасмании, не очень удалённых от побережья, варьируют от +11С на западе острова до +13С на востоке. Для сравнения можно сказать, что в Гаграх, где многие из нас раньше часто отдыхали, значительно теплее. Расположенные в северных, но тех же сороковых широтах, Гагры имеют среднегодовую температуру почти +15С и безветренны (их укрывает Кавказ), отчего летом много душных дней и люди ищут спасения в море. Согласно статистике, в

5

Тасмании такое случается редко и эту климатическую зону принято считать наиболее подходящей для россиян. Лонсестон мигранты выбрали, как уже было сказано, потому что там нам предложили кров на первое время. Итак, переселенцы в пути к прохладному югу. Первую ночёвку провели в палатке у дороги недалеко от Брисбена на пыльной стоянке траков-«дальнобойщиков», которые в большинстве своём и ночью продолжали движение по трассе, сотрясая землю мощными моторами и отравляя воздух выхлопами дизельной гари. На другой день выехали ни свет, ни заря. Быстро светало и вскоре перед нашим взором открылась освещённая первыми лучами восходящего солнца панорама Горы Предостережения («Не нам ли?» – мрачно пошутил Саша, бывший против переезда). Сие имя горе, розовой глыбой нависшей над океаном, пожаловано мореплавателем Джеймсом Куком, едва избежавшим больших неприятностей для своего судна в примыкающей акватории. Поскольку мы двигались сушею, то оказались в стороне от опасных морских рифов и грозная скалистая вершина была для нас лишь частью величественного пейзажа. Раскинувшиеся по обе стороны от шоссе чайные и кофейные плантации, окаймлённые слева приморскими дачными поселениями, а справа на западе – лесистыми холмами с приютившимися в тени пальм одиночными фермами, могли бы и очаровать странников, но только не теперь. В неподвижном воздухе зависла мгла, оставленная смерчем, пронёсшимся здесь двумя днями ранее, а также действующим сейчас заодно со стихией транспортным смогом. Принявшие на себя удары вихря виноградники уцелели и ближе к осени будут дразнить уже других путников тяжёлыми гроздьями спелых, запотевших от росы ягод. Плантации почти терялись из вида в километре от дороги, а очертания могучей груди кальдеры, покрытой девственной субтропической растительностью, только угадывались. Прошло двадцать миллионов лет, как отзвучали последние залпы вулканов, известивших о завершении процесса горообразования на востоке континента. Ныне – это национальные парки, островки пышной природы гор, теснимые подступающими к их подножию и изнывающими от духоты и копоти городами. К вечеру, не без труда проскочив в грозу неоново-рекламный Сидней, кочующая семья устроилась на ночлег в забытом богом и людьми аппендиксе километрах в тридцати от четырёхмиллионного вавилона. Уставшие и промокшие, путники крепко уснули в палатках под монотонную барабанную дробь дождя, который создавал нам уют до утра. Третий день повторил предыдущий, только тёплый дождь к ночи сменился холодным. Но это случилось намного южнее, а пока мигранты попали в места, которые по праву можно считать эдемом Австралии. Всё светлое время суток наша «лада» двигалась в тени смолистых рощ вдоль тихоокеанского побережья. Мы проезжали по вычищенным улицам красночерепичных посёлков, утопавших в субтропических цветах и укрытых темнозелёными опахалами раскидистых саговых пальм. Солнечные лучи пробивались сквозь кроны неведомых цветущих деревьев, осыпая дождём ярких бликов проносящиеся под ними машины, а пульсирующие фонтаны воды взрывались радужным фейерверком брызг на бесчисленных зелёных лужайках перед опрятными коттеджами. Пряный встречный воздух обволакивал ароматом цветов и, казалось, шептал на ухо: «Куда вы едете, несмышлёныши? Оглядитесь вокруг и подумайте! Разве это Волонгонг, Киама, Моруйя? Вы оставляете позади себя Гагры и Новый Афон, только более цветущие, более роскошные, без привычных намёков на надоевшую зиму». Из справочника мы выяснили, что в этих краях люди могут

6

купаться в море круглый год, а летом, благодаря освежающему тихоокеанскому бризу, тут всегда прохладнее, чем в знакомых черноморских курортах. Правда, богатые особняки рантье упрятали тёплый берег, оставив только отдельные подъезды к нему. В зарешёченных будках, взимая нескромную плату с желающих окунуться в пенистые волны, сноровисто суетились лохматые руки энергичных джентльменов, скрывавших свои засиженные мухами лица за тёмными бородами и очками. «Бог с ними! – шепчет ветерок – Существует немало ещё и «диких» пляжей, друзья, на ваш век их определенно хватит!» Подчиняясь дорожным указателям, переселенцы ехали под высоким шатром джекоранд, густо усыпанных карминными и фиолетовыми цветами вместо листьев. Ехали не быстро, с нескрываемым удовольствием погружаясь в услаждающую прохладу встречного живительного воздуха. Действительно, почему бы нам не бросить якорь здесь? Оставить на магазинной стоянке старушку-«ладу», отправиться в «хаузен» и встать как беженцы в приоритетную очередь на жилье. «Остановитесь, путники, – продолжает убеждать пряный ветерок, – не ищите призрачного рая, он перед вами во всей своей прелести!» Но разве можно русскому человеку сразу преодолеть выношенную поколениями инерцию? Ведь семья ехала в Тасманию – климатическую зону, «наиболее подходящую для россиян»! Сворачивая в сторону Бегов (есть такой тихий городок Бегá со старинным ипподромом, основанный то ли чехами, то ли поляками), путешественники с нескрываемой грустью покинули лазурное побережье и углубились в горный буш, богатырские эвкалипты которого были все, как на подбор, превышая размерами квинслендские. Их средняя высота, наверное, достигала и тридцати метров. Более равномощного леса, чем в районе Бегов, мигрантам в пути не встретилось ни до, ни после. Конечно, это не аллея шестидесятиметровых гигантов Юго-Запада и тем более не полутораста(!) метровые исполины рощ вековой давности, но на фоне всего остального, виденного семьей в лесопарках, такое гренадёрское воинство производило впечатление. Проведена ещё одна ночь на стоянке для автотуристов под ярким фонарём, а ранним утром следующего дня – продолжение маршрута на юг под моросящим «осенним» небом. Ближе к вечеру «лада» уже катила вдоль окраины Мельбурна к морвокзалу. Впереди маячили четыре дня томительного ожидания парома в нудный, успевший надоесть, дождь. Прав оказался приятель, можно было немного и задержаться с отъездом. Глава Семьи нашёл подходящее пристанище на территории платной караванной стоянки, где мы за семь целковых с носа в сутки получили право разбить свои шатры и погрузиться в тоску вынужденного цыганского безделья. Прежде всего, надо сообщить знакомым, что их заочные друзья уже в Мельбурне, для чего мигранты решили сразу же отправиться на пристань и из автомата связаться с Лонсестоном. Приятели ждали звонка и сообщили, что вещи прибыли. Казалось, повода для грусти не было, но выйдя из телефонной будки, глава семьи скис. Непрекращающийся моросящий дождь, доводящий до озноба ветер и перспектива жизни на неуютном, как окончательно стало ясно, острове развеяли розовый дымок оптимизма. Сейчас, когда цель была близка, всё больше вырисовывалась опрометчивость совершаемого шага. Зачем рваться и дальше в шторм, в холодный ливень? Нелепо! Теперь мигранты запоздало оглядывались назад, вспоминая, о чём им шептал ветерок. В самом деле, разве мало встречалось после Сиднея уютных тёплых городков, в которых нет и намёка ни на холод юга, ни на тропическую духоту севера. В некоторых есть

7

филиалы Сиднейского университета для Сани. От добра, как говорится, добра не ищут. Чего же семья добивается в настоящий момент? Неужели, только сдержать уже данное хорошим людям обещание приехать и... обречь себя в Австралии, «стране лета», на вечную островную осень? «Не ради этого острова я бросила Москву», – шепчется сама с собою супруга. Теперь глава семьи, погрузившись в думы, лежал в палатке под отсыревшим одеялом. Если глядеть со стороны на его недовольное сосредоточенное лицо, без труда можно было бы угадать активную работу мыслей, роящихся в усталой голове. Провалявшись наедине с думами полдня, я наконец выбрался наружу и объявил, что было бы разумнее сдать билеты и вернуться в Нью Саут Уэлс. Там и климат приятнее, и воздух для здоровья полезнее, и университеты тоже имеются. Таисия Яковлевна была согласна, но неожиданно энергично стал возражать сын, которого прежде с таким трудом уговорили на переселение. – Вы что, дорогие родители! – возмутился Саша. – Мы развернёмся у порога, а чужие люди будут волноваться и стеречь наши вещи?

– Какие там вещи, хомут да клещи, – поправил его я. – Телевизор, компьютер и машина у нас с собой, а о коробках можно было бы и договориться.

– Нет, так не поступают. Нас ждут и надо ехать.

Пятого ноября, махнув на всё рукой, члены семьи, усталые и недовольные друг другом, поднялись на борт парома с волшебным названием: «Дух Тасмании».

НА ОСТРОВ ЧЕРЕЗ БАССОВ ПРОЛИВ

Строго по расписанию заполненное людьми и автомашинами многоэтажное плавучее здание, гулко урча гребными винтами, покинуло порт, оставляя за кормой полосу пенистых бурунов и удаляющиеся в пелене дождя небоскребы Мельбурна. Духота семейной каюты, находившейся под нижней палубой, не добавляла радостей к путешествию и не располагала к долгому пребыванию в ней. Мы вышли за дверь. Соседями по коридору оказались многодетные кашмирцы, которые застенчиво улыбались всем и строго шикали на потомство, не позволяя шуметь. Зато наверху играла музыка и царило веселье. Наша семья в полном составе поднялась лифтом туда же и увидела в проёме раздвинувшихся створок длинную шеренгу сидящих кавалеров разного возраста (женщин было мало), из коих две светлобородые личности, оказавшиеся поближе, от скуки позволяли себе оценивать публику, покидающую кабину подъёмника. Щёлочки их бесцеремонных глаз не обошли вниманием и нас. Несколько отжёванных друг другу фраз и бородки скривились ухмылками. Поскольку все сидячие места были распределены, мы двинулись по кругу, совершая вместе с другими припозднившимися пассажирами сложные пируэты, чтобы не зацепить выставленные далеко вперёд мослы сидящих в креслах. Компания в основном подобралась праздная и чувствовала себя вполне по-домашнему. Это ехали отдохнуть от трудов праведных обеспеченные мельбурнцы и перегревшиеся на теннисных кортах представители Голдкоста и Кернса. Раз в году они спешат покинуть на пару, тройку месяцев изнывающий от жары Квинсленд и, упрятав свои чёрные джипы и тойоты с «караванами» во чреве стального чудовища, переправляются в Тасманию, охлаждённое

8

Антарктикой лето которой им больше по душе. Дебелые дяди расслаблялись, вывалив излишки веса над плетёными поясами шортов. Они жизнерадостно упражнялись друг с другом в остротах и завершали шутки заразительным гостиным смехом. Устав бесцельно «обивать» ноги, мы сошли с арены и направились в музей, вход в который находился рядом с холлом. Несмотря на его крохотный размер, здесь неплохо были представлены экспозиции мореходного дела, животного мира (имелось чучело тасманийского дьявола) и аборигенного искусства острова с фотографиями, но практически ничего о самих вымерших коренных обитателях Тасмании. А ведь это был очень интересный народ, расовую адэкватность которого находят лишь на полках археологических институтов. Ну, как тут не поддаться соблазну расширить немного рамки музейной информации об этих людях! Мы попытаемся и впредь скрашивать подобными отступлениями скуку читателей, навеваемую нашими дальнейшими переездами, часто в условиях выживаемости. Начнём с того, что остров впервые предстал европейцам в 1642 году глазами голландского мореплавателя Абеля Тасмана. Первооткрыватель принял его за часть загадочного Южного Континента и назвал Землей Ван Димена в честь владельца Ост-Индской компании. Высадившиеся на берег в поисках воды моряки внедрились в девственный лес, деревья которого были таких устрашающих размеров, что люди среди них выглядели гномами. Вместо пальм кругом росли древовидные папоротники. Там и сям торчали из земли огромные, пятифутовой высоты пни, оставшиеся от стволов, срубленных неизвестными великанами. На влажной почве широкой таинственной тропы явственно выделялись отпечатки тигриных лап (может быть, первое знакомство европейцев с тасманийским тигром?). Не было слышно пения птиц. Из тёмных глубин неживого мрачного леса доносились нарастающие, леденящие души матросов звуки, словно кто-то огромный крался к ним. Страшась встречи с шестиметровыми исполинами, которые подобно древнегреческим циклопам без сомнения уже приближаются, чтобы схватить людей и отведать их плоти, суеверные морские странники стремглав кинулись назад к судну. За ними с воем упырей гнался по пятам первобытный ужас. Впоследствии капитан Кук подтвердил возможность существования на Тасмании людей-великанов. Теперь мы знаем, что последние никогда не жили на острове, а что касается высоких пней, так то аборигены, держа обеими руками заострённые каменья на высоте своего пятифутового роста, подобно трудягам-бобрам подтачивали прочную древесину эвкалипта до тех пор, пока дерево не рухнет. Миф о гигантах развеялся, зато появились... неандертальцы, и это не вымысел (см. приложение). Ещё в восьмидесятых годах XIX века в некоторых районах южной Австралии были найдены черепа предков людей донеардентальского периода, вымерших не 200000, а всего 12000 лет тому назад! Они как две капли воды оказались похожими на черепа из захоронений полуторавековой давности некоторых племен тасманийских аборигенов. Параллельно, археологом ван Холлебеком, было отмечено также близкое сходство последних с яванским «гомо-эректусом», и для оценки сего факта учёный предложил вниманию коллег сравнительные фотокопии. В настоящее время расовые исследования в мире – тема запретная, отчего множество интереснейших открытий современности и раскопок, произведённых ещё в прошлом и позапрошлом веках, не обнародовано, а о потрясающих результатах научных разработок в области археологии деликатно умалчивают, стараясь не предавать их широкой гласности. Но факты – упрямая вещь. Они

9

свидетельствуют, что различные тупиковые ветви «гомо-эректус» продолжительное время сосуществовали с гуманоидами – «гомо-сапиенс». Это обстоятельно доказывается в статье «Kow Swamp: Is it Homo Erectus?» Part II a counterpoint by Vanhollebeke 1998, и всех более глубоко интересующихся данной проблематикой мы отсылаем к вышеупомянутому труду. Выводы из статьи дают основание полагать, что 50000 лет назад остатки гомо-эректус, теснимые гомо-сапиенс с севера, нашли прибежище на крайнем юго-востоке австралийского материка. Со временем эта часть суши стала островом и архаичное племя, долго не имея серьёзных врагов, дожило до наших дней. Науке известно, что природа индивидуумов некоторых племён тасманийских аборигенов чрезвычайно ограничивала их метизацию, почти исключала её. Объем мозга этих людей редко превышал 900 куб.см (у нормального современного человека – 1400 куб.см. и более), лобные доли, придавленные тяжёлым панцирем надбровных дуг, были недоразвиты и их обладатели являлись самыми примитивными представителями рода человеческого на земном шаре. Ещё в старых школьных учебниках отмечено, что в языке первобытных тасманийцев было всего около 400 слов и междометий и в близком общении между собою они активно использовали выкрики, мимику и жесты, по мере надобности подкрепляя свои помыслы невнятными выражениями. Разборчивые фразы им удавались редко. Несмотря на постоянную жизнь в умеренном климате, кожа у аборигенов оставалась чёрной, – вероятно, озонные дыры в южном полушарии – обычное явление. Трудно гадать, насколько процесс сосуществования с «гомо-эректус» затянулся бы ещё, не объявись на острове в девятнадцатом столетии белые гуманоиды. В несколько десятилетий они довершили то, чего тысячелетиями не удавалось сделать их далёким, менее цивилизованным предшественникам. Первыми из белых поселенцев на Тасмании оказались различного рода неудачники и искатели приключений. Позднее остров стал для английской короны приоритетным местом ссылки туда рецидивистов, которых не принимали даже тюрьмы материковой Австралии, и здесь этим гуманоидам нашлось достойное занятие. Теперь, когда многие деятели науки и культуры, «юродствуя во Христе», застенчиво скрывают правду о недавнем живом реликте среди современных людей, их соплеменники в ХIХ веке с откровенным цинизмом ассоциировали аборигенов с животными. Новопоселенцы с попустительства властей сгоняли тасманийцев со своей земли, травили ядами и заражали болезнями, устраивали на них охоты, которые называли «черными войнами». В результате совместных усилий поселенцев, правительственных и армейских чиновников прошлого, во второй половине девятнадцатого века прекратило свое существование уникальное племя человечества, пережившее смерть своей расы на 200000 лет. На сегодняшний день в Тасмании проживает коммуна из 5000 человек практически белокожих метисов в основном материкового происхождения, «неандертализма» в которых не более, чем в других белых. Они требуют вернуть на кладбища черепа последних поколений «гомо эректус» из берлинского и лондонского антропологических музев, заявляя, что наука оскорбляет отцов. Ученые противятся, справедливо полагая, что останки бесценного звена эволюции человека вообще могут бесследно исчезнуть. Много интересного можно было бы рассказать и про утерянную жемчужину фауны острова, – «тасманийского тигра», или сумчатого волка. Жаль, что этого плотоядного кенгуру музейные работники обошли своим вниманием. Авторы

10

ещё вернутся к теме, а пока дают читателям время придти в себя от необычной информации про аборигенов и направиться к выходу.

Музей заканчивался сувенирным магазином, где, заворожённые остроумной выдумкой предпринимателя, посетители втридорога скупали значки и безделушки-сувениры, чтобы оставить у себя память о пребывании на борту плавучего муравейника. А что же делать дальше? Ну, конечно же пройти в бесплатный ресторан! Здесь в полной мере человек начинал понимать, что попал на праздник. Питание входило в стоимость билета и потому невольно уравнивало всех пассажиров, независимо от класса каюты. Разнообразие и обилие предложенных блюд и десерта приводило даже в некоторое замешательство. Глядя на гудящую, как улей, беззаботную веселящуюся толпу, снующую по залу с подносами и тарелками туда, сюда, почему-то вспомнился фильм «Титаник» и вопреки здравому смыслу нам стало чуточку тревожно. Однако, запахи барбекю и тушёных цыплят с гарниром быстро подавили мелкое беспокойство человеческой натуры и мы тоже устремились к раздаточным столам. Не знаем, как складывались дела у других эмигрантов, но наша семья и тут привлекла к себе внимание публики. Своей чужой речью мы заставляли людей вздрагивать, после чего они резко отворачивались или наоборот, старались быть любезно-предупредительными. Помню, как один вежливый господин даже оттеснил рядомстоящих джентльменов, чтобы нам было просторнее.

ОТ ДЕВЕНПОРТА ДО ЛОНСЕСТОНА

Но всему приходит конец. Путешествие через Бассов пролив завершилось туманным утром, когда огромный плавучий дом стал втискиваться, словно боров в корыто, в гавань Девенпорта. Остров не радовался приезду туристов. Низкие тучи неслись над городом, касаясь земли косыми лохмами дождя, порывы ветра выворачивали зонты из рук редких прохожих. Праздник закончился. Из раскрытых ворот порта потянулась, блестя лаком, вереница дорогих машин, только что выбравшихся из трюма. Выкатывать автомобиль позволялось только одному водителю. Другие пассажиры, в ожидании своего транспорта, томились у стеклянных дверей терминала, поёживаясь от пробиравшей их сырости, и меланхолично наблюдали за дождевыми пузырями, лопающимися в лужах. Машины одна за другой подъезжали к выходу и толпа постепенно рассасывалась. Вот в створе ворот показалась наша бежевая «лада» с гружёным багажником на крыше, где среди прочего скарба были привязаны метла и лопата, приведшие в восторг окружающих. Дождь продолжал набирать силу. Когда сын подъехал ближе, мы не по возрасту резво пропрыгали на пятках разделяющее расстояние до машины, стараясь не слишком мочить ноги в мутном дождевом потоке на мостовой, и, забившись в уже натопленный салон, двинулись согласно указателям в направлении Лонсестона. Начинался тасманийский период нашей жизни.

С первого взгляда Тасмания не поразила воображения сочностью красок и буйством зелени самого лесистого заповедника Австралии. «Лада», выбравшись из города, скакала по всхолмлённой безлесой равнине, – вверх, вниз, вверх, вниз. Можно было подумать, что всё ещё находимся где-то в сельской местности штата Виктория. Кое-где виднелись постройки одиночных ферм, окружённые жидкой порослью скрученных ветром кустов. Пожухлая трава

11

вдоль обочин глаз не прельщала. Дождь отстал и в просветах облаков проглядывало рябое солнышко. Иногда встречались небольшие рощицы эвкалипта с корявым подлеском или группы деревьев с гнущимися под ветром верхушками. Повсюду была видна работа сил Эола. Ни намёка на деревья-гиганты рекламных проспектов. Тем не менее, двести лет назад высаживавшиеся на берег моряки бродили среди стволов, в пять раз мощнее нынешних, что отчётливо просматривается на полотнах корабельных живописцев. Когда-то крупнейшим деревом земли считалась калифорнийская секвойя, высотою в сто двадцать метров. Двадцатый век внёс поправку – австралийский эвкалипт. В советских школьных учебниках по ботанике сороковых годов были даны фотографии эвкалиптов высотой более ста шестидесяти метров с кучками людей-букашек под ними. Вместе с «семимильными шагами» в эконимике, тысячекратно возросло количество ежегодных лесных пожаров по всей Австралии. В первую очередь дотла выгорели рощи высочайших в мире представителей флоры, оставив на память только несколько архивных снимков и картин с натуры. Спросите интеллигентного сиднейца, какое сейчас самое высокое дерево в мире? Вам неизменно ответят: – Калифорнийская секвойя, сэр. Гордость растительного мира Зелёного Континента навсегда выветрилась вместе с пеплом пожарищ из памяти австралийцев. Американцы бережнее относятся к реликтам. В дальнейшем нам довелось побывать в дебрях и весях разных уголков острова, мы повидали несколько древесных исполинов, рекордсмен из которых одиноко скорбит в центре главного заповедника Тасмании, достигая в высоту семидесяти четырёх метров. Могучие эвкалипты вокруг него кажутся внучатами, вышедшими с задумчивым дедулей на вечернюю прогулку.

Великанов остались единицы. Как упоминалось, деревья теперь своими размерами значительно уступают натурам корабельных художников капитана Кука и Флиндера. Девственные леса переводятся в строительный материал и рекламу, пачками которой иногда по нескольку раз в день затыкают почтовые ящики обывателей.

ВСТРЕЧА С КЕНГУРУ

– Боже мой, кенгуру! – по-колумбовски воскликнул я и притормозил, чтобы пропустить старых знакомых, которые перескакивали через дорогу и скрывались в кустарнике. Это были красноспинные валлаби, изобиловашие в Квинсленде, и вот теперь с ними путешественникам довелось встретиться в Тасмании. Кенгуру-валлаби – грациозные создания средних габаритов (до двадцати килограммов весом), на острове обитают в буше почти повсеместно. В сидячем положении высота их тела с головой меньше метра при почти такой же длине утолщенного у основания хвоста. Серый, с красноватым оттенком вдоль спины мех очень плотен и хорошо предохраняет животных как от холода, так и от солнечного перегрева. Мясо этих вегитарианцев считается чрезвычайно вкусным, а мех красив и тёпл. Благодаря этому, валлаби являлись главным объектом промысла аборигенов, а затем европейских поселенцев, однако сейчас отстрел сумчатых находится под контролем государства. Кроме валлаби по лесам и опушкам центра и северо-востока Тасмании попадаются стайки

12

гигантского «лесного» кенгуру – гордости животного мира материковой Австралии. В центре острова их популяция устойчиво удерживается на цифре 600 особей, на северо-востоке – на порядок меньше. Похвастаю, что позднее нам довелось увидеть вблизи одного из этих красавцев, и восторгу, особенно моему, не было конца. Представьте себе встретить «детину» ростом на вытянутых ногах более двух метров, с «руками» штангиста и массой тела эдак пудов в пять, а может и более. Он показался мне лохматым серым монстром, который в мгновение ока перемахнул шоссе перед капотом машины и поскакал на мощных задних конечностях по полю со скоростью лошади. Отталкиваясь одновременно двумя «ногами» от земли, монстр совершал четырех-, пятиметровые прыжки, взмывая при этом вверх метра на полтора. Зоологи сообщают, что самки таких могучих созданий рождают по одному детенышу весом всего... в 800 миллиграммов. Правда, после одиннадцатимесячного вынашивания в сумке, кенгурёнок весит уже четыре килограмма и переходит на подножный корм. Ещё в Квинсланде предупреждали, чтобы мы при нечаянных встречах с гигантскими кенгуру были поосторожнее. Известны случаи нападения этих сумчатых на людей, хотя в целом они робки и избегают контактов с человеком. В последнем, как видете, мы убедились.

ЛОНСЕСТОН

Между тем, экипаж с мигрантами приближался к месту своего назначения. Поросли эвкалиптов стали попадаться всё чаще, показались отроги гор, по самые вершины укутанные угнетённым взъерошенным бушем. Ещё двадцать минут езды и мы на своём «самарском мерседесе» влились в уличный поток машин самого английского города Тасмании – Лонсестона. Он второй по величине после Хобарта с населением на текущий момент в 80000 человек. Первые упоминания о Лонсестоне относятся к началу XIX столетия, к тому времени, когда губернатор Кинг ногтём своего мизинца разделил остров по 42-й параллели, посеяв семена очаровательной подпольной вражды между зарождающимися экономиками Севера и Юга. Хотя последующие наместники и пытались улаживать шероховатости деловых контактов обеих географических половин, загладив на карте демаркационную грань, перелягивание под столом продолжается до сих пор, нанося определённый урон всему хозяйству острова в целом. Официальной датой появления на свет Лонсестона следует считать 1807 год. Тогда небольшой посёлок, благодаря своему удобному центральному месторасположению в долине реки Тамар и трудолюбию жителей, быстро занял главенствующую позицию в экономике северной части острова. Однако, в 1812 году при выборе столицы Тасмании, предпочтение было отдано южанину Хобарту, имевшему прекрасную гавань для захода парусников. Это обстоятельство задело болезненное самолюбие обитателей Лонсестона и они утроили свои усилия в приумножении благосостояния и славы родного городка. Лонсестон развивался быстро. В 1820 году была открыта своя гавань, вокруг которой, как на дрожжах, стали множиться свободные поселения и казармы для солдат. Наибольший скачок роста населения посёлка падает на период между 1831 и 1837 годами, – когда число его жителей увеличилось с 2500 до 7185 человек. Но оказалось, что... крупнотоннажные суда не могли посещать порт из-за мелкости фарватера, и не подкреплённый в должной мере материальными ресурсами, мыльный пузырь процветания неожиданно лопнул, поставив под

13

сомнение приоритет Лонсестона перед такими портами Севера, как Девенпорт и Джорджтаун. Предпринятые меры по строительству дорог в сторону побережья не смогли бы замедлить экономического спада, не будь открыты в горе Бискофф залежи олова, оказавшимися крупнейшими в мире на тот момент. В десятилетие от 1878 года по 1888 Лонсестон, получивший официально статус города, переживает бум своей деловой активности и становится некоронованной столицей севера Тасмании. Средства от реализации оловянной руды идут на строительство школ и больниц, на развитие садоводства и паркового хозяйства города. Лонсестон по праву начинают называть «Городом-садом», он стал привлекать уже внимание туристов. На сегодня патриархальный Лонсестон – это город яблок, лавандового масла и туризма. Город резкого солнца, холодных сквозняков и дровяных печей, коптящих небо восемь месяцев в году. Город студентов и пенсионеров, оккупирующих парки и скверы остальные четыре месяца.

В ГОСТЯХ Но пора поискать Вашим друзьям своих знакомых. Петляя кривыми и узкими улочками города, мы нашли дом, где нас сегодня ждали и... столкнулись с запертой дверью. Встретившись с негостеприимным молчанием и в растерянности потоптавшись у порога, решили теперь полностью не полагаться «на дядю». Перекусив прямо в машине, путники отправились по отелям, но астрономические цены в них отпугивали, – одна ночёвка в номере съела бы половину бюджета. Тогда наша семья рискнула обратиться за помощью в иммиграционный центр. Здесь повезло больше. Переселенцев встретила улыбчивая филиппинка, некрасивость лица которой контрастировала с ее отзывчивостью и доброжелательностью. Она не посчиталась со временем и, задержавшись после рабочего дня, долго занималась поисками жилья, пока наконец не нашла общежитие, где за $30 в сутки пообещали крышу над головой. Это было действительно недорого для города туристического бизнеса. Оставив предложенный вариант про запас, мигранты вновь отправились по уже известному адресу. Теперь мы не спешили покидать машины и стали терпеливо ждать, обратят ли на нас внимание, если в доме кто-то есть. Вот в окне слегка дрогнула занавеска, но никто не вышел. Прошло еще несколько томительных минут. «Может, пойти опять постучаться, что ли...», – промямлил я, не вставая. Таисия Яковлевна вышла из машины и, растянув губы в виноватой улыбке, направилась к крыльцу. Звонить не пришлось. В приоткрывшейся двери показалось одутловатое лицо, которое поколебавшись секунды две, продвинулось вперёд и вытянуло за собой маленькую кругленькую брюнетку лет пятидесяти, бойкие маслинные глазки которой оценивали приехавших. За её спиной стоял неопределённого возраста мужчина с твёрдым взглядом хозяина дома. Никто нам не улыбался. Вспомнились позабытые всуе слова приятелей Котловских, проведших эмигрантское лето в Тасмании и с первыми порывами осеннего ветра перелетевших на континент: – Учтите, там с вами никто нянчиться не будет. Сейчас обе семьи вопросительно рассматривали друг друга. Наконец, совершив над собой усилие, хозяева пригласили прибывших войти. В гостиной мы увидели свои коробки, аккуратной пирамидой занявшие весь угол комнаты, и поднявшаяся волна благодарности, казалось, сгладила неловкость первых

14

минут очного знакомства. Камин не топили по причине наступающего лета, и потому в помещении было прохладно, сыровато и неуютно. Гостей усадили на диван и завели беседу на отвлечённые темы. Свистуновы живут в Лонсестоне уже пятилетку, сказав, что их выписали в Австралию родственники. Среди эмигрантов «последних замесов» наши знакомые считаются здесь старожилами, «аборигенами», как они себя назвали. В дальнейшем говорили о многом, а по существу ни о чём. Разговор коснулся увлечений и хозяин Аполлон Михайлович не преминул похвастать успехами в рыбалке. Поддерживая тему, глава семьи простодушно воскликнул: – Я очень люблю природу и мы как-нибудь вместе с вами съездим на рыбалку. – Это исключено. У меня нет времени, я очень занятой человек, – охладил пыл гостя хозяин. Сгущались сумерки. Таисия Яковлевна спохватилась и встала со словами: – Простите, нам пора идти. Ведь мы ещё... не устроены. Однако, знакомые усадили нас вновь. – Сейчас чайку горяченького попьём, – мягко повела плечами хозяйка, не двигаясь с места. На город опускалась ночь и пошёл дождь. Как бы невзначай взглянув на часы, Нора Леонидовна, – так звали хозяйку, – томно произнесла: – Ох, я так устала...У нас были гости, недавно уехали, а через три дня приезжают на каникулы дети... Мы откланились, испросив напоследок разрешения воспользоваться адресом Свистуновых для официальной почты. Прежде чем отправиться в ночлежку, решили позвонить туда. – Извините, где вы были раньше? – ответил заспанный голос, – Места уже заняты. Бай-бай! И дали отбой. Заправив на бензоколонке машину, под моросящим дождём, переселенцы, кляня себя, покатили в ночь, как говорится, куда глаза глядят. – Поделом дуракам! – сокрушался глава семьи. – Сначала нам кто-то слишком много наобещал, а потом решил, что хватит одних забот о коробках. Таково было наше открытие Тасмании и первая встреча с её простодушными «аборигенами». Первопроходцу Бассова пролива капитану Флиндеру пришлось туже, – тасманийцы забросали его камнями.

ВЕСЕЛЬЕ

Однако, где же нашей семье провести первую ночь на этом острове? Двигаясь вверх по пустынному в непогоду шоссе, мигранты километрах в тридцати от города увидели слева от дороги приглашающую табличку – зона отдыха «Мёрт» («Веселье») и с долей облегчения свернули в распахнутые ворота. В кромешной темноте, чавкая колёсами по раскисшему грунту, путники объехали территорию небольшого парка и на площадке, покрытой почти утонувшем в глине гравием, стали ставить палатку. Погода испортилась окончательно. К непрекращающемуся нудному дождю добавился порывистый ледяной ветер, с завыванием и свистом пляшущий по продуваемой, как в аэродинамической трубе, лощине. Сын заявил, что устал и будет спать в машине. Вокруг бродили неясные тени, – видно, не одни мы устраиваивались тут на ночлег. В Австралии существует категория сезонников, которые под рев

15

динамиков разъезжают по стране на дырявых «карах», довольствуясь случайными заработками. Среди них немало наркоманов. Переселенцы всегда старались избегать подобного соседства, но сейчас «свинье не до поросят, когда самоё шмалят». Была глубокая ночь, а наша семья всё ещё бодрствовала. Наконец, с грехом пополам угнездившись, мы с женой стали засыпать, как вдруг кто-то неожиданно ловко стянул тент с палатки. Стало светлее. – Украли, уже украли... – истошно завопил я спросонья. – Теперь зальёт! Мы не сразу смогли расстегнуть застёжки-молнии и выбраться наружу. Вышел из машины и сын. Вокруг никого. Обвисший чехол на одном колышке болтался рядом. Это злыдень-ветер потешался над горе-путешественниками, выбравшими не лучшее время года для перемены места жительства. Вдоволь насмеявшись, измученные путники опять улеглись и после наступившей разрядки крепко уснули. Холодное утро не принесло желанной бодрости. Мышцы и кости пробудившихся ныли, а голова Таисы и вовсе налилась свинцовой тяжестью. Ветер стих. Крутой заморозок превратил влагу от вчерашнего дождя в ледяную корку, покрывшую машину и тент панцырем миллиметра в три толщиной. Трава вокруг искрилась тонкими игольчатыми льдинками, нехотя тающими под лучами восходящего солнца. Тишину парка нарушал хруст, доносившийся из под копыт лошадей, пасущихся неподалеку. Это их вчера в темноте мы приняли за горемычных путников, обустраивающихся на ночлег. Обувь от всепроникающей сырости быстро отяжелела. Умыться не представлялось возможным – водовыводы оказались замёрзшими. И всё это в канун лета! Попрыгав для согрева души и тела, мы с сыном направились к одноэтажному строению у въезда. Надо было рассчитаться за ночлег ($3 с палатки за ночь) и попытаться разузнать что-нибудь полезное для себя. В домике находилось небольшое кафе. Оказалось, что здесь можно заказать горячие пирожки, выпить кофе, купить молока и фруктовых соков. И тут у стойки, где хозяйничала барменша, привлёк внимание прикреплённый к стенке белый лист, который информировал туристов о сдаче внаём комнат по вполне приемлемым для нас расценкам и без задатка. Не до конца веря в удачу, я осторожно спросил: – Здесь действительно можно снять комнату? – Да, – с улыбкой отозвалась хозяйка. – Что? Можно прямо сейчас? – Да, – с долей радости прозвучало вторично. – И насколько? На месяц, два? – На любой срок. – Тогда я беру у вас комнату недельки на две! – комкая слова, почти весело отрапортовал ей глава семьи. Барменша опомнилась и перестала улыбаться. – Мне надо это согласовать с мужем. Он живёт в Скотсдайле, но вы не беспокойтесь и подождите пару дней. Конечно же подождём! Впервые за истекшие сутки приняв горячую пищу, мы в самом распрекрасном расположении духа отправились в Лонсестон вставать на пенсионное довольство и в очередь на жилье. Но в «хаузенкомишене» нашей эйфории не разделяли. Жилья придётся ждать долго, желающих много. . – Мы ночуем в палатке, а сейчас холодно, – заканючили переселенцы. – Где вы сказали живёте? В палатке? – В палатке, в палатке, – ещё раз подтвердил я.

16

Служащие переглянулись. Так и не поняв друг друга, чиновники и просители расстались до следующей встречи. Прошла первая неделя пребывания переселенцев на Тасмании. Семья всё ещё квартировалась в «Мёрте» и её члены в эти непогожие ноябрьские дни слонялись кругами около своей стоянки, изучая территорию парка (см. приложение). Справа от въезда тянулась изгородь, собранная из чахлых, очищенных от коры стволов. Она отделяла зону отдыха от затопляемой рекой части долины. Забор одним концом упирался в пенистую, изводящую себя шумными пузырями речку, несущую по осклизлому каменистому ложу ледяной кипяток с гор. Другой конец забора подступал почти к самым воротам. Речка извивалась, очерчивая руслом естественные границы территории парка, и лишь в некоторых местах вода её была спокойна и прозрачна. Хорошо просматриваемое волнистое дно в таких застойниках устилала мелкая галька, создававшая на поверхности затонов иллюзию ряби. На самом берегу бросались в глаза щиты, объявлявшие, что ловля форели неограничена, хотя, сколь не всматривайся в ясную воду, не увидишь и тени какой-либо рыбёшки. Вдоль реки настроены небольшие печурки для барбекю и столы с прикреплёнными к ним скамьями. Рядом с каждым очагом лежало по нескольку внушительных поленьев, подтверждавших повседневную заботу служителей о своих посетителях. Основная площадь парка была открыта всем ветрам и солнцу и лишь по краям оживлена деревьями, не характерными для австралийской флоры. Тут росли прекрасные раскидистые дубы, пережившие не один десяток лет, мохнатые ели разных пород, молодые платаны и одетые в необычно резную листву берёзы, позванивающие на ветру зелёными бубенцами-ледышками весенних серёжек. Берёзы любимы островитянами и используются в парковых хозяйствах для украшения пейзажа. Их можно встретить в любом городе и посёлке Тасмании. Существуют даже отдельные питомники по выращиванию этих белоствольных красавиц, пользующихся спросом у населения. В центре парка высилась, не тяготясь одиночеством, толстенная вековая сосна не менее трёх(!) метров в поперечнике и покрытая бугристой корой. Внушительных размеров горизонтальные ветви растащили верхушку ствола и гигантским шатром раскинулись над землей. Поодаль располагалась обширная детская площадка, оснащённая как в любом другом парке привычными глазу игровыми сооружениями. Издалека были видны высокие ноги качелей с почти корабельными цепями между ними, видимо рассчитанными на стокилограммового ребенка, чего нельзя было сказать о перекладинке-сидении, способном вместить разве что комнатную собачку. Была ещё горка-городок со всевозможными хитрыми переходами, которые в итоге завершались длинной наклонной трубой большого диаметра для скольжения в ней детворы разного возраста. Было и ещё что-то, напоминающее домашнюю карусель. Отдельно стояла лягушка на закреплённой вертикально упругой пружине и неподалёку приколоченный к столбу щиток с правилами. Тут же располагались и два теннисных корта для людей старшего поколения. Они были окружены металлической сеткой. Входом-калиткой игроки, видимо, мало пользовались, предпочитая ходить сквозь широкие разрывы в сеточном ограждении. У края корта разместилась узенькая, прикрытая с трёх сторон и сверху, лавочка, – место отдыха игроков. Спрятавшись от ветра, в этом архитектурном сооруженьице постоянно грелись на припекающем солнышке, как пара котов, два добродушных смуглых работника. Позади них буйствовал колючий

17

баярышник, а чуть дальше стояли сплошной стеной высокие кусты орешника-фундука. Если прогуляться по выкошенным газонам, нельзя не заметить тонких ниточек кроличьих тропок, чётко вырисовывающихся на зелёном травяном покрове. Дикие кролики – это бич Австралии. Говорят, что они здесь пострашнее саранчи. Во всяком случае, с ушастыми справиться гораздо сложнее. В девятнадцатом веке кроликов завёз в теперешний штат Викторию человек... нет, мы не назовём фамилии своего знакомого, владельца небольшого автосервиса и праправнука печально известного фермера. Этот старожил Лонсестона поведал мигрантам, что по заданию британской администрации его предок первым доставил из Англии в Австралию кроликов на развод, которые со временем одичали, обмельчали, расплодились и теперь оказались хуже вышеупомянутых летающих кузнечиков. Дикие кролики Тасмании не превышают размерами полуторамесячных домашних сородичей, палево-песочной расцветки, шустры и умны в отличие от своих беззаботных кузенов. Вредных грызунов наша семья не раз наблюдала в зарослях у забора, где они коллективно чем-то промышляли. Нельзя сказать, что парк был активно посещаем. Лишь в выходные дни появлялись три, четыре пары на машинах. Прибывшие под рёв магнитол располагались у печурок-барбекю и давали выход своему темпераменту вокруг уложенных хозяевами поленьев. Всегда кто-то руководил. Как заправский дирижёр, он размахивал руками и подпрыгивал, подкрепляя телодвижения гортанными выкриками-командами. В результате его усилий, над очагом поднимался дымок, а затем в воздухе слышался аппетитный запах жареного мяса. Если же костёр не разгорался, – или дрова были слишком сырыми, или терпения не хватало в борьбе за огонь, – «дирижёр», напоследок ещё несколько раз всплеснув руками, вскакивал вслед за своей подругой в «кар» и они первыми покидал место несостоявшегося пикника. Их друзья, покурив, разъезжались позже. И тут иногда, спустя время, из покинутой печи клубами начинал валить дым, вызывавший, порой, тревогу даже у садовых работников. Но обычно лень садовников тлела дольше, чем чадили дрова, и тогда Валеевы заливали пробудившееся барбекю водой из крана. В будни зона отдыха пустовала, если не учитывать нас и одного заезжего аборигена с потрёпанной палаткой. Выглядел он лет на сорок и своей окладистой бородой на курносом лице напоминал мужика николаевских времён. Абориген пропадал днём, но к вечеру неизменно возвращавшийся в своё привычное жилище. Наконец появился долгожданный муж барменши, низенький и юркий, с явственной картавинкой во рту, небольшими карими глазками и отработанными манерами станционного буфетчика. Он профессионально оценил обстановку, важно пригладил вощёные залысины и посочувствовал мигрантам, что комнаты, к сожалению, все давно распределены. Его ответ почти не огорчил, ибо, как вариант на случай отказа, у нас уже возникла задумка отправиться куда-нибудь в сторону более тёплого восточного побережья. Ведь проводили же люди «дикарями» лето в палатках на южном взморье Союза! Переселенцам даже представился солнечный Батилиман в Крыму, – мечта многих отпускников. «Ну что ж, – решили в семье, – съездим и поживём на восточном берегу острова, пока решается наш вопрос с жильём». Это дешевле ночлежки в Лонсестоне, где даже в случае удачи, дольше, чем на неделю, не оставят. Снять флет или дом нам невозможно, – требуется немалый задаток, который обычно вносится квартиросъёмщиками за полгода вперёд и полностью теряется в случае нарушения договора. Теперь мигрантам приходилось надеяться только

18

на благосклонность Господа Бога и государственных чиновников жилищного фонда. Перед отъездом мы ещё раз побывали в городе и напомнили о себе в «хаузенкомишен», упросив инспектора побыстрее разобраться в ситуации, а на обратном пути заглянули к Свистуновым за почтой. По дому гулял один хозяин, который встретил «путешественников» весьма сдержанно. Он молча передал письма, не содержащие пока новой для нас информации, и стал томительно дожидаться нашего ухода. Чтобы немного разрядить обстановку, Таисия Яковлевна бесхитростно спросила: – Аполлон Михайлович, разве дети уже уехали? – А что? – с неожиданным вызовом бросил тот, задиристо вскинув голову. От такой реакции хозяина, моя супруга растерялась и нечаянно подлила масла в огонь: – Да нет, ничего. Удивительно, что каникулы такие короткие. И, совсем смешавшись, заторопилась: – Ой, извините, нам уже пора. Лицо Свистунова стало темнее дёгтя, а слова застряли где-то ниже гортани. Чтобы избежать дальнейших осложнений отношений, мы поскорее покинули дом. Слава Богу, коробки ещё не на улице.

«ПОЕЗД ИДЁТ НА ВОСТОК»

И вот, скитальцы, простившись с прибежищем в Мёрте, на своём стареньком драндулете двинулись к теплу на восток. В буклетах северо-восточное побережье острова тасманийцы называют «Солнечным» из-за обилия ясных дней – около двухсот пятидесяти в году. Весь Северо-восток Тасмании, если верить справочникам, – это впечатляющие пейзажи из вечнозелёных холмов, величавых вершин и цветущих долин, это обширное травянистое плато с перелесками, протянувшееся на юг от посёлка Рингарума до Фингала. Вдоль извилистых ущелий и крутых пропастей, сквозь эвкалиптовые и хвойные дебри перевалов Св. Марии и Слоновьего, дорожники проложили две нити автотрасс, связавшие центр острова с тихоокеанским побережьем, климат которого считается тёплым большую часть года и этим выгодно отличается от всех остальных частей Тасмании. В районе посёлка Бичено средняя летняя дневная температура в тени +20,5С. В самые жаркие дни она, иногда, поднимается до +23С и это предел. Зимними ночами температура не падает ниже +6С, а после полудня воздух прогревается до +14С, +15С. Как явствует из туристских буклетов, вдоль всего берега от Сан-Хелен до Фрейсентского Национального парка тянутся сплошные многокилометровые пляжи из белого песка, разделённые каменистыми косами и бухточками с кристально чистой водой, – рай для детишек и спортсменов-аквалангистов. Названия соответствующие: Семимильный пляж, Девятимильный пляж, Прозрачная Заводь, Устричный Залив, Лебединое Озеро (как не вспомнишь Чайковского!). Проспекты обещают тёплые ночи при полном отсутствии комаров и дрова для барбекю «палаточникам», приятную воду купальщикам, волны любителям серфинга, крепкий ветер яхтсменам и рыбу рыболовам, утверждая, что северо-восточное побережье изобилует всеми перечисленными достоинствами и по своим рекреационным возможностям более всего пригодно для полноценного отдыха людей разного возраста и достатка. Отпуск можно проводить согласно вкусу и средствам. Хотите, –

19

живите в своих караванах и палатках в «рестинг-зоун», а если средства позволяют, к вашим услугам поселковые «хижины дяди Тома», коммунальные удобства которых не уступают отелям Мельбурна. Туризм не сразу стал здесь доходной статьей бизнеса. Когда-то давно эти места были дикими и «белые» люди тут не селились. Освоение острова в начале XIX века шло вдоль оси Хобарт – река Дервент – Лонсестон. Со временем, колонисты оценили более благоприятный по климату Северо-Восток. Тысячи акров лесистых холмов были поделены местной элитой между собою, каторжане превратили девственные леса в лесопарки и понастроили вилл, где в окружении тюремных слуг пребывали в римской праздности королевские чиновники разных рангов. Менее ленивые из них занялись овцеводством и почти до моря приказывали вырубать леса под пастбища для разведения мериносов. Однако, дело было не только в климате. Здесь нашли уголь и олово. Вокруг шахт возник поселок Дерби, который пережил в конце XIX столетия свой закат, когда его оловянные штреки истощились, но жители до сих пор гордятся былой славой городка. Вплоть до 1900 года разработками рудных месторождений занимались братья Кружка. Олово находили везде, – и в горных провалах, и в аллювиальных отложениях лож пересохших «криков» вокруг залива Колс Бай вплоть до Фрейсентского Парка. Своих рабочих рук не хватало, привлекали китайцев. Тем не менее, удалённость от Европы, – главного потребителя олова, – и неустойчивость рыночного спроса на этот металл привели к значительному снижению интенсивности и даже к свёртыванию его добычи. Та же участь постигла и угольную промышленность острова. Зато удержались на плаву тонкорунное овцеводство, производство сельскохозяйственной продукции на плодородных красных землях центра описываемого региона и охота на морского зверя. Вдоль побережья множились посёлки китобоев. Со временем китов перебили и посельчане переключились на рыболовство, являющееся предметом их промысла по сей день. Немалое внимание уделяют они добыче устриц и ракообразных, которыми изобилуют заливы и бухты Сант-Хелен, Бичено и Колс Бай, но всё-таки на первом плане стоит рыба, а у перекупщиков особым спросом пользуются гигантский голубой тунец и вечная красота ресторанов – «барабанщик». Накануне отъезда из Мёрта мы случайно познакомились со словоохотливым господином, страстным почитателем местной флоры и фауны. Имени не запомнили, поэтому назовём его просто Биллом. Сам господин жил где-то на ферме за Лилидайлом, но о Северо-Востоке сообщил мигрантам много интересного. С его слов, после Второй Мировой войны некоторые состоятельные австралийцы облюбовали для своего летнего отдыха с рыбалкой тихоокеанское побережье Тасмании. Именно тогда многие жители этой зоны переориентировались на обслуживание туристов, налепив вокруг своих обиталищ всевозможных времянок, и снабжая их коммунальными удобствами по мере надобности. Под капризы визитеров-спиннингистов был подогнан целый посёлок Свенси с идеальными условиями для спортивной ловли «трески», которой здесь называют крупных «бычков». Вечерами люди любят расслабляться. Ну, что ж, пожалуйста! Всё к Вашим услугам! С этой целью создали первоклассный бар, где можно было не только пригубить сухого винца или отведать крепкого пива с креветками, но и напиться «в лёжку», а если ноги тебя ещё держат, то отправиться на дискотеку и познакомиться с поселковыми красавицами. А какие замечательные там лошади! Все чистой местной кладесдайльской породы. За плату они бодро прокатят любого в повозке от

20

пивного бара до ветхого музея со старинной кузницей, перенесясь во времени и пространстве в то трогательное прошлое, когда гужевой транспорт был верным средством доставки грузов, скота и людей в этот регион. Рука человека нарушила девственный мир природы, беря от здешней земли всё, что можно, и мало отдавая взамен. Где раньше росли леса и под их сенью ключом била дикая жизнь, теперь разгуливали бараны. Однако же, и для первозданных ландшафтов пока оставалось достаточно места. Если вы путешествуете на яхте, то вид с моря на окутанное сизой дымкой восточное побережье, возможно, и не вызовет в вас большого волнения. Но попробуйте взглянуть на него в бинокль после заката, и вы будете вознаграждены. Взору предстанет залитая лунным серебром авансцена высоких гор, широких лесистых долин и утонувших в ночном сумраке глубоких сырых ущелий, на дне которых когда-то охотились тасманийские тигры, а вокруг вечных костров тысячелетиями грелись облачённые в шкуры кенгуру аборигены. Всё это глубоко затронет ваши чувства и заставит призадуматься. Волнующие рассказы Билла о яхтах, тиграх и аборигенах услаждали слух, а рекламные и его личные советы совпадали с намерениями путешественников. Воображение уже рисовало нам действительно крымский Батилиман или Судак, где люди в плавках и купальниках беззаботно проводят в палаточных городках весь летний сезон. Теперь «ковчег» переселенцев, подгоняемый вновь сорвавшемся с цепи одуряющим ветром, скользил к «лунному берегу» по безрадостному прозябшему плоскогорью, пока не уткнулся в преградивший ему путь лохматый горный кряж. Ну, что ж, преодолеем и это препятствие! Глава семьи переключил скорость и «лада», взвыв мотором, начала томительный подъём, петляя по пробитому сквозь буш и выкрошенному «траками» да непогодой серпантину того, что внизу называлось дорогой. Машина, опасно кренясь то вправо, то влево, приступом брала один за другим крутые виражи, выбрасывая из-под колёс пуды скопившейся на поворотах жидкой грязи, – памятке недавнего ливня. Через десять минут пути серпантин ошалело рванулся вверх, заставив включить вторую, а затем первую передачи. Мигранты тащились теперь, как в туннеле, под плотным сплетением отсыревших ветвей рослой эвкалиптовой рати, выстроившейся на склоне с одной стороны шоссе. С другой теснились отвесные скалы, оставлявшие путникам чуть больше места на дороге, чем позволяла ширина скользящих вниз встречных лесовозов. Там и сям на выщербленном асфальте лежали раздавленные тушки кенгуру и даже невесть откуда взявшихся тут утконосов. Убирать не надо. Скоро всё растащат огромные чёрные вороны, а остатки укатают траки. Наконец, буш поредел и сверху сквозь вихревые узоры облачной вуали брызнуло полуденными лучами весёлое солнце. Ещё немного пути и к великому нашему облегчению склон перестал удерживать «ладу». На почти полукилометровой высотной отметке мы достигли перевала, затем, миновав по седловине развилок, ведущий к лесоразработкам, выбрались на ровную дорогу. Двигаться стало легче и напряжение спало. Вдоль шоссе пошли густые хвойные посадки, источавшие запахи прелой земли и плесени. У продуваемой всеми сквозняками смотровой площадки путники сделали остановку, – пора дать остыть двигателю и полюбоваться открывшемся живописным видом на ближайшие и дальние окрестности этой части Тасмании. Под нами раскинулся взлохмаченный зелёный ковёр лесов и пастбищ, теряющихся в холмистых далях, а за ними на северо-востоке в дрожащем мареве океана просвечивали мутные силуэты островов Флиндерса и Кейп Баррена. Порывистый холодный ветер выталкивал

21

нас стылыми ладонями со смотровой площадки, с гнетущими всхлипами выхолаживал спину. В конце концов мы уступили ему, забравшись в салон машины, где и перекусили. Отдохнув, начали спуск по той же сумасшедшей дороге, рвущейся где-то внизу в просторную ухоженную долину частных владений. Посадки отстали. Теперь уже слева – крутые каменистые стены, изъеденные корнями ползучих растений, справа – бездонная пропасть, которую почти не видно из-за вековых деревьев. Некоторые из них прижались вплотную к трассе, выворачивая заскорузлыми корнями старый асфальт. По эту сторону хребта необузданный ветер сразу упал. Воцарившаяся тишина нарушалась лишь шорохом шин и скрипом тормозов. Постепенно скалы слева уступили место склону с бьющей вверх широкими волнами зеленью и вскоре мигранты въехали в чудесную аллею естественного лесопарка, сразу погрузившись в недвижимый терпкий аромат эвкалипта. Кроны крупных светлых стволов и древовидных папоротников сомкнулись над головой, укрыв шоссе зелёной светотенью. Неподалёку журчала вода. Игра солнечных бликов, трели птиц и треск кузнечиков превратили опасную ранее дорогу в место отрады и душевного покоя. Стремясь продлить внезапно охватившее всех состояние тихого блаженства, я сбросил скорость, а потом и вовсе остановил машину. Все вышли, чтобы сделать на память несколько снимков. Обидно, что фотографии не могут передавать ни птичьего пения, ни лесных запахов. Мы сознавали, что райская идиллия покинет нас, как только расступится этот лес, но пока ещё путешественники находились в нём и дышали им. – По коням, а то голова закружится. Жаль, что тут табличка с запретом на биваки, – шуткой вернул всех к действительности глава семьи. – Ой, кто это? Смотрите, там в кустах! – перешла на шёпот Таисия Яковлевна. Мы с сыном обернулись и увидели в восьми-девяти метрах от себя тушу какого-то создания, похожего на гигантскую морскую свинку с крысиным мехом. – Скорее всего, вомбат, – попытался объяснить я. – Да, пожалуй, действительно вомбат. Эти сумчатые водятся по всей Австралии. – Никогда не слыхала про них. А ты, Саша, не помнишь... из своей зоологии? Сын смутился и мы оставили его в покое. – Ух, какой большой и толстый, – продолжала удивляться жена, – как медвежонок. Он не нападёт на нас? – Нет, они вегетарианцы. Я покривил душой. Эти вегетарианцы, хотя в целом флегматичны, но иногда агрессивны и даже бросаются на человека. Защищаясь, не смей убить, – вомбаты находятся под охраной государства. Вот и сейчас, не слишком страшась людей, лентяй ждал неподалёку, когда они уберутся с глаз долой. Ему, видимо, надо было перейти дорогу только в этом месте. Займёмся ненадолго встретившимся мигрантам серым «толстячком», который в научном мире относится к семейству вомбатов и называется

ВОМБАТ ТАСМАНИЙСКИЙ

Он довольно крупен. Более, чем метровую длину округлого тела с головой, дополняет коротышка-хвост. Вес взрослого «медвежонка» достигает ни много, ни мало – сорока килограммов. Мощные когтистые лапы коротки, особенно

22

передние, но передвигается этот с виду увалень достаточно легко и быстро. В нижней части спины у сумчатого есть щиток, предохраняющий тело от нападения сзади. Отбиваясь от собак, вомбат отчаянно бодается, нанося как баран тяжёлые удары головой. Но если пёс заполз за ним в нору, грызун поджидает его, не выдавая своего присутствия, с тем чтобы затем рывком прижать агрессора всей своей массой к стенке и задушить. Сумка у самок, как у всех австралийских землеройных, открыта с тыла. В ней прячется в течение шести месяцев всего один бледнокожий «сосунок», который до возмужания должен ещё одиннадцать месяцев провести рядом с мамой, после чего ею безжалостно изгоняется. Половой зрелости вомбат достигает к двум годам, но малоплодовит, что наряду с другими регрессивными факторами способствует процессу его регионального скачкообразного исчезновения. Молодым он легко приручается, однако с годами характер у животного портится. Был случай, когда беспричинно возбудившийся вомбат бросился в вольере на юную волонтерку и под её визг пронёс с десяток метров на себе верхом задом наперёд под гоготанье зрителей. Всем понравился трюк, подготовленный, как полагали, специально для увеселения публики. В зоопарках вомбат живёт до двадцати лет при соответствующем уходе, а на воле – только пять. Животное не любит сухого буша с малоподатливым грунтом и предпочитает увлажнённые лесные почвы. В них вомбат прокапывает длинные ветвистые тоннели под деревьями и кустами, корни которых принимает в пищу наряду со свежей травой полян и опушек. Общая площадь подземных лабиринтов с выходами зависит от обилия корма и достигает... десятков(!) гектаров. В катакомбах «индивидуалист» обычно проводит день, выбираясь ближе к сумеркам на поверхность попастись свежей травкой и оставить метки на границах территории. Однако, иногда он по разным причинам выбирается из нор днём, как было на этот раз. – Дайте малютке перейти улицу, – сказала Таисия Яковлевна. – Это его вотчина, не видете, он всё ещё ждёт! Все неохотно заняли свои места в машине и спуск был продолжен. Вомбат, птицы и цикады остались позади.

ОСТАНОВКА В БРОКСХОЛМЕ

Вскоре лесопарк перешёл в непролазный буш, рассечённый дорогой. Но вот и он расступился. Из-за очередного поворота вынырнула первая вилла. У въезда во двор лежало на земле десятиметровой длины толстое бревно, один из концов которого был превращён искусным резчиком в огромный кулак с торчащим вверх большим пальцем левой руки, выкрашенной в телесный цвет: «О’кей, приятного вам пути и дальше!» За первым домом пошли другие с прилежащими к ним земельными участками, сразу с обеих сторон деловито оцепившие дорогу колючей проволокой. Буйная зелень гор уступила место пожелтевшим пастбищам с запылёнными насаждениями вдоль трассы. Ещё несколько миль езды по разбитым на квадраты лысым холмам, и навстречу выплыли промышленные постройки, – переселенцы въехали в Скотсдайл. Шоссе превратилось в центральную улицу небольшого опрятного городка. Как и везде, тротуары здесь малолюдны. Припаркованными автомобилями пешеходные зоны почти полностью отгородились от проезжей части, на которой тесно от снующих машин. У мигрантов создалось впечатление, что все люди разучились ходить, а только ездят. Ездили даже по тротуарам на электроколясках, и

23

приобрести их – не обязательно быть сердечником или на костылях. Оставив «ладу» за одним из углов, путники посетили продуктовый «вулвартс» и решили в городке более не задерживаться. Надо только ещё дозаправить машину, однако на бензоколонке их ждал сюрприз, – отсутствовало подходящее топливо. Пришлось положиться на волю Божью и продолжить маршрут с тем небольшим запасом горючего, что остался в баке. Засорять двигатель другими сортами бензина мы с сыном не рискнули. Километрах в двадцати за Скотсдайлом на окраине небольшого посёлка Броксхолм встретилась недорогая стоянка, оснащённая душевыми и стиральной машиной, а на заправочной станции к счастью оказался нужный бензин. Весь этот сервис сыграл решающую роль в дальнейшей передислокации семьи и, хотя общий баланс рекреационных условий был пока ещё не в пользу крымских («рад бы паночке, да где взять её, мамочка»), наша семья решила расположиться лагерем на новом месте. Оно представляло собой полоску земли, шириною шагов в двадцать, с выкошеной травой и отчуждённую от шоссе спортивным комплексом с двумя плавательными бассейнами. Въезд на стоянку преграждали ворота с замком, поэтому каждый, оплативший место, получал в руки два ключа – один от ворот, другой от душевых кабин за ними. Если от входа двигаться вперёд и дальше, то можно подойти к заросшему обрывистому берегу мутной речушки, протекающей по дну глубокого, покрытого кустами оврага. Была ещё и сушка для белья, а также посажено несколько молодых деревьев, тени от которых долго придётся ждать утомлённому путнику. С другой стороны границей служили невысокие заборы территорий частных домиков, находящихся по соседству. Кроме душевых на отведённой площадке размещался туалет, столб с неоновым фонарём на нём, светившим всю ночь, навес с электропечами для приготовления пищи и два стола с лавочками. За пользование печами – отдельная плата, и вручался ещё один ключ. На второй день нашего пребывания в Броксхолме, около бассейнов появились рабочие в спецовках, перепачканных краской. Близился летний сезон и необходимо было подновить все крашенные поверхности этого платного комплекса. К вечеру дно бассейнов сверкало небесной голубизной, а головы мигрантов гудели от едкого запаха ацетона. Тем не менее, мы чистили пёрышки, наслаждаясь горячей водой в душевой и относительным безветрием места, приютившего нас. На переднем плане перед палатками красовалось ведро с охапкой ярких наперстянок, нарванных мной с сыном у шоссе. Мы были одни на площадке и чувствовали себя вполне цивилизованно: маршировали по утрам вокруг палаток, затем мылись в душевой, после чего покупали в магазине через дорогу тёплые пирожки с мясом и запивали их молоком, решив этим проблему питания. Через три дня появились первые соседи. Ближе к вечеру ворота со скрипом отворились и вкатила потрёпанного вида машина, тащившая за собою «караван». Начинало темнеть. Освободившись от прицепа, машина умчалась, оставив на месте «караван» с семейной мужской парой и серым котёнком для уюта. Какое-то время из их обители доносились неуправляемые выкрики под поп-музыку, затем к полуночи всё стихло. Новоселье справилось. Здесь часто встречаешь «грязную и противоестественную», как выражался Мопасан, афинскую любовь между однополыми субъектами, и эмигрантов это уже перестало удивлять. Если совершить экскурс по садам и дворцам содома пятого континента, то тропы порока могут привести в лона церквей и парламентов. Извращённые страсти смердят с головы. Политиканы решают, что демократия должна соблюдаться во

24

всём, поэтому государственная коллекция либеральных законов пополняется ещё одним, согласно которому «сексуальным меньшинствам» с повёрнутыми вспять половыми инстинктами разрешено создавать семьи и брать на воспитание детей, чтобы алквиадов род не зачах. В оправдание такого гумманизма показываются научно-популярные фильмы с гомологическими отклонениями не только у людей, но и у других животных, включая осьминогов и инфузорию-туфельку – убедительные примеры! Ежегодно в Сиднее и Мельбурне под фанфары с грохотом барабанов, литавров и с иллюминацией проводятся многотысячные рекламно-карнавальные шествия оголённых гомосексов и лесбиянок, в гирляндах цветов беснующихся на роскошных автоплатформах и рассылающих воздушные поцелуи тысячным толпам обожателей, которые плачут от восторга там, «где следовало бы негодовать». Навязчивые зрелищные демонстрации постыдных пристрастий занимают телеканалы, как раньше в Союзе первомайские. Итак, брачная примерка свершилась в невольном присутствии российской семьи. После суррогата собачьего счастья дверь «каравана» отворилась и показалась недовольная заспанная фигура юноши, выпустившем на траву котёнка. Следом за ним вышел помятого вида другой. Дав возможность животному погулять, они ненадолго вернулись в свою резиденцию, но вскоре, словно прозрев, ошпаренными выскочили оттуда оба и ретировались в разные стороны. Котёнок тоже куда-то исчез. Караван один сиротливо стоял на приколе, хозяев мы больше не увидели. В конце недели нагрянули велотуристы. Разгорячённые ездой, приверженцы педального передвижения прокатили через отворённые ворота в самый дальний угол лужайки и стали устанавливать палатку, а затем направились к душевым. Безрезультатно подёргав запертые двери, молодой человек обратился к главе семьи, попросив открыть кабинки. Я, естественно, не стал вредничать и, хотя вода платная, молча протянул ключ. Почти тут же, велосипедист с благодарностью вернул его. Теперь душевые стояли распахнутыми настежь. Повесив сушить полотенца, туристы скрылись в палатке до утра. Спозаранку на другой день, не дожидаясь такой досадной мелочи, как открытия расчётного офиса, туристы приняли горячий душ и быстро собрались. Затем, отводя от нас взоры, оседлали велосипеды и исчезли из поля зрения. Справедливости ради следует признать, что если вас при скромном бюджете судьба нечаянно забросит в эти края, то от Девонпорта до восточного побережья не рассчитывайте встретить ещё хотя бы одну, кроме броксхолмовской, доступную и сколь-нибудь пригодную к длительному отдыху стоянку, где можно было бы дёшего помыться и расслабиться. Разумеется, мы не затрагиваем предлагаемых в пути дорогостоящих караванных услуг, рассчитанных на тугие кошельки. Закончилась вторая неделя предпринятого путешествия. Из-за затянувшейся неопределённости своего положения, нам казалось, что время безнадёжно отстало и пыхтит где-то далеко позади нас, за перевалом. Бросив выжидать, я решил прояснить ситуацию, потревожить Свистуновых лишним телефонным звонком. Трубку взяла Нора Леонидовна. – Куда ж это вы пропаали? – послышался сладкий голосок на другом конце провода. – Это вы так далеко забрались! Мы так скучаем за вас... Ясно, что скуку на Свистуновых наводили наши коробки. Итак, новостей не было, а пока… погода и здесь начала портиться. Непонятно откуда потянуло холодом, небо обложило тучами, заморосил дождь, затем поднялся ветер. Сутки

25

мы просидели в палатках. Дождь с ветром успокоились, но, передохнув часок, непредсказуемо усилились, и матерчатые домики маленького табора вновь заходили ходуном. После такой прелюдии, начиналась редкая для Тасмании гроза. Путешественникам не оставалось другого выбора, как поскорее сняться с места, рассчитаться и продолжить знакомство с островом. Наша «бежевая кобылка», тряхнув стариной, взяла с места в карьер и понесла своих седоков прочь от непогоды. Позади с громовыми раскатами не на шутку разыгралась водяная метель, которая, упустив нас, разражалась бурными проклятиями вслед.

В САН-ХЕЛЕН И ДАЛЬШЕ

Перед машиной по сухой щетине пастбищ, окаймлённых жидким бушем, бежала серая лента шоссе, упиравшегося на горизонте в изломанную линию синих гор. Проскакивая «сквознячком» посёлки-близнецы, мы перевалили лесистый гребень и, наконец, 18 ноября 1999 года спустились к желанному северо-восточному побережью, о котором было столько читано и слышано. Дорога окунулась в радужные волны свежей зелени, фонтанирующей цветами у фасадов опрятных особнячков одноэтажного Сан-Хелена, который гостепреимно распростёр путникам свои объятия. Городок отличался от Скотсдайла присутствием моря, глубоко врезавшегося в сушу. Благодаря гряде гор за спиной, Сан-Хелен не всегда доступен антарктическим юго-западным ветрам и сейчас он встречал намучившихся беглецов мягким солнцем тёплого весеннего дня, предлагая разделить с ним эту радость. Термометр в тени показывал +18С, – это повыше, чем на стоянке в Броксхолме, и совершенно не сравнимо с ледяным ураганом в Мёрте. Проблемы с жильём те же, что и в Лонсестоне, но здесь, по крайней мере, можно стать биваком в рестинг-зоун, не боясь, что замёрзнешь. Была бы питьевая вода, без неё любая стоянка теряет смысл. Покружив по тихим улицам провинциального городка, мигранты в поисках подходящей бивуачной площадки двинулись дальше вдоль побережья. Трасса повела их на юг. За Сан-Хеленом места оказались совершенно безлюдными. Слева – буш и море, справа – буш и горы. Почти не видно встречных машин. Иногда попадались «рестинг-зоун», но, увы, без водовыводов. Кое-где к деревьям прибиты щиты с эмблемами тасманийского волка и предупреждающими надписями: «Не отпускайте гулять детей без присмотра». Местный юмор. Сумчатого волка давно нет в природе и тем, кто вопреки логике вещей найдёт его, органами власти обещается миллионное состояние. Может, виноваты змеи? Их тоже в прибрежной зоне уже негусто. Однако, после знакомства с такого рода предостережениями, у неискушенного туриста должно пропадать желание разбивать здесь палатки, что, как сардонически подметила Таисия Яковлевна, косвенно и подтверждалось полным отсутствием отдыхающих. Глава семейства на сей счёт был иного мнения. Я полагал, что дачный сезон ещё только наступал. Но, куда же подевались все джентльмены с парома? Хоть какая-то часть из них со своими караванами должна бы присутствовать где-нибудь поблизости. Тем временем непогода продолжала нас преследовать. Небо затянуло лёгкой пеленой с океана и накрапывал дождичек. Желудки с тоской напоминали о себе и поэтому у перекрёстка путники с благосклонностью восприняли стенд, исчерченный стрелами: налево – пляж, где можно перекусить прямо на песке, а не желаете, пожалуйте направо, попрыгайте десятки километров по горам до Фингала с его

26

ресторанчиком, где вам подадут жаркое из барашка, – они кругом пасутся по порыжелым обезлесенным склонам. Мы выбрали берег и, свернув в играющий серебром листвы прилегающий буш, двинулись по разбитому транспортом и временем отрезку пути, пока не встретили Его Величество Тихий Океан. Могучая водная гладь до половины была укутана пушистой мантией облаков, прилипшими вдали к горизонту. Океан мерно дышал, пугая дремлющей в нём силой. Казалось, вздохни он глубже, и всю Тасманию навеки укроет свинцовая масса, но богатырь великодушно сдерживал себя. С рокочущих водных просторов дул пробирающий до костей свежий бриз, – в плавках не походишь. Волны прибоя с методичностью метронома обрушивали на пологий берег тонны белой пены, которую тут же впитывал искрящийся на солнце песок. Кругом ни души. О посещаемости пляжа можно было судить только по множеству отпечатков собачьих лап. – Вот они, следы волков с миллионами в сумках, – пошутила Таисия Яковлевна. Три четверти века назад эти места действительно были облюбованы крупными сумчатыми хищниками, когда устав от однообразного меню из баранины у Фингала, они спускались к морю полакомиться тухлой рыбой. Пожалуй, настала пора представить читателю исчезнувшего зверя, который является эмблемой сегодняшней Тасмании. У него несколько имён:

СУМЧАТЫЙ ВОЛК

Он же тиласин, как его именуют в литературе, или тасманийский тигр, что больше ему подходило в быту не только из-за расцветки, – девятнадцать тёмно-коричневых поперечных полос на жёлтом фоне короткого ворса по телу. Когда-то эти звери действительно были приличных размеров, до пяти метров в длину и более полутора высотой, если верить досужим бивуачным рассказам некоторых трапперов прошлого. Такой величины тиласин был найден только ископаемым и то на материке. Официально зарегистрированная длина самого большого из всех убитых хищников – около трёх метров от носа до кончика хвоста и весом до восьмидесяти килограммов. Видимо, крупные экземпляры тасманийских тигров раньше существовали, но именно они оказались наиболее уязвимыми мишенями для стрелков, которые, встречаясь со зверем, не подвергались сами опасности. При любом стечении обстоятельств, история не припомнит случая, чтобы сумчатый волк отважился бы броситься на человека. Обычно, «стандартные» размеры особей не превышали 1,8 метра в длину от носа до кончика хвоста и 0,6 метра в высоту (в плечах) при весе от 25 до 36 кг. Внешне тиласин очень походил на волка, только нижняя челюсть массивнее и распахивалась, как пасть аллигатора, почти на все 180, обнажая ровный ряд внушающих уважение зубов. Голова такая же или больше волчьей, но с объёмом мозга почти в два раза меньшим. Мозг волка весит 100 г, у тиласина – 60 г, и по сообразительности последний не мог сравниться с серым. Поэтому раненый сумчатый хищник не нападал на своего двуногого преследователя в отличие от многих крупных плотоядных. Он никогда не пытался свести счёты с обидчиком, а отбегал от охотника на безопасную по его уразумению дистанцию и позволял стрелку приблизиться к себе вновь, получал ещё одну порцию свинца и, если рана опять оказывалась не смертельной, то всё повторялось. Уши тиласина меньше волчьих и округлены, все конечности пропоциональных размеров, но конструкция задних и сильно утолщенный у основания хвост

27

указывают на несомненное родство с кенгуру. Ещё находятся очевидцы, видевшие тиласинов, которые сидели на задних лапах, опираясь на свой массивный хвост. При опасности они скакали, как кенгуру, но во время охоты больше предпочитали неуклюжий галлоп, значительно уступая в скорости собакам. Возможно, когда-то далёкие предки этого допотопного животного, физически совершенствуясь во времени, и послужили основоположниками отряда псовых, но сейчас зоологи разводят их по разным углам. Сходство с волком наука объясняет как пример удивительной морфологической конвергенции. До прихода европейцев, пищей этому сумчатому служили попрыгунчики-валлаби и количественные соотношения хищников и их жертв были устойчиво сбалансированы природой. Вот почему тиласин первым поселенцам предстал достаточно редким животным. В районе окрестностей Лонсестона он был замечен лишь дважды за всю историю города. Не обладая большой резвостью ног, зато незаурядной выносливостью, тиласин брал добычу внезапным броском из засады или же преследовал её часами, доводя жертву до изнеможения. С появлением овец работать ему стало гораздо легче и с этого момента у тиласина наблюдается демографический взрыв, а сама порода мельчает. Обычно хищник врывался в стадо и вёл себя как заправский волк, но иногда он, не обращая внимания на овец, проталкивался сквозь отару за каким-нибудь мекпаем (местной сорокой), а после неудачи, с тем же независимым видом возвращался назад. Известно, что у тасманийского тигра был панический страх перед динго, стаи которого, пожалуй, стали первопричиной исчезновения этого сумчатого на материке ещё в стародавние времена. Однако, при столкновениях с домашними или одичавшими собаками вёл себя отважно, никогда не обращаясь в бесполезное бегство, и часто выходил победителем из жестоких потасовок с целой сворой псов, оставляя на поле брани зарвавшихся забияк с черепами, раздробленными его аллигаторскими челюстями. По неофициальной статистике дней минувших, 12% от общих потерь овечьего стада Тасмании приходилось на долю тиласина, около 30% съедали полуодичавшие собаки, а остальные, хотя и оказывались преднамеренными приписками меркантильных фермеров, но тоже вменялись в вину тасманийскому волку. Как же терпеть государственным мужам такой урон в шерстяной экономике острова! Реликтовый сумчатый был объявлен персоной нон-грата и, при вознаграждении в несколько фунтов за шкуру, с конца XIX-го века по начало XX-го было в общей сложности ликвидировано около 3000 животных, т.е. весь генетический фонд зловредного хищника. Оставшиеся в живых единицы уже не могли составить жизнестойкой популяции, процесс вымирания оказался необратимым и встретить живого волка со временем стало нереальным. Последний почил в хобартском зоопарке в 1936 году. Таким образом, тиласина постигла участь аборигенов и теперь правительство, глотая слёзы, обязуется выплатить миллион долларов за одну только фотографию живого тасманийского тигра. Сразу появилась масса поклонников нового увлечения, которым грезится готовый упасть от старости и истощения одинокий несчастный зверь, с трудом продирающийся сквозь буш, а за ним – толпа его почитателей с фотоаппаратами наготове, жаждущих заполучить прощальный снимок для науки и потомства. Всем хочется верить, что тиласин ещё жив. Особенно, его главным друзьям – овцеводам, которые остались верны традициям, – продолжать списывать на волка все убытки с годовой отчётностью аж в 30%. Ну, кто, кроме тиласина, может быть повинен в таких больших потерях? Конечно же он жив! Некоторые фермеры уверяют чиновников, что

28

ночами слышат такой его долгий протяжный вой, от которого холодеет кровь и мурашками покрывается спина. Старым невеждам невдомёк, что сумчатый волк никогда не выл. Он был животным молчаливым, а звуки, которые иногда издавал, напоминали кашель, зевоту или резкие выкрики кенгуру.

К ФРЕЙСЕНСКОМУ НАЦИОНАЛЬНОМУ ПАРКУ

Итак, подкрепившись бутербродами с молоком прямо на капоте машины и немного поразмяв босые ноги по холодному песку, путешественники обулись и продолжили маршрут на юг. Как и повсюду, с обеих сторон шоссе – заполненные ржавой водицей траншеи и колючая проволока, – оборонительные рубежи землевладельцев. За проволокой только буш. Все редкие «рестинг-зоун» исчезли. Иногда слева в прогалах между деревьями высвечивал свинцовым отблеском океан да с визгом проносился встречный «шевроле», оставлявший в салоне запах горького миндаля, и это всё. Наш «ковчег» плавно скользил вдоль необитаемого «лунного побережья» на юг в неизвестность. Где-то через час езды появились признаки большого рыбачьего посёлка Бичено с населением в девятьсот душ. Корявый буш уступил место серому берегу, застроенному одноэтажными коттеджами и лодочными ангарами. С другой стороны дороги – пустынная автостоянка с караванами для ночлега, несколько магазинчиков и почтовое отделение с полицейским участком. Путники сделали остановку, чтобы купить хлеба и молока. Сразу за Бичено дорога «забрала» вправо, удаляясь от моря, и, пробежав по мосту, переброшенному через безымянную речушку, двинулась дальше, виляя вдоль русла, а затем снова втиснулась в буш. Ещё километра через два шоссе вывело нас к развилке: направо – «просторная, дорога торная» вела к Сванси и, далее, к Хобарту. Налево – «местная, дорожка тесная», но хорошо ухоженная, и даже унавоженная (любители верховой езды её тоже не забывали) – эта к Фрейсинскому Заповеднику. Поколебавшись с минуту у обочины, мигранты выбрали вторую, – нам приглянулась выдвинувшаяся со стороны океана панорама слоёных, как вафельные торты, кремовых гор, очень живо напоминавших розовые окрестности далёкого Судака в закат. Это вселило переселенцам надежду найти то, что безрезультатно пока искали, – тепло в сочетании с морскими купаниями да пресную воду, и всё вместе, если не даром, то за плату, не намного превышающую броксхолмовскую. Ободренные Валеевы, следуя извилистому маршруту, вновь углубились в низкорослый буш, который вдоволь покружив вокруг них, оборвался справа, обнажив зеркальную гладь Устричного Залива с посёлком Сванси вдали на противоположном берегу. Ещё минут десять езды, и наш «самарский мерседес» вырулил на окраину раскинувшегося по прибрежным холмам чистенького и опрятного приморского курорта Колс Бай. Кругом под янтарным вечерним солнцем – безлюдный асфальт и те же красночерепичные коттеджи, утопающие в колышащихся на ветру розах. Остановив машину, мы выбрались на тротуар и огляделись. Внизу амфитеатром развернулся песчаный пляж и на нём несколько одиозных белесых фигур. В прозрачной, лениво плещущейся воде – никого. Впереди по склону – волнуемый прохладным бризом эвкалиптовый буш, который в отдалении переходит в настоящий лес. Его темнозелёное покрывало наброшено на покатые плечи могучих вершин, которые богатырской цепью выступали из тёмных океанских глубин – Фрейсинский полуостров, он же Фрейсинский

29

Национальный Парк и, по решению на семейном совете, – конечная цель поездки ваших героев. Струящимся от залива вдоль умытых улиц воздухом не дышишь. Его пьёшь, как нектар. Мы с удовольствием вентилировали свои запылённые легкие, освежая их затяжными вдохами и выдохами. Теперь уже все свыклись с мыслью, что на восточном побережье Тасмании нет причерноморского летнего тепла и океанская вода тут очевидно вечно прохладна. Однако, в остальном всё выглядит не так уж плохо в районе заповедника. – Сам же говорил, что лето подмосковное, – умиротворенно обратилась Таисия Яковлевна к мужу, – только уж ветерок здесь больно колючий. – А как твоя голова? – Ты знаешь, ничего, пока молчит. Было немножко неприятно, в этом... Броксхолме, от краски, что ли... Или потому что погода менялась. А так, пока ничего. Миновав городок, мигранты проехали указатель, уведомивший их, что через километр начинается территория Парка. Следом двигалась в том же направлении кавалькада из нескольких дорогих чёрных лимузинов с караванами под брисбенскими и сиднейскими номерами. Довелось всё-таки встретить джентльменов с парома, они добрались сюда «торной дорогой» через Хобарт. Пока Валеевы цыганствовали «в шатрах изодранных», более удачливые путешественники прогуливались по фли-маркету «Саламанке» и занимались антиквариатом. Интересно, что по одной из версий, название «Саламанка» дано в прошлом веке выходцами из России и происходит от слова «сулейманка». Так именовались цветастые толкучки на юго-западе Родины в царское время. А сейчас наш навьюченный «мерседес», подчиняясь ограничениям в скорости, медленно продвигался впереди чёрных машин, словно во главе «похоронной» процессии. Вот и шлагбаум, за ним – огромная стеклянная кабина на бетонном постаменте слева. В ней – два служителя в форме. Справа другой аттрибут цивилизации, – фанерный щит с объявлением: въездная плата – двадцать целковых с машины в сутки. Далее шёл перечень всех платных услуг на каждого прибывшего с курортными наценками. Да, палатки здесь так просто не раскинешь. Станет дороже, чем в гостиничном номере. На ночь хватит, а потом? Решения эмигрантов с барской невозмутимостью дожидалась в своих лимузинах сдержанная очередь. Так что же делать скитальцам? Пожалуй, нам не оставалось ничего другого, как развернуться. Молча, под начавшим накрапывать дождичком мы возвращаемся назад, – надо успеть к полуночи добраться до Броксхолма, гроза вероятно там уже кончилась.

ПУТИ ГОСПОДНИИ НЕИСПОВЕДИМЫ

Теперь мы опять живём на старом месте около покинутого каравана. Живём с надеждой на скорый конец всем приключениям. Деньги на исходе. Всё чаще стало прорываться наружу плохо скрываемое раздражение от накопившейся усталости и сознания того, что ещё не одну ночь предстоит провести в опостылевшей отсыревшей палатке. Вот и сейчас сна как не бывало. Глава семьи выбрался на воздух, через некоторое время за ним, кряхтя, последовала жена. Белёсый свет, мутным потоком срываясь с фонаря на столбе, затопил часть поляны. Остальное пространство вокруг укутано мраком. Подрагивали на ветерке опустившиеся до земли прутья ивы, роняя живые тени на нейлон

30

примостившихся под деревом «причиндалов» ночного отдыха мигрантов. Сын в отличие от родителей, посапывая, давно спал, а отец, окунувшись в прохладу ночи, принялся мрачно расхаживать взад и вперёд, беседуя с самим собой. В блуждающем свете фонаря можно было различить резкие морщины, набегавшие на невезучий лоб утомлённого человека, запутавшегося в лабиринтах жизни. Таисия Яковлевна с любопытством наблюдала за мужем, но вскоре её заинтересованность уступила место беспокойству, в душу закралась тревога. – Что ты разнервничался без особого на то повода, – слукавила она тихо, решив как можно деликатнее, не вызывая раздражения, отвлечь меня от раздумий. – Да вот соображаю… Я же вижу, что ты измучилась с той поры, как приехала. Сбил я вас, наверное, с толку, – задумчиво ответил глава семьи, подавляя в себе недовольство. – И сколько ещё наши мытарства продляться… – А давай попробуем... помолимся, – слегка помедлив, нерешительно предложила вдруг Тая, но тут же стушевалась под моим пристальным взглядом, и, желая оправдаться, добавила: – Мы хоть и неверующие, но ведь есть же ЧТО-ТО. Теперь все об этом твердят, правда, не все принимают. А вдруг ОН поможет нам! Нежданный гнев свёл мышцы моего лица. Я злобно прищурил глаза и сжал губы так, что они, съев сами себя, превратились в еле заметную ниточку. В голове словно сдвинулся какой-то рычажок и я, криво усмехнувшись, желчно произнёс: – Ты так думаешь? Где же ОН был целых шесть лет? Никто не спешил с помощью. Зато теперь ОН здесь, с нами! Вишь, как смотрит, посмеивается. О, это страшная сила! Таким кузнечикам, как мы, ОН не помогает. Не старайся его расположить! – Ты о чем, Глеб? – в свою очередь, изменившись в лице, простонала Таиса. – Замолчи сейчас же! Не накликай беды! Она пыталась пресечь мой богохульный бред, а у самой в душе мелькнуло сомнение: был ли её супруг вообще когда-либо атеистом. – Беды? А ЕГО и кликать не надо. Вон ОН, сам пришёл полюбоваться на нас, сидит, ухмыляется! – глядя перед собой лихорадочными глазами, безумствовал я. Выбрав из путаницы ветвей мне одному видимый образ, я кивал головой в сторону дерева: – Да вот же ОН, вглядись повнимательнее...– голос мой предательски треснул, – ...и усы и бородка, и ореол сияния – всё на месте. Но сколь ни всматривалась Тая в переплетение мерно колышащихся ветвей ивы, ничего путного в молочном свете неона разглядеть не удавалось. Стало ясно, – её Глеб на грани нервного срыва. Жене сделалось страшно, она старалась успокоить меня, остановить богохульный поток слов: – Вижу, затянувшееся ожидание не доведёт нас до добра. Но... утро вечера мудренее. Пойдём-ка лучше спать, мой великовозрастный фантазёр. Давно пора отдыхать, у тебя очень утомлённый вид. Тая участливо погладила главу семьи по плечу, я судорожно сглотнул и улыбнулся жене признательно. Наваждение отступало. Теперь мы стояли рядом одни, затерянные на обочине пустынной улицы незнакомого, безмятежно спящего городка, как никогда ощущая необходимость друг в друге. Бархатная темень укрыла пространство вокруг и только струившийся со столба на поляну

31

мертвенный свет неона да тусклая гирлянда фонарей вдоль шоссе немного разбавляли холодную густоту тасманийской ночи. Постепенно огонь отчаяния в моём голосе угас, в голове восстановился порядок. Оглушающее безмолвие, временами нарушаемое вздохами ветерка да шелестом гибких ветвей, стало наполнять покоем истерзанную неопределённостью душу. Там, у оврага уже всплывали клочья тумана. Они, словно приведения, цеплялись за нависшие над склоном кусты, предвещая рассвет. Напряжение спадало, мысли начали путаться, после нервной перегрузки неудержимо захотелось спать и мы, опьянённые предутренней свежестью, забрались в продрогшую, влажную от росы палатку. Утром сделан звонок сначала Свистуновым, – трубку не берут, тогда в «хаузен», там тоже тишина. Выждав часок, я набирают вновь номер Свистуновых и тут – о радость! – Приезжайте немедленно, ВАМ ДОМ ДАЮУУТ!!! Почти рядом с нами. Письмо из «хаузена». Вы ведь на нас не будете обижаться? Уж не удержались, вскрыли его. Вот это сюрприз! Вот это Австралия! Признаться честно, такого новогоднего подарка мы не ждали, несмотря на регулярные напоминания о себе домораспределительному ведомству. Мгновенно уложены палатки и через четыре часа все трое стоим с письмом в руках на приёме у инспектора. – Когда вы хотели бы получить ключи? – Если можно, сейчас, – скромно попросил глава семьи. Брови инспектора поползли вверх и она понимающе улыбнулась. Дальше дело продвинулось быстро. В тот же день Свистунов помог переселенцам перевезти коробки, которые, наконец, обрели родную крышу. Одноэтажный, облицованный кирпичом старенький особняк нам очень понравился. Действительно, что ещё нужно людям, ищущим пристанища на склоне лет! Дом на метр возвышался над фундаментом и включал в себя гостиную, три небольшие спальни на каждого члена семьи, кухню и раздельный санузел. Все коммуникации находились под домом, куда со двора вела дверца-люк. Интересно, в каком они состоянии? Глава семьи взял фонарик и по-хозяйски на четвереньках вполз в «подвал». Первое, что меня поразило, это – гнилостный спёртый воздух, остатки какой-то шерсти на земляном полу и мириады огромных «мясных» синих мух, по периметру облепивших кирпичную кладку. Вероятно, предшественники держали здесь собак. В проёме «люка» показалась голова Свистунова. – Какой...фу!.. тяжёлый запах... Откуда столько мух? – О, тут попахивает детективом, – пошутил я. – Надо «прошпраить», проветрить... –...и не надо больше держать здесь собак, – назидательно добавила голова и скрылась.

ГОСТИ

К вечеру перед домом остановилась незнакомая машина. Первой вышла моложавая блондинка среднего роста. У неё оказалось широкое, подрумяненное лицо, подведённые серые глазки смотрели бойко, даже дерзко, тональный крем,

32

подправляя время, искусно скрывал непрошенные узоры морщинок, в подкрашенных волосах – ни единого седого, а на шее – очаровательный золотой крестик с брильянтиком. Чувствовалось, что облику всеми силами старались вернуть укрытую печалью лет девичью привлекательность. В этом ничего удивительного, ибо таково извечное стремление пассионарной женщины старше сорока, не желающей мириться с утратой молодости. Блондинка, позванивая золотом цепочек, подошла к Таисии Яковлевне, пытавшейся привести в порядок заросшие цветники. – Добрый вечер! – певучим голоском приветствовала хозяйку прибывшая, обнажая в улыбке ухоженные мелкие зубки. – Можно познакомиться с новыми русскими на Тасмании? Инэсса! – представилась она. – Таисия Яковлевна, будем рады, – ответила хозяйка, поднимая голову, – а как вас по-отчеству? – Тут это не принято. – Но всё-таки? – Ну, если уж так настаиваете, – Вениаминовна. Позднее мы узнали, что Инесса Вениаминовна работала преподавателем в колледже, обучала молодых иностранцев английскому языку. – Инэсса Вениаминовна, – засуетилась моя жена, – проходите в дом, пожалуйста, пока я мою руки. Там хозяин. Следом за гостьей, широко улыбаясь, вошёл высокий рыжеголовый мужчина с прогрессирующей лысиной среди въющихся волос. У него оказалось редкое для его пола имя: Нюся. И тоже без отчества. Ребячья непосредственность. – Узнаю московский говорок! – произнёс Нюся. – Здравствуйте, проходите в дом, пожалуйста, – повторилась Таисия Яковлевна. В дверь вошли ещё двое молодых ребят, примерно возраста нашего сына, и брат Свистуновой, который привёз компанию, но сами Свистуновы не появились. Глядя на одного из юношей, можно было легко представить молодым Нюсю, только что скрывшегося в гостиной. Дом ожил, его наполнили шум и гам, где все собравшиеся заговорили в один голос. Вскоре молодёжь вышла на улицу, а мужчины, продолжая жарко беседовать, неожиданно для себя выяснили, что имеют общего знакомого, и не беда, что мнение о нём не совпадало. – Лёха Лизмарёв?! Отличный мужик, с ним напару «мерсы» из Германии перегоняли, – к ужасу своей жены-блондинки хлопнул об стол семейной хроникой Нюся, опьянённый новостью. – Значит он, жук навозный, тоже здесь? Далее Нюся, вспоминая годы удалые, стал уверять, что «жук навозный» – его близкий собрат по переправке «хитрых» автомобилей из-за рубежа и удачливый экземпляр из отряда коммерсантов, круто обошедшийся с серьёзной фирмой. Глеб Дмитриевич напротив, ссылался на труды по зоологии Л.А.Зенкевича и относил обсуждаемый вид к сумчатым (экземпляр ни на миг не расставался с висящей на шее тугой сумой, набитой... ну конечно же бутербродами!), а не к зловонным насекомым, хотя в принципе можно было согласиться и с такой классификацией. Безусловно, упомянутый «жук навозный», обокравший своих подельщиков, не был оригинален, оказавшись в Австралии. Однако, разыгранный им спектакль «как стать новоавстралийцем», по исполнительскому мастерству может войти в справочное пособие. Следует добавить, что на другой день Нюся специально выкроил время заскочить к нам

33

и, стоя в дверях, с жаром откреститься от бывшего напарника. Сопровождая речь энергичной мимикой, он удивил растерявшихся супругов, когда не терпящим возражений тоном заявил, что «жук навозный» всего лишь странно совпадающий по всем параметрам двойник. Нюсю никто не огорчил сомнениями.

АНИМПЛОИД

Дом, в который нас поселили, находился в Ровенсвуде – районе Лонсестона, куда собирали неимущих, пенсионеров и безработных. На последних стоит заострить внимание. В Австралии есть несколько категорий людей, оказавшихся не у дел, «анимплоид» по-английски. К одной из них принадлежит трудовая часть населения, представители которой по разным причинам потеряли работу и ищут новую. Большинство их является домовладельцами и даже имеют счета в банках. Такие временные безработные поддерживают, как считают в верхах, уровень трудовой активности населения. Но есть прослойка, которую составляют убеждённые потомственные безработные и клеймо «анимплоид» у них на лбу со дня рождения. Собственно, лба, как такового, среди тех, о ком идёт речь, никто никогда не видел за нечёсаными, распущенными до груди волосами. Как правило, эти славные молодые особи – потомки каторжан-первопоселенцев, что является предметом их беспредельного высокомерия. Когда-то у закованных в кандалы прародителей потомственного «анимплоида» подневольный труд вызывал справедливое физическое отвращение. С поколениями, неприязнь к работе выродилась в уродливый рефлекс, который укоренился в наследственности. Появился деклассированный австралийский люмпен, верный римскому девизу: «хлеба и зрелищ». Им (вспомним классиков) хорошо усвоена величайшая философия древних: «работа – это смерть вольного духа» и, высоко подняв транспорант с таким лозунгом над головой, «анимплоид» сумел подавить в себе вредную человеческую привычку к труду. Чтобы сдерживать криминал, государство выделяет праздной толпе «хлеб», то-есть вполне терпимое пособие по безработице каждому тунеядцу вплоть до гробовой доски, и обеспечивает крышей над головой с полным комплектом установленных нормами бытовых услуг. Остальное дополняет цветной телевизор своими спортивными передачами и сексом. У «анимплоида» супружеских пар нет, вместо них – беспорядочная стадная ротация, «бойфрендование», при котором обязательства полов ограничены продолжительностью эмоционального настроя, а также формой и объёмом материальных поощрений. Отсюда – большая деторождаемость, ибо на каждого появившегося на божий свет нового «анимплойтика» полагается отдельное пособие и оно увеличивается с возрастом. Дети, едва научившись произносить членораздельные звуки, уже сквернословят. Трудно ожидать иного, когда запас междометий родителей (слова, если и используются, то только нецензурные) на порядок меньше, чем у вымерших тасманийцев. Материнские чувства женщин притуплены иными интересами. Часто можно видеть, как вдоль бровки тротуара, победно задравши нос, отклячивши чудовищный зад и выкатив вперёд такое же брюхо, важно шествует полураздетая татуированная матрона, а за нею – босоногий выводок, мал мала меньше. Тротуара им уже не хватает, «анимплойтики» заняли мостовую. Рядом проносятся «кары». Задавят кого из «цыплят», – пусть попробуют! Взыщем с виновника хоо-ро-шую компенсацию,

34

а на свет уже просится новый член общества. Часты и межродственные связи («инсест»), их не стыдятся скрывать. Последствия удручают: здесь живёт «сверхнормативное» количество людей с врожденными физическими и ментальными пороками и число их не убывает. Нередко встречаешь на улицах благодушных, уродливо располневших блаженных, двигающихся мелкими шажками боком, с безвольно опущенными кистями рук. Они застенчиво улыбаются вам, словно стыдясь своей ущербности. Таковые тоже могут давать потомство. Содержание кретинов дорого обходится государству. На помощь призывают общественные организации, вроде Армии Спасения. Её волонтёры с протянутой рукой обходят сограждан и нет ни одного дома или флета, куда бы они хотя бы раз в полмесяца да не постучались. Живя по соседству, пары зачастую обмениваются партнёрами, пока это им не надоест, затем меняют район обитания. Довольно обыденным является взаимодоговорённость группы лиц для совместного сожительства в доме, который они снимают или получают государственный. От такой полигамной семьи периодически отпочковываются те, кто нарожал детей. Им законом выделяется отдельная жилплощадь. Ближе к пожилым годам гордые потомки каторжан большей частью окончательно увязают в наркомании, спиваются и просаживают пособие на скачках. За хроническую неуплату квартирной ренты их рано или поздно выдворяют из жилья. Теперь эти люди уже питаются и ночуют в благотворительных миссиях, а если койки заняты, перебираются в скверы летом и, порою, в мусорные контейнеры зимой, – там тепло от разлагающихся отбросов. Естественно, до старости никто из них не доживает, – погибают от несчастного случая или болезней. Что и говорить, если положительной реакцией на ВИЧ «анимплоид» в ряде случаев похваляется. – Ха-ха, у меня нашли позитив эй-джа-ви, – веселится в уличной компании смазливая болтушка-хохотушка. – Приходи к нам, отметим, – приглашает дружок. Нас поселили среди таких. В первую же ночь семья проснулась от резкого луча «минипрожектора», – матрона напротив высвечивала спальню, на полу которой мигранты устроили свои временные постели. Её развлекала растерянность новосёлов. Я направил ответный луч своего фонаря, что контрсторона сочла за оскорбление. Через десять минут нагрянула полиция, оставившая поселенцам бессонницу. На другой день часов до двух в посёлке царила тишина, – «анимплоид» изволил почивать. Наконец, «распахнулась душа» ближайшего «особняка», выпустившая на свет божий сначала детвору, а потом босоногую маму-паровоз, которая с металлическим лязгом в густых клубах мата протискивалась в узкий для своих форм дверной проём. Когда ей это удалось, воздух сотряс мощный выброс отработанного пара: «Фак-фак-фак!», что очевидно было запоздалым приветствием дню наступившему. Вслед за первым почином растворились «воротца» домика по диагонали и на волю выпрыгнул сизононосый «петушок». Он выглядел опрятнее патлатых собратьев, потому что обрил голову, оставив для красоты только выдержанный в цветном яичном белке красный гребень от переносицы до затылка, как у казуара. За «петушком» с гомоном и щебетаньем выпорхнула стайка «птенчиков». Какое-то время «куриная компания» двигалась вдоль тротуара, затем все разом остановились. «Петушок», набрал в лёгкие воздуху и, смешно подпрыгнув, прокукарекал во всю мочь. При этом нос от напряжения перекрасился в фиолетово-розовый, а лицо побагровело,

35

приближаясь к той точке каления, когда нормального человека обязан хватить удар. «Петушку» вторил хор альто-сопрано «птичьих» голосков. Кукареканье завершилось поросячьим визгом. Папаше это не понравилось. Он присел на корточки перед потомством, продерижировал руками, и добился лучшего исполнения. Из-за угла вынырнул голый подросток, лет двенадцати, обтянутый вокруг талии грязным полотенцем. Поровнявшись с двумя смешливыми девицами, он распахнул перед ними полотенце и начал прыгать, гогоча от возбуждения. Заголосили собаки, из окон выглядывали улыбающиеся соседи. «Анимплоид» пробуждался. Заревели «кары», загрохотали мотоциклы. Кто-то на полную мощь двигателя пробуксовывал автопокрышками по асфальту. Погода выдалась безветренная. Поднявшимся чёрным дымом охватило полнеба, потускнело солнце и потянуло едкой резиновой гарью. Судя по одобрительному гулу голосов, окружающим это нравилось, все с восхищением взирали на тучу сажи, плавно оседавшую на посёлок. Мы вживались в новый быт, о котором не смели и мечтать.

НОВЫЙ ГОД

Наступал наш первый Новый Год в Лонсестоне. У австралийцев этот праздник всегда остаётся в тени более почитаемого Рождества, у эмигрантов же – наоборот. В их домах предпраздничная суета царит до последнего часа уходящего года. Таисия Яковлевна в преподнятом настроении стала обзванивать небольшой круг знакомых, сыпались радостные взаимные поздравления, дошла очередь до Свистуновых. – Нора Леонидовна! Поздравляем всех Вас с 2000 Новым Годом! Повисла пауза. Видимо, Нора Леонидовна не сразу справилась с охватившем её предновогодним волнением, но всё же она нашла в себе силы ответить: – Спасибо... Я... тоже поздравляю Вас... И чтобы всё стало предельно ясно, добавила: – Знаете... для нас Новый Год – это... семейный праздник. – Да я звоню лишь поздравить вас, Нора Леонидовна... Теперь недоумение слышалось в голосе растерявшейся Валеевой. Праздничное настроение было подпорчено. – Ой, Таись Яклевна, мы Вас все тоже очень даже поздравляем с наступающим Новым Годом! И от души желаем всего, всего лучшего, – с радостным облегчением затораторила Свистунова, – здоровья Вам, благополучия, всего доброго... Свистунова слегка запнулась, потом вдруг добавила: – Не подумайте, что я в чём-то оправдываюсь... – Что вы, Нора Леонидовна, такой глупости мы никогда не подумаем. Новая заминка и Свистунова поспешила завершить монолог: – В общем, всего вам, всего, чего самим себе захотим пожелать. «Пожелайте нам добрых знакомых», – подумалось Таисии Яковлевне, а в трубку: – До свидания, Нора Леонидовна. Жена задумалась. – Глеб, ты знаешь, Нора-то Леонидовна решила, что мы на Новый Год к ним набивались.

36

– А мы думали их к себе приглашать, – отшутился я. – Зови Сашу за стол. Стараясь не взмучивать неприятный осадок в душе, мы втроём торжественно отметили первый Новый Год на земле Тасмании. Что нас ждёт впереди – слишком не загадывали, главное – поступить сыну учиться.

СТЫЧКА

Он ненавидел иностранцев только за то, что они иностранцы. У.Коллинз,«Женщина в белом» – Сэр, – обратился я раз к верзиле, швырнувшем пустую пивную бутылку под дверь, – потрудитесь подобрать! В ответ тот показал рукой на своё скучающее мужское достоинство. Знакомство состоялось. В другой раз этот же тип, веселя соседей, стал сзади подталкивать едущую «ладу» бампером своего ржавого «форда», когда семья возвращалась домой. В третий – всё повторилось. Стало ясно, что присутствие эмигрантов в Ровенсвуде раздражает «анимплоид», а посему надо создать нетерпимые условия, дабы инородцев поскорее выдавить. От нашей обители вела в город единственная дорога – мимо дома вышеупомянутого верзилы. Такая стратегическая позиция давала ему немалые преимущества и не воспользоваться ими было бы просто непростительно. Часами, как кот мышь, бездельник караулил мой выезд, чтобы, если не успеть поставить поперек улицы «форд», то хотя бы крикнуть: «Эй, такая растакая сволочь! Кус-кус-кус!» Переселенцы сначала попытались всё свести к смеху, потом обратились в полицию. – Вы, наверное, чем-то их обидели, – сказали в полиции, – ведь ни с того, ни с сего приставать не станут, не правда ли? Затем блюстители закона разъяснили нам, что в принципе ответчик от всего откажется, а раз так, то он ничего не нарушал. – Вот, если бы к вам ворвались в дом, тогда другое дело. Сейчас же мы можем лишь поговорить с ним, – пообещали мигрантам стражи порядка. Пришлось просить полицейских не делать этого, словно мы только за тем и зашли. Стражи правопорядка без колебаний согласились. К чему пустые усовещивания, которые обернутся против эмигрантов, ибо беспомощность закона убеждает негодяев в безнаказанности своих деяний и расширяет границы издевательств. – Паразиты, грабители! – возбуждённо вопит в сторону переселенцев другой молодой альфонс от ворот жгучей соседки-пенсионерки. Той становится немного неудобно за своего кучерявого барашка. – Ты шутишь, Дэвид, – пытается она снивелировать кураж поклонника. – Я шучу? Нет, я не шучу! Я, вообще, никогда не шучу! Они сидят на нашей шее, такие разъэтакие! Всё предельно разжевано, оставалось только проглотить. Одна русская семья из Приднестровья, не выдержав задирок ксенофобов, перекочевала в зажиточный частный сектор более терпимого к иностранцам района Лонсестона. Мы не могли себе такого позволить по многим причинам, Свистуновы же надеялись в будущем выкупить свой «дворец» у государства в рассрочку. Они жалели многолетних трудов, затраченных на создание сада-

37

огорода, приучили себя не замечать обид и мудро пытались всегда «быть выше оскорблений». – Ну и пусть что хотят говорят вслед. От нас не убудет. Стёкол же не бьют! А вообще, называть себя русскими здесь очень опасно. Для «них» это хуже, чем быть арабом-террористом. Когда нас спрашивали: «Кто вы?», мы всегда отвечали: «молдаване». За эту нацию по морде не бьют. О ней вообще никто не слышал, – поделилась с нами опытом Нора Леонидовна. – Налицо отголоски холодной войны, – вставил своё мудрое слово Аполлон Михайлович. Свистуновы ободрили супругов, проводив до калитки. Таисия Яковлевна прибавила в оптимизме, взглянув в будущее, а главу семьи прошибла волна петушиного вдохновения – что стоит эмигрантам преодолеть море каких-то неприятностей, если уж пересекли океан! Внезапно послышался звон разбитого стекла. Глаза Норы Леонидовны распахнулись выше пределов, отпущенных природой, а зацветшие было алые гвоздички на щёчках, увяли. Через несколько секунд негодующий Аполлон Михайлович вынес тяжёлый, как пуля аркебузы, гольфовый мяч. Может кто-то за кустами на другой стороне улицы целил в нас, но промахнулся и «вмазал» в широкое окно гостиной? Комнату, сказал хозяин, засыпало осколками стекла, словно кусками битого льда. Нора Леонидовна отобрала у мужа мяч и, сконфуженно хрюкнув, спрятала его в карман передника. «Ничто нас, братишка, не вышибет из седла», – говорил её мужественный взгляд. Какие прекрасные слова!

Но вернёмся к нашей семье, к своим надеждам, что бесстрастный арбитр – ВРЕМЯ сгладит острые углы во взаимоотношениях с соседями. Глеб Дмитриевич обещал жене быть мудрым, держа за пример Свистунова и старался походить выдержкой на Аполлона Михайловича. «Зря надеетесь, – усмехались при встречах русские, которые поменяли район обитания. – С каждым годом вас будут ненавидеть всё больше и больше, и лишить бездельников такого удовольствия невозможно». Но ведь даже бабуины со временем привыкают к людям! Я продолжал рассчитывать на взаимопонимание, пока смачное попадание из праздной толпы «женихов» гнилым бананом в лобовое стекло машины не положило конец стоическому терпению главы семьи. Мудрость посторонилась и волна ненависти бросила «кар» на группку негодяев. Те успели разбежаться. Тогда я развернулся домой, оставил машину и, ничего никому не сказав, с отвёрткой в кармане да молотком за пазухой широкими шагами направился к логову «придорожного контролёра» с твёрдым намерением вышибить мозги из его зелёного кочана. Пусть мне за шестьдесят, а тому здоровяку тридцать, первые мгновения решат всё. – Вы что-то уронили, сэр, – услышал я сквозь тревожный лай псов чей-то голос. Сосед-пенсионер, живший через дом, на секунду отвлёк моё внимание. Длиннющая тонкая отвёртка выскользнула в прореху кармана и сейчас валялась на мостовой, тускло поблескивая стальным жалом. Я подобрал её, сунул за спину под рубаху, машинально поблагодарив вмиг побледневшего австралийца. Сам владелец холодного оружия вероятно выглядел не лучше, руки тряслись крупной дрожью, которую невозможно было унять. Стараясь это скрыть, я убрал в карманы брюк кулаки и, крепко прижав их к бёдрам, продолжил свой путь в безрассудство. Здравомыслие утонуло в потоке неуправляемой ярости, вызванной демонстративным хулиганством, и в мгновение ока была размыта хлипкая перемычка терпения. Разум с волей посторонились, уступив место

38

бесконтрольному инстинкту. Откуда берётся в человеке этот звериный рефлекс? Звериный... В памяти всплыл зоопарк на Родине, сенегальская львица в клетке и мальчуган с отцом рядом. Подросток приподнялся на разделительном барьере, поднатужился и плюнул в львицу, да так удачно, что попал ей в надглазье. Слюна свесилась, но зверь не моргнул и не шелохнулся, – между ним и зрителями непреодолимой преградой была стальная решётка. С царским превосходством львица продолжала смотреть поверх папы с сыночком, игнорируя обоих, – пример поведения животного, достойный подражания. Скептики скажут, что неразумная львица глумления не заметила. Да, она этого просто не заметила! Почему бы и главе семьи не поступить так же? Зачем он перешагнул рубеж, разделявший его с отребьем? Поздно. Я уже взошёл по ступенькам бетонного крыльца навстречу бесшабашному хозяину и знал, что сейчас произойдёт. Обидчик ждал меня в тяжёлой обуви на толстых, как брёвна, ногах. Стоя выше, он приготовился на потеху зрителям ударить кованым каблуком приближающегося бандерильеро. Ответная реакция будет проста. В момент замаха ноги – надо резко присесть в сторону и, пропуская удар над собой, одновременно выбросить левую руку с отвёрткой вперёд. Бычок сам напорится на неё брюхом. Теперь, независимо от того, что случится со мной, противнику трудно будет выкарабкаться с того света. Мне показалось, что улица замерла в ожидании мгновенной развязки, как в мексиканской корриде. Даже псы затихли. Умнее всех оказались две сожительницы бычка. Они фуриями вынеслись из открытой двери, вцепились в своего производителя и уволокли его внутрь дома. Заголосила детвора. Обессилевший глава семьи поплёлся назад. Хвала Господу Иисусу Христу, всё обошлось. – Скажите, сосед, а что случилось? – спрашивал кто-то, не отходя от своих дверей. – Ничего пока, сер, – буркнул в ответ несостоявшийся матадор. Из дома рядом с «обидчиком» вышла девушка, улыбнулась и... поздоровалась со мной. Значит, не все меня осуждали. Полиция не появилась. После этого события хулиганы временно нас не трогали, «придорожный контролёр» сменил место обитания, самовольно заняв пустующий дом на другой улице, а у меня остались трясущимися руки, – вполне посильная плата за своё сольное выступление.

ЕЩЁ ОДНО НОВОСЕЛЬЕ

– Вы что, разве среди «анимплоида» можно жить? Лучше всё же переплачивать и снимать у частников подальше от них, – заявила Инэсса Вениаминовна. – Да хотелось бы иметь свой постоянный угол. – Тогда надо взять ссуду в банке и купить себе что-нибудь, как это недавно сделали мы. Под ссуду нужен исходный капитал, а его не было. Пришлось промолчать. Вскоре позвонила счастливая обладательница приобретённой недвижимости и проникновенным голосом стала уверять, что была бы рада видеть семью Валеевых на освещении нового дома. «Только в этой стране, – оговорилась Инэсса Вениаминовна, – существует милый обычай ходить в гости не с пустыми руками». Далее шло перечисление наименований блюд и десерта, обычно приносимых приглашёнными с собой, а жареные сосиски c пивом, со значением добавила дама, хозяева берут на себя. Принесённое «выкладывается

39

на общий стол и каждый, стоя, выбирает приглянувшееся кушание», – посвящала она нас в таинства местного этикета. Семья ещё русская, а обычии – австралийские. Правда, за несколько дней до устраиваемого церемониала нам уже посчастливилось побывать в новом доме. Случайно встретив нас в городе, Инэсса Вениаминовна, горя нетерпением, затащила к себе и долго знакомила с комнатами и подсобками двухэтажного особняка. Покупка была действительно хороша и теперь переселенцы приглашались на официальное торжество. На него собирался весь цвет местного российского землячества, ради чего ещё и устраивались «смотрины». Не кривя душою, сообщу, что нам с женой захотелось изначально взглянуть на других русских тасманийцев, кроме тех, кого уже знали. Накануне назначенной встречи, Таисия Яковлевна до ночи занималась двумя песочными тортами под слоем «фирменного» крема моего приготовления. Такая домашняя выпечка уже лет тридцать являлась желанным лакомством в отшумевшие времена и мы были уверены в её неотразимости. Наутро проснулись поздно и пропустили молебен, о чём с извинениями известили хозяйку. «Ничего страшного, главное, чтобы вы пришли», – великодушно успокоила нас Инесса Вениаминовна. Спустя час, мы уже были в гостях. В прихожей приглашённых приветливо встретила владелица дома и провела нас в зал, диваны и кресла которого уже оказались заполненными пожилыми людьми, отдыхавшими после торжественной части. Другие со скучающим видом бродили по дому, переговариваясь в ожидании приглашения к столу. Народу собралось человек сорок. С некоторыми мы были знакомы, – их оказалось немного, – других видели впервые. Здесь сошлись представители последовательных волн эмиграции с часто противоположным мировозрением и совершенно разными взглядами на жизнь, что само по себе могло вызвать недоумение: для чего собираться вместе людям, не имеющим общих интересов и украдкой разглядывающих друг друга. Хотя... простите, как это для чего? Возможно, многих также привело сюда любопытство? Возможно. Но были среди них и те, кого подспудно связывали узы более надёжные: землячество, язык и гордое имя «русский», увековеченное в нашем самосознании со времен Святослава Храброго. В Австралии среди эмигрантов из России можно выделить две основные категории: добровольные и добровольно-поневольные. Первые прибыли на Зелёный Континент в основном в девяностых прошлого столетия и начале нового ХХI. Это большей частью молодёжь и люди до сорока, среди которых не встретишь мечтателей. Почти все они – искатели лёгкой жизни и в большинстве своём собраны из мошенников разной пробы, кого разлагающееся общество первыми выплеснуло из отстоя бывшего многомиллионного СССР. Вторые – печальный исход революций, войн, репрессий, мерзавцы среди них попадаются далеко не столь уж часто, как когда-то к сожалению внушалось пропагандой. Главным образом, это люди пожилые, замкнутые и в целом порядочные. Жизнь приучила таких эмигрантов к осторожности в общении с незнакомыми и потому некоторые из них чувствовали себя неуютно в разношёрстной компании на новоселье. Чем дольше подобные старички находились рядом, тем заметнее проглядывала временами их «идеологическая» несовместимость. Бок-о-бок с эмигрантами, попавшими в Австралию после Второй Мировой войны через Европу, сидели недолюбливавшие где-то в глубинах души «предателей» выходцы из Китая и Монголии, а идеалистически настроенные потомки белогвардейцев вынуждены дышать одним воздухом с бывшими совгражданами. Часть из последних прожила долгую жизнь в СССР и была

40

воспитана на нравственных ценностях своего поколения, не впавшего в восторг от постигших страну перемен. Не от хорошей жизни оказались эти люди здесь после развала, казалось бы, незыблемого могучего государства. Такая категория переселенцев не смогла приспособиться к новым условиям на Родине и те, кому под давлением обстоятельств пришлось и удалось(!) уехать, по существу доживали век в стране, принявшей их. Это, к сожалению, больное место многих пожилых эмигрантов. А что молодые? Одни из них в течение считанных часов пройдя «формальности», прибывают на всё готовое и сразу же вливаются в привилегированный слой общества. Другие имеют «тугой кошелек» и в нужный момент получают вид на жительство согласно установленным законами нормам. Но есть и такие, кому с годами правдами и неправдами посчастливилось пробиться с пустым карманом, но головой, набитой идеями и оптимизмом. Это – молодые авантюристы широкого профиля, примчавшиеся на Пятый Континент за Жар-Птицей в туристском салоне авиалайнера. По прибытии, подобные молодые люди отправляются в иммиграционные миссии, где, переполненые избытками благородного негодования, по-кухарски охаивают бывшее Отечество и наперегонки старательно тянут мелодию «безвинно пострадавших» от режима «Совка» (термин, придуманный диссидентами и утверждённый пародистами конца ХХ века). Не обладая вескими оправдательными бумагами, младоэмигранты звонко стучат по зову совести в грудь, заглушая логику вопросов выкриками: «Вот мы, все тут перед вами, Лёхи Лимаревы, Нинэли Лисицыны, Армены Косияны, чисты, открыты, как на ладони», и добросовестно падают на суде в обморок от одного упоминания ужасов пережитого. Кому суждено остаться, во всеуслышание твердят, что верят в личное «светлое будущее», умалчивая о своем мутноватом прошлом. Ускоренное освоение нового языка, через него – знакомство с «нужными людьми», разного рода сделки при полном игнорировании «красных флажков» общепринятых норм, быстро возносят таких «селфмейдсменов»* над остальными и некоторые из них становятся признанными спецдирижёрами эмигрантского оркестра, по умолчанию держа его под неусыпным оком и представляя в своём лице честь, совесть, а порой и ссудную кассу новопоселенцев. Те же, кто не втянут под музыкальный прилавок, оказываются по всем правилам интриганской игры затромбироваными в принудительной изоляции, редко бывают «на людях» и обречены существовать на пособие в своих «хаузенах» на городских окраинах, пока не сопьются или не окажутся в богадельне. Однако, пора напомнить читателям, что их герои всё ещё находятся в гостиной, где появились новые запоздавшие персонажи. Среди них бросалась в глаза жгучая брюнетка с нарисованными бровями над чёрными глазами и напудренным горбатым носом попугая. Она выделялась колоритным нарядом, больше подходившем для приёма высокопоставленных лиц где-нибудь в мэрии, чем в данном конкретном случае. Лакированные чёрные туфли на высоком каблуке, чёрное блестящее платье, открытые по плечи одрябшие руки и шея дополнялись обилием драгоценностей, которыми была увешана молодящаяся дама лет шестидесяти. Важно прохаживаясь по дому, она искала себе собеседника, мимоходом шутила, улыбаясь встречающимся на её пути. Пока колоритная дама прогуливалась по этажам, мы с женой отправились на кухню, куда сносились все дары. Отдав плоды кулинарного искусства в руки сестры

* «селфмейдсмен» (анг.) – сотворивший себя

41

хозяйки дома, мы вышли на летнюю террасу полюбоваться окрестностями. Явившаяся взору панорама впечатляла. Каскад белых особняков с красночерепичными крышами, купаясь в зелени парков, уносился к сверкающей яркими бликами ленте реки Тамар, перескакивал водную преграду и терялся в освещённых солнцем горах. По пути он обтекал островки серых государственных зданий, больницу, церкви с тянущимися ввысь шпилями, городской почтамт с высокой башней под куполом, украшенным старинными часами, а подпирал деловую часть города монолит пивоваренного завода – гордости Лонсестона. К нам присоединилось несколько пар – они тоже любовались видом на солнечно-зелёный город. Женщины обменивались впечатлениями, мужчины же потянулись за сигаретами. Над собравшимися поплыл едкий сизый дымок и мы вернулись в дом. – Квааак... вы не евгъейка? А хотите пегъебгъаться жить в Австгъалию? Забудьте об этом! Мы с Таисой с интересом оглянулись. За нами, этакой провинившейся школьницей, припечатанной к стенке вескостью аргумента, хлопала глазками сестра хозяйки особняка, а напротив, как строгая классная дама, отчитывала свою непонятливую собеседницу брюнетка с нарисованными бровями. – Я вам могу посоветовать гъазвестись и мы вас выдадим здесь замуж за пожилого евгъея, а вы... Продолжения странного монолога не услышали, поскольку покинули кухню и вышли в холл. Выбрав среди приглашённых двух женщин пожилого возраста, мы направились к ним. Одна из женщин, маленькая общительная старушка с седой головой, приехала в Тасманию из Китая и провела с родными на острове более сорока лет. Дети давно выросли и разъехались по разным городам, а она с мужем продолжала жить в Лонсестоне, подрабатывая, несмотря на преклонные годы, переводчицей. Её спутница, нескладная шатенка с бойкими глазками, была из местных. Будучи студенткой медицинского института, она вышла замуж за своего преподавателя, ныне покойного русского врача, который был старше супруги годков на тридцать. Прожив вместе много лет, она так и не научилась понимать русского языка, и, знавшие их близко, злословили, как муж при жизни, завидев жену, неизменно произносил с милой улыбкой: «Вон идёт моя дурочка». По тону трудно было угадать, говорил ли он, любя, или же скорбел над поздним разочарованием. Теперь вдова занималась частной врачебной практикой, получив в наследство двухэтажный особняк с приёмной и осиротевших пациентов мужа в придачу. Между тем, прибыли ещё приглашённые. После приветствий и щедрых порций взаимных поцелуев с хозяевами, наверх поднялась выутюженная супружеская чета. Это была невысокая пара – Ваня с Маней, от порога излучавшие детское простодушие. Оба радостно, по-свойски влились в застойный гостиный коллектив, половину которого казалось уже знали. Прибывшие источали аромат ещё нерастраченной молодости и крестьянского добродушия. Только раз тучка провинциальной задумчивости задержалась на лице Вани, когда он на мгновение окинул блеснувшим оком гостиную, но её тут же прогнала лучистая улыбка. Из уст Вани, как конфетти из праздничных хлопушек, посыпались в холл свежие остроты и анекдоты, прерываемые хохотом присутствовавших. Сразу стало весело и к супругам потянулась оживившаяся публика. Пока передние слушали анекдоты и смеялись, задние, разбившись на кучки, обсуждали полушёпотом прибывших. Молва бежит

42

впереди людей. У каждой из горячо шептавшихся групп был свой набор гудящей информации. – Кто они? – Блистательные проходимцы. – Ха-ха, нет, я серьёзно... – Если серьёзно, то он – бывший офицер-танкист, вроде майор, перебежчик к чеченцам. Она – не знаю. Прибыли из Сиднея. – Давно в Австралии? – Сказали, три года, но языка практически не знают. Странно для их возраста, конечно. На майнленде он, с его слов, занимался компьютерами, но... уехал. А здесь, видите ли, – шёл, шёл по улице и увидел объявление на работу. Зашёл – его и взяли. Без языка. Тоже «компьютерщиком». – Пожалуй, это самый удачный его анекдот. Вы видели когда-нибудь на улицах Лонсестона объявление на работу? – Наверное к его приходу вывесили. Ха-ха-ха, вот умора!.. Похоже – не единственный анекдот. Он ведь уже дом покупает, нуу... не такой как этот, разумеется... Но, тоже... Одним словом, сказал, что отец привёз ему из России деньги. Был отец до того дня, как это говорится у них, – колхозником и вдруг колхозник приезжает в Австралию и привозит в кармане телогрейки сто тысяч американских долларов. – Подождите, чтоб купить здесь дом, надо иметь гражданство, а у них его нет. Все эти выдумки на дураков насчёт работы, долларов... Словно из ящика фокусника рядом вынырнула брюнетка с нарисованными бровями и разговор разом смолкает. С достоинством пошагав вокруг колонны, брюнетка задаёт кому-то умный вопрос, но он повисает в воздухе, – шептавшиеся уже расходятся. Насмешливо хмыкнув вслед, брюнетка направляется к другой обособленной кучке, однако, передумав, разворачивается на каблуках в сторону Вани. Вскинув руку в римском приветствии, как старому знакомому, брюнетка на секунду задержалась, перекинулась с Ваней забавной шуткой, вызвавшей у окружающих сдержанный смех, после чего столь же величественно проследовала к лестнице, ведущей на первый этаж. Ваня продолжил прерванные рулады. Веселя до слёз антураж, он словно не замечал шептунов за спиной. –...Занимались в Сиднее опекунством, продали чужой дом...– говорившая понизила голос до полного шёпота, – дали на лапу, лапа и увела их от греха подальше, аж сюда, в Тасманию, и теперь держатся просточками. – А мой муж считает, что он из военной мафии, – раздался ещё один голосок. – Почему из военной? – А как иначе? Служил в Чечне, и вдруг... убывает в Австралию. – Вот именно... Да он со своим званием там обязан быть годы невыездным! А тут, нате вам здрасте, – уже здесь! С мешком денег и мешком анекдотов о них. – Глядите, глядите, как он старательно стелется перед хозяйкой. Давайте ему похлопаем. – Зина, тише вы, жена прислушивается... Мышиные глазки невзрачной Мани, рыскавшие по углам, выделили секретничащую компанию, затем встретились с глазами мужа. Через два года «танкист» разведётся с Маней, продаст дом и инкогнито поселится у Нюси, а Маня выйдет замуж за одинокого богача в возрасте.

43

Сражённый этой вестью, «майор» решает уйти от мирской жизни в сиднейский монастырь и приступит к оформлению соответствующих бумаг. Но до монастыря не доберётся. После активной подготовки к послушанию, умчится назад на родину наш Ваня к «больной маме» дожидаться своей Мани. Вот тогда настанет пора действительно аплодировать молодцам! Они ещё полны энергии и впереди их ждут новые потрясающие сценарии, а пока... ...потоптавшись в холле, послушав сплетни и «посудачив» с новыми знакомыми, мы очутились среди нескольких смешаных супружеских пар. То были молодые украинки, удачно или не очень вышедшие замуж за австралийцев и уже имевшие потомство. Мода меняется. Миниатюрных, словно вылепленных из серого пластилина филиппинок, теперь вытесняют цветущие статные русские домработницы, умеющие в полной мере сочетать с нелёгкой трудовой повинностью обязанности жены. Ведь по всему миру гуляет молва о красоте, выносливости и трудолюбии «слабой половины Руси», а вот, что местные женщины ленивы, своенравны и любят, когда им кофе подают в постель, – об этом мало кто знает, кроме самих австралийцев. Более понятливые из них, разобравшись, что «не в коня корм», женятся на иностранках, отдавая предпочтение россиянкам. Стоит упомянуть, что многие австралийцы поколениями вступали в брак по расчёту и, как результат, красота постепенно вырождалась. Естественно, это тоже стало причиной того, что обеспеченные женихи ищут привлекательных невест в странах Восточной Европы. Выйти замуж за Австралию – такая удача выпадает не каждой, и знающие себе цену пятидесятилетние мужья, оказавшись сегодня в непривычной для себя среде, держались особнячком. Сейчас они о чём-то гортанно порыкивали между собою и, жемчужно сверкая фарфоровыми коронками, похохатывали, не замечая остальных «гомо-эректус». Вокруг мужей, как наседки, суетились счастливые жены. – Вы из Львова? Наверное, говорите по-польски? Нет? Но, понимаете. А я говорю. Украинский ближе к польскому, чем к русскому, правда? – Представляете, Тамара. Ужасно! Ведь, нам с вами «там» запрещали говорить по-украински! – Не правда, Галя, не правда, – посмела возразить та, что была Тамарой. – Я шесть лет проработала в украинском детсаду. Ничего подобного не было. Товарки разошлись в оценках ужасного времени. Прямо на бал откуда-то с улицы заявился сам хозяин Нюся, облачённый в рваные тренировочные штаны и выцветшую футболку, видимо, чтобы приглашённые лучше чувствовали непринуждённость домашней обстановки. Он был оживлён, перебрасывался с молодыми неувядающими остротами и старательно отводил глаза от Таисии Яковлевны, стоящей тут же. С чего бы? Жена пыталась поймать взгляд домовладельца, чтобы поздороваться и поздравить с покупкой, но это ей не удавалось. Нюся ухитрялся смотреть в глаза и не видеть. Но вот он огляделся, подошёл ко мне, широко улыбнулся и… протянул руку невысокому самоуверенному австралийцу, стоящему рядом. Меня он тоже не заметил. Это что, негативная реакция на пропущенный молебен? Или тут виноват учебник по зоологии? Ерунда! От такого приёма я опешил. Мы к вам, слегка уважаемые, не напрашивались. Придя в себя, я неторопливо направился к выходу. Удержала жена, посчитав, что неприлично устраивать демонстрацию и обижать подлетевшую хозяйку, которая с очаровательной улыбкой повела супругов на первый этаж к накрытому столу.

44

Туда уже начали стекаться гости и мы задержались ещё на полчаса. Вокруг пива и закусок собиралась заждавшаяся угощения компания. Вдоль стены стояло несколько стульев для желающих принимать пищу сидя. На одном из них с отрешённым видом сутулился старик, лет под девяносто, одетый, несмотря на душное помещение, в тёплое полупальто старинного кроя. Гость, казалось, пребывал в летаргическом состоянии, происходящее вокруг нисколько не занимало его, а личное присутствие здесь только тяготило. Звали старика Шимоном. Инэсса Вениаминовна поведала, что он большой богач и является мужем молодящейся дамы, которая в принципе безвредная дура. Жили они то ли в Мельбурне, то ли в Сиднее. Когда-то этой парой была оказана услуга одной российской семье. Позже, Шимон с женой стали летом гостить у своих протеже. Перед трапезой, батюшка, приглашённый для священнодействий из Хобарта, рассеянной скороговоркой прочёл молитву и завершил её удачной шуткой. По одобрительному смеху паствы, было понятно, что слова служителя культа пришлись всем по душе. Проголодавшиеся прихожане, оживленно и громко разговаривая, плотно сомкнули плечи вокруг стола изобилия. Через десять минут порозовевшие гурманы стали по одному покидать скудеющую кормушку, только австралийцы перепачканными кремом пальцами продолжали уминать за обе щёки остатки понравившихся тортов. Мы после нюсиных приветствий не смогли проморгаться и в застолье участия не принимали. – Ой, что я вам скажу, – заговорщически прошептала Таисии Яковлевне одна из знакомых, оказавшаяся рядом со своим супругом под руку и недоеденным бутербродом в другой. Их магазинное знакомство не предполагало откровений, однако бесцеремонную болтунью Валентину Ивановну сейчас распирало от интересных догадок: – Тут сплошной детектив. Дом – громадина и стоит бешеных денег. Ни «она», ни «он» не смогли их здесь заработать за три года, понимаете, за-три-го-даа! – Но они взяли ссуду в банке, – возразила жена. Валентина («Зовите меня лучше по имени, здесь так принято», – попросила она), – оглянулась по сторонам. – Какая ссуда! Говорят, дядюшка в России руку приложил. Он из «новых»... Японская разведка донесла, что родственничек на всякий «пожарный» решил подготовить себе гнёздышко подальше от родных пенатов, на другом краю света. Иначе, зачем им на одних такой дворец, правда, Виллик? – обратилась Валентина к седовласому мужу, который, не понимая по-русски, глуповато улыбался. – Хм... посмотрите, как выглядит сам «конокрад»! Видно, сильно поистратились, раз на целые штаны хозяину не хватило, иишь, как сверкает коленками, – брызнула ядом рассказчица и выдержала многозначительную паузу. Стало понятно, что и Валентина Ивановна в курсе нюсиных набегов за «мерседесами». – А хозяйка... Вот увидете, она ещё вытащит сюда сестру с мужем. Тогда Нюське тут делать будет нечего. У неё, говорят, очень, очень... ну, не знаю... очень серьёзные покровители, но это не наше с вами, конечно, дело. А вообще, здесь надо держать язык за-зу-ба-мии! История, я вам скажу ещё раз, де-тек-тив-на-я... Кто возьмёт просто так из России заурядную русскую бабу преподавать в английской стране в английском колледже английский язык, да ещё говорят, она, ха-ха, готовит здесь диссертацию. Слышите, – дис-сер-та-цию, а? Интересно, на какую тему? Кто «она» и что за фрукт, мы абсолютно не-зна-

45

ем! Обратите внимание, как «она» всем интересуется! А может быть «она» работает на... Валентина осеклась, но мы поняли, – «на японскую разведку». К нам подходила обветренная загорелая пара, которую заинтересовали новые обитатели Лонсестона. Василий и Женя Мамины (так звали супругов) были родом из Сибири, имели троих взрослых детей. На Тасмании живут уже восемнадцать лет и создали ферму по разведению форели. Работая «без выходных и проходных», семья поставляет рыбу и красную икру потребителю. Соседи из местных травили им воду в водоёмах, но Мамины это пережили и достигли определённого положения в обществе, сыскали уважение среди ряда русских, в то же время возбудив безграничную зависть в остальных. «Будьте осторожны с Валентиной, вы наверное не знаете, что она на контроле у полиции?» – ошеломили нас Мамины. – «Её засекла видеокамера, когда она рассовывала «пойзн-пен» в почтовые боксы, но выручил муж. Он служит в гавернменте». Мы приняли к сведению предостережение Маминых. Впоследствии, побывав у них в гостях и отведавши икорки, смогли по достоинству оценить результаты каторжного труда этих товаропроизводителей и их гостеприимство. Наша пара привлекла внимание ещё одних присутствовавших – семьи священнослужителя. Как выяснилось, батюшка давно обратил свой взор на новых прихожан и сейчас желал поближе познакомиться с ними. Это был небольшого роста смуглый черноволосый мужчина со здоровым цветом лица и блестящими карими глазами, доброжелательно улыбающимися на протяжении всего разговора. Держался батюшка непринуждённо, не только расспрашивал, но и сам с удовольствием рассказывал о себе и своих близких. Волею судеб он был заброшен в Уругвай, где долгое время жил с родителями, затем нелёгкую эмигрантскую жизнь продолжил на Тасмании, увлёкся теологией и со временем ему в Хобарте предложили приход. Паства оказалась бедной. Чтобы свести концы с концами, священнику приходилось подрабатывать плотником. Пока шла беседа, появилась матушка с винегретом на тарелочке, напоминая, что и служитель Бога нуждается в подкреплении сил. В завершение разговора отец Георгий пригласил новопоселенцев к себе в Хобарт. Пожалуй, кроме вышеназванных старичков, семьи Ивана и батюшки больше никто нами всерьёз не заинтересовался и вскоре под благовидным предлогом мы покинули суматошный особняк. Пройдёт несколько бурных лет и Инэсса Вениаминовна неожиданно бросит тряпичного Нюсю, срочно продаст приобретённый на подарки мнимого «дядюшки» дворец, и сойдётся с австралийцем, взяв на вооружение его доброе и надёжное, как фунт стерлингов, английское имя, – вполне диссертабельное начало новой жизни с чистого листа без пятен прошлого! Немного раньше она, используя связи и капитал, выпишет сестру с семьей, о чём оракулствовали уста Валентины Ивановны.

РОВЕНСВУДСКИЕ БУДНИ

В дверь не стучали, к нам ломились. Предчувствуя недоброе, я открыл. – Мне сказали, что вы спрятали мою дочь! – заливала порог слезами татуированная до пят, приземистая свиноматка.

46

– Что вы, – начал оправдываться я, – как это можно? – Она у вас, лучше отдайте её! Я войду проверю. – Пожалуйста, проверяйте, – растерялся глава семьи от неожиданной напористости свиноматки и, вместо того чтобы её в шею вытолкать, мы с Таисией Яковлевной посторонились. Свиноматка, шмыгая сопливым пятаком, промчалась в спальню и уже лезла под кровать, когда её окликнули с улицы. Девочка нашлась, играла в соседнем ярде. Свиноматка, наследив, вынеслась на улицу, не утруждая себя извинениями. Ведь кто-то её направил, наверное сказав, что мы воруем и поедаем детей. Во всяком случае, при нашем появлении на улице, детишки взирали на нас всегда с неподдельным ужасом. Не успели придти в себя от незваного визита, как раздался... но уже не стук, а долгий звонок в дверь. На этот раз я агрессивно распахнул её, испугав стоящую на бетонном крылечке Нору Леонидовну, за спиной которой переминался худощавый высокий брюнет. Это был сын Свистуновых – Кирилл. Испытывая неловкость, я тут же пускаюсь в пространные объяснения своей резкости, пока уставшая меня слушать жена не произнесла: – Глеб Дмитриевич, приглашай гостей в дом, через порог не говорят. – Ой, Таись Яклевна, вот решила похвастать сыном! Вы ведь его ещё не знакомы? Мы о Свистунове-младшем много слышали, знали, что он заканчивает университет, однако увидели впервые. Кирилл приехал из Хобарта повидаться с родителями и Нора Леонидовна, переполняемая гордостью за ненаглядное чадо, привела сына к нам в гости. – Саш, ты хочешь поехать с нами к морю в выходные? – поинтересовался Кирилл у нашего сына. – Конечно хочу, – принял приглашение Валеев-младший. Проявленное внимание к своей персоне со стороны обаятельного, располагающего к себе молодого человека, Саша воспринял с юношеским восторгом. И хотя у него были на воскресенье другие планы, он не посмел огорчить отказом нового знакомого. С утра в оговорённый день Саша, взяв пластиковый пакет с купальными принадлежностями, бутербродами и бутылкой кока-колы, с радостью отправился к Свистуновым, но вскоре вернулся. – Забыл что? – спросил я. – Да у них их бабуля с ними едет, места в машине уже нет. Меня послали к брату Норы Леонидовны, сейчас я им позвоню. Саша заглянул в телефонную книжку и набрал номер. –...С вами бабушка едет? – услышали родители удивленный возглас сына. – Спроси, она сразу в двух машинах едет? – не утерпев, высунулась из кухни мать. Сын положил трубку и задумался. Он ещё не знал, что свистуновское приглашание купаться означает – садись в свою машину и поезжай следом. С деликатностью такого рода Саше ещё не приходилось сталкиваться. – Всё равно я поеду, раз уж решил. Заберу у вас машину и поеду, вы не возражаете? – Ну, тогда и нас с мамой забирай с собой, ты не возражаешь? – пошутил глава семьи. Таиса и я собирались провести воскресенье дома, но теперь решили отправиться все вместе к морю. Через полчаса семья Валеевых двигалась в сторону Джоржтауна, который находился у пролива в шестидесяти километрах

47

к северу от Лонсестона. Ещё через час мы втроём уже вышагивали по полупустынному песчаному пляжу за маяком, где ориентировочно можно было встретить Свистуновых с родней. Не беда, что никого из них там не оказалось. Мы с наслаждением плавали и плескались в бодрящей воде, гоняли мяч и прогулялись по гребням рыхлых дюн, серой цепью растянувшихся вдоль зоны общественного отдыха. Выкупавшись вечерком напоследок в солёной воде и подкрепившись бутербродами, усталые и довольные отправились в обратный путь. Нежданное морское купание явилось для нас первым и последним за весь дальнейший период пребывания в Тасмании. Конечно, желание повторить поездку оставалось, но, к сожалению, после холодной весны это было единственное действительно тёплое лето из всех, проведённых на острове. Что касается Свистуновых, отношения между нами остались дружескими – зимовщики нас поймут.

Однажды в один из ветреных холодных дней, когда, как говорится, добрый хозяин собаки не выгонит, нас навестила взволнованная Нора Леонидовна и с порога начала делиться своим возмущением: – Таись Яклевна, что же это в конце концов происходит! – А в чём дело, Нора Леонидовна? – спросила супруга и добавила с улыбкой: – Да вы проходите в дом, можете не разуваться. Нора Леонидовна прошла на кухню, но не присела, и повела разговор сначала вполголоса, далее, как обычно, все более распаляясь. – Рядом за нами соседка с тремя дочерьми. Старшей десять лет и все от разных. Но за то неважно. Она привела к себе кобеля, он из тюрьмы недавно вышел. Девочки непослушные, визглявые. День и ночью слушаем эту музыку. Девки орут... ну, надрываются, так кричат только от дикой боли, по-животному. И никому нет дела. А сегодня вдруг раскрывается дверь на улицу и на крыльцо вылетает раздетая её старшенькая, ревёт и дрожит. Дрожит крупной дрожью, вы бы то видели! – взвизгнула вне себя Свистунова. – За ней появляется мамашин кобель, весь разноцветный, наколотый и уволакивает ребёнка внутрь. Та ещё больше верещать, и... потом тишина, наверно, рот ей чем-то заткнул, – перевела дух Нора Леонидовна, – Аполлона Михайловича дома нет, так я сюда. – Господи! Аааа... мать-то куда смотрит? – в полной растеренности произносит моя Тая. – Да за ним не встанет, он и матери морду набьёт, а потом уйдёт от неё. Ищи потом нового «бойфренда». Вот и примирилась, – ей тоже останется. Животная психология. – А что же... местные! И в полицию никто не заявляет? – Какой там! Здесь анонимных звонков не принимают, но кто-то всё-таки сообщал. Неделю назад полицейские приезжали. Не знаем, что он им наговорил... Нора Леонидовна выжидательно уставилась на нас, а мы на неё. Что можно придумать, если нет прямой поддержки окружающих и даже полиции! Удручённые рассказом и непогодой за окном, присутствующие молча уселись пить чай, отогреваясь душой, и мало-помалу переходя в беседе на другие темы. Женщины обсуждали телевизионные новости из России, фильмы, книги на русском, – английский им по-прежнему сопротивлялся. Только мужья его немного освоили на курсах. Языковые успехи особенно удивляли и радовали Аполлона Михайловича, который на персональном «английском»

48

любил обременять скучающих слушателей и терпеливых педагогов лекциями о новых методах расчёта этажерок и кроличьих настилов, приёмах точного отсчёта валериановых капель и прочих заботах, интересных разве что ему одному. Нора Леонидовна восторгалась инженерным складом ума супруга и с уважением относилась к набору всевозможных английских справочников, которыми он себя окружал. Сама она интересовалась периодикой на русском, в частности отечественной газетой «Аргументы и факты», выписывала её и увлечённо делилась тем, что удавалось прочесть. – Представляете, Таись Яклевна, оказывается Кутузов был ничтожнейший человечешко. А нас всю жизнь внушали за то, что он великий полководец! Представляете... – Не представляю. Откуда такая информация? – Ну как же! В «Аргументах и фактах» напечатано! Эта очень, очень авторитетная газета. Здесь её многие русские выписывают и вы сможете. Надо только сходить на «мол», там есть такой магазинчик небольшой, зайдёте и объясните, что вы тоже хочете получать её. Назовёте свою фамилию и вам запишут, потом по четвергам будете за ней заходить. Правда, это не дёшево, её с Мельбурна завозят, но надо же быть в курсе! А то, знаете, как здесь тоска вам сердце загложет. – Благодарна за информацию, Нора Леонидовна, наше сердце потерпит. Таисии Яковлевне не захотелось газеты, позволяющей себе подобного рода публикации, Валеева относилась уважительно к великим предкам. В её бывшей стране ведётся широкомасштабная компания по расшатыванию твердыни национальных духовных ценностей русских людей и получается, что АиФ – в авангарде переоценщиков. Исподняя информация о российских героях возможно и есть та выборочная демократия, к которой целеустремилась благополучная категория населения и навязывается день ото дня всему народу. Конечно, Кутузов не ангел с небеси и имел ужасные качества натуры, недостойные полководца: например, всюду таскал с собой любовницу, бес ему в ребро! Он не домогался сестры, как Наполеон, и не возил с собою мальчиков, как это делали другие великие чужеземные военачальники. Не думал старик тогда, что попадёт на страницы АиФ. Вообще, Михаил Илларионович с позиций людей практичных неважно соображал уже смолоду: бросал вызов смерти, – какая на сегодняшний день глупость!!! Например, при штурме крепостей врывался со знаменем в гущу турок и своим безумством увлекал за собой других «дураков» – русских солдат. Безумство храбрых – вот глупость жизни! Ещё один «дурачок», Суворов, обнял Кутузова после сражения под Измаилом, сказав при этом: «Не было бы Кутузова – не было бы (у нас) Измаила, не было бы Измаила – не было бы сейчас Суворова». Безумство храбрых – вот тупость жизни! Как самый ничтожный человечешко Кутузов в боях всегда первым бросался на неприятеля, за что поделом получил от врагов смертельную пулю в висок. Она, пройдя между мозгом и лобной костью, вышла в глаз. Чудом выжив, это «ничтожество» снова впереди всех бросается на врага и получает вторую пулю, удивительно, но в то же самое место виска, и выжил опять, – вот ведь твердолобый! Ясно, что Кутузов уже не сможет объясниться с заслуженными ассенизаторами из АиФ. Но вернёмся к нашим женщинам. Они вспоминали теперь, чем занимались и где успели побывать за время, пока не виделись, что появилось нового на прилавках и что удалось приобрести «по дешёвке» после прочёсывания «секондхендов», жеманно зашифрованных светской публикой из приезжих под

49

«антикварные магазинчики». Поговорили и о других мелочах, интересующих пожилых людей. А разве не интересно, что выросло на огороде – подспорье иммигрантской жизни? Отошедшая душой Нора Леонидовна ушла домой. Постепенно у Свистуновой с Таисией Яковлевной незаметно для обеих прошёл период адаптации и укрепились отношения, которые в известной мере можно назвать приятельскими. Природа одарила мою подругу жизни уступчивостью и обе женщины, присмотревшись друг к другу, стали проводить время во взаимопонятных беседах, насколько им позволяли возможности. Однажды супруга, позабыв о доме, застряла у приятельницы на целый день, о чём стоит рассказать подробнее. Случилось, что на Светлую Пасху Таисия Яковлевна по забывчивости осталась без муки, а магазины не работали два дня к ряду. Выпечка банановых куличиков оказалась под угрозой, не выручи нас Нора Леонидовна. – Это не проблема! Приходите, я с удовольствием поделюсь с вами. – Ой, Нора Леонидовна, спасибо! Я после праздника обязательно верну. – Не беспокойтесь, Таись Яклевна. Это ведь не Россия! Приходите, я жду вас! Жена, захватив несколько крашеных яиц, быстро собралась и отправилась к Свистуновым. Дверь открыла ей Нора Леонидовна: – Христос воскресе! – встретила она приятельницу. – Воистину воскресе! – ответила Таисия Яковлевна и улыбающиеся женщины по стародавнему христианскому обычаю троекратно поцеловались. Получив радушное приглашение зайти в комнату, Таисия Яковлевна шагнула в «каминный зал», а хозяйка юркнула на кухню, чтобы положить скромный призент в холодильник. В комнате за столом, боком к дверям сидел, погружённый в дела, Аполлон Михайлович. Он сосредоточенно что-то скручивал пассатижами. На столе разложены грузила и другие рыболовные принадлежности. Свистунов устроился на низенькой табуреточке собственного производства с резными, профессионально выточенными ножками. Из-за болезни позвоночника, спина его была пряма, как доска. Поэтому сейчас Аполлон Михайлович напоминал собою деревянного истукана, и лишь мерное движение пассатижей свидетельствовало о его контактах с миром. На носу красовались очки в широченной тёмной оправе, закрывшие добрую половину лоснившегося испариной лица. Возможно оправа мешала Аполлону Михайловичу видеть боковым зрением вошедшую, или, увлечённый работой, он не заметил постороннего присутствия в комнате, но головы Свистунов не повернул и не один мускул не дрогнул на его по-азиатски непроницаемом лице. Быть может, он не слышал телефонного разговора своей жены и стука в дверь? Быть может... Таисия Яковлевна, постояв немного в ожидании проявления какого-либо внимания к своей персоне, нерешительно продвинулась на два шажка вперёд пред мутно-серые очи хозяина и, широко улыбаясь, добродушно произнесла: – Христос воскресе, Аполлон Михайлович! Комната ответила тишиной, на диване зевнула кошка. Таисия Яковлевна сократила расстояние до хозяина ещё на два шага и смеющимся голосом повторила: – Христос воскресе, Аполлон Михайлович! Не поворачивая головы, застывший идол сердито процедил:

50

– Я этого не признаю! Я признаю только то, что можно увидеть, попробовать на язык и пощупать руками. И показал при этом свои заскорузлые пальцы. Дааа... Характер Аполлона Михайловича не давал расслабляться гостям, зачастую полностью отбивая охоту на визиты. Впрочем, это, кажется, не расстраивало Свистунова. Он был по натуре замкнут с юности и не нуждался в друзьях. Вялый в вопросах юмора, Аполлон Михайлович, со слов довольной супруги, в студенчестве заслонялся от словесного яда шутников щитом молчания. Когда это не помогало, он, прекрасный боксёр, обращался к аудитории гогочущих очкариков со скучающим видом человека из другой компании: «Ну что, рожи вам что ли намылить всем? По очереди». Это всегда действовало. Но здесь в Тасмании и Аполлону Михайловичу стал иногда требоваться благодарный слушатель, с пониманием воспринимающий его одухотворённые рассуждения о хитростях подборки дерева, его полировке и изготовлении мебели, устройстве собачьей будки, способах разведения кроликов и шампиньонов, уходе за виноградной лозой, и о многом многом другом, чем бывал занят рачительный хозяин на текущий момент. В такие счастливые минуты, ослеплённый своими достоинствами Аполлон Михайлович настолько увлекался, что начинал путать желаемое с возможным даже для его уровня навыков, самозабвенно объясняя разинувшему рот поклоннику своих талантов, как он одним ножом вручную вырезает совершеннейшей формы шары, позабыв, что уже раньше рассказывал ему же, как выполнял «это» на токарном станке в «тейфе» (организация, сродни советскому ПТУ). Ухватить за руку нельзя, учитывая сложности натуры Аполлона Михайловича. Таким самоутверждением по части хозяйственного рукотворчества он заполнял на чужбине свою жизнь, подавляя меланхолию и не оставляя себе времени на размышления любой иной направленности. Многогранность увлечений Свистунов объяснял растущей дороговизной и трудностями повседневной жизни эмигранта. Зачем, например, покупать хлеб и грибы в магазине, когда логично караваи выпекать самим, шампиньоны – выращивать, а на мясо откармливать кроликов отрубями для лошадей. – Каких же размеров будут у вас кролики? – с шутливой опаской поинтересовалась Валеева. Аполлон Михайлович обидчиво промолчал. Однако, мы слишком уклонились в сторону и, памятуя об этом, поспешим вернуться в гостепреимный дом в тот самый момент, когда в комнату примчалась замешкавшаяся на кухне хозяйка и стала усаживать гостью. – Таись Яклевна, присаживайтесь в то место, где вам поудобней. Можно на диван, можно в кресло. Садитесь вот сюда – в кресло, а я напротив устроюсь. Я люблю видеть глаза собеседника, – щебетала Нора Леонидовна, пытаясь сгладить бугристость поведения своего супруга. – Он у меня не признает ничего от того, что нельзя проверить. Когда один раз в «Аргументах» написали, что человек произошел от обезьяны, так он у меня целый день плевался, и я вот тут с ним согласна. Представляете, семьдесят лет в Союзе от самой школы нам дурили обезьянами голову! Сами подумайте, Таись Яклевна, вы можете за себе это представить? Таисия Яковлевна не оспаривала заблуждений юности Норы Леонидовны и спокойно внимала ее душевным просветлениям. – Вот я очень верю в Бога, в предсказания и даже в загробную жизнь, – уверенно продолжила хозяйка. – Да! Вы знаете, меня никогда не обманывали предчувствия. Таись Яклевна, вот у вас никогда не было, например, так, что вы что-нибудь сделаете и вдруг замираете и не можете пошевелить даже пальцем, а

51

потом через некоторое время случается что-то нехорошее? Или, например, вы... вам надо было куда-то ехать, а вам кто-то препятствует? Было так, было?! – Да нет, что-то не припомню такого, – перебирая в памяти минувшее, пробормотала моя жена. – А вот со мной часто такое случалося. Хотите расскажу, хотите? – она нетерпеливо смотрела на собеседницу. – Это интересно! Послушаем Аполлон Михайлович? – Таисия Яковлевна попыталась втянуть в разговор хозяина. Тот только сердито нахмурился, а Нора Леонидовна засмеялась: – Он ведь меня ведьмой называет, ха-ха-ха! Кстати: как-то, года два назад, заходила ко мне Инэсса, попросила у меня клубничной рассады. И вы знаете! Нет, вы себе этого не представляете Таись Яклевна! Вся моя клубника после этого пропала! Вот так вот. Дала я ей усов, а потом наша клубника и посохла вся. Вот где глаз дурной! Вот, кто настоящая ведьма! Слыхал, Аполоша? – А муж-то за что вас так величает, Нора Леонидовна? – смеялась теперь Таиса. – Ах, да. Соберётся на рыбалку, а я ему – не ходи, сегодня всё равно не будет клевать. Он вернётся ни с чем и сердится: «Это ты виновата, накаркала!» – весело рассказывает хозяйка, а муж, молча, продолжает недовольно сопеть над своей работой. – Так вот я и говорю, столько случаев у меня за жизнь было... – возвращаясь к прерванной теме, стала продолжать Нора Леонидовна, – Вы знаете, Таись Яклевна, как бывает, как-будто кто-то родной оберегает тебя. Дааа! Однажды, мне так захотелось домой попасть на Новый Год, я тогда еще в училище училась. А добираться надо было рейсовым автобусом. Прибегаю я на остановку к последнему автобусу, а шофер меня не сажает, прямо отталкивает, уж как я его не уговаривала. Не сажает и всё! Девку сзади меня взял, а меня так и не посадил. Как я плакала потом, Таись Яклевна, вы за себе не представляете! А рядом, видно, кто-то слышал, что мне очень хотелось уехать и подсказал, что за углом какой-то автобус набирает пассажиров, подхалтуривает! Понимаете? Ну, я и села в него довольная!.. Время уже много прошло, почти уж подъехали к посёлку и на тебе, остановка! Опять задержка непредвиденная! Ну, думаю, когда же я домой доберусь...

Нора Леонидовна немного помолчала, переживая всё заново. – Ну, а потом поехали мы неспеша. Смотрим! Представляете, Таись Яклевна, а рейсовый автобус, который меня не взял, на дороге стоит... исковерканный. Он с машиной, – такой большой со стрелой, – столкнулся лоб в лоб. И стрела эта прошла прямо через весь автобус, так все мёртвые и сидели. Все погибли, все... и шофер тоже..., ему голову снесло. Страх... Рассказчица примолкла, глядя куда-то в пространство, вероятно перед её расширившимися от ужаса глазами вновь предстал автобус с мертвецами. Потом очнувшись, она закончила: – Ведь кто-то предостерёг меня тогда! Как вы думаете? – Видно вы подвержены астральному влиянию, что-то связано с биотоками... – протянула в тон, сама не понимая смысла сказаного, Таисия Яковлевна. – Я тоже верю, что существуют какие-то высшие силы, нас контролирующие. – Конеечно! Вот ещё случай! – вошла во вкус Нора Леонидовна, – Вы верите в домового? А я верю, – не дожидаясь ответа, промолвила она. – Мне

52

ещё бабушка моя говорила – переезжаешь куда, зови за собой домового. Я и сюда уезжала, тоже позвала его за собой. Он ведь не каждому на глаза показывается. Вот взять нашу прежнею квартиру, у нас там жил домовой. А знаете как я увидела его, знаете, Таись Яклевна? Была я как-то сильно расстроена, за подробности вдаваться не буду, но причины, конечно же, были. Вот сижу я в кровати, голову опустила, руки свесила, за душой кошки скребут и показалось мне, что вошёл кто-то, а дома – никого!.. Поднимаю голову – сидит передо мной большая белая лохматая собака и так грустно-грустно смотрит на меня, сочувствует. Я вздрогнула с неожиданности, а она не уходит, продолжает смотреть. Думаю – это и был наш домовой в образе собаки. Моя доча тоже видела эту собаку и долго боялась оставаться одна в квартире, а вот Аполоше она ни разу не показалась, – закончила занятную историю Нора Леонидовна. – Так перебрался сюда домовой или нет? Как вы считаете, Нора Леонидовна? – заинтересовано спросила Валеева, поглядывая на кошку, по прозвищу Актриса, которая, вывернувшись наизнанку и закрыв от света лапой глаза, нежилась на диване. – Бог его знает, – безразлично ответила Свистунова, – слишком далеко мы забрались... Вы, Таись Яклевна, наверное, думаете, что я за всё выдумываю? Так нет! Могу ещё рассказать! Когда... Ой... – спохватилась хозяйка. – Может вам не интересно, надоело слушать? – Что вы, Нора Леонидовна! Слушать такую эмоциональную женщину как вы очень увлекательно, а рассказы просто занимательны! Если можно, продолжайте, – попросила гостья. – Так вот... Когда моя свекровь лежала в больнице после сложной операции, я не отходила от неё ни днём ни ночью, уж очень тяжёлая была, думали не выходить, но она пошла на поправку и всё было хорошо. Я и побежала домой сварить свеженького бульёна куриного, а знаете, спать как следует не спала, – что прикурнёшь там на стуле немного. Свекровь чуть повернётся, уже и просыпаешься, сами знаете как... Ну, пришла домой, сготовила бульён. А у нас был такой диван, из отдельных пуфиков, знаете, буквой «г» в углу стоял, а дверь как раз напротив этого дивана. Я прилегла ненадолго на него, и, наверное, меня сморило. Вижу входит в комнату старичок, маленький такой, сморщенный, засушенный весь, садится он на диван ко мне в ноги и плачет, горько так плачет. Я его спрашиваю: «Что ты, дедушка, плачешь?», а он мне: «Тебя жалко». Я его опять спрашиваю: «Почему, дедушка!», а он: «Свекровь у тебя умирает, во столько-то...», и время мне называет. Я как руками сплеснула, знаете как! И проснулась. Конечно, вскочила как сумашедшая, схватила бульён и в больницу. Влетаю и кричу не своим голосом: «Что, что случилось...», а медсестры на меня как на дурочку смотрят: «Ничего, ничего не случилось, всё хорошо, что с тобой, Нора», ну, девчонки все свои, понимаете... Я им всё рассказала, весь сон, а они говорят: «Ну, ты, Нора, даёошь... Уж чересчур». А я-то верю во всё это и никому покоя не давала всю ночь, дежурства организовала по очереди, ни на минуту мы не оставляли свекровь без присмотра. И вы знаете, ночь прошла спокойно и днём всё хорошо. Надо мной ещё сёстры подшучивали. Приближается вторая ночь, а Аполоша на теплостанции в ночь должен был дежурить. Я пристала к нему: боюсь, говорю, оставаться с бабушкой одна, боюсь и всё. Отпрашивайся, говорю, вместе будем. Ну, как не брыкался муж, всё же уговорила я его и что вы думаете, Таись Яклевна, в эту ночь, в названное мне время свекровь у-ми-ра-ет!!! – всплеснув руками, ударяет себя по коленям Нора Леонидовна.

53

Наступает тишина. Свистунова пристально смотрит на гостью. – Что, не верите, Таись Яклевна? Всё так и было. Вот Аполоша не даст соврать! Она поворачивается к мужу: – Ведь правда, правда, Аполоша!? Ведь время же совпало, старичок только числа не успел мне сказать, потому что я проснулась. Аполлон Михайлович кисло сопит, не поднимает головы. Чувствуется, ему неприятны воспоминания о смерти матери, но теперь приступила к изложению семейной истории моя Таиса: – Да, Нора Леонидовна! Я тоже верю в подобное. Что-то похожее испытал здесь Глеб Дмитриевич, когда в далёкой России умирал мой брат. Я могла бы рассказать об этом, если это интересно конечно будет вам. Свистунова зевнула. Она грешила тем же, чем и её муж, – больше любила говорить сама, чем слушать, и надо отдать должное, рассказчицей Нора Леонидовна была отменной. Сейчас гостеприимная хозяйка великодушно уступила: – Что уж, конечно, рассказывайте... Таись Яклевна. И «Таись Яклевна» приступила: – Чтобы было немного понятно, Нора Леонидовна, начну издалека. У моего мужа была родная тётя, которая жила в Баку и очень любила племянника. Её единственная дочь умерла рано, в возрасте трёх лет, и всю свою любовь тётя перенесла на племянника. Случилось, что Глеб Дмитриевич не смог проститься с умирающей, которая очень надеялась на его приезд из России и всё время напряжённо смотрела на дверь. Об этом впоследствии Глебу рассказывала мать. Так и не дождавшись, тётя скончалась на руках у сестры. Муж застал только похороны. И вот, недавно сентябрьской ночью тётя ему нехорошо приснилась, чего раньше не бывало. Глеб проснулся и, ворочаясь с боку на бок, пристыженно думал о том, что никогда тётю не поминал и, вообще, она почти ушла из его памяти. Конечно, сон пропал. Муж включил ночник и взялся за снотворное – английский роман, но, так и не приступив к чтению, отложил его, – сделалось вдруг страшно. Почему? Это он и сейчас объяснить не берётся. Глеб проверил время по настенным часам, – было шесть. Необъяснимый страх ранним утром! Муж погасил свет, решив своеобразно схитрить с совестью, – обязательно на полчаса отдать дань прошлому, – думать о тёте и её печальной судьбе. За окном брезжил рассвет настолько бледный, что различить его можно было с большим трудом. В памяти всплывали подробности рассказа мамы о тётиной смерти. Стала одолевать дремота, но муж не позволил себе уснуть раньше установленного срока. Глеб вновь и вновь переживал утерянную возможность прощания с тётей, когда вдруг тишину утра разорвал резкий телефонный звонок. Я хорошо помню этот разбудивший меня сигнал. Во мне он породил страх и отдался болью в сердце. Мы оба подскочили к телефону, трубку секундой раньше поднял Глеб. Звонили из России, сообщали, что двадцать минут назад в Подмосковье скончался мой брат. Часы показывали двадцать минут седьмого. После рассказа приятельницы помолчали, каждая думала о своём. – Трудно объяснить произошедшее, – нарушила тишину Таисия Яковлевна, – брат умер ровно в шесть часов по нашему лонсестонскому времени, когда Глеб почувствовал необъяснимую тяжесть на душе, но почему он увидел во сне не его, а тётю? – отрешенно глядя в пространство, вздохнула гостья.

54

– Даа... – протянула задумчиво Нора Леонидовна, то ли размышляя над сказанным, то ли продолжая думать о чём-то своём, и, чтобы отвлечься, спросила:

– Куда эта вы, Таись Яклевна, всё смотрите? – Любуюсь вашей красавицей кошкой. Избаловали вы её, на диване позволяете валяться, – вяло отозвалась Валеева, всё ещё находясь во власти воспоминаний. – Это Аполоша недавно там лежал, а она, дрянь такая, любит спать с ним, – поддалась перемене темы Нора Леонидовна. – Так любит его, паразитка! Стоит ему только лечь, как она тут как тут и прыг к нему в ноги, и мурлычет, и мурлычет. Так любит его паразитка! Так любит! Таисия Яковлевна продолжала вежливо улыбаться, а Аполлон Михайлович, до сих пор никак не реагировавший на диалог двух женщин, вдруг оживился и изрёк: – А ты ревнуешь, что ли? Гостья чуть не прыснула со смеху, а Нора Леонидовна стремилась выложить суть: – Бывало зовёшь, зовёшь её, кошку, а она подходит к тебе, когда только есть захочет. Знаете, как животные... как не люби их, а они льнут к тем, с кем их биотоки сходны, – вздохнула хозяйка. – А вы знаете, Таись Яклевна, Актриса столько раз наблюдала, как я за ручку дверь открываю, так теперь она тоже, когда захочет выйти, – прыг, прыг, прыг, повиснет на ручке, дверь и откроется. – Боже мой, какая она у вас умница. Теперь надо научить её закрывать дверь. Нора Леонидовна подозрительно уставилась на гостью, с лица спорхнула птичка глубокомыслия, но тут суровый Аполлон Михайлович, еле дождавшийся лёгкой паузы в беседе, перехватывает инициативу: – У меня часто терпнет нога из-за здешней погоды (Таисия Яковлевна знала, что Аполлон Михайлович давно серьёзно повредил себе мышцу левой ноги, промахнувшись на ступеньке в подъезде, и теперь она доставляет ему много боли и хлопот), долго сидеть трудно, надо или лежать, или ходить. Я когда ложусь, ногу всегда сгибаю, так Актриса прыг туда как в домик и устраивается там. Ей это очень нравится. Вот, только не слушается, точит когти о диван, весь разодрала. Мрачное доселе лицо его смягчилось, – не каждому Актриса выказывает такое расположение. – Неет, Аполлон Михайлович, наш кот не такой, – осторожно вставила Валеева, – наш кот слова понимает. Сказали, – на диван, на кровать нельзя, и он больше не прыгнет. Сказали, – нельзя в комнату, где ковры лежат, он с первого раза это понял. Валяется в коридоре на спине, смотрит через голову на нас, а войти не решается. Прикрикнешь на него, тут же уходит на свой спальный половичок. Улыбка на лице Аполлона Михайловича погасла и он вновь со всей серьёзностью погрузился в работу. На помощь опять подоспела хозяйка: – Таись Яклевна, а вы видели, как мой кактус цветёт? Пойдёмте, я покажу. На Родине Нора Леонидовна не ощущала особой тяги к домашним растениям, но в Австралии увлечение цветами дополнило разнообразием мотонную жизнь пятидесятилетней женщины. Она оценила буйство окружающей её флоры и стала активно заниматься разведением домашних

55

цветов. Приятельницы прошли в спальню, которая продолжала носить имя сына, хотя «птенчик» давно вылетел из родительского гнёздышка и после окончания университета перебрался в Мельбурн. На тумбочке, сделанной руками домовитого хозяина, в красивом горшке стояло колючее чудовище внушительных размеров, окольцованное бутонами не совсем ясной окраски. Поахав над чудом природы, женщины переместились в другую спальню, носившей имя дочери, и занялись каталогом вышивок. К ним присоединился Аполлон Михайлович. Теперь он совершенно освободился от скованности, вызванной присутствием постороннего человека в доме, и, демонстрируя своё радушие, предложил гостье чашечку чая. Натянутость в обращении между Таисией Яковлевной и Аполлоном Михайловичем расстаяла и теперь все втроём отправились на кухню чаёвничать. За оживлённой беседой о милых пустячках, незаметно пролетело ещё часа два. Аполлона Михайловича словно подменили. Он много смеялся, пытался удачно шутить и всё время перебивал жену, чтобы высказаться самому. Но пришла пора и Валеевой вспомнить о своём томящемся дома муже. Расставались довольные друг другом и раскрасневшаяся Таисия Яковлевна, стоя у порога, пригласила к себе в гости не только Нору Леонидовну, но и Свистунова персонально. – Аполлон Михайлович, приходите к нам вместе с женой. Таисия Яковлевна доброжелательно улыбалась. Однако хозяин опять, как ёж, выпустил колючки: – Нет! Ответ хлесткий, словно удар бича, и Аполлон Михайлович застыл с каменным лицом, вновь превратившись в сфинкса. «Да что за чёрт! – согрешила мысленно Таисия Яковлевна, поминая в светлое воскресенье нечистого. – С этим человеком только и оглядывайся. Что я такого особенного сказала? Чем провинилась?» – а вслух произнесла с лёгкой усмешкой: – Что же это так? – Не люблю я бездельничать! – последовало дерзастное. – Да я вас не бездельничать приглашаю, а в гости, – почти спокойно объяснила Валеева, учтивость опять пришла ей на выручку. Положение вновь спасла чувствительная к астральным силам хозяйка: – Ой, Таись Яклевна, он меня сегодня совсем замучил. На улице с утра дождь, вот и мается из угла в угол без дела. Знаете, совсем без работы не может, да ещё нога на погоду заныла! – отчаивалась Нора Леонидовна. «У него недомогание, а я здесь причём?», – промелькнуло в голове гостьи. Берясь за ручку двери, Таисия Яковлевна стала откланиваться: – Ну, пора и честь знать. Спасибо за муку. И дабы поддержать Свистунову в благих потугах сгладить неловкость, сказала: – Раз вы не придёте, так хотя бы хозяйку отпустите. – Ладно, – сделав усилие, улыбнулся «отходящий» Аполлон Михайлович. Он уже старался исправиться и даже нашёл возможным пошутить: – Только с утра, не до темноты. – Безусловно. – Заходите и вы к нам с Глебом Дмитривичем, – промурлыкала на прощанье Свистунова, закрывая дверь, – Мы всегда за вас рады!

56

Несмотря на старания Норы Леонидовны, Таиса вернулась домой взъерошенная, как воробей из лужи, и, продолжая чувствовать себя задетой, стала пересказывать мне подробности своего визита. – Остынь, дорогая! Аполлон – в целом неплохой мужик! Запомни, как это у нас говорили, на обиженных воду возят? – проявил я мужскую солидарность. – Он достаточно для нас хорошего сделал... И стержень в характере у него имеется, – пытался я успокоить вдруг взглянувшую на меня искоса супругу. Затем, вздохнув, добавил: – Возможно, это он на меня сердце держит... Помнишь, я похвалил его трезвость на 8 Марта? И что из этого вышло? Я не ожидал такой болезненной реакции. Может он и правда... выпивал раньше, а? Как ты думаешь? – Может и выпивал. Да даже и выпивал бы, это его личное право. Но мы его знаем непьющим. Так, иногда в компании с женой, с её же слов. А мало ли, какие вокруг слухи! Здесь сплетни и клевету обожают, чего и не было припишут. Объявила же тебя одна особа профессором, а потом сама же стала всем твердить, что ты самозванец. – Даже если бы и пил раньше... – оставив без внимания самозванца, продолжал вслух размышять я, – а сейчас бросил... этим только гордиться надо. Вот я, например. Скажи мне сейчас, что я пьяница, ведь рассмеялся бы. А тут – такая реакция... Жена засмеялась и вдруг неожиданно тоже прияла сторону Аполлона Михайловича: – До меня никаких слухов на этот счёт не доходило. Повторяю, мы его знаем непьющим и точка, а что характер – так у нас у всех характер не сахар, в любом человеке всякого намешано... – А я что говорю? Нормальный мужик, – продолжал я настаивать. – Конечно нормальный, – подтверждает жена. – И принципиальный... хотя чуточку с дурью, – говорю я. – Как и ты, – окончательно подвёла черту Таиса. На том пришли к согласию. Потребовалось время разглядеть, что в сереньком конгломерате русоэмигрантов, Свистунов, несмотря на эгоистичную шероховатость натуры, оказался ярче, чем представился при первом знакомстве. Мы узнали, например, как отправился Аполлон Михайлович добровольцем в окопы приднестровской «горячей точки», решительно отказавшись «трястись студнем» в подвале. Такой поступок можно не комментировать.

«ОБОРОТНИ»

Слушая возбуждённые монологи Норы Леонидовны, мы сделали ещё один любопытный вывод: Свистуновы не очень расположены... к «младоэмигрантам» и Нора Леонидовна, когда входила в азарт, не скупилась на обличительные откровения. – Таись Яклевна! – делилась в таких случаях впечатлительная приятельница. – Здешние эмигранты – все как есть оборотни, а вовсе не жертвы от гражданских... потрясений или теперешней там власти, как они за себя говорят. «Возможно камешек и в наш огород», – подумал я, не включаясь в разговор.

57

– Я вас уверю, – продолжала раскручиваться Свистунова, – они эти просто... оборотни и всё. Ведь среди них человечьи лица – это просто редко встретишь! Я вам правду говорю! Ну, после таких пылких заявлений обязано появиться желание украдкой посмотреться в зеркало. Расчувствовавшаяся хозяйка с жаром продолжала облегчать душу и мы с Таисией Яковлевной, пригубляя из чашек горячий чай, молча ей внимали. Наконец, доведённая своей наблюдательностью и красноречием до крайностей, Нора Леонидовна иссякала. Наступала пора собраться с мыслями, успокоиться, что давалось ей нелегко. В одну из передышек она встала и направилась к книжной полке, где порывшись среди домашних справочников, с удовлетворением вытянула отхваченный ножницами кусок газеты. – Вот, послушайте меня... – Что это, – спросила Таисия Яковлевна, – «Аргументы и факты»? – Неет, что вы, совсем, совсем другая, американская... но тоже очень русская и правдивая, – без тени смущения при упоминании об АиФ ответила Свистунова, недавно поносившая информацию об обезьяньем родстве. – Правда, здесь про Америку, но всё равно, и за нас сгодится. Вот послушайте... или, если хотите, просмотрите быстренько про себя? Таисия Яковлевна руки за газетой не протянула. – Ну, хорошо. Давайте уж лучше я вслух, – спохватилась Нора Леонидовна, поглубже запахнувшись в свой свободный махровый халат. Сейчас был тот редкий случай, когда мы проездом из города «нагрянули» к Свистуновым невзначай, по делу. Оказалось, что Аполоша уехал на дровяную свалку, а хозяйка в отсутсвие мужа решила «прикорнуть» на диванчике. Не скажу, что она обрадовалась незваным гостям, однако усадила за чай с домашними кексами и во время чаепития на наш коварный вопрос, как ей нравится новенькая появившаяся пара эмигрантов, дала разрядку застоявшимся было эмоциям. Теперь Нору Леонидовну уже не остановишь вплоть до прибытия супруга. Вот она промокнула бумажной салфеткой лоб, накинула на нос очки, потом сняла их, протёрла и одела снова. «Не Валентина ли Ивановна подсунула газетку им в почтовый ящик? – мелькнуло в моей голове. – А вдруг это...». Однако ненужные сомнения были отброшены и мы приготовилась слушать: – Смотрите, вот оно... – Нора Леонидовна поводила пальцем по вырезке и приступила к чтению. Внимая рассказу об «оборотнях», я украдкой взглянул на жену. Таиса не заряжалась эмоциями приятельницы, стараясь, видно, придерживаться нейтральной позиции. Тем более, что откровения автора статьи были не новы, за годы контактов с российскими «беглецами» мы успели насмотреться всякого. Прошлое большинства младоэмигрантов озадачивало, бесцеремонность в чужой стране стала нормой их поведения. В первой же полудюжине встреченных нами русских постперестроечного времени, четверо оказались сущими «разбойниками» и это не случайность. Одному Богу известно, как такой пене, побежавшей через край бурлящего котла демократических перемен в России, удалось стечь и утвердиться в Австралии. Богу и хорошим адвокатам. – Может и мы плохие, и мы кому-то не нравимся, Таись Яклевна...– отвлеклась хозяйка. Во время беседы больше общались между собой женщины, оттеснив главу семьи в угол сцены. Мне оставалось слушать их, изредка из самолюбия что-то вставляя. В таких случаях хозяйка вспоминала о моём

58

присутствии, поворачивалась и иногда соглашалась. Затем – вновь всё внимание гостье: – Может за спиной и за нас говорят что-то нехорошее... Нора Леонидовна оторвалась от статьи и на секунду погрузилась в душевные переживания. Воспользовавшись этим, моя жена тихо, но убеждённо возразила: – Может быть... но меня не волнует, что говорят о нас, Нора Леонидовна. Каждый сам знает себе цену. – И всё-таки, Таись Яклевна, порядочные люди в моральном плане... Мораль и порядочность – тема долгая и нудная. Пока приятельницы, иногда излишне темпераментно высказываются по спорным пунктам, мы, оставив чай, пригубим мысленно из стакана прохладной «фанты» и позволим себе вернуться к «младоэмигрантам». Зададимся непраздным вопросом: кто же такие оставшиеся двое, раз не «разбойники»? А вот они, причём оба работали на Родине ядерщиками! Один – кандидат физико-математических наук, встретившийся главе семьи на Брайби-Айленд годы назад. Уже непродолжительное знакомство с ним открывало собеседнику человека увлекающегося, влюблённого в своё дело, но таких на пёстром фоне пройдох должны быть действительно единицы. Ядерщик владел английским и четыре года в своём Отечестве терпеливо ожидал «добро» от австралийских властей. Почему решил эмигрировать? Их институт после распада страны развалился и некоторые из сослуживцев «подогреваемого региона» бывшего Союза переехали работать в Америку. Павел (вроде так звали) подал документы в Австралию, – «страну спокойствия, тепла и вдохновения!» (его шутка). И тут началась пробуксовка по анкетным параметрам, которая отняла годы. Во время случайной встречи ядерщика со мной на океанском пляже, Павел поделился: – Я добился-таки права на постоянное жительство уже из чистого принципа. – Работаете по специальности? – Преподаю физику в школе. Для полноты картины познакомим читателей с другим ядерщиком. Главе семьи он представился человеком весёлым, с хорошим юморком и откровенно-словоохотливым. С ним я познакомился в кафе одного из чистеньких горных местечек. За столиком в дальнем углу девочка лет шести отчитывала младшенького братца. На чужбине мелодичную (пусть и детскую) русскую речь ощущаешь мгновенно и расстояние тут не помеха. Достаточно услышать. Удивлённый, я подошёл поближе и, нескладно улыбаясь, пробасил: – Дети? Так вы говорите по-русски? Дети вытаращили на меня глазёнки. – А где же папа с мамой? – А вон они стоят в очереди, – бойко ответила девочка. Я оглянулся и среди небольшой англоязычной толпы сразу выделил соотечественников. Женщина, что-то сказав мужу, направилась к нам. Пока она покачивала тяжёлыми бёдрами в узких проходах между столиками, её дочь успела мне выболтать семейную тайну: – А мой папа сегодня утром в ванну написил. Мама его ругает за это: «Надень штаны, говорит. Сейчас гости придут», а он такой балбес... – Здравствуйте, – сказала подошедшая мать, плотная дама, довольно приятная на вид. – Опять моя дочь нас позорит? Сказано было настолько весело и доброжелательно, что я, ответив «Нет, что вы!», поддался настроению и от души рассмеялся.

59

– Какая развитая у вас девочка, – польстил я. – Да, уж, – смущённо улыбнулась мать. Я опомнился: – Позвольте представиться – Глеб Дмитриевич Валеев, политический эмигрант. – Впервые вижу из Совка действительного политического эмигранта, – произнес сбоку скороговоркой коренастый, выше среднего роста брюнет с копной великолепных волнистых волос на голове. Он держал в руках поднос с сэндвичами и двумя бумажными стаканами с молочным коктейлем. – Детишки проголодались, ничего не поделаешь, – признался отец. – Юрий! – поклонился он мне. – Моя супуга Оля! – величественный жест в сторону улыбающейся дородной жены. – Ну, а это Лена и Дима. – Мы уже познакомились, – сказал я. – Вот и прекрасно. Да вы возьмите стул, подсаживайтесь к нам. Не каждый день встретишь здесь русских. Через полчаса мы прохаживались с Юрой по набережной искусственного пруда. Оле очень хотелось принять участие в беседе, но пора было садиться в автобус (машины у семьи не было) и спешить домой, укладывать детей спать. Режим есть режим. Опущу, что я выложил Юре о себе, и возьмусь привести рассказ нового знакомого. Юра, общительный, ещё молодой мужчина, закончил физтех и с его слов долго искал себя в науке. Прежде чем попасть на Зелёный Континент, Юра совершил круг почёта по бывшим республикам Союза и дальнему зарубежью. Этот своеобразный тип эмигранта, несмотря на молодость, уже много повидал и вполне заслуживает того, чтобы замкнуть собою шестёрку персоналий, приведённых выше. – После института меня «пробили», – делился Юра, – «толкать науку»... в Арзамас-16, слыхали о таком закрытом городе? Его нет на картах мира и население его не учтено нигде. Со временем, благоразумно посчитав, что престижный Арзамас-16 всё-таки для здоровья опасен, Юрий переезжает в Азербайджан, толкать науку в бакинском исследовательском центре. Но среди азербайджанцев жизнерадостный «толкач» не прижился и Юрий, проскакав по кочкам ряда исследовательских институтов России и Казахстана, утверждается в Киргизии, получив с семьей в центре Бишкека крупногабаритную квартиру на втором этаже как перспективный работник. – Мы с женой уже тогда решили твёрдо: надо линять из бывшего «Совка», – делится мыслями Юрий. – Для начала съездили туристами в Израиль с прицелом: если там хорошо, – остаёмся. – Но, говорят, в Израиле местные не слишком... ценят приезжих специалистов из Союза, это правда? – Дааа... правда. Приезжие заметны, – по-своему представил вопрос Юрий. – Раз в уличном кафе мы только расположились перекусить, как подходит один чернозадый, извините, евроид из Северной Африки, – мы потом это узнали, – и о чём-то быстро-быстро спрашивает. Я, как водится, приподнялся, протянул руку, думаю, хочет познакомиться. Он тоже протянул руку, но берёт ею из-под меня стул и уносит. Потом сам садится на него, а я остался стоять! – Какая наглость... – Вы представляете?! Ах, думаю, извините меня конечно, ты, чернозадый! Хотя я и был достаточно силён, – как никак разрядник, – но, думаю, мы всё же пока заграницей. Подошёл к нему культурно, а он мне: «Ты, русский,

60

перерусский... этот самый, такой, разъэтакий...» и так далее. Обидные, я почувствовал, выражения. Аж в голову ударило. Какая теперь уж к чёрту разница! Я дома как следует в рыло давал в таких случаях, а тут... чёрт с ней, заграницей, думаю. Как развернулся всем корпусом... Невольно подавшись вперёд, я уже с удовольствием предвкушал услышать, как Юра накажет «чернозадого», уложит его на кафель забегаловки. – ...развернулся, чтобы врезать от души, но слишком резко, поскользнулся и упал. Кафель скользкий, сами понимаете... Бедро здорово зашиб тогда. А тот – вообще, мерзавец, ноль внимания в мою сторону. После этого жена сказала, что русским в Израиле делать нечего, полетели, говорит, назад, – со смехом завершил забавную историю Юрий. Затем вздохнул и продолжил: – Как прилетели домой в Бишкек, тут же заполнили анкеты на эмиграцию в Австралию, – в Америку не захотели, а в Новой Зеландии, сказали нам, холодно, сыро да и... бараны в горах без присмотра. А в Австралии – тепло и... почти коммунизм, хе-хе-хе! Я согласно улыбнулся. – Долго ли шло оформление? – Так, формальности с медицинскими справками... Кроме нас ещё шестьсот таких же желающих подали, прошли списком. – Как беженцы из горячей точки Союза? – Нееет... по другой статье. – А скажите, – просто интересно, – у вас в столице Киргизии... после перестройки было... опасно русскоязычным? Телевидение тогда показывало демонстрации, пальбу на улицах? – Ха-ха-хаа! Вся пальба, которую мы тогда слышали, была один раз ночью в гастрономе под нами. Мафиозная разборка. Нас никто не трогал. Киргизия не Карабах. – Юрий... извините, как по отчеству? – Даа... ерунда. Борисович. – Юрий Борисович. Известно, что важным проходным условием является знание английского, если вы не беженец. – Какой там английский! Правда, в анкетах все пометили, – нам посоветовали... – Юрий Борисович выдержал паузу, – что владеем английским. Никто не проверял. – Иии... все шестьсот человек прилетели... в Австралию? – А куда же ещё? Ну, естественно, не одним рейсом. – А сейчас вы... уже работаете? – Послушайте, Глеб...я позабыл... – Дмитриевич. – Глеб Дмитриевич! Мы работать будем потом. Пока мы учимся. Я подал на «постградуэйт», – здесь это тоже устроили, как у нас там аспирантуру. Три года учёбы, обязательная в срок защита, как диплома у студентов, и... готов не какой-то кандидат наш советский, а доктор наук, государственный человек, высокооплачиваемая должность с дополнительными годовыми отпусками после пятилетнего стажа работы... – Вы наверное на степендии, Юрий Борисович? – К сожалению. Только тысяча четыреста «рэ» (т.е. $1400) в две недели. Вспомогательные ассигнования на семью, какие были раньше, урезали. Но это ладно. Вот с языком – проблемы. Часты конференции, на них ведь надо не только слушать, но и понимать, чёрт возьми, о чём там говорят!

61

– Извините, Юрий Борисович, а как же вы подтвердили институтский диплом? – Глеб Дмитриевич, вы – меня об этом спрашиваете? Мы расстались довольные друг другом. Сейчас Юрий Борисович вероятно заканчивает свой «постградуэйт» и скоро станет государственным человеком. А что же оборотни? Им не нужны подтверждения дипломов, которые и есть далеко не у каждого. Здесь оборотни – люди бизнеса. Всякого. Теперь они «австралийцы» и считают себя вправе высокомерно спросить вас: «А как вы У НАС оказались?»

ПРОДОЛЖЕНИЕ БУДЕН

Прожорливый отопительный сезон в Лонсестоне, как мы уже отмечали, длится восемь, а то и девять месяцев в году. Даже летом приходилось подтапливать в ночное время. Вообще, чтобы проживание в доме было относительно комфортным, нужно за год сжечь до тридцати кубометров дров, а это тянет на полторы тысячи долларов. Мы вышли из затруднений, приступив к интенсивной охоте за бесплатными отходами местных деревообрабатывающих предприятий, которые летом частично вывозили свои обрезки на специально отведённую свалку. В народе окрестили её «сеспит», то есть «помойкой». Уже первый заготовительный период подтвердил, что климат Тасмании не терпит разгильдяйства. Правда, к анимплоиду это не относилось. Его представители не ездят по «помойкам», зимой не покидают постелей с электроодеялами, спят в головных уборах и подогревают себя чадящей неприязнью к энергичным заготовителям. Хотя перспектива сбора горючего мусора до конца дней своих не входила в наши семейные планы, сейчас мы вынужденно подчинялись обстоятельствам, пропадая летний сезон на свалке бок-о-бок с другими теплолюбивыми джентльменами. Собирали древесные «чурки» под жёстким солнцем, которое в союзе с ветром вышелушивало открытые участки кожи лица и рук. С февральской прохладой на «помойке» появлялись преклонного возраста пары, тоже пытавшиеся включиться в лихорадочно-заготовительный ритм. Было видно, что занятие это им уже не под силу. Мы запомнили чету, намеревавшуюся загрузить отходами багажник своей поношенной «барины». Старая женщина часто останавливалась, чтобы разогнуться, немного отдохнуть и поглазеть на других «заготовителей», мечущихся между своими «карами» и таявшей на глазах кучей деревянных отходов. Это всё были малоимущие жители Лонсестона, старающиеся как можно быстрее заполнить багажники «рыдванов» чурками, выбирая потолще и подлиннее. Ветхая чета не могла поспевать за остальными. Бельевая пластмассовая ёмкость, взятая для подноса дров, оказалась тяжеловатой для стариков и сейчас стояла пустая немного в стороне от машины. Здоровенный детина не преминул воспользоваться передышкой старушки, испросив у неё разрешения взять корзину. Казалось мужчиной движет благородство и он поможет старым людям наполнить распахнутый багажник. Но не тут-то было, детина быстро нагребал корзину и опорожнял её в свою машину, – давай, дядя, лупи не глядя! Старушка с растерянной полуулыбкой продолжала тихо стоять в стороне. – Глеб, посмотри, что ждёт нас здесь в старости, – обратила моё внимание на происходящее Таисия Яковлевна.

62

– Ну, нет! – рявкнул в ответ я. – Мы не будем дожидаться такого времени. Сын закончит учёбу и только нас тут и видели! Теперь мы с женой уже не разделяли эйфории декабря 1999-го. Совсем немного понадобилось пробыть в Тасмании чтобы понять: жить здесь пенсионерам нашего достатка – значит сократить свой век до минимума, и встретившаяся на пути беспомощная чета неожиданно перечеркнула остатки оптимизма в планах на будущее. Что? Богадельня? Это вы там поживите! В настроении наступил перелом, теперь словно гора свалилась с плеч. Я схватил коробку из-под бананов, с помощью которой мы загружали свою машину и, быстро набросав обрезков, опрокинул её в багажник стариков. Меня не очень поняли. Здесь не привыкли к проявлениям уличной благотворительности, ибо официально к таким пожилым положено прикреплять волонтёров, но где же они? Я высыпал ещё несколько коробок в машину пенсионеров. – Сенк’ю, сенк’ю! Нас сдержано благодарили. В течение всего сезона продолжались выезды за дровами. И кто это придумал, что они бесплатные? А истраченный бензин, а потерянные время и здоровье под острым, как шило, солнцем! Более обеспеченная категория населения пользуется услугами заготовительных контор, а самая состоятельная прослойка граждан, не желающая глотать печную гарь, согревает свои жилища электроотопительными приборами, тем паче, что с точки зрения экологии, всячески поощряется именно такое решение вопроса. Живущим же на пенсию лучше не экспериментировать. Мы знали пожилых людей, тратящих на электроэнергию половину пособия и, тем не менее, зимними вечерами в доме у них бывало не более +13С. Старики в помещении одевались в свитера, словно собирались гулять, и бодро уверяли знакомых в пользе для здоровья выбранного температурного режима. Однако, во время обеда на кухне они закрывали все ведущие в неё двери, видимо пытаясь таким способом подольше удержать пищу в тарелках горячей. В противоположность этой австралийской чете, мы в своём доме старались с холодами придерживаться российских понятий. Придя в гости к переселенцам, вышеупомянутые супруги были удивлены приятным теплом в комнатах (+22С), не подозревая, что для поддержания такой температуры, приходиться отапливать тонкостенное жилище день и ночь. Поднимать в доме температуру выше уже не выгодно – белый свет не натопишь! Тасманийцы очень гордятся развернутым строительством в своём штате, много твердят и пишут о быстром возведении новых государственных и частных коттеджей, подтверждая свои слова красочными рекламами по ТВ. Но никто не осмелился ещё сказать, что эти дома – декоративны и фактически не приспособлены для комфортного проживания в них. Одинарные рамы, полы и потолки, пропускающие холод, тонкие стены в четверть кирпича с тощей набивкой годятся возможно для Квинсленда, где в целом нет ледяных ночей и утренних заморозков, шквального холодного ветра и затяжных дождей. В Тасмании камины, практически не остывая (задняя стенка их почему-то отапливает улицу), чадят восемь-девять месяцев в году, распространяя смрад и накрывая город дымовой завесой. Становиться очевидной непригодность существующих норм строительства для вышеупомянутого региона. Если вы заспались и не подбросили вовремя дров в проголодавшуюся печь, то ночью вас разбудит разъедающая лёгкие, тяжёлая как ртуть сырость и всё равно заставит вставать к потухшему очагу. В противном случае, зимним утром вас ожидает «подлёдная» температура +4С и

63

осипшая гортань. Подобный выхолаживающий эффект неприятен приезжим, избалованным комфортными условиями в домах с центральным отоплением. Закалённое население Тасмании, не испытавшее на себе такого преимущества, в разговоре даже недопонимает смысла высказанных притензий к строителям. Английские камины были придуманы задолго до средневековья и может быть в том был смысл, но на дворе ХХI век. Поднятый вопрос актуален на сегодняшний день и, не сочтите нас неблагодарными, всё же требует своего кардинального разрешения. При обилии свободной земли, дома в городах жмутся друг к другу. Небольшие наделы, на которых они стоят, разделены сетками или заборами полутораметровой высоты, позволяющие беспрепятственно обозревать не только свой участок, но и уклад быта соседа. Нетрудно догадаться, чем руководствовалась администрация города, устанавливая стандарты для «хаузенкомишенского» жилья: конечно же, создавались условия для взаимовыручки людей из малообеспеченных слоёв общества, как это было в коммуналках тридцатых годов родного для нас Союза. Так или иначе, но всё происходящее во дворе арендатора становится достоянием внимания соседей, проявляющих здоровый интерес к чужой жизни. Находятся недовольные. Они обвиняют власти в поощрении к соглядатайству, призывам к слежке друг за другом. Таким недовольным терпеливо разъясняют, что всё подчинено благородной идее контроля за нарушителями правопорядка и оберегается покой всех сограждан. Когда мы получили долгожданное жильё, сосед слева стал проявлять узаконенное любопытство к иностранцам. Его не смущало плохое знание английского языка новых жильцов. Он мог придти к нам в дом поздним вечером с сигаретой в зубах, стряхивая пепел прямо на пол, и, неуверенной походкой любящего пива англичанина, пересечь комнату, а затем разместившись в единственном пока ещё кресле, неторопясь рассказывать, кто здесь жил до- и по скольку месяцев или лет. В это время хозяева стояли кружком, переминаясь с ноги на ногу, и внимали чужой речи, не смея чем-нибудь пришельца обидеть. Или он мог заглянуть на минутку, чтобы попросить охапку дров для барбекью, терпеливо повторяя свою просьбу, а если его не поймут, то обслужить себя самому. Или, свесив с забора жилистые руки на сторону соседей, подолгу наблюдать за обустройством «иностранцев» с врождённой уверенностью англо-сакса, что его внимание приятно инородцам. Однажды Роберт принёс переселенцам свои старые, пропахшие куревом занавески и, протянув их главе семьи, сказал: – У вас вечером всё видно через окно, компьютор работает. Это плохо, приватности нет, мне не по душе. Нужны занавески, вот возьмите пока, потом вернёте. Шума тоже будет меньше. И добавил с улыбкой: – А то я иногда нехорошо ругаюсь... Занавески Роберт предложил от всего сердца. Мы предельно вежливо отказались от подарка, однако искреннюю доброту соседа оценили. В целом Роберт выделялся среди прочих окружающих душевностью характера. Правда, когда надирался, сам чёрт ему уже не брат, и мы опасались, что душа в такие мгновения может не ограничиться занавесками. Это смущало и мы старались относиться к соседу с предупредительной осторожностью. Естественно, общих интересов для панибратства быть не могло, а ровные приятельские взаимоотношения никак Роберта не устраивали. Ему нужна была немедленная

64

тесная дружба по гроб жизни c застольем. В доме у нас не курили, не употребляли спиртного и букет, покидавший утробу гостя, когда ему вздумается, не вызывал приятных ощущений у членов семьи. А тут ещё новосёлы стали копать землю под огород и сажать фруктовые деревья. У австралийцев такое не принято – клубнику и яблоки следует покупать в магазинах, иначе для чего же они существуют? Мы видели палисады, на которых ветви мандариновых или лимонных деревьев ломились от плодов. Их не собирали. Сбитыми ветром цитрусовыми заполняли мусорные баки, а для себя мандарины и лимоны хозяева покупали в супермаркете. Но особое недоумение у окружающих вызвало наше намерение строить на участке беседку. «Закажите на стройдворе, вам привезут и поставят», – говорили их насмешливые взгляды. Действительно, всего-то и удовольствия на пару тысяч долларов! Можно, конечно, их собрать, просидев несколько месяцев на подкормке в благотворительных миссиях, но это безрадостный путь. Поэтому я занялся привозом со свалки длинных обрезков вагонки и вместе с сыном сколачивал щиты, из которых затем планировалось возвести «перголу» – навес от солнца и дождя. Движения на ярде вызывали ответную реакцию соседей, стук молотка действовал на окружающих раздражающе. Андрю, вьетнамский ветеран (он был тяжело ранен вьетконговцами, но выжил), обитель которого располагалась рядом с фасадом нашего дома, как-то выглянул из-за своей двери и всерьёз поинтересовался: – Кто это тут мне мешает смотреть телевизор? Теперь мигранты старались завершать работу пораньше, чтобы не нарушать покоя отставника. Тем не менее, не очень любезный Андрю исподтишка старательно настраивал против новосёлов сговорчивое окружение, включая и Роберта. После вышеупомянутой моей стычки с хулиганом, Роберт неожиданно затосковал и вскоре сменил жилье, а вьетнамский ветеран перебрался к доброй, слегка ментально ущербной подруге жизни и затем оба пропали из виду. Дом Роберта заняли безработные, а в прежнее жилище ветерана въехала одинокая старушка. Бабушка собиралась жить здесь долго. По её требованию спилили древнее дерево, которое было явно старше возраста пенсионерки и мешало обзору, заслоняя собою божий свет. Корчевальная машина аккуратно удалила пень, измельчила его в крошку и рабочие, заровняв потревоженный газон, присыпали песком место вырубки. В магазине фирмы «Ганс» старушкой были куплены многолетние цветы, закрасовавшиеся теперь под окнами, и два кустика с бирками, но кто-то вырвал их в первую же ночь. Старая женщина, чуть не плача, ходила с расстроенным лицом, пытаясь найти саженцы. Один из них она подобрала на тратуаре у соседнего дома и заботливо посадила вновь. Несчастные истрёпанные прутики регулярно выдёргивала чья-то шкодливая рука, а настырная бабуля упорно возвращала их на прежнее место. Наконец терпение старушки иссякло и она, прихватив с собой многострадальный кустик, тихо покинула беспокойный район, не захотевший мириться с её присутствием. Спустя неделю после исчезновения старушки, Таисия Яковлевна обратила внимание на исковерканную раму пустующего особнячка. – Глеб, а в соседний дом пытались влезть. И я знаю, когда. – Это интересно, – лениво отозвался я, просматривая в уже сколоченной беседке номер «Тзе Аустралиан». – Что же там можно взять, если он пуст? И причём здесь ты? – Ночью я слышала громкие голоса за окном. Даже показалось, что кто-то гуляет по нашему участку.

65

– Даа? Сейчас припоминаю, что-то и сам слышал сквозь сон, – оживился глава семьи. – Обычно, дровяные камины воруют. Помнишь, знакомые переезжали? Так воры еле дождались. В первый же вечер печь вынесли – её «хаузенкомишен» недавно менял. – Ах, говорить не хочется, – Таисия Яковлевна махнула рукой и ушла в дом, там трезвонил телефон.

КАБАЧОК

– Здравствуйте, Нора Леонидовна, – подняла трубку Валеева. – Да, потихоньку. К вам прийти? И выслушав ответ, добавила: – К вам прийти я всегда рада. А почему такая спешка? И тут жизнерадостный голосок Норы Леонидовны оповестил: – Таись Яклевна, я знаю ваш Глеб Дмитривич очень любит зелёный лук, верно? – Да, Нора Леонидовна, а к чему это? – А к тому, чтобы вы живо сбирались и шли до нас за луком. Я завтра-послезавтра буду высаживать молодую рассаду, а хорошего лука ещё полно. У нас места на огороде мало, придётся старый вырывать. Вот вы и наберёте для себе сколько нужно. А то Аполоша завтра будет готовить грядку под рассаду и весь подёргает. – Добрый вы человек, Нора Леонидовна! Только злоупотреблять добротой и трудом ближнего... – Какие глупости вы говорите за нас, Таись Яклевна! – перебила Свистунова. – Ведь я ж сама вам предложила. Я же не предлагаю вам того, чем не могу делиться, а так, всё равно на помойку уйдёт. – Ну, хорошо, уговорили, – согласилась Таиса, проглотив нетактичность приятельницы, – только я смогу прийти ближе к вечеру. – Да когда вам будет удобнее. Я действительно любил лук, но как мы не старались, расти он на нашем участке отказывался. Видно, земля не нравилась. – Вот и хорошо, что пришли! – с улыбкой встретила Нора Леонидовна Таису. – Пойдёмте на кухню чай пить, я сегодня кексов напекла море. – Ой, как это здорово! – шутливо потёрла руки моя жена, присаживаясь. Посидев с полчаса за чаем, Тая засобиралась домой. – За что же вы так торопитесь? Мы не так часто видимся, чтоб я вас отпустила быстро. Нора Леонидовна сокрушённо вздохнула. – Ну что ж, пойдёмте тогда за луком, и вообще, посмотрите наш огород. – С удовольствием, Нора Леонидовна, – согласилась Таисия Яковлевна. Огород – предмет особой гордости Свистуновых и его обозрение оказалось обязательным для переступавшей порог гостьи. Приятельницы прошли «чёрным ходом» за дом. Там копошился иссохший от трудов Аполлон Михайлович, словно крот, вгрызаясь короткой лопатой в тёмную плоть участка и складывая комковатую почву на краю прямоугольной ямы – будущей грядки. Хозяин заменял глину купленной землёй. Опущенные поля панамы затеняли и без того прищуренные до щёлочек глаза, но при виде гостьи они не в силах были скрыть плутовской искорки, блеснувшей в

66

крошечных зрачках. Аполлон Михайлович выпрямился, приосанился и, расплывшись улыбкой во всю ширь лукавой физиономии, радостно поздоровался. – Это он готовит грядку под помидоры, рассада перерастает, – пояснила Свистунова. Чуть в стороне от будущей грядки высилась бесформенная куча вырванного лука, щедро перемешанного с землёй. Нора Леонидовна подошла ближе и, протягивая руку к куче, предложила: – Вот видите, сколько хорошего лука выбрасываем. Набирайте, Таись Яклевна, сколько хотите. Оба выжидающе уставились на Валееву. – Спасибо, что-то расхотелось, – с потерянной улыбкой отказалась Таисия Яковлевна. Неопрятный ворох поубавил её энтузиазма. – Вы ж хотели! – удивилась Нора Леонидовна. – Я передумала. – Здесь ещё можно выбрать хорошего лука, – несколько сконфуженно сказала Свистунова. – Сверху ещё можно собрать. Вот смотрите, – Нора Леонидовна, наклонившись над кучей, подняла два надломленных, вымазанных хвостика. – Благодарю, не возьму, – не утруждая себя объяснениями, отказалась приятельница. И тогда Нора Леонидовна «спустила собаку» на мужа: – Я ж предупреждала, что Таись Яклевна должна зайти за луком! Зачем подёргал прежде времени? Ты ж сегодня не будешь готовить эту грядку, так зачем вырвал? – А что ж такого-то? – невинно замигав серыми глазками, продолжал улыбаться во весь рот довольный хозяин. – Пойдёмте Таись Яклевна, – отворачиваясь от «цветущего» мужа, позвала Свистунова, – я вам розы новые покажу. Они прошли дальше по бетонной дорожке и к гостье с радостью кинулся поиграть скучавший здоровенный пес, который без труда мог уронить на землю крупную Таису с Норой Леонидовной вместе. Его остановила свирепым окриком хозяйка и, замахнувшись длинной палкой, приготовленной для такого случая, заставила недоумевающего пса отступить. Двигаясь вдоль грядок, заботливо огороженных кустов смородины и фруктовых деревьев, женщины, осторожно перешагивая собачьи «мины», достигли цветочной зоны. Завершив экскурсию созерцанием прекрасного, обе вернулись в дом. Посидев на диване и поделившись новостями, Таиса заторопилась домой. – Зачем же так скоро? – пыталась удержать приятельницу Нора Леонидовна, – Мы с вами ни о чём не поговорили... – У меня остались незавершенными дела, – оправдывалась Тая перед хозяйкой. Та, ощущая неловкость от проказ Аполлона Михайловича, думала, чем бы их загладить, и нашла выход: – Ой, Таись Яклевна, я совсем забыла, знаете, память уже... У нас вы же видели, уродилась пропасть кабачков. Я с вами поделюсь, свои же люди. – Спасибо, Нора Леонидовна, у нас кабачки тоже зацвели. – У вас только зацвели, а у нас уже выросли, девать некуда. Ну возьмите, пожалуйста... – в голосе Свистуновой пробивались заискивающие нотки, – а то всё равно ж курям отдам.

67

Гостья поперхнулась от неожиданности, однако глаза хозяйки излучали столько младенческой невинности и благодушия, что Валеевой ничего другого не оставалось, как вслед за «помойкой» перешагнуть и «курей». Впрочем, Таиса не удержалась и, смеясь, по-свойски потрепала за плечи маленькую приятельницу: – Умеете же вы уговаривать, Нора Леонидовна, ноо..., пожалуйста, только один. – Вот и ладненько, я сбегаю за кабачком, срежу тогда вам саамый большущий, – с нескрываемым облегчением пошутила хозяйка. – Я быстренько! Отсутствовала Нора Леонидовна долго. «Наверное, кабачок никак не может оторвать», – пришло на ум гостье, когда со двора пробились приглушённые голоса: – Хи-хи, донесёт ли? – разобрала Валеева слова «дары дающей» и следом сдавленный смешок хозяина. Это уж слишком. Первым желанием было уйти сразу, не прощаясь, но в который раз Таисия Яковлевна подчинила свои эмоции рассудку, он не позволял хамить. Через несколько минут вошла возбуждённая Нора Леонидовна, держа тяжёлый целлофановый пакет. Внешне Таиса никак не отреагировала на услышенное. Она с улыбкой приняла подарок и поблагодарила щедрую хозяйку. Дома пакет был опущен, да простит нас Господь, в мусорный бак с пищевыми отходами. «Я не могла иначе», – сказал брошенный на меня виноватый взгляд подруги жизни. С этого дня контакты приятельниц окончательно свелись лишь к телефонным беседам да редким случайным уличным встречам. Исключение Таиса сделала перед отъездом из Тасмании, но об этом позже.

КРАСНАЯ КНОПКА

Прошло два года. У нас наметились перемены. Таиса уехала в Россию, чтобы попытаться забрать в Лонсестон старенькую мать, – ухаживать за ней на Родине уже некому. Хотя планируемое мероприятие и подкреплено австралийскими законами, но мы не очень верили в удачу. Ведь не пустили же к нам старшего сына! По австралийским законам, он после армии имел право на воссоединение с семьёй. – Кто-то умышленно вам вставляет палки в колёса, и вы никогда не узнаете: КТО и ЗАЧЕМ? – объяснила Валентина Ивановна. – Надо было обратиться ко мне, – растягивая в улыбке тонкие губы сплетницы, с подтекстом высказалась Инэсса Вениаминовна, – и вопрос с вашим сыном был бы решён. Вот уж не думали в нашей семье, что Инэсса Вениаминовна – Госдепартамент по Иммиграции! Мы не придали значения обронённой фразе. Была и приятная новость, – Сашу приняли в университет. В апреле 2002 года закончилась многомесячная разлука с женой. Таиса (предчувствие не обмануло) не сумела «пробить» для своей матери визу в Австралию и ни с чем вернулась в Лонсестон. После радостно-печальной встречи, Тая погрузилась на несколько дней в глубокую депрессию. Не зная,

68

чем жену отвлечь от разъедающих душу бесполезных дум, я не нашёл иного успокоительного средства, как предложить использовать дарованное природой время года для сбора рыжиков и маслят. Оба мы были заядлыми грибниками и теперь стали ежедневно посещать любимый парк-заповедник – «Холлибенк форест», лучший лесной массив вблизи Лонсестона. И тут пути-дороги пересеклись с маршрутом других отчаянных грибников – Свистуновых. Отношения между нашими семьями во многом зависели от темперамента Норы Леонидовны, где чередовались отливы с приливами. В первом случае обнажалось тинистое дно с запашком, но, спустя время, прилив надёжно укрывал его толщей чистой, как детская слеза, воды. Вот и сейчас встретились, словно родные. Женщины обнялись и расцеловались. – Что ж это вы не заходите до нас, совсем забыли, Таись Яклевна! Выяснилось, что за истекший срок сын Кирилл съездил в Россию, женился и теперь невестку, сибирячку Нину, знакомили с приёмами сбора грибов в окрестностях Лонсестона. В руках Кирилла щёлкал вспышками «кодак». Мы также не расставались на природе с фотоаппаратом, но почти на всех снимках были на фоне тасманийской флоры порознь. Решив воспользоваться случаем, я попытался обратиться к Свистунову с просьбой сфотографировать меня вместе с женой, однако Нора Леонидовна удержала просителя за рукав и со сладкой ноткой в голосе распорядилась: – Аполлон Михайлович сейчас занятый, беседует с Ниночкой. Вас и Кирюша сможет снять. Я удивленно взглянул на недоступного Свистунова-старшего, который, изогнувшись вопросительным знаком, стоял перед невесткой и с открывшимся азартом, жестикулируя руками, с жаром что-то разъяснял ей. «Наверняка обучает молодуху, как нужно правильно срезать гриб», – подумал я, с невольным раздражением воспринимая многообразие увлечений смекалистого соседа. Тот одинаково хорошо мог разобраться в системе зажигания двигателя и рессорной подвеске, сделать табуретку, сообразить, как послать заблудившееся письмо без дополнительной марки по нужному адресу, а также экономно уложить дрова в печь, что было предметом особой гордости Норы Леонидовны: – У нас всё горит, ни одного уголька не остается, Глеб Дмитривич! – Неужели одна зола? – Что вы! И зола вся сгорает! Чуткая супруга Аполлона Михайловича умела правильно расставить акценты в кипучей деятельности мужа и направить её по нужному руслу на благо семьи и великовозрастных деток, но, не дай Бог хоть каплю на сторону. Вспомнилось, как в первый год жизни в Лонсестоне я оформлял бумаги на получение гражданства. Тогда, чтобы засвидетельствовать свою личность, вынужден был обратиться к Свистунову, правда, без особой веры в успех. Вопреки ожиданию, Аполлон Михайлович удивил меня своей поспешной сговорчивостью. Свистунов, не заходя в дом, мгновенно разложил бумаги во дворе на дровах. – Аполлон Михайлович, может лучше в помещение зайдём? – Нет, нет. Здесь тоже удобно. Он быстро проставил галочки и чётко расписался в нужных местах. Дело было сделано. В этот момент из дверей с любопытством, откровенно написанном на её округлённом лице, выглянула бдительная Нора Леонидовна: – Что это вы тут пишите за углом? – надломленным голосом спросила она, чёрные глазки зажглись огоньками подозрительности.

69

– Вы опоздали, Нора Леонидовна, ох, опоздали, – со смесью шутливого сочувствия и легкого злорадства в голосе засмеялся я. Нора Леонидовна в ответ вымучено улыбнулась. Неожиданно для себя она выпустила из-под контроля мужа и была явно расдосадована этим, а Аполлон Михайлович наоборот казался вполне удовлетворённым. Он слишком хорошо знал свою жену и потому торопился самостоятельно завершить пустяковое дело, – иногда и ему надоедало вездесущее супружеское око. Однако оторвёмся от воспоминаний и вернёмся в «Холлибенк форест». На поляне по-прежнему стояли Свистунова и мы, Валеевы, а к нашей компании неспешной походкой уверенного в себе человека подходил Кирилл. Случайная встреча с знакомыми не отразилась на его лице ни радостью, ни раздражением. Он оставался прежним выдержанным, в меру учтивым и в меру обходительным узкоплечим молодым человеком с привлекательным лицом. Темпераментная мама считала своего сына писаным красавцем и использовала любой случай, чтобы лишний раз подчеркнуть это на людях: – Он у нас такой красивый, такой добрый, такой тонкокостный... – Нора Леонидовна, – поправляли её иногда, – обычно говорят «мелкокостный». – Нет-неет!! Тонкокостный. И совсем он у меня не мелкий, как вы за себе думаете. – Ноо, так не говорят... – Неееттт!!! Раз говорят ширококостный, тогда есть и тонкокостный! И – всё!.. Когда его схотели на родине забрать в армию, я еле откупила его. Ведь у Кирюши рука не поднимется их красную кнопку нажать! Лица слушателей принимают недоумённые выражения. – Его же в ракетные войска собирались упечь! Так я прямо в глаза сказала военкому: «Пусть ваш сынок сначала послужит!» – с дрожью в голосе уточняла Свистунова, не распространяясь относительно суммы отступного. – А чего стесняться, правда же? Ведь кровиночка моя! Решительная мама всегда полагалась на поддержку слушателей и, задаваясь, не сдерживала эмоций: – Ой, столько всего пережить пришлось, что вы за себе и представить не сможете, но я сумела привезти сюда сына. Мы виновато помалкивали в таких случаях, – наш старший сын отслужил армию и остался в России. – Сынок, – обратилась Свистунова к Кириллу, – сними Глеба Дмитривича с Таись Яклевной отсюда, а то папа занятый сейчас. Сынок снисходительным жестом подставил ладошку и я положил на неё фотокамеру, после чего мы с женой стали выбирать позицию. Свистунов-младший терпеливо ждал, пока кряхтящие знакомые определятся с местом, и затем мигнула вспышка. Довольные супруги изъявили желание ещё раз запечатлеть себя для истории. Стоя на фоне нового пейзажа, мы не заметили вспышки аппарата, о чём тут же вежливо сообщили Кириллу, но тот с достоинством промолчал. Явно злоупотребляя терпением волонтёра, главе семьи захотелось в третий раз увековечить себя вместе с женой, но теперь с корзиной грибов в придачу. Я долго устраивался между сосен, как петух на насесте. Наконец, правой рукой обнял жену, а левой драматическим жестом прижал к груди полный кузовок маслят. Снимок был сделан, и вновь без вспышки, на что супруги опять обратили внимание фотографа:

70

– Кирилл, может быть вы забыли открыть фокус? – озабоченно спросила Таисия Яковлевна. – Должна же появляться вспышка. – С моей стороны всё сработано в лучшем виде – не допускающим возражений тоном, ответил Свистунов-младший и вернул фотоаппарат. На проявленной впоследствии плёнке запечатлен был только первый кадр. Нажать «красную кнопку» для других снимков у «ракетчика» рука не поднялась.

ПОЕЗДКА ВО ФРАНКЛИНСКИЙ ЗАПОВЕДНИК

12 января 2003 года. Уже больше месяца, как я вновь проводил Таису в Россию к требующей ухода матери и вернуться она сможет опять не раньше апреля. Такие изматывающие визиты после смерти брата, жена совершает теперь регулярно, ибо Госдепартамент по Иммиграции поставил нашу бабушку в очередь «на Австралию», протяженностью в пятнадцать лет. Обратились к местному депутату Джуди (фамилию её запамятовал). Та возмутилась нелепой формальности решения госдепартамента, объявила, что немедленно займётся этим делом и даже догнала нас с сыном на улице через квартал, сказав, что назначает срочную встречу на следующий день. Но на встречу не вышла. Секретарь объяснила: депутат больна и когда поправится – неизвестно. «Вы позванивайте!» – посоветовали нам. Болезнь депутата затянулась на многие месяцы. За это время Таиса успела пробыть полгода возле матери. После возвращения жены, вновь добиваемся депутатского «аппойтмента». Вместо Джуди с нами разговаривала бравая девица, которая, задрав юбку, по-свойски втиснулась между мною и женой, поведя беседу на полусержантском жаргоне. С её слов, депутат уровня Джуди ничего не может поделать, так как закон есть закон! Но скоро в Лонсестон прибудет из Хобарта лицо, облечённое большой гражданской властью. Я запомнил его весёлое имя Чарли и что он является самым ответственным тасманийским чиновником в вопросах иммиграции. – Мы организуем здесь вам встречу с ним, желаю удачи! – упруго оттолкнувшись от сидения и ещё раз панибратски хлопнув меня по плечу, пообещала девица. Я вынужден был терпеть её развязность. В назначенные день и час мы прибыли в Иммиграционный Центр города. Появился Чарли, невозмутимый бюрократ вполне почтенной наружности, и нас пригласили войти. Государственный чиновник отказал в просьбе сразу и без обиняков, тоже заявив: – Закон есть закон, и вашей бабушке придется подождать в общей очереди пятнадцать лет. ДРУГИЕ МОГУТ ОБИДЕТЬСЯ, если мы её пропустим раньше! – Так ведь ей жить в самом лучшем случае осталось года два! – Это дела не меняет. Мы поблагодарили Чарли за пожелание пожить старушке ещё пятнадцать лет и расстались. От таких вестей Варвара Васильевна слегла. Теперь стало бессмысленным вникать в параномию, почему «другие» бабушки и дедушки воссоединяются с отпрысками «вне очереди», ибо заболевшим старикам попасть в Австралию ещё сложнее. Закон есть закон. Итак, Таиса отправилась в Россию к матери, мы опять будем куковать с сыном одни и привычно откладывать одно пособие на следующий её отъезд. Накануне отлёта Таисы, добрая Нора Леонидовна, встретившись в магазине, любезно предложила свои кулинарные услуги, то есть на период отсутствия

71

супруги раз в неделю заглядывать к нам с сыном и... готовить обед. Она с присущей ей прямотой повторила уже слышанное ранее: – Мы должны помогать друг другу. Ведь, верно, Таись Яклевна? Свистунова преданно смотрела в глаза жене и её взгляд подтверждал: слово есть дело. Зная всё-таки о большом интервале между этими двумя допущениями, Тая начала смущённо возражать, мол, неудобно и всё такое прочее, но её решительно прервали: – Неет, Таись Яклевна, мы, русские, должны помогать друг другу! Кто же ещё здесь НАМ тогда поможет? «Суждены нам благие порывы», – говорил классик. Доброта Норы Леонидовны всегда выскакивала без седока на волю раньше помыслов. Мы помощницу так и не увидели. Теперь в Подмосковье зима, а у нас – разгар неустойчивого лета. Семь утра, Саша ещё спит, а я – на ногах. Быстро отдёрнул штору и машинально зажмурился от ярчайшего солнца, хлестнувшего по глазам. Будет прекрасный тёплый денёк, грех им не воспользоваться. Сейчас же поеду во Франклинский заповедник, – северное крыло самого большого тасманийского лесного массива, занимающего двадцать процентов территории острова. Это уже не первый раз, когда я даю себе подобные обещания, но обычно после завтрака, затем российской передачи по ТВ наступал полдень и поездка откладывалась. Сегодня решил с утра не обременять желудок. Только кипяточку с молоком, банан с черносливом, и я готов. Да, а как же русская передача? Не беда. По понедельникам подводит свои постные итоги вечный Киселёв. Можно пропустить. Однако, на подготовку машины ушло ещё время. Наконец, оставив сыну записку (у Саши на сегдня планы... одним словом – друзья!), я отправляюсь в путь. Не буду описывать его начало. Скажу только, что к одиннадцати часам, изрядно поблуждав кривыми развилками, я был, наконец, в узловом пункте выбранного маршрута – Делоране, где, дозаправив свой «ковчег», повернул к югу, в сторону Великого Озера. Извилистое, видавшее виды шоссе, по-стариковски кряхтя, тяжело поползло в гору, пока не вскарабкалось на Верхнее Плато, чтобы, отдышавшись, двинуться по нему дальше к югу. Сразу резко похолодало. Неожиданно, побитый словно молью асфальт оборвался, как бумажный лоскут, обнажив доселе скрытую под собой щебенистую основу, – «грайвл» по-английски. Править стало веселее, – яма на яме при скорости в пределах пятидесяти. Антарктический воздушный поток сносит в сторону облака поднятой за спиной пыли, отчего редкие встречные «кары» по бежевому шлейфу видны издалека. Тряска такая, что ударами молотка отдаётся в темени. Последние убогие кусты исчезли. Кругом – дрожащая от холода степь с раскиданными по ней валунам и беснующимися на ветру пучками какой-то красноватой «марсианской» травы между ними. Через сорок мучительных минут скачки по моренной равнине, слева блеснуло свинцовой рябью хмурое озеро, овражистые берега которого были основательно пропаханы ушедшим к югу древним ледником. Пейзаж безрадостен и подстать ему складывалась унылость настроения. Но вот появляются первые признаки жилья и вскоре «лада» уже запрыгала по одинокой улице пустынного посёлка с десятком домов. На щите у въезда – огромная надпись, строгое предупреждение прибывающим: «ПОЛИЦИЯ В ДОМАХ СЛЕВА». Это вместо названия населённого пункта, которое для такого бесцветного угла посчитали излишеством. Справа – несколько коттеджей для туристов, их скорее всего нет, кроме пары, другой рыболовов. Я съехал в аппендикс для «каров» и, остановив

72

машину, с трудом выбрался из кабины. Затёкшие на педалях ноги одеревенели, превратившись в ходули, и на них пришлось ковылять через широкую площадь к домам в надежде выяснить, куда я приехал. Добираюсь до обшарпанного палисада первой многофлетовой коробки в полтора этажа, вскидываю голову и, что есть мочи, ору в сторону окон: «Эни боди хоум?» Глас вопиющего в пустыне. Над головою лишь жёлтое солнце, да остервенело носится на свободе ветер. Никого. В каком же из домиков полицейское управление? Просто не верится, что оно здесь нужно. Поодаль, в полусотне саженей от себя увидел кряхтящий в сторону коттеджей трактор и двинулся было к нему, но тракторист наддал газу. Не желаете объясняться? Бог с вами. Зато прочёл указатель у развилка, где фермер свернул: «К озеру Августа». Значит, согласно карте, я нахожусь в поселке Льявени, как раз почти в средней части западного берега Великого Озера. Два столетия назад в этой «тундре» разбивали свои летние стойбища чернокожие. Они ловили рыбу со связок хвороста, которые сейчас в науке называют травяными пирогами, и с удовольствием сами закалялись в ледяной воде, но на зиму, всё-таки, откочевывали к известному читателям Сванси, бросая временные шалаши на произвол судьбы. Теперь здесь постоянное поселение белых. В озере они не купаются, а рыболовные традиции оставили для заезжих любителей, имея с этого какой-то доход. Что же касается меня, то разобравшись с местонахождением, стал совершать телодвижения, как в прокручиваемой назад киноленте, – возвращаюсь на своих балберках к «кару», втискиваюсь в него, завожу, задним ходом выбираюсь из «тупичка» на дорогу и, развернувшись, продолжаю двигаться щебёнкой к югу. Впереди с десяток километров тряски до посёлка Миена, расположенного в самом юго-западном углу озера. Вижу, как оттуда, взбивая до блеклых небес густую пыль, несуться цугом, словно удирая, сразу пять лендроверов, наверняка со спиннингами над капотами. Эти уже «отстрелялись» и, что есть мочи, спешат «от рыбацких бочагов до домашних очагов», а «лада», вскоре разминувшись с ними, – в противоположную сторону. Вдоль берега попадаются «караваны» на приколе, их хозяева рыбачат неподалёку, ёжась от холода. Вот и развилок. Направо – тридцать пять километров свежего асфальта по «тундре» до Бронта Парк. Далее, рассекая заповедный лес, дорога выведёт вас к промозглому западному побережью Тасмании. Я прибавил газу. Через полчаса Бронт Парк уже позади, ещё километра три пути и мой «самарский вездеход» вырулил к Т-образному перекрёстку с оживлённой трассой, идущей от Западного Побережья к Хобарту. По ней спешат из зоны заказника тягачи-лесовозы, волокущие на шасси за собой связки стволов полутораметровой толщины каждый. Сворачиваю вправо навстречу лесовозам, которые по-хозяйски прижимают меня к самой бровке узкого шоссе. Приходится подчиняться, если не желаешь быть раздавленным, как кенгуру. Других встречных машин практически нет. Дорога продолжает бежать на запад по равнине, внешне уже напоминающей почтовую открытку с саванной в сухой сезон, только вместо баобабов по обе стороны понатыканы там и сям облезлые криволапые эвкалипты, корчившиеся на сквозняке. По ходу движения выступает почти полукилометровой высоты зубчатая стена кряжа, амфитеатром охватывающего плоскогорье. Вижу две широкие бреши в этом природном бастионе. Тот проход, что левее, стиснут двумя каменными истуканами с папахами сизого тумана на макушках: километровым Маунт Арроусмит справа и Кинг Вильямом с юга, достигающим высоты 1359 метров. В створ между этими стражами вечности втягивается и исчезает в глубине, как в зеве ящера, извилистый язычок шоссе. Другой проход

73

– далее к северу. Там распахнутой акульей пастью зубатится полуторакилометровый Маунт Олимпус. Мгла стала сползать с лесокудрых вершин на равнину. Вот она окутала полнеба серым покрывалом, и мой «кар» нырнул под него. Вниз посыпалась густая изморось, по ветровому стеклу заструились грязные ручейки, пришлось включить «дворники». Так я въехал в Дервент Брич – мост на протоке, соединяющей два вытянутых с севера на юг горных водоёма: Санта Клар и Кинг Вильям. Зеркало второго немного ниже и в южной части из него вытекает река Дервент, несущая свои светлые воды Хобарту. Перед мостом вправо – аппендикс к озеру Санта Клар с караванными стоянками и неизменными прозябшими рыболовами. За мостом несколько сакральных заведений (сувенирная лавка, закусочная, «паблик-тойлет») и бензоколонка. Глянул на датчик – полбака, а впереди сто четырнадцать километров горного лесопарка. Надо заправляться. Что? «Премиум анледида» нет? Другим не буду портить двигатель. – Апчхи, апчхи, кх-кх! Простите, с погодой не везёт. Вы из Лонсестона? У вас там, наверное, солнце? Служащий колонки утёр выглаженным носовым платком рот и, отвернувшись, смачно высморкался. Затем, скомкав платок, как тряпку, сунул в карман комбинезона. – Четвёртый меняю, – добавил он смущённо. – Скажу вам, сэр, до Квинстауна ни души и для такой дороги «танк» должен... Апчхи! Акх!.. Должен быть полным. Советую заправиться простым «анледид». Но если влить в топливный бак «анледид», мотор на подъемах станет чихать и кашлять, как мой советчик. Решил рискнуть доехать до Квинстауна на остатках «родного» горючего. Простуженный посёлок покидаю с тревогой в душе. Если встану, надо ловить какую-нибудь проезжую машину и просить хозяина, чтобы позвонил по «мобайлу» сыну. А если никто не остановится в глуши? Тогда дело осложнится и придётся в холоде ждать утра, чтобы на следующий день всё повторить. Так может продолжаться до тех пор, пока сын с полицией сами не отыщат меня. Впредь надо приобрести... нет, не «мобайл», не нравятся мне сотовые, – запасную металлическую канистру под бензин, хоть она и дорога, а сейчас – вперёд! Уже четвёртый час, а ещё не пройдено и половины запланированного цикла по этим карусельным дорогам, отчего, конечно, попаду домой не раньше одиннадцати вечера. Ещё надо бы брать стёганое одеяло с подушкой и ориентироваться на одну, две холодные ночёвки в пути, что мне не впервой. Такая идея позволит сделать поездки развлекательнее, с остановками в наиболее интересных местах, а пока... время сегодня уже не моё. Несмотря на дождь, держу скорость на горной трассе в пределах шестидесяти, с визгом срезая «озорные повороты», тем не менее, меня догоняют три легковушки. Вот почти вплотную «притиснулась» лакированная «королла», за нею маячит потрёпанный форд. Все отчаянно сигналят. В зеркало смутно проглядываются силуэты нескольких кудлатых голов в салоне первой машины. Пока сдвинуться в сторону некуда, но откровенное нетерпение задних ранит моё самолюбие. Уступить хулиганам? Да ни за что, я тоже хорош «лихач» в горах! Принимаю вызов и прибавляю, старый дурак, в скорости. На поворотах почти не торможу и зад всё время опасно сносит в сторону обрыва. Интересно, у кого крепче нервы? На редких ровных участках меня настигают, но на бесконечных изломах дороги задние всё больше отстают и, наконец, совсем скрываются за лесистыми выступами. Моросить перестало. Небо очистилось, доставив, наконец, удовольствие солнцу осветить западные склоны

74

златорунных гор. Ветра нет. Его и не может быть в густом горном лесу. Пролетает указатель, скоро смотровая площадка как раз на середине пути через заповедник и я притормаживаю, чтобы сделать короткую передышку: пора немного полюбоваться природой, заодно и пропустить «кудлатых», Бог с ними. На площадке две-три машины, тут же пристраиваюсь к ним. Стрелка датчика показывает чуть больше четверти бака. Замечательно! Думаю, что до закрытия заправочной в Квинстауне я вполне успею, если буду держать скорость. Через несколько секунд мимо проносятся, громыхая протекторами, мои преследователи, третья машина за ними, вроде, полицейская. Я проводил кавалькаду взглядом и вышел из «лады», желая потратить несколько бесценных минут для души, – на обзор в бинокль пылающих вечерним огнём окрестных вершин и погружающихся уже кое-где во мрак глубоких расщелин. На дне их шумит неукротимый поток Коллингвуд, питающий реку Франклин. Лабиринты русла горного потока повторяет узкая полоска асфальта, прижимающая вас вплотную к слезящимся от избытка влаги стенам гранита. Сзади громоздится невидимая с шоссе вершина Альма. Кругом – море свежей зелени и бело-голубых диких цветов, отчего отдельные поляны на освещённых склонах выглядят естественными цветниками. Температура воздуха, думаю, около восьми, – и это в середине летнего января! Скорее опять в кабину, чтобы продолжить движение. Дорога выровнялась, затем пошла под уклон. Я обратил внимание, что в лесу пропали привычные взору «классические» эвкалипты. Их росту препятствуют вечная сырость и недостаточная солнечная освещённость укрытых горами лощин. Зато появилось много елей, а вдоль трассы, – отрада для глаз, – пошли застенчивые эмигрантки-берёзы в ажурном зелёном одеянии. Спуск становится круче. Время от времени включаю третью передачу и, притормаживая, пропускаю несколько едва тащущихся навстречу вверх рефрежираторов. Сзади снова кто-то наседает на пятки и я в зеркало вижу грузовичок-пикап, который стоял рядом со мною на смотровой площадке. Хозяева таких маши отчаянно носятся по горам и с ними лучше не соперничать, но пропустить его сейчас сложно. Опять наддаю газу, петляю на «зигзагах удачи» и отыгрываю у грузовичка несколько метров. Срезав на скорости один из углов, «лада» занеслась задним скатом до самого склона и больше обычного накренилась влево с очевидным риском перевернуться и превратить этот крутой вираж в последний. Водитель сзади тут же благоразумно отстал. Боже мой, что же я делаю! Смехотворными трюками никому ничего не докажешь, кроме своей не знающей пределов глупости. Да пусть он себе сидит на хвосте, опытные шофера на это просто не обращают внимания. Хорошо, что нет пока встречного транспорта. Я немедленно урезал скорость. Грузовичок проделал то же самое, продолжая дистанцироваться от меня, наверное, уже где-то сотнею метров и периодически скрываясь за горой на вогнутых стремнинах трассы. Напряжение стало спадать, появилась возможность смотреть по сторонам. Осторожно объезжаю на второй передаче очередной выступ под нависшей над асфальтом елью. За поворотом – картина аварии. Остатки мотоцикла, разнесённые на несколько десятков метров вдоль шоссе, обрывки какого-то тряпья. Справа уткнулся смятой «мордой» в скалистую стену форд с вывороченной наизнанку левой передней дверью. В салоне за рулем – пристёгнутый водитель: прямой срез плеч без видимости головы. Так бывает, когда сломана шея. Муниципальная «тойота» стоит рядом, но «короллы» нет. Тут же лицом вниз завален тип в наручниках за спиной, тем не менее, один из полицейских продолжает придавливать его коленом к асфальту. Трещит рация. Всё

75

свершилось, повидимому в те секунды, когда я на «смотровой» водил биноклем по склонам. Сержант сделал рукою знак прижаться к краю и выйти из машины. Пониже собралось несколько встречных «каров», из них выглядывают меловые лица. И тут за моей спиной из-за поворота невозмутимо выруливает пикап. Вероятно, увиденное потрясло шофёра не меньше моего и грузовичок сначала встал, как вкопанный, на проезжей части, затем, опомнившись, тоже подъехал к обочине. У меня потребовали водительское удостоверение. Некоторое время полицейский сличал фотографию с оригиналом, затем спросил: – Почему так бешено мчались раньше. – Испугался хулиганов, но на смотровой я съехал в сторону, чтобы пропустить. – Это не хулиганы. Откройте, пожалуйста, багажник. В багажнике лежал под покрывалом складной тайванский велосипед, который мне очень давно подарил за помощь по хозяйству чеченец в Брисбене. На какую-то секунду я заколебался. Уловив мою нерешительность, полицейский просиял, как вычещенный унитаз, и, отступив на шаг, с металлом в голосе повторил просьбу-приказ. Я распахнул крышку. – Ого! А ну-ка, теперь ос-то-рож-но убирайте покрывало и... показывайте, что под ним. Увидев велосипед, сержант почему-то взгрустнул. – Отчего у вас в машине велосипед? Где взяли? – посыпались градом вопросы. – Я всегда его с собой вожу на экскурсии, он складной. Говорите, пожалуйста, помедленнее, сэр, и мне вас будет понять. Я не «перфект» в английском. – Чем вы докажете, что это ваш велосипед? – У меня есть свидетели. Пауза. Погадав, как быть со мною, «блюстителя порядка» осенило: – Заедите за удостоверением завтра в полицейский офис Льявени. Если проверят в пути, сошлётесь на нас. Надо же, искали Ваню, а он в бане. Склоняю голову набок и жалостливо прошу: – Сэр, вы же видете, я из Лонсестона, а к вам добраться непросто. Завтра у меня «аппойнтмент» в «дентист-клиник» (очень убедительная аргументация для австралийцев). Возьмите лучше другой документ. Сержант в раздумье продолжает рассматривать мою фотографию, затем, нехотя, возвращает водительские права, ничего не взяв взамен. – Не принимайте спиртного, когда садитесь за руль, – произносит он дежурную фразу при расставании. Пока полицейский меня допрашивал, другой аккуратно пропускал собравшиеся машины. Я был последним, а когда отъехал, где-то в небе стрекотал вертолёт, наверное, с оперативной бригадой. Сейчас они, может быть, разыскивали удравшую «короллу». Весь дальнейший путь до Квинстауна проходил под впечатлением дорожной драмы. Кто же были эти люди, раз не хулиганы? Ладно, думаю, подробности узнаю из вечерних новостей по ТВ, если успею (не успел, вернулся домой слишком поздно). Тем временем горы раздвинулись, как зелёный сценический занавес, выставив на обозрение цветастую декорацию, – отливающую в лучах вечернего солнца золотом широкую ёлочную гирлянду, вереницей ступеней ниспадающую вниз с далёкой скалистой седловины. Знаменитый Нельсонский Водопад! Рассматривать его в бинокль нет настроения, – на сегодня с меня хватит картин.

76

Не хотите, не надо! Бархатный занавес стал постепенно затягиваться и надвинувшиеся горы скрыли творение природы. Впереди ещё несколько дорожных пируэтов и «самара-лада» подъезжает к двойному, круто стиснутому горами, озеру Бурбури. Необходимо чуточку, всё-таки, размять ноги, и я съезжаю в открывшийся справа тупичок к береговой зоне отдыха. Шлагбаум перед турникетом касс поднят, служителей нет, кругом гнетущая пустота и одиночество. Я вышел из машины и через детскую площадку направился по пробитому в отвесном береговом обрыве лодочному скату к воде. Остатки солнца спрятала горная стена на противоположной стороне водохранилища. Пронзительный ветер оттуда гонит по озеру жёлтую пенную рябь в мою сторону, обдавая лицо холодными брызгами. Унылая картина. Из экстренных сообщений диктора, кажется, седьмой программы знаю, что в этих местах фермер встретил недавно тасманийского волка. Потом было опровержение. Выяснилось, что шутник-фермер разукрасил рыжего пса поперечными коричневыми полосами и выпустил его на шоссе прямо перед автобусом с легковерными туристами. Все громко завопили от радостного удивления, и напуганный дикими выкриками своих поклонников лжетиласин скрылся в кустах. Действительно, кто в такой глуши не поверит в чудо? Однако, что-то очень зябко. Сделав пару десятков глубоких вдохов и выдохов, бреду по гравию назад. Почему так тяжёл для ног этот короткий подъём? Вскоре мой «кар» по полукилометровой эстакаде, переброшенной через тинистую горловину между двумя водоёмами, переезжает на другой берег и кренделями трассы взбирается на перевал, где пока царит день. Вновь километра три дорожной круговерти и внизу в лощине открывается панорама Квинстауна с его каменными карьерами и медными копями. Вот и спуск в город. Семи ещё нет. А что, если и тут «заправка» без «премиума»? Отбрасываю эту мысль, сконцентрировав внимание на последних разворотах шоссе. Навстречу выбегают миниатюрные запылённые усадьбы, безликие скучные фасады стареньких домов провожают меня своими дремлющими окнами, затем пошли невзрачные магазинчики и вездесущие бары с небольшими кучками жвачных зевак возле них, которым некуда спешить. Останавливаюсь рядом с одной из групп. – Добрый вечер, молодые люди. Скажите, где здесь заправочная? – обращаюсь к микротолпе. Все с деревенским любопытством уставились в мою сторону, но не отвечают, – рты заклеяны «бабл-гаммом». Я выжидаю. Наконец, стоящий впереди выдавил изо рта белый пузырь, сразу скрывший пол-лица. Пузырь лопнул, после чего автор фокуса вежливо прогнусавил: – Поезжайте до центра, сэр, увидите сразу две. Поторопитесь, пока не закрыли. Ещё несколько минут катания по улицам и я въезжаю в центр, первое впечатление от которого будет соответствовать описанию, оставленному нам автотуристами, галлопировавшими по таким городкам полвека назад. От каждого в памяти остаются бензоколонка, стада припаркованных автомобилей, рекламы и одноярусные здания, которые иногда «подпрыгивают до второго этажа, чтобы затем, словно испугавшись собственной прыти, вновь прижаться к земле», как писали известные путешественники. Попробуйте потом восстановить, какой из центров Квинстаунский, а какой Скотсдайлский, Техасский или Каболчинский. Я спешу. Под гротескной зелёной вывеской

77

отыскиваю нужный сервис и успеваю схватить уже переодетого хозяина за фалды «фрака». – Хеллоу, сэр, как поживаете? – Спасибо, неплохо, а как вы? – Ужасно, «танк» пуст, не хотелось бы здесь застрять. Спешил, всё равно опоздал. – Это уже неважно. Сейчас я вас обслужу. Каким желаете? – «Премиум анледид», фул танк, сэр. Хозяин включил насос, затем сам отвинтил крышку бензобака и воткнул в его шейку наконечник шланга. Приятно было слышать, как журчит горючее, заполняющее пустоту ёмкости. Его энергии мне должно хватить до Лонсестона. – Вы с перевала? – Да, сэр. – Там, говорят, что, – авария? Мои нервы, вдруг, обмякли, выпустив на волю гномика-болтуна, – ведь я очевидец случившегося! – Не простая авария, сэр... полиция... погоня... – Местная передача по ТВ уже началась, но ничего: подождём половины десятого, – остановил меня слушатель. – Тридцать семь долларов, сэр, благодарю вас. Я рассчитался и справился о дороге на Тулах, – первой вехе на пути к дому. – Этой же авенидой назад до второго поворота налево, свернёте, проедете квартал, там увидете горнообогатительный комбинат, за ним трасса с указателем. Си ю лейта, сэр! – растянув губы в улыбке, попрощался владелец колонки. Следуя его пояснениям, проезжаю мрачное здание комбината, хмуро взирающего на дорогу пустыми глазницами выбитых стёкол. А где же указатель? Да вот он, на Т-образном пересечении улицы с головным шоссе. Налево – Страхан, направо – Зихан, Росбери, Туллах. Сворачиваю вправо. Через десять километров пути – другой перекрёсток: прямо – Росбери, Туллах и масса километров оживлённой трассы, направо узкое шоссе по горам сокращает вам путь до Туллаха вдвое. Ещё раз сворачиваю вправо и вновь карабкаюсь куда-то вверх. Скучающая без машин дорога продолжает сужаться, а я начинаю нервничать. На одном из подъёмов у обочины стоят джип и трак с прицепом. Подъезжаю ближе, – никого. Останавливаюсь и выхожу из машины. Неожиданно из-за прицепа появляются раскрасневшиеся, смущённо улыбающиеся физиономии двух джентльменов, – пожилого и другого, совсем ещё юного. – Добрый вечер. Скажите, сэр, – обращаюсь к пожилому, – дорога впереди не «грайвел»? – Нет, нет, сэр, везде только асфальт, – проворковал за соседа молоденький голубок. – Поезжайте спокойно, сэр. Найс трэп! – Благодарю, и вам всего доброго! Через пятнадцать минут я въезжаю в Туллах, – уже успевший погрузиться в вечернюю дремоту небольшой посёлок с единственной улицей вдоль шоссе. Оно рассекает строго пополам этот серенький деревенский пирожок с начинкой из домов на пару десятков проезжих туристов и двух сотен душ обслуги. Останавливаюсь возле телефонной будки (отдаю должное, они почти везде есть), – надо предупредить Сашу, что задерживаюсь. Снимаю ресивер и прикладываю к уху. Гудков нет. Но рядом другой автомат. С этим всё в

78

порядке, однако, на вызов никто не отвечает. В раздражении швыряю трубку на рычаг, подёргав вниз для верности несколько раз. Аппарат сорока центов не возвращает. С досадой молочу по нему двумя руками одновременно и секунду, другую жду, но молчун заупрямился. Выхожу из будки, хлопнув дверью. За спиной жиденьким дождичком посыпались монеты. Жуликовато оглянувшись по сторонам, выгребаю мелочь из контейнера, и бью автомат по морде ещё раз. Вторично вывалились, видно, уже остатки. Опустошив аппарат, и частично удовлетворённый этим, сажусь за руль. Молодец! Надо всегда так для верности лупить двумя кулаками сразу. Который сейчас час? Ага, начало девятого, осталось в запасе сорок минут светлого времени. Жму на акселератор и, взобравшись на плато, я вновь мчусь по пустынной, но не «тундре», а, скорее, по взлохмаченной патагонской «пампе», огибая водораздельный хребет Крейдл-маунтин уже с запада. Чтобы замкнуть кольцо, надо добраться до Делорана, – это добрую сотню километров и слава Богу, что трасса асфальтирована. Пока не встретилось ни одной машины. Пространство вокруг, насколько хватает глаз, покрыто волнами кочек с бушующими на них под напором ветра охапками седой травы, – полнейшая иллюзия рассерженного моря в непогоду с холмиками-зыбью, а темнеющая стрела шоссе, – след затерявшегося в водном просторе судна. Впереди травяная пучина выносит на поверхность какой-то мерцающий предмет, который быстро растёт по мере приближения к нему, в итоге превращаясь в завалившуюся на обочину лакированую «короллу». Узнаю беглянку и почти машинально добавляю газу, стремясь на скорости проскочить мимо. А что, если кто выскочит на дорогу? Тормозить уже слишком поздно. Проношусь чёртом, всё же успевая отметить, что «королла» пуста, как вытряхнутый саквояж. Итак, машина брошена. По логике вещей, последней её должна была покинуть кудлатая личность, сидевшая за рулем, остальные ягодки, скорее всего, высыпались раньше. Вот и подбирай голосующих. Можешь иногда не успеть пожалеть об этом! Неожиданно мои размышления прервал здоровенный тасманийский дьявол, которому выпала, видно, не очень частая в этих краях удача просеменить через дорогу перед носом автомобиля. Отчаянно торможу, машину юзом сносит вправо, после чего, оставив на шоссе часть протектора с каждого ската, «лада» останавливается, резко спружинив назад. В зеркало вижу, как дьявол какое-то время плывёт в океане травы, затем ныряет в неё целиком. Во мне пробуждается долго дремавший охотничий азарт. Не отдавая себе никакого отчёта, выскакиваю на трассу и трушу рысцой к тому месту, где только что скрылся неторопливый, свирепый на вид хищник. Тасманийский дьявол – ровесник тиласина. Он тоже давно бы исчез с лица планеты, будь покрупнее размерами (взрослый самец весит до 9 кг) и порезвее на ногу для отлова фермерских овец. За него этот крест нёс сумчатый волк, дьявол довольствовался только объедками, а потому был пощажён госдепартаментом острова и пока уцелел для красной книги. Этот самый внушительный (самцы – около метра в длину от носа до кончика короткого хвоста) на сегодняшний день сумчатый хищник своей конституцией напоминает небольшого, грубовато скроенного пса, превосходя последнего в страшной, почти тонной хватке своих челюстей. Однако, вопреки нелестному прозвищу и раздуваемой любителями ужасов репутации, тасманийский дьявол слишком глуп и робок, чтобы в критических ситуациях сполна использовать своё мощное оружие, отчего становится лёгкой добычей даже дворняг. Этот ночной зверь когда-то, как и тиласин, заселял всю Австралию. Прогрессирующие засухи и молниеносное распространение динго извели

79

застенчивое существо на материке, оставив дьяволу в удел прохладный сыроватый остров, отделённый от материка широким Бассовым проливом. Преодолеть такой рубикон оказалось не под силу дикой орде древних пришельцев из отряда псовых, благодаря чему ветеран грустной истории о сумчатых плотоядных дожил до наших дней. Сейчас остров заселили европейцы и китайцы. Они привезли собак вместе с «чумкой», которая стала выкашивать аборигенных хищников активнее, чем динго, и встретить дьявола до 1940 года считалось редкостью. Чиновники спохватились, поймав себя на мысли, что судьба дьявола окажется предрешённой, подобно тиласину. Срочно были приняты всевозможные меры по ликвидации бродячих псов и подавлению очагов «собачьей чумы», а также регулярной подкормке реликтового четвероногого. Положительные результаты сказались – спустя десятилетия, популяция дьявола восстановилась. Он снова расплодился по всему острову, отдавая предпочтение северо-востоку, и выходить из своих нор теперь стал даже в предсумеречные часы, а не только в полночь. До вышеописанной встречи с ним я ещё раз видел дьявола, сбитым автомобилем на лесной дороге перед Скотсдайлом, часов в семь вечера. Сумчатого зверя только что ударил «кенгурятником» «судзуки», на парах обогнавший нас. Мы остановились и вышли с женой к животному, чтобы стащить его с проезжей часи. Им оказался матёрый самец, весом наверное никак не меньше пуда, что явно превышало отмеренные природой параметры для данных особей. Цвет его ворсистого меха был почти чёрным, но с болоснежными «нагрудничком» и «штанишками». Из оскаленной пасти сочилась кровь, застывавший чёрный глаз с немым укором взирал на подошедших людей. Теперь, спустя полгода, мне представился случай рассмотреть тасманийского дьявола живьём на воле. Когда до намеченной цели оставалось немного, из-за бугра, будто ураганом вынесло пегий «нисан» с поп-музыкой под барабанный бой и хриплый лай солиста. Эстрада на колёсах стала стремительно приближаться, но двое в ней, завидев человека, идущего от своей машины в направлении «короллы», заподозрили неладное. Заскрипели тормоза и «нисан», обдав меня пылью и вонью, стал рядом с «ладой», заблокировав дорогу. То, что я сошёл с шоссе и отправился по просеке, проложенной дьяволом, пара восприняла, как трюк для отвода глаз и продолжала наблюдать за моими дальнейшими действиями. Конечно, если бы не зрители, я, наверняка приударил бы по следу, чтобы догнать коротконогое существо, но настроение было сорвано. Потоптавшись на месте и бесполезно поводив биноклем перед собой, я оскорбительно повернул его в сторону «нисана». Сидящим в машине мой ответный приём пришёлся не по вкусу, и, на предельную мощь взревев двигателем, «нисан», как норовистый конь, сорвался с места и ускакал. Хорошо ещё, что не влезли в «ковчег», – местная публика обожает пакостничать. Веками им, обитавшим бок-о-бок с ссыльными, внушалась бородатая мысль: коль спокойно жить хотите, – друг на друга доносите! Эти могли не шутки ради вырвать и провода в открытой кабине, чтобы не удрал, или накоротке использовать другой отработанный приём, пока я бегал за животным. После такой спецподготовки, сообщат по мобайлу, куда надо, и – до свидания! Возьми их потом за рупь двадцать. А мне, – прыгай всю ночь от холода вокруг, жди полиции и доказывай, что стал жертвой благосклонного законопослушания бдительных сограждан. Я ощутил безмерную усталость, когда уселся за свой «штурвал». Но пора включать фары и продолжить плавание навстречу набегающей ночи. Тусклый месяц давно уже гулял по северо-востоку небосвода, с каждой минутой усиливая свою яркость. В другое время,

80

расслабившись, я затянул бы мелодию под Раду Волшанинову: «Ущербная луна, гуляя в облаках, светила в окна тусклого вагона...», но сейчас настроение не располагало к этому. Шоссе всё чаще стало сваливаться вниз и в конце концов, оставив плоскогорье позади, заскользило вдоль бесконечных угодий и рощиц. Потеплело. Побежали навстречу посёлки с многочисленными дорожными отводами. Чтобы не заблудиться в их путанице, приходилось часто припарковываться под ярчайшими уличными фонарями, сверяться с картой и корректировать маршрут. После Элизабеттауна к двенадцати часам ночи вливаюсь в вечно обильный машинный поток Главного Северного Конвейера, который, миновав Делоран, бешенно понёс меня к дому. Руки и ноги стали ватными, а по прикованной к сидению спине забегали мурашки. Я не чувствовал скорости и, когда полиция при въезде в Лонсестон велела мне остановиться, не сразу это понял. Подошедший страж порядка проверил прибором, насколько я пьян, потом отпустил. Пожалуй, это стало заключительным аккордом дня сегодняшнего. Через минут двадцать я уже въезжал в Ровенсвуд. Дома ждала записка от сына, – они с другом отправились меня разыскивать и просили позвонить, если я вдруг появлюсь раньше. Да, тяжело в моём возрасте совершать в один приём такой маршрут и, не сделав ни одного снимка (аппарат забрала с собой жена), считать его разведывательным. Может быть мы когда-нибудь и впрямь повторим поездку с Таисой и посетим многокаскадный Нельсонский Водопад, если удасться уговорить её на одну путевую ночёвку, – к ним у супруги после Мёрта аллергия и, чтобы забылись неприятные симптомы, нужно время. А пока не лучше ли съездить в Порт-Артур? Паломничество туда, начиная с 1996 года, как ни странно, возросло после печально известной потехи молодого миллионера-рантье. Впрочем, подробности каннибальского куража бездельника – тема особая и о ней будет рассказано подробно, а сейчас... мне хочется ещё ненадолго вернуться назад, к самой середине лета 2002-го. Тогда я, отдавая дань местным традициям, побывал на Крейдел Маунтин, тёмном провале кратера древнего вулкана, заполненного студёной водой, – чёрной жемчужине Тасмании в оправе из моренных валунов, полуголых, словно кипятком ошпаренных деревьев и пёстрых палаточных городков, разбросанных по чахлой «лесотундре». Для полноты впечатлений я заставил себя пройтись по тропе, вытоптаной туристами вокруг зябких вод озера. Навстречу попадались пешеходы, циркулировавшие в обратном направление. У всех был возбуждённо-озабоченный вид. Они с детским восторгом крутили головами, всматриваясь в обнажённые, дымящиеся белёсой мглой вершины, вскидывали очи к моросящему небу и, прикрываясь капюшонами штормовок от ветра, елейно откровенничали между собою: – Ит из бьютифл! – О, ес, бьютифл, бьютифл! И тут я не выдержал: – Где вы видете «бьютифл» (красоту), покажите мне, сэр, и я порадуюсь вместе с вами! Сэр, не вынимая рук из тёплых карманов куртки, улыбнулся и провёл мокрым носом, словно циркулем, по дождю: – Вот она! Удачный юмор. Рекламные проспекты с выгодно отснятыми фотокартинками заманивают сюда туристов со всего материка и даже мира. В действительности же, великий живописец ПРИРОДА, израсходовав палитру ярких красок в долинах, довольствовался здесь серыми тонами. Однако,

81

выдержав далёкое путешествие, разве позволят себе жизнерадостные австралийцы или чопорные англичане обмануться в ожиданиях и не восторгаться унылым пейзажем скромного безжизненного озерца, подобно десятку других, затерянного в котловине гор среди холодных мшистых камней? Назад возвращался под затяжным дождём, но всё-таки у Голубиной Речки остановился возле раздавленного утконоса. Я вышел на несколько секунд из знойной кабины под ледяные струи, чтобы рассмотреть это чудо природы. Видимо, он сбит был давно, ибо задняя половина туловища и веслообразный хвост были основательно расплющены неоднократными наездами, а внутренности уже растащили птицы. Грудка с передними лапками и голова с чёрным клювом оставались целыми, однако, глаза оказались выклеванными. Удовлетворив любопытство, я поспешил вернуться в приятно натопленный салон и продолжил движение. Весь остаток пути я поневоле перебирал в памяти сведения о странном существе, чья история ведёт отсчёт времени от господства динозавров.

УТКОНОС

Излишне было бы напоминать, что на сегодняшний день ни одно млекопитающее мира решительно не имеет с утконосом какого-либо отдалённого сходства. Кроме ехидны, и то, – во многом весьма условного: ехидна – сумчатое млекопитающее, а утконос – нет. К моменту своего открытия, Австралия поистине была «Затерянным Миром». Её фауна застыла на заре развития млекопитающих и утконос тому прямое подтверждение. С утиным клювом и лапками, несёт яйца, но уже не птица. Его бескрылое гибкое тело покрыто тёмным густым мехом с плотным, вечно сухим подшёрстком, появляющиеся из яиц на свет «птенцы» кормятся... молоком. Утконос водится в пресных водоёмах прибрежной восточной Австралии, включая Тасманию. Южные индивидуумы вдвое крупнее северных. Тасманийские достигают двух килограммов веса у самцов и полутора у самок при полуметровой длине тела между кончиками клюва и хвоста. Утконос большую часть времени проводит под водой, но в то же время выныривает на поверхность для гипервентиляции лёгких чаще, чем это делают другие водоплавающие млекопитающие. В водной среде он передвигается быстро. Питается эта «полуптица» мелкой рыбёшкой и беспозвоночными. Клюв утконоса гибок, как гуттаперчевый, и очень чувствителен. Особь предпочитает одиночество, а в периоды спаривания самец при поисках подруги издает неназойливое, но достаточно внятное призывное урчание. Осенью самка откладывает два сросшихся яйца в тонкой «пергаментной» оболочке с уже сформировавшимися в них зародышами и высиживает яйца две недели, свернувшись «калачиком». Вылупившихся «птенцов» «мама» откармливает молоком, заточая себя на пять долгих месяцев в утеплённую мхом двадцатиметровой длины нору и временами покидая молодняк ради поиска пищи. «Обитель» утконоса хорошо заметна. Она обычно находится в береговой зоне и имеет соответствующий габаритам хозяина овальный вход, который уводит под корни кустов и деревьев. В целом, эта тварь земная очень беззащитна, но, тем не менее, взрослые особи снабжены шпорами в «ножнах» на лодыжках задних лап. Специальная железа вырабатывает яд, который по каналам поступает к кончикам шпор. Сила действия яда впечатляет. Парализующая волю боль может на время вывести из строя даже человека.

82

Сейчас индустриализация страны неумолимо сокращает ареал обитания утконоса, уязвимого и привередливого существа. Пока его ещё можно встретить в нетронутых лесных водоёмах востока континента. На Тасмании живая реликвия встречается чаще.

ЕХИДНА

Коль зашла речь об утконосе, опишем и стоящую в ряду с ним ехидну, которая водится в Тасмании и на материке повсеместно. Этого большого сумчатого «ежа» мне приходилось здесь встречать на воле неоднократно. Впервые я ехидну увидел в центре Квинсленда зимой годы назад, когда по высушеной равнине пешком отмерил больше тридцати километров из одного посёлка в другой. В Австралии есть и песчаная, и каменистая пустыни, но классическим их образцом здесь считаются обширнейшие безводные ареалы, покрытые жидкой порослью «недоношенного» эвкалипта. Не путайте с саванной. Тут практически нет баобабов и не встречается пресноводных болотец. Весь Австралийский континент, понижающийся к средней части, – огромный артезианский бассейн с достаточно близкими к поверхности водоносными горизонтами, которые доступны глубоким корням ксерофитов. Эфироносная листва эвкалипта, спасаясь от перегрева, подставляет солнцу ребро. Поэтому, если с невысокой возвышенности взглянуть сбоку на австралийскую пустыню, она обманчиво представится бесконечным зелёным лесом. Лесом, в котором нет спасительной тени от раскалённого светила и на сотни километров вы не найдёте ни единого родничка. Только чернокожие туземцы могли выживать на этой сковородке, точно угадывая места, где можно рыть колодцы. Сейчас все исполосовали дороги и шляхи, по которым между шахтерскими посёлками с рудниками бегают автомобили и верблюды. Я шёл по пустыне зимним июнем, когда активность солнца приближалась к минимальной. Сокращая путь, двигался по хорде, стягивавшей многомильную петлю трассы от автобусной остановки до пологого холма километрах в десяти по ходу. Вгрызшиеся корнями в истерзанную вечной засухой землю кустарник и редкие деревца эвкалипта в какой-то мере скрашивали монотонность маршрута. Подобраться друг к другу ближе, чем на тридцать метров, у высушенных солнечными лучами аборигенов пустынной флоры не хватало сил и они не препятствовали моему движению. Близился полдень, самое время как-нибудь спрятаться от набухавшего зноя. Я выбрал деревцо потолще, для увеличения тени пристроил в ветвях рюкзак с дорожной сумкой и, создав таким оригинальным способом себе минимум уюта, растянулся на тёплой земле. Жара сморила меня и я было задремал, но тут же вскочил от подозрительного шороха. Не змея ли! Предо мною лежал, свернувшись в клубок, очень крупный ёж. Видимо, движения человека напугали животное и ёж постарался спрятать мордочку в своих колючках. Мне оставалось только прислониться спиной к стволу эвкалипта и выжидать, когда ёж раскроется и снова побежит. Ждать пришлось недолго, клубок расправился, колючки раздвинулись и вместо носа показался чёрный клюв. Ехидна! Я подошёл к ней и, накрыв панамой, взял на руки. Ехидна тут же с перепугу обмочилась. Пришлось её отпустить, а мокрый насквозь головной убор просушивать на солнце. Запах, оставленный животным, был слишком острым, чтобы выветреться, и с панамы быстро перешёл на голову. Так и провёл с этим «амбрэ» вокруг себя оставшуюся часть маршрута.

83

Больше при встречах с колючими нервозными созданиями руками их не трогал. Не трогал до самой Тасмании, но тут, увидев однажды очень крупный экземпляр у горы Борроу, опять соблазнился понянчить его. Всё повторилось. Слава Богу, рядом был ручей. А что ехидна? Оказавшись на свободе, она, буравя твёрдым клювом землю и отчаянно работая мощными когтистыми лапами, мгновенно зарылась в податливый здесь грунт. Известны два типа ехидн: длиноносая и коротконосая. Вторая освоилась на австралийском материке и в Тасмании. Длина туловища – до полуметра, вес – до семи киллограммов. Тело покрыто иглами вперемешку с мехом. У тасманийских экземпляров мех преобладает. На задних лапах – шпоры, как у утконоса, но ядовитой железы нет. Питается ехидна личинками насекомых и муравьями. В жарких регионах к меню добавляются термиты. Обычно ехидна пробивает клювом муравейник и бронированным клейким язычком опустошает мечущееся в панике содержимое. Как и утконос, предпочитает одиночество до брачного периода, который наступает в конце зимы. Тогда за каждой самкой увязываются по десятку кавалеров. Через две недели самка откладывает себе в сумку одно яйцо в мягкой кожуре, а ещё через десять дней на свет появляется беспомощный детёныш и тоже вскармливается молоком. На континенте ехидной интересуется динго, но в Тасмании у этого «ежа» нет врагов. Люди её тоже не трогают, кроме чудаков, подобных мне.

ПОРТ-АРТУР

Как было сказано, поездка во Франклинский заповедник укрепила моё желание совершить другое интересное путешествие, – в Порт-Артур со знаменитой тюрьмой XVIII века, превращённой в музей. Кроме тюрьмы, городок в 1996 году прославивился криминальной драмой, названной одним из газетчиков «Кураж рантье». Впрочем, появлялись у спектакля и другие названия, но суть сценария одна: обезумевший от провинциальной скуки молодой бездельник-миллионер взял нарезное ружьё и, развлекая себя, отщёлкал из «винта», словно качкалдаков, почти три дюжины туристов. – А как бы вы хотели – охотник один, а дичи много, и она сама так и лезет в прицел? – кощунствует на вечеринке-«пати» одна из подвыпивших дур. – Действительно, попробуй, удержись от соблазна... Стрелок ведь тоже человек! – в тон шутит другая. Обе они ужаса живых мишений не испытали. Отведя на тридцати пяти покойниках душу, снайпер размечтался попасть под охраной полиции в сумасшедший дом и казался удивлённым, очутившись в тюремном изоляторе.

При разных обстоятельствах я побывал в Порт-Артуре дважды. Начну со второго посещения. Для этого перенесусь на несколько лет вперёд в то приятное время, когда наша семья вернулась на материк. Однажды мне пришлось по делам лететь в Хобарт и, воспользовавшись случаем, я купил там льготный билет на туристический автобусный рейс в Порт-Артур. Это была короткая, интересная поездка, однако я выделю из своих впечатлений лишь фрагменты, так или иначе связанные с «тасманийским феноменом». В настоящее время в Порт-Артуре не принято вспоминать о недавнем трагическом прошлом, унёсшим столько человеческих жизней, и ещё страшнее произносить вслух имя хладнокровного убийцы-маньяка. Много уже писано и

84

шёпотом говорено о «развлечении идиота», с потрясающей воображение скоростью развернувшим свой кураж в кафе «Броад Эрроу». Скажу, что пока бледнолицый блондинчик отбывает в Тасмании пожизненный срок, подавленные обыватели не могут спать спокойно. Им мерещится, что блондинчик обязательно вырвется из тюремной камеры и продолжит начатое. Считают, – на это у него фантазии хватит.

Лишь только автобус въехал в посёлок с историческими могилами осуждённых полуторавековой давности, сопровождавшая нас гид первым делом накоротке нервозно коснулась вопроса, застывшего в глазах большинства экскурсантов: – Заранее предупреждаю: не травмируйте здесь такими вопросами никого. Никто из персонала не пожелает с вами говорить об «этом». – О тысячах замученных осуждённых? – Хм, что вы? Ну вы знаете, о чём я говорю. Гид предостерегающе понизила голос. Таким образом, не успели мы ступить на отманикюренные, словно ноготочки барышень, плитки дорожек потр-артурской каторги, как вынуждены уже подчиняться надзирательским наставлениям гида: – Люди потеряли здесь близких и кощунственно напоминать об этом. Чем любопытствующим задавать нескромные вопросы персоналу, прочтите лучше фамилии на мемориальной плите или купите брошюрку в киоске. В ней всё сказано. На этот раз гид целомудренно поджала губы. Я купил брошюрку. В книжке, на все лады обильно расхваливающей природу и посвящающей туристов в таинства развалин, на самой последней страничке сообщается о границах будущего мемориального комплекса, включающего останки строения бывшего кафе «Броад Эрроу». И ни слова о самих событиях. С момента вступления на историческую землю, ваша излишняя любознательность расценивается как дотошное нездоровое любопытство, вторгающееся в святая святых чувств здешних британцев. Не мудрствуя, оказалась бесцеремонно выхваченной из общей груды и приколоченной к фасаду Общественного Мнения вывеска: «Мартин Брайант, согласно подтверждениям медицины, вовсе не сумасшедший – просто ущербный недоумок, который пожелал выбрать бесчеловечный способ войти в историю. Не дадим же воспользоваться ему шансом, «он» должен быть навсегда забыт людьми!» В подтверждение – нескромный заговор молчания, утвердивший рождение ещё одной британской традиции. Невдомёк чопорным управленцам Общественным Мнением, что призыв к молчанию не слишком удачно лечит души людей, скорее – мучит. Заговорщики отмахиваются от мысли, что «дурачок» Мартин Брайант недопонимал приписываемых ему тщеславных целей, требующих присутствия иных наследственных качеств и образованности. Действительно, откуда может быть у дефектанта такой полёт фантазии в заботах о своей истории, как у Герострата! Последнего и знают потому, что древние требовали от общества забыть поджигателя храма Артемиды. Сработала обратная связь и на сегодня «слава Герострата» – это позорная слава. Что же касается слов Брайанта: «запомнят надолго», то в них лишь злорадство мести «всем умникам», презиравшим «дурачка», и не более

85

того. При полном отсутствии сдерживающих центров, Мартин убивал и ему это вдруг стало приятным.

Выйдя из автобуса, мы все бодро прошлись к подножию холма с новым туристским центром, созданым взамен старого. Вечнозелёная ширма из разросшихся кустов скрывает от ваших глаз остатки каркаса кафе «Броад Эрроу». На самом деле в этом месте предполагается разбить неброский мемориальный сквер, где буйная зелень кустов и цветочные клумбы мягко укроют от визитёров кошмары прошлого. Трудно станет представить, что тут корчились в предсмертных судорогах люди разного пола и возраста, мужественные и робкие, – смерть уравняла всех. Как я убедился, ещё находясь в автобусе, на историю с «тасманийским феноменом» оказалось много охотников остросюжетных драм, ибо людям всё-таки свойственно интересоваться ужасами гораздо более развёрнуто, чем предлагают им через газеты копии сдержанных полицейских протоколов. В современном мире, где не проходит недели без серьёзного терракта и месяца без широко освещаемых массовых убийств, не будем по-ханжески отворачиваться от уже ставших историческими подробностей порт-артурской расправы, да простят нас все невинные жертвы. Те читатели, кого это особенно шокирует, могут сразу пропустить пару десятков страниц или вообще не отказать себе в удовольствии двумя пальчиками опустить в корзину сборник. Дело в принципе – подходы разные. Однако, как бы там ни было, порт-артурскую трагедию не перечеркнуть и возможно она является эпохальным отголоском жестокой истории освоения острова. Эхо от тасманийской бойни прокатилось по всей планете и ниже предлагается раздел под посвящённым ей заголовком:

КУРАЖ РАНТЬЕ

– Итак, вы утверждаете, Мартин, что не представляете себе, кто мог затянуть грузовой пояс на шее вашего отца и столкнуть его в дэм? – Отец сам обмотался водолазным поясом и утопился. Меня рядом не было. – Не рассказывайте сказок Гофмана, сэр. Пояс был не обмотан, а затянут, чего невозможно сделать без посторонней помощи. Относительно лично вас, Мартин, установлено, что на участке ярда, кроме Мориса Брайанта, то-есть вашего отца, находились ещё вы с матерью. – Меня не было рядом с ним. Я ничего не знаю. К допросу подключается второй полицейский: – Скажите, Мартин, вы любили своего отца? – Да, – помедлив, выдавил из себя подозреваемый. – Тогда непонятна ваша плохо скрытая радость на месте трагедии и отказ в просьбе матери немедленно вытащить утопленника. Любящие сыновья ведут себя иначе. – Что вы от меня хотите, – выдавил из себя допрашиваемый, – я всё равно ничего не знаю! Следователи понимали, что Мартин Брайант кривит душой, как попугай повторяя слова с чужих уст. Он мог бы рассказать о смерти родителя гораздо больше, но в машине была найдена оправдательная предсмертная записка покойника и дело приходилось закрывать, относя его к разряду предполагаемых

86

загадочных самоубийств. При расставании, полицейский не удержался от соблазна задать последний вопрос: – Мартин, почему вы истязали соседских кошек? Мартин впервые улыбнулся: – Я не знаю, зачем это делал. Впоследствии эту фразу мы услышим ещё не раз. Пока же с такой прелюдии начнём главную часть повествования о трагедии в Порт-Артуре, в прошлом знаменитым самой жестокой тюрьмой для отъявленных уголовников Британской империи, а в настоящем – печально известной резней конца двадцатого столетия. Главным Действующим Лицом, раскрутившим в погожий день 28 апреля 1996 года маховичок мясорубки, стал «вечно ухмыляющийся» длинноволосый блондинчик Мартин Брайант. Бойня, происшедшая почти тремя годами позже вышеприведённого допроса, потрясла австралийцев. Каждый уважающий себя гражданин содрогнулся, – как такое могло случиться в цивилизованнейшем государстве! «Его имени МЫ не будем упоминать... Он хотел, но не должен попасть в историю, немедленное всеобщее забвение – вот его удел... Его имя должно быть вычеркнуто из памяти человечества навсегда!» Примерно такими аппассионатными призывами к вселенной размахивает один лекарь из русоэмигрантов, теперь – Гражданин Австралии! Сработала наследственная склонность к порывам коллективного прозрения, когда в унисон настроению публики пришлось чуточку отодвинуть в сторону звание врача. Архимедовы потуги эскулапа вызывают улыбку времени: история никогда не вычеркнет из людской памяти Мартина. А сколько ещё взрывоопасного материала подрастает и до поры таится в социальных недрах общества! Достаточно вспомнить о «потомственном анимплоиде» – в его среде, как вирусы, множатся наркоманы. Окажись в руках такой «заблудшей овцы» в период «ломки» вместо ампулы с героином автомат и результат может оказаться вполне предсказуемым. Не предаст забвению Мартина и криминалистика, – ряд работников сыска считает свершившийся факт более детективным, чем он кажется. Не будем прицельно кидать в распоясавшегося убийцу заготовленные камни. Используя заслуживающие доверия источники и беседы со знавшими Брайанта людьми, попробуем описать этот социальный феномен, в целом избегая оценок. Думается, он не раз ещё кого-то озадачит. В семье Карлин и Мориса Брайантов Мартин рос убогим подавленным волчонком. Глядя на своё творение, молодой отец, видимо, знал тайну несчастья сына и долю личной вины в этом. Он бросает работу грузчика и посвящает свою жизнь занятиям с ребёнком, которого уже смело можно было записывать в категорию «неподдающихся». На него не действовали уговоры. Плохо соображая, что от него хотят, Мартин совершал неожиданные поступки, приводившие в отчаяние родителей и ставившие под сомнение целесообразность дальнейшей воспитательной работы с ним. Приходилось наказывать. Во время домашних экзекуций сын, как щенок, сворачивался клубочком и молча сносил бессмысленные побои от вспыльчевого папаши, вкладывавшего в удары всю тоску по несбывшимся надеждам. Наступила пора школы. Вокруг угрюмого ограниченного мальчугана с непонятными наклонностями быстро образовался вакуум общения со сверстниками, который заполнялся только в моменты коллективного избиения «дурачка». В таких

87

случаях, Мартин, как и дома, сворачивался на земле клубком, закрывая голову руками, и терпеливо ожидал, когда маленьким чудовищам надоест наносить бесконечные пинки и тычки по его телу. Наконец, упившись недетской жестокостью, негодяйчики расходились по домам, похваляясь друг перед другом личным вкладом в общее дело. Мартин тоже плёлся домой. Родителям не рассказывал. Хуже синяков саднило душу подспудное осязание своей неполноценности, и он, глотая обиды, ещё больше замыкался в себе. «Быть тебе вечно битым, – сказал однажды отец, – если боишься огрызаться. Чем ты хуже их? Лупить тебя только я имею право!». И Мартин стал огрызаться, с физическим превосходством дефектанта поодиночке расправляясь с участниками избиений обоего пола. Его стали побаиваться, хотя коллективное воспитание пока ещё сохраняло силу. Только теперь Мартин, превратившийся в «маниакального» забияку, крутился юлой, со странной улыбкой на устах отбиваясь от озверелой своры ментально нормальных ребятишек. Скорбя по утраченной безнаказанности, сверстники сговорились утопить «смеющегося дурачка» в заливе и сделали бы это однажды, не вырвись он из их рук, оставив на телах несовершеннолетних преступников метки от своих зубов. Вот тогда вступил в действие главный резерв армии подростков, – их родители. С чужими папашами и старшими братьями тягаться Мартину было несподручно и после побоев он мстил им у себя дома, пуская в ход пробудившееся воображение и жестоко расправляясь с обидчиками через детские игры с бумажными человечками. Им Мартин давал ненавистные имена, потом судил и сжигал. Игрушки, в чей мир Брайант вписывался «на равных», успокаивали его психику и в гораздо более поздние годы. Само собой разумеется, мстительный «отверженный» не упускал и реального шанса спиливать ночами яблони в соседских садах и отпускать на волю волн чужие ялики. Когда детишки, указывая пальцами, издали дразнили «дурачка» со своих участков, в ответ летели тяжёлые камни. Дефектант не прогрессировал в учёбе. Не добрав в школе критической суммы балов, отличающих по мнению педагогов «гомо-сапиенс» от «гомо-эректус», Мартин был препровождён в класс для неполноценных, в котором процесс его самоизоляции протекал энергичнее. Свою зрелость он уже встречал пенсионером по части устойчивого слабоумия. «Полное отсутствие эмоций», – констатировали врачи, когда рыбаки спасли в бушующем от непогоды Бассовом проливе ялик с поседевшей от ужаса девицей в нём и безучастным к происходящему Мартином Брайантом, на блаженном лице которого блуждала рассеянная улыбка. Как несостоявшаяся «гёрл-френд» призналась впоследствии, эта «улыбка смерти» была для неё страшнее исходящего пеной, взбесившегося моря. В целом девушки избегали Мартина. На свои нелепые притязания он иногда получал слишком резкий отпор, что, порой, больно било по его самолюбию, растормаживало психику и выливалось в открытый бурный протест. Однажды Брайант был выкинут дюжим водителем из автобуса за энергичное приставание к школьнице. Мартин поймал такси, догнал автобус и был бит вторично. Дома «дурачок без эмоций» заперся в своей комнате, накрылся подушкой и... разрыдался. Действительно, что он мог поделать? Позднее он будет знать, что делать. Но вот, в сумрачной жизни Мартина появился просвет, который человека половчее сделал бы процветающим миллионером, а нашего «героя» привёл только к трагической развязке, за считанные минуты унёсшей тридцать пять человеческих жизней. Своеобразный рекорд Гиннеса в мирное время! Началось с того, что Мартин, обречённый судьбой на «вечную» безработицу, получает

88

«должность» дворника у богатой одинокой женщины Хелен Харвей, эксцентричной миллионерши средних лет, имеющей долю в игорном бизнесе. Темпераментную леди не насторожила загадочная «блуждающая улыбка» белокурого «молчуна» и, спустя годы, Хелен падёт жертвой несчастного случая, оставив весь свой капитал Мартину. А пока, молодой дворник пошёл на повышение, став «бой-френдом» владелицы игорного дома. В округе Хелен слыла за сочинительницу забавных басен из своей жизни и неудержимую транжиру своего состояния. Она жила на широкую ногу. Каждый месяц покупала новые марки машин, которыми не пользовалась, регулярно приобретала драгоценности, – к ним Хелен, как все женщины, питала слабость, но никогда дорогих «побрякушек» не носила. Миссис Харвей тратила деньги на что угодно, включая кошек, собак, птиц, ящериц, однако капитал её не иссякал. Мартин становится доверенным лицом миллионерши. Хелен официально «вводит его в дело», посылает в многочисленные «экспедиции», снабжая кругленькими суммами в качестве «командировочных». Их двор пополняется новыми породами животных, а особняк превращается в зловонный «зверинец». Наконец, в дело вмешивается санитарная служба, обязав счастливую пару «навести кругом чистоту и порядок». Такая досадная мелочь, как уборка, никогда в жизни не отвлекала Хелен от других более важных забот. Поэтому, оценка вывозимого «мусора» носила с её стороы приблизительный характер, и только лишь из одного «дворца» было отправлено семь грузовиков «лишнего хлама». При рассортировке на свалке, служители среди выброшенного «ассортимента» нашли с полдюжины действующих телевизоров, а тряпьё с коробками содержали кучки денежных купюр и драгоценностей. Дабы не обременять окружающих «чистоплюев» новыми кляузами, сожители покидают шумный столичный Хобарт и отбывают со своим зверьём в тихий провинциальный посёлок Коппинг. Стараясь не привлекать к себе внимания соседей, пара редко появляется вне своего очага в светлое время суток. Мартин предпочитает выгуливать собак с темнотой, держась «от дурного глаза» тени деревьев при яркой луне. В местное полицейское управление посыпались жалобы от обывателей: почему новый сосед крадётся ночами среди кустов? Это в высшей степени подозрительно. Органы правопорядка предложили Мартину совершать свои променады днём, чтобы сограждане видели его из окон. «Тихого» Брайанта это здорово задело. Он принципиально продолжает гулять лунными ночами, но уже не таясь и с ружьём в руках, смеха ради беря на мушку прилипшие в темноте к стёклам белые пятна любопытных физиономий. Ко всему прочему, новую пару стали раздражать туристы, – охотники до садовых яблок, ветви с которыми перевешивались через забор. У Хелен была особая нелюбовь к японцам и другим «кислоглазым», привитая ей с детства помнившими войну родителями, и Мартин заражается её антипатией к азиатам. С «мёртвой улыбкой» на лице он неожиданно выскальзывает за ворота, размахивая над головами приезжих огнестрельным оружием, как индеец томагавком во времена Дикого Запада. Толпа разбегается и «дефектант», вполне удовлетворённый своей экстравагантной выходкой, с осанкой победителя возвращается в дом, где его ждёт довольная Хелен. Годы, проведённые с этой женщиной, были лучшими в жизни Мартина. Самое главное заключалось в том, что в общении с ней он чувствовал себя человеком, а сама Хелен относилась к убогому, непредсказуемому в своём поведении поклоннику с терпением дрессировщицы. Пусть это «большое чудо» в силу разных причин безнадёжно отстало в развитии от других, но для неё он всё же оставался лучшим из всех и

89

никто не посмел бы в присутствии миссис Харвей назвать даже в шутку Мартина «дурачком». Конец их совместного житья-бытья был предопределён. Мартин, разыгравшись, как всегда, выше меры, вдруг вцепился в баранку, когда машину вела Хелен, и лимузин на скорости врезается в столб. Вся правая часть легковушки разворочена вместе с его подругой. Улыбающийся дефектант отделался переломами. Позднее, его спросят, зачем он дернул руль, и Мартин вновь ответит: – Я сам не знаю, зачем. Потеряв Хелен, «экс-бой-френд» унаследовал её дом, капитал, а также ненависть покойной к «кислоглазым» япошкам. Богатый жизненный выбор открывается перед бывшим «дефектантом», – мы не оговорились: именно «бывшим», ибо перед большими деньгами меркнет разум и оппоненты становятся друзьями (ведь были и животные-миллионеры, перед которыми в угодливых улыбках гнули спины люди-лакеи). Но горе Брайанта безутешно. Всё в Коппинге напоминает о «ней». Мартин переезжает назад в Хобарт в теперь уже свой дворец. Необходимо развеяться. Мартина «по звонку» посещают «седенькие» визитёрши (возраст для него не помеха), контакты с которыми проходили в присутствии собак, кошек, змей с ящерицами и тоже носили больше рептильный характер. Визиты надоели. «Купаясь в деньгах», он в то же время барахтается в переполнявшем его душу одиночестве. Подспудно Брайант чувствует, что надо срочно выходить из этого неустойчивого состояния. «Вдовец» покидает «дворец» и, бросив домашние «кутежи», отравляется в заморские вояжи. В настоящее время это модно. За три года наш герой совершает тридцать(!) дальних путешествий, описание которых вполне можно свести к одряхлевшему анекдоту: – Куда ты летал, Мартин? – На Гавайи. – Ну, и как? – Здорово... Авиалайнер... первый класс, завтрак, обед, ужин... – Ого! А потом? – Потом – кабаре в Нью-Йорке, «шопинг»...ой, забыл где... – Ух ты...А потом? – Потом – домой. Авиалайнер, первый классс, обед вкусный... – А ещё куда летал? – В Европу... Как эта страна?... Ах, да, Париж, бордель... – Вот это да-а-а! И как потом? – Потом опять домой. Авиалайнер, первый класс... вкусный завтрак, обед... – Гениально! А потом? – Потом – страну забыл... авиалайнер...кабаре...бордель... – Здорово! Как же много, Мартин, ты стран на Земле повидал! Да, повидал Брайант очень много. Он только не рассказывал, что люди не всегда его понимали и «хихикали в кулачок» при общении, особенно японцы. Те откровенно, казалось мнительному Мартину, потешались за спиной. Человеческое столпотворение в общественных заведениях, где бывал путешественник, пугало и угнетало «тихого» провинциала, слабая голова отказывалась выдерживать груз свалившейся на неё лавины впечатлений. Мартин, как старик, устал от всего. Он перестает летать за рубеж. Трёхлетний рейд Брайанта «в народ» нисколько не сблизил их. Наоборот, над «тугодумным богачом» вновь зависло ощущение своей «неполноценности», утраченное, было, при жизни с Хелен. «Молчун» опять почувствовал себя восьмилетним

90

школяром, хотя сейчас его никто не колотил. Знакомые старались избегать контактов с Мартиным, удостаивая своим вниманием лишь в те минуты, когда нужны были деньги. Таким образом, круг общих интересов с друзьями ограничивался слышимостью шелеста кредиток в его бумажнике. Быть богатым бездельником надоело. Брайанта гложет тоска. «Тихий парень, немного одинок, – как скажут потом про него соседи, – кошки не обидит». Да, он действительно одинок, – временные привязанности в счёт не идут. Известно, что просветы в сознании на предмет собственной ущербности могут довести до петли. Не миновала бы чаша сия Мартина, не будь он таким озлобленным на людей, которые с детских лет отвергали его. Дефектанта удерживала от решительного шага только лютая ненависть ко «всем умникам», кто останется «после него». Брайант дозрел до того бесчувственного состояния, когда понял, что не очень-то страшится смерти, но уж если решишь уйти, то хлопни дверью, пусть о тебе запомнят надолго! А, собственно, зачем Мартину «уходить»? Он же пенсионер-дефектант! Даже, если были бы отправлены на «тот свет» десятки «пакостных обидчиков», в тюрьму посадить его всё равно не имеют права. Лица, подобные Мартину, не видят юридической разницы между слабоумием и сумасшествием. Брайанту показалось, что его риск сводится к минимуму – ответной реакции полицейских. И наш «герой» решается на крайность, которая, наконец, заставит «умников» мира с ним считаться. Отныне Мартин должен будет «встряхнуть их всех», с его финансовыми возможностями детская игра в бумажных человечков обретает реальный смысл. Обидчиков за истекшее время набралась уйма и болезненное воображение дефектанта сводит их теперь в собирательный образ, которым в основном оказались надоевшие наглецы-туристы. Возможно, Мартин возненавидел последних во время своих загранпоездок и объяснение тому кроется не только в хихиканьях за спиной. Аргументация, что в спокойной Тасмании толпы приезжих надоели ему своим гвалтом и однажды он решил положить этому конец, кажется не вполне убедительной. Однако, некоторые из близко знавших Брайанта, придерживаются именно такой версии. Они считают, что массы экскурсантов ничего не дают обывателям, кроме повседневного беспокойства. Из списка «недовольных» резидентов выпадают те, кто имеет с приезжих непосредственную мзду. Это – владельцы ночлежек, закусочных, сувенирных лавок, но таковых относительно немного и они вечно конфликтуют с соседями. «Обратите внимание, – говорит пенсионерка, пожелавшая остаться неизвестной, – «он» не вошёл больше ни к кому, кроме «них» (владельцев минигостиницы), а потом отправился в кафе». Не будем в дальнейшем решать эту головоломку. Ясно, что скученность приезжих облегчала обиженному Богом и людьми дефектанту задачу самоутверждения. На вопрос, отчего именно посетители Порт-Артура оказались мишенью, а не люди шумных улиц Хобарта, ответить можно просто: практическое отсутствие полиции в «исторических развалинах». Как же ведёт себя Брайант в описываемый момент? Теперь он постоянно сидит в хобартском персональном «зоопарке» за телеэкраном, почти не появляясь «на людях» и раскручивая злобу на них. Телевизор на какое-то время становится его единственной отрадой. Интересовался ли Мартин когда политикой? Смешной вопрос. Вникать в склоку парламентских дебатов не всегда подсилу даже здравомыслящему человеку. А что вы хотите от Мартина Брайанта? Ему краснобайство ораторов и словопрения развязных дикторов вообще никчему. Мартин, не отрываясь, смотрит только передачи и фильмы, специально «подогнанные» под его уровень. Там всё просто: если спорт, то мордобой, переломанные конечности, а порой и шеи. Если фильм, – секс

91

(можно себя потешить) и бесконечные убийства. Чем больше убито «негодяев», «подлецов» и... «умников», тем больше удовлетворения. Разбираться в мышиной возне авторских затей Мартину не приходит в голову. «Главное в фильмах, – это действие», – твердил частично известный в своё время московский «подельщик» Горохов. Во всех его киносценариях были слепленные на скорую руку начало и середина. «А концовку, – авторитетно заявлял писака, – пусть домысливает сам зритель. На свой манер». Ловкачи-гороховые плодятся везде и Мартин Брайант домысливает концовку их стряпни по-своему: главное – это действие! Фильмы-боевики подсказывают ему нехитрый сюжет спектакля. Сама сцена, на которой собирается выступить наш «герой», удачно подобрана Брайантом – это будет многолюдное кафе «Броад Эрроу» в Порт-Артуре. Место он определил за месяц до начала представления, побывав там несколько раз. В обычных боевиках – кучи холостых выстрелов, уровень предстоящего спектакля будет намного выше: вас осыпят убойными пулями! Мартин, не имея лицензии на право владения огнестрельным оружием(!), приобретает в специализированной хобартской лавке AR15 – тридцатизарядный полуавтомат военного образца с полным боекомплектом и военную самозарядную винтовку FN-FAL. Позднее, продавец будет наивно оправдываться, что в противозаконной сделке, якобы, виновата была «магазинная суматоха». Смехотворное объяснение. Просто он получил приличную переплату. Итак, оружие есть, но не понесёшь же его открыто! Тогда Мартин отправляется в «кожгалантерею» и, после долгого придирчевого осмотра, выбирает подходящую спортивную сумку, куда помещает дополнительно охотничий нож, две пары наручников и верёвку, – не слишком ли расчётливо для дефектанта? Теперь настала пора утвердить дату уникального представления, которое резко поднимет средний уровень преступности в Тасмании. До сих пор он составлял недостойную для потомков каторжан цифру: 0,85 убийств на 100000 населения, – самый низкий по Австралии. «Улыбающийся» исполнитель главной роли сокрушался, что пропустил многолюдный летний сезон, – вот тогда была бы потеха! Но и теперь не поздно, туристов ещё много. Мартин Брайант приступает к «репетиции» задуманного спектакля. За день до начала представления (по другим сведениям – за три часа), актёр отправляется на машине к небольшой гостинице «Коттедж на мысу», которой владели два давних должника Мартина по части «неуважения» – Давид и его супруга Салли Мартины, почти тезки. На них проверяется надёжность купленной винтовки. Итак, Рубикон перейдён. Стояли тёплые осенние дни, и для владельцев упомянутого кафе солнечное воскресенье 28 апреля 1996 года с наплывом отдыхающих не являлось исключением. Никто не предполагал, что сегодня у руин бывшей «Тюрьмы Смерти» для туристов подготовлена премьера под схожим названием: «Площадь Смерти». К часу дня число визитёров перевалило за пятьсот. Они безмятежно прогуливались по спокойным аллеям, наслаждаясь тишиной подаренным им синоптиками безветренного дня. – Какое прелестное местечко! Совсем, как в нашей тихой провинции, – восторгается англичанин. Соотечественники соглашаются с ним. Пройдёт немного времени и четверо из них будут в моргах, а многие из остальных окажутся в хирургических отделениях Порт-Артура и Хобарта с огнестрельными ранениями разной степени тяжести.

92

В час тридцать после полудня темп жизни вокруг «Броад Эрроу» замедлился и площадь опустела, – наступал «обед», время святое для британских желудков. «Ланч – есть ланч», – любят повторять англо-саксы и лица их при этом оживляются. На площади ещё оставалось с полсотни человек, которые уже отобедали. К ним вскоре присоединились с десяток тех, кто отдал долг сувенирным лавкам и теперь ожидал, когда народу в кафе поубавится. Никто не обратил внимания на длинноволосового молодого блондина с продолговатой спортивной сумкой, который вошёл в кафе, сделал заказ и уселся на балконе. – Что-то много ос собралось сегодня, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. Губы посетителя растянулись в уже знакомой «мёртвой улыбке», предвестнице его неожиданных поступков. Многообещающая фраза никого не насторожила. Ланчтайм! Все заняты своими тарелками. Только одна девочка обернулась к матери: – Мама, как страшно дядя смеётся. – Он наверное выпил пива. Это не наше дело. Тем временем Мартин продолжал поглощать свой обед. Между двумя блюдами грядущий «герой дня» вскинул глаза на соседей, затем, опустил их и вовсеуслышание посетовал с прежней ухмылкой: – Что это сегодня нет япошек? Не отправишь в ад. Произнеси Мартин свои тирады в Москве или Харькове, кое-кто из публики может и заподозрить недоброе, к нему привяжутся, поднимется возня и «смеющегося дядю» скрутят, лишив шанса «хлопнуть дверью». Но тут туристы ведут себя высокомерно, игнорируя «последнее предупреждениие». А жаль! Брайант возможно и предвидел это интуитивно, однако самоуверенность «умников» выводит его из равновесия немного раньше, чем хотелось бы: «смеющийся блондин» не успел допить напитка. Значит, его, «дурачка», пока ещё всерьёз не воспринимают! – Ничего, сейчас вы зашевелите крылышками у меня, осы, – шепчет Мартин.

Продолжая загадочно улыбаться, он неспешно встаёт, подхватывает с пола свою спортивную сумку и, встряхнув волосами, шаркающей походкой уверенного в себе джентльмена направляется с балкона внутрь кафе. Пройдя всё помещение, Мартин взгромоздил ношу на освободившийся стол и поставил рядом видеокамеру, «глаз» которой «упёрся» в соседей-азиатов, – пусть потом людишки посмотрят поучительный фильм. Несколько минут «комедиант» неподвижно стоит, всматриваясь в группы сидящих, затем взгляд его возвращается к азиатской паре. Прежде, чем люди успели что-то осмыслить, Брайант рванул молнию голубой сумки, выхватил из неё полуавтомат AR15 и с бедра прострелил шею азиату Мох Йи, убив наповал. Следующий поворот ствола – и с простреленной головой падает его компаньонша Су Ленг Чунг. Ещё взмах – и стаккато выстрелов с правого бедра веером рассыпалось по переполненному кафе, снят скальп с Мика Сержанта, сражена насмерть его подруга. Первые же три секунды добавили к вчерашним жертвам ещё трёх в обвинительный акт на Мартина, – это уже десятилетия в «одиночке», но список убитых продолжает расти со скоростью срабатывания спускового механизма винтовки. Застигнутые врасплох люди закрывались руками, вскакивающие мужчины пытались загораживать своих жён и тут же прошитые свинцом все вместе валились на пол. Почти каждая пуля находила нескольких жертв.

93

Пороховая гарь с акридным запахом затягивает помещение. Какой-то человек у входа, смело стоя в рост, успел крикнуть всем запоздалое предостережение-приказ: «Внимание, ложись!» Спустя мгновение он уже замертво ложится на порог сам с развороченной шеей. Ничего не скажешь, рука Брайанта была тверда, глаз верен, а нервы крепки для такой игры, – видать основательно поднаторел где-то в снайперском искусстве убогий дефектант. На полу – убитые и корчившиеся в судорогах, истекающие кровью люди. Субъект «без эмоций» бредёт к выходу, стреляя с бедра то вправо, то влево. Каждый хлопок AR15 накрывает цель. Через полторы минуты после первого выстрела Главный Герой «боевика», сменив обойму, гордо появляется в дверях. За спиной двадцать трупов и двенадцать раненых. Вошёл Мартин в кафе «дурачком», а вышел «Человеком», заставившем себя уважать! Кто думает по-другому? Стрелок дал из винтовки несколько беспорядочных «залпов» по мечущимся в поисках укрытий согнутым фигурам на площади. «Вот так вам, умники!» Продолжая работать по сценарию, «Человек с ружьем» покидает «Броад Эрроу». Он направляется к автостооянке, где сотни людей, заслышав многократно отраженное эхо выстрелов, решили, что началось традиционное костюмированное представление для туристов и с видеокамерами помчались в сторону кафе. Их криками пытаются остановить, но те не слушают. «Отлично, на ловца и зверь бежит». Навстречу летят пули. Двое бежавших, получивших усыпляющие пилюли, резко остановились и медленно опустились на асфальт, словно прилегли отдохнуть. Другие, кому не надо было уже повторять, что происходит, бросились врассыпную. – Заметались, тараканы? Ничего, я вас везде достану... Расстрел продолжился. «Человек с ружьем» заметил автобус, водитель которого с тремя, вскочившими внутрь, намеревался беспардонно удрать. – Не выйдет, сегодня «мой» час! Мартин хладнокровно застрелил в спину шофера и пассажиров. Некоторые угрями «затискались» под автобус. Брайант, собравшийся уже было идти к своей желтой Volvo-244GL, вынужден вернуться. – Ну, что с вами, дурачками, поделаешь? – усмехается «охотник». Он присел на корточки и выудил «рыбок» свинцовой наживкой. Ствол винтовки накалился, теперь пули будут «выплевываться». «Герой дня», неспеша, подошёл к своему «вольво», на крыше которого покоилась доска для серфинга, а в кабине – канистры с бензином. Убийца открыл багажник, по-хозяйски заменил перегревшийся от работы «армалит» на другую винтовку военного образца – FN-FAL, и выпустил несколько контрольных очередей через лиман в направлении Исторических Руин. Это оружие предназначалась уже для стрельбы «вдаль» – вполне дальновидный расклад мыслей у дэфектанта, впервые познакомившегося с нарезным оружием лишь неделями ранее. Повернувшись в сторону кафе, Мартин для острастки пострелял и туда, – сидете пока тихо, тараканы, не высовывайтесь. Оружие в порядке, запах крови кружит голову, но осталось ещё одно небольшое дельце: надо уничтожить... «армалит». Убийца заряжает ружьё специальным патроном, забитым до отказа порохом. Выстрел – баллистические улики уничтожены, – кто теперь скажет, что он дурак! Однако, куда подевались все мишени, пока стрелок был занят? Ах, вот они, голубчики... Брайант разряжает FAL в двух припозднившихся визитёров, потом садится за руль и дорогой движется вниз. Метров через триста ему повстречалась очень юная женщина, идущая с двумя детьми вдоль бровки. «Стерва, ещё не выросла, а уже успела? Убивать таких надо!» Приговор

94

вынесен, осталось привести его в исполнение. «Вольво» припарковывается и экзекутор с винтовкой выскакивает из него. В глазах женщины застыл ужас, к груди прижимает ребенка. Мартина это забавляет, отчего он, широко улыбаясь, помедлил с пару секунд, прежде чем прикончить одним выстрелом обоих. – Отгулялась, стерва... Еще секунду Брайант продолжает улыбаться, весьма довольный собою. Сегодня его день!... Ба, а где же другая девчонка? Та, что постарше. Воспользовавшись паузой, беглянка уже мелькает среди древесных стволов. – Ах, ты, стерва... Экзекутор срывается в погоню, настигает. Девчонка противно визжит, загородив лицо локтями. Пуля обрывает ее крик. Мартин взволнован. Склоня голову и разводя руками с винтовкой, он идёт к машине, искренне сокрушаясь, что чуть-было не упустил «стерву». Стрелок едет по шоссе ещё с пару сотен метров и останавливается около припаркованного рядом с высокой деревянной будкой «золотого» BMW. В нём две женщины, а около распахнутых дверей суетятся их встревоженные мужчины. Трах! Трах! Мужчин уже нет. Убийца выволакивает из салона женщин, толкает их к будке. Ещё два выстрела и со спутницами покончено тоже. Брайант реквизирует BMW и перетаскивает в него из «вольво» вещи, включая бензин и винтовку. Неожиданно, из-за поворота пониже появляется легковушка. «Комедиант» приветствует её двумя выстрелами, после которых встречный водитель удирает задним ходом. У будки завозились, это стал приходить в себя один из расстрелянных. – Смотри, ты, «умник» ожил! Экзекутор добивает его всеми одиннадцатью пулями, какие оставались в обойме. Заменив «магазин», «Герой дня» садится за руль конфискованного BMW и движется к бензоколонке, рядом с которой припарковалась белая «королла» с мистером Пирсом и его молодой дамой Зоей Холл. Убийца заблокировал им выезд и в союзе со своей винтовкой попытался вытянуть из салона Зою, но безуспешно, – конечности женщины свело судорогой и она прочно вмёрзла в сидение. В возню робко пытается вмешаться кавалер. Не изменяя своей усмешке, «Человек с ружьем» оценивающе смерил взглядом дрожащего мистера, после чего велел ему влезть в открытый багажник BMW. Крышка захлопнулась. Какая, в конце концов, разница, кто будет заложником. Мартин вернулся к «королле» и, трижды выстрелив с бедра через лобовое стекло, окончательно пригвоздил мисс Холл к сиденью. Совершив этот «подвиг», порядком утомлённый «комедиант» решает направиться назад к «Коттеджу на мысу», где будет дотянута концовка его водевиля. Брайант чувствует, что теряет вкус к бесконечным убийствам, но отступить сейчас от гротескного сценария – выше духовных сил «актёра». Разгулявшийся поначалу маньяк теперь устало доигрывает спектакль. По пути он обстрелял встречную «тойоту», пули прошли мимо цели. «Чёрт с ней!» Мартин переключает внимание на другой стремительно приближающийся объект – большой чёрный джип, в котором находилась чета отпускников из Мельбурна. Их встречают два выстрела. Первая пуля прошивает капот, вторая проходит сквозь лобовое стекло, осыпав дождём осколков сидящих, и, раздробив по пути кисть руки женщины-водителя, впивается в заднее сидение. Джип завилял. Увидев, что жена ранена, муж перехватывает баранку, пытаясь удержать машину. Ему это удаётся, но джип теряет скорость и останавливается – повреждён дроссель. Однако, Мартин уже далеко, он занят фордом-«седаном» с другой парой. Машину, едущую к гостинице, осыпает смертоносный град, пробит ветровой

95

щиток, ранен водитель. Обливаясь кровью, человек в форде прибавляет газу, затем резко останавливается у припаркованного к обочине чьего-то джипа, хозяину которого удалось пересадить супругов в свою машину и скрыться. Тем временем, охота на лис продолжается и к Брайанту на некоторое время вновь возвращается азарт. Он останавливает BMW у трассы «Артур-Хайвай» и с винтовкой наперевес выходит на «большую дорогу». Встречный шофер вовремя среагировал на «Человека с ружьём», стоящего посреди шоссе, и, развернув машину на скорости, умчался в противоположном направлении. Другие едущие повторяют манёвр и шоссе становится пустынным. Досадно! Но тут как из миража появляется чья-то жёлтая машина. Вместо того, чтобы на ходу развернуться, растерявшийся водитель стал тормозить перед «Человеком с ружьем». «Дурачок!» Мартин радостно оживился. Подпустив машину чуть ближе обычного, он привычно прижал к бедру свой полуавтомат. Щёлк! Неожиданная осечка. Старый лимузин в отчаянии рванулся вперёд, мгновенно сократив расстояние до охотника. Машина уже неслась прямо в Брайанта со скоростью в сто десять. Мартин успевает передёрнуть затвор и выбросить несработавший патрон. Перед ним – выбор: трать мгновения на новый выстрел и будешь искромсан полуторатонной массой, – её уже не остановить, или – отскакивай в кювет, если успеешь. Сработал инстинкт. Невольный ужас перед несущемся навстречу стальным вепрем швырнул охотника в траву канавы. Когда «зверь» пронёсся, опомнившийся стрелок послал дрогнувшей рукой серию пуль из FAL-а вдогон, лимузин они не задержали. Дичь ускользнула, зато счастье, что сам жив. Первым желанием было догнать наглеца, потом Мартин передумал. Герой дня, прихрамывая, бредет назад к BMW, садится за руль и уже без «фейеверка» движется к «Коттеджу на мысу», изначальному пункту спектакля со зрителями-участниками. Вот и въезд в маленькую пустую гостиницу. «Комедиант» притирает BMW к бровке, переносит в дом свой «арсенал» и добавляет к нему винтовки покойных владельцев коттеджа. Затем, открыв багажник, накидывает наручники на запястья мистера Пирса и предлагает ему перебраться в помещение для гостей. Заложника бьёт озноб и он не в состоянии унять дрожь. «Герой дня», с которого давно сошла улыбка, загоняет мистера Пирса в дом, пинками помогая тому совладать с собой. Брайант кидает заложнику другую пару «стальных браслетов» и требует пристегнуться к перилам лестницы, ведущей наверх. Под тяжелым взглядом убийцы, мистер Пирс поспешно выполняет приказ. Мартин возвращается к BMW. Кругом гнетущая душу пустота и подозрительная тишина. Им вновь овладевает аппатия, притупляющая интерес ко всему происходящему. Тем не менее, Брайант, действуя механически, обливает машину бензином, затем, двигаясь к дому, льёт из канистры горючее на асфальт и подносит к ручейку зажигалу. Огонь быстро добегает до BMW и автомобиль скрывается в охватившем его ревущем пламени. Сознавая, что скоро прибудут полицейские и его ожидает «крутая» развязка, хмурый «комедиант» возвращается в холл, где встречается с умоляющим взглядом мистера Пирса. Штанины джинс того мокры так, словно почтенный джентльмен перешёл вброд горный поток. «Человека с ружьем» это вдруг взбесило больше всего. Как лохмотья с нищего принца, стряхнута серая подавленность, пробуждается желание немедленно кого бы то ни было продолжать убивать. Только тогда «киллер» опять почувствует уверенность в себе. Однако, мишень осталась одна-одинёшенька, и то заложник. Мартин колеблется, затем страсть к убийствам берёт верх, семь бед – один ответ. «У-у-ух, «таракан», какой из тебя, к чёрту, заложник!» Хлоп!

96

Эхо прокатилось по комнатам, мистер Пирс осел на ступенях, – последняя, тридцать пятая жертва «куражёра», апофеоз спектакля! Снаружи раздался взрыв бензобака BMW, заставивший убийцу вздрогнуть. В окно он увидел полицейские машины. То был сигнал, объявивший Брайанту о завершении его триумфального демарша по трупам. Наступал скучный финал, и в нём Мартин уже судорожно будет цепляться за жизнь, не подпуская к себе на прицельный выстрел разъярённых стражей порядка. «Добросовестно» отыгравший свою партию, «комедиант» решил защищаться до последнего с безумной отчаянностью обречённого. Он присел у подоконника, держа оружие наизготовку. Теперь оппоненты Брайанта не овцы, а вооруженные до зубов профессионалы, и он сам превращается в «дичь». Вместе с надвигавшейся ночью наступало тяжёлое похмелье.

Через несколько минут после выстрелов, объявивших о начале порт-артурской трагедии, первые «защитники граждан» появляются на сцене. Услышав по радио срочное сообщение, двое юных констеблей, Пол Хиланд и Гарри Виттл что есть мочи помчались к «горячей точке». Когда Хиланд подруливал к «Коттеджу на мысу», он увидел столб дыма над горевшим BMW. Пол немедленно развернулся в сторону главной трассы и заблокировал дорогу. В то же время констебль Виттл перегородил машиной шоссе у другого въезда и опечатал опасную зону. Вслед за ними подъехали другие две машины с полицейскими. В этот момент BMW взорвался, из коттеджа прозвучали выстрелы и пули, рекошетируя от камней, затянули свои соловьиные трели. Маневрируя «броневиками», прибывшие заняли более удобные безопасные боевые позиции и залегли, изучая обстановку. Прицельный огонь, «дырявивший» полицейский транспорт, продолжался до темноты, с наступлением которой на подмогу прибыла дополнительная оперативная группа. Её сотрудники, вникшие в ситуацию заранее, без особого труда занимают фланги вокруг гостиницы. Перед полицейскими оказалось практически оголённое «ничейное» пространство вокруг коттеджа. Это обстоятельство, а также ужасная радиосвязь, естественно, в дальнейшем затормозят поначалу успешную операцию. Из глубин дома продолжают опасно звучать выстрелы. Спустя часы после раздавшихся залпов, информация о маньяке-убийце просочилась за пределы «Исторических руин». Предположили, что им, по всей вероятности, мог быть Мартин Брайант, двадцативосьмилетний резидент предместья Хобарта – Нового Города. Его описание: высокий длинноволосый блондин, очень бледнокожий, почти альбинос, медлителен в движениях. Трагические сообщения становятся предметом большой озабоченности общества. Особенно волнующими оказались сведения о полуавтоматах AR15 и FN-FAL, которые маньяк возит с собой (позднее найдут ещё двенадцатизарядный пистолет Дэу, но им Брайант не воспользовался). Следующими на очереди были сообщения о незавидной судьбе Давида и Салли Мартинов, скромных владельцев небольшой гостиницы, скорее ночлежки «Коттедж на мысу», и что важнее всего, – убийца завладел оружием заложников. Вместе с супругами Мартин в доме ещё один несчастный по фамилии Пирс. Опасениями за жизнь пленников объяснили бездействие местной полиции. Из штатов Виктория и Новый Южный Уэльс прибывают подкрепления, – отряды специалистов по освобождению заложников. Операция получила широкий размах и оказалась самой крупной и уникальной за всю

97

австралийскую историю. Телевидение ночь напролёт держит телезрителей в курсе развития событий. С Брайантом поддерживали связь по радио до тех пор, пока голос его был слышен в эфире. Условия Мартина скромны. Он требовал вертолёт, который перебазировал бы его подальше от полиции, – ранее наслаждавшийся муками жертв маньяк, страшно боится получить теперь пулю сам. Он кричал, пытался иммитировать голоса заложников и полицейские наконец пришли к выводу, что «дурачок» блефует, живым в доме остался он один. Мало-помалу, голос Брайанта стал удаляться и вскоре пропал совсем, – у «комедианта» иссякли батареи. Ударная группа бойцов-оперативников проводит «летучий» военсовет. На нём принимается решение, что, раз заложникам уже ничто не грозит, брать «стрелка» благоразумнее в светлое время суток. В звенящей тишине, воцарившейся над «Историческим местом», пробуждается розовое утро понедельника 29 апреля 1996 года, – последнее утро свободы в жизни Мартина и он отмечает это знаменательное событие с помпой. Над «Коттеджем на мысу» занялся столб огня с дымом, вскоре пламя стало ураганным. Полицейские, не сговариваясь, кинулись спасать преступника, который, объятый пламенем, сам спешит к ним навстречу, срывает с себя одежду и вопит, что есть силы: – Не стреляйте, я заложник! Не стреляйте, я заложник! Когда санитар клал Брайанту мазь на обожённые места, последний задал как обычно неожиданный вопрос: – Не бензин ли это вместо мази, чем ты меня смазываешь? Было восемь двадцать пять утра. «Воскресного убийцу» поместили с ожогами в ту же больницу, в которой боролись со смертью многие из его жертв. Озабоченный этим обстоятельством персонал попросил утроить охрану. Брайант получил пожизненный срок в одиночке без права когда-либо выйти на свободу под залог. Навещает его иногда только мать. – Что вы чувствуете, как мать? – задаёт вопрос корреспондент. – Лучше бы ему умереть, – столь же прямолинейно отвечает мать. Вопрос был задан и Мартину: – Зачем ты всё это устроил? Рот убийцы треснул знакомой улыбкой: – Я и сам не знаю, зачем. Услышав ответ, двое пожилых полисменов переглянулись. Криминалистике уже было знакомо нечто подобное, но с гораздо меньшим числом жертв. Маньяк тогда тоже не мог ответить, зачем он всё сделал. Следствию совершенно случайно удалось выйти на соучастника, которого убийца... никогда не знал. Им оказался психиатр-гипнотизёр. Сейчас иной случай и анализ мотивов поведения преступника ещё ждёт своего завершения. Тем не менее, находятся люди даже среди опытных полицейских и криминалистов, утверждающие, что Мартин Брайан... никого не убивал и сам является жертвой тщательно подготовленного заговора. Доводы опираются на несколько слабых звеньев в цепи расследования. Во-первых, за полчаса до событий двое дежурных полицейских получили анонимный звонок, что на Солёной Речке обнаружен тайник с наркотиками. Дежурившие немедленно снялись с мест и отправились по сообщённому адресу, который находился за двадцать пять миль от «Исторических развалин». Пока стражи порядка с отвращением пробовали в

98

тайнике на вкус мыльный порошок, в Порт-Артуре началась бойня. Другим слабым звеном является сам расстрел. Оставшиеся в живых очевидцы в один голос твердят, что все выстрелы «Воскресного убийцы» совершались им в доли секунды с правого бедра и с каждым пуля попадала в шею или в голову живой мишени. Затем, мгновенная и уверенная смена обоймы свободной рукой и расстрел продолжался в том же головокружительном темпе. Попробуйте это совершить на макетах в тире – без длительной профессиональной подготовки со специальным инструктором ничего не получится. А ведь Мартин ко всему ещё... левша и вряд ли он стал бы переучиваться! Несколько десятков выстрелов с бедра унесли в считанные секунды жизни нескольких десятков человек и более десятка было ранено. Часть судебных экспертов считает, что такое число жертв – явный перебор для убогого дилетанта Мартина. До этого Мартин упражнялся за всю жизнь в стрельбе только четыре раза. Стреляя с переменным успехом по консервным банкам и деревьям, он истратил двадцать или тридцать патронов. В кафе может быть ему и удалось бы уложить максимум человек пять-шесть, но не десятки. Ещё остаётся не понятным, почему все оставшиеся в живых свидетели, запомнившие лицо убийцы, НЕ ПРИЗНАЛИ В НЁМ МАРТИНА, чья внешность весьма характерна. Тогда напрашивается сногсшибательное предположение: убийцей мог оказаться прекрасно подготовленный военный профессионал совсем не уровня дефектанта. Профессионал со стажем, основательно набивший себе руку не только на макетах. Также известно, что за месяц до описываемых событий, с Брайантом завели знакомство два иностранца. Их видели убегавшими со стороны «Гостиницы на мысу» через мост после завершения трагедии. Возможно, истинные убийцы щедро накачали никогда не имевшего дела с наркотиками Мартина коктейлем из психотропных реагентов, подавляющих волю человека и его способность оценивать происходящее. Оставалось всё свалить на «дурачка». Однако, это всего лишь контрверсия, одна из тех, которые неизменно сопутствуют любым расследованиям. Кого такая альтернатива интересует, может познакомиться с увлекательными трудами Andrew S. MacGregor «The Massacre at Port Artur» и Joe Vialls «Deadly deseption at Port Arthur, Scientific evidence questions Australia’s Port Arthur massacre». Авторы книг не одиноки, готовятся к печати и другие – на всём можно делать бизнес.

В ПОРТ-АРТУР

Как повелось, в апреле вернулась Таисия Яковлевна и глава семьи, выслушав вороха печальных новостей, решил, что подошла пора отвлечься от мирских забот. Я приступил к уговорам супруги съездить подышать свежим воздухом на лоне природы, например, в Порт-Артур, где мы ещё не бывали. – Какой ты настырный, Глеб, – гневно отбивалась супруга. – Я старый человек, только начала «отходить» от подлой выходки Фила. Фил – шеф турагентства в Лонсестоне. Продав Таисе билет в Россию и обратно, он не оформил промежуточных виз, заявив позднее, что это не входит в его обязанности. – Это ты у нас «молодой», всё скачешь, – не унималась жена, – А мне, старушке, дай всё же время прийти в себя.

99

– Не прикидывайся старушкой. Обещают всего несколько дней хорошей погоды. Пока будем приходить в себя, она испортится, а потом вообще похолодает. – Ну и отложим до лета... Я всплеснул руками: – Опять до лета! Это какой-то кошмар... Ведь тебе же летом снова в Россию! – Не выкручивай мне рук, сейчас я не поеду. Если уж так тебе приспичило, поезжайте с Сашей. Сын отказался. В канун майских праздников у Саши с друзьями на воскресенье наметилась встреча. – Тогда отправляйся-ка один, я отпускаю. – Ты сама-то понимаешь, как несерьезно рассуждаешь? Один я давно мог бы съездить, однако ждал ТЕБЯ! Тая вынуждена была согласиться, но с условием: – Только никаких любимых тобою ночёвок в машине. И ещё: помни о случае с Роном. Я поёжился. Рон – бывший офицер полиции, а теперь – добродушный волонтёр, который дал нам несколько уроков английского. Он ездил с подругой в Порт-Артур в злосчастный день трагедии и, увидев на дороге «человека с ружьем», успел профессионально среагировать, чтобы на ходу развернуться и ретироваться. И вот, ранним апрельским утром мы с Таисией Яковлевной сели в старушку-ладу и двинулись сквозь клочья тумана проверенным маршрутом через горы, Скотсдайл и Бронксхолм к Порт-Артуру. Когда спустились навстречу солнцу в Сан-Хелен, свернули в «рестинг-зоун», – настала пора отдохнуть. Тут же раскинуты сидения и, укрывшись пледами, оба подремали в полулежачих позах минут двадцать, пока тепло из салона не улетучилось. Я очнулся первым. – Ну всё. Подъём, Тая! – Может, посопишь еще немного? – Нет, уже освежился. В пути ещё отдохну, когда почувствую, что в сон клонит. Тая усмехнулась. Привыкшая спать утром подольше, она всю дорогу чувствовала гнетущую усталость, но дремать на ходу не отваживалась. Несмотря на прекрасную погоду, с океана тянуло осенней сыростью, ныли голова и суставы. – Заводи, Глеб, и включай отопление. Я разогрел двигатель, сдвинул рычажки на панели и салон стал постепенно наполняться тёплым воздухом, принося облегчение онемевшим ногам. В Сан-Хелен мы дополнили бензобак, поразмялись около кафетерия и поехали дальше. Пронеслось Бичено, оставлен слева Фрейнсеский Национальный Парк. Его мы так и не посетили. Глава семьи оживился: – Здесь мы просто обязаны побывать, Тая. – Так давай. Нам почти по-пути, – съязвила жена. Я понимал, что никогда уже не увижу Фрейсенских Великанов, отчего насупился и остаток дороги молчал. Почти до самого поворота в Порт-Артур. Захолустное шоссе на юг от Сан-Хелен, как и раньше, оказалось полупустым. Встречных машин немного и ехать было легко. Конечно, более короткий маршрут от Лонсестона до Порт-Артура лежит через Хобарт. Вы садитесь в

100

машину и вливаетесь в забитый транспортом поток, который пересекает по хорде центр острова до Хобарта с его паутиной улиц и сложных правил. Такой путь приемлем для тех водителей, кто уже привык неоднократно ездить в столицу. Но, даже если вы хорошо освоили улицы и переулки Хобарта, всё равно в городской толчее машин будете спотыкаться о каждый светофор и потратите уйму времени и горючего, мало выгадав взамен. Именно по этим соображениям я выбрал знакомую спокойную трассу вдоль восточного побережья Тасмании, без осложнений доставившую нас с супругой почти до цели. Скоро поворот на «печально известный» Порт-Артур, до него оставались считанные минуты. Наша лада двигалась за ситроэном, тот маячил метрах в двухстах впереди. Неожиданно ситроэн резко свернул в какой-то просёлок и исчез из поля зрения в буше. На открывшемся обзору шоссе мы в свете слепящего глаза солнца увидели причину такого поспешного бегства. Перед нами на трассе возник силуэт субъекта, который старательно целился в меня через оптический прицел, возрождая время Мартина Брайанта и популярные истории о лихих ковбоях более далёкого прошлого. Его стальная кобылка дожидалась за обочиной, предусмотрительно распахнув дверцу хозяину. «Оой, смотри что дурак делает! – успела выкрикнуть Тая. – Это же бандит!» Ещё мгновением раньше я нажал на тормоз, одновременно резко вывернув баранку вправо. Машину занесло задними скатами, повернув почти на сто восемьдесят градусов. Такой маневр я проделал со страху второй раз в жизни. Первый случился в Брисбене, когда какой-то сноб демонстративно бросил свой лакированный двухместный кадиллак «под колёса» моего потрёпанного «судзуки». Поступка хулигана я не могу объяснить до сих пор, но сейчас дела обстояли куда серьёзнее. При развороте лада завизжала, словно дама, увидевшая мышь. Затем был дан полный газ, и «самарский мерседес» стремительно помчался в обратном направлении, разминувшись в пути с пока ещё безмятежно спешащим к стрелку фордом. Ошарашенный, я забыл дать предупредительный сигнал. Так мчался, наверное, километра три. Нас обогнал мотоциклист, – ему тоже удалось удрать. Когда опасность вроде миновала, я сбросил скорость и взглянул на жену. Она раскачивала из стороны в сторону головой и держалась за сердце. Не попала ли вдруг шальная пуля?! Окна, правда, все целы. – Что с тобой, Тая? – задал я тревожный вопрос. – Мне просто плохо... – Остановить? – Не надо... Поезжай, поезжай дальше... До самого дома... Я послушно повёл нашу лошадку назад в Лонсестон. Прогулка в Порт-Артур завершилась. Взглянул на себя в зеркальце над головой и увидел вместо лица бледную, как полотно, маску. Судьба столкнула нас с преднамеренным убийцей, и если бы не моя расторопность, то мы вполне могли пополнить коллекцию трупов, уже наверняка застывших в разных позах у этого злосчастного поворота. Видно, у Мартина Брайанта не будет недостатка в последователях. Навстречу промчались две полицейские машины с мигающими панелями на крышах. Фуу, наконец-то! В зеркало увидел, как одна из них остановилась, а вторая чётко развернулась, включила сирену, быстро настигла нас и обогнала, заблокировав дорогу. Пришлось нажать на тормоз и припарковаться к обочине. В целом я воспринял это с пониманием, – от нас требовалась «горячая» информация, хотя на мой взгляд лучше бы полицейским не терять сейчас зря время. Однако дальнейшие события развертывались, как и

101

многое в Австралии, странно. Страж порядка вышел из машины, неспеша подошёл к нам, вежливо поздоровался и потребовал права. Пока он их изучал, его напарница окинула опытным оком нашу ладу и, мельком бросив взгляд на жену, попросила меня выйти. Я повиновался и открыл багажник. Полицейская занялась им, потом сунулась в салон, чтобы потормошить вещи на заднем сидении. Но вот багажный досмотр окончен. В руке полицейской появляется блок штрафных квитанций, которые она примостила на капоте нашей «старушки» и стала привычно заполнять. Мой «лайсенс» уже лежал рядом с ней. От неожиданности я оторопел: – Позвольте, вы что, штрафуете НАС!? Какой штраф, нас... воон там, у поворота... – барахтался я в обрывках английской речи. Из ехидной самокритики скажу, что с приездом в Австралию жены, мой скромный английский по понятным причинам почти не прогрессирорвал. Пока я строил очередную фразу, сзади неслышно подкрался ещё один служитель в форме, из первой машины. Вместо ответа, он предложил мне тестовую трубочку и проверил по прибору, висевшим сбоку, уровень моего опьянения. – Почему пытались скрыться, когда офицер полиции замерял вашу скорость? – не вникая в мой грустный лепет, отстрелял встречный вопрос полицейский, который забирал документ. Я наморщил лоб и принялся привычно вытягивать изжёванную годами фразу: – Повторите, пожалуйста, медленнее, сэр. Я иностранец и сейчас вас плохо поним... Полицейский, не дав закончить мне лепет, повторил свою фразу, растягивая слова, чтобы я уловил мысль. Я возмутился: – Какая скорость? Мы... Потрясённый, я замер от удивления и начал явственно ощущать, как борется со стыдом моё лицо. Хорошо, всё-таки не проговорился. Удирая, мы вызвали подозрение и машину обыскали. Всем хочется теперь быть спокойными, Брайант надолго нагнал страху, но куда делся мотоциклист? Начинаю оправдываться: – Жене неожиданно стало плохо, срочно надо было... – У вас, мы видим, уже не первое нарушение. В следующем случае отберём на полгода лайсенс. Полицейская вернула мне права вместе с квитанцией. Затем, служители пообщались с кем-то вполголоса по «волки-толки» и, не прощаясь до «следующего случая», молниеносно разъехались. Я тоже влез в салон своего «мерседеса» и виновато протянул Таисе штраф на сто пятьдесят долларов. Глава семьи через год всё-таки уговорил жену (уже с помощью Саши) повторить поездку в Порт-Артур. Скорее из упрямства. И опять чуть ли не в годовщину трагедии. Мы приехали туда теперь втроём паршивым слякотным днём, который скомкал впечатление. Обещали солнце, однако прогноз часто даёт сбои. Экскурсантов на «Площади Смерти» почти не было, кроме нескольких азиатских пар, под дождём прижимающих к асфальту камнями помятые цветы. Шквалистый ветер крутил над головами хмарь, поливавшую редких посетителей холодными струями – ненастье присоединялось к скорбящим. На цветочных клумбах с лепестков и листьев чайных роз срывались дождевые капли, которые образовали под кустами многочисленные лужицы, – набухшая влагой земля не успевала их впитывать. Впереди за площадью высились четырехэтажные руины бывшей тюрьмы с приведениями,

102

большинство из которых облюбовало сторожевую башню с венцом бойниц на крыше. Согласно справочному руководству, тёмными ночами оттуда раздаётся реквием в исполнении тюремного хора из нестройных голосов. Чтобы услышать от гидов завораживающие рассказы о необъяснимых по сей день загадочных явлениях, нужно добраться до руин, а для этого необходимо преодолеть под уже обильно льющим дождём широкую площадь. Нечего и думать укрыться под зонтами, – ветер выломает их. В итоге, мы отказались от суматошной идеи посетить музей и спрятались в закусочной. Для справки. Построенная на сорока гектарах тасманийского полуострова порт-артурская каторжная тюрьма исправно функционировала с 1833 года по 1877 год. Благодаря особо ветренному и сырому климату данного крайнего юго-востока Тасмании, каменная обитель оказалась идеальным выхоложивающем крематорием, очередь в который никогда не убывала, застыв на цифре в двенадцать с половиной тысяч человек. Таким естественным способом, помноженным на технические достижения изощрённой цивилизации, «крематорий» с постоянством фабричного конвейера в течении сорока четырех лет добросовестно отправлял в небытие живучий криминалитет британской империи. Говорят, в каменных мешках гибли не только заключенные, но даже и вечные их спутники – тараканы. В конце концов кого-то из высших чиновников проняла людская жалость. Времена менялись, а с ними и отношение к человеку. Подсчитав, что всех ирландцев с тараканами всё равно не вытравишь, тюрьму закрыли и вместо неё устроили доходный музей, куда водят на экскурсии, как в Бухенвальд. Дождавшись короткой передышки, когда ветер с дождем устали безобразничать, мы выскользнули за дверь кафе, просеменили к машине и забились в неё. Почему-то в нас вселилось странное ощущение душевного дискомфорта, зависшего за спиной. Брайанта на дороге давно нет, но нам казалось, что он где-то целит в затылок. Наваждение преследовало, пока мы не покинули «Площадь Смерти» и вообще территорию бывшей каторги. Вряд ли захочется побывать здесь вновь. Однако, Саша посетил это место с друзьями ещё раз – молодёжь отправилась в Порт-Артур безлунной ночью на встречу с приведениями. Один из сашиных приятелей по имени Чарльз с юношеской непосредственностью поведал нам с Таисой, что определёнными календарными ночами видения прошлого проходят сквозь стены тюрьмы и гуляют по площади. «Это, – твердил сашин товарищ, – не вымысел». Что? Вы ему, Чарльзу, не верите? А известно ли вам, уважаемые люди, что, например, в Англии в районе Уэльса есть излюбленное место для междоусобных боен разных эпох. Так вот, раз в году на нём появляются призрачные фигуры мрачных воинов с мечами и щитами. Две рати в немом молчании выстраиваются друг против друга, родственники Чарльза сами это видели. Надеются в будущем посетить место сие родители Чарльза и их чадо-романтик. Видение продолжается обычно до нескольких десятков минут. Чарльз уверял, что феномен имеет научное объяснение: блуждающее поле земли якобы удерживает в своей электромагнитной памяти многие события прошлого, которые периодически высвечиваются в узловых точках силовых линий планеты. Такими силовыми узлами особенно богата Англия по ряду научных причин. Понятно вам теперь, почему только там родовитые лорды гаданиями на кофейной гуще могли в определённых местах и в определённое время вызывать духов предков!? Опять вас не убедил? А историю лорда Байрона помните?

103

После вызова с того света злодея-прадеда погиб весь байроновский род. Сам лорд-поэт пытался избежать судьбы в повстанческой Греции, глушил себя запоями, но вскоре всё равно умер. От белой горячки. Последний прямой потомок Байрона – ваш соотечественник, коренной житель Грузии. Он тоже умер в шестидесятых годах минувшего века в Батуме от ревматизма. Здесь в туманной Тасмании, где чуть не четверть населения читает по складам, нас приятно удивила целенаправленная эрудиция Чарльза. Вскоре товарищ сына уехал домой, но через минут сорок вернулся и вручил своим оппонентам интересную научно-популярную книгу, в которой учёными авторами давалось разъяснение многим загадочным природным явлениям, в том числе и уэльскому феномену. Правда, о гаданиях на кофейной гуще и лорде Байроне не упоминалось. Итак, Саше с Чарльзом и другим ребятам заохотилось взглянуть на ночные приведения Порт-Артура. Вернувшись на другой день, «охотник» отмалчивался, что было для него необычно.

ХОБАРТ, он же эпилог повествования о Тасмании

Уже семилетка, как мы поселились в Лонсестоне, обросли хозяйством, садом, однако эти обстоятельства не убавили нашего желания вернуться на тёплый материк. Пора расставаться с изнурительными выхолаживающими сквозняками и бесконечным отопительным сезоном. Действительно, не встречать же старость, мотаясь по помойкам. Голова Таисии Яковлевны и здесь продолжала болеть, особенно когда дважды на день менялась погода, а её теплолюбивый супруг и вовсе закис. Опять у меня начала проклёвываться сезонная аллергия, за которой вновь навалится на грудь удушающая астма. Этот недуг Подмосковья был забыт в южном полушарии с повёрнутыми вспять временами года. В теплообильном Квинсленде аллергия с астмой пропали, казалось навсегда. Однако, в туманной Тасмании, изобилующей деревьями и цветами умеренной полосы, отступившие было болезни принялись за старое. Ко всему, у главы cемьи стали распухать дёсны, суставы и разболелось на ветрах ухо, которым я долго страдал в детстве. – Тасмания хороша до тех, кто привык в ней с детства, – в очередной раз открывает Америку Свистунова, случайно встретившаяся с нами в городском парке. – Нас сюда впихнули, и мы бы давно уехали на майнлэнд [читайте: «на материк», – Нора Леонидовна, как известно, споткнулась об английский, но любит прислоняться к подножию его монумента]. Дали бы нам в Н-С-Уэлсе «хауз»... Там нет такого ветра и на шесть «дигри» теплее. И молоко, и колбасы, и вообще... все продукты там, говорят, без презервативов [то есть, без вредных химических добавок], – размечталась Свистунова. – Но там жильё надо ждать за общей очередью целых пятнадцать лет! А здесь... климат морской и конечно для нас тяжёлый. Мы сразу, как въехали, это поняли. Это у местных Тасмания хороша, они здесь народились. Значит вас, говорите, «впихнули» сюда? А вы уверяли, что здесь рай. – И с работой у Аполоши здесь оказались проблемы, – продолжала жаловаться Свистунова. – Задергали его совсем, каждую неделю в «сельтерлинк» вызывают. Отчитывайся «им», почему не нашёл себе работу.

104

– Странно, Нора Леонидовна, – сказала жена, – вокруг нас в Ровенсвуде – один местный молодняк, и никто не работает. Не похоже, чтобы их дёргали... А у Аполлона Михайловича больная нога и позвоничник тоже. Пусть тогда его врач подтвердит! – Да что вы! Он уже давно справку от врача представил, а «они» хотят подпись врача проверять. Говорят – вы не будете против этого, тогда распишитесь воот здесь. Представляете, какие нервы надо иметь! Его уже и к каким только врачам не посылали, говорят мы не проверить вас хотим, а хотим оказать вам хорошую медицинскую помощь, вылечить вас хотим. – Надо же, какая у биржи труда забота о больных! – Сколько раз на комиссию направляли! Так и ходит, считай, каждый день. В конце признали, что нога вправду инвалидная. Тогда пусть сидячую работу, говорят, ищет. А он «им»: «Так я ногу только вытягивать могу, если сижу. Так долго тоже мне нельзя, – болит. И стоя нагружать ногу нельзя. Нужно ходить». А «они» ему: «Так в чём же тогда дело?» А он «им»: «Нет, лучше вы мне объясните, в чём всё-таки дело?» Аполоша ведь у меня знаете, как ваш Глеб Дмитривич, что думает, то всё честно и выкладывает. Тогда они послали его на проверку к психиатру. – Это смахивает на издевательство! – А потом ещё раз была комиссия, и на ней одна член комиссии выступила и сказала, что насчёт болей в ноге Аполоша преувеличивает, и вообще от них легко избавиться. Надо только внушить за себе, что нога не болит, и даёт написанную инструкцию. Вот, говорит другой там врач, у меня, мол, тоже очень заболела нога, приходилось по восемь таблеток от боли глотать, а как внушил по этой книжке себе, что нога не болит, боль и прошла. – Конечно прошла, раз восемь обезболивающих таблеток принял, – рассмеялись мы с Таисией Яковлевной. – А тогда их Аполоша спросил: «Вы что, – говорит, – и зубы заговариваете себе, когда нервы вам оттуда дёргают?» Они, сказал, обиделись и снова направили его к психиатру. Вот такие вот дела... А, вообще-то, Таись Яклевна, сами за себе знаете, какие здесь врачи. Вот у меня сердце больное много лет подряд, ещё в России я это знала. Как-то стало мне здесь плохо, вызвали «амбуланс», потом к «пирджидоктору» велели идти, а тот направил меня к сердечнику, главному специалисту здешнему. Вы, Глеб Дмитривич, – обращается Свистунова вдруг ко мне, – знаете же моего переводчика, Аполошу! Я утвердительно кивнул, а «переводчик» с достоинством улыбнулся, глядя в пространство. – Так Аполоша, как вошёл в регистратуру, и спрашивает у медсестры: «Ааа, помню... Это тот старый глухой доктор будет мою жену слушать?» Сестра, видно, и передала. Нас приняли, старик послушал меня, на аппарат посмотрел и говорит: «У вас прекрасное сердце!» А я вижу на компьютере красная лампочка моргает, а мне говорят: «Нет у вас никаких проблем» и большой палец вверх показывают. Вот вам и специалист! А ещё он принимал мужа уу... у кого скажи мне Аполоша? Нора Леонидовна пыталась вовлечь в разговор супруга. – Ммм...? – прозвучало в ответ неопределённое. – В общем, у одной нашей знакомой, – нашлась приятельница. – Кардиограмма сердца её мужа показала инфаркт. Тогда доктор сначала спросил, откуда муж родом. А как узнал, что с Украины, посадил её мужа на больничный

105

велосипед и говорит: «Крути педали, пока сердце не разболится». Чуть на тот свет не отправил! Хорошо, муж воспротивился. – Даа, – поддержала Свистунову Таисия Яковлевна, – Тасмания славится своими специалистами. И по ТВ, и по радио сокрушаются по поводу низкого уровня их подготовки. Я тоже имела счастье посетить подобного «доктора». Прождала назначенной встречи пять месяцев. Принял хирург исключительно предупредительно, даже переводчика вызвал, пока не выяснил фамилии домашнего врача – бура из ЮАР. Отношение изменилось на глазах. Дважды хирург менял дату встречи, мариновал в приёмной по два часа, потом опять переносил день. А я взяла, да и отказалась от очередного «аппойтмента». Всё равно за полгода, пока ждала приёма, боли мои поутихли. Плохо, когда личные взаимоотношения врачей отражаются на больных. – Конечно! – с жаром подхватила Нора Леонидовна. – Не хочется лишний раз и обращаться к врачам. Недавно мы с Аполошей прочли статью здешнего доктора на русском, где он прямо пишет, что первая задача для доктора – обезопасить себя от больных. Понимаете, не лечить, а о-бе-зо-па-сить! Выходит, он уже больше за лойера, чем за доктора. Тогда зачем в докторы пошел, зачем клятву эту... – Гиппократа, – подсказала Валеева. – Да, её! Зачем её давал? Хотя, сейчас клятвы уже и не дают, кажется. Не будет такой доктор, как, там, у Чехова... – помните, фильм был, – не будет дифтеритные палочки из горла больного высасывать, он не дурак. Он лойер! Однажды к супругам нежданно заглянула Инэсса Вениаминовна. Несмотря на приглашение, войти в гостиную отказалась, осталась стоять в коридоре у порога. – Давно не виделись,Таисия Яковлевна, дай, думаю, зайду, раз уж я здесь рядом. Хотелось бы увидеть и Глеба Дмитриевича. Он дома? – Ой, сейчас я его позову, – засуетилась Таисия Яковлевна, – вы всё-таки войдите. Заглянув в спальню, хозяйка мельком взглянула на меня и быстро вернулась к порогу. – Вы знаете Инэсса Вениаминовна, Глеб Дмитриевич отдыхает. – Ну, ничего, может быть, в другой раз... – странно улыбнулась гостья. Она настолько пристально в упор принялась рассматривать лицо супруги, что на лбу даже выступила испарина. Моей хозяйке на мгновение сделалось не по себе от такого внимания. – Выглядите неплохо, всё как надо. Инэсса Вениаминовна, продолжая вытягивать в улыбку тонкие губы, ещё раз окинула с ног до головы мёртвым взглядом василиска жену. Говорить было не о чем. Немного помявшись, гостья в нерешительности всё же прошла в гостиную, с любопытством оглядываясь по сторонам, и постояла у стола, заставленного многочисленными горшками с цветами. Темнело. Помедлив ещё несколько минут, нежданная визитёрша распрощалась. Больше её никогда не видели. Вскоре после ухода Инэссы Вениаминовны у Таисы во всю левую щёку всё отчётливее стал проступать выпуклый и плотный, сантиметра в два шириною лиловый рубец, словно её погладили резиновым шлангом сторонники амнистии Мартину Брайанту во время своей демонстрации. Печать дьявола красовалась два дня, после чего рубец таинственно изчез вслед за Инэссой

106

Вениаминовной, вынырнувшей из потёмок жизни на нашем пути, наследившей и пропавшей во мраке. – А вы разве не знаете, – пыталась в связи с этим о чём-то напомнить нам по телефону Нора Леонидовна, – я же вам уже говорила, что Инэсса Вениаминовна... имеет... быть... – Мама, – в трубке прослушивалось, как громко прервала её дочь (будущая адвокат приехала на побывку), – ты совсем забываешь русский язык. Ты даже думать стала по-английски! – Вы слышите? – обрадовалась польщённая «англичанка». – Нет, вы сейчас это тоже слышите? Я думаю уже по-английски, правда! И с нежностью в голосе добавила: – Она же у меня лойер! Вернёмся к нашим заботам. Мы всеми доступными способами приступили к «зондированию почвы» в «хаузенах» Н-С-Уэльса, надеясь на госжильё в этом штате. Попытки были малоутешительными, но мы не отчаивались. Впереди ещё много трудностей, особенно у сына, который переехал доучиваться во Стольный Град Хобарт. До него от Лонсестона около двух часов бессодержательной езды вдоль серых полей на дождливый тасманийский юг, изобилующий зеленью, яблоками, розами, шквалами, тюленями, пингвинами и, как мы уже знаем, впечатляющими событиями прошлого и настоящего. Хобарт – фокальная точка Тасмании, её столица, и наше повествование было бы не полным без описания этого удачливого соперника Лонсестона. Хобарт со своей глубоко внедрённой в сушу гаванью возник, как стародавний перевалочный пункт при колонизации острова. Удобная большая бухта, позволяющая входить в неё крупнотоннажным судам, – приоритетная гордость столицы, предмет её двухвековой заносчивости перед сухопутным самозванцем Лонсестоном. Ступив двести лет назад из трюмов океанских судов на сушу и утвердившись бараками на прилегающих к заливу холмах, Хобарт, широко размахнувшись, сноровисто накинул густую сеть дорог с посёлками на южную часть Тасмании и овладел ею. По сей день тракты обеспечивают беспребойный подвоз к гавани главных островных богатств: ценнейших руд, продукции сельского хозяйства и красного дерева. Раньше это добро отправлялось в Англию, теперь ещё в Америку. Леса сократились до минимума. Конечно, не всегда освоение острова велось столь интенсивно, иначе давно остались бы одни заброшенные карьеры да старые пни. На заре колонизации главной задачей властей будущего Хобарта было стремление укрепиться в удобной гавани до французов и эксплоатация прилегающих регионов носила еще спорадический характер. Датой рождения теперешней столицы некоторыми горожанами принято считать сентябрь 1803 года. Именно тогда губернатор Нового Южного Уэльса Кинг, обеспокоенный появлением в тасманийских водах французского капитана Баудина, направил сюда лейтенанта Джона Бовена с предписанием колонизовать устье реки Дервент. На её восточном берегу появилось 49 поселений, в 24 из которых обосновались осуждённые. Возраст малоопытного Бовена не достиг тогда ещё двадцати, и любой промах порождал за спиной лейтенанта серию бесконечных развлекательных кривотолков в чадящем котле каторжан и не уступавших им в распутстве солдат. К тому же, выбранное гнилое место для посёлка Риздон действительно достойное порицания. Оно вызвало упоительное негодование в уголовной среде, раскручивавшей благую идею возврата в теплообильный Сидней. Под

107

прессингом вышеупомянутого бандсообщества, Бовен отважился на малое, – направить губернатору Н-Ю-Уэльса униженную просьбу помочь ему поскорее избавиться от занимаемого поста. Помощь была оказана. В реальной попытке разрешить кризисную ситуацию, Кинг послал замену в лице Давида Коллинза, предписав тому на месте разобраться в делах, не слишком церемонясь с временщиками. На первых порах. Коллинз, ободрённый поручением, прибывает в Риздон в феврале 1804 года с полным портфелем доверительных бумаг и честолюбивых замыслов. Увиденное ужаснуло его. Дабы исправить положение, необходимы были срочные кардинальные меры организационного характера и Коллинз, используя всю полноту власти, для начала молнеиносно разделался с недовольными, красноречиво показав, кто тут хозяин. Затем, менее чем за неделю после своего прибытия, он фантастически решительно и быстро организовал срочное переселение людей на западный берег реки Дервент, прикрытый от антарктических ветров цепью возвышенностей и потому более пригодный для обитания. Все деревянные сооружения на восточном берегу пришлось бросить. Новое палаточное поселение назвали Хобартом. У его порога топталась слезливая осень 1804 года, которую сменила холодная и голодная зима. Вершины горы Велингтон и других высот покрылись снегом, рождавшим массу ледяных ручьёв. Хобарт погрузился в промозглую слякоть. Подвоз продовольствия из Сиднея был нерегулярен, – судна приходилось ждать месяцами, а время и энергия для мероприятий по самообеспечению было пожертвовано на передислокацию посёлка. Тем не менее, Коллинз, не дожидаясь полного упадка сил и духа обитателей, составляет из них в зимних условиях экспедиционные отряды и отправляет оные на поиски продовольствия в глубь острова, где тех в свою очередь за каждым кустом могли подстерегать свирепые людоеды. Параллельно создавались артели рыболовов. Продотряды выполняли свою задачу из рук вон плохо, не всегда возвращаясь целыми. Люд в основном сводил концы с концами за счёт сильно урезанного рыбного пайка. В лагере началась цынга. Коллинз тормошит поселян, не даёт им закиснуть. Он организует производство плетней, которые забивали глиной. Палатки сменили мазанки с глиняными очагами, сырость отступила, люди перестали мерзнуть ночами. В 1808 году прибыло свежее пополнение из 554 ссыльных с покинутого острова Норфолк. На их долю выпали самые тяжёлые работы, с коими не в силах были уже справляться ослабевшие от недоедания и свирепствовавшей цынги хобартчане. Для поддержания трудового энтузиазма вновьприбывших, последним было обещано вечное право на землю вокруг залива. Хобарт обрастает «пригородами», строятся церковь и государственный офис, выдающий ценные бумаги на землевладение. Развитие города вступает в свою активную стадию. Он ширится, вгрызаясь в буш, и даже смерть энергичного Коллинза в марте 1810 года («отец» Хобарта «сгорел» от трудовой перегрузки) не могли замедлить темпов роста большого поселения и процесса освоения окружающей его территории. Постепенно вступает в деятельную фазу такой движущий фактор экономики, как экспорт – главное условие дальнейшего прогресса Хобарта. В ранее пустынной гавани теперь на рейде стоят многотоннажные суда, привезшие в трюмах красный кирпич и готовые обменять его на равновесный груз красного дерева. Сбывается предвидение Коллинза: Хобарт превращается в настоящий торговый порт. С 1812 года он объявлен столицей Тасмании. Теперь Хобартом по-новому заинтересовалась мудрая Англия, резко увеличившая переправку сюда ссыльных. Дело приняло широкий размах. Только с 1840 года по 1844 было привезено в трюмах 15000

108

человек подневольного криминалитета и лишь меньше тридцати свободных джентльменов. Город становится каторжной столицей империи. Вокруг него строятся тюрьмы, самыми впечатляющими из которых оказались порт-артурская и тюрьма для «пожизненников» на острове Мария. Время идёт, заключённые отбывают сроки и присоединяются к поселенцам. Им выделяются земельные участки, вокруг Хобарта грибами множатся усадьбы. Неподалёку от залива находят выходы пластов песчаника. Его стали разрезать на блоки, использовать в строительстве, и усадьбы обрастают виллами. Асьенды, сливаясь, образуют опрятные городки-спутники, такие как Ричмонд, Брайтон и многие другие со своими магазинами, пивоварнями, ресторанами и ночными клубами. Иными словами, видимые картины процветания бывших каторжан – налицо. Они гуляют в цилиндрах и смокингах, из жилетных кармашков свисают золотые цепочки часов. Это уже часть элиты, которая семьями по воскресеньям ходит в церковь, а вечерами посещает пабы и игорные дома. Их владения обрабатывают новые люди в арестанской робе, подтверждающие принцип приемственности подневольного труда, изначального источника благосостояния поколений. Там, где раньше был непролазный буш, раскинулись квадратные узоры фермерских полей и овцеводческих хозяйств, поднялись промышленные предприятия, в корне изменившие окружающий природный ландшафт. Банки столицы прокручивают баснословные суммы, рабский труд вытесняется наёмным, а бывшие тюрьмы превращаются в музеи. Сейчас Хобарт – современный красавец-город с населением в сто семьдесят пять тысяч человек. Он раскинулся на обоих берегах залива, через который перекинут мост-эстакада. Хобарт – город первого в Австралии казино, сие расслабляющее заведение вавилонской башней доминирует над сити. Хобарт – город мирового экспорта тонкорунной шерсти, красного дерева и олова, город богатых особняков, чистых улиц и знаменитого на всю Австралию свободного рынка – «Саламанка», – далёкого кузена московского Арбата. Так же как и Лонсестон, но гораздо шире, Хобарт – город парков, туристов, студентов, клерков и пенсионеров. Хобарт – город синего моря, вольного крепкого бриза, прохладного сырого лета и зябкой дождливой зимы, парусного спорта и ворота в отступающую к полюсу Антарктику. «Спешите, люди, побывать в Антарктике, пока она ещё покрыта девственными ледниками. Только в Антарктиде вы по-настоящему отдохнёте телом и душой!» – надрывается реклама. Осталось в афишах добавить, что в Антарктиде совсем нет комаров. Как только сын закончил университет, наша семья решилась сняться с места и переехать в городок Науру, на мягкий по климату субтропический юго-восток материка. Тасманийский период жизни подошёл к концу. В бытовом плане он многому научил мою благодушную Таисию Яковлевну. Она стала сдержаннее в высказываниях с бывшими соотечественниками, менее открыта в планах на будущее и проявляла осторожность при случайных общениях. И вот наконец подошло время упаковывать чемоданы, что заняло несколько дней. Подготовка к переезду подняла настроение в семье и жена, вся в суете и хлопотах, без устали возилась среди коробок с вещами, весело гнусавив под нос незатейливые мелодии из прошлого. Я удивился: – Смотрю, Тая, настроение у тебя улучшилось. Не будешь скучать по подружке? Ведь и поговорить будет не с кем. – А ты у меня для чего? – ответила вопросом подруга жизни.

109

– Ой, я и позабыл, совершенно с тобой согласен. Жена засмеялась, потрепала меня за шиворот и продолжила сборы. – Ты уже сообщила Норе Леонидовне о нашем отъезде или нет? – не отставал я. – Ближе к делу – приглашу чайку попить, – отозвалась Таиса. – Успеет ещё на хвосте разнести по знакомым. – Что так сурово? – Разве? Мы никогда не были близкими подружками, а последнее время – вообще, больше перезваниваемся. – Мне казалось, вы стали хорошими приятельницами. – Не знаю хорошими или нет, но только не приятельницами, – знакомыми. На дружбу у неё времени не хватало, огород всё отнимал, – с лёгкой долей огорчения возразила Тая и добавила: – Забыл, как они вчера в магазине от нас отвернулись? Думаешь, от хороших знакомых нос воротят? Я не успел ответить – зазвонил телефон. – Здравст-вуй-те, Нора Леонидовна! – поднял я трубку. – Дома, дома, сейчас доложу. Я положил ресивер на столик и тронул жену за плечо: – Вас вызывает Таймыр! Вот ты обижалась, а время для нас выкроили. – Здравствуйте, Нора Леонидовна, – сдержанно приветствовала «знакомую» Таисия Яковлевна и, выслушав, не удержалась от соблазна ущипнуть: – Так ведь живём же далеко друг от друга! – Всё дела, дела... – примирительно пела трубка. – Вы не хотели бы прийти к нам? Я вам бы дала новый фильм поглядеть. Таиса задержалась с ответом, решая – сейчас ли оповестить Свистуновых об отъезде или подождать пару дней? – Спасибо, можно завтра? А то я... прибираюсь здесь. – Бросайте всё и приходите, а завтра я приду к вам, – щебетала трубка. – Нет, мне удобнее прийти завтра, – настаивала Таисия Яковлевна. – Да-да, договорились. И закончила разговор. – Что скажешь? – обратилась жена ко мне. – Три месяца не звонила! – Чутьё гончей, – улыбнулся в ответ я. Завтракали мы молча, что случалось крайне редко. Каждый думал о своём. Таиса быстро вымыла посуду и пошла проверить, всё ли перенесли в каминную комнату. Через час должен приехать от фирмы фургон, забрать вещи и почтовые работники отправят их на материк по новому адресу. Перевозка не опоздала, двое молодых мужчин сноровисто загрузили машину и быстро укатили. Вот, кажется, почти всё. – Ну что? Теперь можно сходить и к Свистуновым, – вздохнула жена. – Фильм отпадает, смотреть не на чем. А вот насчёт отъезда – всё же лучше завтра сказать, – разговаривала Тая вслух сама с собой. – Нет, так не годиться, «всё же» мы с ними... семь лет общались, – вставил я фразу, – поэтому... надо сказать сегодня. – Хорошо, – согласилась жена, – тогда приглашу их вечерком на чашку чая, а то действительно, завтра холодильник увезут в «секондхенд» и тортик расстает. Валеева позвонила Норе Леонидовне:

110

– Я, извините, решила... лучше сейчас заглянуть к вам, – начала оправдываться Таисия Яковлевна и не удержалась: – У нас для вас есть новость. – Какая, какая же??? – загорелась Нора Леонидовна. – Мы возвращаемся на материк! В трубке повисло молчание. – А зачем же вы фильм схотели взять? – подозрительно спросила изменившимся голосом Свистунова. Новость оказалась ей явно не по плечу. – Это для того, – не сразу нашлась Тая, – чтобы добавилось повода зайти к вам в гости. Так я приду? – Приходите, – безрадостно ответила Нора Леонидовна. Дверь Таисии Яковлеевне открыли не сразу. Продержав «уезжавшую» лишнюю миниту за порогом, побледневшая от нервных потрясений Свистунова приняла жену в свои холодные объятия. – Проходите, проходите, пропащая душа, – цедила Нора Леонидовна, – что же вы... не позвони я, так и уехали бы? – Ну почему же? Просто, из суеверия, не хотелось рассказывать раньше, чем решится вопрос, а теперь уж и вещи отправлены, – выслушивая упрёк, смутилась Таиса. – Я собиралась завтра прийти попрощаться. Тут вот я прихватила кое-что, что вам может пригодится. Таиса протянула пластиковый пакет хозяйке. – Вот противень для ваших любимых кексов, он новый, и мелочь разная. Только осторожно, пожалуйста. Там есть ядохимикаты для сада, мы пользовались пару раз. Средство дорогое, упаковки почти полные. Возьмите, вы ведь опрыскиваете деревья. Упоминание о ядохимикатах выманило из гостиной хозяина, в дверном проёме показался заинтересованный Аполлон Михайлович. – Здрасте, – мимолётом бросил он гостье и с интересом принял пакет из рук жены. На свет божий были извлечены пузырьки с химией и проверено наличие яда в них. Жидкость колыхалась почти у самого горлышка ёмкостей. Удовлетворенно кивнув, Аполлон Михайлович убрал химикаты в стенной шкаф и вернулся туда, откуда вышел, унося с собой загадочную улыбку. Гостья продолжала топтаться в прихожей, дожидаясь Нору Леонидовну. Та долго относила противень в кухню, после чего мою жену пригласили в комнату. – Садитесь. Что же вы так сразу-то нас бросаете? – спросила хозяйка. – Разве сразу? Вы же знаете, что мы чуть ли не с первого года собирались возвращаться, да учёба сына останавливала. Сначала колледж, потом университет, – продолжала оправдываться Таиса. – Уж сколько разговоров на эту тему было! – Ну, это понятно. И всё же, как-то неожиданно... И куда едите, к кому? Свистунова внимательно смотрела на гостью. Обо мне – ни слова, я вообще для Норы Леонидовны перестал существовать. Таиса улыбнулась хозяйке: «Нет уж, дорогуша, полной информации ты от меня не получишь». – Приглашают нас знакомые из... Брисбена к себе пожить, пока не устроимся. Мы решили воспользоваться, раз зовут, – слукавила Таисия Яковлевна, в очередной раз удивляясь, как изменила её жизнь в эмиграции. – Кто же это такие? – Я же сказала – знакомые. Вернее знакомые мужа. Они его знают лет шестнадцать. – Хм, – усомнилась Свистунова, – и сколько же им самим лет?

111

– Да уже старая пара. Ей...ммм... восемьдесят с чем-то, ему примерно столько же. Старушка надеется на нашу помощь – постирать, прибрать, в магазин съездить с Глебом Дмитриевичем. Со здоровьем у обоих проблемы, – фантазировала Таиса про реальных знакомых, у которых и в мыслях никогда не могло бы возникнуть кого-то приглашать к себе жить. – А где же они сейчас? Ну, что ж, врать – так и дальше: – У них свой дом с участком на окраине города. Обещали нам выделить комнату. – А сыну тоже? – Да разместимся как-нибудь, раз у них свой дом, – уже досадовала на себя, боясь попасть впросак, Таиса. – Что же, и животных с собой берёте? – продолжала допрос Свистунова, не обращая внимания на раздражение собеседницы. – Так у них же участок. Бооольшой участок! Все равно его косить придётся Глебу Дмитриевичу. К тому же оплата счетов там...эээ... за свет, за телефон, воду... Так что, всем выгода. – А что, у них детей нет, что ли? – Мм... да, одинокие. Они поздновато сошлись. – Значит, дом они ВАМ оставляют! – твёрдо подвела черту Нора Леонидовна. – Да вы что? Об этом и вопроса не стояло... – А кому ж ещё? И вообще, какой смысл тогда ехать? – Смысл у нас один – покинуть Тасманию, – продолжая сдерживать нарастающее раздражение, возразила Валеева. – А у нас вот таких знакомых нет и никто нас не ждёт. Нам деваться некуда, будем здесь уж доживать, – поджала губы Нора Леонидовна. «А как же ваши детки в Мельбурне?» – усмехнулась в душе Таиса. Она не была злой, но радовалась, что никогда не услышит больше сладких разговоров Свистуновой о её необыкновенных детях. Вслух Валеева произнесла: – Надо идти, а то муж один по дому бродит. – Куда вы торопитесь? Посидите ещё, – чужим голосом ответила Нора Леонидовна. Разговор не клеился. Аполлон Михайлович продолжал с неподвижной безучастностью сидеть спиной к гостье, погружённый в молчание. Он уставился в экран телевизора, демонстрируя безразличие к происходящему в доме. Нора Леонидовна тоже замолчала, видимо, размышляла, о чём бы ещё спросить. Наконец, она задала вопрос: – И сколько же вы заплатили за отправку вещей? Тая назвала сумму и Аполлона Михайловича словно током прошило. На мгновение он перестал разыгрывать равнодушие, дёрнулся и переглянулся с Норой Леонидовной. Определённо, не поверил. Валеева стала откланиваться: – Мы с Глебом Дмитриевичем приглашаем вас к нам попить чайку напоследок. – Я не пойду в пустой дом! – зло отрезала Нора Леонидовна, перечеркнув семилетнее знакомство. – Что делать в пустом доме? Приём окончен. Хозяйка энергично встала с кресла и женщины вышли в коридор.

112

– Желаю вам устроиться на новом месте, – пересиливая себя, улыбнулась Свистунова и обняла мою супругу, но не поцеловала, как обычно. – Как устроитесь – звоните, мы к вам в гости приедем. – До свидания Аполлон Михайлович, – окликнула невидимого из коридора хозяина Таисия Яковлевна. – До свидания, до свидания, – донеслось из глубины. Свистунов не соизволил подняться со своего насеста. – Счастливо оставаться! – при выходе на крыльцо повернулась было Валеева к Норе Леонидовне, но та уже захлопнула дверь. Ну, что ж, как встретили, так и проводили.

ПОСТСКРИПТУМ

Итак, мы обосновалась на юго-востоке материка в городке Наура. Из двух пенсий одну выплачиваем за жильё, отдельно – за коммунальные услуги. Спасибо сыну, помогает из Волонгонга, куда он переехал работать после получения диплома. О добром «хаузен комишен» пришлось забыть, ибо стоять здесь в общей очереди на госжильё – жизни не хватит, – так просителям дали понять. – Позвольте, но инспектор Матью принял документы и обнадёжил нас! – попробовал я было разобраться. – Инспектор Матью единолично такие серьёзные вопросы не решает, к тому же он здесь больше не работает. А справки ваши устарели и вы должны обратиться... Пусть они позвонят... В общем, старая песня. Настроения чиновников изменчивы, как погода в океане. Пришлось смириться. Главное, что теперь живём в лучшем по климату регионе Австралии, где избавились от астмы, ревматической и головной боли. Но не от душевной, когда вспоминали ушедшие в прошлое родной лонсестонский домик и измученный ветрами, но всё равно поднявшийся сливовый садик, прохладные улочки и жёлтые в листопад парки старинного патриархального городка, самого английского во всей Тасмании. Мы покинули Остров Вечной Осени навсегда. Дети Свистуновых продолжают жить в высокомерном аристократическом Мельбурне, однако родители на это не отважились. Их по сию пору удерживают на лонсестонской окраине дом с огородом, устоявшийся, обросший порыжелым мхом, полудеревенский быт. И только холодными зимними вечерами, когда задувает угрюмая Антарктика, старожилы поярче разжигают печь и, кутая ноющие ноги в шерстяные пледы, звонят дочери на материк: – Здравствуй наша дорогая любимая доча! Мы здесь теперь совсем, совсем одни и что будет дальше с нами, – одному Богу известно... Передавали, что у вас там теплоо... Тоже холодно?.. Переехать, говоришь, к вам и снять жильё?.. Но ведь это стоит теперь для нас таких деенег! И как же мы бросим хозяйство, ведь столько леет... – Мама, ты получила импортный концентрат от Джоуси, который мы тебе посылали? – переводит разговор дочь. – Ой, доча, большое пребольшое спасибо за подарок, почти поллитра французских духов, как это, наверно, ужасно доорого. Я как душусь ими, всё за тебя вспоминаю, моя дорогая доча.

113

– Мама, это не духи, это... – дочь не решалась напомнить, что прислала обещанную французскую туалетную воду. – Неет, это духи! Большое пребольшое спасибо за подарок, доча моя... Нора Леонидовна плакала в трубку. Снаружи надрывался «южак», гонял по пустынной улице порожние пивные банки и сломанные ветки. «У-у-у-у... та-та-та»... – жалобно вопил ветер, носясь по облетевшему садику и тарахтя в окна ледяными струями. За порог носа не высунешь. – Мы уж, наверно... умрём здесь, доча... – шептала Свистунова и неуверенно добавила: – Приезжай хоть ты к нам. Иногда хоть. «Тяжело отпускает Антарктида» – не ушла ещё из вашей памяти такая, почти забытая повесть? 2008

114

ДУРАКИ И

ШОТЛАНДСКОЕ ВИСКИ “На Руси два

несчастья – дураки и дороги”

Н. В. Гоголь

Дураков на свете много. Прошу сидеть, не о вас речь (чем не классическое вступление)! Американцы твердят, что больше всего дураков в России, потому что умные давно из “найтивленда” выбрались. Обидно, но что поделаешь? Лично я знал, например, целый подмосковный городишко под таковым самобытным названием. – Боря, почему ваш городок зовут “Дураки”? – спросил я одного знакомого из местных органов власти. – Потому, что они там живут, – был жёсткий ответ. Я задумался. – Кроме меня, разумеется, – звучит постскриптум приятеля. Борис Ефремович Партейчиков прислуживал при Горсовете по части организации пикников и похорон. Должность ответственная и Борис Ефремович был образцом тех чиновников особо важных поручений, которые всегда вызревают под ореховой дверью начальства. Вооружённые унаследованным острословием, с сытым, вечно колышащемся брюшком, партейчиковы являются украшением торжественных и траурных церемониалов, стяжая славу быть незаменимыми. С уличной толпой за стенами родных ведомств у партейчиков особые стародавние отношения, увековеченные традиционным взаимопониманием, нередко завершающемся мордобоем. Но мы отвлеклись. Итак, я усомнился в ментальной ущербности обитателей городка. – Хочешь, докажу, – предложил Боря. – Как? – Садись в машину, поехали. Я сел, а Боря сказал: – Вот у меня здесь с пол-ящика импортного шотландского виски. Сам знаешь, в Союзе такого напитка не производят. Это в Москве в спецраспределителе достал по особому распоряжению. На финальное торжество бывшего Председателя Горсовета Витьки Новикова. Покойничек, ни тем будь помянут, очень уважал этот импортный напиток. А то бы ещё пожил с полгодика. Мы двинулись вдоль отдающей сивухой городской сточной канавы, именуемой здесь проспектом Брежнева. Была красная суббота, людей мучила жажда. Они бесцельно слонялись по улицам туда, сюда. На углах сталкивались и вынужденно останавливались. Боря обратил моё внимание на этот факт: – Видишь, уже кучки с утра пошли. Договариваются насчёт молочка от бешеной коровки. Сейчас смотри, что будет. Он высунулся из горсоветовской «нивы». – Эй, братва! В винный отдел на «Центральном» шотландское виски привезли, по червонцу за пару! – авторитетно, с сигаретой в углу рта,

115

прогорланил ответственный работник, потряхивая в руках полными четырехгранными бутылями при цветастых ярлыках с печатями. Попробуем внести некоторую ясность. Наше общество развивалось в стиснутом рамками демократических законов вольере, где любая частная инициатива наказуема. Запрет был снят только с потребления спиртного, и творческие возможности простого люда расцвели в ритуалах культа беспробудного пьянства. Должно смениться ещё немало поколений, прежде чем русский человек когда-нибудь протрезвеет. Всё в неясном будущем, а пока … «братва», разиня рты, озадаченно взирала на счастливого обладателя заморского зелья. Когда отъехали, я оглянулся. Угол улицы был пуст. Мы не поленились проделать это наверно чуть ли ни с дюжину раз по всем направлениям, и народ из переулков заструился к центру города. Боря был в восторге: – Всё, пошли «Зимний» брать! Революция! Ну, не дураки! Поверили, что в забулдыжный городишко, которого и на карте-то не сразу найдешь, из далекой цивильной Шотландии специально виски привезли им на выходной. Ха-ха-ха!.. – давился он смехом, – А ведь, наверное, в детстве и про Насредина кое-кто читал? Мой спутник рвал глотку, освежая салон машины легким перегаром благородного напитка, который ему по должности полагалось дегустировать. Тоже большой любитель пошкодничать, я восхищался его творческой выходкой, но сильнее всего меня поразила толпа, уже сгрудившаяся у «Центрального». Ведь, многие поверили! Теперь взбудораженный пролетариат бесполезно переубеждать, что виски – это всего лишь посткоминтерновская шутка двух партейчиков. Народ стремительно прибывал. Мужики, выдавливая друг другу рёбра, пытались сплочённой массой втиснуться в раствор магазинчика, держа ассигнации в прокуренных зубах. Боря посерьёзнел. – Наплыв «страждущих» сверх моих ожиданий, – задумчиво произнес ответственный работник. – Здесь уже что-то не то. – А именно? – полюбопытствовал я. – Раз «гегемон» так агрессивно прёт на «Сенатскую», – закрадывается подозрение, что сегодня действительно собираются отпускать какое-нибудь, там, хм... местное «виски» особой водопроводной очистки, а я, выходит, только подлил масла в лампадный огонёк их вечно тлеющих утроб, – с мрачным сарказмом начал догадываться Борис Ефремович. – А с другой стороны, вдруг... в самом деле! Из Москвы «им» что-то и подбросили? Такое бывает. По случаю необычных похорон. – Но ведь рано ещё отпускать, винный отдел в магазине должен быть закрыт! – удивился я. – Ты же видишь! – с жаром возразил Борис Ефремович, махнув рукой в сторону толпы. – Ладно... Оставайся, Лёва, пока в машине, не то угонят. Сбегаю... Интересно разобраться, в чём всё-таки там дело. – Боря, – соблюдая некоторый такт, попытался я остановить самоубийцу, – ты ведь знаешь, что в «винном» виски нет. После наших балаганных выступлений, с какими обмороженными глазами сейчас появишься среди «них»! – Среди дураков, ты хотел сказать? Смотри как это делает, – Боря лукаво подмигнул, – Остап Бендер!

116

И, завороженный многоглавым бурлящим потоком активизировавшихся сограждан, новоявленный потомок янычар ринулся к «Центральному». Его тучная фигура замаячила впереди, внедряясь в колышущуюся серыми волнами «братву», как ледокол в осеннюю шугу на море. Назад Бориса Ефремовича привели под руки, ибо сам бы он дороги не нашёл, – оба «обмороженных» глаза ему прикрыла признательная «братва», поставив на них полновесные синие печати, те же, что были на ярлыках шотландского виски. Глядя на лиловую физиономию приятеля, я не дался диву. Рот мой уже раскрывался вступительной фразой «Говорил тебе, Боря, не надо …», но тут же был захлопнут одним из сопровождавших. Другой в это время, справедливости ради, аккуратно придавливал своим шершавым штампом моё левое око. За правое пришлось откупаться бориными пол-ящика поминальными, ведь должен же был кто-то вести машину, – в нашу сторону уже направлялись новые делегации! Р.S. Я, также считая себя умным, выбрался из «найтивленда» и живу в австралийском городе Брисбене уже целую пятилетку. В отличие от нашей Родины, пьяные на уикендах здесь по углам не валяются. Кроме аборигенов, но редко, и с этим борются. Однако, пригород, где меня поселили, с английским названием «Durack» здесь есть тоже. Последнее радует, – не мы же одни таким недугом страдаем. Смущает только, что звучит по-русски. 1999

117

ВСТРЕЧА

Поведаю о феномене, засвидетельствованным мною в середине апреля 1998 года в Квинсланде (Австралия). Тогда в один из воскресных вечеров я выехал из Бичмера на Брайби-Айленд для телефонной связи с зарубежьем. Получасом ранее отбушевала тропическая гроза. Мрачные лохмотья туч ещё висели над головой, но дождя уже не было. Выглядело относительно светло, как всегда в пасмурную погоду вблизи большого города. Заметно посвежело. Встречный воздушный поток с шумом врывался в салон моего «басика», обдавая приятной прохладой. До выезда сквозь буш на головное шоссе оставалось километра два пустынного в такую пору межпоселкового тракта, когда наверное метрах в двухстах впереди неожиданно замаячил серебристый рефлектор встречного велосипедиста. «Откуда он взялся? – занервничал я. – Ночью, в непогоду, да ещё без освещения!». Пришлось резко тормозить по мокрому асфальту. Незадачливый ездок, как пьяный, лихо отплясывал зигзагами посреди просёлка, постепенно выруливая от меня вправо. Между нами было уже определённо меньше ста метров. Вот огонёк отражателя пересёк придорожную канаву, заскакал вдоль неё, а за ним... – никакого велосипедиста. Так во второй раз в жизни случай свёл меня с загадочным природным явлением – шаровой молнией. Теперь расстояние между нами сильно сократилось. Размером молния была, пожалуй, с теннисный мяч и, скорее, просто мерцала белым с голубоватым отливом светом, чем скудно освещала пространство вокруг себя. Нежданная пришелица двигалась со скоростью бегуна примерно в одном метре от земной поверхности, копируя её рельеф. За молнией в свете фар хорошо просматривался извилистой шлейф серого дымка, как за праздничной шутихой, только – тускнее. Машина остановилась и я, затаив дыхание, стал наблюдать. Когда светящийся шарик проскальзывал мимо куста эвкалипта, было видно, как узенькие листочки деревца тянулись в его сторону и затем оседали вновь. Очевидно, сгусток плазмы двигался к определённой цели, но, не дойдя до неё, расстаял на глазах столь же таинственно, как и появился. Я удовлетворился тем, что это случилось раньше, чем молния совсем приблизилась. Возможно, она прошла бы мимо, а если нет – то её электрического потенциала вполне хватило бы, чтобы испепелить мой заправленный кар. Всё событие свершилось в течении какого-то десятка секунд, показавшихся мне от известной неуютности своего положения почти вечностью. Выждав время, я продолжил путь. Шоссе по-прежнему оставалось пустынным и можно было подумать, что виденное – мираж, если бы не запах озона, напоминавший о недавнем присутствии непредсказуемого в своём поведении грозного светлячка. 1998 Здравствуйте Олег Константинович! Заглянула на Вашу страничку и нашла новый (для меня) рассказ «Встреча». Меня эта тема очень интересует... Признаться, я была удивлена: здесь часто приходилось слышать, что в Австралии шаровых молний не бывает, только линейные. И вдруг такое! И размер шаровой молнии: именно этот размер – с теннисный мячик – считается редкостью. А какой был у Вас первый случай? И где? Расскажите. С уважением,Т.М.

118

Уважаемая Тамара Николаевна! С удовольствием откликаюсь на Вашу просьбу рассказать о своей первой встрече с шаровой молнией, но прежде осмелюсь высказаться, что по неясной причине подавляющее большинство австралийцев вообще не знакомы с этим загадочным природным явлением. Однако, это вовсе не означает, что в Австралии шаровой молнии не бывает, тем более, как оказалось в моём случае, – с теннисный мяч. Я лично встречался с «таинственной пришелицей» здесь уже трижды(!). Первый раз мне довелось увидеть шаровую молнию (если напрячь память) в феврале 1995 года в Брисбане около горы Маунт Граватт. Была пасмурная погода, время – где-то около восьми-девяти часов вечера. Я привёз на дом хозяйке дачи (снимал её в Бичмере) деньги, и пожилая женщина угостила меня чаем на веранде. Неожиданно хозяйка обратила моё внимание на странный светящийся шарик, проплывавший лёгким зигзагом метрах в тридцати над нашими головами. За ним тянулся светлый дымок. «Смотрите, ракета! Но почему без шума, и так низко?» Однако, на ракету светящийся белый шарик, величиной с гольфовый, совершенно не был похож. Неожиданно он резко, почти под прямым углом взмыл вверх и без звука изчез. В этот момент скорость его, мне показалось, вполне соответствовала обычной молнии. Не думаю, что кто-то шутил. Ещё раз я столкнулся с тем же природным феноменом в Тасмании в 2005 г., зимним вечером. Мы тогда машиной возвращались с женой из Хобарта в Лонсестон. Помню, что была низкая облачность и моросил нудный дождичек, когда на полпути к нашему городу буквально из-под облаков свалился желтоватый светящийся объект, размерами и формой напоминающий вышеупомянутый теннисный мяч. Двигался он с умеренной скоростью и, не достигнув земли, погас метрах, наверное, в шестидесяти от нас по ходу движения. «Ой, совсем рядом метеор упал!» – поёжилась жена. На что я уверенно возразил ей: «Не метеор, а шаровая молния». Думаю, в поле зрения многих попадали при их жизни светящиеся шарики в грозовом или пасмурном небе, но в силу слабой осведомлённости или занятости не фиксировались памятью. Вот если бы молния наведалась в комнату в гости – тогда другое дело, разговоров была бы уйма, как и что. Конечно, не взорвись она вдруг. Но такие случаи в мире единичны, особенно в «сухой» Австралии. Тем не менее, наши знакомые Чарли и Лори Бристол из Каболчи увидели во время грозы через окно своего дома, как метрах в десяти от них пронеслись друг за другом, вдоль тротуара, два ярких бело-голубых шарика. Диаметрами они были, со слов Лори, дюйма по два, по три. Посетив однажды приятелей, я постарался объяснить поражённым слушателям, что это МОГЛО БЫТЬ такое, но не убедил. (Описанное событие произошло в декабре 2006 года). Добавлю, что в России разговоров о встречах с шаровыми молниями достаточно, но я их сам там никогда не видел. Интересно, Тамара Николаевна, – ответ получился длинее самого рассказа. Было бы занимательнее, опубликуй Вы их вместе. Всего Вам доброго. 15.01.2008 О.Киреев

119

С Ю Р П РИ З Пенсионер – кто ОН? Человек, получивший в конце жизни несколько лет свободного времени? Каждый использует их на свой лад. Одни сидят с внуками, другие продолжают трудиться для их блага, откупаясь деньгами, третьи бросаются разводить сады, чтобы успеть хоть что-нибудь воплотить в жизнь. Иные, прозванные в народе «пингвинами», досиживают остатки отцветшего времени на лавочке у подъезда, провожая безрадостным взглядом куда-то спешащую молодежь. Да мало ли увлечений! Имеются и такие, которые освободившись от бремени труда, на старости лет пытаются создавать... прекрасное. Наш пенсионер как раз из категории последних. Живёт он далеко от Родины, нехватку общения скрашивает дружбой с Мельпоменой, которая посещает его на родном языке. Много ли человеку надо, спросите вы, живя в стране вечного лета? Кусочек белого хлебца с красной рыбицей (наш герой давно привык довольствоваться малым), легкие шорты, шлепанцы на босу ногу да панамку на макушку, чтобы горячее солнышко раньше времени не остановило творческие изыски деда. Как говаривал известный классик, «и потянулась рука к перу, а перо к бумаге». Но... времена классиков прошли. Теперь на всё прогресс наступил железной пятой, кругом компьютеры, магнитофоны, плейеры и другие технические новшества. Сидит такой «писака» часами за монитором, придавленный к стулу властной дланью своей музы, испытывает муки от творческого вдохновения и обливается потом от духоты. Плотные строки постепенно заполняют голубой экран, складываясь в повествование и принося измученному творцу прекрасного заслуженное облегчение. Облегчение облегчением, а душа читателя требует. Пенсионер наш скромен в желаниях. Ему на первое время хватило бы и благодарного слушателя. Да где его возьмёшь? Вспомните, ведь творец забрался далеко от Родины, там остались его друзья, а в старости новыми обзавестись бывает трудновато. Правда, появились знакомые, в основном из бывших соотечественников. Но что такое знакомый? С одним ближе знаком, с другим на расстоянии, а то и вовсе лишь очертания видны. «Делать нечего, – вздохнул писатель, – надо дерзать», и стал звонить. – Уже поздновато, – услышал он в трубке голос, – как-нибудь давайте в другой раз. «Первый блин всегда комом», – сказал себе пенсионер и удвоил энергию. Проявив изобретательность, – ведь не зря же он был раньше инженером, – начинающий писатель соблазнил знакомых прийти в гости и в непринужденной застольной обстановке прочел вслух пару своих рассказов. Один из гостей, не скрывая одолжения, застыл с приклеенной к лицу улыбкой в томительном ожидании конца. Другой слушал, но видно было, что и ему глубоко безразлично повествование. Третий проявил едкую заинтересованность и увлёкся настолько, что по ходу чтения злоупотреблял комментариями. У четвёртого после возлияний подкравшийся Морфей сузил глаза. Он ровно сопел под усыпляющий речитатив чтеца. Предложенное творение, как и ожидалось, вызвало различную реакцию, что само по себе было уже хорошо и вселяло надежду на признание будущего литератора. В общем, как пишут в газетах, призентация прошла в тёплой дружеской обстановке. Начинающий писатель на этом не остановился. Наращивая темп, он заглянул на огонёк к другим знакомым, старичкам, но те слушать отказались и изъявили желание почитать

120

сами на досуге. Через несколько дней автора ожидал приятный сюрприз. Рассказы пенсионерам не только понравились, но и были скопированы себе на память, при этом старички попросили что-нибудь ещё. Окрылённый такой поддержкой, литератор решил придать делу бо́льший размах и послал сочинения другим старичкам, уже за пределами своего города. Ответ респондентов пылал восторгом, не стеснённым в эпититах, с выражениями самой искренней дружбы на будущее. Заканчивалось письмо часто так – «Ваши друзья навек Маша & Саша». Итак, друзьями писатель признан. Наступала пора завоёвывать периодическую печать страны и пенсионер уселся за телефон. – Эта редакция газеты? – Да. – Я хотел бы выслать вам несколько своих рассказиков с тем, чтобы вы смогли выбрать для себя подходящий, – заявил он уверенно. – Хм... – Вы ведь печатаете короткие рассказы? – спросил пенсионер. – Ну, это ещё надо посмотреть, понравяться ли мне ваши рассказы, – без подтекста произнес ехидный женский голосок. – А разве от вас одной зависит это решение? – Нет, конечно, – спохватилась самонадеянная дама, – решение принимает редколлегия. – А в течении какого срока рассматривается поступающая корреспонденция? – уже робко интересуется проситель. – Очень трудно ответить на это, мы люди занятые, – вновь набрал силу голос. – Я позвоню вам через неделю? – Попробуйте, – разрешили пенсионеру. Неудачное обращение в газету не остудило пыла пробивающегося к читателю писателя. Позднее выяснялось, что строгая дама вовсе не имела веса в решении вопросов, связанных с публикациями, а только важничала. Всё зависело от главного редактора, который был вечно занят вёрсткой очередного номера. Наконец, через полтора месяца подталкивающих звонков, автор получил официальный ответ, который звучал примерно так: не дурно, весьма недурно, хороший слог и написано неплохо, но... тематика не наша. Не забывайте у нас периодическая печать, так сказать, злоба дня, движение, а вы тут со своей... прозой. Да и длинновато для нас. Отказ не обескуражил пенсионера, он уже верил в себя и начал обзванивать журналы, предлагая свои творения. Очень уж ему самому нравился душещипательный рассказ про курочку, которая несла людям яички, а те её в конце концов съели. Поучительная история и писатель пытался протолкнуть это сочинение в публикацию энергичнее остальных. Он позвонил даже в знаменитый журнал «Лебединая песня» и первое, что слетело с губ, так это печальный сказ о курочке. Редактор удивилась. «Простите, – говорит, – но вы ошиблись. У нас не сельскохозяйственная тематика, а лирика». Пенсионер пожевал губами и положил трубку на рычаг. Вполне возможно, что после телефонного разговора вредная редакторша уселась готовить какой-нибудь лирический фельетончик про «лебединую песню» курочки. Была бы свежа идея. А наш автор стал звонить в другой эмигрантский журнал – «Думы о былом». Опять он вкратце спешит рассказать телефонной трубке историю бедной курочки уже без особой надежды на успех. Но на противоположном конце провода расчувствовались и попросили прислать и «Курочку», и другие

121

рассказы, что запылавший счастьем писатель осуществил немедленно. Через неделю литератор звонит в «Думы о былом», разузнать, как себя чувствует редакция после «Курочки». – Хороший рассказик, – ответили там, – у нас все плакали. Очень хороший. – Приятно слышать, – отозвался польщённый пенсионер, – а могли бы Вы напечатать его, может вся страна прослезиться, хе-хе-хе? – Такой обязательно напечатаем, он завоюет нам новых читателей, – заверили просителя, – правда, номер у нас уже свёрстан, но в следующем поместим обязательно. Конечно посетовали, что творение длинновато, зато написано с большим чувством, а качество изложения вообще выше всех похвал. Вот только журнал, сказали, выходит раз в квартал, да страничный объём его невелик, – короток по высоте скоросшиватель. – Но вашему творению мы обязательно выделим место, – успокоили издатели. Вздохнул наш пенсионер и на три месяца набрался терпения, а в канун одного из праздников, дабы утвердить расположение к себе редакторов, послал в журнал поздравительную открытку с ободряющим отзывом следующего содержания: «Уважаемая редакция журнала «Думы о былом»! Поздравляю Вас с Праздником! Напечатанное в Вашем журнале о трогательном прошлом авторов, будоражит душу. Желаю талантливому коллективу дальнейших творческих успехов». Далее число и подпись. Напомнив ещё раз о себе столь неглупым способом, начинающий писатель подстраховал свою будущность. Он не терял оптимизма. Проходили недели, подвигая время ко дню выхода в свет рассказа о трагической судьбе несчастной курочки. Какой-то непонятный доселе зуд не давал покоя писателю и он неоднократно звонил в редакцию, донимая персонал своим вполне объяснимым нетерпением. Издатель, ставший почти родным после многомесячного телефонного общения, произнес загадочную фразу: «Я сейчас не буду говорить, сколько(!) ваших рассказов будет опубликовано. Скажу только, – вас ждёт сюрприз». Пенсионера собираются печатать, это большая победа! Не поскупился писатель и на полную подписку названного издания, в каждом номере которого ему виделся свой рассказ. Наступил обещанный апрель. Наш пенсионер по-юношески просеменил к почтовому ящику, в котором лежал большой желтый конверт. Вот он тот долгожданный момент, положивший конец сомнениям, конец тревогам и терзаниям, дающий начало новому отсчёту времени под занавес! Сияющий дебютант заглянул на кухню, где жена, стоя у плиты, ворошила на сковороде картошку, покрывающуюся аппетитной золотистой корочкой. – Свершилось, – рокотал пенсионер, потрясая поднятым вверх пакетом. – Твой муж ступил на писательскую стезю! – Да ты давно уж там топчешься, – отреагировала супруга. Счастливый муж извлёк журнал в розовой обложке и торжественно вручил жене. – Ну, раз сбылась розовая мечта, теперь твоя душенька спокойна, – произнесла улыбающаяся супруга, перелистывая страницы. Первая, вторая... десятая... двадцатая...

122

– А где же «Курочка»? – Как где?! Автор «Курочки» нетерпеливо выхватил журнал. Руки его дрожали, листая полученный номер, а лицо, ещё недавно светившееся счастьем, тускнело на глазах. Мелькали терзающие душу творения о прошлом, подписанные уже знакомыми членами редколлегии, сомкнутым строем переходящие в «продолжениях» в следующий номер журнала. Чужакам места не оставалось. Слабый крик новорожденного писателя, озвученный М. Зощенко: «Задние тоже хо́чут», не был услышан творческим коллективом. Начинающий литератор, всё ещё не веря этому, лихорадочно листал страницы в разных направлениях и, наконец, нашёл обещанный «сюрприз»! В рубрике «Отзывы читателей» красовались его пожелания успехов талантливому коллективу, вставленные в жирную чёрную рамку. «Курочка» приказала долго жить! Автор заплакал. Вечером раздавались звонки знакомых. Писателя поздравляли с дебютом. 2005

123

МАЛИНОВЫЙ АВГУСТ

Август – зрелость сияющего лета, время спелой малины, грибов и... надвигающейся осени. Ускользающие тёплые дни манят на природу, в лес с его беззаботной тишиной, обещающей желанный покой и уединение, умиротворяющей ваши мысли. Здесь утомлённый человек чувствует себя свободным, раскованным и счастливым, как ребёнок. Он вдыхает воздух, в котором разлита мягкая теплота сосны, глаза его ловят солнечные зайчики, озорно скачущие по веткам деревьев. Вот потянуло ветерком с опушек, но посланник Эола заплутал, запутался в чаще и окончательно увяз в ней. Ни звуков, ни движения. От мощных ветвистых стволов, узловатых и мшистых, веет налетом таинственности и диким привольем. Вас дурманит аромат листьев и хвои, обволакивает прохлада тенистых зарослей, насыщенных запахом гриба и стоном потревоженной мошкары. Неподвижен молчаливый лес, убаюканный негой уходящего, но ещё жаркого лета. Величав этот лес и макушки его вековых деревьев устремились в голубую даль, туда, где вольный ястреб чертит в небе свои замысловатые узоры. Тропинка, вырвавшись из-под тёмной сени хвои на поляну, побежала к зарослям малины, стараясь не тратить усилий на повороты. Открытое пространство между рядом высоких елей и малиной заливает искрящийся свет. В мае эта площадка занята множеством жёлтых одуванчиков – маленьких ясных солнышек, а сейчас голубеют лазоревые васильки, кое-где из травы поднимаются стрелы «кукушкиных слёзок» и щетинится злыми колючками высокий красавец чертополох, украшенный лохматыми фиолетовыми шарами. Поспела малина, зазывает любителей сладкого дара румяного августа. Спозаранку, с лукошками в руках спешат по заветным тропкам крестьянки ближайших деревень. Раскатистое «Ауу...» далеко разносит в прозрачном воздухе их голоса, гулко перекатываясь по молчаливым лесным углам. Ласковое прикосновение утреннего солнца сушит обильную росу, его свет, пробиваясь сквозь листву и переплетения ветвей, падает на землю и воздух наполняется терпким запахом согретых трав. Безотчетная тихая радость ложится на душу. Сияя улыбкой в паутине коричневых морщин, немолодая женщина вошла в малинник и стала сноровисто собирать крупные ягоды, готовые от неосторожного прикосновения брызнуть красным соком. На лице проглядывает простодушная удовлетворенность. Ее ловкие руки отправляют мягкую малину в рот, покрепче – заботливо опускают в кузовок. Малинник скрывает в своих колючих объятиях сборщиц, увлечённо снимающих обильный в нынешнем году урожай. Только изредка слышен лёгкий шорох веток да нет-нет и вспорхнёт спугнутая пичужка-лакомка. Недалеко треснула рассыпавшаяся под ногой сухая хворостина, кусты малины тронула зыбкая волна беспокойства. Убаюканная монотонностью сбора, женщина не сразу обратила внимание на приближение товарки. Широкие, опущенные книзу поля старой, подаренной ещё барыней шляпы суживали обзор. В кустах всё громче раздаётся возня и когда сборщица подняла голову, то её беспечный взгляд не сразу проникся страхом, пришедшим на смену удивлению и растерянности. Сквозь качающиеся ветки малины рядом со сборщицой увлечён ягодой огромный медведище! Стоя на задних лапах, хозяин леса когтями передних сгребал малину, горстями отправляя её в пасть. Женщина застыла, крепко вцепившись в корзину, и

124

казалось прислушивалась то ли к треску раздираемых веток, то ли к шуму крови, колотившей ей в виски. Переливы блаженных чувств, розовыми тонами пробегавшие по лицу крестьянки, укрыла поначалу тень ужаса, но затем, преодолев оцепенение, сборщица, что было сил, ударила корзиной медведя, пронзительно взвизгнув: – Ты что здесь делаешь, проказник!!! Тотчас же крик женщины сливается с голосами встревоженных соседок. Перемазанный малиновым соком косолапый в пугливом изумлении дёрнул кудлатой башкой, – увлекшись сладкими ягодами он прозевал неожиданное появление рядом с собой человека! В кротких дотоле глазах медведя метнулся ужас. Застигнутый врасплох, а оттого насмерть перепуганный владыка леса мгновенно оказался на четвереньках и немедля пустился наутёк. В воздухе разлился мудрёный запах, когда круто оборвавший знакомство косолапый большими скачками помчался в чащу, подальше от сладкой, но жуткой поляны. Женщину помимо воли тоже обуяла медвежья болезнь. Уже не замечая прелести августовского дня, она бросилась в другую сторону, перескакивая кочки и иные встречающиеся на пути препятствия. Сборщица в свои степенные годы неслась по лесу, словно ей было шестнадцать, – молодая и невесомая. Прикрикнув в отчаянии на зверя, она бежала от него, всё больше утрачивая в пути присутствие духа. Её догонял животный ужас. Оставляя на колючих кустах остатки платья, мелькая испачканными и изодранными в кровь голыми ягодицами, беспрерывно вереща «Ааааа!», крестьянка из последних сил стремилась в деревню – туда, откуда навстречу доносился гомон встревоженных гусей и рыдающие звуки чьей-то гармони. По тропинкам к родным очагам заспешили и другие сборщицы, на ходу тревожно перекрикиваясь охрипшими голосами и гадая, что же случилось на малиновой поляне. Позднее в лесу мужики наткнулись на мертвого медведя, забившегося в яму из-под вывороченной с корнем сосны. Издох бедолага от разрыва сердца. Со сборщицей малины, слава Богу, все обошлось. Только прозвище деревенское осталось, которое со временем слегка изменилось, превратившись в фамилию Жоковы. Один из потомков, уже Жохов, жил в поселке Царьдар под Сергиевым Посадом, работал почтарём. Он и рассказал эту забавную историю. 2005

125

Р А С П Л А Т А

Будет расплата, Да не будет возврата.

П. Мирный

– Ты видишь его в трубу? – Нет, замаскировался здорово, гад. – Отправляйся повыше, – приказал лейтенант, не высовываясь из-за валуна. «Эх, «вертушек» бы!» – подумалось ему. Но те далеко. Кобелев, карел по национальности, ужом пополз вверх по каменистому склону, волоча за собой снайперскую винтовку. Ему удалось скрытно занять выгодную позицию и, пока пулемёт забавлялся упавшими, поймать в прицел «негра», заставив замолчать его орудие смерти. Не теряя ни секунды, бойцы с криками «Аааа!..» ринулись в атаку на ненавистных «американцев», уходящих от ближнего боя. На земле попадались только свои, сражённые во время предыдущего броска, – «американцы» убитых и раненых всегда успевали вынести, не оставляя улик военного вмешательства. Восемь раз Кандагар переходил из рук в руки и этот рывок был последним. Разбухшее от жары вечернее афганское солнце бросало багровые отблески на покинутый лагерь противника вместе с оставленными «за колючкой» в виде приза шестьюстами(!) советскими военнопленными. Измождённые неволей бородатые люди поднимались с земли и, держась за проволоку, криками радости встречали освободителей. Кто-то совал им курево, кто-то отстреливал запоры с ворот. Пока народ занимался бедолагами, Кобелев и ефрейтор Шесторин, – надёжный в бою и сволочной в быту, – «зашустрили» к лазаретному бараку в надежде раньше других «зацепить наркоту». В длинном полутёмном помещении их жаждущему взору предстало два ряда пустых кроватей с окровавленными простынями, перевёрнутые стеклянные шкафы с разбросанными по полу склянками от лекарств, брошенное медицинское оборудование, сломанные носилки и другие немые свидетели поспешного бегства людей. Не найдя среди рассыпанных пилюль того, что искали, солдаты, ежесекундно оглядываясь, ринулись к раздвижным шкафам в конце помещения. Но там была лишь оставленная больничная амуниция, не представлявшая интереса. – ... твою мать! Шесторин с досадой саданул подошвой «кимры» в висящие на плечиках халаты, затем вдруг к чему-то принюхался, резко присел и по-кошачьи ринулся в шевелящееся бельё. Над ним прошила воздух пуля. В следующее мгновение он выволок за вывернутую кисть руки взвизгнувшую импортную бабёнку и швырнул её на пол. Ещё дымящийся пистолет подхватил Кобелев. Вот это удача! Не успела слинять. – Ху ю? – задал вопрос Шесторин, хотя и без того было ясно, кто она. Молодую женщину била мелкая дрожь. – Аймм френч, аймм френч... – тараторила та сквозь гудящие в ознобе зубы и для внесения полной ясности на предмет благородства происхождения, добавила почти по-русски: – Ффррраншьюззь... Нне аммерикень...

126

По коленям пленной потекло, Шесторин в вожделении потянул носом. – Уух! Француженка! Давай, братан, скорее... Теперь и его уже била нервная дрожь, но по другой причине. – А почему у «американцев»? – отвлекал нерасторопный c красивыми женщинами Кобелев. – Пошёл ты в... Какое наше дело... Ууухх, блин... Давай, я пперрввый... Шесторин судорожно пытался стянуть застрявшие на ягодицах штаны. – Пожалуйста, – пожал плечами уступчивый снайпер, – я и вторым смогу. Весь в трясущемся желании ефрейтор уже было оседлал засыревшую француженку, когда двери барака с треском распахнулись. В проём ворвались трое: лейтенанты Носик и Поманилов, а за ними маячила атлетическая фигура капитана Супруна. Разумеется, их привлёк пистолетный выстрел, не давший двум изголодавшимся солдатам справить свою страсть и успокоиться на трофейной бабе. – Ах, воот оно что! – прогремел, как из пустой бочки, гулкий и радостный баритон Супруна. – Мы думали, они делом, а они любовью занимаются... Встать! Кобелев с захваченным пистолетом в ладони и Шесторин встали. Последний – возбуждённый, со спущенными до лодыжек армейскими брюками. – Сдать трофейное оружие, одеть штаны... – насмешливо прогудел капитан, – выйти за дверь и... ждать. Никого не впускать! Только после нас, всё должно быть по уставному старшинству, понятно! Делать нечего! Обозлённые неудачей солдаты вышли за дверь барака и закурили. Шесторин перестал вибрировать и теперь с него градом катил пот. – Дааа, – цедил он, держа в подрагивающих пальцах вонючий окурок, – всегда офицерьё впереди, только не в атаке... – Ничего, и нам достанется, – успокаивал Кобелев. – Других пацанов пока не заводи. Разговаривать больше не хотелось. Солдаты присели на приятно-теплые валуны и, глубоко затягиваясь махрой, задумались. Шесторин сосредоточенно рассматривал муравьев, тянущих обездвиженную фалангу, а у самого низ живота стал наливаться свинцом тупой боли. Заглушая её, он остервенело курил, поливал насекомых липкими струйками ядовитых плевков, с ненавистью фантазируя о подобной расправе «с офицерьём». О чём, кроме француженки, мечтал флегматичный Кобелев, однозначно отгадать было непросто. Он мог бы думать и о родном доме, и о неудачах с наркотой, и о понесённой обиде, что такого стрелка, метко сразившего пулемётчика, вместо вполне заслуженного приза, унизили. Мало ли что могло прийти на ум снайперу, но сейчас его хитрые серые глазки, казалось, не выражали ничего, кроме вытренерованного ожидания. Так в тягостном молчании и проковыляли томительные минуты. – Что они там, совсем уж... – не вытерпел Шесторин. Докончить фразы ефрейтор не успел, – в бараке глухо хлопнул выстрел, заставивший «очередников» вздрогнуть. – Всё, – выдавил из себя Кобелев, – откотовали... Плывём теперь отсюда. – Ух, сволотаа... Шесторин вновь сорвался в озноб. – Я плевал, я все равно пойду, – ошалело шептал ефрейтор, – «она»... ещё тёплая. – Ты что, совсем очумел? Забудь. Ночью доработаешь, ха-ха...

127

Солдат обхватил крепкой рукой товарища и насильно поволок его прочь от барака. – Вот у американцев... там всё по-другому, – звучал успокаивающий, как у фельдшера Крамского, голос удаляющегося снайпера. – Да ты остынь, остынь, братан... Дааа... Там офицер не имеет права перебивать у солдата бабу. На месте поплатиться может... – Там даже ихним солдатам бардаки, говорят, подвозят... –...вместе с заразой, – почему-то вставил шутку Кобелев. – Неет, там все должны быть проверенные... – Кем? Тоже ихними командирами? – Брось ты, Санька... Ха-ха-ха... Лаадно, всё им отольётся... Вот, погоди... Ну, ладно, пойдём заглянем в ихний... этот... как его... Уже все наверно сбрындили. Отхожая беседа неудачников растворилась в гомоне снующих по лагерю бойцов. Каждый был занят своим делом, каждый энергично что-то искал. Некоторые направлялись было к лазарету, но, видя выходящих из его дверей офицеров, отворачивали в сторону, – после начальства делать нечего! – Смотри ты, – старлей Носик рассматривал кровоточащее предплечье, – как укусила, сука? – Это от азарта. До свадьбы заживёт, – сострил Супрун. – Подвезло нам сегодня, капитан, – удовлетворенно крякнул кирпичнощекий Поманилов. Супрун окинул его мрачным взглядом исподлобья: – Мы, лейтенант, будем заниматься сейчас ранеными. Где фельдшер? Эй, медицина! – кликнул он санитаров. – Сейчас же в госпитальный барак, чтоб был там порядок после... «них» (имелись ввиду американцы), – и наших потом туда! Раненых было много. Их отдельно от убитых уложили на тёплой земле, тут же хлопотал фельдшер с помощником. Троица направилась к медперсоналу. – Что ж эта француженка всё вскрикивала – «айдс», «айдс», – не унимался Носик, – что это такое по-французски? – Чёрт его знает, чего ты меня спрашиваешь? – Ты, капитан, спроси на всякий случай хирурга Свидзинского, когда он прилетит, всё-таки интересно, – вежливо, но настойчиво просил лейтенант. – Не бойся, хуже сифилиса ничего не будет, – загоготал Поманилов. – Да пошёл ты... Она из медперсонала, значит чистенькая. Должна быть. – Она не медик. Скорее – волонтёрка, приехала с той самой их... самонадеятельностью. Отстала и думала в шкафу отсидеться, дура, – поделился соображениями капитан. – А правда, у французов гонорея сама собой проходит, как у нас насморк? – Правда, правда. Не переживай, вгонит теперь тебе фельдшер двести кубиков в женилку и... порядок! Хе-хе-хе... – ядовито хихикал бывалый Поманилов. Среди вынесеных с поля боя были нетранспортабельные, поэтому все неотложные операции решили проводить в захваченном госпитале. Вертолёт уже доставил из «Центра» хирурга – майора Свидзинского с бригадой и перед тем, как направить их в больничный барак, капитан с фельдшером вкратце доложили ему о раненых. Свидзинский выслушал, закурил и задал несколько содержательных вопросов тому и другому. Затем он затоптал окурок, кивнул помощникам: «Пошли», и быстро направился к лазарету. На операции ушла ночь под затяжной гул дизельного движка походной электростанции, ибо госпиталь подлые враги успели обесточить. Работали до изнеможения, а наутро

128

утомлённая бригада лекарей уже сидела у входа в барак, освежаясь в компании услужливых строевых офицеров горячим американским шоколадом. Напиток загонял в пот, но всё равно был приятен. Беспощадное солнце вставало, обещая привычную жару. По дороге, используя остатки ночной прохлады, спешно двигалась военная техника, со стороны городских окраин временами постреливали, – там продолжалась зачистка. А здесь на плацу с утра – бесцельное болтанье хмельной солдатни из конца в конец под выразительный мат, всегда успокаивающий возбуждённых людей, – у вчерашних «штурмовиков» был день заслуженного отдыха и каждый мог проводить время на свой лад. – Большие у тебя потери, капитан, – сказал Свидзинский по-армейски излишне озабоченно. – Ну, пока восьмерых тяжёлых вытянем в Центр, а о других... ты уж потерпи. – Даа, нарвались на кинжальный. Приказ... – нехотя отреагировал Супрун, выцеживая сизый сигаретный дымок себе под нос. Не очень было понятно, к кому он относил слово «приказ», – к нашим или американским «добровольцам». Расплата – искромсанные тела с обеих сторон. Наверняка, у «тех» их не меньше. – Хорошо, стрелок у меня отличный, – завершил мысль командир. – Сумел вырубить их чернож...й расчёт. Представлю к награде. – Он снайпер? – Хм, лучше. Таёжный охотник! – Как с «освобождёнными»-то будешь? Б..., не фига себе – до шести сотен! Мы их обслужить не сможем, пусть «Центр» думает. Счастье – под американцами ребятки были, «духи» бы из их кишок... Наступила долгая пауза в разговоре, во время которой любопытный Носик уже не раз незаметно подмигивал капитану. Супрун понимал нескромный намёк лейтенанта, но тянул с обещанием. Честно говоря, ему вовсе не хотелось обременять утомлённого бессоницей военврача любительскими вопросами, могущими вызвать в усталом мозгу медработника нездоровый интерес, – Свидзинский не дурак. С другой стороны, капитана всё-таки тоже интересовало слово – «айдс», несколько раз произнесённое покойницей, царство ей небесное. Вдруг действительно без кучи уколов не обойтись! Супрун знал немного по-пуштунски, несколько базарных слов по-английски, но в других иностранных языках был не силен. Пока капитан колебался, хирург допивал из термосной крышки коричневый шоколад. – У «них» взяли? – спросил он про напиток. – Так точно, товарищ майор, у «них». – А не отравлен? – Да ещё пока все живы. – Хороший, крепкий, а сна... все равно не разгоняет. Эх, хорошо бы сейчас отключится минут на триста! Военврач поднялся, потянулся, хрустнув суставами. – Давай, капитан, за дело... И тут Супрун решился: – Товарищ майор, можно вопрос? Он тоже встал и провел шершавой ладонью по влажной шевелюре. Как по команде, поднялись остальные, выбив из мучнистой почвы облачка пыли. Носик звонко чихнул, от натуги исторгнув попутный звук, и закашлялся. – Поррядок...– подытожил кто-то сзади, но другие словно не слышали.

129

– Так, каакой вопрос? – повернулся Свидзинский к Супруну, зевая. – Ну, говори же... – слегка прикрикнул он, видя, что тот, сбившись, замолчал. – Скажите, а что такое «айдс» поо... чёрт его знает по-каковски? Может это там... по французскому, а может и по латыни, чёрт его знает... Может... болезнь какая? – Да так... Вроде. А к чему ты это вдруг? – Что же это «вроде», товарищ майор? – игнорируя пробудившийся интерес Свидзинского, продолжал допытываться капитан. – Вроде... Супрун кривобоко усмехнулся и поверх загара чуточку покраснел, обнаруживая склонность к юношеской застенчивости, что изредка случалось с ним. – Вроде обычного... триппера? Хм, хм. – Абсолютно ничего общего. Обычный СПИД. А к чему ты всё-таки спрашиваешь? Капитан оттопырил губу, секунду подумал, переваривая, потом его передернуло. Это был неожиданный удар! В самое сердце! Дальше – больше. Возможно, француженка издевалась и врала напоследок, кто определит теперь? А если – правда? Услышанное парализовало волю Супруна и Носика, их физиономии вытянулись и стали покрываться серым покойницким налётом. Оба остановились, силились что-то ответить удивленному Свидзинскому, но пока получалось только бульканье в горле. В противоположность им, калёный цвет лица Поманилова не изменился от приговора, а голос сохранил бодрость строевого служаки, когда он чётко по-военному, словно рапортуя на плацу, произнёс: – А что такое СПИД, товарищ майор, что такое СПИД? Была середина восьмидесятых и ещё далеко не все в стране понимали, что такое СПИД. Не дай Бог его, лучше месяц гнить в яме у «духов»!

1990

130

М А Н Г Р Ы,

или С О Б А Ч Ь Я И С Т О Р И Я

– Знаете ли вы бичтонскую зиму? Вероятно нет. А я знаю, потому что встретил их там пять. Так, чуточку заикаясь, по-гоголевски начал свой рассказ мой знакомый Николай Иванович, эмигрант из Киева со звучной казачьей фамилией Пысарчук. Оба мы были одиноки и иногда чаёвничали вдвоём вечерами, делились впечатлениями о том, о сём. – Зима в Бичтоне – это время года, когда тропическое солнце не обдаёт вас крутым кипятком, а приятно греет и можно снять перед светилом шляпу. Столбик термометра падает на десять градусов и стабильно держится в полдень на отметке +22С, – комфортная дневная температура для выходца из средних широт, не правда ли? Собственно, дня как такового нет. Просто, прозрачное утро незаметно переходит в столь же ясный вечер. Учащаются дожди и вокруг слышен запах молодой зелени. Прохлада неприятна комарам и они снимают осаду с домов, позволяя их обитателям подышать свежим воздухом. Исчезла мошка – и можно гулять в отлив в манграх по тёплой илистой почве. Бархатный сезон! Он длится четыре месяца, пока безжалостное солнце и гнус вновь не загонят обывателей в свои кирпичные коробки с кондиционерами. И надолго. Я не прерывал рассказчика, хотя всё было знакомо, – сам жил в том же штате. Приятель отхлебнул из чашки и продолжил: – Но это случится потом, а сейчас вы наслаждаетесь жизнью. Вы без устали шлёпаете босиком по влажному илу среди зелени мангров, развлекаясь тем, что поглощаете километр за километром, пока не упрётесь в непроходимые дебри. Николай Иванович отпил ещё глоток, закусив кусочком шоколада. – А дальше? – задал я вопрос. – А дальше, – поворачиваете обратно, – засмеялся собеседник. – Был не лучший период моей жизни, когда приходилось терпеливо годами ждать решения своей участи. Я снимал тогда на самом берегу океана деревянный гараж, приспособленный под жильё. Рядом, в большом кирпичном особняке жили две болонки со своей хозяйкой и её супруг – швейцарский немец, не переносивший присутствия нового соседа с первого же дня. У него развилась устойчивая аллергия к моим единственным урокам английского – ежевечернему просмотру телепередач, в которых ведущие острили и перехохатывали один другого. Тогда, порой, из окна хозяйской спальни доносились угрозы: «Марта, я сейчас застрелю его!», а утром у моей двери появлялись собачьи кучи. По другую сторону, тоже в кирпичных апартаментах, обитала ещё не очень пожилая пара – Джек и Дженни. У Джека было одно пристрастие – обожал только гольф и большую часть дня проводил на поселковой спортивной площадке. «Гольф – вся моя жизнь!» – говаривал любитель популярной игры, закатывая глазки, и они становились масляными. У темпераментной Дженни увлечений было два. Первое – её генеалогия, для полного выяснения которой,

«Мангры» – древовидные заросли прибрежной заливной зоны тропиков.

131

она время от времени улетала в Америку, второе – домашние цветы. Передвигать тяжеленные кадки с фикусами, Дженни иногда в отсутствие вечно занятого спортом хозяина, приглашала меня, ещё достаточно крепкого мужика, за что Джек в благодарность каждое утро первым вежливо здоровался: – Доброе утро, Ник! – Добрый утро, Джек! И прощался, когда я уезжал по делам: – До встречи вечером, Ник! – До встреча вечером, Джек! Как и все рантье, чета страдала избытком ревности к своей горячо любимой частной собственности. Временами это выглядело весьма странным и опасным. Случилось, что как-то вечером под проливным холодным дождём я возвращался из Пристона на своём «драндулете» (мне удалось приобрести его за $300) домой, мечтая только о горячем чае и тёплой постели с электроодеялом. Въехал на участок и что же вижу! Кругом сплошное, пузырящееся от дождя болото, моя лагуча торчит посредине, лягушки и жабы лают вокруг как хорошие собаки. Бросив машину на пригорке, я, дабы не промочить насквозь ног, направился к своему сараю через владения соседей. Их ярд стоял выше и без луж. Слава богу, забора между нами ещё не было и к моей обители от Джека вела узенькая полоска суши. От неожиданности вздрогнул, когда сбоку выросла сухопарая фигура с клюшкой для гольфа в обеих руках, занесённой назад, словно для удара по мячу. Узнав в темноте соседа, я поздоровался: – Хелло, Джек! Вы видит, так вынужден добраться до свой бунгало, извините уж… Фигура с клюшкой не ответила. – Вы что, не узнаёт меня, Джек? Гробовое молчание. Так я и прошествовал до своих дверей с немым телохранителем за спиной. Наутро вода спала, и можно было без труда дойти до своего «басика»*. Джек – сама любезность. Как ни в чём не бывало, он первым приветливо поздоровался: – Доброе утро, Ник! Я вскинул в ответ руку: – Добрый утро, Джек! До встреча вечером! Так мы и жили. Немцы ночами копили злобу и под утро выгуливали болонок у моей двери, Джек играл в гольф, а Дженни в его отсутствие двигала кадки с фикусами и я ей иногда помогал. В праве на труд мне «Иммигрейшн офис» пока отказывал и свободного времени была уйма. Коротая его, я слонялся вдоль берега океана, терпеливо дожидаясь отлива, чтобы затем с пластиковым пакетом в одной руке и палочкой-ковырялочкой – в другой, бродить по тепловатой лечебной грязи мелководья в поисках изредка попадающихся устриц, – питательной добавке к моему рациону. Как-то, забывшись, не сразу заметил буквально в нескольких метрах от себя в одном из обширных неглубоких бочагов пятифутовую акулу. Она неспеша кружила, грозно выставив над поверхностью плавник и кончик хвоста. Я застыл на месте от изумления. Начинался прилив и вода уже поднялась выше колен, а душа, разумеется, уползла куда-то в пятки. Стараясь

* «басик»(анг.) – микроавтобус

132

не делать резких движений, выбрался на ещё незатопленное место и задал стрекача в сторону мангров не хуже дикого кенгуру, словно рыба могла меня догнать посуху. Только позднее Вашему другу стало известно, что этот частый гость прибрежной зоны, – «шавелшарк»*, – безопасен, т.к. фактически не имеет зубов. Взрыхляя ил лопатообразным рыльцем, он отыскивает червей и моллюсков. Но последними ещё интересовались люди и членистоногих уже встречалось не много. – Простите, Николай Иванович, – счёл должным прервать я собеседника. – Членистоногими называются креветки и раки. В Вашем случае речь идёт наверное об устрицах. Пысарчук тут же поправился: – Вы совершенно, совершенно правы. Надо же, какую я чушь сморозил... – Да не расстраивайтесь! Я засмеялся, вызвав ответную улыбку у собеседника: – Именно устрицы, и они к сожалению встречались редко. Зато черви попадались намного чаще. Некоторые напоминали человеческих паразитов, – собеседник поморщился, – только крупнее, – тридцать, сорок сантиметров длиной и толщиной с мизинец. Белые тела их были окольцованы коричневыми или черными полосами. При отливе черви зарывались головками в податливый грунт, оставляя снаружи треть своего полосатого туловища, – тащи – не хочу! Эти представители фауны своим неприятным видом вызывали отвращение, я вытягивал «паразитов» из нор и зашвыривал подальше от прогулочных маршрутов. Если хвосты обрывались, их бывшие обладатели спешили укрыться в норках поглубже, куда уже трудно было добраться. Рыболовы ими не интересовались, предпочитая для «кота»** иную приманку. Однажды в местном музее я увидел червя, засприртованным в склянке. Табличка была шокирующей: «Морская змея такая-то, водится в прибрежной зоне, исключительно ядовита…» и т.д. Справка сообщала, что укус змеи вызывает смерть, но рот мал и она в состоянии ужалить только за кончик пальца. Обычно пассивная, змея пускает в ход своё смертоносное оружие в крайних случаях. Благодаря предостерегающей пёстрой окраске, хорошо заметна на любом грунте***. Конечно, я кое-что знал о морских змеях, но никогда бы не подумал, что к ним относятся и эти глистообразные. Мне был преподан урок, из которого явствовало, что отсутствие должной информации может повлечь за собой непредсказуемые последствия. Я благодарил Бога за то, что он уберёг меня, и стал обходить червеобразных с большой предосторожностью и уж конечно не дергал их теперь за хвосты. Раз эти создания живут на земле, значит зачем-то они нужны, – в природе во всём существует строгий баланс, иначе был бы хаос... Высказывание оказалось для приятеля пророческим, но тогда это трудно было представить. – ...А как изумительны ночные прогулки в полнолуние! – продолжал Николай Иванович. – Я всегда брал с собой двадцатикратный бинокль, – в него ночью видно почти как днём. Вон в манграх на охоту выполз удавчик, вдали пробежала лисица, горящие угольки глаз которой, словно прожигают тьму, а спящие чёрные лебеди ещё не чувствуют подстерегающей их опасности.

* «шавелшарк» (анг.) – безобидная промысловая акула ** «кот» (анг.) – треска *** Работники местного музея ошибались, – описанные представители фауны не были змеями.

133

Поразительно! Ты видишь ночных обитателей «буша»*, а они тебя – нет и заняты каждый своим делом. А если повернуться лицом к океану, то перед тобой откроется бесконечный водный простор, по которому скользят, мерцая, серебристые волны, и яркая лунная дорожка убегает к горизонту. Куинжи, да и только! Правда, иногда чарующую картину природы омрачал ужасный вопль, исходящий из тёмных недр зарослей. Вопль, завершающийся рыданиями, ледянил душу, воскрешал легенды об оборотнях. Он навсегда остался для меня загадкой мангров. Словоохотливая Дженни по-своему пыталась внести ясность. Согласно легенде, в этих местах когда-то обитало племя аборигенов-карликов, которые вымерли от болезней, оставив после себя двух уродцев – полулюдей-полудинго. Ходила молва, что выродки пошаливали и мангры приобрели дурную славу, – в них пропадали подростки. Посельчане якобы организовали облаву и забили гибридов до смерти. На месте лежбища обнаружили груды раздробленных костей, но принадлежали ли они людям или кенгуру, установлено толком не было. С тех пор на бедные головы загонщиков обильно посыпались несчастья и семьям многих поселенцев пришлось навсегда покинуть насиженные места. «Говорят, – заговорщицки подмигнула Дженни, – что призраки греховодных созданий до сих пор ночами блуждают по отмели, плачущими вскриками предостерегая случайных путников от встречи, и горе тому, кто их увидит». Шутка в мой адрес, я тоже не остался в долгу, но по спине прошёлся лёгкий морозец. Вспомнилось далёкое детство, летние школьные каникулы, проводимые у родственников под Николаевым, сверстники, беззаботные дни у лимана. Боже мой, как давно всё это было! Мы купались, загорали, резвились в ивняке. Раз услышали, вроде, отдалённый собачий вой, завершившийся человеческим криком. Через несколько секунд странная какафония повторилась. Мальчишки – народ любознательный, в чертей мы не верили и вприпрыжку гурьбой помчались на крик, а я – впереди всех. Через пару-тройку минут из кустов навстречу выпрыгнула большущая рыжая собака с заросшей длинными волосами и приплюснутой, как у мопса, мордой. В её движениях было много непонятного. Не дав мне опомниться, пёс очутился рядом и, встав во весь рост, положил массивные лапы на плечи. На меня в упор смотрели голубые глаза человека. Я завопил дурным голосом и бросился прочь. Позднее, милиционеры застрелили необычное животное и передали в медицинское учреждение, а я остался заикою. Пришлось, спустя годы, заниматься риторикой, совсем, как древним грекам, но полностью избавиться от приобретённого дефекта не удалось. – Ну, не прибедняйтесь, пожалуйста, – возразил я. – Вашему чисторечию только позавидуешь, однако если вернуться к манграм, – наверняка кричал коала. – «Наверняка»… – хмыкнул рассказчик. – Коала не водится в приливной зоне. Этот сумчатый медвежонок питается листвой только особых видов эвкалипта. Увлекающийся мечтатель Николай Иванович грудью отстаивал сказочные таинства бесподобной бичтонской ночи. – Однако, приятнее были дневные, – лицо приятеля от воспоминаний порозовело, – бесцельные скитания в отлив по бескрайним мангровым зарослям. Во время прогулок меня сопровождало с полдюжины здоровенных

* «Буш» (анг.) – австралийский лес с труднопроходимым подлеском.

134

псов разных мастей, которых хозяева выпускали на отмель, предоставляя их самим себе. Мы привыкли не обращать друг на друга внимания. Собаки, носясь вокруг, казалось, не замечали меня вовсе, но им импонировало человеческое присутствие, ибо никто, кроме нашей компании не блуждал в этих «джунглях», – там нет ни рыбы, ни устриц. Верховодила стаей белая сука из породы бультерьеров. Только она одна позволяла себе иногда шутки ради ударять меня сзади мордой под колени. Я с трудом удерживал равновесие, принудительные шалости животного вызывали раздражение. Однажды, сука с глухим рычанием увела своих кавалеров в глубь зарослей и все пропали из вида. Пронзительный крик, огласивший мангры, заставил меня броситься вслед за сворой. На поляне, в окружении моих четвероногих друзей, стояла босоногая девочка, лет одиннадцати. Дрожа всем телом, пытаясь как-то защититься, она выставила впереди себя небольшое ведёрко. Не забыть, как ужас свёл к переносице расширенные от страха зрачки её глаз, а рот исказило судорогой. Собаки, почувствовавшие человеческую слабость, вели себя очень дерзко и, не подоспей я вовремя, неизвестно, чем всё бы закончилось. С трудом отогнав псов, мне стоило не меньших усилий успокаивать девчушку. – Что ты здесь делать? Тут нет устрица. Оказалось, что она нечаянно попала в район, изобилующий острыми наутилусами, и не может отсюда выбраться. Пришлось нам обоим направиться к песчаному берегу и вдоль него обойти опасную зону. Было очевидно, что моя спутница не из местных. Выяснилось, что у неё нет родителей, и их вдвоём с братишкой привезли сюда из Канады родственники. Девочка больна и ей предстоит операция, а бичтонский климат очень благоприятен для восстановления здоровья. В глаза бросалась бледность печального лица подростка, опущенные уголки губ образовывали скорбные складки, словно она никогда в жизни не улыбалась. На левой руке два сросшихся пальца, указательный и средний, отчего кисть напоминала клешню. Она старалась скрыть дефект, сворачивая ладошку в кулачок, но я успел заметить на безымянном пальчике блестящее алюминиевое колечко. Её дальняя родня владела пасекой неподалёку и гостью иногда отпускали собирать устриц во время отлива. Я жил замкнуто, не имел в округе друзей, да и не стремился заводить их, а тут случай свёл с маленьким англоязычным собеседником. С этого дня мы частенько вместе бродили по мелководью и занимались поисками съедобных моллюсков. Девочка боялась собак, а я успокаивал её и, стараясь отвлечь, рассказывал, как мог, разные занимательные небылицы о кенгуру, поссумах и других представителях австралийской фауны. Моя спутница с увлечением слушала подробности о жизни и повадках этих экзотических животных. Особенно её забавляло то, как кенгуру воспитывает и кормит своё потомство, и на удивление мне от души рассмеялась над детёнышем, который, будучи уже большим, в моменты опасности с разбегу прыгает в мамину сумку. В другом случае, узнав, что поссумы в чужом месте погибают, – пригорюнилась. Океанский прилив разводил нас по домам. Лесли, – так её звали, – уносила пару дюжин устриц в ведёрке, а я – частицу тишины и покоя ещё одного дня моей жизни в Бичтоне. Ферма, где обитала юная канадка, была мне знакома. Там дёшево продавали мёд и прополис. Недавно на пасеке появился большой, разукрашенный орнаментом, индейский вигвам. Девочка поделилась со мною, что им с братиком позволили привезти его с собой и они в вигваме живут. Спустя некоторое время после нашего знакомства мне прислали бумаги из

135

департамента по иммиграции. Я отлучился в Пристон по делам и, вернувшись через несколько недель, возобновил прогулки по просолённому илу, давая долгожданный отдых натруженным обувью ногам. Как обычно, меня сопровождали знакомые псы, но девочка не появлялась. Ещё, спустя дней пять-шесть, я, снедаемый больше любопытством, решительно отправился на пасеку за мёдом. В пути уже издали просматривались низкорослые постройки фермы и над ними выглядывал конус вигвама, вселявший надежду, что подростки пока здесь. Бронзоволикий здоровяк-продавец, по обычаю, отпустил поллитровую банку янтарного «нектара», отсчитал сдачу и поблагодарил за покупку. – Я случайно знакомить с ваша маленький родственник, когда она собирать устриц в отлив… – пытался я завязать разговор. Фермера не смущал мой английский. – О, они уже улетели домой в Канаду. Губы джентельмена растянулись в дежурной улыбке, не обнажая зубов, на щеках – ямочки, карие глазки терпеливо буравят меня, выжидаючи. – А вигвам оставить здесь? – не удержался я Лицо продавца стало мрачнее тучи. Он, как молнией, пронзил меня взглядом, словно желал прочесть мысли, но затем опять сладчайше улыбнулся и спросил: – Вам что-нибудь ещё? – Нет, благодарю вас. – Тогда, до свидания. Батюшки, Ленин в кулуарах! Классический образец вежливого хамства. Возвращаясь в своё жилище, я терялся в догадках, почему так неожиданно сестрёнка с братишкой покинули свою родню и отчего довольно безобидное, на мой взгляд, замечание вызвало столь неадэкватную реакцию фермера? Ну, возьми отшутись, что, мол, продали вигвам, или ещё когда-нибудь вернутся сюда, – да мало ли что! Так нет, его передёрнуло от того что я в этой стране лицо совершенно постороннее, смею совать нос в чужие дела. А, впрочем, всё это было действительно не моё дело. Я продолжал разгуливать по отмели в обществе барбосов и не думал больше о подростке. Не поддавалось воображению, что, возможно, ответ на моё любопытство лежит за последними домами посёлка, подступающими вплотную к мангровым зарослям побережья. Однажды, погожим ясным днём я, гуляя, углубился в чащу со своей собачьей свитой дальше обычного. Кроны деревьев смыкались над головой. Всюду между корнями, как гвозди на ложе йогов, выступали из ила молодые побеги мангров. Несмотря на устрашающий вид, они были нежны и не кололи босых ног при ходьбе. Радужные попугаи, перекрикивая друг друга, мелькали в ветвях, постепенно удаляясь в сторону берега. Откуда-то из кустов выскочила бультерьерша и неистово заметалась среди стволов с небольшой полуобглоданной бараньей костью в пасти, а вся свора за ней. Меня это не удивило. Местные хозяева часто одаривают своих четвероногих любимцев почти дармовыми подношениями мясных лавок, которыми псы, порою, захламляют побережье. Я сам пользовался услугами бучеров*, готовя из приобретённых по бросовым ценам сахарных костей наваристые борщи, – одно из желанных блюд русского. Попробовал раз угостить собак, но вываренные кости не пришлись им по вкусу. Теперь, решив подурачиться, я взмахнул рукой,

* «бучер» (анг.) – мясник

136

сделав вид, что швырнул в веселящуюся компанию чем-то. Удивлённая сука прекратила игру «а-ну-ка-отними» и уставилась на меня, будто, вообще, впервые увидела человека. Затем, поразмыслив секунду, другую, она крупными скачками радостно понеслась в мою сторону. Не желая быть вовлечённым в собачьи забавы и оказаться забрызганным грязью, я, выставив вперёд палку-ковырялку, приготовился противостоять напору белой проказницы. Дамочка приостановилась метрах в шести-семи от меня, выпустила из пасти мосол и непредсказуемо оскалилась. И тут вся свора кобелей в угоду переменчивому настроению партнёрши из недавних друзей превратилась в стаю злобных хищников. Рычащая банда быстро окружила меня. Я оробел. В памяти мгновенно пронеслись кадры телерепортажей с разорванными пожилыми людьми и детьми. И это зверьё ещё с минуту назад было невинными пёсиками! «Насколько лицемерны люди, настолько подлы их собаки», – почему-то сразу пришёл на ум слышанный где-то афоризм. Помощи ждать неоткуда. Стыдно признаться, но страх, пробудивший животный инстинкт доминировал во мне в тот критический момент, и видимо тоже превратил меня во что-то звероподобное. Помню, что я заревел, наверное, громче всех псов: «Пшёл! Пшёл вон!», заклацкал зубами и, свирепо отбиваясь пригоршнями илистого грунта, волчком завертелся на месте. Моё неожиданное перевоплощение вероятно явило собою зрелище, которое на мгновение озадачил стаю, – всё-таки, собака – не волк и, как твердят, иногда её можно остановить окриками. Воспользовавшись замешательством псов, я с ловкостью орангутанга взмахнул на огромный покатый мангр. «Друзья» опомнились, но моё тело уже было вне досягаемости их зубов. Кобели в порыве охотничьего азарта последовали было за мною по наклонному стволу, но каждый раз, скользя на лапах, тяжело плюхались в ил. Наконец, им это надоело и собаки, рыча и повизгивая, расположились кружком среди массивных корней дерева. Удачный цирковой трюк вернул самообладание. Как это могло случиться, что стакилограммовый мужик, гимнаст-разрядник в прошлом, – немного застенчиво признался рассказчик, – испугался нескольких полубродячих псов! Внезапно нахлынувшая волна ярости вытеснила молодушие. Я сумел выломать здоровенный сук, очистил его от лишних веток и превратил в увесистую палицу. Подготавливаясь к предстоящей схватке столь первобытным образом, я, как мог, заострил один из концов сука, после чего окончательно уверовал в себя. Теперь можно попробовать с размаху всадить дубину на поларшина в глотку вон того ближайшего мерзавца. Надо сказать, что австралийский кобель – не наша не ведающая страха овчарка. Ротвеллер нагл, но труслив, и, если достаточно решительно противостоять натиску страшного с виду пса, он спасует и отбежит, внезапной робостью лишив смелости остальных. Держа в руках подготовленное к бою оружие, я собрался соскочить вниз. Почувствовав это, псы отпрянули. Только белая сука не сдвинулась с места. Придавив лапой кость, выставив напоказ свои полуторадюймовые клыки, она вернула отвагу остальным и кавалеры, ощетинившись, со злобным рычанием заняли прежние места. Подо мною находился управляемый коллектив взбешённых хищников с ужасными по своей дерзости намерениями. Их «бандорша», стоя в тени кустов поодаль, командовала парадом. На расстоянии я пытался рассмотреть выражение её глаз. Мне показалось, что сейчас это были налитые кровью глаза гиены, которая ни за что не упустит своей жертвы. Стало ясно, что псы бросятся одновременно, а их горбоносая предводительница ринется, наверное, вслед и вцепится мне в горло. Дубина здесь не поможет. «Ладно, ваша победа», – сказал вслух, и, кое-

137

как устроившись в развилке ствола, задумался над своим позорным положением. Теперь меня мучил вопрос: что же вызвало в домашних животных (некоторые из них носили ошейники) всплеск такой дикой агрессивности? Какая всё-таки их укусила муха? И, почему они раньше на меня не нападали? Пожалуй, не стоило бы на этот раз замахиваться, раз их партнёрша металась с костью. А ведь я, порою, даже гладил этих ублюдков. Правда, однажды, когда сука бросилась мне в ноги, чуть не сбив, попробовал, было, потрепать её за холку, но мощные челюсти неожиданно лязгнули у моего подбородка. Я сразу посерьёзнел и больше «шалунью» никогда не трогал. Между тем, внизу количество «четвероногих друзей» более, чем удвоилось. И откуда они взялись?! Псы ни разу не залаяли, в их взглядах сейчас была скорее тоска, нежели враждебность. Большинство носилось среди кустов, но бультерьерша с постоянными поклонниками терпеливо стерегли меня у дерева. Глядя, как эта тварь остервенело возилась с костью, стараясь стряхнуть прилипшую улитку, меня стало подташнивать и невнятная тревога закрадывалась в душу. В голове мелькнуло, – нечто подобное уже где-то видел! Я силился выудить это «нечто» из памяти, но близость опасности не позволяла полностью сосредоточиться и мысль ускользала, не успев окрепнуть. Только надвигающийся прилив снял осаду. Быстро подступающая вода заставила свору отступить в прибрежный буш. Тогда я соскользнул вниз и направился в противоположную сторону. В полукилометре от берега среди волн стояли рыболовы со спиннингами, периодически погружаясь по пояс в пенящиеся буруны. Туда, сюда сновали мотоботы. Никто из рыбачивших не подозревал о чуть было не разыгравшейся за их спинами трагедии в манграх. В быстро сгустившихся сумерках морем добрался до своего бунгало. По дороге я изрядно изрезал ступни о лезвия раковин, скрытых под водой, но на это уже не обращал внимания. Дома крупными глотками опорожнил стакан воды, пытаясь успокоиться. Сгиб правой ноги – сплошной синяк и следы зубов, видно, кто-то из бывших друзей успел ударить меня клыками сзади. Настала беспокойная ночь. Я долго лежал на кровати с закрытыми глазами и не мог заснуть. Недалеко от дома тяжело вздыхал океан. Снова и снова возвращаясь к событиям минувшего дня, понял, наконец, что меня взволновало там, на дереве. Это – вдавленная в ил кость с уцелевшими сросшимися фалангами пальцев (я принял их за расхристанные сухожилия), напоминающими кисть знакомой руки, а странно присосавшаяся улитка в действительности ни что иное, как алюминиевое колечко. Меня бросило в жар от страшной догадки. Чувствовалось, как толчки сердца отдавались в висках. Я задыхался. Пришлось встать, чтобы отворить дверь и полной грудью набрать свежего воздуха. Снаружи – неподвижная чернота ночи. Время лениво отстукивало свой ритм в нарастающем и замирающем шорохе волн. Чувства обострились до предела. Теперь я уже не сомневался, что видел полуобглоданную человеческую конечность в пасти доморощенной канибалки при ошейнике, которая, прикрываясь ложной игривостью, заманивала меня, скорее всего свою жертву, в дебри. И я, опьянённый запахами моря горожанин, двигался следом в глубь мангров, отдаваясь радостному ощущению гармонии с природой. А ведь обитают пресыщенные «друзья человека» где-то неподалёку, наверняка имеют добропорядочных с виду хозяев. Пусть я увлёкся мрачными предположениями и в чём-то сгустил краски. Неоспоримо было, что продолжительное время беззаботно разгуливал в обществе собак, отведавших человеческой плоти, и чудом не стал объектом их порочной страсти. Я

138

вспомнил, как однажды на родине во время рыбалки приятель нечаянно сорвал рыболовным крючком кусок кожи с ладони. Чертыхнувшись, он швырнул его из озорства голодной кошке в момент, когда я кормил бродяжку колбасной шелухой. Не подозревавшая подвоха маленькая хищница кинулась к лоскутку кожи, но вдруг резко присела, злобно фыркнула и ускакала прочь. Признаюсь, мы почувствовали себя тогда очень неловко. Здесь же я столкнулся с совершенно противоположным случаем. Можно ли после всего называть таких псов домашними животными! Не помню, как долго я простоял у распахнутой двери. Восток уже посерел, звёзды стали меркнуть, а в ещё тёмной листве послышалось щебетание ранних пташек. Рассвет, почему-то окрашенный в непривычные глазу салатовые тона, робко пробирался сквозь ветви магнолии, постепенно вытесняя ночную мглу, и вдруг зелёным огнём ворвался в мою лачугу. Это было великолепное зрелище, которое на время отвлекло меня от тягостных раздумий. Я вышел в сад и босиком по росе направился к берегу. Первые солнечные лучи, отразившись от барашковых облаков, зелёным потоком устремились вниз, весело запрыгали по кустам. Вот они добрались до олеандра, затем, бесшумно скатившись на землю, рассыпались тысячами ярких бусинок по подстриженной траве ярда. Из-за горизонта, словно парус варяжской ладьи, поднимался огромный берилловый диск, и зеркальная гладь залива засверкала полированным малахитом. Потянуло ветерком. Пальмы на берегу закивали бахромой своих верхушек, приветствуя восход, а стаи крикливых белых попугаев, ставших светлозелёными, наполнили пространство вокруг невероятным гомоном. Через какое-то время световой спектакль оборвался. Солнце поблекло, как кленовый лист в засуху, а изумрудные облака над головой и попугаи стали привычно белыми. Над посёлком занимался новый день, наполнявший моё тело сонной вялостью... Рассказчик внезапно закашлялся, взял чашку и допил остатки. Затем он встал и прошёлся по комнате, разминая ноги. – Да вы ко всему ещё и лирик! – Не понял... – насторожился Николай Иванович. – Уж очень красочно описали зелёную зарю, редкое и малоизвестное природное явление. Говорят, оно не к добру? Приятель задумался. – Действительно, бытует суеверие, что такие рассветы и закаты – предвестники недугов и даже смерти. Вероятно, это исходит от моряков. В океане подобная цветовая метаморфоза наблюдается чаще. Однако, как видите, я пока жив и здоров, слава Богу. Собеседник натянуто засмеялся, но затем шумно вздохнул и с превосходством человека, повидавшего на своем веку многое, добавил: – Знаете, в Бичтоне я был свидетелем не только этого. Если хотите, Вашему покорному слуге приходилось встречать и шаровую молнию, и видеть комету… – И слышать оборотней, – я дурашливо хохотнул, хлопнув друга по плечу. Николай Иванович не принял шутки и на какое-то время замкнулся в себе. Он был романтиком. Пришлось извиниться, чтобы вернуть расположение этого уязвимого человека. Наконец, его взгляд потеплел и приятель продолжил своё повествование, хотя уже не столь красочно и увлечённо. – Часам к восьми я завёл «басик» и отправился в райцентр в Биллабонг, где в местном полицейском управлении сделал на своём корявом английском заявление о виденном мною в пасти бультерьера фрагменте человеческой руки. Назад возвращался в сопровождении патрульной машины, петляя среди буша

139

по лабиринтам извилистого шоссе. Ехал я не быстро и в зеркало видел, как за нами выстроилась вереница «лихачей», машин пять. Никто из них не желал обгонять полицию. Минут через двадцать из-за деревьев вынырнула белая водонапорная башня Бичтона и вскоре мы в сопровождении своеобразного эскорта въехали в посёлок, свернули влево на Оушен-роуд и, двигаясь вдоль берега, достигли окраины крупноствольного эвкалиптового леса. Дальше пошли пешком в сторону «крика»*, затопленного приливом, чтобы по поваленной коряге перебраться на противоположную сторону. Вода начинала спадать. На песке у берега всё ещё отчётливо были видны собачьи следы, которые терялись в буше. Обшарив близлежащие заросли, полицейские ни с чем вернулись к машине, сказав, что поскольку других сведений о пропаже людей не поступало, не может быть и организации широкомасштабного поиска с привлечением волонтёров. С тем и уехали, напоследок дав подписать мне какие-то бумаги. Я оказался в полных дураках. Раз заявил в полицию – надо обо всём поставить в известность хозяйку дачи – восьмидесятилетнюю одесситку, живущую в Пристоне рядом со своими респектабельными детьми и внуками. Звоню из автомата и докладываю о случившемся. На другом конце провода тишина, затем запоздалая истерика: «Разве говорят такие вешчи по телефону?». Бросаю всё, еду в Пристон. Часа через два «басик» уже у хозяйских ворот, а я – в гостиной напротив Софьи Михайловны. Почтенная леди успокоилась и выслушала меня со вниманием. За всё время на усталом лице старухи не дрогнул ни один мускул. Когда наступил её черёд – говорила жёстко, внушительно, не особенно обременяя себя подбором щадящих выражений. Постараюсь вспомнить наш диалог поточнее: – Итак, начнём с того… Кто тебя, дурака, просил вызывать полицию? Как после такого шуму мне там показаться? Кому тепэр смогу выгодно продать участок? Вот как? А я и не знал этого. Стараясь сохранить невозмутимость в голосе, попытался возразить: – Мой человеческий долг… Не дала договорить: – Долг твоего пустого воображения! Бараний мосол! Сбил с толку весь посёлок. – Нет, полиция всё сделала незаметно и тихо. – Боже мой, какая тухлая наивность! Ты же таскался на ферму! Почему, если уж заявил, то не заявил на себе, что тебе чуть не покусали собаки. Пусть этот скотский мосол со страху показался человеческим. Должен молчать. Мы не в своей родине. Я упрямо сжал губы. – Хорошо, – смягчилась хозяйка, – Допускаю, что ты прав. Свершилось убийство, даже возможно, что и не собачки человека загрызли. Это наделало бы шуму на всю Австралию, как всегда. Конечно, есть много причин, чтобы убить, но мы выберем один фантастический вариант. Ведь теоретически, повторяю ещё раз, теоретически возможен, допустим, какой-нибудь нелегальный бизнес, ну, например, … – Наркотики! – догадался я. – Вряд ли, скорее всего модный тепэр – по трансплантации человеческих органов, откуда мы знаем?

* «крик» (анг.) – высохшее русло реки

140

Я ошалело уставился на хозяйку. Довольная эффектом, Софья Михайловна продолжила: – Теоретически возможно, – и пусть это не покажется глупостью, – держать тренированных собак, или, там, свиней, чтобы они помогали уничтожать следы преступлений. Показывали даже фильм на такую тему, – свиньи пожирали трупы. Вообще, каждый крупный бизнес, особенно нелегальный, это мафия. Мне стало совсем не по себе. – А раз мафия, то она должна вести себе, как мафия. Ещё был случай, правда, это уже из другой оперетки. Чтобы, например, вынудить автотуристов ночевать только в отелях, – но и это тоже моё личное мнение, – быстро оговорилась Софья Михайловна, – чтобы заставить ночевать только в отелях, однажды к бесплатной автостоянке у «хайвай»* ночью подкатила какая-то машина и были в упор расстреляны все спавшие в своих «карах»**. Об этом сообщили, конечно. Редкий случай бандитизма, но можно предположить… – И это в такой тихой стране? – спросил я. – Да, представ себе. Одним словом, я сейчас увлеклась, но кажется, вышел даже запрет спать в машинах у дороги. Ночевать можно только в специально отведённых платных местах. Хочешь, не хочешь, вынимай денежки... Хозяйка многозначительно посмотрела на меня, а я, стараясь не выдать своих сомнений, состроил испуганную гримасу. Софья Михайловна удовлетворенно вздохнула: – Но вернёмся к тебе. Это точно, что ты видел руку? – Во всяком случае мне показалось… – уже не вполне уверенно промямлил я. – Вот именно! Девятьсот девяносто шансов из тысячи, что показалось, – обрадовалась хозяйка. – Криминальная полиция здесь работает чётко. Раскрываемость преступлений очень высокая. Да и сами преступления, всё же, редки у нас. Любые случаи, если кто пропал, показывают по «Ти-Ви»***. Я смотрю их регулярно и скажу, что ничего подобного не передавали, имею в виду пропажу ребенка с двумя пальцами, которые срослись, – это особая примета. Поэтому, в твоём случае скорее всего и правда был какой-нибудь бараний мосол, или что-нибудь в этом роде. Расхристанные белые сухожилия могли показаться кистью руки. А что свора кобелей напала на тебе, так это тоже бывает с ними в некоторые периоды. Раньше же они тебе не трогали! Понял ли ты тепэр, что чтобы заявлять в полицию, нужно быть уверенным на все сто процентов? А для этого ты должен иметь на руках вешчественное до-ка-за-тель-ство, а не предмет воображения. Но я бы в любом случае не заявила и ты тепэр знаешь почему. Я кивнул. – В худшем случае вся наша родня рискует репутацией, а тебе выкинут из страны и это ещё полдела, а то, можешь и голову потерять, – жестоко подытожила хозяйка. – Ты наделал шуму и поэтому несколько недель не появляйся там. Я не прогоняю тебе, только пусть всё успокоится. Поезжай на своей «шарманке» куда-нибудь в Аплвилл за абрикосовыми косточками для нас с Машей****. Я дам адрес. Поможешь потом приготовить из них лекарство.

* «хайвай»(анг.) – главная автотрасса ** «кар» (анг.) – легковой автомобиль *** «Ти-Ви» (анг.) – телевидение **** Маша – дочь хозяйки

141

Сашику позвонишь, что в этот «уикэнд» * не придёшь к нему помогать. Всё понял? И ещё… дай слово, что НИЧЕГО НИКОГДА НЕ БУДЕШЬ В МАНГРАХ ИСКАТЬ. Я исполнил волю хозяйки и в итоге без всяких приключений прожил в бунгало ещё больше года. Однажды, Софья Михайловна, будучи уже больной, изъявила желание поглядеть на свою дачу. Я привёз её и мы вдвоём немного побродили в отлив по мелководью. День выдался пасмурным. Лёгкий ветерок гнал по океану невысокие свинцовые валы, у границы отмели они вспенивались и угасали. Безмолвие угрюмого леса, подчёркнутое хаосом мангров, представляло собой резкий контраст с многоцветием дорогих вилл, которые беспрепятственно отбивали у дикой природы «акр»** за «акром», пока не упирались стенами в непроходимый заболоченный буш. – Покажи мне рукой, в какой стороне тебе чуть не сожрали собачки, – мрачно пошутила хозяйка. Я указал на заросли. Мы немного помолчали. Потом Софья Михайловна, окинув взглядом пустынный пляж, неожиданно спросила: – Постой. А где же сейчас сами пёсики? Раньше я помню, они стайками дурачились здесь. Куда же собачки делись? – Я их не вижу уже год. – Вот как! – И пасеку – год, как продали. Сейчас там пустырь. Хозяйка усмехнулась: – Продали сами себе… Я не стал любопытствовать, что она имела в виду. Но псов действительно не было. Не появлялись они, помню, и потом, а сам я навсегда потерял охоту гулять в манграх, – закончил приятель свою историю. Наступило обоюдное молчание. Я, украдкой, взглянул на часы – было семь. Николай Иванович допил чай и тяжело поднялся, чтобы откланяться, однако мне почему-то не хотелось отпускать его и я предложил остаться до утра. – Ну уж увольте, поеду. В своей постели спится слаще. Отвозить тоже не надо. Я привык к автобусу, он останавливается прямо напротив моего «дворца», – отшутился гость. «Басик» его давно угнали и сожгли хулиганы. – Скажите, Николай Иванович, – вертелось на языке. – Вы… вполне уверены во всём сами… – В чём это «во всём»? – Я имею в виду находку. В уголках рта собеседника легли жёсткие складки. – «Вполне», простите, доверяю своему зрению и не желаю больше малодушных самооговоров. Я чуть было второй раз за вечер не потерял расположения своего друга, но, заметив моё смущение, он смягчился: – Лично для меня всё увиденное остаётся фактом, а не «предметом воображения», как говаривала покойная Софья Михайловна. С этой фразой Пысарчук достал из кошелька и сунул мне в руку что-то похожее на пятицентовую монетку. – Значит она умерла? – невольно сорвалось с губ.

* «уикенд» (анг.) – выходные дни ** «акр» (анг.) – единица измерения площади – 0,25 га

142

– Горда была, не захотела обременять заботами «занятых» потомков, – с сарказмом ответил товарищ. Я разжал ладонь, – на ней лежал деформированный кусочек светлого металла, который, видимо, когда-то был алюминиевым колечком. Мы вышли на веранду. Ночь быстро распространяла тени по тёплой земле. Набухшие влагой низкие тучи неслись на запад, подгоняемые свежим пассатом. – Быть дождю, – сказал Николай Иванович. – Пожалуй, – согласился я.

эпилог Мы расстались и, как оказалось, навсегда, ибо вскоре моего приятеля не стало. Он погиб не от руки мафии, а от пули скотовода, защитника своего владения. Тогда ещё разрешалось стрелять по злоумышленникам: «мой дом – моя крепость!». Случилось, что в поисках сезонной работы Николай Иванович и четверо попутчиков (все русские) двигались безлюдным просёлком, тянувшемся вдоль пыльного знойного коридора, образованного двумя рядами бесконечных изгородей. Они отчуждают дорогу от угодий фермеров, – пейзаж, довольно характерный для Австралии. Мой приятель неосмотрительно перелез через ограждение в поисках укромного уголка справить нужду и поплатился за это жизнью. – А вы? – оторопев от ужасной вести, спросил я нашего общего знакомого Анания, на глазах которого произошло несчастье. – Как вы, друзья, на это отреагировали? – Ну, как отреагировали? – удивился Ананий. – Подняли да понесли. – А что скотовод, который его застрелил? – Ну, тут уж Кольку забрать позволил он. – А потом? – Потом – его закопали. – Кого? Скотовода?! – меня душила неотплаченная обида. – Нет, Кольку, конечно, – рассудительно поправил Ананий. – А фермер, чего ему? Сел на лошака и уехал. Поистине, вседозволенность – распутная девка, опекаемая узаконенной безнаказанностью! Поразительно просто, – убит человек и никаких эмоций. Мы с Ананием решительно не понимали друг друга. К горлу подкатил комок. Моему другу исключительно везло в критических ситуациях и вдруг потрясающая своей нелепостью смерть! «В природе во всём существует строгий баланс», – вспомнилась когда-то брошенная в разговоре фраза, но я сейчас не желал её воспринимать. Покуражившись, злой рок добил приглянувшуюся жертву из-за угла. Ещё еле сдерживая себя, я зло бросил: – Значит, говоришь, закопали... – Ясно дело, с собой же не потащишь. Да и родных у него никого здесь... Николая Ивановича похоронили в промоине, в стороне от обочины. Землю над могилой уровняли, чтобы не оставлять никому не нужных следов трагедии в тихой стране. 1999

143

Д У Ш А

Душа человека! Что же это такое? Одни утверждают, что Душа действительно есть, имеет свою тональность и характер. Другие полностью отвергают её существование. Где истина? Много ходит суждений на этот счёт, разговоров, предположений и версий, а к единому мнению люди прийти не могут. При жизни человек часто произносит это слово, не очень задумываясь, что стоит за ним. Даже те, кто в корне отрицают существование Души, не замечая, постоянно пользуются этим понятием. Мало того, «одушевляют» его и наделяют самыми неожиданными эмоциональными признаками. Душа вмещает в себя настроение, переживания, вдохновение, чувства всякого толка. Мы говорим: душа поёт, душа ноет, душа тоскует, душа зовёт, душа радуется, душа страдает, душа влечёт, душа плачет, душа разрывается на части... Можно привести ещё много примеров, связанных с этим именем. Люди свыклись, сроднились с ним, употребляя его к месту и не к месту в своей жизни. Предчувствия, наше сознание, мысли зачастую тоже сливаются в одном слове – Душа. Но вот наступает биологическая смерть субъекта и нам приходиться иногда слышать: «Он отдал Богу Душу». И слыша это, люди пугаются. Почему? Что происходит? Куда перемещается Душа? Говорят, что в первые дни после смерти человека его Душа витает рядом с покинутым телом и смотрит на мир со стороны. Так ли это? Или это только мистика? Сплошные вопросы... Наверняка в Вашем окружении, среди друзей и знакомых, Вы слышите немало различных историй о Душе, вымышленных или правдоподобных, надуманных или созданных больным воображением, смешных или страшных, печальных или забавных, но чаще всего увлекательных. И рассказчик искренне уверяет Вас, что всё – чистая правда. Мы тоже поведаем Вам о правдивом случае. Судите о нём сами. Человек ушёл из жизни неожиданно, как пишут в некрологах, скоропостижно. Был тёплый весенний денёк. Шёл пожилой отец семейства по житейским делам и вдруг Душа его затосковала. И решил тогда человек изменить свой маршрут, отвлечься от опостылевшего быта, диктующего ему свои бесконечные обязанности. Захотелось человеку свободы. Не удивляйтесь, и в старости такое случается. Отложив дела в сторону, поехал он повидаться с родственниками, да на обратном пути стало ему плохо. Упал и больше не поднялся, умер на рассвете в больнице. Многие из нас уходят именно в эти предрассветные, трудные для человека часы – с двух до пяти утра, когда сопротивляемость организма недугам минимальна. Не знали родные где он, не вернулся человек домой. Сделали запрос, нашли, соблюли все необходимые формальности, да вмешался праздник и госслужбы задержали похороны. Лежит тело в морге, а Душа его плачет, беспокоится, кажется ей, что близкие не могут разыскать его. Рвется Душа домой, где жена наверное томится в неведении. Вечер опустился на посёлок. Одноэтажный дом окружён деревьями, покрытыми нежной листвой. Цветёт сирень, алые тюльпаны закрыли к ночи свои бархатистые глаза. Через приоткрытое окно доносится резкий запах маттиолы, более резкий, чем обычно, так часто бывает перед грозой. Непогода

144

собиралась после полудня, насыщая воздух духотой, но ненастье так и не разразилось. За столом понуро сидит семейство – мать, дочь и сын. Тяжёлая весть – смерть отца и мужа – пригнула их головы. Молча поужинали, молча разошлись на покой по комнатам. На улице зажглись фонари. Заснула измученная горем и бессонной ночью мать в длинной, как вагон, комнате. Дверь на кухню оставлена открытой. В её проёме хорошо видно окно, освещённое уличным фонарем. Рядом дочь ворочается на раскладушке, перебирает в памяти события прошедших суток. За стеной на диване спит сын покойного. Тихо. Только половицы в коридоре поскрипывают, словно под тяжестью чьих-то шагов. Проходит час, за ним второй потянулся – не идёт сон к дочери. Что-то заслонило часть окна на кухне. Всё отчётливее вырисовывается неуловимо знакомый силуэт, постепенно выдвигающийся на середину помещения. Вот крутые, почти квадратные, слегка приподнятые плечи, короткая шея, на ней безволосая голова с крупными ушами. Да это же... Бог мой... Страх парализовал тело дочери. Замерев, всё ещё не веря глазам своим, она, словно завороженная, не отрываясь, смотрит на силуэт. Тот, как бы в нерешительности, застыл на месте. Прошло несколько томительных минут. Силуэт пошевелился и медленно направился к открытой двери комнаты. Вот он достиг порога, миновал его и, продвигаясь по проходу мимо шифоньера к кровати жены, стал невольно приближаться к ногам лежащей на раскладушке дочери. Она почувствовала ледяной холод, коснувшийся её ног и от ужаса готова была сорваться в крик, но не могла, и только мысленно обращалась к отцу: – Папа, папочка! Успокойся, мы знаем где ты, мы нашли тебя. Мы помним и любим тебя по-прежнему. Силуэт остановил своё движение и даже вернулся за порог. Могильный холод отодвинулся вместе с ним. «Я схожу с ума, – мелькнуло в голове дочери, – этого не может быть!» Но глаза говорили об обратном. Силуэт продолжал стоять в проёме двери, явно не собираясь уходить. Похоже, он был озадачен, встретив на пути непредвиденное препятствие. Ведь дочь жила в городе, а теперь вот спала в одной комнате с матерью. Боясь пошевелиться и выдать себя, дочь, скованная ужасом, тихо лежала на своём месте. В дальнем углу тихо похрапывала на кровати усталая мать. Выждав некоторое время, силуэт повторил попытку проникнуть в комнату. Видимо, ему очень хотелось подойти к жене, но для этого надо было пройти мимо дочери. Медленнее прежнего, словно осторожничая, он пошёл по проходу и вновь затхлый холод погреба ударил теперь в лицо перепуганной женщины. – Папа, папочка, – твердила, как заклинание, дочь, – нас задержал праздник, ты же должен знать. Мы приедем за тобой, обязательно. Уже всё подготовлено и сделаем всё, как полагается. Мы не забыли о тебе. Но холодный призрак продолжал неотвратимо приближаться. И тогда дочь взмолилась в отчаянии: – Папа, не подходи ближе, я умру от ужаса! Остановись! Словно размышляя, силуэт остановился. Свет от фонаря из окна падал ему на спину и потому лица видно не было. Вместо него – сплошного тёмное пятно. Поколебавшись какое-то время, он начал медленно пятится в кухню, и, сдвинувшись вправо, наполовину скрылся за перегородкой комнаты. Нервы дочери не выдержали, ей наконец удалось разомкнуть рот: – Мама, ты спишь? Мать не отвечала.

145

– Маммм... – громче позвала дочь. Кровать заскрипела и сонный голос спросил: – Ты что, Лена? – Мама, можно я включу настольную лампу? В кухню дочь смотреть боялась. – Ты что, боишься, что ли? – догадалась мать. – Ну, конечно, включи. – Я с вечера уснуть никак не могу. А свет прикрою, чтобы тебе не мешал. – Включай, обо мне не беспокойся, – откликнулась в полудрёме мать и добавила: – Ты старайся уснуть, дочка. Почти тут же послышалось ее мерное дыхание. Дрожа всем телом, Лена спустила ноги с кровати, дотянулась до кнопки и включила спасительный свет. Затем уже спокойнее развернула газету и прикрыла ту сторону лампы, которая была обращена к матери. Проделав всё это, дочь вернулась под одеяло, натянув его до самого подбородка. Когда она решилась поднять глаза и посмотреть в кухню, уже ничто не застилало оконной рамы. На улице начинало сереть. В коридоре потрескивали половицы, но видение больше не появлялось. Немного успокоенная, дочь ждала утра с открытыми глазами. Свет от лампы рассеивался по комнате, оставляя затенённой кухню. Рассвет всё решительнее вытеснял мрак ночи и откуда-то издалека донёсся голос осипшего петуха. Лена удивилась, – она ведь знала, что здешние соседи давно не держали птицы! Почти в то же мгновение в неясном сумраке кухни появилось небольшое, мерцающее искорками облачко. Оно легко скользило в воздухе, как бы переливаясь с одного места на другое, и так же переливаясь, беззвучно прошло сквозь стекло. На улице облачко зависло у окна на несколько секунд и дочь ясно услышала негромкий стук в раму, словно кто-то прощался с домом. Стук повторился и затем всё стихло. Облачко расстаяло в светлой пелене зарождающегося утра, половицы не скрипели, за окном улыбалась миру заря. Только тогда изнемогшая в бессонице женщина, растирая затекшие члены, повернулась на бок и, наконец, закрыв глаза, уснула. Днём приехал из города муж дочери, появившись в тот момент, когда его жена с расширенными от пережитого страха глазами рассказывала родным о ночном видении. Мать, погружённая в тягостное раздумье, потерянно сидела молча на диване и похоже плохо понимала говорившую. Прибывший зять тут же включился в беседу. Он стал настойчиво уверять жену, что та спала, может быть даже не сомкнув глаз, и все происходило во сне. В подтверждение своих слов, зять привёл случай из детства, когда сам видел розового поросёнка необычных размеров, прошествовавшего мимо него на задних ногах к новогодней ёлке. Тогда его мама тоже утверждала, что ребёнок видел животное во сне. Брат снисходительно улыбался, слушая всю эту галиматью. Он готов был согласиться с мужем сестры, но вдруг посерьёзнел и озабоченно произнёс: – А ведь я тоже слышал шаги и скрип половиц в коридоре. Только подумал, что кому-то из вас не спалось и вы разгуливали ночью. Затем, сморщившись и почесав затылок, добавил неопределенно: – И по раме в окно, вроде, кто-то стукнул... Может, во сне показалось... – Но я-то точно видела светящееся облачко, – горячилась сестра. – Хм, – ухмыльнулся брат, возразив: – Да ты, Лен, действительно уснула перед настольной лампой с открытыми глазами, такое бывает. Тебе и померещилось светящееся облачко. А что

146

половицы трещали, то пол рассыхался в тепле, – ведь мать держала АГВ всю ночь включённым! Против сырости. Тем более, гроза собиралась. Однако, сестра не желала сдаваться. Она продолжала отстаивать свою правоту настолько убедительно, что брат поднял на присутствовавших глаза, полные нарочитой растерянности, и изрёк: – Ну тогда что ж это получается? Ночью, говоришь, по дому белым облачком отцова душа, что ли разгуливала? А вдруг это... Брат для придания веса словам выдержал паузу и – испуганно: – Вдруг это... смерть с косой летала. Никто не улыбнулся. Наоборот, неожиданно странное заключение повергло в смятение собравшихся. Лишь мать удивлённо взглянула на сына, но тут же опять потупила взгляд. На какое-то время воцарилась неуютная тишина, в которой гулко отсчитывали свои тяжёлые секунды старинные настенные часы. Первым нарушил людское безмолвие зять. Он попытался снивелировать шуткой напряжённость момента: – Конечно, что дом посетила смерть, – понятно. Не очень понятно только ее дальнейшее поведение. Его яловую шутку не приняли. Шурин вздохнул и погрузился в раздумья, а Лена, осуждающе взглянув на мужа, подсела к молчавшей матери, обняла её. Через сутки состоялось погребение отца. В траурном зале морга толпились родственники покойного, съехавшиеся сюда для прощания с телом. В ожидании предстоящей церемонии они негромко переговаривались между собой, когда двери лифта распахнулись и двое служителей выкатили на каталке открытый гроб с усопшим. Разговоры оборвались на полуслове. – Да он улыбается, – звонко прозвучало в наступившей тишине. Покойный, согласно обычаю, был облачен в строгий костюм темносинего цвета. Умелый грим искусно маскировал багровые пятна на висках и шее человека, скончавшегося от инсульта. Ни у кого не вызывало сомнения, что на лице отца застыла умиротворённая улыбка. Дочь не обманула, – его не забыли, о нём помнили и любили по-прежнему! Спустя несколько дней во время уборки на кухне внимание матери привлекло появившееся мутное пятно на оконном стекле, которое не оттиралось. «Отсюда ушел. За мной приходил, да Лена не пустила, – пронеслось в голове старой женщины. – Обручальное кольцо с полки над раковиной пропало. С собой унёс». 2005

147

С М Е Р Ч

Бичмер. Солнечное апрельское утро 1998 года. По телевизору показывают ужасное торнадо, последовательно опустошающее североамериканские штаты. На экране видно, как низкие тучи черными рукавами смерчей обрушиваются на землю и, носясь по ней, превращают в руины города и поселки, лишний раз своими разгульными действиями подтверждая, что перед стихией человек бессилен. Невеселые картины невольно воскресили в памяти курьезный случай почти сорокалетней давности, когда я добровольно испытал на себе действие небольшого, но довольно крепкого «мини-мини» торнадо. Это было на севере Подмосковья ясным майским утром 1963 года. Тогда я, готовясь в аспирантуру, изучал английский на свежем воздухе. Передо мной простиралось окруженное густым подлеском колхозное поле в нежной озими, проклюнувшейся изумрудной травкой из под плотного грунта после долгой зимней спячки. День обещал быть теплым. Я скинул пиджак, оставшись в старенькой фланелевой ковбойке. Звенящую тишину раннего часа нарушали только доносившиеся из отдаленного леска треск сучьев, который я принял за шум от продирающегося сквозь орешник стада, и пронзительные выкрики грибников – охотников за строчками: «Смотри, Нинка, смотри!». Затем все замерло и в наступившем, было, безмолвии явственно прослушивалось одно лишь веселое гудение приближающегося пчелиного роя. Солнце уже поднялось довольно высоко. Подул теплый ветерок, который принес одуряющие запахи лопнувших почек и… прошлогоднего навоза, своим вязким ароматом немного усложнившим упражнение науками на лоне природы. Тем не менее, погода, а от нее и мое настроение были превосходны. Сбросив обувь, я с удовольствием ощущал подошвами ног прогревающуюся землю и, разминая одеревенелые пальцы, принялся расхаживать взад, вперед, старательно вникая в содержание учебника и бесплодно повторяя одно и тоже: « … – won’t», – краткая форма от «will not», « won’t», – краткая форма от «will not» и т.д., и т.д. Английский мне определенно не давался. Вдобавок, теперь еще стали отвлекать пчелы. Шум от темпераментных насекомых усиливался и вдруг достиг почти турбинного воя. Тут уж настала пора удивиться. Я вскинул голову, но не заметил нарушителей тишины. «Что за чертовщина?» – размышлял я, обшаривая взглядом пространство впереди, откуда исходил густой тональности звук, и, наконец, увидел «его» метрах в тридцати от себя. «Он» – это прозрачный, однако все-таки просматривающийся визуально ствол бешенно вращающегося спресованного воздуха, сантиметров, видимо, 20-30 в поперечнике, с размывающимися очертаниями в вышине. Смерч! Никаких тебе туч с черной ниспадающей воронкой, никаких мрачных красок вообще, как это я наблюдал на журнальных фотографиях. Просто бесцветный, но осязаемый турбулентный воздушный поток, втягиваемый, будто мощным пылесосом у поверхности земли и с шумом уносящийся в безоблачную синеву. Из литературы я знал, что энергию таким вихрям придают разнополярные ионы атмосферы, устремляющиеся навстречу друг другу. Это случается от контрастных температур при повышенной активности солнца. Весьма заинтересованный необычным явлением, я

148

отшвырнул книгу и подбежал к воздушному ротору на расстояние, наверное, метра в два. Вблизи смерч не жужжал безобидной пчелкой. Он гудел, как хорошо отбалансированная центрифуга в работе. Озимь скручивалась у основания этого маленького торнадо, невидимая сила рвала травинки из твердой, слежалой за зиму почвы, и они мгновенно исчезали. За смерчем протянулась замятая полоса, шириной с пару десятков сантиметров. В спину мне уже дул не ветерок, – бил настоящий бриз, видимо, подпитывающий вихрь, а ступни ног ощущали стремительное плотное течение, словно погрузились по щиколотку в горный ручей. Я впал в ребячество. Эх, будь что будет! И секунду поколебавшись, легкомысленно вскочил в узкую воющую горловину. Моментально рот, нос и глаза забило землей, которая ранее в смерче не замечалась. Дышать стало невозможно. Грудь сдавливало, словно кто-то принудительно пытался выкачать из легких воздух. Рубашка с треском лопнула, как пузырь. Ее лохмотья втянул вакуум над головой, оставив мне только рукава. Штанины брюк наоборот, вздулись баллонами, но выдержали напор. Я ощутил необыкновенную легкость тела и почувствовал, что меня разворачивает справо налево, но совсем оторвать человека от земли у вихря не хватало сил. Стихия парализовала волю и я, не дыша, несколько секунд ждал, когда эта адская вертушка продвинется дальше. Позабавившись, смерч оставил меня в покое и с победным воем удалился в лесную чащу, с хрустом выламывая сучья и унося их вверх. Ошеломленный, я еще какое-то время находился в столбняке, замерев по стойке смирно и сомкнув веки. Наконец, оцепенение спало. Пришла пора подсчитывать потери. Ноздри и глаза забиты землей, правое ухо не слышит и ноет, чувствовалось, что барабанная перепонка вспухла. Попытался протереть глаза, но это удалось мне не сразу. Башмаки исчезли. От ковбойки остались одни рукава. Шевелюра торчит дыбом и вся в земле. Машинально сунул руку за расческой, но карман брюк оказался вывернутым наизнанку и пустым. Старый пиджак лежал на земле в стороне, вихрь миновал его, а учебник Бонка он прихватил с собой, дав понять, чтобы я не тратил времени на язык Альбиона зря. Поражая встречных, босиком возвращался домой в наброшенном на голое тело пиджаке, из рукавов которого выставлялись рубашечные манжеты, с всклокоченной головой, забитой унавоженной землей вместо английского. Занятия с того дня пошли на спад. Каждый раз, когда я брался за иностранный язык, волосы на голове становились дыбом. 1999

149

НЕПРИДУМАННАЯ ИСТОРИЯ

Кто объяснит, кто растолкует

Очей двусмысленный язык... М.Ю.Лермонтов

Эту взрослую историю я услышал более полувека назад в Баку будучи школьником, когда приходил к матери на работу в камералку. Там под ее строгим присмотром готовил уроки. Однажды, как обычно, войдя в комнату, я своей родительницы не застал. На ее стуле, придвинутым вплотную к столу тети Ани, – начальницы партии и нашей семейной приятельницы, – сидел потрепанного вида мужчина в дряхлом ротиновом пальто с засаленными, отполированными до блеска лацканами и довольно длинным сизым носом, покрытым затейливым узором венозных прожилок. Серый облик его с опухшими веками и тяжелыми мешками под воспаленными глазами выдавал давнишнее пристрастие хозяина к не очень благородным напиткам. Я поздоровался. Странный дядя тревожно повернулся в мою сторону, но тетя Аня, кивнув мне, успокоила его: – Ничего, ничего, продолжай. Дядя перестал мною интересоваться, и я начал спокойно раскладывать учебники на подоконнике, невольно слушая их разговор. Позднее узнал, что человека звали Николай Констажогло и он из «бывших». В студенческие годы Констажогло был однокурсником тети Ани, которую сейчас величал по имени-отчеству. Многие обороты его речи свидетельствовали об образованности интеллигентного человека, по ряду причин где-то утратившего связь со своей средой. – Даа, Анна Анатольевна... Так получилось, что десять лет назад я влюбился в библиотекаршу Люду из МИНЗЕМа. Может быть ты видела ее... Исключительно была миловидная и скромная девчушка. Пышные белокурые волосы с мягким взглядом таких, больших серо-голубых глаз делали ее всегда привлекательной. Тетя Аня не прерывала рассказчика. – Ну, и я в то время, если помнишь, был еще сравнительно ничего. Поэтому роман развивался благоприятно для меня, молодого и опасного для дам дон-жуана. Краем глаза я отметил, что рассказчик смущенно улыбнулся. – Но, как часто случается в жизни... Дааа... Пылкие страсти, не всегда подчиняются привитому нам воспитанию... Они быстро улеглись и, охладев, я стал избегать встреч с недавно еще желанной подругой. Девушка, как водится, ждала ребенка и, несмотря на внешнюю податливость и кажущуюся уступчивость характера, настаивала на браке, грозя подать на алименты. На людмилину беду, не готов был я к женитьбе, и совесть моя искала оправданий. Перспектива однообразной семейной жизни вводила в уныние. В некоторых вопросах мужчины, – что уж тут поделаешь, – слишком консервативны и я тому не исключение. Свой покой и комфорт ценил более всего на свете, к тому же я еще и... трусоват. Начало истории, как видишь, банально. Настроение – хуже некуда, аппетита никакого, сон потерян, работа валилась из вялых рук. В общем, не стало жизни у твоего бывшего однокашника. Даже приятели, –

150

помнишь таких «лихих рубак» из «Геофизики»: Чемеров, Студенкин, Венька Рубинштейн, Мишка Мюллер, – даже они... – Мишку твоего недавно посадили из-за его же дури. А Студенкин с Венькой умерли, – перебила говорящего тетя Аня неприятными вестями. – Слышал... А Мишку за что? – Да, так... Четыре года дали за фамилию. – За фамилию??? – Он поменял Мюллера на Ренненкампфа, разве ты не в курсе? Все мои предки, говорил, были мюллерами. Надоело. Не для того, говорил, мой отец вместе с Ворошиловым советскую власть в окопах завоевывали, чтобы я не смел выбрать себе красивой фамилии. Хочу быть Ренненкампфом. Ну, и стал. Потом выяснилось, что у Корнилова был в подчинении один прибалтийский барон с такой фамилией. Наверное решили, что Мишка его... родственник. – Ха-ха-ха... – оценил шутку собеседник. – Чего же тогда ни меня, ни Чемерова не берут, а Анна? Наши отцы были... гхм, все это знают. Кстати, куда он тоже делся?.. А мишкин папаша – красный командир... Нет, тут что-то другое. Я думаю, за длинный язык. Любил трепаться по-пьянке, немчурик, и его видимо продал кто-то из наших. Все анекдоты рассказывал. – Ничего не знаю, – сразу открестилась тетя Аня. Констажогло, скосившись в мою сторону, наклонился к уху собеседницы и доверительно зашептал громко: – Было, было... Ну, такой его анекдот: мальчик спрашивает отца: «Папа, кто такой дедушка Ленин?» Отец отвечает: «О, это человек, который снял с нас цепи!» «Цепи рабства?» «Нет, у меня с часов, у мамы с шеи», хи-хи-хи.... Тетя Аня сдержанно улыбнулась и перевела беседу в прежнее русло: – Не отвлекайся... – Даа... В общем, «мушкетеры» обратили внимание, что со мной твориться неладное, забыл я их совсем. Стали, как водится, приставать с расспросами и скоро картина для них прояснилась. «Зря хандришь, – сказали, – всякое случается. И мы, – говорят, – попадали в подобное положение, однако ничего, живем! Все устроим в лучшем виде, вот посмотришь». Ведь ты, Анна Анатольевна, помнишь, – любили пошкодничать, чудаки. «А вы-то здесь причем? – спрашиваю посредников. – Да и что, вообще, теперь можно сделать, когда уже все сделано». Я понимал, что Людмилу на фокусы не уговоришь. А они мне: «Не твоя печаль! Сказали, все устроим, значит так и будет, верь нам, мы Людочку знаем. Вот скоро Октябрьские, надо только малость подготовиться». Прошла неделя. Наступили праздники. Компания собралась, как всегда, дома у Мишки. Захожу я в гостиную, а там полный стол закусок, вина, водки... – словом все, что полагается для встречи Годовщины Октября! Подскакивает ко мне Венька с невинным взглядом бесцветных глаз и говорит: «Коля, мы тут своего фотографа пригласили, чтобы память осталась, надо заплатить ему, пока трезвые, а то мы... поистратились немного». Естественно знаю, что надо. И протягиваю в общий котел сотню. «Мало, – говорят, – доставай еще хотя бы одну». Странно, думаю, и, жалеючи, отдал последнюю. Вроде фотограф доволен остался, улыбается, только у меня настроение не праздничное. Да еще рядом Венька веретеном вьется, опекает: «Пей, пей, – твердит, – полегчает». – Люды твоей там не было? – спрашивает тетя Аня. – Нет, конечно, для чего ей там? Дааа... А Венька все подливает в рюмку, все подливает. Ну, что оставалось делать? Я и увлекся. Не может человек

151

слишком долго противостоять соблазнам! Чувствую, веселее стало, даже петь пытался. А Венька все мне подливает. Я ему втолковываю: – Может хватит? Голова сверх норматива кружится. А он, трепло, хотя и нехорошо так про покойников говорить, все посмеивается: – Не журись Мыкола, избежишь подола! А сам все подливает... и подливает... Чувствую, что я уже носом по тарелке водить стал, а потом и вовсе отключился. Очухался на мишкиной кровати, продираю глаза, а мне говорят: «Вставай, на работу пора». Вот это да! Все праздники, думаю, здесь провалялся, как поросенок, и ничего не помню. А Мишка шутит: «Давай, давай поднимайся! Считай, твоя проблема решена». Промолчал я тогда, голова болела сильно. Приняли мы с ним по фужеру и куда боль девалась, глядь и помятое лицо разгладилось. С тем и пошли на службу. Ну, на работе все хором уговаривают уехать в Евлах. Там, говорят, и тебе спокойнее будет, и зазноба твоя тебя быстрее забудет, – не будешь ты ей в Баку глаза мозолить. – Аа... об остальном? – заикнулся я. – Об остальном, – говорят, – не беспокойся. Может быть, правда, это и есть решение проблемы? И поддался я уговорам, Анна Анатольевна, быстренько оформил перевод. Наш Васильев помог. Вот почему меня в городе так долго не было. Ведь тут среди знакомых толки ходили... – А комнату свою сдал? – остановила его Анна Анатольевна. – Сдал, конечно. Здесь сдал, там дали, – перевод же! – А как же прописка? Констажогло в ответ состроил кислую гримасу, будто надкусил зеленую алычу. – Ну, не перебивай, Анна Анатольевна, – раздраженно ответил он, – слушай дальше, что было... Ох, а что было? Да... На периферии запил здорово, водкой глушил совесть... Ой, ты наверное знаешь, Васильев в тюрьме умер, – опять отвлекся от темы рассказчик. – Мы слышали об этом. Его до меня еще в министерство перевели. – Прекрасный был специалист, – перешел на внятный шепот Констажогло. – И пил в меру. Сам Везиров уважал его, а вытащить... говорят, не смог. – А как же он влип? – полюбопытствовала тетя Аня, тоже шопотом. – Кто? – Васильев, конечно. Ты сейчас о нем. – Ааа... Это так! Приехал он к нам в Евлах... с высокой комиссией... Стал всех тормошить. Его, как водится, – в ресторан. А там – драка. Вызвали милицию, а у них знаешь, прием прост, – коленкой, как грузины говорят, под «клёри»... Тетя Аня кивнула головой. – ...А у него – грыжа... прорвало... – Да что ты! Собеседники сделали небольшую паузу и я отметил, что оба болезненно зажмурились. – Не знаю, как это ему удалось, но он схватил стул и... припечатал милиционера к полу... На время... Его у нас же и судили. Получил десятку. – Какой-то кошмар, – простонала бывшая сокурсница. – Даа, – откликнулся Констажгло, – дело путанное...

152

– Бог с ним. Рассказывай про свое, – напомнила тетя Аня, вновь обретая голос, – как сам-то жил там... в Евлахе. – Как жил?! Первый год еще болезненно замирал от каждого звонка, потом пообвык, Людмила меня не беспокоила. Я даже, скажу тебе, обиженным себя почувствовал, что-то слишком быстро она забыла о моем существовании. Думал, как это все просто, извини, у женщин: с глаз долой – из сердца вон. Словно она от меня сбежала, а не я. Так и прожил десять бесцветных лет в полном одиночестве. Со временем свою работу пришлось... оставить, перешел в столовую, а последние годы, ты представляешь, вдруг так затосковал по Баку, по этому огромному городу, по друзьям-знакомым! Сама знаешь, редко кто бывает доволен настоящим. Особенно... когда сознаешь, что нет будущего. Сколько раз я раскрашивал яркими красками дни минувшие, – и не вспомнить! А в этом Евлахе сидишь один среди чуреков и пьешь втихую. Единственно, что азербайджанскому их выучился. Поневоле. В конце концов нервы мои не выдержали. Десять лет прошло, думаю – хватит, нарушу обет! И два месяца назад ранним утром приехал, как говорят, в свой родной милый город. Выхожу на кипящий жизнью перрон и... кого же вижу? – Подожди, а у кого ты остановился? – вновь прервала рассказчика тетя Аня. Вопросы жилья интересовали ее в первую очередь. Констажогло замялся. – Ну, ладно, не отвлекайся, что дальше-то было, – подбодрили его. – А что дальше? Спускаюсь я осторожно из вагона на перрон... И кого же вижу? Трудно в это поверить! Стоит неподалеку лицом ко мне моя Людмила на платформе, сияющая как красное солнышко. Словно меня ждала. Во всяком случае, видимо, кого-то недавно проводила. Вот судьба! Удивился, что время не очень ее помяло. Мордашка свежая, с тем же румянцем во всю щеку и губы по-прежнему... сочные. Похоже, косметикой еще не пользуется в отличие от многих... Всегда вы, мои дорогие, пытаетесь подправить природу, даа! Не в состоянии смириться с утерей молодости, правда? Эх, женщины, женщины... – снова увлекся Констажогло. Тетя Аня спокойно восприняла это авторское отступление, – она уже не пыталась подправлять природу. – Даа... Встретился я глазами с Людмилой и, конечно, первое инстинктивное желание было – спрятаться за пассажиров. А та, как понял, сначала не признала в немолодом мужчине с землистым лицом бравого парня своей юности. Я и рад, не об алиментах сейчас речь, – стыдно стало за себя! Потом смотрю, людины щечки бледнеют на глазах, а сама она стала валиться вбок. Не выдержал, бросился к ней, еле успел подхватить. Обвисла Люда у меня на руках, глаза закатились. Только придет в себя, взглянет, и вновь в обморок. Усадил я подругу дней своих далеких на лавочку. Постепенно совсем пришла в себя моя Людмила, – утренний воздух бодрит лучше всяких лекарств, понимаешь. А как признала она меня окончательно, – залилась слезами, остановиться не может. Вокруг народ снует, оглядывается. Чувствую, мною начинает овладевать раздражение: – Ты что по мне, как по покойнику? Совсем ошалела от счастья? – Ой, Колокольчик, родненький, (это Люда меня раньше так ласково называла) ты... живой? Вот радость-то какая!!! Неужели, думаю, опять чувства пробудились у несчастной женщины. Ведь бывает же, и любовь, вроде, с годами проходит, а сердце еще долго тревожат памятные дни о ней, даа... Но сейчас я ответил ей немножечко дерзко:

153

– А то как же, – говорю, – конечно, живой, раз сижу с тобой рядом! А ты меня уж и похоронила? – Это не я тебя похоронила, а друзья твои! – не скрывая волнения, роняет она в отчаянии. После этих слов, Люда вдруг порывисто открыла сумочку, покопалась в ней, вытащила потрепанный конверт и передала мне. Вынул я письмо и большую фотографию к нему. Смотрю – на снимке гроб на столе стоит, а в гробу с лицом, словно мелом вымазанным, лежу я собственной персоной, до ушей усыпанный цветами. Конечно, я не сразу себя признал. Сперва подумал, лежит вроде знакомый. Кто же это, думаю? Присматриваюсь внимательнее... Боже святый! Так это же я лежу, я! Здесь уж меня держать надо было. Уставился я тупо на фото, продолжаю машинально рассматривать. Вокруг гроба стоят хмурые приятели, вся гоп-компания налицо. Вон Машка-замарашка, вечно неопрятная такая, поцарапанная, а тут в темной газовой косынке, склонила головку и плачет, вон Руфка коллекторша с траурным черным бантом на шикарном бюсте и тоже утирает слезы, а вот и Мишка со скорбным лицом уставился на меня дурака, здесь же рядом Венька Рубинштейн в черном костюмчике, – я и не припомню такого костюма у него, летом все в безрукавочке бегал, зимой – в свитере. Уронил он кудрявую голову себе на грудь и видно, что тоже рыдает. Из-за венькиного плеча выглядывают унылые физиономии Студенкина, Чемерова. Поднялся я с лавки потрясенный, стою, соображаю. Вот так решили проблему друзья-приятели! В полном смятении стою, что делать: обратить все в смех или действительно возмутиться такой бессердечности, – ты же знаешь, Анна Анатольевна, сердце-то у меня все же благородное... Рассказчик умолк ненадолго, затем продолжил. – Люда увидела мое замешательство, уж не знаю, как она его истолковала, но пришла мне на помощь: – Не кручинься, Колокольчик! Все хорошо, что хорошо кончается! Не надо нам твоих алиментов, живем же мы с дочкой без них, да и Аленке уже десятый годик пошел, – произнесла она так... задумчиво. Такое признание поразило мое... – ...благородное сердце, понимаю, – согласилась тетя Аня. Констажогло, сбившись с мысли, недоверчиво поглядел на собеседницу. – ...Воображение, – поправил он ее. – Ведь я от дочери это письмо, – говорит Люда, – за подкладкой в сумке прячу, чтобы та ненароком фотографию не увидела, – рано ее посвящать. Уж сколько сама слез над ней пролила, сколько всего передумала. Любила я тебя тогда очень, жалела. А теперь? Что ж... живи, дорогой, не умирай больше. Бог, говорю, с ними, с алиментами-то. Только не умирай пожалуйста, – сказала, а у самой глаза печальные, печальные... И тут, дорогая Анна Анатольевна, я отчетливо осознал, что такой женщины у меня больше никогда не будет. Правда, никогда! А она, словно почувствовала: – Да, – говорит, – опоздал ты, Коля, на две пятилетки. Замызганный дядя высморкался в свой носовик. – Эх, дорогая Анна Анатольевна. Хуже оплеухи... А что делать? Посмотрела она мне в глаза, потрепала пальчиками за рукав, повернулась и ушла, не оглядываясь. Не бежать же за ней мальчиком! Бесполезно... После этих слов Констажогло расчувствованно отвернулся.

154

– Как, веселую историю я тебе рассказал? – завершил он через несколько секунд вопросом свое повествование, растягивая губы в подобии улыбки. – История... – протянула тетя Аня. – Могла бы быть веселой, если б не была такой грустной, – подвела она черту фразой, как я догадывался, с глубоким философским содержанием. Я уткнул лицо в учебник, вникая в текст. Ведь не слушать же чужие истории сюда пришел, уроки надо делать, а то влетит мне от матушки. С той поры Николай Констажогло больше в камералке не появлялся. Что с ним случилось позднее, я узнал из рассказов той же тети Ани, бывавшей у нас в гостях. С ее слов, Николай топился в море, затем тяжело заболел. Кто-то известил об этом его няню, бывшую кормилицу, единственного после ранней смерти родителей близкого ему человека, заменившего мать. Одинокая старушка якобы продала дом в деревне под Томском и приехала в Баку обслуживать своего непутевого Коленьку, – он навсегда остался для нее сыном, – родной-то умер в младенчестве. Вообще, отрывочная обывательская информация о спившемся субьекте, которого я и видел всего раз, мало трогала меня, уже студента, имевшего свой ворох забот и увлечений. Знакомый тети Ани мне был не интересен и казалось я полностью забыл об этом случайном в моей жизни человеке, но судьбе угодно было свести нас еще раз и вот при каких обстоятельствах. Начну со свалившихся неприятностей. В Тбилиси, где проходил заводскую практику, меня продуло на сквозняке и простая простуда переросла в плеврит. Пролежал в стационаре месяц на уколах и потом ещё почти год температурил. Любое быстрое передвижение было противопоказано, т.к. температура сразу подскакивала до тридцати девяти и оставалось странным, как я ее переносил. – Вы что, больны? – спросил меня раз армянин-парикмахер. Стричь мою влажную после ходьбы голову ему было не слишком приятно. Я простодушно объяснил причину. – А какой у вас плеврит. Сухой или мокрый? – очень серьезно поинтересовался мастер. – Сухой... – не решился я произнести слово «эксудативный». – Вам тогда повезло. Мокрый – это уже... – мастер не сразу добавил, – ...смертельно. Слова парикмахера я воспринял спокойно. В роду у нас легкими никто не болел, – наследственность всё-таки очень важный момент, – и зона, охваченная плевритом, стабильно сокращалась. Я регулярно посещал ренгенкабинет туберкулезного сектора больницы им. Семашко. Для себя знал, что главное сейчас, – повторно не застудиться. Раз зимним ветреным днем я отправился на очередное просвечивание. Вышел позже намеченного для себя часа и приходилось спешить, чтобы не опоздать к сроку. Вот и больница. Войдя в вестибюль, разделся. Гардеробной не было и я, перекинув через локоть пальто, зафланировал по проходу от входной двери клиники до рентгенкабинета и обратно, пытаясь отдышаться и успокоиться. Коридор, по которому ходил туда, сюда, представлял собою в плане букву «Г». За углом – двери, ведущие в палаты больных, находящихся под особым контролем медперсонала. Эта глухая часть помещения служила также местом свидания с родственниками, там со своими заботами вечно суетился народ и казалось, до меня никому не было дела.

155

Постепенно остывая и обретая форму, я продолжал двигаться, каждый раз проходя мимо маленькой старушки, отступившей в сторонку. Она кого-то ждала, и была единственным человеком, кто неизменно провожал ходуна беспокойным взглядом. Я невольно ускорил шаг, опасаясь оказаться втянутым в разговор. «Все, – подумал, – лучше войду в душный «предбанник» кабинета, пережду там». Бабуля не дала мне возможности ретироваться. Она неожиданно смело уцепилась свободной от гостинца рукой за пальто и потянула за него. Я остановился. Неудовольствие, как колодезное ведро, еще колыхалось в груди, когда близко от себя увидел набухшие слезами бабушкины глаза. Стало неловко. – ... Доктор сказал, вы уж приготовтесь, мамаша... – начала она без предисловий, словно мы беседовали давно. Передо мной стояла маленькая старая женщина, согнутая бременем свалившегося на ее голову несчастья, и сейчас бабуле нужно было кому-нибудь высказаться. Из всех присутствующих, я наверное был для этого самым подходящим лицом. Незаметно взглянул на стенные часы – время еще было. Пришлось изобразить на лице скорбное участие и на несколько минут отдаться во власть бабушкиного горя, – вон его сколько в образе ходячих скелетов сидит с родными на лавке и пребывает за дверьми палат. – ...Все мы, говорит доктор, через это когда-нибудь проходим... А легких у него уже почти нет и жить, говорит, вашему сыну осталось до последнего кровохарканья... Так и сказал... И в палату не впускают. Вот, жду, когда медсестра его выкатит. Гостинца принесла... пусть поест еще... – начала всхлипывать старушка. Почему-то последние слова ее стеснили мое дыхание и я на мгновение отвернулся. – Не пускают в палату, – повторила мать, справившись с собой, – ждите, сказал, его вам выкатят... Но сын вышел сам. Не человек, а живые мощи. Тем не менее, черты воскового лица показались мне знакомыми и я силился вспомнить, где раньше мог видеть его. По всему чувствовалось, чахотка съела не только легкие. Наверное, все скромное состояние старушки ушло на лечение, но остановить процесс не удалось. На вид Николаю Констажогло, – а это оказался именно он, – можно было дать все семьдесят. Неудачник в жизни, он давно покорился своему року и с недужным безразличием относился к каждому подаренному ему судьбой дню. Меня он не узнал (я, естественно, сильно изменился за годы), а если бы и вспомнил, – ему сейчас не до кого. Теперь я понимал, что старушка – это няня, о которой говорила Анна Анатольевна. Няня-мать засеменила к больному чаду и закусив губу, помогла сыну устоять. Я скромно отошел в сторону, но уйти совсем уже не мог. Я слышал и видел все так же, как много лет назад, только разговор Николая был уже иным по содержанию. – Какие ты мне мандарины принесла, – капризно захныкал больной. – Да другие-то доорого, сынок... Денег-то нет, – оправдывалась полушопотом старушка. – Ты все ж попробуй, поешь... Николай положил в рот дольку мандарина, стал долго вяло пережевывать. Проглотить никак не удавалось, отчего острый щетинистый кадык, стараясь протолкнуть пищу, загулял по тощей шее вверх и вниз, словно золотник. Мать во все глаза смотрела на сына. Говорить уже не могла, а только поглаживала его по костлявому плечу.

156

– Ты придешь еще, мам, – как маленький мальчик спросил вдруг Констажогло тихо, почему-то стесняясь пробегающих мимо молоденьких медсестер. О чем он? Конечно! Старушка часто закивала белой головкой и сжала его прозрачные пальцы своей коричневой ручкой. – Вечером, – выдавила она наконец из сжатого спазмой горла. Недомогание раскачивало больного, вело вбок и он уперся ладонью в стену. – Что с тобой, Коленька? – не на шутку встревожилась мать. – Мне плохо... – прошептал сын. Больному тяжело было стоять, а скамья занята другими. Николай слабо махнул рукой и, сдерживая судорогу подступившего кашля, сделал неуверенный шаг в сторону палаты, оставив растерявшуюся старушку одну со своими мыслями, но что-то заставило сына обернуться, взглянуть еще раз на мать. Глаза их встретились, прежде чем палатная дверь скрыла его. Домой я возвратился с тяжелым сердцем. Рентген-кабинет перестал посещать, не объясняя родным причин. 2005

157

МАРТ

Позабудь невзгоды, прочь тоску-печаль, Вольные просторы зримы нам одним, Пусть уходят годы в сумрачную даль, Только Наше Время неподвластно им.

Мы часто не подозреваем, что так любим жизнь, оставленную за океаном времени в стране, имя которой – «Юность». Безжалостные годы навсегда унесли в свою пучину солнечную «атлантиду» наших дней, и теперь на склоне уходящих лет, мы с щемящей грустью всё чаще погружаемся в тёплые волны воспоминаний, возвращающих в счастливую пору молодости. При этом память выхватывает из прошлого казалось бы малозначащие штрихи ушедшего, столь милые нам сегодня своей простотой и безмятежностью. Мне почему-то чаще всего вспоминается 8 Марта 1966 года, когда мы с приятельницей-одноклассницей двигались в лучах утреннего солнца по подмороженной лыжне полями и перелесками Подмосковья, двигались навстречу Весне своей Юности. Смена времён года – обычное явление. Март – это предверие Весны, которая уже топчется у порога, а Зима становится влажной и, дряхлея, медленно оседает под натиском тепла. На снежном покрове кое-где появляются тёмные проплешины голой земли, в полдень слышна капель, мелким пунктиром срывающаяся с крыш. Весна всё же не отваживается сразу в полную силу постучаться в дверь и робко сходит со ступенек, наследив раскисшем снегом. Хмурый сиверко с недовольным ворчанием сковывает ночным морозцем и присыпает свежим снежком оставленный беспорядок. Но осмелевшая гостья появляется вновь, заявляя о себе ярким солнышком на ослепительно-голубом небе. По нему с юго-запада движутся лёгкие облачка, гонимые крепким пряным ветерком. Он сбивает облачка в тучи, свинцовые в центре и белые по краям. Неожиданно небеса вновь начинают мрачнеть, затягиваться пеленой и часто бывает неясно, разгонит ли ветер хмарь или, словно опомнившись, вспорет ей свинцовое брюхо, чтобы укрыть запоздалым снегом появившиеся чёрные проталины на полях. Природа колеблется – стоит ли отпускать зиму, однако улыбающееся солнышко кладёт конец раздумьям. Вот оно, резвясь, опять закувыркалось в облаках, высвечивая их края и проглядывая сквозь бесформенные оконца в тучах. От солнечных лучей сугробы начинают неумолимо худеть, проливая слёзы по дням уходящим. По дорогам местами уже хороводят, гоняясь друг за другом вытаявшие из-под снега прошлогодние листья. Радуются приближению тепла птахи, выражая свой восторг разноголосой трескотнёй. Так обычно встречает русская природа свой первый весенний праздник, 8-е Марта, который в календарях помечен багряной цифрой. Этот день назвали женским. Приближение его легко узнаваемо по пушистой ветке мимозы, зажатой в щедрой руке мужской половины населения, неугомонному чириканью воробьёв, посвисту синиц и монотонному удару капель за окном. Слезящийся снег ночами ещё продолжает покрываться хрустящей ледяной корочкой, но днём на припёках вновь млеет под подобревшим солнцем и, словно осыпанный бисеренками пота, становится ноздрястым. В таких местах лыжня рыхлеет, проваливается под ногами, сбивая

158

темп ходьбы. Однако плюсовая температура будет досаждать вам во второй половине дня, а сейчас только-только занимается рассвет. Утренняя заря сначала освещает зеленоватым цветом краешек неба на востоке. Затем она багровеет и уверенно вытесняет ночную тьму, загоняя её в глубь хвойной чащи. На разбитой машинами поселковой улице все отчётливее в свете зарождающегося дня проявляются в колеях серые щербины оголившегося асфальта. Лужицы в них, прихваченные утренним ледком, хрустят под ногами редких в такую пору прохожих. Прошёл час и над горизонтом появилось солнце, а следом за ним и первые лыжники. Сначала покидают свои дворы и подъезды молодые любители здорового досуга. Они раньше всех выскакивают бойким «коньковым» бегом из переулков на основную трассу, неукротимые в своём желании провести выходной на лоне природы. За ними начинает выходить народ постарше. Последними, вспоминая молодость, встают на лыжи пожилые. Эти короткими шажками семенят до общей трассы, затем, не спеша, держась за палки, ступают на неё и со скрипом скользят дальше. И вот уже цепочка людей, отталкиваясь от снега, движется в сторону бора по плотной лыжне, которая жмётся к заборам вдоль улицы. Вместе со всеми радостно скользили, подгоняемые янтарными лучами начинающегося дня, и две наши сверстницы. Укатанная лыжня пестрит любителями зимних развлечений. Самые нетерпеливые из них, обгоняя друг друга, соревнуются в скорости и ловкости хода. Ещё несколько отчаянных взмахов палками и бегуны, обсыпанные белыми кристалликами льда, теряются в мерцающих инеем сосновых посадках. За ними в лес устремляются и остальные, туда, где зима, заваленная сбитнями нетронутых солнцем сугробов, пока удерживает свои позиции. Лыжная трасса, попетляв среди рыжих, шелушащихся сосновых стволов, выводит на обширную, утоптанную людьми поляну с крутым спуском к речке, имя которой – Серебрянка. Речушка эта стремительна, не замерзает даже в самый лютый мороз. А вдоль берега и на поляне уже начинает бить ключом темперамент многоголосой толпы, спешащей ухватить за полу уходящий сезон. Разрумянившаяся молодежь с увлечением носится с горы, пересечённой искусственными снежными навалами. Мальчишки с восторгом, написанным на их раскрасневшихся лицах, летят вниз на лыжах, кувыркаются с трамплинов и в азарте часто сбивают окружающих. Лишь девчонки старательно объезжают эти коварные сооружения. Всюду – смех и девичий визг. Мелюзга с санками в руках страшится высоты, топчется на вершине и никакие уговоры родителей не могут преодолеть их робости. Кое-кто из ребятишек спускается пониже, чтобы, набравшись духу, съехать с середины склона к подножию. Такой герой чрезвычайно доволен собой. Теперь он вновь упрямо карабкается вверх, сторонясь проносящихся сорванцов постарше. Эти разбойники, в облаке снежной пыли, с удалью разворачиваются в конце пути боком к движению и, задорно хохоча, тормозят у самой кромки студёной воды. В воздухе царит веселье, радость, хорошее настроение. Приятельницы не вполне уверенно съехали с крутизны, оставив в стороне трамплины, и по перекинутым брёвнам стали перебираться на другой берег. Справившись с этой непростой задачей, девушки заскользили по лесу дальше, огибая встречающиеся на пути ёлочки в зелёных юбочках, отороченных снежным кружевом. Через несколько километров ели с соснами уступили место оголённому березняку, вершины его гудели от порывов озорного ветра. Но вот и березняк позади. Подружки двигались теперь по ровному открытому пространству, всё больше удаляясь от растревоженного заплутавшим вихрем,

159

ворчливого леса. Сверкающую целину, уже осевшую на припёках, нет-нет, да и пересечёт лёгкий заячий след. Ветерок доносит со стороны бора смолистый запах хвои и чего-то ещё весенне-неуловимого, от которого слегка кружится голова, а душу наполняет необъяснимая отрада. Повинуясь этому нахлынувшему чувству и любуясь искрящимся на солнце пейзажем, кажущимся сейчас прекраснее, чем когда-либо, приятельницы ускорили ход, изредка перекидываясь восторженными обрывочными фразами. Лыжня вывела подружек к стогам прошлогодней соломы, оставленной животноводческим совхозом в поле и теперь отливающей золотом в лучах уже почти полуденного солнца. Вокруг таких жёлтых островков всегда основательно наследят птицы, собирая осыпанные с осени и теперь вытаивающие из-под снега ржаные зёрнышки. Многочисленные отпечатки лапок пернатых создают фантастические узоры, своей причудливой замысловатостью напоминающие клинописные головоломки прошлых эпох. Приятельницы замедлили ход, а затем и вовсе остановились. Налитые усталостью мышцы ноющих ног требовали передышки. Не сговариваясь, обе девушки скинули лыжи и, подставив лица ласкающему солнцу, упали в ближайшую, уже кем-то разворошенную копну, манящую запахом прогретых стеблей. Они были счастливы, как могут быть счастливы только молодые, не обременённые тяжестью прожитых лет, люди. Подставленные солнцу лица их светились бездумной радостью, в таком возрасте часто зарождающейся на пустом месте: от неосторожно брошенного взгляда сверстника, от услышанной хорошей мелодии, весеннего дня, искрящегося утра или просто от солнечных зайчиков, мечущихся среди кустов. Ничто не омрачало праздника, даже колючие обломки соломы, моментально забравшиеся за воротник куртки. Перебирая события прошедшей недели, провожая ленивым взглядом скользящих мимо людей, девушки с удовольствием предавались отдыху, не спеша вставать вновь на лыжи. Давно перевалило за полдень. Усталое тело противилось обратному пути, – надо было повторить пройденные километры по уже отяжелевшему рыхлому снегу, прежде чем попасть в тепло натопленного дома и добрых маминых рук. Там вам помогут просушить отсыревшую одежду, соберут на стол ужин с обязательными румяными пирожками, которые со свежего воздуха будут казаться настоящим лакомством. Дав вволю насытиться, вас, разморённую, уложат на диван под пушистый плед. Кончился праздник и с ним зима. Теперь всё чаще умытое небо будет радовать глаз своей синевой, белые облака поражать нетронутой чистотой, только на лыжи уже не встанешь. Устремятся куда-то неугомонные, дотоле робкие ручейки, и капель не будет умолкать даже ночами. Берёзы погонят кристально-чистый сладкий сок, вслед за ним набухнут почки на ветках. Стараниями припекающего солнышка это случится позже, к концу марта. И хотя снег ещё будет продолжать прятаться в лесных чащобах, на полях его не станет. Прилетят говорливые грачи. Всё живое, истосковавшись по теплу, приветствует весну. А лыжи... их можно убрать и до следующей зимы. Давно уж тень промелькнувших десятилетий легла на ваше лицо, беззаботное время молодости затуманено пережитым, однако воспоминания о светлых днях юности по-прежнему согревают черствеющую с годами душу. Словно пожелтевшие календарные листья мелькают в памяти выцветающие картинки прошлого, возвращающие туда, где остались ваши семнадцать, а с ними и очаровательный мартовский денёк. 2008

160

Олег Константинович Киреев

Татьяна Петровна Киреева

Остров вечной осени

Повесть и

рассказы

Oleg & Tatiana Kireev The Island of the never ending autumn

Short Australian and Russian stories in Russian

ISBN 978-0-9804346-2-0

161