Генрик Сенкевич, Алексей Толстойи «Столкновение цивилизаций»

Сэмюэла Хантингтона*

Ева Томпсон

Îчень давно, когда я только начи�нала преподавать в Индианском универ�ситете, мне довелось написать статью,посвященную сравнительному анализудвух романов: «Огнем и мечом» (1884),нобелевского лауреата Генрика Сенке�вича, и «Князя Серебряного» (1863)Алексея Константиновича Толстого1.Речь в статье шла о том, что в произве�дении русского писателя уже содержа�лись некоторые завязки сюжета будуще�го романа Сенкевича — ряд второсте�пенных персонажей и эпизодов былподсказан польскому писателю А. Тол�стым. Оба романа были посвященыблизким историческим периодам:А. Толстой писал о времени ИванаГрозного, а Г. Сенкевич — о восстанииБогдана Хмельницкого против Поль�ско�Литовской Республики в XVII в.Наиболее существенным заимствовани�ем Сенкевича стал образ ведьмы Горпы�ны: пристально всматриваясь в водово�рот, разгоняемый мельницей, на краюкоторой стоит казацкий подполковникБогун, она предсказывает ему трагиче�скую судьбу, а в «Князе Серебряном»волшебник�мельник, глядя на вертя�щееся мельничное колесо, предсказыва�ет кровавое будущее князю Вяземскому.При этом, как и Богун, князь Вяземскийвлюблен в девушку по имени Елена.В свою очередь обе Елены влюблены в

других — благородных персонажей: вСкшетуского у Сенкевича и князя Се�ребряного у Толстого. Но, если в романеСенкевича влюбленные со временем на�ходят друг друга, то у Толстого Еленавыходит замуж за старика, который дур�но с ней обращается, а после его мучи�тельной смерти она становится монахи�ней.Позднее я поняла, что эта пара рома�

нов могла бы представлять интерес дляанализа как прецедент знаменитого эссеСэмюэла Хантингтона «Столкновениецивилизаций и преобразование мирово�го порядка», опубликованного в журна�ле «Foreign Affairs» летом 1993 г. и став�шего основой выдающейся книги, уви�девшей свет под тем же названием в1996 г.2. В своей книге Хантингтон ис�ходит из того, что в мире существует от�носительно стабильный цивилизацион�ный порядок, взаимодействие составныхчастей которого чревато несовместимо�стью, и потому остается опасность ихстолкновения. В Европе Хантингтонпроводит четкую границу между циви�лизацией «Запада» и цивилизацией пра�вославного / русского мира. Это делениезнакомо русским читателям: НиколайДанилевский писал о нем в XIX веке.Одно из различий между Хантингтономи Данилевским состоит в том, что пер�вый имеет в виду весь мир, тогда как

1�2 � 2008ИÕ

* Перевод с англ. С.С. Секиринского.

1 Ewa M. Thompson. Henryk Sienkiewicz and Aleksey K. Tolstoy: A Creative Borrowing // PolishReview. Vol. XVII/ № 3. Р. 52–66.

2 Samuel P. Huntington. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. New York:Simon & Schuster. 1998. Р. 45–46, 96–98.

второй был главным образом озабоченсудьбами России и ее соседей.И в самом деле, романы Г. Сенкевича

и А. Толстого могли бы также послу�жить примерами двух различных эписте�мологических традиций. Что цивилиза�ция думает о себе самой, и какие мерилаона использует, определяя правду иложь, часто можно узнать из литерату�ры, которую она порождает: Сенкевич иТолстой тому примеры. Но начнем сХантингтона.Согласно его воззрениям, линия раз�

дела между цивилизациями в географи�ческом плане пролегает немного восточ�нее восточной границы Польши. Други�ми словами, она соответствует линиираздела между восточным и западнымхристианством. Хантингтон исходит изтого, что российское православно�ви�зантийское Weltanschauung (мировоззре�ние) существенно отличается от запад�ного, и это отличие ставит под сомнениевозможность быстрой интеграции по�стхристианской Европы и постправо�славной России. Подразумеваемыйсмысл этих рассуждений заключается втом, что цивилизациям следовало быпризнать их разобщенность (особость) иискать способы предотвращения кон�фликта между собой.Ни в коем случае Хантингтон не про�

поведует ни «столкновение цивилиза�ций», ни пытается выстроить их по ран�жиру в соответствии с некими сомни�тельными критериями, хотя ясно, что онотдает предпочтение своей цивилиза�ции. В этом плане он отличается от та�ких авторов, как Данилевский с прису�щим ему фатальным видением неизбеж�ности конфликтных судеб цивилизацийи безоговорочным отстаиванием при�оритета России.Следует сказать, что идеи Хантингто�

на вызывают разноречивые отклики.Глобалисты, например, стремятся пре�уменьшить значение его труда, надеясь,

что экономическая и идеологическаяинтеграция лишит его актуальности1.Постколониалисты также неблагосклон�но относятся к предложенному Хан�тингтоном взгляду на мировой порядок.Они интерпретируют его как провозгла�шение превосходства западной цивили�зации, несмотря на то, что Хантингтонне высказывает этого явно2. Тем не ме�нее, вопреки всей критике, которую вы�звала книга Хантингтона, она продолжа�ет служить кладезем концептуальныхидей в дискуссиях, которые разворачи�ваются на Западе.Внимательное прочтение «Огнем и

мечом» и «Князя Серебряного» в светеидей Хантингтона приводит к интерес�ным познавательным результатам: когдаГенрик Сенкевич и Алексей Константи�нович Толстой пишут о таких явлениях,как власть, повиновение, верность, кон�фликт или одобрение, они, как выясня�ется, выступают представителями двухразличных культурных миров. Причемэти различия не зависят от их политиче�ских взглядов: А.К. Толстой принадле�жал к либеральной части российскогообщества, а Сенкевич считался поль�ским консерватором. В обоих романахиспользован сходный литературныйприем: рассказ ведется от имени всеве�дущих героев�повествователей, но то,как они изображают «Другого»3, и теидеи, которые они считают не требую�щими доказательств, разительно отлича�ются. Создается впечатление, что этиразличия во многом обусловлены зави�симостью рассматриваемых писателейот разных цивилизационных миров.Первое проявление такой зависимо�

сти встречается уже на первой странице«Князя Серебряного», где повествова�тель изображает своего героя прямодуш�ным и честным, тогда как послы поль�ского короля Сигизмунда представленыкорыстными и вероломными. Князь Се�ребряный — посол Ивана Грозного, а

Генрик Сенкевич, Алексей Толстой... 171

1�2 � 2008 ИÕ

1 Judith Shulevitz. The Close Reader: Expecting the Worst // New York Times. 2001. 16 December.2 Edward W. Said. The Clash of Ignorance // The Nation. 2001. 22 October; The Politics of Dis�

possession: the Struggle for Palestinian Self�Determination, 1969–1994. New York: Random Ho�use. 1994. Р. 385.

3 См.: Emmanuel Levinas. Humanism of the Other, translated by Nidra Poller. Chicago: Univ. ofIllinois Press. 2003; G.W.F. Hegel. Phenomenology of Spirit, translated by A.V. Miller Oxford:Oxford Univ. Press. 1977. Рp.114–119; Leela Gandhi. Postolonial Theory: A Critical Introduction(NY: Columbia Univ. Press, 1998). Рp. 31–34 и др.

польские послы представляют Сигиз�мунда II Вазу, короля Польши и Шве�ции. Они ведут переговоры о заключе�нии мира между Польско�ЛитовскойРеспубликой и Московским царством.Таким образом, уже в начале романа оп�ределяется нравственный облик обеихсторон: посол Ивана Грозного праведентолько на том основании, что он —«наш», тогда как польско�литовскиймир предполагается недобрым и бесче�стным только потому, что он — «ненаш». Подобное противопоставление

может быть полезно как литературныйприем, но принимать его за высказыва�ние относительно самой историческойдействительности (как это часто делаютмногие русские читатели), значит, пу�тать историческую реальность с творче�ским вымыслом, демонстрируя при�скорбный недостаток эпистемологиче�ской искушенности. Подобно тому, как«Война и мир» является не историче�ским докладом о России времени напо�леоновских войн, а плодом авторскоговоображения, так и литературный рас�сказ о международных отношениях в«Князе Серебряном» не может служитьисторическим свидетельством о превос�ходстве одного образа жизни над дру�

гим. Тем не менее, повествователь в ро�мане Алексея Толстого побуждает чита�телей не заметить этой подмены.В указанной системе координат князь

Андрей Курбский (который, как повест�вователь в романе отмечает повсюду, от�ступился от Московии в пользу Лит�вы) — несравненно больший злодей, чемИван Грозный. Курбский был первымрусским политическим эмигрантом: онвыступил против тирании Грозного ибежал от преследований. Но в рамкахкультурного универсума Московскогоцарства, как подразумевает Толстой, по�нятия политической эмиграции не су�ществовало и представления о добре изле определялись мерой пользы тех илииных деяний для Московского государ�ства. Долгом русских было сохранениепреданности своему царю, даже если онрешал уничтожить кого�то из них. Незакон был выше царя, а царь был вышезакона. В той политической среде, кото�рую изображает повествователь в романеТолстого, следование древнему принци�пу — «amicus Plato sed magis amicaveritas», — означало акт государственнойизмены. Правосудие и справедливостьвоплощались скорее в царе, чем в зако�не или в правилах логики: понятия о не�правомерной тирании (столь важногодля западного Weltanschauung) вовсе небыло. Уже упомянутый муж Елены —боярин Морозов, погибший под жесто�чайшими пытками, был изображен в ро�мане как человек, исполнивший свойдолг — никогда не предавший Грозного,несмотря на то, что царь убил его кре�стьян, сжег его дом, позволил похититьего жену и, в конце концов, заставил егоносить шутовской наряд, — и все из�затого, что один из царских фаворитов,князь Вяземский, влюбился в жену Мо�розова. В конечном счете, и князь Вя�земский также был казнен: два палачапилой расчленили его напополам. Самхарактер изображения в толстовском ро�мане Курбского, Морозова и польскихпослов наводит на мысль, что в миреМосковского государства повиновениецарской власти должно было быть все�целым, а о правах недовольных не моглобыть и речи. Как немыслима была и лю�бовь к свободе, что подтверждается не�гативным изображением Курбского:

172 Ева Томпсон

1�2 � 2008ИÕ

Алексей Константинович Толстой

свобода — дар христианства — была вмире Московии не в чести.Главный герой — князь Серебряный

создан автором по лекалу безусловнойчестности: если бы не известное числопочти невероятных поворотов сюжета,этого добродетельного человека ждалабы судьба князя Курбского, но он сумелвыжить и даже услышать от Грозногонесколько слов похвалы и признатель�ности. В интерпретации повествователя,от лица которого ведется рассказ в ро�мане, эти слова благодарности придаютобразу Ивана IV черты мудрого и даль�новидного царя, совершающего крова�вые бесчинства во имя порядка и един�ства страны. Правда это или нет, — унас недостает исторических свиде�тельств, чтобы сделать тот или иной вы�вод. Характерно, однако, что вопрос,оправданные ли средства применяютсядля достижения цели, ни разу не возни�кает в романе А. Толстого. На протяже�нии всего романа повествователь даетоснования полагать, что Грозный пред�видел трудности собирания русских зе�мель в единое государство, и понимал,что ему просто не хватит сил, чтобыобеспечить это единство, не внушивсвоим подданным одновременно чувст�ва смертельного страха и абсолютнойпокорности.Много невинных голов должно было

слететь с плеч для того, чтобы задачаобъединения России была исполнена.Таков подразумеваемый смысл толстов�ского романа, даже если, как и подобалопередовому и просвещенному поддан�ному его величества Александра II, ав�тор высказывал сожаления по поводуобстоятельств, которые делали подоб�ные средства неизбежными.Возвращаясь к Хантингтону, именно

сейчас уместно сказать о проводимомим фундаментальном различии междукультурным пространством Запада и ми�ром православного Московского госу�дарства. Обе цивилизации развивалисьна почве христианства, но характерныедля каждой из них взгляды на власть исвободу личности глубоко различались.Еще на заре западной цивилизациипринцип безусловного повиновения го�сударству было оспорен стремлением ксвободе, так сильно выраженном в хри�стианстве. И, наоборот, в православной

культуре, возможно, под влиянием двух�векового монгольского ига, неповинове�ние власти считалось недопустимым, асвобода на шкале культурных ценностейзанимала весьма низкую ступень.Во взаимосвязи с требованием безус�

ловного повиновения царской властинаходится и вопрос об отношении квойне. Начиная с Фомы Аквинского, за�падные философы изощрялись в поис�ках решения дилеммы нравственностиили безнравственности войны. Этостремление видно и в романе Сенкеви�ча; но ничего подобного нет в право�славно�византийско�русской культуре, очем свидетельствует и роман АлексеяТолстого. Война с Литвой началась, по�тому что именно московиты напали наЛитву — Толстой не скрывает этого.Вместе с тем само право Московскогоцарства вести агрессивную войну длянего неоспоримо с моральной и полити�ческой точки зрения. Роман Толстогосовершенно свободен от каких�либо со�мнений или раздумий по поводу воз�можных различий между войнами обо�ронительными и агрессивными, либосправедливыми и несправедливыми.Сам характер завоевания никогда не об�суждается, и все территориальные при�обретения Московского царства пред�ставлены так, словно это только охотни�чьи трофеи, по праву доставшиеся охот�никам. Князь Серебряный вместе с раз�бойником Перстнем, отправившиеся впоход против «татарвы», изображены вромане как праведные борцы против не�христей. Туземные народы рассматрива�ются в качестве объектов охоты, а Си�бирь, покоренная Ермаком, — как приз,справедливо выигранный много испы�тавшими и смелыми русскими. Все, чтокасается «Другого» изображено в романеповерхностно, так и не став объектомтщательного исследования. Как видноиз романа Толстого, в Московском госу�дарстве кровное право русских начинатьагрессивные войны, считалось само со�бой разумеющимся, потому что сама на�родность уже воспринималась как заслу�га, предполагающая вознаграждение.Самооборона же тех, кто подвергся на�падению, толковалась как признак по�рочности.Во всем этом видна неготовность рус�

ской культуры к применению универ�

Генрик Сенкевич, Алексей Толстой... 173

1�2 � 2008 ИÕ

сальных критериев, за что боролись за�падные теоретики, даже если западныевоенные и политические лидеры пре�небрегали ими на практике, действуя вдухе Realpolitik. Такое различие можетпоказаться незначительным, но в дли�тельной перспективе оно приобретаетфундаментальный характер, позволяязападной культуре проявлять скепсис по

отношению к самой себе, подвергатьсебя критике, — условие, необходимоедля того, чтобы, исправляя недостатки,двигаться вперед.В русской культуре, вследствие доми�

нирования в ней идеи Российского госу�дарства, подобное критическое началообычно отсутствовало. Неоспоримоеправо Московского государства вестизавоевательные войны против своих со�седей оправдывается их собственнымиразнообразными пороками, о которыхлибо вскользь, либо подробно рассказы�вает роман Толстого. Татары — язычни�ки и, поэтому, необходимо их обратитьв христиан. Литовские католики — ере�тики и, следовательно, должны постра�дать за свою ересь. Сибирские племенаведут первобытный образ жизни и, по�этому, русское завоевание призвано датьим историческое существование.Следует заметить, что, хотя подобный

способ самооправдания был в ходу и наЗападе, послужив движущей силой егоистории, все�таки немногие западныеписатели пользовались им столь безого�ворочно4, как Алексей Толстой. Егосчитали либеральным и просвещенным,настоящим «западником», хотя все тривойны, которые вел Иван Грозный (про�тив польско�литовской Республики назападе, против татар на юге, против си�бирских племен на востоке) Толстойрассматривал как справедливые. Его ро�

ман популяризировал одну из idéesreçues (общепринятых идей) российскойистории: все войны, ведомые на благоРоссии, являются справедливыми. «Дру�гой» не является партнером, которогоследует принимать именно в таком ка�честве, или, по крайней мере, терпеть.И на Западе часто поступали сходным

образом, но присутствие в западном

дискурсе сопротивления подобнойпрактике позволяет увидеть разницу.Это сопротивление ясно выражено и вромане Сенкевича. Несмотря на то, чтоавтор старается убедить читателя, чтоРеспублика (Rzeczpospolita) была права,а казаки неправы, воюя против нее, онникогда безоговорочно не осуждает вра�гов Республики, представляя на суд чи�тателя их собственные доводы и права вэтом споре. Большой диалог, разворачи�вающийся в романе между Яном Скше�туским и Богданом Хмельницким, де�монстрирует готовность Сенкевича вы�слушать и другую сторону. Автор называ�ет польско�украинскую войну «брато�убийственной» — важный нюанс, указы�вающий, что противнику не отказано впризнании его собственного достоинст�ва, и он вовсе не сочтен за ничтожествовопреки тому, как обращаются с врага�ми�«изменниками» в Московии (судя пороману А. Толстого). Сенкевич позволя�ет обеим сторонам представить на судчитателя свои жалобы и обвинения.В его изображении поляки недовольнытем, что Хмельницкий, с их точки зре�ния, не проявил больше терпения и нестал бороться за свои права легальнымпутем, а украинские казаки страдают отгрубого обращения и унижения, кото�рым они подвергались со стороны своихпольских хозяев.

174 Ева Томпсон

1�2 � 2008ИÕ

«Другой» в «Князе Серебряном

» не выступает

партнером, которого следовалобы терпеть

4 Здесь вспоминается предпринятый Эдвардом В. Сэдом (Edward W. Said) анализ повестиДжозефа Конрада «Сердце тьмы». См.: Edward W. Said. Culture and Imperialism. New York.Knopf. 1994. Рp. 22–30.

Конечно, Сенкевич слишком снисхо�дителен по отношению к Республике, асвойственная ему идеализация польско�го вождя — князя Вишневецкого (в ре�альности имевшего мало общего с офи�циальными идеалами Республики) былаподвергнута обоснованной критике иосуждению5. Кроме того, мир казачестваслишком быстро выпадает из поля зре�ния автора. Но ни философия романа,ни присущая ему иерархия ценностей неоправдывают поляков безоговорочно.Мысль автора такова: результатом не�справедливости становится восстание, арезультатом восстания — разрушение в

основном разумно организованного го�сударства, такого, как польско�литов�ская Республика. Казаки были неправы,но, как указал Хмельницкий в своейречи, обращенной к Скшетускому,польские и русинские6 шляхтичи такжебыли неправы. Несправедливости, имичинимые, и вызвали восстание. Именнополяки, а не казаки начали войну, гово�рит Сенкевич. В его романе националь�ная принадлежность персонажей неимеет первостепенного значения — Боги честь стоят впереди нее. При этомСенкевич вовсе не изображает казаковзакоренелыми варварами. Читатель, уз�

навая о творимых ими зверствах, неиз�бежно задумывается над несправедливо�стью и глупостью землевладельцев, ко�торые в своей эгоистичной слепоте по�родили так много возмущения и гневасреди крестьянского населения. Какмного крестьяне должны были страдать,как много унижений они должны быливынести, чтобы так свирепо набрасы�ваться на своих прежних хозяев? Самфакт, что «Огнем и мечом» порождаеттакие мысли, указывает, что Сенеквичразделял общее для западной цивилиза�ции и восходящее к Фоме Аквинскомупредставление о праве угнетенных навосстание против несправедливых пра�вителей.Ничего равнозначного этому не было

в православно�русском мире и, поэтому,в романе Толстого совсем нет размыш�лений на тему о том, что враг, возмож�но, не столь уж, безусловно, порочен.Расплывчатость критериев справедливо�сти и несправедливости — рефрен рос�сийской истории. На Западе эта пробле�ма начала решаться благодаря такимсредневековым мыслителям, как ФомаАквинский, соединивший греческуюэпистемологию с Христовым учением.Конечным результатом стало обретениенародами Запада реальных прав в отно�шении к своим государствaм иправительствaм. Не всё и на Западе шлотак гладко, но то, что подобная возмож�ность всегда была (и порой ее удавалосьреализовать на практике) раскрываетвсю разницу.Монолог Хмельницкого, обращенный

к его пленнику Скшетускому — первыйпризнак того, что эпистемологическоепространство романа Сенкевича ради�кально отличается от эпистемологиче�ского пространства романа Толстого.Тюремщик и его пленник разделяютсходные ценности. Хмельницкий сосвоим пленником обращается благород�но. Он выслушивает своего пленникатаким образом, который был бы немыс�лим в романе Толстого. В Московскомгосударстве, как видно из романа Тол�

1�2 � 2008 ИÕ

175 Ева Томпсон

Генрик Сенкевич

5 Czeslaw Milosz. The History of Polish Literature. New York. Macmillan. 1969. Р. 312.6 Прим. ред.: «Русинские» в данном контексте означает «украинские»

Прим. автора: «Русинский» по�английски – «Ruthenian» (польский эквивалент – «ruski»).Следует отметить, что слово «русский» переводится на английский язык как «Russian», ана польский – как «rosyjski»

стого, личность пленника цениласьменьше, чем вещь, и любая его попыткачто�то выговаривать тем, кто держит егов неволе, была бы немыслима (в «КнязеСеребряном» брошенному в застенокМорозову не позволили даже говоритьперед его мучительной казнью).Здесь вспоминается и манера обраще�

ния Екатерины II с Пугачевым — расчетимператрицы на то, чтобы больше уни�зить своего пленника, чем предоставитьему возможность самозащиты.В часто цитируемом отрывке романа

Сенкевича Скшетуский «читает лек�цию» Хмельницкому, а Хмельницкий«читает лекцию» Скшетускому, и хотярассказчик встает на сторону последне�го, он делает это только после появле�ния еще одного узника, Стефана Чар�нецкого, который усиливает и уточняетаргументацию Скшетуского. ДоводыХмельницкого никогда полностью неопровергаются, а поднятое им восстаниеповествователь рассматривает как ошиб�ку, но отнюдь не неисправимую и со�всем не такую, как бунт Курбского про�тив Грозного в романе Толстого. Сенке�вич ясно видит, что в известной степениправы оба противника, — ситуация не�мыслимая в контексте толстовского ро�мана, где повествователь безоговорочнона стороне тех, кто с властью. Мысль отом, что восставший против русскогоправителя мог оказаться прав, находи�лась за пределами тех сюжетных поворо�тов, которые Алексей Толстой был готовиспользовать в своем романе. Поэтомуни одна подобная мысль даже не мель�кает в голове повествователя, как и дру�гих персонажей романа. Народ и егоправитель священны, и они выше любо�го морального принципа.Позиции по отношению к легитим�

ности своего правителя и верности сво�ему народу у Сенкевича и Толстого ре�шительно не совпадают. В этом заклю�чается наиболее глубокое различие меж�ду повествователями в двух романах идвумя универсумами дискурса, которыеони представляют.Сравнение двух поклонников двух

Елен — князя Вяземского у Толстого иукраинского казака Богуна у Сенкеви�ча — также дает интересные результаты.С Вяземским читатель впервые зна�

комится, когда он ведет разговор с вол�

шебником�мельником. Князь проситего дать ему приворотное зелье, котороебы пробудило в Елене ответную любовь.Свою просьбу он сопровождает угроза�ми, а его речь колеблется между подобо�страстием и грубостью.Как отличается от Вяземского Богун у

Сенкевича!Несмотря на то, что он жесток (одна�

жды в присутствии Елены он убил чело�века, и с тех пор она испытывает к Богу�ну отвращение), Богун — «lytsar» (ры�царь), и невозможно представить, чтобыон похитил Елену как Стенька Разин,или бы убил Горпыну только за то, чтоона принесла ему дурные вести (за такойже «проступок» волшебник в романеТолстого был казнен).Богун своими руками чинит расправу

над семьей Кунцевичей, но ведь стараякнягиня предала его еще прежде, и онпросто возвращает ей долг. Он готов вы�звать Скшетуского на дуэль, но он несобирается похитить и пытать своегопротивника, как это подразумевается всходных ситуациях у Толстого.Богун выглядит трагической фигурой

в тесных рамках средневековья, челове�ком, для которого кровные узы, связы�вающие его со своим народом, утрачи�вают силу перед лицом требований чес�ти и чувства любви к женщине. Этот ук�раинец готов махнуть рукой на своикровные обязательства, для него дорожеего казацкая честь.Наиболее остро чувство долга он ис�

пытывает, прежде всего, как личность.В этом образе изображено движение Ук�раины в сторону Запада и ее стремлениестать европейской нацией.И наоборот, князь Вяземский не сле�

дует велениям чувства чести. Он простобоится царя. Богун охотно выбрал бы,либо сторону Хмельницкого, либо Рес�публики, в зависимости от того, какимпутем Елена решила бы соединиться сним. Но она не любит его, и как благо�родный человек, он не желает заставлятьее выйти за него замуж. Превосходстволичных моральных принципов над пле�менной моралью в характере Богуна де�лает его частью того мира, против кото�рого он воюет.Изображая его таким образом, Сенке�

вич создает образ трагического героя.Симпатии польских читателей романа

176 Ева Томпсон

1�2 � 2008ИÕ

Сенкевича в основном были на сторонеБогуна, которого они предпочиталиплоскому образу Скшетуского. К сожа�лению, линия Богуна — не главная всюжете романа, и Сенкевич таким обра�зом упустил возможность усилить при�влекательность своего произведения для

современных читателей. Быстрое от�странение писателя от этого образатолько следствие его скорого отстране�ния от более широкой проблемы казаче�ства. Сенкевич был, прежде всего, поля�ком, и, конечно, судьбы поляков боль�ше, чем судьбы украинцев привлекалиего внимание. Но факт остается фактом:изображая врагов Польши, он не лишалих добродетелей и достоинства. Самапольско�казацкая война была для Сен�кевича братоубийственной: он постоян�но пользуется этим словом. Таким обра�зом, Сенкевич создавал свой роман в со�гласии с древнеримским правилом:«audiatur et altera pars» — пусть будет вы�слушана и другая сторона. У Толстогоиначе: в его романе другая сторона неимеет возможности говорить и лишаетсявсякого благородства, правоты и досто�инства.В связи с этим стоит посмотреть на

«Князя Серебряного» как на возможно�го предшественника романов Достоев�ского, которые так перекликаются с со�временностью и постмодерном. Разве неАлексей Константинович Толстой началисследовать глубины человеческой ис�порченности и границы человеческихвозможностей? Можно сказать, что Тол�стой попытался выразить в прозе своебеспредельное желание к самоутвержде�нию. Под влиянием такого желания, какобычно бывает, и возник большой и па�губный замысел. Иван Грозный в «Кня�зе Серебряном» полностью воплотил то,что Фридрих Ницше называл волей квласти. Очевидно, что роман А. Толсто�го нельзя признать целиком успешной

попыткой обратиться к столь низкимглубинам человеческой натуры, новсе�таки попытка была предпринятаименно в этом направлении. В изобра�жении А. Толстым полного провала тех,кто осмеливался бросать Грозному вы�зов, как и сатанинского удовлетворения,

с которым царь мстил своим противни�кам, можно увидеть опыт предвосхище�ния того ужасного мира, в котором жи�вут персонажи Достоевского.И напротив, «Огнем и мечом» — это

попытка заявить о возможности упоря�доченного и достойного образа жизни, врамках которого правда и неправда, доб�ро и зло ведут борьбу, но честный чело�век вправе рассчитывать на некотороеудовлетворение, а воля к власти здесьиграет второстепенную роль. Вспоминаяизвестное высказывание Мити Карама�зова — «Тут дьявол с Богом борется, аполе битвы — сердца людей», — в отно�шении Сенкевича можно утверждать,что он старается разделить эту пару бой�цов. У него нет иллюзий относительновозможности воздвигнуть на земле Цар�ство Божье, но все�таки он призываетнас к этому стремиться. Сенкевич не со�средоточивается на вопросах о сложно�сти и двойственности человеческой на�туры, как поступает Достоевский; вме�сто этого, польский романист призываетнас трудиться во имя победы добра. Ци�ник бы сказал, что Сенкевич писал хо�рошие романы, а Достоевский – вели�кие. Это может быть верным примени�тельно к миру художественного творче�ства; но когда мы говорим о реальноммире, мне вспоминается другое извест�ное высказывание, принадлежащее Ма�тери Терезе. Его смысл можно сформу�лировать так: Господь не просил людейобязательно достигать успеха, он просилих только следовать божественным за�поведям.

Генрик Сенкевич, Алексей Толстой... 177

1�2 � 2008 ИÕ

Превосходство личных моральных принцип

ов

над племеннойморалью в характере Богуна делает

его частью того мира, против которого он воюет

И Хмельницкий в романе Сенкевичаколеблется между ангелами и бесами, ноон никогда не вступает в связь с теми идругими одновременно, как это случает�ся с героями Достоевского, и как посту�пает Иван Грозный в изображенииАлексея Толстого.Сенкевич редко раскрывает диалек�

тику душевной борьбы. Это становитсядаже более очевидным в следующих час�тях Трилогии, первую часть которой со�ставляет роман «Огнем и мечом». Нопри этом Сенкевич проводит границумежду добром и злом таким образом,что она не совпадает с национальнымирамками. То же самое нельзя сказать обАлексее Толстом и самом Достоевском,хотя в последнем случае гений авторапреодолевает его узко�националистиче�скую точку зрения.Картина польско�украинской борьбы

представлена Сенкевичем в красках имастерски, а эпизоды в лагере Хмель�ницкого являют примеры жестокости,вполне сопоставимой с жестокостьюГрозного. Однако эти эпизоды не при�водят читателя в замешательство и незаставляют его (или ее) думать о безна�дежности судеб рода людского именнопотому, что автор всегда готов добавитьобильную дозу оптимизма в повествова�ние.И наоборот, хотя Алексей Толстой,

конечно, не Достоевский, но даже егонезначительная попытка изобразить по�рок и трагедию, жизнь и судьбу пере�кликается с тем, что читатель уже знаетоб истории, по сути, приглашая его (илиее) предаться пессимистическим раз�мышлениям по поводу ужасов жизни.В сравнении с А. Толстым Сенкевича

можно рассматривать как воспитателя

нравов, который недвусмысленно назы�вает зло и добро их собственными име�нами, внушая надежду, что большойсхватки со злом можно все�таки избе�жать.Как сказал сам Сенкевич, он писал,

«чтобы возвышать сердца»7. Он пыталсясделать так, чтобы его роман был созву�чен «добрым» чертам личности читате�ля. Мир Сенкевича — это мир, в кото�ром Бог держит человечество в ладоняхсвоих рук. Эта метафора была одной изключевых метафор западной культуры,и она сохраняет смысл даже в постхри�стианскую эру. Она означает не тольковсемогущество Бога, но также и его доб�роту: человечество подобно маленькойптичке, которую кто�то нежно держит вруках. И, напротив, при всех толках оБоге, рассеянных по роману Толстого,его герои не вкушают божественнойдоброты. Они живут в мире, созданномпо их собственному произволу. Именнопоэтому их трагедия ближе к современ�ности, если не к постмодерну.В своем знаменитом эссе «Emperor of

the Earth: Modes of Eccentric Vision» (1977),Чеслав Милош осуждает Сенкевича заего отказ проникнуть в тайны порока.Милош говорит о склонности и смело�сти Достоевского в исследовании поро�ка и преступности, противопоставляя ихстремлению Сенкевича избегать опас�

ных глубин. И вообще польские писате�ли, по мнению Милоша, часто сторони�лись «исследования демонического на�чала… скрытого под поверхностью чело�веческих отношений… [они ] неохотносмотрели в лицо трагическому слагаемо�му жизни»8. В этом большом соревнова�нии за то, кто может показать пороклучше, сам Милош скорее принимает

178 Ева Томпсон

1�2 � 2008ИÕ

Если герои Сенкевича живут в мире,

который Бог держит в ладонях своихрук, то герои

Толстого — в мире, созданном по их произволу

7 Henryk Sienkiewicz. With Fire and Sword, translated by W.S. Kuniczak. New York. HippocreneBooks. 1991. P. XVIII.

сторону русских, а не польских писате�лей. Aмбициозные авторы вообще ско�рее встают на сторону тех, кто преуспелв изображении больших страстей и дра�матических коллизий, чем тех, чья чрез�мерная добродетельность оборачиваетсябезмятежностью создаваемых ими обра�зов.В связи с этим бросается в глаза и то,

что Алексей Толстой в своем романепри описании завоевания Сибири упот�ребляет слово «покорение», и сводитпроблему жестокости и несправедливо�сти Ивана к народным сказаниям о нем:

«Ходят еще в народе предания о славе,роскоши и жестокости грозного царя, поют�ся еще кое�где песни про осуждение насмерть царевича […]; но в этих преданиях,песнях и рассказах правда мешается с вы�мыслом, и они дают действительным собы�тиям колеблющиеся очертания, показывая ихкак будто сквозь туман и дозволяя воображе�нию восстановлять по произволу эти неяс�ные образы»9.

Критическое осмысление правитель�ственной политики — вроде того, чтодано в романе Сенкевича — судя по все�му, находится за пределами кругозоратолстовского повествователя.Похоже, что слабость эпистемологи�

ческой традиции в России существенноотразилась на способности Толстого со�действовать развитию общественногодискурса: его вклад в этот процесс ока�зался минимален. Повествователь в«Князе Серебряном» наводит глянец наИваново царствование вместо того, что�бы рассказать о нем честно. Он ограни�чивается признанием, что ужасы, опи�санные в древних летописях, слишкомчрезмерны на современный вкус. Онхвалит Ивана за церкви и здания, кото�рые царь построил в Москве и в другихместах, а об Александровской слободеговорит как о памятнике «его гневнойнабожности», — оксиморон parexcellence. Он просит русского читателя,более не затрудняя себя, просто про�стить царя, словно вклад Грозного в по�

литические успехи России полностьюснимает вопрос о его неспособности со�действовать формированию шкалы цен�ностей для России и вообще ее полити�ческой культуры. Хотя Толстой и срав�нивает царствование Грозного с мракомночи, он не считает, что эта ночь нанес�ла ущерб цивилизационному развитиюРоссии. Он завершает свой роман на оп�тимистической ноте, вводя голос автораи заявляя, что эпоха Грозного породиланемало святых (юродивых), немало та�ких, как князь Серебряный, боярин Мо�розов и др., то есть русских, которыеумеряли порочные наклонности царя.Он заключает, называя Ивана «проявле�нием божьего гнева», который простонужно было терпеть. В авторском ком�ментарии Толстой пишет:

«Мир праху вашему, люди честные! Платядань веку, вы видели в Грозном проявлениебожьего гнева и сносили его терпеливо; новы шли прямою дорогой, не бояся ни опалы,ни смерти; и жизнь ваша не прошла даром,ибо ничто на свете не пропадает, и каждоедело, и каждое слово, и каждая мысль вырас�тает, как древо; и многое доброе и злое, чтокак загадочное явление существует поныне врусской жизни, таит свои корни в глубоких итемных недрах минувшего»10.

Это, разумеется, вполне справедли�вые слова, с точки зрения верующегохристианина: все дела, творимые на зем�ле, будут подвергнуты высшему справед�ливому суду. Но романы пишут не дляповторения этих слов. Их пишут, чтобыизобразить поступки людей, а изображе�ние человеческих поступков зависит отопределенной позиции, характерной длятого или иного автора. Такая позицияназывается точкой зрения. Точка зрения— это еще и вывод, который передаетсячитателю. Вывод Толстого состоит втом, что следует безоговорочно одобритьИвана Грозного, потому что был хорошдля Российской государственной власти.Дух полной пассивности и отказа отличной ответственности пронизываетэто нехристианское заключение. В худо�

1�2 � 2008 ИÕ

179 Ева Томпсон

8 Czeslaw Milosz. Emperor of the Earth: Modes of Eccentric Vision. Univ. of California Press.1977. Р. 202.

9 Толстой А.К. Князь Серебряный // Толстой А.К. Полн. собр. соч. СПб., 1913. Т. 4. С. 367.10 Там же.

жественном мире Алексея Толстого рус�ские цари выше закона и выше разума,поэтому, и характер их власти нельзяобсуждать. Это противоречит евангель�скому учению (в особенности Послани�ям апостола Павла) о важной роли вразвитии христианина стремления к по�знанию и рассудка.Но именно это позволяет роману Тол�

стого занять свое место в самом руслетой традиции, которую Хантингтон на�зывает православно�русской цивилизаци�ей, цивилизацией, в рамках которой гра�жданские права приносятся в жертву не�прикосновенности государства и его пра�вителя.И наоборот, роман Сенкевича бук�

вально подтверждает установленнуюХантингтоном географию западной ци�вилизации. Образы, созданные Сенке�вичем, побуждают сомневаться, вопро�шать и искать уточненные ответы на пу�тях дальнейших размышлений, а сам по�вествователь в романе Сенкевича несвободен от сомнений относительноправоты того дела, во имя которого бо�рется каждая из сторон.Как уже было замечено, основные

положения работы Хантингтона являют�ся дискуссионными. Высказывалосьмнение, что он — представитель запад�ного «культурного империализма»11.Сам факт существования цивилизаций вчистом виде, из которого он иногда,по�видимому, исходит, также вызываетсомнения. Нет не только западной ци�вилизации, нет «западного человека вчистом виде»; слишком часто на Западеведут себя столь хищно и грубо, что этобольше напоминает законы джунглей,чем те разумные законы, которыми тамтолько для видимости прикрываются.Тем не менее, эпистемологическая яс�ность, с которой Запад обычно ведетсвои дела, дает ему возможность крити�ковать себя «изнутри». Западная культу�ра обеспечивает своих носителей неко�торыми эпистемологическими возмож�ностями, предполагающими осознан�ность того или иного выбора.

Ничего подобного не видно в России.Русский дискурс избегает ясных ответовна вопросы, почему ценности россий�ской цивилизации надлежит защищать,почему, в самом деле, и само Россий�ское государство являет собой ценность,во что бы то ни стало. Судя не только пороману Толстого, но также и по другимпроизведениям русской литературы, ееуровень самовыражения, как правило,не соответствует масштабу такой, без со�мнения, великой страны, как Россия.Вместе с тем само обилие живых от�

кликов, возражений, осуждений или по�хвал, которые вызвали на Западе основ�ные идеи Хантингтона, указывает нажизненную силу цивилизации, в пользукоторой он выступил. И наоборот, не�достаток дискурса во славу доминирую�щей идеи Российского государства —показатель слабого развития эпистемо�логической рефлексии в России12. Так,например, если повествователь в романе

Алексея Толстого избегает объясненийна тему, почему московское самодержа�вие следует защищать, то повествовательв романе Сенкевича гораздо более крас�норечив, когда речь заходит о тех ценно�стях, во имя которых сражаются поляки.Если Сенкевич старался соответство�

вать европейской традиции, как он еепонимал (и его понимание было вполнесообразно представлениям, бытовавшим

180 Ева Томпсон

1�2 � 2008ИÕ

Сэмюэл Хантингтон

11 Edward W. Said. Culture and Imperialism. Р. 290–291.12 См. в связи с этим отклики на книгу А.С. Панарина «Реванш истории: российская страте�

гическая инициатива в XXI веке»: Салли Босс (Sally Boss). (Sarmatian Review. 2005. Vol. 25.P. 1128–1130), и Анджея Новака (Polski Przeglad Dyplomatyczny. 2005. № 6(28). Vol. 5).

в той части Европы, где он жил), тоАлексей Толстой писал в русле тради�ции, которую Хантингтон рассматриваеткак чуждую европейским тенденциям.Хантингтон — не первый мыслитель,

отметивший инаковость русской культу�ры, но его наблюдения должны быть уч�тены в наших поисках ответа на вопрос,каковы реальные различия между Евро�пой и Россией. На мой взгляд, они но�сят эпистемологический характер.В связи с этим возникает, вопрос, дей�ствительно ли идея «общего европей�ского дома» стоит сейчас в повестке дня,или это выражение Михаила Горбачевабыло только риторической фигурой13?Даже если мы отвергнем основные

идеи Хантингтона как упрощенческие,едва ли можно сомневаться, что два рас�смотренных нами романа в самом делеразнятся тем, как в них изображен бла�городный, или даже просто приемлемыйобраз поведения, а, когда речь в них за�ходит об обязанностях по отношению кближним, то, чтó именно в этих романахпризнается само собой разумеющимся.Сенкевич и Толстой являют собой

пример глубоких эпистемологических

различий между миром России XIX сто�летия и европейским миром. Употреб�ляя такие понятия, как честность и ве�роломство, добродетель и злодеяние,Сенкевич толкует их в духе многовеко�вой традиции философско�религиозныхдебатов, которые велись по этому пово�ду в рамках католической ветви христи�анства. В ходе этих дебатов, начатых современ апостола Павла и занявших своеместо в полемике средневековых номи�налистов и реалистов, были выработаныкритерии, на основе которых эти поня�

тия определялись и наделялись смыс�лом. Кроме того, в рамках христианствавеками шли философские споры об ие�рархии ценностей, о взаимоотношенияхгосударства и религии, государства иправа, государства и нравственности, и,в конце концов, эти споры привели кдостижению некоего консенсуса средикатолической части европейского обще�ства. Согласие было достигнуто в том,что требования морали следует поста�вить на первое место, а интересы госу�дарства — на второе. Споры продолжа�лись в эпоху Просвещения и в XIX веке.И для таких католиков, как Сенкевичраннесредневековые дебаты все еще со�храняли свою ценность. В особенности,учение Фомы Аквинского, в русле кото�рого католическая мысль развивалась доXX века. Можно сказать, что оно опре�деляет мировоззрение очень многих ка�толиков вплоть до наших дней. Изобра�жая своих героев злыми или добрыми,вероломными или благородными, Сен�кевич опирается на достигнутый в като�лической Европе консенсус относитель�но фундаментальных способов познаниямира и вынесения оценок действитель�

ности. Разумеется, что при этом поль�ский романист не должен был снабжатьсвои романы ссылками на те или иныесочинения Фомы Аквинского. Преиму�щество Сенкевича состояло в уже дос�тигнутом европейским католическоммиром согласии относительно того, чтоданные людям от Бога рассудок и интел�лект позволяют им оспаривать смыслбытующих понятий и бросать вызов об�щепринятым представлениям. Другимисловами, эпистемология Сенкевича вос�ходит к средневековой традиции интел�

1�2 � 2008 ИÕ

181 Ева Томпсон

Романы Сенкевича и Толстого разнятся тем,

что именно признается в них само собо

й

разумеющимся по отношению к ближним

13 Это выражение впервые было использовано М.С. Горбачевым в книге «Перестройка: Но�вое мышление для нашей страны и для всего мира». М., 1987.

лектуальных диспутов, тесно связанныхс европейской интеллектуальной жиз�нью и завершившихся общим соглаше�нием относительно смысла таких слов,как «вероломный» и «благородный».То же самое нельзя было бы сказать

об Алексее Толстом. Когда он употреб�ляет слова «вероломный» или «чест�ный», он часто (но не всегда!) имеет ввиду взаимосвязь между поступком тогоили иного лица и Московским государ�ством. «Вероломные» для Толстого — те,кто действует к невыгоде Московскогогосударства, а «честные» — те, кто от�стаивает его интересы. Послы короляСигизмунда изображаются «вероломны�ми», потому что они что�то утаивают, ачто�то, наоборот, выставляют на первыйплан. Русские послы в Польше поступа�ли бы так же, если бы им было порученовести переговоры с иностранным парт�нером. Ни одну из сторон нельзя на�звать вероломной, но герой�повествова�тель у Толстого постоянно делает это вотношении польских послов. На чем оносновывается? Судя по всему, он опира�ется на эпистемологию, в соответствии скоторой критерий приемлемости пове�дения послов идентичен критерию вы�годы или невыгоды их поступков дляМосковского государства. Путаница ме�жду законами божескими и государст�венными свойственна всему романуТолстого, хотя в других отношенияхэто — замечательное художественноепроизведение. Иван Грозный нарушалбожеские законы, но в конце толстов�ской книги он освобождается от ответ�ственности, поскольку, как подразуме�вается, царь действовал на благо госу�дарства. У Толстого наблюдается иден�тификация Божьего права и прав Мос�ковского государства. Но такой ход рас�суждений равнозначенпризнанию, что цельоправдывает средства,

— правилу, которое христианство безо�говорочно отвергает.При этом не скажешь, что в указан�

ном плане роман Алексея Толстогопредставляет собой что�то исключитель�ное. В книге «Имперский опыт: Русскаялитература и колониализм» (2000 г.),мне уже довелось показать, что сходнаяпозиция преобладает и в «Войне имире», романе великого однофамильцаАлексея Толстого, и во многих другихвеликих произведениях русской литера�туры XIX века14.Можно возразить, что благочестивые

русские христиане читали библию, отку�да и заимствовали свою эпистемологию.К несчастью, Библия не может самасебя толковать, ее толкуют люди. Но дляэтого им нужны твердые представленияо смысле смыслов и правилах логики;иначе говоря, им нужна эпистемология.Духовность сама по себе не может ее за�менить, поскольку политика и повсе�дневность, как правило, далеки от ду�ховности, а романы пишутся как раз отом, что происходит изо дня в день. Ве�ликие Святые русской истории не былиполитическими фигурами. Для развитияобщественной и политической сферынужна традиция дискурса.Таким образом, основополагающее

различие между двумя рассмотреннымироманами заключается в том, если Сен�кевич стоит на прочном фундаментеэпистемологической традиции, то Тол�стому в этом смысле почти не на чтоопереться.И в заключение, несмотря на то, что

широкие обобщения всегда опасны,все�таки рискну сделать одно: рассмот�ренные выше романы иллюстрируютпроблему эпистемологического недопо�нимания, которое часто проявляется в

отношениях между Рос�сией и ее западнымисоседями.

182 Ева Томпсон

1�2 � 2008ИÕ

14 Ewa M. Thompson. Imperial Knowledge: Russian Literature and Colonialism. Westport, CT. Gre�enwood. 2000.